Апология наслаждения обосновывается в сочинении

ЛОРЕНЦО БАЛЛА (1407–1457)

Уроженец Рима Лоренцо Балла уже в молодые годы стал известен как один из талантливых философов-гуманистов. В возрасте 23-х лет он уже был преподавателем университета в Павии, а в 1431 г. издал свое знаменитое сочинение «О наслаждении» (в 1433 г. это сочинение было переиздано в расширенной редакции под названием «Об истинном и ложном благе»).

Не оставил он своей литературной деятельности и позднее, когда состоял при дворе сицилийского короля Альфонса Арагонского. При этом многие произведения Лоренцо Балла были направлены против римско-католической церкви, ибо он постоянно выступал против светской власти римских пап, доказывал бессмысленность аскетизма и монашества. В одном из произведений он говорил: «Я дерзаю выступить против верховного первосвященника».

Может быть наибольшую «дерзость» Лоренцо Балла проявил в своем сочинении «Рассуждение о подложности так называемой Дарственной грамоты Константина», написанном в 1440 г. Дело в том, что римско-католическая церковь считала себя наследницей дветской власти римских императоров. Это мнение основывалось на «Дарственной грамоте», которую якобы даровал в IV в. император Константин римскому папе Сильвестру I. «Дар Константина» в течение многих веков считался юридическим обоснованием претензий римских пап на обладание светской властью не только в папской области в Италии, но и во всех европейских государствах, где исповедовалось католичество.

Лоренцо Балла впервые провел исторический и филологический анализ «Дарственной грамоты» и доказал подложность этого документа, его гораздо более позднее происхождение. Поэтому саму грамоту он называл «бесстыдной басней». Вполне понятно, что сочинение Лоренцо Балла вызвало огромный гнев в Риме, и мыслителю даже пришлось иметь дело с инквизицией.

Впрочем, новые гуманистические настроения получили влияние и в римской курии. С приходом к власти папы Николая V, симпатизировавшего гуманистам, изменилось и отношение к Лоренцо Балла. Он был приглашен на должность апостолического секретаря и профессора римского университета. При этом он не отказался от своих убеждений.

В духе всеобщего увлечения античной философией, Лоренцо Балла одним из первых гуманистов обратил внимание на творческое наследие Эпикура. В 1417 г. была найдена и позднее опубликована поэма римского поэта и мыслителя Тита Лукреция Кара «О природе вещей», в которой излагались эпикурейские воззрения. В довольно короткие сроки поэма Лукреция Кара стала очень популярной. Мыслителей Эпохи Ренессанса привлекло в философии Эпикура прежде всего учение о наслаждении, и между ними развернулась настоящая дискуссия о сущности этого учения.

Трактат «О наслаждении», написанный Лоренцо Балла, стал прямым продолжением данной дискуссии. Философ-гуманист призывал к самому внимательному прочтению идей Эпикура. Ведь с официальной католической точки зрения философия Эпикура порицалась, как несоответствующая общему христианскому мировоззрению, которое отрицало наслаждение как цель человеческою существования.

Лоренцо Балла, наоборот, увидел в учении Эпикура опору для обоснования новой гуманистической этики. С его точки зрения, человек должен следовать своей природе, предрасположившей его к наслаждению, обязан заботиться не только о душевном, но и о телесном здоровье, И вообще, стремление к наслаждению, в трактовке Лоренцо Балла, является главным стимулом, движущим всеми человеческими поступками. Наслаждение есть высшее благо, поэтому в одной из глав своей книги «О наслаждении» он пишет: «Жить без наслаждения невозможно, а без добродетели можно». А в другом месте провозглашает: «Да здравствуют верные и постоянные наслаждения в любом возрасте и для любого пола!»

И вообще, Балла буквально воспевает человеческие чувства, доставляющие наслаждения, выразив в одном из своих произведений сожаление, что у человека только пять, а не пятьдесят или даже не пятьсот чувств!

Вполне естественно, что подобная позиция приводила мыслителя к восприятию личности как центра бытия вообще. Неискоренимый эгоизм человеческой природы обосновывается уже в силу стремления к самосохранению. Недаром Балла утверждает, что его личная жизнь для него самого- высшее благо. Собственная жизнь для человека более предпочтительна, нежели жизнь других людей. И все помыслы человека самой природой направляются на заботу о самом себе.

По сути дела, у Лоренцо Балла формулируется настоящая «апология наслаждения», которая становится одним из важнейших принципов морали. Однако при этом само наслаждение понимается не как только лишь удовлетворение неких низменных плотских потребностей. Наоборот, в полном соответствии с Эпикуром, утверждается идея наслаждения как гармонии духовного и телесного начал, в равной степени присущих человеку и поэтому обязательных для него.

Более того, остерегая людей от того, чтобы исповедовать лишь плотские наслаждения, он говорит: «Нужно отметить, что хотя я говорил, что наслаждение или удовольствие есть всегда благо, но стремлюсь я все же не к наслаждению, а к Богу. Наслаждение есть любовь, и Бог дает это наслаждение». Поэтому Лоренцо Балла называет истинным наслаждением то, которое испытывает душа в раю.

Впоследствии «апология наслаждения» становится одной из важнейших тем во всей гуманистической литературе, ибо через призму эпикурейских идей, понятых в новом духе, как бы прояснялись новые уже гуманистические идеи о сущности человеческой личности, о взаимоотношениях отдельного человека с Богом и другими людьми.

Лоренцо балла

Уроженец
Рима Лоренцо Балла (1407—1457) уже в молодые
годы
стал известен как один из талантливых
философов-гумани­стов.
В возрасте 23-х лет он уже был преподавателем
университе­та
в Павии, а в 1431 г. издал свое знаменитое
сочинение «О нас­лаждении»
(в 1433 г. это сочинение было переиздано
в расширен­ной
редакции под названием «Об истинном и
ложном благе»).

Не
оставил он своей литературной деятельности
и позднее, когда
состоял при дворе сицилийского короля
Альфонса Ара­гонского.
При этом, многие произведения Лоренцо
Балла были направлены
против римско-католической церкви, ибо
он по­стоянно
выступал против светской власти римских
пап, дока­зывал
бессмысленность аскетизма и монашества.
В одном из произведений
он говорил: «Я дерзаю выступить против
верхов­ного
первосвященника».

Может
быть наибольшую «дерзость» Лоренцо
Балла проявил в
своем сочинении «Рассуждение о подложности
так называе­мой
Дарственной грамоты Константина»,
написанном в 1440 г. Дело в том, что
римско-католическая церковь считала
себя на­следницей
светской власти римских императоров.
Это мнение основывалось
на «Дарственной грамоте», которую якобы
даро­вал
в IV
в. император Константин римскому папе
Сильвестру I.
«Дар
Константина» в течение многих веков
считался юридиче­ским
обоснованием претензий римских пап на
обладание свет­ской
властью не только над папской областью
в Италии, но и над
всеми европейскими государствами, где
исповедовалось ка­толичество.

369

Лоренцо
Балла впервые провел исторический и
филологиче­ский
анализ «Дарственной грамоты» и доказал
подложность этого документа·,
его более позднее происхождение. Поэтому
саму гра­моту
он называл «бесстыдной басней». Вполне
понятно, что сочинение
Лоренцо Балла вызвало гнев в Риме, и
мыслителю даже
пришлось иметь дело с инквизицией.

Впрочем,
новые гуманистические настроения
распространи­лись
и в римской курии. С приходом к власти
папы Николая V,
симпатизировавшего
гуманистам, изменилось и отношение к
Лоренцо
Балла. Он был приглашен на должность
апостоличе­ского
секретаря и профессора римского
университета. При этом он
не отказался от своих убеждений.

В
духе всеобщего увлечения античной
философией, Лоренцо Балла
одним из первых гуманистов обратил
внимание на творче­ское
наследие Эпикура. В 1417 г. была найдена
и позднее опубли­кована
поэма римского поэта и мыслителя Тита
Лукреция Кара
«О
природе вещей», в которой излагались
эпикурейские воззре­ния.
В довольно короткие сроки поэма Лукреция
Кара стала очень популярной.
Мыслителей эпохи Ренессанса привлекло
в филосо­фии
Эпикура прежде всего учение
о наслаждении
и
между ними развернулась настоящая
дискуссия о сущности этого учения.

Трактат
«Об истинном и ложном благе» («О
наслаждении»), написанный
Лоренцо Балла, стал прямым продолжением
дан­ной
дискуссии. Сам трактат написан в форме
беседы, в которой участвуют
стоик, эпикуреец и христианин. При этом
стоик и эпикуреец
спорят между собой, а христианин выступает
в каче­стве
своеобразного судьи.

Из
текстов споров и бесед, приведенных в
трактате «Об ис­тинном
и ложном благе», довольно сложно выделить
философ­ские
предпочтения самого Баллы, ибо свою
личную позицию он
как бы скрывает. И большинство современных
исследовате­лей
склоняются к тому, что для самого Лоренцо
Балла харак­терна в некотором смысле
синтетическая позиция, в большей степени
эпикурейско-христианская.

Философ-гуманист
призывал к самому внимательному
про­чтению
идей Эпикура. Ведь с официальной
католической точки зрения
философия Эпикура порицалась, как
несоответствую­щая
общему христианскому мировоззрению,
которое отрицало наслаждение как цель
человеческого существования.

Лоренцо
Балла, наоборот, увидел в учении Эпикура
опору для
обоснования новой
гуманистической этики.
С
его точки зре­ния,
человек должен следовать своей природе,
предрасполо-

370

жившей
его к наслаждению, обязан заботиться
не только о ду­шевном,
но и о телесном здоровье. И вообще,
стремление к наслаждению,
в трактовке Лоренцо Балла, является
главным стимулом,
движущим всеми человеческими поступками.
Наслаж­дение
есть высшее благо, поэтому в одной из
глав своей книги «О
наслаждении» он пишет: «Жить без
наслаждения невозмож­но, а без
добродетели можно». А в другом месте
провозглашает: «Да
здравствуют верные и постоянные
наслаждения в любом возрасте
и для любого пола!»

