| Алексей Николаевич Апухтин |
|---|
 |
| р. 15 (27) ноября 1840, г. Волхов Орловской губернии |
| ум. 17 (29) июля 1893 (52 года), Санкт-Петербург |
| русский поэт и переводчик |
Проза[править]
- 1. Дневник Павлика Дольского
- 2. Между жизнью и смертью
Стихотворения[править]
Из Полного собрания стихотворений 1991 года[править]
- 1. К родине («Далёко от тебя, о родина святая…»), 1853
- 2. Жизнь («О жизнь! Ты миг, но миг прекрасный…»)
- 3. Песня
- 4. Цветок
- 5. Два поэта
- 6. Старая дорога
- 7. «Ты спишь, дитя, а я встаю…»
- 8. Тоска
- 9. Поэт
- 10. Скажи, зачем?..
- 11. Первый снег
- 12. Эпаминонд
- 13. Зимой
- 14. Подражание арабскому
- 15. Голгофа
- 16. Май в Петербурге
- 17. Ночью
- 18. Уженье
- 19. Предчувствие
- 20. Вечер
- 21. Облака
- 22. Близость
- 23. Отъезд
- 24. Сиротка
- 25. Няня
- 26. Шарманщик
- 27. Петербургская ночь («Длинные улицы блещут огнями…»)
- 28. К славянофилам
- 29. Деревенский вечер
- 30. Жизнь («Песня туманная, песня далекая…»)
- 31. Шарманка
- 32. Апрельские мечты
- 33. На Неве вечером
- 34. Дорогой
- 35. Ожидание грозы
- 36. «Еду я ночью. Темно и угрюмо…»
- 37. Осенняя примета
- 38. Пловцы
- 39. Ночь
- 40. Ответ анониму
- 41. Божий мир
- 42. После бала
- 43. В альбом
- 44. «Напрасно в час печали непонятной…»
- 45. 22 марта 1857 года
- 46. «О, удались навек, тяжелый дух сомненья…»
- 47.
«Опять я очнулся с природой!..» См. «Весенние песни»] - 48. Подражание древним («В грезах сладострастных видел я тебя…»)
- 49. Русские песни
- 50. Первая любовь
- 51. Успокоение
- 52. «Я знал его, любви прекрасный сон…»
- 53. Сегодня мне исполнилось 17 лет…
- 54. В театре («Часто, наскучив игрой бесталанною…»)
- 55. Рассвет
- 56. К пропавшим письмам
- 57. Е. А. Хвостовой. Экспромт
- 58. Мое оправдание
- 59. В вагоне
- 60. Переправа через Оку
- 61. Подражание древним («Он прийти обещал до рассвета ко мне…»)
- 62—64. Из весенних песен. См. «Весенние песни»]
- Весенние песни:
-
● 1 [62] «О, удались навек, тяжёлый дух сомненья…», 1857, опубл. 1860
● 2 [47] «Опять я очнулся с природой!..», 1857, опубл. 1860
● 3 [62] «Весенней ночи сумрак влажный…», 1858, опубл. 1860
● 4 «Затих утомительный говор людей…», 1859, опубл. 1860
● 5 [65] Пробуждение («Проснулся я… В раскрытое окно…»), 1858, опубл. 1860
● 6 [94] Утешение весны («Не плачь, мой певец одинокой…»), 1859, опубл. 1860
● 7 [64] «Опять весна! Опять какой-то гений…», 1862, опубл. 1862
-
● 1 [103] Посвящение («Ещё свежа твоя могила…»)
● 2 [100] В полдень («Как стелется по ветру рожь золотая…»)
● 3 [75] Просёлок («По Руси великой, без конца, без края…»)
● 4 [66] Песни («Май на дворе… Началися посевы…»)
● 5 [72] Летней розе («Что так долго и жестоко…»)
● 6 «Вчера у окна мы сидели в молчанье…»
● 7 [78] Грусть девушки. Идиллия («Жарко мне! не спится…»)
● 8 [68] Сосед («Как я люблю тебя, дородный мой сосед…»)
● 9 [76] Селенье («Здравствуй, старое селенье…»)
● 10 [73] Прощание с деревней («Прощай, приют родной, где я с мечтой ленивой…»)
- 66. Песни («Май на дворе… Началися посевы…») См. «Деревенские очерки»]
- 67. «На голове невесты молодой…»
- 68. Песни («Май на дворе… Началися посевы…» См. «Деревенские очерки»]
- 69. «Я покидал тебя… Уж бал давно затих…»
- 70. Расчёт («Я так тебя любил, как ты любить не можешь…»), 1858
- 71. Картина
- 72. Летней розе («Что так долго и жестоко…») См. «Деревенские очерки»]
- 73. Прощание с деревней («Прощай, приют родной, где я с мечтой ленивой…») См. «Деревенские очерки»]
- 74. А. А. Фету
- 75. Просёлок («По Руси великой, без конца, без края…») См. «Деревенские очерки»]
- 76. Селенье («Здравствуй, старое селенье…») См. «Деревенские очерки»]
- 77. «Гремела музыка, горели ярко свечи…»
- 78. Грусть девушки. Идиллия («Жарко мне! не спится…») См. «Деревенские очерки»]
- 79. Memento mori
- 80. «Глянь, как тускло и бесплодно…»
- 81. 19 октября 1858 года. Памяти Пушкина
- 82. На бале («Из дальнего угла следя с весельем ложным…»)
- 83. М-те Вольнис
- 84. Н. А. Неведомской
- 85. На новый 1859 год
- 86. Греция
- 87. «Волшебные слова любви и упоенья…»
- 88. В горькую минуту
- 89. «Когда так радостно в объятиях твоих…»
- 90. «Затих утомительный говор людей…»
- 91. «Мне было весело вчера на сцене шумной…»
- 92. «Мы на сцене играли с тобой…»
- 93. «Какое горе ждет меня?..»
