Бондарев берег сочинения

В дискуссии, начатой на страницах «Вопросов литературы» статьями Е. Сидорова (1975, N 6) и И. Дедкова (1975, N и выступлением Г. Бакланова (1975, N 8), возник ряд проблем, касающихся современной прозы, ее нынешнего состояния, перспектив развития. Полемика развернулась по существенным положениям. Если, скажем, автор первого выступления ратует за «широкоформатный», «синтетический» роман, в котором, как в фокусе, сошлись бы многоразличные проблемы современного мира, то его оппонент указывает на то, что и повесть вполне способна в частном обнаружить общее, отразить существо переживаемого нами исторического момента.

Полемизируя, участники дискуссии, естественно, опираются на реальную жизнь литературы, на конкретные произведения последнего времени. Сейчас широкое внимание привлекает роман Юрия Бондарева «Берег», интересный писательским поиском, попыткой объединить различные жизненные пласты: войну – и современность; быт, семью, мораль – и идеологическую борьбу, разворачивающуюся в современном мире. В какой мере удалась эта попытка, плодотворен ли путь, избранный автором, какое место занимает роман в литературном процессе наших дней – эти и другие вопросы обсуждались за редакционным «круглым столом», посвященным «Берегу».

Мнения участников разошлись. Одни (А. Лиханов, например) сочли эксперимент художника вполне удавшимся, другие обнаружили не преодоленные писателем трудности, которые с неизбежностью возникают при обращении к различным пластам действительности, при переходах от войны к миру.

Споры об этом конкретном романе, видимо, будут продолжаться. Но уже сейчас ясно, что появилось заметное произведение, заслуживающее общественного внимания и обсуждения. И сторонники и критики его поддерживают стремление автора охватить широкий круг проблем, волнующих нас сегодня. Участники дискуссии не ограничивались в своих выступлениях анализом достоинств и недостатков «Берега», ставили на материале романа некоторые общие вопросы развития современной прозы.

Публикуя стенографическую запись дискуссии, редакция предполагает продолжать подобного рода широкое обсуждение книжных новинок.

Л. ФИНК

ПОЧЕМУ УМИРАЕТ ВАДИМ НИКИТИН?

Я думаю, роман Ю. Бондарева «Берег» не случайно выбран для обсуждения за редакционным «круглым столом». Мы повседневно наблюдаем, что подлинные судьбы романа решительно разошлись с многочисленными предсказаниями о неизбежном крушении этого жанра в наше динамическое время. Сколько говорилось – и не только на Западе, – что роман исчерпал себя, что в век космических скоростей он слишком медленно создается и слишком долго читается. Какими пустыми словами оказались все эти пророчества!

В любой библиотеке подтвердят, что читательский спрос на романы очень велик, что по-прежнему «Тихий Дон», «Русский лес», «Хождение по мукам», «Живые и мертвые» – вездеходы, а не домоседы, – есть такая выразительная библиотечная классификация. И я не знаю ни одной библиотеки, в которой бы не было читательской очереди на журналы, опубликовавшие «Блокаду», «И это все о нем…», «Друзей», «В августе сорок четвертого…».

Мы давно отказались от классицистской иерархии жанров, и все-таки говорить об их полной равноценности вряд ли верно. Тяга к роману и писателей и читателей доказывает, что есть у наших современников духовная потребность в широком осмыслении человека, взятого во всем многообразии его отношений к миру. Наверно, в этом и причина огромного интереса к роману «Берег». Тем более, что у него несколько необычная, даже, точнее, вовсе не обычная судьба: он печатался одновременно в журнале «Наш современник» и в «Огоньке», и уже это определило его шумную известность. О романе много разговаривают и спорят. В общей и литературной печати появились многочисленные рецензии, авторы которых детально анализируют роман, выявляют его сильные и слабые стороны. Правда, первый отклик, вызванный «Берегом», – принадлежит он В. Карпову и опубликован в «Литературной России», – был не совсем обычным. Автор, правда, признается, что он находится в возбужденном, наэлектризованном состоянии, но утверждает, что высокая оценка романа продиктована не его эмоциональной приподнятостью, а другими, более серьезными причинами, в частности тем, что роман по своему смыслу и охвату событий воплощает нашу эпоху.

При очень добром отношении к роману я все-таки вижу в этом явное преувеличение. Думаю, что есть явный перебор и в том, что для оценки мастерства романиста, по мнению рецензента, даже критериев не хватает.

Такого рода гиперболы мало помогают читателю разобраться в реальной ценности романа.

Может быть, это в какой-то степени окажется под силу всем нам, вместе взятым. Поэтому мне и хочется, отнюдь не заглушая голоса эмоций, поделиться своими сомнениями и некоторыми аналитическими соображениями. Я вообще убежден, что критика – это искусство осмысления собственного эмоционального восприятия. А роман вызвал у меня эмоции противоречивые, и я постараюсь эту противоречивость объяснить.

Лучшие, наиболее волнующие страницы романа, на мой взгляд, посвящены войне. И самое примечательное, что здесь я увидел, – движение художественной мысли Бондарева, а не просто возвращение к тому, что он хорошо знает, повторение того, что уже сказано.

Такие герои, как Ушатиков, Княжко, Зыкин, – фигуры как будто знакомые и не раз встречавшиеся, но в «Береге» они обогащаются новыми чертами, так как действуют не в условиях повседневного напряженного драматизма военных событий, как в ранних повестях Бондарева или в его романе «Горячий снег», а в условиях для солдата необычных, когда война уже кончилась и люди живут радостными ощущениями победы, еще не наступившей, но уже близкой. И это новое для воинов состояние, как всякий перелом в жизни людей, позволяет Бондареву высветить их характеры, заглянуть в их человеческую сущность.

И тогда выясняется, что люди, вместе воевавшие, должны расстаться, что Никитину не по пути с Межениным, а Княжко с Гранатуровым. В этом повороте сюжета я вижу действительно глубокую мысль. Окончанию войны не суждено было стать немедленно началом «золотого века», а между тем мы помним, что многим из нас очень хотелось так думать. Бондарев напоминает, что победа над фашизмом тут же выдвинула новые задачи, подсказала необходимость обратиться к решению наших внутренних проблем.

И мы знаем, что исключительное – одно из самых экспрессивных средств искусства, одна из самых выразительных его возможностей, когда надо раскрыть сущность явлений. В этом плане все необычное, что есть в сюжете «Берега», – и история с Эммой, и гибель Княжко, и конфликт между Никитиным и Межениным, – все призвано раскрыть, обнажить внутренние противоречия как непременный, неизбежный момент движения истории.

Для меня роман «Берег» – прежде всего об этом: о недопустимости любой самоуспокоенности, о необходимости постоянно помнить известное положение, что при социализме антагонизмы исчезают, а противоречия остаются.

В романе Вадим Никитин говорит: «В сорок пятом году я верил, что все изменится после войны, что весь мир и вся жизнь будут сплошным праздником. В сорок шестом и сорок девятом я этого уже не думал.

Потом началась «холодная война» – и все окончательно раскололось…»

Я сейчас оглянулся и подумал, что уже дожил до такого возраста, когда, очевидно, лучше, чем все собравшиеся, должен помнить те годы. И я подтверждаю: ощущение, что после войны нас ждет сплошной праздник, было очень сильным, и оно было естественным, оно помогало выстоять в те тяжелые годы. Вера Вадима Никитина в будущий сплошной праздник была отнюдь не его личной верой. Всем, кто прошел и пережил войну, казалось именно гак – мы пришли наконец, говоря словами Бондарева, к обетованному солнечному берегу. И эта вера в самом деле достаточно быстро выявила всю свою наивность.

Роман Бондарева помогает нам понять, почему мы верили, почему по большому историческому счету эта вера была оправданна, и почему мы все-таки заблуждались, романтически возвышая нашу мечту и недооценивая реальные противоречия жизни. В этом плане столкновение Никитина и Княжко с Гранатуровым и Межениным составляет важнейший сюжетный центр романа, как бы предваряя конфликт Никитина и Самсонова. Конечно, здесь недопустимы никакие прямые сопоставления, но очевидна последовательность художественной мысли Бондарева, раскрывающего, повторяю, реальные противоречия жизни.

А.Бочаров. Но Бондарев показал нам уже в «Тишине», какими мы вышли из войны. Эта идея была во многом идеей «Тишины»: разные люди вернулись с войны. Что же нового в «Береге» по сравнению с «Тишиной»?