И
вообще, Балла, буквально воспевает
человеческие чувства, доставляющие
наслаждения, выразив в одном из своих
произ­ведений сожаление, что у человека
только пять, а не пятьдесят или
даже не пятьсот чувств!

Вполне
естественно, что подобная позиция
приводила мыс­лителя
к восприятию личности
как центра бытия
вообще.
Не­искоренимый
эгоизм человеческой природы обосновывается
уже в
силу стремления к самосохранению.
Недаром Балла утверж­дает,
что его личная жизнь для него самого —
высшее, благо. Собственная
жизнь для человека более предпочтительна,
неже­ли
жизнь других людей. И все помыслы человека
самой приро­дой
направляются на заботу о самом себе.

По
сути дела, у Лоренцо Балла формулируется
настоящая апология
наслаждения,
которая
становится одним из важнейших принципов
морали того времени. При этом, однако,
само наслаждение
понимается не только лишь как удовлетворение
неких
низменных плотских потребностей.
Наоборот, в полном соответствии
с Эпикуром, утверждается идея наслаждения,
как гармония
духовного и телесного начал, в равной
степени при­сущих
человеку и поэтому обязательных для
него.

Более
того, остерегая людей от того, чтобы
исповедовать лишь плотские
наслаждения, он говорит: «Нужно отметить,
что хотя я
говорил, что наслаждение или удовольствие
есть всегда благо, но
стремлюсь я все же не к наслаждению, а
к Богу. Наслажде­ние
есть любовь, и Бог дает это наслаждение».
Поэтому Лорен­цо
Балла называет истинным наслаждением
то, которое испы­тывает
душа в раю.

Впоследствии
«апология наслаждения» становится
одной из важнейших тем во всей
гуманистической литературе, ибо через
призму
эпикурейских идей, понятых в новом духе,
как бы прояс­нялись
новые гуманистические идеи о сущности
человеческой личности, о взаимоотношениях
отдельного человека с Богом и другими
людьми.

371

ИЗ КНИГИ «ОБ
ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ БЛАГЕ»

Участники
беседы, выражающие разные взгляды,
действуют под
именами: Маттео Ваджо — эпикуреец, Катан
Сакко — сто­ик,
Антонио да Ро — христианин, Лоренцо —
это сам автор книги.

Печатается
по: Лоренцо
Балла.
Об
истинном и ложном
благе. О свободе воли. — М., 1989. С. 93—97,
223—226, 229—231.
Перевод Н.В.Ревякиной.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]

  • #
  • #
  • #
  • #
  • #
  • #
  • #
  • #
  • #
  • #
  • #

Разумеется, нет ни одного человека, который не имел бы многих причин для
скорби; не говорю и о том, что воспоминание о твоих прегрешениях законно
гнетет и тревожит тебя: это единственный спасительный вид скорби, раз только
она не переходит в отчаяние; но если ты внимательно присмотришься к другим и
к самому себе, ты, конечно, должен будешь признать, что небо даровало тебе
много благ, которые дают тебе право утешаться и радоваться среди стольких
ропщущих и страждущих. Что же касается твоих жалоб на то, что ты еще не жил
для себя, равно и твоих жалоб на неудовольствие, которое причиняет тебе
городской шум, то немалым утешением должны тебе служить подобные же жалобы
знаменитейших людей и то соображение, что если ты по собственной воле попал
в этот водоворот, то по своей же воле можешь и вынырнуть из него, если
только сильно пожелаешь. Притом долгая привычка может приучить твои уши
внимать разноголосому крику толпы с таким же наслаждением, как шуму
водопада. И, как я сказал, ты очень легко достигнешь того, если сначала
смиришь смятение твоего духа, ибо ясное и спокойное сердце остается
невозмутимым, клубятся ли вкруг него бродячие облака или звучит над ним
дальний гром. Так, точно стоя в безопасности на сухом берегу, ты будешь
созерцать чужие кораблекрушения и молча слушать горестные вопли тонущих, и
сколько жалости внушит тебе это печальное зрелище, столько же радости будет
возбуждать в тебе твоя собственная безопасность по сравнению с опасным
положением других. Поэтому я твердо надеюсь, что ты вскоре совершенно
изгонишь печаль и твоего сердца.
Франциск
Хотя многое звучит для меня как насмешка, особенно твое утверждение,
что мне легко покинуть города и что это вполне в моей воле, но так как во
многом ты убедил меня разумными доводами, я хочу и тут сложить оружие,
прежде чем потерплю поражение.
Августин
Итак, ты можешь теперь же сбросить с себя печаль и примириться со своей
судьбою.
Франциск
Конечно, могу, если только судьба действительно существует. Ибо, как ты
знаешь, греческий поэт и наш сильно расходятся на этот счет: в то время как
первый ни разу не удостоил упомянуть о судьбе в своих произведениях, как бы
признавая, что она — ничто, наш не только часто поминает ее, но в одном
месте даже называет всемогущей. Это мнение разделяли и знаменитый историк, и
великий оратор; именно Саллюстий Крисп говорит, что судьба, несомненно,
властвует во всем, а Марк Туллий не усумнился признать ее владычицей
человеческих тел. Что я сам думаю о ней, то мне, может быть, представится
другое время и место высказать. Что же касается обсуждаемого нами предмета,
то твои наставления были мне так полезны, что, сравнивая себя теперь с
большинством людей, я уже не нахожу своего положения столь жалким, как
раньше.
Августин
Я рад, что принес тебе некоторую пользу, и хотел бы принести большую;
но так как нынешняя беседа довольно затянулась, не отложить ли нам то, что
еще осталось, на третий день, когда и кончить?
Франциск
Я лично всем сердцем обожаю число три, не столько потому, что оно
содержит в себе трех Граций, сколько потому, что оно, как известно, всего
милее божеству. Таково не только твое мнение и других учителей истинной
религии, всецело возлагающих свою веру на троичность, но даже языческих
философов, которые сообщают нам, что это число применялось при посвящениях
богам. Это знал, по-видимому, и наш Вергилий, как видно по его словам:

Нечетное богу угодно, —

ибо из предшествующего видно, что он говорит о числе три. Итак, я жду
теперь из твоих рук третьей части этого трехчленного дара.
Кончается Беседа вторая

    ЛОРЕНЦО БАЛЛА

(1407—1457)
Уроженец Рима Лоренцо Балла уже в молодые годы стал известен как один
из талантливых философов-гуманистов. В возрасте 23-х лет он уже был
преподавателем университета в Павии, а в 1431 г. издал свое знаменитое
сочинение «О наслаждении» (в 1433 г. это сочинение было переиздано в
расширенной редакции под названием «Об истинном и ложном благе»).
Не оставил он своей литературной деятельности и позднее, когда состоял
при дворе сицилийского короля Альфонса Арагонского. При этом многие
произведения Лоренцо Балла были направлены против римско-католической
церкви, ибо он постоянно выступал против светской власти римских пап,
доказывал бессмысленность аскетизма и монашества. В одном из произведений он
говорил: «Я дерзаю выступить против верховного первосвященника».
Может быть наибольшую «дерзость» Лоренцо Балла проявил в своем
сочинении «Рассуждение о подложности так называемой Дарственной грамоты
Константина», написанном в 1440 г. Дело в том, что римско-католическая
церковь считала себя наследницей дветской власти римских императоров. Это
мнение основывалось на «Дарственной грамоте», которую якобы даровал в IV в.
император Константин римскому папе Сильвестру I. «Дар Константина» в течение
многих веков считался юридическим обоснованием претензий римских пап на
обладание светской властью не только в папской области в Италии, но и во
всех европейских государствах, где исповедовалось католичество.
Лоренцо Балла впервые провел исторический и филологический анализ
«Дарственной грамоты» и доказал подложность этого документа, его гораздо
более позднее происхождение. Поэтому саму грамоту он называл «бесстыдной
басней». Вполне понятно, что сочинение Лоренцо Балла вызвало огромный гнев в
Риме, и мыслителю даже пришлось иметь дело с инквизицией.
Впрочем, новые гуманистические настроения получили влияние и в римской
курии. С приходом к власти папы Николая V, симпатизировавшего гуманистам,
изменилось и отношение к Лоренцо Балла. Он был приглашен на должность
апостолического секретаря и профессора римского университета. При этом он не
отказался от своих убеждений.
В духе всеобщего увлечения античной философией, Лоренцо Балла одним из
первых гуманистов обратил внимание на творческое наследие Эпикура. В 1417 г.
была найдена и позднее опубликована поэма римского поэта и мыслителя Тита
Лукреция Кара «О природе вещей», в которой излагались эпикурейские
воззрения. В довольно короткие сроки поэма Лукреция Кара стала очень
популярной. Мыслителей Эпохи Ренессанса привлекло в философии Эпикура прежде
всего учение о наслаждении, и между ними развернулась настоящая дискуссия о
сущности этого учения.
Трактат «О наслаждении», написанный Лоренцо Балла, стал прямым
продолжением данной дискуссии. Философ-гуманист призывал к самому
внимательному прочтению идей Эпикура. Ведь с официальной католической точки
зрения философия Эпикура порицалась, как несоответствующая общему
христианскому мировоззрению, которое отрицало наслаждение как цель
человеческою существования.
Лоренцо Балла, наоборот, увидел в учении Эпикура опору для обоснования
новой гуманистической этики. С его точки зрения, человек должен следовать
своей природе, предрасположившей его к наслаждению, обязан заботиться не
только о душевном, но и о телесном здоровье, И вообще, стремление к
наслаждению, в трактовке Лоренцо Балла, является главным стимулом, движущим
всеми человеческими поступками. Наслаждение есть высшее благо, поэтому в
одной из глав своей книги «О наслаждении» он пишет: «Жить без наслаждения
невозможно, а без добродетели можно». А в другом месте провозглашает: «Да
здравствуют верные и постоянные наслаждения в любом возрасте и для любого
пола!»
И вообще, Балла буквально воспевает человеческие чувства, доставляющие
наслаждения, выразив в одном из своих произведений сожаление, что у человека
только пять, а не пятьдесят или даже не пятьсот чувств!
Вполне естественно, что подобная позиция приводила мыслителя к
восприятию личности как центра бытия вообще. Неискоренимый эгоизм
человеческой природы обосновывается уже в силу стремления к самосохранению.
Недаром Балла утверждает, что его личная жизнь для него самого— высшее
благо. Собственная жизнь для человека более предпочтительна, нежели жизнь
других людей. И все помыслы человека самой природой направляются на заботу о
самом себе.
По сути дела, у Лоренцо Балла формулируется настоящая «апология
наслаждения», которая становится одним из важнейших принципов морали. Однако
при этом само наслаждение понимается не как только лишь удовлетворение неких
низменных плотских потребностей. Наоборот, в полном соответствии с Эпикуром,
утверждается идея наслаждения как гармонии духовного и телесного начал, в
равной степени присущих человеку и поэтому обязательных для него.
Более того, остерегая людей от того, чтобы исповедовать лишь плотские
наслаждения, он говорит: «Нужно отметить, что хотя я говорил, что
наслаждение или удовольствие есть всегда благо, но стремлюсь я все же не к
наслаждению, а к Богу. Наслаждение есть любовь, и Бог дает это наслаждение».
Поэтому Лоренцо Балла называет истинным наслаждением то, которое испытывает
душа в раю.
Впоследствии «апология наслаждения» становится одной из важнейших тем
во всей гуманистической литературе, ибо через призму эпикурейских идей,
понятых в новом духе, как бы прояснялись новые уже гуманистические идеи о
сущности человеческой личности, о взаимоотношениях отдельного человека с
Богом и другими людьми.