- 94. Утешение весны («Не плачь, мой певец одинокой…») См. «Весенние песни»]
- 95. «Ни веселья, ни сладких мечтаний…»
- 96. Маю
- 97. «Когда был я ребенком, родная моя…»
- 98. «О Боже, как хорош прохладный вечер лета…»
- 99. «Безмесячная ночь дышала негой кроткой…»
- 100. В полдень («Как стелется по ветру рожь золотая…») См. «Деревенские очерки»]
- 101. «Я люблю тебя так оттого…»
- 102. «Не в первый день весны, цветущей и прохладной…»
- 103. Посвящение («Ещё свежа твоя могила…») См. «Деревенские очерки»]
- 104. Памяти Мартынова
- 105. Стансы товарищам. 5 декабря 1860 г.
- 106. Актеры
- 107. Современным витиям
- 108. В театре («Покинутый тобой, один в толпе бездушной…»)
- 109. Петербугская ночь («Холодна, прозрачна и уныла…»)
- 110. Смерть Ахунда
- 111. Судьба. К 5-й симфонии Бетховена
- 112. «Давно уж нет любви меж нами…»
- 113. Романс («Помню, в вечер невозвратный…»)
- 114. Минуты счастья
- 115. Две грёзы
- 116. Астрам («Поздние гости отцветшего лета…»), начало 1860-х
- 117. Гаданье
- 118. Дорожная дума
- 119. Ниобея (Заимствовано из «Метаморфоз» Овидия)
- 120. «Я ждал тебя… Часы ползли уныло…»
- 121. «Ни отзыва, ни слова, ни привета…», 1867, опубл. 1883
- 122. К морю
- 123. Моление о чаше
- 124. Ночь в Монплезире
- 125. Осенние листья
- 126. «Осенней ночи тень густая…»
- 127. Странствующая мысль
- 128. «Мне снился сон (то был ужасный сон!)…»
- 129. К Гретхен. Во время представления «Le petit Faust»
- 130. Солдатская песня о Севастополе
- 191. «Мне не жаль, что тобою я не был любим…», 1870-е, опубл. в 1886
- «О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом…», конец 1860-х, опубл. в 1886
- Будущему читателю («Хоть стих наш устарел, но преклони свой слух…»), конец 1860-х
- «Осенней ночи тень густая…», 1868
- Мухи («Мухи, как чёрные мысли, весь день не дают мне покою…»), 1873
- К. Д. Нилову («Ты нас покидаешь, пловец беспокойный…»), 1880-е годы
Стихотворения неизвестных лет[править]
- 248. Орфей и паяц
- 249. К человеческой мысли
- 250. «К ней в пустую гостиную голубь влетел…»
- 251. «Ты говоришь: моя душа — загадка…»
- 252. «Когда, в объятиях продажных замирая…»
- 253. Бессонница
Юмористические стихотворения. Пародии. Эпиграммы. Экспромты[править]
- 254. Чудеса
- 255. Перо
- 256. Пародия («Пьяные уланы…»), 1854
- 257. Пародия («И странно, и дико, и целый мне век не понять…»)
- 258. Желание славянина
- 259. Из Байрона. Пародия («Пускай свой путь земной пройду я…»), 1855
- 259a Из Гейне. Пародия («Вечер длится тих и ясен…»), 1855
- 260. Приезд. Пародия
- 261. Гений поэта
- 262. «Видок печальный, дух изгнанья…»
- 263. Первое апреля
- 264. П. Чайковскому. Послание («Нет, над письмом твоим напрасно я сижу…»)
- 265. Пародия («Боже, в каком я теперь упоении…»)
- 266. Русской гетере
- 267. «Для вас так много мы трудились…», 1859
- 267а Экспромт. «Ч<айковско>му» («Не пиши в воде чернилом…»), 1857
- 267б «Сидим мы тесною семьёй…», 1850-е годы
- 268. Ожидание. Подражание Ламартину
- 269. В альбом Е. Е. А. («Вчера на чудном, светлом бале…»), 1860
- 270. Каролине Карловне Павловой. По прочтении ее поэмы «Кадриль»
- 271. Элегия
- 272. Красному яблочку червоточинка не в укор. Пословица в одном действии, в стихах. Подражание великосветским комедиям-пословицам русского театра
- 273. К портрету И. В. Вернадского
- 274. К портрету А. Н. Серова
- 275. Фея моря. Из Эйхендорфа
- 276. Плач Юстиниана
- 277. Совет молодому композитору. По поводу оперы Серова «Не так живи, как хочется»
- 278. «Когда будете, дети, студентами…»
- 279. Японский романс
- 280. Юрлов и кумыс. Басня
- 281. В. А. Вилламову. Ответ на послание («Напрасно дружеским обухом…»), 1870
- 282. «Почтенный Оливье, побрив меня, сказал…»
- 283. В. А. Жедринскому
- 284. Карлсбадская молитва
- 285. По поводу назначения М. Н. Лонгинова Управляющим по делам печати
- 286. По поведу юбилея Петра Первого
- 287. Злопамятность духовенства
- 288. Проповеднику
- 289. С. Я. Веригиной
- 290. Молитва больных
- 291. Спор
- 292. «Жизнь, пережить — не поле перейти…»
- 293. Певец во стане русских композиторов
- 294. «Стремяся в Рыбницу душою…»
- 295. «Твердят, что новь родит сторицей…»
- 296. М. Д. Жедринской («Всю ночь над домом, сном объятым…»)
- 297. Эпиграмма («Тимашев мне — ni froid, ni chaud…»)
- 298. По случаю падения князя Суворова с лошади в Ницце
- 299. К назначению В. К. Плеве
- 300. Ал. В. Панаевой («Отец ваш объяснял нам тайны мирозданья…»)
- 301. Надпись на своем портрете
- 302. «Поведай нам, счастливый Кони…»
- 303. Послание графу А. Н. Граббе во время его кругосветного плавания на великокняжеской яхте «Тамара»