Л. Финк. Я предполагал сказать об этом несколько позже, но раз вопрос поставлен, то попытаюсь сразу определить, в чем мне видится различие между двумя романами Бондарева. В «Тишине» развитие конфликта не выходит за пределы нашей страны, и поэтому там была невозможна перекличка образов Гранатурова и Самсонова. А здесь – расширенная постановка проблемы, новый ход мысли. Другое было время, и Бондарева волновали другие столкновения, другие проблемы. Повторяю, в «Береге» конфликт Никитина и Меженина, Княжко и Гранатурова получает свое развитие в конфликте Никитина и Самсонова, и такая постановка вопроса расширяет и обновляет характер противоречий.

Но между Гранатуровым и Самсоновым нельзя проводить грубые сравнения, нельзя выстраивать геометрическое подобие, хотя должен сказать, что в романе Бондарева такая известная выстроенность есть уже в том, что в начале и в конце – современность, а в середине – ретроспекция. Видимо, такое построение должно было подчеркнуть установку на исследование современных конфликтов. Мне представляется, что противоречия между Никитиным и Самсоновым – это, конечно, противоречия внутренней жизни, внутренние столкновения идей, стратегии, тактики, характеров, нравственных позиций и т. д. Но Бондарев проверяет эти внутренние позиции на зарубежном материале, то есть ставит вопрос о том, в какой мере мы можем сыграть свою историческую роль в современном мире, если будем сохранять самсоновские позиции недоверия к людям, если будем исходить из догматической установки, что все чужое – это непременно буржуазное, если будем по-сектантски ершиться и отвергать диалог. Это новые, очень современные проблемы, и они получают все возрастающее значение в силу огромной роли нашего государства и социалистического лагеря в борьбе за мир и общественный прогресс. «Берег» вторгается в сферу этих проблем и уже этим резко отличается от «Тишины». Другой вопрос – насколько успешно это вторжение. Мне лично самым неудачным местом романа кажется вторая глава третьей части, где происходит дискуссия между Дицманом и Никитиным.

Эта дискуссия явно выламывается из общего стиля романа. Бондарев, с моей точки зрения, истинный художник, способный на яркое пластическое изображение того, что он видел и знает. Но когда он переходит к прямой публицистике, то логика движения публицистической мысли у него не всегда убедительна и очевидна.

Честное слово, иногда просто трудно понять, о чем спорят оппоненты. Стараясь ответить себе на этот вопрос, я перечитал рецензию В. Карпова. Он пишет, что «на дискуссии с советскими писателями» Дицман «очень остроумно, колко и умело пытался развенчивать социализм». Этого я не нахожу. Дицман говорит о веке машин, которому не нужны ни Толстой, ни Достоевский. Но эту духовную ущербность он относит к веку, к особенностям времени, а не того или иного социального строя. А когда в споре речь заходит конкретно о социализме, Дицман заявляет лишь одно – социализм якобы ограничивает человеческую свободу; Единственный его аргумент, однако, – отсутствие свободы гомосексуализма, что вряд ли можно назвать остроумным и умелым ведением полемики. А о чем еще они спорят? О том, можно ли знать всю правду. Самсонов даже упрекает Никитина. Дескать, Вадим, ты высказал якобы смелую мысль, что люди всей правды знать не могут. Но сегодня каждый школьник, изучающий обществоведение в десятом классе, знает, как соотносятся абсолютная и относительная истины. Спорят они еще о социалистическом реализме, о соотношении метода и творчества, но и здесь предмет спора достаточно поверхностен. Кто же не знает, что «писать методом» нельзя?

В общем, повторяю, дискуссия – самое слабое место романа, но для меня эта неудача связана с другим авторским просчетом, и я вынужден сказать о том, что, по-моему, вызывает наибольшие возражения.

Лейтенант Никитин – фигура достаточно ясно написанная. Конечно, можно по-разному к нему относиться. Скажем, история любви между советским лейтенантом и немецкой девушкой многих смущает. Но я хорошо помню, что впервые этот сюжет был разработан в известной пьесе В. Ежова «Соловьиная ночь», которая вызвала острые споры. Но тогда же было, кажется, найдено и осмысление подобной ситуации. Советский солдат нес на Запад не только смерть фашизму, не только разрушение враждебного логова, но и человечность. Успех «Соловьиной ночи» в известной степени определил, что это тема возможная и допустимая. Повторяю, нет ничего предосудительного в любовном чувстве Никитина и Эммы. Беспокоит совсем другое.

Если читателю хорошо известно, что делал, чем и как жил лейтенант Никитин, то относительно писателя Никитина этого же не скажешь. Он путешествует, вспоминает прошлое, встречает Эмму, с горечью узнает, что она его любила все эти годы, выступает на диспуте против либерального журналиста Дицмана, потом спорит с Самсоновым, в котором вдруг обнаруживает чужого для себя человека с однозначным, схематичным, в конечном счете, антигуманистическим мышлением, наконец, умирает в самолете. Может, я упростил, схематизировал, но для меня в этом перечислении нет самого главного: он нигде не выступает как активная фигура. Ведь отношение героя к миру должно проявиться не только в словах, но и в поступках, им совершенных. У писателя Никитина я не нашел таких действий, которые емко и многогранно охарактеризовали бы его личность. А кто из нас не помнит знаменитые слова Энгельса: личность определяется тем, что она делает, и тем, как она это делает. Поправьте меня, если я заблуждаюсь, но у меня сложилось такое впечатление, что писатель Никитин слетал в Гамбург для того, чтобы умереть.

В. Чалмаев. Не кажется ли вам, что Бондарев испытывал некоторые трудности, не знал, как свести концы с концами, и поэтому его герой Никитин поколебался, поколебался и ушел в мир иной?

Л. Финк. Мне кажется именно так. Я, как, наверно, и каждый читатель, пытался ответить себе, почему нужна была смерть Никитина. Смерть героя – всегда очень сильное художественное средство. Тем более в данном случае, когда структура романа выдвигает Никитина в самый его центр. Ведь только Эмма и Вадим живут в обоих временны´х отрезках. И если после второй встречи с Эммой Вадим гибнет, то лишь крайне легкомысленный читатель не задумается о художественном значении этой гибели. Так отчего же разорвалось сердце Никитина, если пользоваться старинной и очень выразительной формулой? Никитина взволновала мысль о том, как много он потерял, лишившись Эммы?

Ему стало страшно, что лучшее позади? Его поразило саморазоблачение Самсонова?

Наверно, и то, и другое, и третье. Так правомерен ли такой финал, вытекает ли он из бойцовского характера Никитина? Тут я позволю себе несколько отвлечься от текста бондаревского романа.

В статье Евг. Сидорова («Вопросы литературы», 1975, N 6), которой редакция открыла дискуссию о проблемах современной прозы, говорится, что совершенно не оправданна смерть героя романа В. Липатова «И это все о нем…».

Должен сказать, что как раз смерть Столетова абсолютно оправданна. Он умирает, узнав, что любимая девушка пренебрегла им. Но молодой тракторист так и написан, чтобы максимально выявить его эмоциональную возбудимость, сложность и богатство его душевного мира. Только в очень чистой, ранимой и тонкой душе может возникнуть такое трагическое потрясение. А во-вторых, смертью своей Столетов делает именно то, что не успел сделать при жизни, – он окончательно разоблачает Гасилова. Поэтому смерть Столетова в романе Липатова является необходимым элементом, обусловленным обстоятельствами жизни и характером героя. А вот смерть Никитина осмыслить и принять мне очень трудно.

Помните, почему гибнет лейтенант Княжко? Меженин провокационно стреляет, когда Княжко идет навстречу одурелым, оболваненным мальчишкам. Тогда раздается ответный выстрел, и Княжко падает.

Следовательно, в смерти Княжко виноваты и Меженин, и фанатический, озверевший эсэсовец, который проявляет совершенно бессмысленную и ненужную жестокость.

В ситуации со смертью Никитина тоже действуют две силы: с одной стороны, та душевная травма, которая была нанесена ему историей с Эммой, а с другой – неосторожные слова Самсонова.

1. Лиханов. Это в смысле припугивания?

Л. Финк. Видимо, других объяснений нельзя найти: огромная нервная перегрузка, связанная с этой встречей, с какими-то огорчениями, и напор со стороны Самсонова. Но это, конечно, предположения.

1. Соколов. И это предположение подводит к тому, что у Никитина тридцать лет назад, в более сложной ситуации, сердце не разорвалось…

Л. Финк. Да, это предположения, но если их отвергнуть, то тогда смерть Никитина вообще абсолютно случайна, а истинный трагизм не терпит чистой, обнаженной случайности в своей основе. Гибель внезапная, необъяснимая, ни исторически, ни социально не обусловленная, чужда эстетике реализма. Но, к сожалению, в романе Бондарева такие моменты встречаются. Многие страницы «Берега» посвящены переживаниям Никитина, вызванным смертью шестилетнего сына. Сами по себе они очень волнуют, – как может не волновать такое событие? Но их художественная необходимость, право, сомнительна, ибо смерть сына не связана с основной конфликтной линией романа. К сожалению, трагическое в нем очень тесно переплетено со случайным, а когда трагическое не выступает как социально обусловленное, оно много теряет и в эстетической значимости.