    ОБ ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ БЛАГЕ

ФРАГМЕНТЫ
Публикуется по: Эстетика Ренессанса: В 2 т. М., 1981. Т. 1. С. 80—104.
Перевод Н. В. Ревякиной.

    КНИГА ПЕРВАЯ

Итак, вначале я мог бы правдиво и честно, не оскорбляя нашего слуха,
ответить на твои слова, Катон, о природе: то, что создала природа, может
быть только свято и достойно похвалы, как это небо, например, которое
простирается над нами, украшенное днем и ночью светилами и устроенное с
великим смыслом, красотой и пользой. Надо ли упоминать о морях, земле,
воздухе, горах, равнинах, реках, озерах, источниках, тучах и дождях? Надо ли
упоминать о домашних и диких животных, о птицах, рыбах, деревьях, пашнях?
Ничего нет созданного без высшего смысла, красоты и пользы. Свидетельством
тому может быть само строение нашего тела, как ясно показал умный и
красноречивый муж Лактанций в книге, названной им «О творении», хотя можно
привести и гораздо больше примеров, не хуже тех, о которых он
упоминает.<…>

1. Природа, как я уже сказал, не создала в людях многочисленных пороков
и не позволила этим порокам свирепствовать против нас, хотя обратное думают
невежественные и глупейшие стоики, бегущие от прикосновения и бледнеющие от
одного вида мурен, словно это змеи. Мы же не только не избегаем мурен, но
даже с величайшим наслаждением употребляем их в пищу, и если не хватит
прочих приправ, наверняка можно пошутить среди пиршества над невежеством и
глупостью стоиков.
2. Но ты скажешь, что не высоко ценишь эти наслаждения и считаешь их
детскими развлечениями, что предпочитаешь завоевать добродетель — вещь
святую и вечную, — с помощью которой достигается блаженство, что нет ничего
более далекого от сластолюбивой жизни, чем это блаженство; ведь жизнь людей,
любящих наслаждение, подобна жизни зверей. Это заявление вам, стоикам,
кажется голосом крепких и здоровых людей, мне же, напротив, — голосом
больных, которые, услышав только шепот, кричат: «Уходите, замолчите,
перестаньте оглушать», а когда на их тело надето чуть больше одежд: «Горю,
погибаю, сейчас же снимите, что медлите?» Подобное следует относить не к
слабости человеческих тел, а к их болезни. То же самое можно сказать о пище:
если сладкое покажется на вкус отвратительным, что тому виной: пища или
вкусовые ощущения?
3. К чему я говорю это? К тому, что природа сделала доступными для тебя
наслаждения и одновременно создала душу, склонную к ним. Ты же не
благодаришь природу, и не знаю, из-за какого бешенства (именно так следует
назвать эту болезнь) предпочитаешь вести жизнь одинокую и печальную. И чтобы
еще больше увеличить несправедливость, вы, стоики, выступили против природы,
под руководством которой могли бы жить счастливо, как с ласковой матерью,
если бы у вас было хоть немного ума.
9. <…> В самом деле, чтобы показать, что вы совершенно сбились с
дороги, я скажу следующее: природа предложила смертным многочисленные блага,
наше же дело — уметь хорошо пользоваться ими. Одни готовятся к войне, мы же
не отказываемся от мира, если это полезнее. Другие вверяют себя морю, мы с
берега беззаботно смеемся над плаванием или, скорее, над плавающими. Эти
из-за барышей, утомляясь, трудятся дни и ночи, мы спокойно радуемся тому,
что заработали. Там — бесплодие, чума; мы удаляемся в другое место, где
более радостная жизнь. Так это разнообразие условий приведет к удовольствию,
будь то днем и ночью, в ясную и облачную погоду, летом и зимой. Будем
стремиться то к многолюдию городов, то к свободе и уединению сельских мест.
Пусть доставит нам удовольствие передвигаться то верхом, то пешком, то на
корабле, то в карете. Игру в кости сменим мячом, мяч пением, пение пляской.
В высшей степени недостойно из-за вашей глупости хулить наилучший
миропорядок. И если не по твоей вине с тобой случится какое-то несчастье,
выноси его мужественно и надейся на лучшие времена. Опасайся, однако,
оглядываясь на печальное, лишить себя радости и веселья. Таким образом, в
нашей власти следовать благам.
10. Что называть благами — в этом между мной и тобой сильное
расхождение. Но разве хотим мы сопоставлять друг с другом и взвешивать
наслаждение и добродетель? Ведь если все следует отнести к наслаждению и
ничего к добродетели, то, на мой взгляд, твои положения окажутся
несостоятельными.

    XIV

1. Но вернемся к делу. Ты, Катон, считаешь, что надо стремиться к
добродетели, я призываю к наслаждению. Оба эти понятия сами по себе
противоположны, и между ними нет никакой связи, подобно тому как говорится у
Лукана:

«…как пламя от моря
или земля от светил — отличается право от пользы».

Ведь полезное — то же самое, что и вызывающее наслаждение;
справедливое — то же, что и добродетельное. Однако некоторые отличают
полезное от вызывающего наслаждение; их невежество настолько явно, что они
не нуждаются в опровержении. Как же назвать полезным то, что не будет ни
добродетельным, ни вызывающим наслаждение? Ничто не является полезным, что
не ощущалось бы; то же, что ощущается, приятно или неприятно. Более правы
те, кто разделил всякое благо на справедливое и вызывающее наслаждение (то
есть заключающее в себе пользу).
2. Итак, с самого начала следует сказать, что стремиться одновременно к
той и другой цели блага нельзя: не могут быть одна и та же цель и один
результат у таких противоположных вещей, как здоровье и болезнь, влажность и
сухость, легкое и тяжелое, свет и мрак, мир и война, если не встать на ту
позицию, что добродетельные качества не имеют отношения к высшей
добродетели, а служат для получения наслаждения. Так здраво полагает Эпикур,
и я это одобряю.

    XV

1. Прежде всего нельзя обойти молчанием определение предмета, о котором
идет речь. Это необходимо делать в начале любого диспута, как обычно делали
ученейшие мужи и как предписывает у Цицерона М. Антоний, чтобы «точно
определить, о чем пойдет речь, потому что если собеседники по-разному
понимают свой предмет, то и весь разговор у них идет вкривь и вкось» Итак,
наслаждение — это благо, к которому повсюду стремятся и которое заключается
в удовольствии души и тела; почти так определял его Эпикур. Греки называют
это благо «гедонэ». По мнению Цицерона, «никаким словом нельзя более
убедительно выразить это понятие, звучащее по гречески «гедонэ», чем
латинским voluptas; этому слову все, знающие латинский язык, придают два
значения: радость в душе от сладостного возбуждения и удовольствие тела.
2. Высшая добродетель [honestas] есть благо, смысл которого заключается
в добродетельных качествах и к которому следует стремиться ради него самого,
а не ради чего-то другого. В этом сходятся Сенека и прочие стоики. Или, как
говорит Цицерон , «под добродетельным мы понимаем то, что похвально по праву
само по себе, независимо от всякой пользы, от каких-либо результатов и
наград». Honestum греки называют calon. Полагаю, что к этому определению ты,
Катон, не можешь ничего добавить-. Каждый из нас называет свое благо не
только высшим, но и единственным, ты — привлекая Зенона, я — Аристиппа,
который, на мой взгляд, понимал это правильнее всех.

    XVI

1. Я поведу дело в соответствии с правилами риторического искусства, а
именно начну с обоснования нашей задачи, затем позабочусь об опровержении
противника. Итак, о том, что наслаждение является высшим благом,
свидетельствуют как многие выдающиеся авторы, так и общее мнение, которое
этим словом повсюду теперь называет блага души, блага тела и блага судьбы.
Из них два последних трезвые стоики не хотят признавать за блага, как будто
они есть зло. Но раз нельзя отрицать, что эти блага созданы природой и
отданы во власть людям, не понимаю, почему они не числятся среди благ, если
мы их используем во благо; пожалуй, мы склонны повсюду порицать природу и
винить ее в глупости и несправедливости.
2. <…> Далее я покажу, что само понятие добродетели является пустым,
нелепым и безусловно опасным и губительным и что ничего нет приятнее и
превосходнее наслаждения.
3. Наконец, я молю и заклинаю, чтобы вас уже теперь не разубеждали
многие расходящиеся со мной и чтобы у вас не было желания поддерживать их и
скорее соглашаться с уловками людей, выдвигающих некую воображаемую
добродетель, чем с законом природы. Они громогласно воспевают стремления к
трудностям, что несомненно отрицает природа; мы, следующие законам природы,
говорим, что надо стремиться кудовольствиям; они призывают к бесцельным
трудам, мы — к радости, они — к мучениям, мы — к наслаждениям, наконец,
они — к смерти, мы — к жизни. Вы уже ясно видите, в чем предмет спора. И
пока я спорю об этом, вы внимательно слушайте и верьте, что я не только
докажу правоту своего дела, но покажу, что противники никогда не делали
того, о чем говорят, и, обманывая по неразумию или сознательно (а это
большой аргумент в мою пользу), они предавались наслаждению. За это я их
весьма хвалю, ибо стремиться следует только к наслаждению, а лицемерие и
хула, к чему ты обычно прибегаешь, достойны порицания.