- 304. «В Париже был скандал огромный…»
- 305. П. Чайковскому («К отъезду музыканта-друга…»)
- 306. «Удивляюсь Андрею Катенину…»
- 307. Сумасшедший («Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх…»)
Поэмы[править]
- Последний романтик
- Село Колотовка
- Год в монастыре (Отрывки из дневника) 1883
- Посвящение («О, возврати мне вновь огонь, и вдохновенье…»)
- 15 ноября («О, наконец! Из вражеского стана…»)
- 16 ноября («Игумен призывал меня. Он важен…»)
- Из бумаг прокурора
Драматическая сцена[править]
- Князь Таврический
Переводы с немецкого языка[править]
Из Людвига Рельштаба[править]
- Серенада Шуберта («Ночь уносит голос страстный…»), 1857, опубл. 1895
Из Фридриха Шиллера[править]
- «Чуден был он, точно ангел рая…», 1858, опубл. 1966
Из Ленау[править]
- «Вечер бурный и дождливый…», 1858, опубл. 1859
Из Генриха Гейне[править]
Из цикла «Лирическое интермеццо»:
- 48. «Меня вы терзали, томили…», 1858, опубл. 1895
- 57. «Я каждую ночь тебя вижу во сне…», 1858, опубл. 1961
Из цикла «Возвращение домой»:
- 37. «Три мудрых царя из полуденных стран…», 1858, опубл. 1961
Переводы с французского языка[править]
Из Альфреда Мюссе[править]
- Отрывок («Что так усилено сердце больное…»), 1856, опубл. в 1886
- Нине («Что, чернокудрая, с лазурными глазами…»), 1865, опубл. в 1886
- Пепите («Когда на землю ночь спустилась…»), 1865, опубл. в 1886
Из Шенье[править]
- Молодая узница («Неспелый колос ждёт, не тронутый косой…»), 1858, опубл. в 1886
Из Дельфины де Жирарден[править]
- Он так меня любил («Нет, не любила я! Но странная забота…»), опубл. в 1875
Из Сюлли-Прюдома[править]
Из сборника «Стансы и поэмы»:
- 3. Разбитая ваза («Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный…»), опубл. в 1883
Из неизвестных авторов[править]
- Умирающая мать («Что, умерла, жива? Потише говорите…»)
- «О, смейся надо мной за то, что безучастно…»
См. также[править]
- Алексей Николаевич Апухтин в «Антологии восьмистиший»
Библиография[править]
Отдельные издания:
- Album de Madame Olga Kozlow. — М., 1883.
- Cтихотворения А. Н. Апухтина. — СПб.: Типография Ф. С. Сущинского, 1886. — 218 с. (РГБ)
- Стихотворения А. Н. Апухтина. — Изд. 2-е. — СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1891. — 218 с. (каталог РГБ)
- Стихотворения А. Н. Апухтина. — Изд. 3-е. — СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1893. — 244 с. (каталог РГБ)
- Сочинения А. Н. Апухтина. — Изд. 4-е, доп., в двух томах. — СПб., 1895. — Т. 1. (РГБ)
- Сочинения А. Н. Апухтина. — Изд. 4-е, доп., в двух томах. — СПб., 1895. — Т. 2. (Google)
- Сочинения А. Н. Апухтина. — 2-е посмертное, доп. изд.. — СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1896. — 544 с. (Google; каталог РГБ)
- Сочинения А. Н. Апухтина. — 3-е посмертное, доп. изд.. — СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1898. — 658 с. (каталог РГБ)
- А. Н. Апухтин. Cтихотворения / Вступительная статья и составление Н. А. Коварского. Подготовка текста и примечания Р. А. Шацевой — Л.: Советский писатель, 1961. — 397 с. (каталог РГБ)
- А. Н. Апухтин. Полное собрание стихотворений / Вступительная статья М. В. Отрадина. Составление, подготовка текста и примечания Р. А. Шацевой — Изд. 3-е. — Л.: Советский писатель, 1991. — 444 с. — (Библиотека поэта. Большая серия). — ISBN 5-265-02100-0. (каталог РГБ)
Публикации в переодических изданиях:
- «Современник», 1859, том LXXVII, № 9, с. 47—56
- «Современник», 1859, том LXXVIII, № 11, с. 221—224
- «Русское слово», 1860, № 4, отд. I, с. 285—288
- «Русский мир», 1860, 21 сентября
- «Время», 1861, том II, № 3, с. 233—234
- «Время», 1861, том VI, № 12, с. 410—412
- «Время», 1862, том VII, № 2, с. 524
- «Время», 1862, том XI, № 6, с. 305—306
- Ниобея (Заимствовано из «Метаморфоз» Овидия) «Русская мысль», 1885, книга II, с. 369—371
- Песни былых годов: Моление о чаше; Дорожная дума; Любовь; «В убогом рубище, недвижна и мертва…»; «Когда Израиля в пустыне враг настиг…»; «Я её победил, роковую любовь…» «Русская мысль», 1885, книга III, с. 1—5
Не разобранные произведения[править]
Эти произведения были импортированы со стороннего сайта. Вы можете помочь проекту, оформив их в соответствующих разделах выше, и проверив качество этих страниц. После чего стоит удалить с этих страниц категорию Категория:Импорт/az.lib.ru/Алексей Николаевич Апухтин, чтобы ссылки на них не дублировались на этой странице.
Ссылки[править]
- Произведения Алексея Николаевича Апухтина в Библиотеке Максима Мошкова
|
Работы этого автора находятся в общественном достоянии во всём мире, поскольку он умер более 100 лет назад.