А. Бочаров. Мне кажется, нужно вернуться от эпизода смерти Никитина к главному в романе: почему у Бондарева два мира и два времени? Может быть, тогда и смерть Никитина в финале окажется более осмысленной?

Л. Финк. Иными словами, речь идет о концепции произведения. Начнем с начала – с названия. У него есть два смысла: с одной стороны, берег – это цель движения, тот самый солнечный берег, упоминанием о котором роман заканчивается, с другой – в романе несколько раз фигурирует понятие: люди, стоящие на разных берегах.

Значит, есть мир разделенный, мир, в котором столкнулись разные социальные силы, и возникает вопрос о том, может ли этот разделенный мир прийти к одному берегу, солнечному и обетованному.

Мне кажется, что это тот главный философско-исторический вопрос, который Бондарев своим романом пытается поставить. Отсюда и возникают два плана романа, постоянные переходы из настоящего в прошлое, отсюда и откровенное противопоставление героев, их подчеркнутое пребывание на разных берегах как в военное, так и в мирное время. При этом все, что говорится о войне, заставляет заново взглянуть на современность. И это хорошо, ибо «Берег» – не роман о прошлом. Это роман о связи времен, о том, какой мир мы создали в 70-е годы благодаря победе в сорок пятом. В этом плане роман и претендует на синтез, на историко-философский смысл. Однако если проблемы ясно поставлены, то они вряд ли так же ясно разрешены. И не решены они именно потому, что вопрос о достижении цели, желанного берега должен был как-то решить Никитин, а когда он, не успев ничего совершить, умирает в самолете по причинам, не очень ясным и наталкивающим на всякие сомнения, тогда возникает тревожное ощущение нерешенности.

В этом и состоит, думается, уязвимость общей концепции романа. В военной части книги есть образ Княжко, которому, по-моему, посвящены самые высокие и прекрасные страницы Бондарева. Истинного трагизма исполнена картина смерти героя. Бесстрашный офицер не хочет попусту проливать кровь одураченных фашистской пропагандой мальчишек. Мы знаем, что одним из условий победы было воспитание ненависти к врагу. Кто не помнит крылатые симоновские строки: «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей». Но мы знаем и другое: священное чувство ненависти с трудом преодолевало естественное для человека чувство отвращения к убийству, знаем, что в условиях войны ненависть к врагу и истинный гуманизм были нераздельны. Образ Андрея Княжко, озаренный светом гуманизма, помогает понять характер советского солдата. И вряд ли нужно разъяснять абсолютную современность такого сюжетного поворота, когда Андрей собственной кровью предотвращает бессмысленное кровопролитие. Он и сражался за будущее, и умирает за него – за мир на земле. И поэтому Княжко представляется мне цельным, гармоничным, активным героем, способствующим установлению цельного и гармоничного мира. Никитин должен бы играть такую же роль в мирное время. Но не играет. И мне кажется, что мысль о целостности и единстве мира оказалась недостаточно воплощенной в романе в силу того, что лейтенант Никитин, ставший писателем, не убеждает нас в том, что сохранил в себе былые силы и в то же время приобрел какие-то новые, чтобы решать новые задачи.

В. ЧАЛМАЕВ

ИСПЫТАНИЕ ЧУВСТВ

Я думаю, что роман Ю. Бондарева, собственно говоря, начинается не с эпизодов полета в Гамбург, не со сцен, в которых Самсонов и Никитин утонченно рассматривают облака из «благостного салонного рая», перешучиваются, вспоминая свою литературную повседневность, – для меня это как бы малосущественные, не очень сочные «капустные листья», которые предваряют нечто главное. Кокетливые абажурчики «наподобие юбочки» в номере гостиницы, пытливое подсознание, которое хотело «задержать и эту морскую сырость, и сумеречность осенних улиц, и это скольжение мимо витрин одинаково влажных креповых зонтиков», и даже описание «интим-бара» с подробностями развлекательно-пряного характера – это, скорее всего, пролог, обширная экспозиция. Глаз художника, бесспорно, зорок, фраза изысканна, но пока мы все-таки излишне долго задерживаемся в пристройке, в предбаннике… Психологически достоверна и значительна в этой экспозиции-прологе, на мой взгляд, лишь одна линия: это напряженная, сдержанно-нетерпеливая работа мысли и чувства госпожи Герберт, узнающей и не узнающей в Никитине юношу-офицера 1945 года.

«…В ее молодых, не соответствующих седине, возбужденно-радостных синих глазах мелькало подавленное улыбкой выражение, похожее на испуг и растерянность»; «неутоленно затягиваясь сигаретой»; «виноватой полуулыбкой-полугримасой, ее вопросительным и нежным, смешанным со страхом, излучением остановленных перед ним глаз», – это, на мой взгляд, тонкая, поэтическая передача движений души героини. (Здесь и далее подчеркнуто мной. – В. Ч.)

Искры надежд, трепетных воспоминаний, скрытого и подавленного человеческого чувства, то вспыхивающего, то гаснущего, – все, кажется, увидел и с глубоким чувством меры раскрыл Ю. Бондарев. Предваряя все дальнейшее, я сказал бы, что Эмма Герберт – это самый лучший женский характер во всем творчестве писателя.

Вероятно, подобное раздвижение хронологических рамок романа, мгновенная смена «кадров» – современный Гамбург, Берлин в мае 1945 года, – наконец, резко возросшая роль памяти, воспоминания, равноправного с деянием, с поступком, рождение новой реальности – реальности сложного духовного развития героя – это и факт творческой эволюции Ю. Бондарева, автора «локальных» повестей о воине, и характерный момент развития современного художнического мышления. Нет, современная проза – и такие произведения, как «Потерянный кров» Й. Авижюса, «Годы без войны» А. Ананьева, «Судьба» П. Проскурина, «Двум смертям не бывать» О. Кожуховой, это подтверждают – не ищет особого, сверхэмпирического, слишком уж внеобыденного языка. Социально-историческая конкретность всех этих произведений – а среди них мне видится и «Берег» – бесспорна. Но общим, при всей самобытности творческих индивидуальностей, остается направление художественного поиска. Оно связано с преодолением плоскостной описательности, с отказом отождествлять внутренний мир героя-современника с той или иной хозяйственной проблемой, с поисками новой завершенности и цельности героя через предельную усложненность его мироощущения. Обыденные взаимосвязи героев ломаются, нарушаются прямым вторжением в их судьбы преображенной в их памяти истории, эхо далеких событий придает иное звучание живым голосам (это мы и наблюдаем в гамбургском диалоге Эммы и Никитина), сама ткань романа словно утрачивает «массу», громоздкость, подчиняясь особому, порой зигзагообразному, непрямолинейному движению мысли.

Едва ли правомерно говорить в данном случае об очередном усилении лирического начала в прозе. И «Берег», и, скажем, «Годы без войны» – это не лирическая проза. Видимо, происходящее ныне в прозе усложнение пространственных и временных взаимосвязей героев с изменяющейся действительностью, богатство подсознательных душевных движений – это способ борьбы за характер, за человеческую индивидуальность, нередко стираемую напором информации, нашествием всякого рода стандартов. В узкой среде, в одном лишь деловом мире или в быту, без множества причудливых, порой фантастически сложных (не в этом ли смысл воспоминаний Эммы и Никитина об одной и той же площади в Риме?) ассоциаций герою не выстоять. Расширяя понятие среды, типических обстоятельств, романного времени, сближая в сознании героя разные эпохи, делая самое память характерообразующей силой, романисты показывают, что современный герой, не становясь условной абстракцией, не поднимаясь на риторические ходули, способен выдержать серьезные духовные нагрузки. Тот «нереализованный избыток человечности» (М. Бахтин), который всегда есть в человеке, который не мог реализоваться прежде, скажем, в рамках «производственного романа», все чаще находит свое выражение в новых романах. И подобное явление вполне естественно: ведь роман – это сама пластичность, это жанр, наиболее сопричастный нынешней усложняющейся действительности, ее реальностям и мифам.