    XVII

1. Блага внешних вещей потому называются благами, что готовят
наслаждение душе и телу, двум частям, из которых мы состоим. Ведь внешние
вещи сами по себе не имеют никакого значения. Какой смысл имеют деньги,
страстной любовью к которым охвачены многие, если не воспользоваться ими
теперь или не сохранить их для пользования в будущем, то есть для
наслаждения? Когда это не принимается во внимание, имеющие деньги и
богатства оказываются очень похожими на драконов и грифов, которые охраняют
у себя большие запасы золота и драгоценных камней, бесполезные для них, от
насильственного захвата людьми не менее тщательно, чем пищу и нежное
потомство. Впрочем, люди более глупы. Ведь драконы и грифы не испытывают при
этом никаких мучений. А сколько беспокойств, тревог и мучений переносим мы,
пример чему Эвклион, старик у Плавта. Подобного взгляда я придерживаюсь и
относительно прочих внешних вещей, таких, как знатность, родственные связи,
почести, власть, приобретаемые для радости их обладателей.

    XVIII

Теперь скажу о благах тела, из которых самое главное — здоровье, далее
красота, затем силы и, наконец, все остальное. Скажем коротко о здоровье.
Нет человека до такой степени лишенного здравого смысла, который был бы
врагом здоровья. Доказательством этому служит наша забота прежде всего о
сохранении и возвращении здоровья, хотя иное измышляют о Платоне и некоторых
других. Однако они хотели ограничить не здоровье, а пышность тел, подобную
пышности трав, которые развиваются сверх меры. Да и сам Платон считает
нелепостью пренебрегать здоровьем.

    XIX

1. О втором благе следует сказать подробнее. В памятниках литературы
можно найти гораздо больше возвеличенных славой сильных мужей, чем красивых.
Таковы Геркулес, Мелеагр, Тесей, Гектор, Аякс и прочие, которых называют
героями, а также Главк, Дорифор, Милон, Полидамант, Никострат, которые
побеждали в жестоких сражениях. Это, однако, объясняется не тем, что
писатели предпочитают силу красоте. Но поскольку они рассказывают о деяниях
и чаще всего о военных, то называют, скорее, тех, кто совершал деяния, то
есть сильных мужей. Ведь деяние совершается силой, а не красотой. Однако
судить о дарах тела нет необходимости, так как мы решительно утверждаем, что
все они имеют отношение к нашему счастью.
2. Но чтобы не казалось, что я начал доказывать, не понимая, коротко
скажу о том, что меня к этому привело. В войне обычно красивые не сражаются,
но, что гораздо важнее, в войне сражаются за красивое. Умолчав о прочих
[красивых] вещах, которых жаждут человеческие глаза, ограничусь одним
примером. Все известные смельчаки, герои и полубоги с неутомимым пылом и
упорством вступили в борьбу за одну прекрасную женщину. И ты не должен
считать, что греки сражались ради мщения, поклявшись прекратить войну только
после возвращения Елены, или что троянцы сражались ради спасения своего
достоинства, чтобы не казалось, что они возвращают Елену из-за страха.
Воспользуюсь здесь словами Квинтилиана: «Троянские вожди не считают
недостойным, что греки и троянцы терпят столько несчастий в течение столь
длительного времени из-за красоты Елены».
3. Какой же в самом деле должна была бы быть ее красота! Ведь об этом
говорит не Парис, который ее похищает, не какой-нибудь юноша, не кто-нибудь
из толпы, но говорят старики и мудрейшие советники Приама. И даже изнуренный
десятилетней войной и потерявший стольких детей царь, кому эта красота,
ставшая источником многих слез, должна была быть ненавистна и отвратительна,
слушает, несмотря на угрожающую опасность, эти разговоры и, называя Елену
дочерью, дает ей место рядом с собой, прощает ее и не считает, что она была
причиной несчастий. Наконец, среди крупнейших авторов нет разногласий в том,
что красота в теле — главное, так что многие не колеблются предпочесть ее
даже хорошему здоровью, видимо, считая, что она заключает в себе равным
образом и здоровье. Об этом сказано у Цицерона: «Привлекательность и красоту
тела невозможно отделить от здоровья», хотя правильнее было бы сказать:
«здоровье не может быть отделено от привлекательности и красоты». В самом
деле, многие здоровы без красоты, но никто не красив без здоровья.
4. <…> Итак, красота является основным даром тела, и Овидий, как
известно, называет ее даром бога, то есть природы. И если она дана людям,
кто посчитает, как несправедливый судья, что природа не почтила нас этим
даром, а обманула? Клянусь, я не могу это допустить. Ведь если здоровье,
силу, крепость и ловкость тела не следует отвергать, почему надо отвергать
красоту, стремление и любовь к которой, как мы знаем, глубоко укоренились в
наших чувствах?
5. Разве хвалил бы Гомер, неоспоримый глава поэтов, телесные
достоинства двух великих мужей, царя и величайшего из воителей (говорю об
Агамемноне и Ахилле), если бы не понимал, что эти достоинства являются
великим благом? Хотя, по-моему, он хвалил не столько ту красоту, которую
нашел в них, сколько ту, которую сам выдумал, чтобы восхвалять ее и учить,
что она — великое благо, свойственное великим личностям и достойное быть
показанным открыто и всенародно, с тем чтобы и одаренный красотой и
созерцающие ее получали наслаждение.
6. Наш же поэт Вергилий, второй, бесспорно, после Гомера, почтил в
словах красоту Лавза, Турна, Палланта, Энея, Юла. Он высказался о ней,
говоря об Эвриале: «Доблесть милее вдвойне, если доблестный телом
прекрасен». Этот стих порицал где-то Сенека, принадлежащий к стоикам, как
будто в самом деле нужно желать, чтобы вещи отличались безобразием, и как
будто Платон не увещевал Ксенократа приносить жертву Грациям, исправившим
его единственный порок. Поэтому легко ответить на вопрос, почему некоторые
примечательны такими же телесными уродствами, как Ксенократ, о котором я
только что сказал, и Терсит, об уродстве которого упоминал Гомер. Они для
того рождены безобразными, чтобы красивые выделялись.
7. Ведь все кажется более ценным при сравнении с низким, и это
настолько очевидно, что не нуждается в доказательстве. Тем не менее сами
безобразные в некотором отношении вызывают удовольствие, а именно когда
восхищаются, созерцая красивых, что, конечно, с трудом могут делать сами
красивые, которые взирают не на самих себя, а на других. Впрочем, разве это
относится к моему намерению? Сознательно опуская многое, ибо надо держаться
меры, я сказал бы только о Пифагоре; он, как говорят, был величествен и,
подозреваю, по этой причине встретил большую доброжелательность при
распространении своего учения. Ведь общеизвестно, что как стряпчему, так и
автору комедий и трагедий очень помогает телесное благородство.

    ХХ

1. Пойдем далее и тут же скажем о красоте другого пола. Как говорит
Терен-ций, природа — создательница мира — дала многим женщинам лицо

Лоренцо Валла

Виссарион Никейский

Беноццо Гоццоли. Деталь фрески с портретом

Лоренцо Валла (итал. Lorenzo Valla, 1407, Рим или Пьяченца — 1457, Рим, Папская область) — итальянский гуманист, родоначальник историко-филологической критики, представитель исторической школы эрудитов. Обосновывал и защищал идеи в духе эпикуреизма. Считал естественным всё то, что служит самосохранению, удовольствию, счастью человека.

Жизнь и творчество

Лоренцо родился приблизительно в 1407 году в Риме, Италия. Его отец, Лука делла Валла, был юристом из Пьяченцы. Лоренцо учился в Риме, изучая латинский язык под руководством выдающегося преподавателя — профессора Леонардо Бруни (Аретино). Он также посещал занятия в университете Падуи.

По отцовской и материнской линии Валла происходил из семьи куриалов, ученой чиновничьей верхушки папской курии. Отец Лоренцо, Лука, был консисторальным адвокатом. После его смерти в 1420 г. Валла остался на попечении матери Катарины и дяди Мельхиора Скривани. Детство и раннюю молодость он провёл при курии Мартина V, где тогда группировался кружок гуманистов; там он блестяще овладел классической (не средневековой) латынью; он изучал также греческий язык.

Огромное влияние на Валлу оказал Квинтилиан, трактат которого «О воспитании оратора» был обнаружен Поджо Браччолини в 1416; Валла знал Квинтилиана чуть ли не наизусть и в своём первом сочинении «О сравнении Цицерона с Квинтилианом» (не сохранившемся) не побоялся поставить его выше «бога гуманистов» — Цицерона. Не получив места в курии (этому всячески мешал Поджо Браччолини), Валла переехал в Павию, где преподавал риторику с 1429 в частной школе, с 1431 в университете; однако он не поладил со своими коллегами, средневековую учёность и «кухонную латынь» которых резко критиковал. После того как Валла написал резкий памфлет на юристов («О девизах и геральдических знаках»), а профессора-юристы в свою очередь организовали покушение на его жизнь, он был вынужден оставить Павию.