Переводы и позднейшие редакции произведений этого автора могут являться объектами авторских прав соответствующих лиц согласно статье 1260 ГК РФ. |
Алексей Апухтин
Сочинения
© Оформление. Леонов Ю.Б. 2018
© Издательство «Художественная литература», 2018
* * *
Благодарим за сотрудничество в подготовке этой книги А.И. Кондратенко, доктора филологических наук, члена СП России, доцента кафедры журналистики и связей с общественностью Института филологии Орловского государственного университета им. И.С. Тургенева и Л.М. Маричеву, заведующую музеем писателей-орловцев, автора вступительной статьи к книге А.Н. Апухтина «Год в монастыре»
Неоконченная повесть
Часть первая
I
В те времена, когда из Петербурга по железной дороге можно было доехать только до Москвы, а от Москвы, извиваясь желтой лентой среди зеленых полей, шли по разным направлениям шоссе в глубь России, – к маленькой белой станции, стоящей у въезда в уездный город Буяльск, с шумом и грохотом подкатила большая четырехместная коляска шестерней с форейтором. Вероятно, эта коляска была когда-то очень красива, но теперь являла полный вид разрушения. Лиловый штоф, которым были обиты подушки, совсем вылинял и местами порвался; из княжеского герба, нарисованного на дверцах, осталось так мало, что самый искусный геральдик затруднился бы назвать тот княжеский род, к прославлению которого был изображен герб. Старый, осанистый кучер был одет, несмотря на лето, в армяк зимнего покроя, а в должности форейтора состоял дюжий парень в красной рубахе и лаптях. Лошади были разнокалиберные, сбруя сборная, кое-где торчали веревки. Лакей в ливрее и картузе сидел на местечке, приделанном сзади коляски. На крыльце станции черноволосый человек в белом нанковом сюртуке, приложив руки ко лбу в виде зонтика, всматривался в подъезжавший экипаж. Это был смотритель, обруселый еврей, известный всей округе своим искусством делать кулебяки и какие-то необыкновенные битки в сметане.
– Матушка, ваше сиятельство, по какому случаю пожаловать изволили? – подобострастно залепетал он, сбегая с крыльца и помогая лакею отворить коляску.
Не без труда оттащили они общими усилиями разбухшую дверцу и вынули из коляски пожилую тощую даму, с усталым и недовольным видом. Впрочем, с первого взгляда никак нельзя было определить ее лет. И лицо, и прическа, и платье – все в ней как-то вылиняло и потерлось. Только большие черные глаза говорили о прежней красоте.
– Здравствуй, здравствуй, Абрамыч, – отвечала она, с трудом попадая ногами на ступеньки коляски, – сына встретить приехала. Ведь мальпост{1}1
Мальпост – почтовая карета, перевозившая пассажиров и легкую почту.
[Закрыть]
еще не пришел?
– Никак нет, ваше сиятельство, с минуты на минуту ожидаем; пожалуйте на станцию.
Вслед за пожилой дамой легко и грациозно выскочила из коляски молодая девушка в розовом ситцевом платье. Ей было лет шестнадцать; она, видимо, еще не вполне сложилась, черты лица были неправильны, румяный загар покрывал ее смуглые щеки. Глаза – большие и черные, такие же, как у пожилой дамы, смотрели далеко не по-детски.
Было жаркое июльское утро. Комната, в которую вошли путешественницы, украшалась двумя жесткими диванами, обитыми черной кожей; перед каждым диваном стоял стол из карельской березы; в простенке висело большое зеркало, сверху донизу исцарапанное проезжающими. Несмотря на отворенные окна, было невыносимо душно; целые мириады мух жужжали кругом и нисколько не смущались тем, что на каждом окне стояла тарелка с мухоморами.
– Ох, устала же я! – говорила княгиня, опускаясь на диван, – ты, Соня, как хочешь, а я подремлю немножко. Да вот что, Абрамыч: ты нам к приезду мальпоста биточков приготовь, да побольше, а то Сережа с дороги проголодается. Ты моего Сережу не узнаешь – совсем большой стал. Шутка ли, зимой уж выйдет из лицея, чиновник будет.
– Будьте покойны, ваше сиятельство, голодными не отпустим.
Абрамыч пошел распоряжаться; княгиня задремала. Соня вышла на крылечко и, усевшись под тенью навеса, вынула из кармана маленькую книжку. Это был один из французских романов, которые Соня систематически выкрадывала из отцовской библиотеки. С жадностью начала она читать; некоторые страницы так ей нравились, что она останавливалась и перечитывала их снова. Время от времени она сходила с крылечка и пытливо всматривалась в дорогу. Она с нетерпением ждала брата: он был ее единственным другом и поверенным всех ее тайн. Они ничего не таили друг от друга и даже переписывались особенным условным языком… Жар усиливался. Кругом все окончательно замерло и заснуло. Только несколько белесоватых кур неутомимо клевали что-то посреди дороги; между ними важно прогуливался большой петух и по временам пронзительно выкрикивал.
Прошло более часа. Старый ямщик, с кнутом в руке, подошел к Соне.
– Взгляните-ка, барышня, на «сошу»: кажись, дилижанец идет. У меня глаза плохи стали, не разберу.
С горы медленно спускалась какая-то черная масса.
– Он, он и есть! – повторил ямщик, – надо ребят будить.
Станция зашумела. Соня, осторожно спрятав книгу в карман, разбудила мать, которая, жалуясь на усталость, выплыла на крылечко. Через несколько минут раздался трубный звук, и совсем заморенные лошади подвезли тяжелую почтовую карету.
– А вот и Сережа! – вскрикнула Соня, выбегая на дорогу.
Из наружных мест мальпоста вылезала лицейская фуражка. Лица нельзя было разглядеть – до того оно было покрыто густым слоем пыли. В два прыжка Соня очутилась около лицеиста, обвила его шею руками и звонко поцеловала в губы. Потом она отшатнулась, едва не упала с приступки и, прошептав: «мамочка, это не он!» – убежала на станцию. Лицеист, вытирая почти черным платком лицо, остановился на полдороге в величайшем смущении. Замешательство его было так велико, что он уже занес одну ногу назад, чтобы спрятаться на прежнее место. Княгиня остановила его.
– Молодой человек, простите мою ветреницу: она вас приняла за брата. Ну, что же вы стоите на приступке? Descendez done à la fin![1]1
Спускайтесь же, наконец! (фр.)