Да, все это так, однако же мне, в любом случае, продолжает казаться, что роман Бондарева, развивающий привычное для этого писателя исследование проблемы «человек перед необходимостью выбора, нравственного решения», начинается с берлинских сцен: последний бой, «наваждение сна», знакомство Никитина с Эммой после защиты ее от насильника Меженина, весь необычный, захватывающе-драматичный «ход» их любви. Ссора с Межениным, Гранатуровым, решение Княжко отпустить фольксштурмовца Курта, брата Эммы, и почти неизбежная гибель его, как лермонтовского фаталиста, судьбой расплачивающегося за «внеуставную» доброту, – это и есть роман. Здесь завязь характеров, всех последующих столкновений идеализма и озверения, столкновений доброты со «звериным, темным, неосмысленным», которые повторяются с известной последовательностью.

Л. Финк верно поставил вопрос: в какой же момент возникла в советских бойцах потребность – одновременно с ненавистью к врагу – учиться доброте, великодушию? Такой момент действительно должен был наступить в сражающейся и тем более побеждающей армии. И этот-то сложный процесс писатель, видимо, и хотел отобразить, раскрыть через некоторые решения лейтенанта Княжко, через необычную любовь Никитина и Эммы.

С сорок первого года наша армия жила сознанием: не научившись ненавидеть, не научишься побеждать! Наша литература это чувство, даже «науку ненависти», всячески приумножала, поддерживала. В «Пулковском меридиане» В. Инбер есть строки, выражающие общенародное нравственное решение:

Есть чувства в человеческой душе,

Которыми она гордиться вправе

Но не теперь. Теперь они уже

Для нас как лишний груз при переправе:

Влюбленность. Нежность. Страстная любовь…

Когда-нибудь мы к вам вернемся вновь…

Действительно, советского офицера, советского солдата все четыре года войны преследовали виденья сожженных сел и городов. Более того, когда Советская Армия вступила на польскую землю, ей открылся Майданек. Это, конечно, предел кошмарной методичности в уничтожении людей, это плод фантазии «заводных насекомых» (Н. Тихонов) гитлеризма. Невольно вспоминается сам по себе не очень удачный фильм тех лет «В шесть часов вечера после войны»: в нем звучит характерная для духа времени, для всей сражающейся армии и для бондаревских офицеров-артиллеристов песня:

Из сотен тысяч батарей

За слезы наших матерей,

За нашу Родину

Огонь! Огонь!

Но за рубежами нашей страны и иные эмоции, не исключающие ненависти, иные чувства рождались в сердцах бойцов. Ведь Советская Армия не просто карала фашизм, не просто несла отмщение врагу – она была уже армией-освободительницей. И в том числе самого немецкого народа. Это чувство более сложное, более глубокое, чем ненависть. И в наиболее чутких к доброте, великодушию сердцах, в рыцарственных книжных натурах типа Княжко этот рост великодушия, снисходительности к юнцу-фолькштурмовцу в волочащейся по полу шинели мог опережать в тот или иной миг обстоятельства. Никакой устав не мог подсказать: «Да, вот сейчас уже можно, разглядывая врага через прицел, взвесить: а не юнцы ли перед тобой, не щенки, которые могут еще укусить, но лишь в силу страха, безумия?..» Еще невозможнее для этих юных лейтенантов, всю войну живших ожиданием чуда любви, прекрасного, решить в той ситуации, в которой оказался Никитин: настало или не настало время для возвышенной, глубокой любви?

Никитин и Княжко – традиционные бондаревские «мальчики» – сделали в романе как бы несколько шагов вперед по сравнению с героями «Последних залпов» в своем стремлении к доброте, нежности, в ожидании любви. Их легко обвинить и наказать дисциплинарно, – на это и намекают Меженин, Гранатуров… Но могли ли они, с их идеальным строем чувств, делать добрые дела и одновременно думать: а как оценит их «Смерш», как могут обвинить их даже ближайшие товарищи, не опережают ли они события?

Да, повторяю, они не просто устали от ненависти, забыли, что фолькштурмовцы – это часто фанатично преданные гитлеризму юнцы. Дело, пожалуй, в другом. И тут Бондарев всецело прав. Ведь если не воспитывать в себе в 1945 году какого-то нового и более возвышенного, богатого строя чувств, жить одной все более растущей ненавистью, то можно впасть или в нравственное опрощение, примитив, как Гранатуров, или в озверение, хамство, возводимое в добродетель, безумие жестокости, как Меженин. И тогда это безумие, «простота» перейдут в мирную жизнь, породят новые конфликты! Нравственный опыт войны сложен, это не склад сплошных добродетелей:

«Берег» Юрия Бондарева можно по праву назвать романом вопросов. Оценивая достоинства и недостатки романа, никак нельзя сбрасывать со счетов эту его особенность. Иначе мы рискуем уподобиться Самсонову, во всем добивающемуся аксиом выпрямленности и окончательности. А этой крайности, как можно судить по приводившимся выдержкам, избежала даже буржуазная пресса, которая в демагогических целях могла бы развить аргументы не Дицмана или Никитина, а именно Самсонова.

При наличии отдельных расхождений литературная критика в целом соглашалась, что романист сделал заметный шаг на путях исследования коренных явлений действительности. А этот шаг, естественно, требовал выработки художественной формы, повышающей интеллектуальный потенциал романного мышления. Резкость контрастов, оттеняющих противоположность миропонимания и идеологических позиций отдельных лиц и даже целых народов, помогала соединению минувшего с настоящим.

Политическим спорам и дискуссиям при этом отводилась особая роль: выражая «терпеливое выяснение истины», они становились не сопровождающее иллюстративным, а художественно необходимым элементом романной фабулы, свойством собственной материи романа.

К столь сложной романной структуре Бондарев обратился впервые. Она обещала автору многое в смысле углубления содержания, но и была чревата немалыми трудностями. Удалось ли ему одолеть препятствия на пути к цели или он потерпел поражение? На этот счет высказывались несовпадающие мнения. Критикам, судившим о художественном совершенстве романа, казалось иной раз, что нет-нет да и вылезают все же «белые нитки», скрепляющие военную и мирную части, что по уровню мастерства военные главы заметно выше остальных, что политические дискуссии в нем недостаточно весомы.

Так ли это на самом деле? Все ли критические претензии уместны и обоснованны? В этом следует разобраться внимательно и объективно. Что и продолжает делать наша критика. Во всяком случае, сегодня уже ни у кого не вызывает споров выбор художественной структуры «Берега», романа не столько «решающего» насущные проблемы эпохи, сколько привлекающего к ним внимание, задающего вопросы.

Нравственно-этическая и философская проблематика развернута в «Береге» многосторонне и многомерно: в сопоставлении разных исторических и социальных платки; жизни, разного уровня общественного устройства И мышления, разных человеческих типов и характеров, разных идеологических представлений о прошлом и будущем человечества. И делается это как бы двояким способом: через раскрытие жизни человеческого сердца и посредством прямых споров на политические, социологические и эстетические темы.



 



В споре, который ведет писатель и его герои, выявляется различие не только между реальным гуманизмом и пессимистическим безверием в силы человеческого духа, но и многие другие точки зрения, невольно или вольно упрощающие современную духовную жизнь. 15 этом смысле автора, занимающего наступательную позицию, терзаемого нерешенными вопросами, тоже, наверное, можно причислить к героям беспокойного интеллекта. Его сомнения и поиски, отраженные в дискуссиях персонажей и в природе художественного конфликта, организуют определенным образом романное повествование, нацеленное на прямой открытый разговор о том, что тревожит сегодня многих.

Не идентифицируя героя «Берега» и автора романа, нельзя не заметить, однако, близости их философско-этических воззрений по ряду вопросов, не безразличных и читателю семидесятых годов. В данном случае эта близость даже не вуалируется, что, по-видимому, естественно для романной формы, открытой навстречу сегодняшнему дню, к нему обращенной, его вопрошающей.

В публичной дискуссии с Дицманом, завершающей «Берег» и как бы подводящей некоторые итоги, Никитин, ссылаясь на «одного русского классика», говорит о том, что никто не знает всей правды до конца. Эта его мысль вызовет энергичную реакцию сразу с двух сторон- со стороны Дицмана и со стороны Самсонова.

Объяснить удивление Дицмана возможно: оно обусловлено превратным представлением о якобы догматической застылости марксистской теории. Но Самсонов? Уж он-то должен был знать, что истина, всегда конкретная, вместе с тем и всегда относительна. Никитин вынужден пояснять диалектику познания им обоим: «…если бы мы все знали о человеке - не было бы никакого смысла писать книги, заниматься наукой и вести дискуссии, как мы ведем. Человек - такая же тайна, как мироздание…»

Устами писателя Никитина в данном случае, как кажется, говорит автор «Берега».

Уровень духовной культуры современника, высота его. моральных и гражданских интересов, те «проклятые вопросы», которые тревожат его разум и душу, всегда были и остаются для Бондарева, как и для художественной литературы вообще, вопросами вопросов. Они охватывают широчайший спектр представлений о творческом потенциале личности, о сознании ее обоюдных связей с каждым отдельным человеком и с историей в ее неостановимом движении, протяженности в прошлое и будущее.