С 1435 Валла — секретарь неаполитанского короля Альфонса Арагонского; так как Альфонс враждовал с папской курией, то Валла, пользуясь его покровительством, писал смелые антиклерикальные вещи, включая знаменитый трактат «О подложности Константинова дара». В 1444 г. Валла попал под суд инквизиции, но был спасён благодаря заступничеству короля. В 1448 вернулся в Рим, получил от Николая V должность апостолического секретаря и каноника Латеранской базилики; кроме того он преподавал риторику в Римском университете.

В 1428 году будущий философ пытался устроиться на работу папским дипломатом, однако его кандидатуру отвергли ввиду юного возраста. В 1429 году ему предложили преподавать риторику в Падуе, и он согласился. В 1431 году увидел свет трактат «Об удовольствиях». Чуть позже была напечатана работа, благодаря которой и сейчас в университетах изучают творчество Лоренцо Валла, — «Об истинном и ложном благе».

В 1433 году его заставили отказаться от профессорской степени: Валла опубликовал открытое письмо, в котором откровенно поносил юриста Бартоло и насмехался над схоластической системой юриспруденции. Непростые времена Валла уехал в Милан, затем в Геную; попытался снова устроиться на работу в Риме и, наконец, отправился в Неаполь, где нашел хорошее вакантное место при дворе Альфонсо V, покровительствовавшего выдающимся мастерам пера и известного своей любовью к излишествам.

Альфонсо назначил его своим личным секретарем и защищал Лоренцо от нападений его многочисленных врагов. Например, в 1444 году Валла оказался подсудимым перед судом инквизиции, так как публично высказал мнение о том, что текст «Апостольского Символа веры» не был написан последовательно каждым из двенадцати апостолов. В конечном итоге Альфонсо удалось прекратить судебную тяжбу и вызволить своего секретаря из плена.

В 1439 году разгорелся конфликт между Альфонсо и папством — проблема заключалась в территориальной принадлежности Неаполя. Лоренцо Валла написал эссе, утверждая, что поддерживающий папское правление «Константинов дар» на самом деле являлся фальшивым текстом. В своем сочинении Валла призвал римлян к восстанию, а их лидеров — к атаке на папу с целью лишить того власти, так как именно всемогущее папство, по его мнению, являлось источником всех зол, от которых в то время страдала Италия. Опубликованное в 1440 году эссе носило настолько убедительный характер, что вся общественность вскоре признала фальшивое происхождение «Константинова дара».

Лоренцо Валла не был женат, но в Риме в этот период у него была подруга, которая родила ему троих детей. Отказ от брака объясняется, по-видимому, стремлением гуманиста принять посвящение. Умер Валла в 1457 г. и был похоронен в Риме, в Латеранской базилике.

Противостояние

Считая, что Аристотель извратил логику и препятствовал нормальному развитию и практическому применению философии, Валла нередко вызывал схоластов, следующих учению Аристотеля, на дебаты и споры. Его основной целью было создание новых направлений философской мысли, а не учреждение собственной школы или системы. Его трактат «Об удовольствии» (1431) вместил эпикурейские и христианские гедонистические идеи о том, что желание счастья является мотивирующим фактором человеческого поведения. Валла также отстаивал убеждение о том, что свободная воля может совмещаться с предсказанной Богом судьбой, однако подчеркивал: данное понятие находится за пределами человеческого интеллекта и потому является вопросом веры, а не научного познания. Многие идеи философа впоследствии заимствовали и развивали другие мыслители Реформации. Открытая критика привела к появлению многих врагов; несколько раз философ Лоренцо Валла находился в смертельной опасности. Его учения на латинском языке постепенно привлекли внимание и завоевали ему позицию в Ватикане — данное событие прозвали «триумфом гуманизма над ортодоксальностью и традициями».

Сочинения

Лоренцо Валла стоял в центре гуманистического движения своего времени. Его сочинение в 6 книгах «О красотах латинского языка» — обширный толковый словарь, с наставлениями в правильном употреблении грамматических категорий и многочисленными примерами изящного стиля, выдающими колоссальную «античную» эрудицию автора. Сочинение Валлы характерно также яркими отступлениями философско-эстетического свойства, как в знаменитой тридцать четвёртой главе Шестой книги («Против Боэция. О персоне»), включённой позднее Тридентским собором в Индекс запрещённых книг. Труд «О красотах» стал одним из самых читаемых произведений эпохи Возрождения. Он неоднократно переиздавался ещё при жизни Валлы и около 100 лет после его кончины (более 30 переизданий появилось в XV веке).

Валла комментировал латинских писателей Ливия, Саллюстия, Квинтилиана; перевёл Геродота, Фукидида, а также часть «Илиады» и некоторые басни Эзопа; писал философские трактаты и исторические произведения. Характерные черты учёно-литературной деятельности Валлы — резкий критицизм по отношению к церковным и гуманистическим авторитетам и ожесточенная борьба против аскетизма. В частности, Валла опровергал церковное учение о происхождении апостольского символа и издал трактат «О свободе воли». В нём он, выступая против Боэция, обосновывал, что, несмотря на последствия первородного греха, человек сохранил способность самостоятельного выбора между добром и злом.

Против средневековых юристов он написал резкую инвективу: «Послание к Бартоли о девизах и геральдических знаках», и в то же время, как указывалось, подверг резкой критике Цицерона и поставил выше его Квинтилиана; в трактате «О диалектике» внес поправки к Аристотелю, направленные против схоластической традиции; в «Рассуждении против Ливия, что два Тарквиния, Луций и Аррунс, были внуками, а не сыновьями Тарквиния Древнего» выступил против мнения Ливия, основываясь на резонных хронологических соображениях. Этот критицизм вызвал со всех сторон резкие нападки на Валлу: он едва спасся от инквизиции за мнение об апостольском символе и должен был вести ожесточенную полемику с Поджо Браччолини, Фацио и другими гуманистами.

В философии и жизни Валла был сторонником умеренного эпикурейского наслаждения. Против аскетизма он выступил в двух трактатах: «Об истинном и ложном благе» (1432), где он, изобразив диалог христианина, стоика и эпикурейца, нападал на стоицизм и пытался примирить с христианством эпикуреизм, и «О монашеском обете», где резко восстал против монашеского института.

Вместе с тем, Валла не был враждебен христианству и интересовался церковно-богословскими вопросами, особенно в последний, римский, период своей деятельности: он составил филологические поправки к принятому переводу Нового Завета, написал «Беседу о таинстве пресуществления» и (потерянное теперь) сочинение об исхождении св. Духа. Философии, к которой как к последнему спасительному средству обратился в смертный час Боэций, Валла противопоставил авторитет веры:

Послушайте, насколько лучше и насколько короче я отвечаю, опираясь на авторитет веры, чем на философию Боэция, поскольку её осуждает Павел, и Иероним вместе с некоторыми другими называет философов ересиархами. Итак, долой, долой философию, и пусть она уносит ноги, словно из священного храма актриса — жалкая блудница (scaenica meretricula), и словно сладостная сирена, пусть прекращает петь и насвистывать вплоть до рокового конца, и сама, зараженная мерзкими болезнями и покрытая многочисленными ранами, пусть оставит она больных другому врачу для лечения и исцеления.

(— Об истинном и ложном благе. Кн. III, гл. 11. Перевод Н. В. Ревякиной)

Основное философское сочинение Валлы — «Пересмотр диалектики и философии» в трёх книгах (ок.1440; первое издание — 1540) — направлено против Аристотеля и всех его последователей, логику которых Валла с позиций не столько философского, сколько обыденного сознания критикует как умозрительную и бесполезную науку. Десять традиционных категорий (предикатов) Аристотеля Валла предлагает свести только к трём — сущности (substantia), качеству (qualitas) и действию (actio), остальные семь считая «лишними». Он отвергает схоластические термины ens, entitas, hecceitas и quidditas, критикуя их как непригодные (избыточные и громоздкие) с позиций классической латинской грамматики, предлагая везде, где возможно, использовать res. Тот же общий метод — «приземлить» философский аппарат, согласовать его максимально с миром обыденных, эмпирически воспринимаемых вещей — отражается и в его стремлении упразднить онтологическую трактовку абстрактных понятий (белизна, честь, отцовство), которые, как он полагает, указывают на ту же категорию (или их совокупность), что и конкретные понятия, от которых образованы (белый, честный, отцовский). С тех же позиций «здравого смысла» Валла критикует аристотелевские натурфилософию и учение о душе.

По заказу Альфонса Арагонского, он написал также историю его отца «О деяниях Фердинанда, короля Арагона» (1446).

Валла — родоначальник исторической критики

В 1440 году Валла, пользуясь покровительством короля Альфонса — врага папы — пишет знаменитое «Рассуждение о подложности Константинова дара». Это эпохальное сочинение, — в котором Валла с помощью научных аргументов филологического, нумизматического, исторического и т. д. характера разоблачает средневековую подделку, — заложило основы исторической и филологической критики, то есть в конечном счёте современной гуманитарной науки и её методов. Кроме того, Валла обосновал, что приписываемая Цицерону так называемая «Риторика к Гереннию» на самом деле ему не принадлежит (этот вывод также принимается современной филологией); опроверг он и принадлежность так называемых «Ареопагитик» Дионисию Ареопагиту из «Деяний апостолов».

О книге Лоренцо Валла «Об истинном и ложном благе»

Значительное место в книге «Об истинном и ложном благе.» Лоренцо Валла (1407-1457), великого итальянского философа и гуманиста занимают вопросы этического учения и критики схоластики. Содержание книги особенно важно для философов, педагогов, которые преподают предмет «Философия» в ВУЗах, да и всех интересующихся историей философии.

Попробуем разобрать основные идеи произведения и сформулировать мысли, касающиеся основных ключевых фрагментов, которые отображены в работе.