[Закрыть]
Разве мой сын, князь Брянский, не приехал с вами?
– Извините меня, княгиня, – забормотал бедный лицеист, решившийся, наконец, спуститься на землю: – я так запылен… Сережа, то есть, зиноват, Брянский, не достал места в мальпосте и решил с одним товарищем ехать на перекладной…
– А! Это, верно, с Горичем? Сережа писал, что привезет его в деревню. А ваша как фамилия?
– Угаров, я товарищ вашего сына и Горича. Между тем они вошли в станционный дом.
– Соня, рекомендую тебе: Угаров, товарищ Сережи… Как имя и отчество?
– Владимир Николаевич.
Соня, еще не оправившаяся от постигшей ее катастрофы, церемонно присела, но в то же время пытливо всматривалась в вошедшего. Среднего роста и довольно плотный лицеист был очень некрасив собой. Непричесанные белокурые волосы торчали на голове какими-то вихрами, липкая пыль лежала пластами на лице, глаза – добрые, но красивые, выражение лица было симпатично и в ту минуту глубоко несчастно. Княгиня не переставала допекать его.
– Позвольте, молодой человек, вы говорите, что сын мой решил ехать на перекладной, но в таком случае он был бы здесь раньше вас. Отчего же его нет?
– Вот видите, княгиня, – оправдывался Угаров, – Сережа и Горич встретили в Москве одну знакомую, то есть, виноват, одного знакомого, и согласились вместе обедать, а из Москвы выехать в ночь…
– Да, знаю я этих знакомых! – процедила сквозь зубы княгиня, – теперь застрянет в Москве на несколько дней.
Разговор замолк. Всем было неловко.
В это время появился в дверях Абрамыч с блюдом битков.
– С приездом, честь имею поздравить, – громко пробасил он и, обратясь к Соне, прибавил: – ну и молодец же ваш братец – весь в вас.
Соне показалась так смешна мысль, что этот безобразный лицеист похож на нее, что она не выдержала и громко расхохоталась. Княгиня также кисло засмеялась и предложила Угарову позавтракать. При этом она спросила его, не сын ли он бывшего медлянского предводителя, и заявила, что с матушкой его встречалась когда-то на выборах, а с отцом была хорошо знакома.
Вообще с приездом мальпоста княгиня оживилась. Она подозвала к окну седенького старичка-кондуктора с сумкой через плечо и потребовала у него список пассажиров. Все внутренние места кареты были взяты «под генеральшу Кублищеву», которая ехала вдвоем с компаньонкой. Компаньонка эта – толстая, красная девица, изнемогавшая под тяжестью голубого шерстяного платья, не замедлила появиться на станции и заказала лимонад для генеральши. Княгиня поговорила и с ней, назвала себя и даже выразила желание повидаться с почтеннейшей Анной Ивановной Кублищевой, с которой она была давно знакома. На это предложение компаньонка только замахала руками.
– Нет, ваше сиятельство, это никак, никак невозможно: вот уж четвертую станцию Анна Ивановна находятся в очень нервенном состоянии; я даже доложить не смею.
И, подтвердив распоряжение о лимонаде, она торопливо направилась к спущенным шторам кареты. В наружных местах, рядом с Угаровым, значился надворный советник Приидошенский.
– Ах, боже мой! – воскликнула княгиня, – да это Тимофеич… Где же он?
Оказалось, что Приидошенский спал в мальпосте, и княгиня приказала немедленно разбудить его.
Между тем биточки стыли на столе, и никто до них не дотрагивался.
– Ваш товарищ Горич… – заговорила Соня, – скажите, какой он человек?
– Мне трудно ответить на этот вопрос, княжна, – о нем самые различные мнения. Во всяком случае, он очень, очень умен.
– А он красив собой? Кто лучше: он или Сережа?
– Красивее Сережи у нас никого нет. Сережа очень похож на вас.
– Вот как! Вы уже говорите мне комплименты.
Угаров покраснел как рак. Он и не воображал, что говорит комплимент. Замечание это вырвалось у него совершенно искренно.
На выручку ему явился Приидошенский. Заспанный и грязный, с заплывшим лицом и сизым носом, он был верным снимком приказного допотопных времен. Когда-то он был заседателем змеевской гражданской палаты, сколотил на этом месте порядочный капиталец, вышел в отставку и был известен по всей Змеевской губернии как искусный ходатай и нужный человек по всевозможным делам.
– Хорош Тимофеич! – говорила, смеясь, княгиня, – чуть не проспал нас.
– Мог ли я ожидать встретить здесь мою повелительницу? – завопил сиплым басом Тимофеич и подошел к ручке к княгине, потом к Соне.
– А мне как раз нужно дать тебе маленькое поручение в Змеев… Но оказалось, что у княгини был для Тимофеича целый ворох поручений. Он должен был поговорить с купцом Лаптевым о процентах, взыскать с купца Авилова деньги за овес, передать преосвященному Никанору жалобу княгини на благочинного, выведать в губернаторской канцелярии, когда губернатор поедет на ревизию в Буяльск и не заедет ли он к ней, в Троицкое, зайти в кондитерскую к Мальвинше и заказать ей десять фунтов конфет к Ольгину дню, да чтоб Мальвинша туда побольше помадки положила, и т. д., и т. д. Приидошенский только пыхтел и завязывал узелки на своем огромном клетчатом платке, от которого так и разило табаком и спиртом.
За другим столом разговор, видимо, оживился.
– Как странно мы с вами познакомились, Владимир Николаевич! – говорила Соня, щуря глазки. – Но это, может быть, к лучшему. Так скучно все, что обыкновенно. Ведь вы на меня не рассердились?
– Помилуйте, княжна, могу ли я за это сердиться?
– Ну а если не сердитесь, исполните одну мою просьбу. Останьтесь здесь и поедемте с нами в Троицкое.
– Этого я никак не могу сделать.
– Отчего?