Вот почему Юрий Бондарев снова и снова возвращается к этой тематике. В интервью газете «Русская культура» (18, ноября 1977 г.) писатель сказал о своем новом романе, находящемся еще в работе, что это роман, «как принято у нас говорить, о современности, а точнее, об интеллигенции 70-х годов. Мне хочется проследить судьбы своих героев с довоенного времени, поэтому в романе много ретроспекций, возвращений в прошлое. Таким образом я пытаюсь охватить довоенный период истории. Может быть, такая композиция позволит мне проследить характеры героев во времени и показать время в характерах героев.

Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском
В нашей базе свыше 20 тысяч сочинений

Сохранить сочинение:

Сочинение по вашей теме Литературная критика о романе «Берег» Юрия Бондарева. Поищите еще с сайта похожие.

Ю. Бондарев — роман «Берег». Осмысление войны как величайшей трагедии русского народа пришло в литературу в конце 50-х — начале 60-х годов. С именами Г. Бакланова, Быкова, К. Воробьева, Ю. Бондарева связана вторая волна военной прозы. Критики называли ее «лейтенантской прозой». За книгами этих писателей закрепилось и другое название — произведения «окопной правды». Личный фронтовой опыт писателей, безусловно, сыграл большую роль в восприятии ими событий и героев. Особый акцент в этих произведениях был сделан на описании трудностей жизни и быта на войне. Преодоление этих трудностей было, по мысли этих писате­лей, настоящим подвигом, равновеликим какому бы то ни было героическому поступку. По-новому осмысливали они все происходящее на фронте. Официальная критика зачастую была нетерпима к таким произведениям. В статьях литерату­роведов появились термины «ремаркизм», «заземление под­вига», «дегероизация». Появление подобных оценок не было случайным: очень непривычно было смотреть на войну из око­пов, глазами простого солдата или лейтенанта.

Война совсем не фейерверк,

А просто трудная работа,

Когда,

черна от пота,

вверх

Скользит по пахоте пехота.

Так, передавая саму суть происходящего на фронте, писал М. Кульчицкий. Свое видение событий присутствует и у Ю. Бондарева в романе «Берег».

Время действия в романе — май 1945-го и 1971 год. Воен­ные главы рассказывают о вступлении Советской Армии на территорию фашистской Германии. С большой симпатией, правдивостью, психологической глубиной изображает автор своих героев: лейтенанта Андрея Княжко и лейтенанта Ники­тина, старшего сержанта Зыкина, бойца Ушатикова. Проти­вопоставлен им, пожалуй, сержант Меженин, человек корыс­тный, расчетливый.

Настоящее художественное открытие делает Ю. Бондарев, показывая, каких невероятных душевных сил стоит каждому солдату и офицеру последний бой. Лейтенант Княжко в этой ситуации остается верен себе. Это романтический герой со своими идеалами и представлениями о жизни. Вместе с тем ему свойственна бескомпромиссность, твердость убеждений, душевная стойкость. Взяв под артиллерийский прицел двух­этажный дом, в котором засели перепуганные гитлерюгенды, он предложил им прекратить бессмысленное сопротив­ление. С белым платком отправился он на переговоры. Но вдруг раздался неожиданный выстрел сержанта Меженина. Немцы открыли ответный огонь, в результате чего Княжко погиб.

Лейтенант Никитин — герой ищущий, рефлектирующий. Кри­тики сравнивали двух этих персонажей с героями Л.Н. Толстого

Андреем Болконским (Андрей Княжко) и Пьером Безухо­вым (Никитин). Именно у Никитина завязываются роман­тические отношения с Эммой, хозяйкой дома, где останови­лись русские солдаты. И автор не осуждает своего героя, на­против, он возводит любовь на пьедестал, так как чувства ге­роев искренни, а помыслы их чисты. Однако обстоятельства сложились так, что отношения эти должны были прерваться. Герои расстались, у каждого из них была своя жизнь. Встре­тились они спустя много лет. Никитин стал известным писа­телем, Эмма — госпожой Герберт. Однако оказалось, что в душе ее по-прежнему живы чувства к тому русскому лейте­нанту. Но время невозможно повернуть вспять, прошлое не­возвратимо…

Роман проникнут философской проблематикой. Так, очень важен в нем образ берега. Этот образ существует для героя и как воспоминания детства, и как мечта. «…Теплая вода полу­денной реки, приятный запах лошадей, дегтя, сладкого сена на телегах, и тот берег, зеленый, таинственный, прекрасный, обещавший ему всю жизнь впереди». К этому берегу Ники­тин неустанно стремится душой, пытается обрести его в своей жизни. Заканчивается роман именно этим образом. В самоле­те Никитину становится плохо, Самсонов, друг его и коллега, зовет его. Но тот уже «без боли, прощаясь с самим собой, мед­ленно плыл на пропитанном запахом сена пароме в теплой полуденной воде, плыл, приближался и никак не мог прибли­зиться к тому берегу, зеленому, обетованному, солнечному, ко­торый обещал ему всю жизнь впереди».

Таким образом, «берег» в романе Ю. Бондарева — это не­кий нравственный идеал, человеческое стремление к прекрас­ному.

Роман Ю.В. Бондарева «Берег» в контексте «военной» прозы писателя тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Шкурат, Лилия Сергеевна

• Специальность ВАК РФ10.01.01
• Количество страниц 170

• Скачать автореферат
• Читать автореферат

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Шкурат, Лилия Сергеевна

Введение.

Глава I. «Военная» проза Ю.В. Бондарева 50-60-х годов.

Путь к роману «Берег».

§ 1. Становление проблематики и системы характеров в раннем творчестве Ю.В. Бондарева.

§ 2. Любовь и война в ранней прозе Ю.В. Бондарева.

Своеобразие философичности повествования.

§ 3. Синтез «окопной» и «масштабной» правды о войне в романе Ю.В. Бондарева «Горячий снег».

Глава II. Роман «Берег» как вершина «военной» прозы

Ю.В. Бондарева.

§ 1. Философско-нравственная проблематика в романе

Ю.В. Бондарева «Берег», духовный смысл оппозиции героев.

§ 2. Русский и западный взгляд на поиск Истины и смысл жизни человека. Символика в романе «Берег».

Глава III. Роман «Берег» и «военная» тема в позднем творчестве Ю.В. Бондарева.

§ 1. Ситуация «выбора» в «военной» прозе Ю.В. Бондарева

80-х годов XX века.

§ 2. Христианские образы и мотивы в позднем творчестве Ю.В. Бондарева.

Рекомендованный список диссертаций по специальности «Русская литература», 10.01.01 шифр ВАК

• Творчество Ю.В. Бондарева в русской литературной критике2008 год, кандидат филологических наук Есауленко, Юлия Александровна

• Военная проза конца 1950-х — середины 1980-х гг. в контексте литературных традиций2009 год, кандидат филологических наук Хасанова, Галима Фазлетдиновна

• Военная проза О.Н. Ермакова: проблема жанрово-стилевого единства2010 год, кандидат филологических наук Ключинская, Ольга Валерьевна

• Проблема «человек и война» в художественном решении адыгской прозы2001 год, кандидат филологических наук Макоева, Ася Хусеновна

• Проза А.А. Проханова: проблематика и поэтика2010 год, кандидат филологических наук Ерофеева, Марина Александровна

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Роман Ю.В. Бондарева «Берег» в контексте «военной» прозы писателя»

А

Военная» проза прошла в своем развитии несколько этапов. Первые произведения о Великой Отечественной войне были созданы в годы самой войны. Это «Непокоренные» Б. Горбатова, «За правое дело», «Народ бессмертен» В. Гроссмана, «Молодая гвардия» А. Фадеева и др. Послевоенный период развития литературы связан прежде всего с расцветом прозы о войне («Звезда» Эм. Казакевича, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, «Спутники» В. Пановой и др.). Именно она определила «лицо» и динамику литературного процесса, когда писатели оценивали события военных лет с перспективы победившего народа.

На рубеже 60-х годов XX века в развитии «военной» прозы определяется качественный сдвиг, связанный с появлением в советской литературе такого примечательного явления, как «проза лейтенантов». Выступая в 1966 году на сессии «Актуальные проблемы социалистического реализма», JI. Но-виченко выделил повторный военный цикл, отнеся к нему произведения Ю.Бондарева, В. Быкова, Г. Бакланова и др. (Здесь и далее подчеркнуто нами. — Л.Ш.). Приметами этого цикла были названы смелые и резкие подробности, образы и детали, максимально приближенные к реальному фронтовому бытию (преимущественно к будням войны), проникновение «внутрь» фактов, психологизм, изображение событий и людских судеб в их противоречивой сложности.