Лоренцо открыл новый путь поисков. Значимой вехой на этом пути был гражданский гуманизм. Теория гуманизма, начиная с того, как человек вошел в мир, и роли нравственности, моральных законов этого мира в жизни человека, до заключительного этапа, где ему определяется что-то свыше, состоит из внутренних переживаний человека и его самовоспитания в результате этих переживаний. Заостряет внимание наличие связи между этими мыслями Лоренцо Валла и такими теориями, как «нравственная теория» И. Канта, «буржуазная теория о государстве и праве» Г.В.Ф. Гегеля, «теория духовной потребности» А. Фейербаха, а также некоторыми другими. Но ни в одной из этих теорий не оценивается внутренний мир человека и ни в коем случае не проводится параллель между обществом, государством и человеком. Это является одной из отличительных черт идеи гуманизма, представлявшей собою сочетание идей общественного блага, гражданского служения, воспитания и самовоспитания.

Валла считал основополагающими, фундаментальными ценностями — нематериальные блага личности, охватывающие все сферы ее существования, развития и реализации, которые предопределяют духовно-нравственный потенциал общества. Для сравнения, можно привести пример современности, который не так уж и далеко ушел от рассуждений итальянского философа, несмотря на то, что регламентация нематериальных благ прошла в последние годы масштабный путь развития и совершенствования от декларативных положений, закрепленных (к примеру, возьмем Россию) в советском гражданском законодательстве, характеризующемся превалированием государственных интересов над проблемами частной жизни физических лиц, к конституционному признанию и законодательному закреплению.

Это произведение написано в форме споров стоика, эпикурейца и христианина о высшем благе. При этом авторская позиция самого Лоренцо Валла в этом споре не обозначена.

При этом следует отметить, что каждая из речей диалога представляет собой особую интерпретацию Валлой стоицизма, эпикурейства и христианства.

Лоренцо Валла призывал к самому внимательному прочтению идей Эпикура. Ведь с официальной католической точки зрения, философия Эпикура порицалась, как несоответствующая общему христианскому мировоззрению, которое отрицало наслаждение как цель человеческого существования — скорее всего, именно в этом состоит суть спорных моментов диалогов христианина и эпикурейца.

Стоит вспомнить, что логика стоиков понималась как исследование внутренней и внешней речи. При этом она делилась на две части: учение о рассуждении в виде непрерывной речи и учение о движении речи в форме вопросов и ответов. Первое учение у стоиков — это риторика, а второе — диалектика. Помимо этого, в логике рассматривалось учение об обозначаемом, т. е. о понятиях, суждениях и умозаключениях и учение об обозначающем, т. е. о словах и знаках — грамматика. В качестве принципов правильного мышления стоики принимали законы непротиворечивости, тождества, достаточного основания и исключенного третьего.

Стоик у Валлы утверждает: «…природа проявляет по отношению к человеческому роду одну лишь суровость. Она вызывает против нас кораблекрушения, бесплодие, наводнения. Пожары, повальные болезни, войны…». Хотя у подлинных стоиков такого отношения к природе не отмечается. Стоики, разрабатывая свою оригинальную этику, видели долг в стремлении к нравственному совершенству, которое достигается, когда человек живет в соответствии с природой и подчиняется судьбе. Человек, полагали стоики, не может сделать этот мир совершенным, но он может устроить совершенный мир в самом себе, приобрести гордое достоинство, и следовать высоким требованиям морали. Стремление к совершенству лежит на путях познания мира и упражнения в добродетельном поведении. Внутренняя свобода достигается путем познания необходимости следовать требованиям непререкаемого долга.

Далее стоик Валлы продолжает: «Если представить себе, что человеческий род постигла некая катастрофа (потоп, чума, неурожай и др.) и уцелели немногие, то из-за присущей каждому отдельному человеку слабости эти немногие собрались бы вместе в однородную толпу. Один из всех превосходил бы прочих телесной силой и душевным достоинством. Он-то и стал бы вождем…».

Такое управление, основанное на силе, можно назвать единовластием. На данном этапе становления государства у людей, как и у животных, отсутствуют какие-либо нравственные понятия. Их постепенное формирование Валла Лоренцо связывает с появлением семьи и семейных отношений, осознанием сыновьями и родителями долга друг перед другом.

Понятие долга «составляет начало и конец справедливости». Одновременно возникают понятия одобрения и порицания, представления о позорном и прекрасном и т.д. Когда лицо, стоящее у власти, воздает каждому по заслугам в соответствии со сложившимися уже представлениями о нравственных качествах людей, и подданные ему покоряются не из боязни насилия, а по разуму, тогда возникает первая форма государства — царская власть. Происходит это естественно и постепенно.

Основной этический принцип стоицизма, поддержанный и наглядно показанный Лоренцо, состоит в том, чтобы жить в согласии с природой. Этот принцип имеет и правовой смысл: естественный закон (судьба, природа) определяет меру свободы человека. Однако свободным может быть только мудрец — тот, кто способен понять, объяснить по особым приметам эту «меру», предвещаемую богами (природой, судьбой), и соответственно жить честно и добродетельно в согласии с природой.

В конечном счете, быть свободным, по учению стоиков, означает не что иное, как выполнять свой долг. Понятие «долг» первым употребил Зенон, который вывел его, по свидетельству Диогена Лаэртского, из слов «то, что подобает». Подобающая мудрецу свобода — особая. Во-первых, она возможна в силу добродетелей мудреца. Только добродетельный (мудрец) свободен, дурные люди — рабы. Ими могут быть вовсе не рабы по своему социальному положению, это «рабы» внешних благ — богатства, здоровья, удовольствий. К ним мудрец стоиков, будучи добродетельным, безразличен. Ведь добродетель «существует в силу самой себя, а не в силу страха, надежды или чего-то внешнего».

Безразличие ко всему внешнему позволяет мудрецу выполнять свой долг, т.е. следовать природе (естественному закону, судьбе), а значит, по учению стоиков, быть свободным. Во-вторых, свобода, согласно стоикам, — «это возможность действовать самостоятельно, рабство же — утрата такой самостоятельности».

Казалось бы, стоический мудрец имеет свободу выбора. Действительно, это главное для стоиков. Судьба не довлеет над мудрецом, он сознательно и добровольно соглашается с ее велениями, т.е. не желает ничего иного, кроме того, что происходит в его реальной жизни и окружающей политической действительности. По убеждению стоиков, «то, что должно быть сделано, следует и выбирать, на это нужно решиться, твердо его держаться, распределять».

Таким образом, Лоренцо Валла хотел показать, что мудрец стоиков, в отличие от эпикурейского мудреца, не «отклоняется» от судьбы, от заданного ему пути, а свободно соглашается с тем, что есть, считая это своим нравственным долгом. Тем самым стоический мудрец утверждает свое моральное достоинство, но никак не свободу во внешних действиях, так как она сливается с долгом, обязанностью. Поэтому не следует удивляться и тому, что мудрец стоиков, «если ничто ему не препятствует, должен принимать участие в общественных делах».

«…А если возникнут препятствия?…» — спрашивал в диалогах стоик «Об истинном и ложном благе. О свободе воли». Мудрец не будет преодолевать их, полагая, что такова судьба, таково веление естественного закона. По логике учения стоиков он соглашается с любым произволом правящих, хотя и сохраняет при этом внутреннее достоинство. Это заставит римских стоиков задуматься над проблемой морального выбора во времена правления Нерона. Однако все же греческие стоики не сомневались в том, что деспотия — зло.

Эпикуреец Валлы тоже не совпадает со своим настоящим прототипом. Он обвиняет стоика в лицемерии, берет на себя защиту от его обвинений и природы и рода человеческого: «Я предпочел бы, чтобы ты воздержался от этого двойного обвинения … Я мог бы ответить на то, что ты сказал о природе: то, что создала и устроила природа может быть только свято и достойно похвалы … Ничего не найдешь устроенного без высшей разумности, красоты и пользы, свидетельством тому может быть хотя бы само строение нашего тела».

Эпикуреизм — это, прежде всего, идеал безмятежного покоя, обретаемый индивидом в процессе уклонения от мира. Именно для обозначения этого состояния Эпикур использует понятие атараксии. Индивид зависит от мира двояко — непосредственно из-за неудовлетворенности желаний, что выражается в негативных ощущениях (страданиях), и опосредованно из-за ложных представлений, следствием чего являются страхи. Поэтому, чтобы быть счастливым, надо научиться преодолевать вздорные страсти и необоснованные страхи.

Далее из рассуждений эпикурейца Лоренцо Валлы следует, что природа предоставила людям возможность пользоваться благами, а уж как они этой возможностью распорядятся — дело самих людей. Поэтому пороки происходят по воле самих людей, ни природа, ни Бог не гневаются на людей и не вредят им.

Лоренцо Валла хочет донести до читателя, что благо в счастье, которое равно безмятежному покою, отсутствию телесных болей и душевных тревог, каждый может найти опору в самом себе, и что только на этом пути, возможно, устранить источники человеческих обид и несчастий — ненависть, зависть, презрение.

В целом, стремление к наслаждению в диалогах Лоренцо Валла, является главным стимулом, движущим всеми человеческими поступками. Наслаждение есть высшее благо, поэтому он пишет: «Жить без наслаждения невозможно, а без добродетели можно». А в другом месте провозглашает: «Да здравствуют верные и постоянные наслаждения в любом возрасте и для любого пола!».

Лоренцо Валла, в буквальном смысле слова воспевает человеческие чувства, доставляющие наслаждения, выразив в одном из своих произведений сожаление, что у человека только пять, а не пятьдесят или даже не пятьсот чувств.

Вполне естественно, что подобная позиция приводила мыслителя к восприятию личности как центра бытия вообще. Неискоренимый эгоизм человеческой природы обосновывается уже в силу стремления к самосохранению. Недаром Валла утверждает, что его личная жизнь, для него самого — высшее истинное благо. Собственная жизнь для человека более предпочтительна, нежели жизнь других людей. И все помыслы человека самой природой направляются на заботу о самом себе.

По сути дела, у Лоренцо Валла формулируется настоящая «апология наслаждения», которая становится одним из важнейших принципов морали. Однако при этом само наслаждение понимается не как только лишь удовлетворение неких низменных плотских потребностей, наоборот, в полном соответствии с Эпикуром, утверждается идея наслаждения, как гармонии духовного и телесного начал, в равной степени присущих человеку и поэтому обязательных для него.