– Оттого, что матушка ждет меня и, вероятно, выедет навстречу ко мне в Медлянск.
– А где это Медлянск? Далеко отсюда?
– Около ста верст, это за Змеевом.
– Ну так вот что: в Ольгин день мамины именины, и у нас бывает много гостей. Обещайте, что к этому дню вы непременно к нам приедете.
– О, это с величайшим удовольствием, если только княгиня мне позволит…
– А вы очень любите вашу матушку?
– Да, очень: я никого не любил так, как ее.
– И вы уверены, что это всегда так будет, что вы никого не полюбите больше ее?
Угаров подумал немного и сказал:
– Да, совершенно уверен.
Соня хотела еще что-то сказать, но в это время под окнами раздался гневный голос голубой компаньонки.
– Генеральша приказала спросить, – приставала она к кому-то, – что это значит? Лошади давно заложены, а мы не двигаемся… Анна Ивановна очень-очень сердятся и непременно будут жаловаться…
Пришлось расставаться. Княгиня проводила Угарова до кареты и подтвердила ему приглашение побывать у них в Троицком. Когда кондуктор уже прилаживал свою трубу, чтобы дать сигнал к отъезду, княгиня вдруг неожиданно вскрикнула: «Стой, стой!» Оказалось, что она забыла дать Приидошенскому какое-то очень важное поручение к губернскому землемеру. Княжна смотрела из окна на отъезжавшую карету и думала, что этот Угаров совсем не так дурен, как показалось ей в первую минуту. Княгиня вернулась в комнату совсем усталая и очень недовольная тем, что даже издали ей не удалось увидеть «эту дурищу Кублищеву, которая бог знает что о себе воображает…»
Через четверть часа после отъезда мальпоста к подъезду подкатила лихая тройка с колокольчиком и бубенцами. Соня не успела подбежать к окну, чтобы посмотреть, кто приехал, как уже очутилась в объятиях брата. Вслед за Сережей вошел другой лицеист, небольшого роста брюнет, с изящными, хотя слишком самоуверенными манерами и насмешливым взглядом. Обнимая брата, Соня успела шепнуть ему: «Представь себе, Сережа, я сегодня поцеловала Угарова». Сережа не выразил никакого изумления, но, представив матери своего товарища, выскочил с сестрой на крылечко, где долго шептался с ней. Они, видимо, спешили наскоро сообщить друг другу важнейшие секреты. Княгиня тем временем расспросила Горича о всех его родных. С отцом его – лицейским профессором – она познакомилась, когда отдавала Сережу в лицей. Опять появился Абрамыч со свежими биточками, которые на этот раз имели полный успех. Сейчас же приказано было закладывать лошадей, но кучер куда-то скрылся, и его долго не могли найти. Потом явилась необходимость двух лошадей подковать, потом вздумалось княгине пить чай в городском саду, потом послали форейтора верхом на почту узнать, нет ли писем. Наконец, коляска была подана. Подсаживая княгиню, Абрамыч шепнул ей:
– А за кушанье и за корм лошадей прикажете в счет записать?
– Конечно, в счет, – отвечала княгиня совсем усталым голосом, – когда пришлешь в Троицкое за маслом и мукой, тогда сосчитаемся.
В заключение произошла долгая борьба с дверцей. Несмотря на соединенные усилия всего общества, она ни за что не хотела захлопнуться, так что пришлось привязывать ее веревками. Почти уже стемнело, когда знаменитый рыдван съехал с шоссе на проселочную дорогу, по направлению к селу Троицкому, до которого от станции было, по мнению княгини, «верст пятнадцать и никак не больше восемнадцати», а по мнению Абрамыча – «двадцать пять с хвостиком».
II
Угаров уселся на свое место совсем ошеломленный встречей с Соней. Влюбчивый от природы, он уже в течение трех лет любил свою соседку, Наташу Дорожинскую, дочь медлянского предводителя. Слова: в течение трех лет – надо понимать буквально, т. е. он влюблялся в нее только летом, а зимой он как-то забывал ее и усердно ухаживал за разными петербургскими барышнями, с которыми ему приходилось встречаться. В последнюю зиму он особенно часто бывал у своего товарища Миллера, и сестра его, голубоглазая и сентиментальная Эмилия, сразу ему приглянулась. Они вместе читали стихи, играли в четыре руки на фортепиано и говорили о любви. Весной, готовясь к экзамену вместе с Миллером, Угаров раза три украдкой поцеловал пухленькую ручку Эмилии, вследствие чего решил, что он действительно влюблен. На прощание Эмилия подарила ему закладку для книг: по черному фону она разными шелками вышила слово “Souffranee”[2]2
Страдание (фр.).
[Закрыть]
.
Эту закладку Угаров не решался уложить в чемодан, а держал в кармане куртки и на железной дороге несколько раз прижимал ее к сердцу. В Москве, пересев в мальпост, он невольно вспомнил свое прошлогоднее путешествие, и Наташа Дорожинская начала понемногу чередоваться в его воображении с Эмилией. Встреча с Соней вытеснила обеих, и Угаров, глядя на спящего Приидошенского, старался вспомнить и шептал все слова, сказанные княжной. Он чувствовал ее горячий поцелуй на своих губах, хотя и повторял про себя, что поцелуй этот был предназначен для другого и никогда не повторится.