Следует оговориться, что движение «военной» прозы от этапа к этапу отнюдь не отрицало наработанный опыт прошлого. Речь здесь должна идти о преемственности, накоплении традиций и в плане проблематики, и в изобразительном плане, и в плане возрастающего внимания к внутреннему миру конкретного человека на войне. «Неверно усматривать какую-то пропасть, якобы разделяющую два периода развития «военной» прозы (речь здесь идет о «пиках» развития прозы о войне 1946-1948 годов и рубежа 60-х годов. -Л.Ш.), — замечает литературовед А.Г. Бочаров, — будь то мнение о том, что в первое послевоенное десятилетие всё в основном было плохо, а потом стало хорошо, или мнение о том, что, наоборот, серьёзные просчеты появились именно на рубеже 60-х годов. Речь должна идти о преемственности» [58, с.15 ]. Так, «предтечей» всей «прозы лейтенантов» стала повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда». Заметим, что само выражение «окопная правда» впервые было употреблено А. Фадеевым ещё в 1946 году при обсуждении именно этой повести. Особенно следует отметить плодотворное следование шолоховским традициям в изображении русского национального характера (роман «Они сражались за Родину», рассказ «Судьба человека») в «военной» прозе Ю. Бондарева, К. Воробьева, Вяч. Кондратьева.

Появление «прозы лейтенантов» было обусловлено объективными закономерностями развития общества и литературы. Почему писатели-фронтовики так долго молчали? Почему их первые «военные» произведения были написаны спустя более десяти лет после Победы? Писатели по-разному отвечают на этот вопрос, но в их ответах все же можно усмотреть некую общую позицию. Наиболее полно и развернуто ответил на поставленные вопросы Ю.В. Бондарев в статье «Взгляд в биографию»:

Люди окопов», обладающие писательским даром, молчали прежде всего потому, что их душевный опыт «был насыщен до предела. Все четыре года войны они прожили, не переводя дыхания, и, казалось, концентрация деталей, эпизодов, конфликтов, ощущений, потерь, образов солдат, пейзажей, запахов, разговоров, ненависти и любви была настолько густа и сильна после возвращения с фронта, что просто невозможно было всё это организовать, найти необходимый сюжет, композицию, ясно проявить главную мысль. Сотни сюжетов, судеб, коллизий, характеров теснились в неосты-вающей памяти каждого. Всё было слишком горячо, слишком близко — детали вырастали до гигантских размеров, затмевали основное» [ 1, т. 6, с.40 ].

К тому же, как справедливо полагает исследователь Е.Н. Горбунова, «для художественного обобщения пережитого и заново открывающегося одного «запаса биографии» оказалось недостаточно. Нужен был определенный уровень эстетического и философского развития, система знаний, каких не успела дать предвоенная школа, а война и подавно. Надо было учиться мыслить и творить, учиться вспоминать, понимать, объяснять, изображать» [ 76, с. 110].

С течением времени многое изменилось. Появилась дистанция, отделяющая современность от дней войны. «Время сделало выбор и отбор, — продолжает Ю.В. Бондарев. — И самое время потребовало сказать о войне то, что еще не было сказано другими. Необходимо было вспомнить о своем поколении в нелегкие годы испытания народа со всем мужеством и суровостью, со всей правдивостью и человечностью. Литература стала рассматривать человека пристальнее и подробнее. Она хотела быть исследованием внутреннего мира, тончайших движений души, ее противоречивости и сложности. Но человек не может быть зависим от истории. Война уже была историей, а мы -действующими лицами ее. И мы знали, что в несчастьях проявляется и взвешивается духовная ценность и здоровье народа.

Вот об этом и писало среднее поколение. Мы не боялись трагедий, мы писали о человеке, очутившемся в самой нечеловеческой обстановке. Мы искали в нем силы преодоления самого себя и в жесткие дни искали добро и пытались увидеть будущее. Мы изображали войну такой, какой видели ее сами, какой она была» [ 1, т. 6, с.40 ].

Чаще всего в «прозе лейтенантов» изображается передний край, сражение на одном рубеже, высотке. Суровая правдивость сочетается в ней с углубленным вниманием к психологии человека на войне, к его внутреннему миру, переживаниям. Говоря об особенностях «прозы лейтенантов», критик И.К. Кузьмичев писал: «У послевоенных книг о войне есть одна общая отличительная черта: все они так или иначе обращают свои взоры прежде всего к человеку и человеческому, поднимают проблему гуманизма до трагического звучания. Основную эстетическую концепцию послевоенных книг о войне можно было бы сформулировать в двух словах: человек на войне. И не война сама по себе с ее чисто внешней, событийной стороны интересует наших художников, а люди и их судьба, то новое, что они несут с собой в мир, что любят и ненавидят, за что борются, страдают и идут на смерть» [ 139, с. 180]. Рассказывая о лично пережитом, писатели поднимаются до глубокого философского осмысления трагедии военных лет, оценивают поступки героев с общечеловеческих позиций. Ведущими становятся проблемы нравственного выбора, памяти и ответственности, совести. На специфическом «военном» материале «проза лейтенантов» решает вопросы вечного, общечеловеческого порядка: о добре и зле, войне и мире, милосердии и жестокости.

Проза лейтенантов» прочно вошла в золотой фонд литературы о войне. Однако судьба осмысления ее критикой на стыке 50-60-х годов выглядит драматичной. В эти годы вспыхивает дискуссия о так называемой «окопной» и «масштабной» правде. Хотя эта дискуссия уже является достоянием времени, но нам представляется необходимым вернуться к некоторым основным её положениям, поскольку именно она заострила интерес к «прозе лейтенантов», позволила более точно и ясно представить её новаторский характер.

Сущность дискуссии состояла в следующем: ряд критиков (Петелин Г., Бровман Г. и некоторые другие ) стремились доказать, что кругозор младшего командира, тем более солдата, окопника на войне неизбежно ограничен. Им не дано видеть и понимать больше того, что охватывает их глаз. И потому от них мог ускользнуть и дальновидный расчет старшего начальника, и смысл атаки, боя в целом. Точка зрения, ограниченная окопом, траншеей, по мнению этих критиков, не может дать всей правды о войне, она представляет собой только часть правды — её окопную сторону, причем перенасыщенную мрачными красками. Так, в 1966 году Г. Петелин в «Раздумьях над методом и стилем» писал о том, что в произведениях новой прозы «. художественный анализ и изображение главного конфликта эпохи борьбы классов были подменены «объективистским» изображением «пяди земли», «окопной правды», нагнетанием картин лишений, страданий, смерти, поражений, неудач, подлостей.» [ 182, с. 167 ].

Г. Бровман писал о том, что ему «хочется найти в художественной прозе. синтетические масштабные обобщения, выходящие, может быть, за пределы взводной траншеи или окопа одиночного бойца», и призывал к «воссозданию подлинной правды событий, потрясших человечество» [ 59, с. 223 ]. В приведенных высказываниях критиков явственно сквозит опасение, что «эмпирические наблюдения» над «отдельным» и «окопным» заслонят от читателя большую правду о войне, видную лишь с более высокой точки зрения.

Это опасение выглядит искусственным, если обратиться к материалу самих произведений. В их центре — проблема «человек на войне», проблема ответственности каждой личности, независимо от ранга, за каждую «пядь» нашей земли. Совершенно справедливо и точно писал И. Дедков, возражая выше названным критикам: «В попытке противопоставить «микро» — и «макроправды», распространить «табель о рангах» на объекты изображения, выстроить их по ранжиру было нечто несообразное с народным взглядом на войну. Личный этот окопный и траншейный опыт был частицей бесконечно разнообразного фронтового опыта народа, то есть народного опыта войны» [ 82, с. 112-113 ]. Исследователь П. Топер отмечал: «В задачи художественной литературы вряд ли входит показывать войну, какой она видна солдату, равно как и показывать войну, какой она видна генералу. Любой способ организации сюжета, любой жанр дает возможность выразить своё понимание мира и сказать правду о своём времени, нарисовать человека во весь рост, даже если этот человек сидит, скорчившись в окопе» [ 224, с. 456 ].

В произведениях Ю. Бондарева, В. Быкова, К. Воробьева, Вяч. Кондратьева и других представителей «прозы лейтенантов» очень точно определен угол зрения на войну и воюющего человека. Это угол зрения рядового участника боя, находящегося в центре драматической или даже трагической ситуации. Достоинством этих книг явилось то, что этот угол зрения вместил в себя часть общенародной судьбы в годы войны: чувства и мысли героя, характеры и судьбы его товарищей, способность к сопротивлению подчас чудовищным в своей жестокости обстоятельствам, напряженная бескомпромиссная борьба с врагом и собственной слабостью, наконец, умение героя духовно-нравственно противостоять фашизму.