Более того, остерегая людей от того, чтобы исповедовать лишь плотские наслаждения он сообщает в книге: «Нужно отметить, что хотя я говорил, что наслаждение или удовольствие есть всегда благо, но стремлюсь я все же не к наслаждению, а к Богу. Наслаждение есть любовь, и Бог дает это наслаждение». Поэтому Лоренцо Валла называет истинным наслаждением то, которое испытывает душа в раю.

Впоследствии «апология наслаждения» становится одной из важнейших тем во всей гуманистической литературе, ибо через призму эпикурейских идей, понятых в новом духе, как бы прояснялись новые уже гуманистические идеи о сущности человеческой личности, о взаимоотношениях отдельного человека с Богом и другими людьми.

Христианину в диалоге Валлы отведена роль независимого судьи-арбитра, который, казалось бы, занял нейтралитет, но при этом предъявляет, как истинный непредвзятый, беспристрастный судья и стоику, и эпикурейцу ряд требований и претензий религиозного характера: «Добродетели тех людей, которые Бога не хотели познать, или познанного не почитали, как должны были, следует числить не в добродетелях, но в пороках».

Христианин не согласился с обвинением стоиком природы, и здесь он сходится с эпикурейцем, возлагая ответственность за пороки на самих людей. Но он же согласен со стоиком в определении блага, как того, к чему непроизвольно стремятся, и зла, как того, чего избегают.

Но ведь, собственно, на этой же позиции стоит эпикуреец, только излагает свои мысли несколько иначе. Он, не задумываясь, отдает предпочтение материальным радостям жизни. Таким образом, христианин почти примиряет две позиции, но, в сущности, оказывается все же на стороне эпикурейца, резюмируя: не к добродетели, но к наслаждению ради него самого надо стремиться. Казалось бы, что это несколько странная для христианина позиция, но Валла объясняет, что под наслаждением здесь понимается не чувственное удовольствие, а наоборот отречение от земных благ в надежде на небесную награду. Перенеся наслаждение в рай, и отказав ему, по существу, в земной жизни, христианин резко расходится с эпикурейцем: их разделяет разное отношение к благам этого мира.

Наслаждение определяется Валлой как благо, к которому всюду стремятся. Человек по своей природе стремится к наслаждениям. Это начальное побуждение дает первый толчок самосознанию и приводит в деятельность нравственные его способности. Таких главных способностей душевных три: ум, воображение и воля. Ум почерпает материал для знания из троякого источника: мира внешнего, самосознания и предания. Воображение, или творчество, состоит в возможности представлять себе создания метафизические нашего ума как нечто самостоятельное, сообщать им наглядную пластичность. Воля состоит в возможности ставить целью для своих действий и осуществлять созданные идеалы.

Что касается определения греха, то первородный грех не вызывает извращения воли, поскольку люди не получили непреодолимой склонности к злу. Необходимо сначала разделить единый мир на противоположности, на одной стороне которого будет субъект действия, а на другой — остальные. В этом и заключена формула различных форм насилия: «разделяй и властвуй». И реальное единство мира, видимо, для этого было разрушено при помощи моральных категорий добра и зла. Различение добра и зла для человека, оказалось, пожалуй, самой сложной проблемой в истории его развития. Можно сказать иначе — все проблемы человека начались с того момента, когда он решил выяснить разницу между добром и злом. С этого момента начинается история его грехопадения, так называемого первородного греха. Человеку с самого начала был наложен запрет именно на этот вид познания. Еще В.С. Соловьев писал, что Бог хотел предупредить, что проблема добра и зла — самая сложная, самая трудная и даже опасная, потому что в процессе ее мучительного разрешения человек может не раз зайти в тупик, впасть в отчаяние, а то и усомниться в добре, поддаться коварному обаянию зла. И все же человек отведал яблоко с древа познания добра и зла.

С точки зрения Валлы, если люди вольны в своих поступках, то Бог не провидит будущее, а оно складывается из массы человеческих свободных деяний.

По мнению Валлы, человек всегда стремясь к собственному благу, должен найти правильную ориентацию, чтобы получить большее благо (небесную награду).

Здесь рассуждения Валлы напоминают разъяснения Эпикура об удовольствии, который пишет в письме Менекею, — это первое и прирожденное нам благо, конечная цель мудреца. Но не всякое удовольствие следует выбирать. Цель мудреца — не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении. Под удовольствием «мы разумеем свободу от телесных страданий и душевных невзгод». Мудрец потому и мудрец, что, стремясь к такому роду удовольствиям, он руководствуется разумом, знанием блага — благоразумием. А оно дороже даже философии. От благоразумия произошли все остальные добродетели: оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно». Исходя из сократовско-платоновского тождества знания и добродетели, Эпикур, однако, в отличие от своих великих предшественников, ориентирует мудреца не на полисные ценности, а на чувственно осязаемую, этически автономную, разумную и добродетельную жизнь.

Радуясь жизни и смеясь над судьбой, эпикуреец Валла, не стремится к власти, не интересуется устройством государства и государственного управления. Зато разуму мудреца, в его изображении, впервые открываются возможности частной жизни — отнюдь не во имя общей пользы, но в условиях, когда государство и законы созданы для пользы взаимного общения людей. Долгую позднейшую историю имел сам принцип договорного происхождения права, законов, государства.

Очевидно, в противоположность власти правителя была выдвинута концепция прав и свобод, имеющих не относительное, а абсолютное значение. Вместе с тем индивидуализм противопоставлялся не только государственному, но и социальному (обществу). Изрядное общественное значение имеют и личные права. Каждым правом человек притязает на нечто свое лишь в социальности, а не в уединении, даже если по личному или культурному праву удаляется от общества как творческий отшельник, анахорет или мизантроп.

Мировоззрение, глубокие рассуждения Валлы, человека независимого по складу характера и свободно мыслящего, позволило ему сформулировать положения этики, объединяющей людей, делающей личное благо каждого предметом интереса других. Так или иначе, в любом случае частное притязание в защиту личного блага проявляется лишь в некоторых случаях и вопреки обыкновению защита этих благ правопорядком теряет свое значение. Если кто-либо захочет говорить о таком притязании как о частном праве личности, то на это нечего возразить. Однако нельзя забывать, что эти некоторые притязания даются исключительно в отдельных поименованных случаях, когда обычно даваемая личности защита покоится лишь на воле государства и таким образом является публичной. И тогда лучше избегать выражения «право на собственную личность». Его использование вызвало бы если не иное, то все равно ошибочное представление о том, что наслаждение личным благом представляет собой «право».

Следовательно, в истории философии Лоренцо Валла занимает почетное место. Он принадлежит к тому направлению в развитии этической мысли, в котором личное благо, человеческий интерес, рассматривались как движущий мотив человеческих поступков.

Идеи Валлы позднее были подхвачены и далее разработаны такими знаменитыми мыслителями как Спиноза, Т. Гоббс, Дж. Локк и др.

Лоренцо Валла спрашивает: «…чем же другим может быть свобода воли, как не автономией, т.е. свойством воли быть самой для себя законом?….».

Источником права свободного суждения выступает разум. Разум в понимании Канта — это законодатель всех поступков, и его авторитет не может быть подвергнут сомнению. Автономия воли обусловливает признание человека в качестве субъекта, наделенного свободой, то есть личностью. Именно из разума и свободы личности вытекает право публичного суждения. Разум всегда должен подвергать себя критике. Сами бесконечные споры чисто догматического характера побуждают нас искать спокойствия в какой-нибудь критике разума и в законодательстве, основывающемся на ней. В этом нет ничего, что имело бы право уклоняться от этого «испытующего и ревизующего исследования, не признающего никаких авторитетов». На этой свободе критики «основывается само существование разума», которое не имеет «никакой диктаторской власти», и «его приговоры всегда есть не что иное, как согласие свободных граждан, из которых каждый должен иметь возможность выражать свои сомнения и даже без стеснения налагать свое veto».

Отсюда следует, что свобода личности есть способность устанавливать всеобщие нормы поведения и действовать в соответствии с ними. В государстве эта свобода осуществляется посредством подчинения гражданином своей воли публичному законодательству (объединенной воле народа), при этом автономия воли трансформируется в признание за каждым возможности выступать в качестве законодателя, а также в правомочие открыто высказывать свое мнение относительно действующих законов. Это свидетельствует о том, что право публичного суждения, так же как и свобода личности, является естественным, прирожденным правом, а вовсе не октроированным правом, которое предоставляется главой государства.

К свободе, способной существовать в согласии со свободой всякого другого и тем самым с общим благом, относится также и «свобода высказывать свои мысли и сомнения, которых не можешь разрешить самостоятельно, для публичного обсуждения и не подвергаться за это обвинениям как беспокойный и опасный [для общества] гражданин».

Эта свобода вытекает уже из самих коренных прав разума человека, разума, который не признает никакого судьи, кроме самого общего разума, в котором всякий имеет голос. Поскольку только от такого разума и возможно всякое улучшение нашего состояния, в том числе и государственного устройства, то это право священно, и никто не смеет ограничивать его. «Да и неумно кричать об опасности тех или иных смелых утверждений или дерзновенных нападок на взгляды, одобряемые большей и лучшей частью простых людей: ведь это значит придавать подобным утверждениям такое значение, какого они вовсе не имеют».

Признание мыслителем права публично высказывать свои суждения в качестве естественного права и свободы воли полностью соотносится и с девизом Просвещения: «Sapere aude! — Имей мужество пользоваться собственным умом!». Данный девиз призывает каждого члена общества к активному участию в общественной жизни, поскольку таким образом происходит просвещение людей и осознание ими своей свободы и автономии. И как подмечают Г. Скирбекк и Н. Гилье, «с полемическим задором, направленным против сторонников реставрации и консерватизма, Кант настаивает, что народ не может созреть для свободы, если перед этим он не освободился».