Приидошенский, проснувшись, конечно, сейчас же заговорил о семействе Брянских. Он осыпал их всех большими похвалами, но похвалы его как-то более относились к прошедшему. Князь Борис Сергеевич Брянский был когда-то очень умный человек и хороший генерал, но лет шесть тому назад его разбил паралич, и он теперь живет только в тягость и себе и другим. Княгиня Брянская, из рода Карабановых, когда-то была первой красавицей в губернии, но так как господь одарил ее хорошей памятью, то она «этой своей прежней красоты никак забыть не может». Состояние у них когда-то было огромное, но со времени болезни князя сильно порасстроилось. «Ну что бы им дать мне полную доверенность! – прибавил он с наивной откровенностью. – Я бы, конечно, поживился, но и у них дохода было бы не меньше прежнего». Кроме Сережи и Сони, у Брянских была еще старшая замужняя дочь, Ольга, красавица и любимица князя. Муж ее, гусар Маковецкий, был «прекрасный человек, даром что поляк», но в последние годы, получая меньше содержания от князя, пустился в игру и разные аферы. О Сереже Тимофеич сказал: «Ну, этого вы знаете лучше меня!» – а о Соне выразился так: «Вот с княжной Софьей Борисовной попробуйте сто лет в одном доме прожить, и то не раскусите. В Древней Греции девиц таких сфинксами называли». И, очень довольный высказанной им эрудицией, Приидошенский вынул из табакерки огромную щепотку «цареградского».
Верст за десять не доезжая до Змеева, мальпост остановился у маленького мостика, соединявшего шоссе с широкой проселочной дорогой, обсаженной ракитами. За мостом стояла карета генеральши Кублищевой, и громадный дом ее, с зеленым куполом, виднелся на горе. Ее сын, моложавый, но уже почти лысый полковник, в флигель-адъютантском сюртуке, почтительно держа в руке фуражку, отворил дверцу кареты. Анна Ивановна поздоровалась с ним сухо и, подозвав стоявшего поодаль приказчика, начала распекать их таким зычным голосом, которого никак нельзя было ожидать от слабой и нервной дамы. «Вот как вы меня бережете и покоите! – кричала она, – в самый день отъезда я узнаю, что дормез{2}2
Дормез – дорожная карета, в которой можно лежать вытянувшись.
[Закрыть]
сломан, и мне пришлось прожить лишних два дня в Москве, а потом ехать в этом мерзком ковчеге и еще черт знает с кем». При этом ее гневный взор скользнул по наружным местам, а Приидошенский, толкнув Угарова в бок, прошептал ему: «Вот и нам с вами перепало». Наконец, бесчисленные сундучки и узлы были вынесены из кареты, и Анна Ивановна, несколько успокоившись, начала вылезать из мерзкого ковчега.
В это время голубая компаньонка сочла нужным вмешаться в разговор, и хотя речь ее клонилась как бы в пользу приказчика, но красное приказчичье лицо при первых звуках ее голоса выразило сильнейшее беспокойство:
– Осмелюсь доложить вам, Анна Ивановна, что Прокофий в дормезе не виноват, он еще осенью об этом писал. Тоже вот насчет того архитектора…
– Ах, да, я забыла об архитекторе. Как ты смел…
Снова разразилась буря, но мальпост в это время тронулся, а Приидошенский, высунувшись из своего места, произнес вполголоса: «Прощай, матушка, спасибо тебе, что ты и нас, бедных странников, внесла в свое поминаньице».
В Змееве Приидошенский вышел, обещав навестить своего спутника в течение лета. Оставшись единственным путешественником, Угаров, по предложению кондуктора, перешел в карету, всю пропитанную запахом одеколона и разных лекарств, отворил окна и заснул богатырским сном.
Когда он проснулся, солнце уже зашло. Вместо лекарственного воспоминания о генеральше Кублищевой, в окна кареты врывался свежий вечерний ветерок, внося с собою сильный запах смолы. Карета ехала между двумя стенами густого леса. Угаров знал, что, только что этот лес кончится, до Медлянска останется не более двух верст. Теперь никаких любовных мечтаний у него не было – все мысли были заняты предстоящим свиданием с нежно любимой им матерью. Подъезжая к станции, он высунулся из окна, надеясь, как всегда, увидеть ее на крылечке. Но ее не было, только старый его слуга, Андрей, с письмом в руке торопливо подходил к мальпосту.
– Что матушка? Здорова? – закричал Угаров, выскакивая из кареты.
– Не так-то здоровы, батюшка Владимир Николаевич, с приездом имею честь поздравить, – говорил Андрей, подавая ему письмо и целуя на лету его руку.
Письмо было от тетки Угарова – Варвары Петровны, жившей с его матерью. Она писала:
«Милый Володя, прежде всего не пугайся. Мари не совсем здорова, и я уговорила ее не ехать на станцию. Пожалуйста, если найдешь в ней какую-нибудь перемену, не говори этого при ней, Твоя Варя».
Тарантас, запряженный тройкой, стоял у подъезда. Угаров быстро перенес в него с помощью Андрея свой чемодан и, усевшись в тарантасе, велел ехать как можно скорее. Лошади помчались. Страшная тоска сжимала ему сердце. В первый раз случилось, что мать не выехала к нему навстречу; он знал, что только серьезная болезнь могла остановить ее. Больше же всего пугали его слова записки: «не пугайся». «Верно, меня приготовляют к большому несчастию, – думал он. – Что, если ее уже нет в живых?» Воображение его разыгрывалось, и, проехав верст шесть, он уже представлял себе, как найдет ее в зале на столе. Несколько раз пытался он допрашивать Андрея, но от этого выжившего из ума, хотя преданного человека не мог добиться никакого толка: «Больны-то больны, только не совсем», – твердил он. Подъехав к «капитанскому» мосту, тарантас остановился.
– Извольте выходить, Владимир Николаевич! Я Марье Петровне перед образом побожился, что не повезу вас в тарантасе через мост.
Угаров нехотя повиновался. Мост этот назывался «капитанским», потому что лет сорок тому назад на нем провалился и утонул какой-то капитан; с тех пор его много раз строили вновь, но никак не могли построить порядочно: он дрожал даже под ногами пешехода. Божба перед образом, о которой рассказал Андрей, несколько успокоила Угарова. «Значит, матушка жива», – подумал он. От капитанского моста оставалось пять верст. Вот миновали они бесконечно тянувшееся казенное село Городище, казавшееся очень красивым при лунном освещении; вот и дубовая роща, после которой начинались владения Угарова. Теперь каждый куст, каждая извилинка дороги были ему знакомы, но на всем лежал, как ему казалось, зловещий отпечаток. Большие деревья сада бросали на светлую дорогу какие-то исполинские, причудливые тени; окна большого дома как-то вопросительно взглянули на него с крутой горы. Едва отвечая на приветы встречавшей его дворни, Угаров быстрыми шагами вбежал в залу, в которую из противоположных дверей входила высокая женщина в белом ночном капоте. Угаров едва не вскрикнул – до того осунулись и изменились черты его матери.