Всю несостоятельность дискуссии об «окопной» и «масштабной» правде блестяще подтвердил роман Ю.В. Бондарева «Горячий снег», в котором органически соединились два взгляда на войну: позиция лейтенанта Кузнецова и точка зрения командарма Бессонова. Не ставя под сомнение значительность творческой индивидуальности каждого из писателей «прозы лейтенантов», мы считаем, что именно Ю.В. Бондарев является одной из самых крупных фигур в «военной» прозе второй половины XX века. Творчество Ю.В. Бондарева, воплотившее в себе главные особенности «прозы лейтенантов», постепенно выходит за границы этого литературного явления, перерастает его.

Творческая биография Юрия Васильевича Бондарева охватывает более полувека — срок значительный и весомый и в жизни отдельного человека, и в судьбе целого народа. За этот период наша страна пережила много испытаний, величайшим из которых стала Великая Отечественная война. И хотя четыре огненных года отступают всё дальше от нас во времени, пристальное внимание к военному прошлому сохраняется и сегодня, а творческие искания и открытия, сделанные Ю.В. Бондаревым, были и остаются предметом серьезного научного осмысления.

Можно сказать, что писательская судьба Ю.В. Бондарева сложилась счастливо. Он вошел в литературу в 50-е годы XX века. Бондаревские произведения оказались новы, свежи, заметно отличались от предшествующей военной» прозы, поэтому изначально они были встречены довольно критически. Неоднозначную оценку в критике получили первый сборник рассказов писателя «На большой реке» ( 1953 ) и повесть «Юность командиров» ( 1956 ). А после выхода в свет повести «Батальоны просят огня» ( 1957 ) в газете «Комсомольская правда» была напечатана статья под названием «Реализм, убивающий правду», в которой, по словам Ю.В. Бондарева, «громили его „Батальоны.»» Несмотря на достаточную критичность первых отзывов о произведениях Ю.В. Бондарева, несомненно, важен сам факт того, что творчество молодого прозаика обратило на себя внимание, не осталось не замеченным читателями и критиками. Вскоре стали появляться другие статьи, в большинстве своем положительные. В них подчеркивалась литературная одаренность молодого писателя и были сделаны попытки определить своеобразие его таланта. В частности, отмечались исключительная достоверность, «жестокий реализм» и вместе с тем «удивительный лиризм» бондаревской «военной» прозы.

Писательскую судьбу Ю.В. Бондарева можно назвать счастливой и потому, что на его жизненном и творческом пути встречалось очень много хороших людей, душевная поддержка которых помогла ему состояться как писателю. Это родители, нежную и преданную любовь к которым Ю.В. Бондарев пронес сквозь многие годы. Это и ректор Литературного института Си-доркин, хорошо относившийся к своему студенту и не позволивший его тронуть, когда в 1949 году арестовали и осудили его отца по 58-ой статье. Это, конечно же, К.Г. Паустовский, мнение которого стало решающим при поступлении Ю.В. Бондарева в Литературный институт. Именно К.Г. Паустовский привил ему любовь к слову, и хотя Ю.В. Бондарев пишет в иной манере, он вспоминает годы учебы в семинаре К.Г. Паустовского с особой благодарностью.

В критических заметках о творчестве Ю.В. Бондарева нередко можно встретить утверждение, что он «въехал в литературу на белом коне». В этом образном выражении, на наш взгляд, содержится лишь доля правды. Действительно, к писателю очень скоро пришли заслуженная слава, признание читателей, мировая известность. Заметим, что сам Ю.В. Бондарев всегда достаточно скромно относился к своей известности: «Я почти всегда испытывал неловкость от своей публичной известности, хотя очень дорожил и дорожу любовью читателей» [ 108, с. 23 ]. Те годы для писателя — это, в первую очередь, воспоминания о молодости. Он достиг многого только благодаря своему таланту и упорному каждодневному труду. Творческую деятельность главных героев своих произведений автор нередко называет «сладкой каторгой», приносящей огромное наслаждение. «Сладкой каторгой» можно назвать труд самого Ю.В. Бондарева. Свидетельство тому — многочисленные правки писателя, скрупулезная работа над стилем каждого произведения. Он глубоко убежден в том, что всю жизнь необходимо учиться: «. перестал учиться у классиков — перестал писать. Уверен в этом еще и потому, что на голом месте быть ничего не может: писатель учитывает опыт предыдущей литературы и создает своё [ 1, т. 6, с. 14 ].

60-80-е годы XX века стали в жизни Ю.В. Бондарева временем большого успеха, когда без всякого напоминания со стороны писателя публиковали его книги, когда ежедневно приходили десятки писем со всего Советского Союза, когда узнавали на улицах. Эти же годы отмечены пристальным вниманием критики к бондаревским произведениям и личности автора. Почти сразу после выхода в свет каждого произведения писателя в газетах и журналах появлялись десятки статей-рецензий на них. Нередко обсуждение повестей и романов Ю.В. Бондарева перерастало в дискуссии, в которых активное участие принимали не только критики, но и читатели.

Особенно острые споры в критике и среди читателей вызвал роман «Берег» ( 1975 ). Примечательно, что первые критические статьи появились еще до того, как была закончена публикация произведения в журнале «Наш современник». Так, В. Карпов назвал «Берег» «высокохудожественным воплощением нашей эпохи и по смыслу, и по ходу событий» [ 111, с. 14 ]. Вскоре на страницах журнала «Вопросы литературы» развернулась целая дискуссия. Открыл обсуждение романа за «круглым столом» литературовед J1. Финк, который поставил под сомнение высказывание В. Карпова. JL Финк заявил: «При очень точном отношении к роману я все-таки вижу в этом явное преувеличение». Он назвал «Берег» романом о связи времен, «о том, какой мир мы создали в 70-е годы благодаря победе в 45-м». «В этом плане, -утверждал JI. Финк, — роман претендует на синтез, на историко-философский смысл. Однако если проблемы ясно поставлены, то они вряд ли так же ясно разрешены» [ 233, с. 28, 35 ]. На это замечание, сделанное JI. Финком, вполне справедливо ответил А. Лиханов, подчеркнув, что «нельзя однозначно сформулировать суть такого сложного и глубокого романа, как „Берег»; невозможно и не следует расставлять все точки над всеми „ И»» [ 148, с. 58 ].

В целом роман «Берег» критики оценили как заметное явление в литературной жизни, как «смелое экспериментальное произведение, новое для нашей прозы» [ 237, с. 48 ], «оригинально задуманное, значительное произведение» [ 57, с. 72 ], но, по верному наблюдению литературоведа А. Ов-чаренко, синтетическое исследование «Берега» нередко подменялось «разбором по частям». Критик А. Бочаров писал, например, что уже в замысле произведения Ю.В. Бондарев допустил оплошность, когда «пошел на рискованный шаг, объединяя войну и современную тему» [ 57, с. 65 ]. Таким образом, одно из главных достижений, сделанных писателем в романе «Берег», — сопряжение грандиозных временных пластов и выход на проблематику всечеловеческого масштаба — было названо существенным авторским просчетом.

Много споров и вопросов вызвал в критике финал романа «Берег». «Лучшую ли концовку для своего произведения нашел автор?» — спрашивал Ю. Лукин, считая, что «она способна вызвать тысячу недоумений». По мнению критика, смерть Никитина может восприниматься «как возмездие ему или как сомнение автора в том художественном приговоре, который его герой выносит явлениям действительности или который должен быть вынесен автором ему самому, герою, как явлению действительности. Или когда не видно для героя путей в будущем» [ 151, с. 201 ]. Вопросы о гибели Никитина в финале романа неоднократно задавали Ю.В. Бондареву и на его публичных выступлениях. И всегда писатель с предельной корректностью отвечал: «На этот вопрос ответ лежит в последней главе, как и во всём романе. Признаюсь, мне тоже было жалко расставаться со своим героем, но, когда я представляю иной конец героя, всё начинает приобретать совершенно другое звучание и название романа «Берег» становится бессмысленным» [ 1, т. 6, с. 212].