Ни на какие мятежи, бунты, революционные восстания и ни при каких обстоятельствах народ не имеет права, какие бы нарушения со стороны верховной власти ни имели бы место. Веление «Повинуйтесь правительству, имеющему над вами власть» означает, что народ не имеет права ставить под сомнение правомерность существующей государственной власти, и «правительство, которое уже есть, под властью которого вы живете, уже обладает законодательством, относительно которого вы хотя и можете публично умствовать, однако не можете объявлять себя противостоящими этой власти законодателями».

Лоренцо Валла утверждает, что каждый правомочен судить только о том, что не согласуется с его доброй волей. В этом заключается общий принцип, по которому народ имеет свои негативные права: «…чего народ не может решить относительно самого себя, того и законодатель не может решить относительно народа».

Валла сформулировал критерий морали, связав его с благом личности. Каждый человек следует собственному благу; задача индивида состоит в том, чтобы правильно понять, в чем состоит его истинное благо. Благо человека заключается в жизни, свободной от страданий и забот, а источником наслаждения является любовь других людей. Добродетель представляет собой умение человека правильно понимать свой интерес и осуществлять должный выбор между большим и меньшим благом. И хотя наслаждение состоит в любви, любовные отношения в интерпретации Валлы оборачиваются отношениями взаимополезности. Так, опираясь на идеи Эпикура и критикуя взгляды стоиков и Аристотеля, а косвенно и христианства, Валла утверждает новую этику — этику личного интереса.

Еще в 13 в. анонимный писец писал на полях монастырской хроники: «…У вас должно войти в привычку обращать больше внимания на смысл слов, чтобы наслаждаться плодами, а не листьями». Хотя плоды и листья — это тоже наслаждение. И умение ими наслаждаться — особая способность.

Понятие «истинное благо» Лоренцо Валла трактуется на уровне обыденного сознания как правовая доктрина, дающая всем своего рода карт-бланш на «достойное существование» независимо от прилагаемых усилий для достижения оного.

В формальном смысле «достойное человека существование через истинное благо» достаточно просто разлагается на операциональные компоненты, и конкретизируются согласно общепринятым стандартам социального благополучия. К числу последних относятся объективные статистические параметры: во-первых, человеческой жизнедеятельности, во-вторых, социальных условий жизнеобеспечения.

Однако проблема определения понятия «ложное благо» формально-статистическим аспектом исчерпываться не может. Этот термин должен содержать более широкие социокультурные контексты, выражать гуманистическую концепцию человеческого бытия в обществе.

И если в реальности достойное существование не предоставляется, то разочарованный такой «обделенностью» субъект или уходит, в различный род зависимости, или вступает в конфронтацию с обществом или наслаждается, но уже ложными благами.

Кант в свое время показал, что гарантии счастья не входят в компетенцию права, общества, государства…. оно может только помочь человеку стать достойным счастья.

«Свобода есть духовный воздух для человека; но для недуховного человека она может стать соблазном и опасностью. Культура без свободы есть мнимая культура, праздная видимость ее; но некультурный человек обычно воспринимает ее как право на разнуздание или как призыв к произволу» — пишет Валла Лоренцо.

Валла Лоренцо пишет: «Наитруднейшим и особенно недоступным представляется мне вопрос о свободе воли; от него зависит любое человеческое действие, всякое право и несправедливость, любая награда и наказание и не только в этой жизни, но также и в будущей; об этом предмете я сказал бы, что едва ли будет какой-либо вопрос, столь же заслуживающий большего понимания и в котором наименее сведущи. Ведь часто я имею обыкновение рассуждать о нем как с самим собою, так и с другими, и не могу до сих пор придумать какой-либо выход из этой двусмысленности: он постоянно так меня тревожит, что иногда приводит меня в смущение. Однако же и при этом меня никогда не утомит исследование, и я надеюсь, что смогу понять это, хотя я знаю, что многие были обмануты этой надеждой. И по этой причине я также хотел бы услышать твое мнение об этом вопросе, не только потому, что, всесторонне его исследуя и обозревая, я, может быть, достигну того, к чему стремлюсь, но еще и потому, что знаю, сколь ты тонок и точен в суждениях».

Несложно догадаться, что Лоренцо Валла, очевидно показал нам свое виденье через призму стоической теории, ведь стоики очистили «метафизическую» сердцевину проблемы от социальной «шелухи» и вплотную подошли к понятию о «чистой» автономии субъекта. Их идея развивала еще идеи Платона: если зло не может быть свойством космической причинности, оно проистекает от человека. Вменимость требует независимости нравственного решения от внешней причинности. Единственное, что «от нас зависит» — наше «согласие» принять или отвергнуть то или иное «представление»; на этой основе базировалась идея нравственного долженствования. Стоическая схема свободы воли была, таким образом, задумана с двойным «запасом прочности».

Решение разума является источником спонтанной причинности и по определению не может не быть свободным (это аристотелевский ход мысли, не Платоновский). А также оно должно быть свободно, чтобы его вменение принципиально было возможно (выводы из теодицеи платоновского типа). Вместе с тем, такая автономия не вписывалась в глобально-детерминистическую картину стоической космологии.

Ответы эпикурейца Валлы показывают на хорошо разработанную несколько раньше альтернативную концепцию Эпикура. Теория исходила почти из тех же посылок, стремясь освободить произвол от внешнего детерминизма и связать вменение с произвольностью действия. Однако, заменив детерминизм рока столь же глобальным детерминизмом случайности, Эпикур утратил возможность объяснить конечное основание нравственного решения, а его концепция так и осталась маргинальным явлением.

И тут же Валла продолжает: «Именно наитруднейшим, как ты говоришь, и неразрешимым является этот вопрос, и я не знаю, может ли он быть познан каким-либо образом. Но даже если ты никогда не познаешь этого, нет причины для того, чтобы тебе из-за него тревожиться и приходить в смущение. Ведь разве справедливо раздражение, если ты, видя то, что не понимает никто, не понял бы этого? И то, что у других есть многие вещи, которых нет у нас, должны переносить не скорбя, но сдержанно и терпеливо. Кто наделен знатностью, кто саном, кто богатством, кто талантом, кто красноречием, кто большей частью из названного, кто всем. Однако, ни один человек, справедливо и со знанием дела оценивающий свои возможности, не сочтет эту вещь достойной сожаления, потому что ее у него нет; насколько же меньше он должен печалиться оттого, что лишен крыльев, которых не имеет никто. И если от всего того, что нам известно, мы оцепенеем от досады, то жизнь наша сделается трудной и горькой. Хочешь ли ты, чтобы я перечислил, сколько будет неизвестных нам вещей, не только божественных и сверхъестественных, каковой является эта, но даже и человеческая, которые могут соответствовать нашей науке? Безусловно, существует множество вещей, о которых пребывают в неведении. На основании этого академики, разумеется, ложно, но все же утверждали, что ничего нам доподлинно известного нет».

Далее встречаем эти строки: «…Я говорил, что причина божественной роли, которая карает одних, других же милует, не известна ни людям, ни ангелам. Если, вследствие незнания этой вещи и также многого другого, ангелы не охладели в своей любви к Богу, не отступили от порядка служения, не считают, вследствие этого свое блаженство умаленным, почему же мы, по этой причине, должны отпасть от веры, надежды и любви и как бы изменить императору? И если мы испытываем доверие к мудрым мужам, даже без особого на то основания, но вследствие их авторитета, то неужели мы не имеем его к Христу, который есть мощь и мудрость Бога? Он сказал, что он хочет спасти всех и не желает смерти грешника, но более того, [желает] чтобы он обратился и жил…».

Валла, хотел сообщить, что христианство, во-первых, радикально трансформировало моральный императив, объявив целью благо ближнего и отделив тем самым сферу этики от сферы права; во-вторых, объясняя все уникальной божественной причинностью.

Проблематика свободы воли все более становилась достоянием латинского христианства, найдя свою кульминацию у Августина. В ранних произведениях — трактате «О свободном решении» и др. — разрабатывалась классическая теодицея, основанная на идее рационалистически понимаемого мирового порядка: Бог не отвечает за зло; единственным источником зла является воля. Чтобы мораль была возможна, субъект должен быть свободен от внешней (в том числе сверхъестественной) причинности и способен выбирать между добром и злом. Моральность состоит в следовании нравственному долгу.

Сама идея о нравственном законе выступает как достаточный мотив (хотя содержание закона имеет богооткровенный характер). В поздний период эта схема заменяется концепцией предопределения, которая достигает завершения в антипелагианских трактатах («О благодати и свободном решении», «О предопределении святых» и др.) и приводит Августина к окончательному разрыву с этическим рационализмом. Антагонисты позднего Августина, Пелагий и его последователи, отстаивали ту же самую классическую теорию свободы произвола и вменения, которую разрабатывал Августин в ранних сочинениях.

Итак, творчество итальянского гуманиста Лоренцо Валлы яркое явление в культуре Возрождения. Гуманист-мыслитель, ниспровергатель традиций, Валла был одарен острым критическим умом и неодолимым стремлением к поиску истины, но в его творчестве всегда присутствовало живейшее сознание связи с жизнью, и такое сочетание, не уводившее его мысль в сферы бесплодного созерцания, а, напротив, связывавшее ее неразрывными узами с проблемами времени, придавало его работам необычайную злободневность.

Для истории философской мысли гуманистическое творчество Валлы представляет интерес с точки зрения критики им схоластики, и прежде всего схоластической логики, которую он отвергает с помощью разработанного им филологического метода. Заслуживает внимания и этическое учение Валлы, резко разошедшееся со средневековой традицией.

Хотелось бы закончить словами самого Валлы Лоренцо: «Это же поощрение наилучшим образом и обнаруживает твоя убежденная душа и нас, чтобы ответить за других, пылко воодушевляет. Разве ты не запишешь и не придашь литературную форму этому спору, который был между нами, чтобы сделать сопричастными к нему других добрых людей?…».

Понравилась статья? Поделить с друзьями:
  • Апогей сталинизма кратко егэ
  • Апо сдача экзамена на высшую категорию
  • Апо квалификационный экзамен на высшую категорию
  • Апмо экзамен на адвоката
  • Апмо сдача экзамена