– Ну, что, Володя? Очень я переменилась? – говорила она, судорожно сжимая его в объятиях.
– Нет, мама, ничего, очень мало! – лепетал он, едва удерживая рыдания.
– Ну а теперь, Мари, спать! – властным голосом заговорила тетя Варя, на руку которой опиралась больная. – Петр Богданыч позволил тебе встретить Володю с условием, чтобы ты сейчас же шла спать; завтра вдоволь наговоритесь.
– Да, да, я пойду, а ты, дружок мой, скушай что-нибудь, ты, верно, проголодался в дороге, В столовой был приготовлен целый ужин, но Угаров не мог есть. Уложив больную, тетя Варя пришла к нему и рассказала ему подробно о болезни Марьи Петровны. Она заболела довольно серьезно с месяц тому назад, но запретила писать об этом Володе, «чтобы не помешать его экзаменам». Потом она начала выздоравливать, но в последние дни ей опять сделалось хуже. По ночам она не могла спать и не переставала говорить о том, что с Володей во время дороги должно случиться какое-нибудь несчастие; особенно беспокоилась она в этот последний день. После получасового разговора тетя Варя вышла и, вернувшись с известием, что больная спит совсем хорошо, убедила Володю съесть цыпленка и выпить чаю. Долго еще беседовала она с племянником, потом проводила его в «детскую», заново отделанную к его приезду. Оставшись один, Угаров бросился на колени и начал горячо молиться. Очень набожный в детстве, он теперь считал себя неверующим и давно уже не молился: он и теперь не знал, кого и о чем он молит, но какое-то неизъяснимо-отрадное чувство проникло в его душу после молитвы. Угаров сам удивился этому чувству, которого он бы не мог испытать в Петербурге, которое было возможно и уместно только здесь, в этом старом доме, в этой комнате, где он так много и горячо молился ребенком, где из каждого угла на него смотрело его чистое, невозвратно минувшее детство…
Авторская мифология
Агония Земли
Адьюлтер, измена
Альтернативная география
Альтернативная история Азии
Альтернативная история Америки
Альтернативная история Африки
Альтернативная история Ближнего Востока
Альтернативная история Восточной Азии
Альтернативная история Восточной Европы
Альтернативная история Европы
Альтернативная история Западной Европы
Альтернативная история Северной Америки
Альтернативная отечественная история
Античная мифология
Бессмертие
Ближневосточная мифология
Богоборчество
Бунт
Быт
Веселое
Внезапное бедствие
Возвращение домой
Война
Война миров
Воплощение зла
Восстание
Восстание мутантов
Восстание роботов
Восстановление справедливости
Восточно-азиатская мифология
Вражда
Вторжение пришельцев
Выход эксперимента из-под контроля
Глупость
Готический ужас
Гуманитарное
Договор с дьяволом
Достижение
Достижение блага
Достижение цели
Европейская мифология
Жадность
Жертва
Заклинание
Избавление от бед
Империи
Индийская мифология
Интрига
Искусственный разум
Исправление героя
Истинное безумие
Квест
Классика детектива
Классика фэнтези
Классический ужас
Конспирология
Контакт с внеземной цивилизацией
Криминальная драма
Кровавый ужас
Легкое
Любовное
Любовные припятствия
Любовь к врагу
Магический реализм
Месть
Микромир
Мифологические элементы
Мифология народов мира
Мнимое безумие
Мятеж
На заре фэнтези
Научная магия
Научное фэнтези
Научные достижения
Научные достижения в руках злодеев
Невольное преступление
Ненависть
Неожиданные сверхспособности
Неосознаваемые ревность и зависть
Обряды
Обстоятельства
Одиночество
Опасное предприятие
Оптимистическое
Освобождение
Освобождение от врагов
Освобождение от тирании
Освоение планет
От лица животного
От лица предмета или явления
Отчаянная попытка
Ошибка ученых
Пародия
Пацефизм
Переселение разума
По мотивам кино
Победа
Победа над болезнями
Победа над врагом
Победа над злом
Победа над обстоятельствами
Победа над собой
Победа над чудовищем
Подсознательный ужас
Поиск истины
Поиск себя
Поиск сокровищ
Поиск счастья
Пороки
Постмодернизм
Потеря близких
Потерянный и найденный
Похищение человека
Предсказания
Преследование
Пришельцы из других времен
Психоделическое
Психологическое
Психология чужих
Путешествие в будущее
Путешествие в прошлое
Путешествия в другие миры
Путешествия во времени
Путь воина
Путь прогресса
Развитие героя
Развлечения, увлечения
Раздвоение личности
Расстояния
Расширение сознания
Реализм
Революция
Роковая ошибка
Русская мифология
Сакральные объекты
Самопожертвование
Самопожертвование во имя близких
Самопожертвование во имя веры
Самопожертвование во имя долга
Самопожертвование во имя идеи
Самопожертвование во имя любви
Свержение
Сверхспособности
Сверхцивилизация
Семейные драмы
Скандинавская мифология
Содомия
Соперничество, противостояние
Социальное неравенство
Социум
Спасение
Спасение мира
Спецслужбы
Средневековая мифология
Стимпанк
Стихия
Судебная ошибка
Сюрреализм
Таймпанк
Тайна, загадка
Темное фэнтези
Техногенная катастрофа
Трусость
Туда и обратно
Угрызения совести
Утечка вирусов
Фатальная неострожность
Феминизм
Философское
Честолюбие и властолюбие
Школа
Экологическое
Экономическое
Экспедиции
Эпидемия