Почти одновременно с полемикой в журнале «Вопросы литературы» прошло не менее оживленное обсуждение романа «Берег» на заседании редакционного совета «Роман-газеты». Затем в дискуссию активно включились ветераны войны, бывшие фронтовики, тексты выступлений которых, порой очень эмоциональные, были напечатаны в журнале «Волга». А после перевода произведения на иностранные языки, в частности, на немецкий язык, появились отзывы о нем в зарубежных средствах массовой информации. Например, в боннской газете «Генераль-анцайгер» была опубликована статья «У человека есть свой берег», в которой отмечалось: «Нужно отдать должное многим современным русским писателям-романистам — у них есть еще не нарушенное повествовательное дыхание, широта эпики, ясная непосредственность. свежесть и убедительность, благодаря чему их произведения читаются много шире, чем произведения некоторых западных коллег. Такой читаемостью и убеждающей способностью обладает новая большая книга Юрия Бондарева, чей роман „Горячий снег» был в свое время переведен на немецкий язык и привлек к себе внимание» [ 76, с. 222 ]. Рецензент «Гене-раль-анцайгер» особенно выделяет «нежную атмосферу человечности, очень к себе привлекающую», которой пронизан весь роман «Берег».

Публикация каждого нового романа Ю.В. Бондарева вызывала живые отклики у критиков и читателей. Иногда их суждения были излишне прямолинейными. К примеру, при обсуждении романа «Выбор» ( 1980 ) достаточно устойчивой и распространенной в критике начала 80-х годов оказалась трактовка образа Рамзина только как предателя, антигероя ( статьи А. Панкова, В. Семёнова, С. Лыкошина и других ). Однако подобный взгляд на образ Рамзина снижает его, лишает трагической сути. Центральный конфликт «Выбора» нередко определялся как «непримиримая конфронтация» двух главных героев произведения: Владимира Васильева и Ильи Рамзина, судьбы которых «противопоставлены» в романе друг другу [ 242, с. 5 ]. По справедливому замечанию литературоведа В.В. Бузник, «жизненные пути этих персонажей действительно во многом противоположны. Но сюжет романа значительно сложнее и глубже фабульной истории взаимоотношений главных героев. Ю.В. Бондарев вообще не принадлежит к числу писателей, которых прельщает задача назидательного противопоставления „праведных» и „грешных»» [ 62, с. 118].

В 70-е годы наметилась тенденция к обобщению накопленного в периодике литературно-критического опыта, к научно-теоретическому осмыслению «военной» прозы Ю.В. Бондарева. Первую попытку монографического анализа эволюции творческого пути писателя сделал литературовед О.Н.Михайлов. В его работе «Ю. Бондарев» внимание сосредоточено на теме войны в книгах писателя. В монографических исследованиях Е.Н. Горбуновой, В.И. Коробова, Ю.В. Идашкина и других представлен разносторонний анализ произведений Ю.В. Бондарева, а также рассматривается вопрос о преемственности традиций и связи творчества писателя с русской классической и советской литературой. Так, В.И. Положий анализирует в своей книге прозу Ю.В. Бондарева в свете концепции героической личности.

Большой интерес представляет глубокая работа В.В. Агеносова «Советский философский роман», вышедшая в свет в конце 80-х годов. В ней исследователь обращается к проблеме формирования и развития жанра философского романа в советской литературе. Существенное место занимает в монографии анализ философских романов Ю.В. Бондарева «Берег» и «Выбор». Их комплексное рассмотрение В.В. Агеносов проводит под интересным, перспективным углом зрения. В частности, он высказывает мысль о том, что «художественное столкновение различных философских идей» создает «антиномическое единство» бондаревских философских романов.

Диалогичность, множественность точек зрения и их взаимопересечение составляют, по мнению В.В. Агеносова, главную особенность романов «Берег» и «Выбор», говорят об их философичности. Причем диалогичность, столкновение философских идей прослеживается в романах Ю.В. Бондарева на нескольких уровнях: это и столкновение отдельных сцен, характеров, персонажей, и диалогичность сознания главного героя, влекущая за собой усиление субъективации изображаемого в произведениях. Подобный взгляд на романы «Берег» и «Выбор» позволяет автору исследования по праву говорить о Ю.В. Бондареве как продолжателе традиций полифонических романов Ф.М. Достоевского.

К концу 70-х — 80-м годам относится написание большинства диссертаций по творчеству Ю.В. Бондарева (работы A.M. Мансуровой, Ф.С. Над-жиевой, Р.В. Нехаева, И. Рудзевич и многие другие ). Различные аспекты творчества писателя затрагиваются в диссертациях, посвященных отдельным проблемам, явлениям, тенденциям, жанрам «военной» прозы (работы С.И. Журавлева, К.Г. Шаззо, В.В. Раевской, B.C. Куземского, В.А. Янченко-ва и многие другие ). В диссертационных исследованиях Н.С. Буханцова, В.В. Компанейца, Е.М. Евглевского, Л.И. Щелоковой, написанных в 90-е годы, отводятся страницы для анализа прозы Ю.В. Бондарева, которая рассматривается в соседстве и взаимодействии с творчеством других «военных» писателей.

Последним крупным исследованием творчества Ю.В. Бондарева стала диссертация М.А. Филипповой «Нравственно-философские искания героев трилогии Ю.В. Бондарева «Берег», «Выбор», «Игра» ( 1990 ). В ней исследовательница обращается к постановке и решению нравственных и философских проблем в романах писателя. Она выделяет три ключевых понятия в художественной системе романов Ю.В. Бондарева — «берег», «выбор», «игру» -и стремится раскрыть их реальные и символические смыслы, способы их художественного воплощения.

Однако на протяжении последних пятнадцати лет не появилось ни одного заметного серьезного исследования по творчеству Ю.В. Бондарева. В юбилейном для писателя 2004 году была опубликована лишь брошюра «Ю.В. Бондарев» из серии «Лауреаты Международной премии им. М.А. Шолохова», авторы которой Ю.А. Есауленко и Ю.Г. Круглов обобщают в ней предшествующий критический опыт. Причина отсутствия в настоящее время крупных исследований по творчеству Ю.В. Бондарева кроется совсем не в том, что о его прозе всё написано и нечего добавить к уже сказанному. Ю.В. Бондарев продолжает творить, создавать новые произведения, свидетельство чему — недавно вышедший в свет роман «Без милосердия» ( 2004 ) и пополняющаяся новыми миниатюрами книга «Мгновения». Но книги писателя публикуют мизерными тиражами, и им бывает трудно «пробиться» к читателю. Его произведения в последнее время в силу объективных причин не находят должного осмысления в критике.

Большая часть современных работ, в которых так или иначе упоминается о прозе Ю.В. Бондарева, отличается тенденциозностью. Это и отдельные журнальные статьи ( к примеру, статья Е. Щегловой «Нервные люди» — рецензия на роман Ю.В. Бондарева «Бермудский треугольник», опубликованная в 2000 году в пятом номере журнала «Знамя» ), и более пространные исследования. Так, в диссертации А.О. Большева «Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века», в которой автор ставит цель рассмотреть произведения названного периода развития русской литературы с точки зрения наличия в них исповедального элемента, внимание исследователя оказывается сосредоточенным на внешнем, формальном сходстве фабул «военных» повестей Ю. Бондарева, В. Быкова, Г. Бакланова, К. Воробьева, а глубина и богатство их проблематики остаются за пределами исследования.

Автор диссертации «Гуманистические аспекты русской художественной прозы 1980-х годов» Ш.А. Умеров, развивая идеи, изложенные в статье И. Дедкова «Перед зеркалом, или Страдания немолодого героя», пишет об «искусственном взвинчивании рядового конфликта в романе Ю.В. Бондарева „Игра»» [ 226, с. 83 ]. Но подобная точка зрения на бондаревский роман обнаружила свою несостоятельность еще в середине 80-х годов ( статьи А. Ланщикова, Ю. Идашкина и других, авторы которых обоснованно выступили с резкой критикой позиции И. Дедкова ). Примеров умышленного отказа со стороны критики произведениям писателя в глубине и содержательности можно привести много.

Причина подобного отношения к личности и творчеству Ю.В. Бондарева становится понятной, если мы обратимся к некоторым недавним фактам из биографии писателя. Еще в самом начале перестройки в выступлении на партконференции Ю.В. Бондарев произнес фразу, потребовавшую от него немалого мужества: «Самолет мы в воздух подняли, а о посадочной площадке не позаботились», — так писатель обозначил смысл происходящих в России изменений. А в октябре 1993-го года он был у Дома Советов и написал обо всем увиденном и пережитом в романе «Бермудский треугольник» ( 1999 ). На замечание одного из критиков о том, что и «там [ в Доме Советов. — Л.Ш. ] правды не было», Ю.В. Бондарев с убежденностью сказал: «Они были слабыми, понимаете? Я всегда защищаю слабых. Да, я всегда на стороне слабых» [ 108, с.24 ]. «И не меньшее мужество потребовалось от писателя в год своего семидесятилетия отказаться принять от Б.Н. Ельцина орден, — из-за ущербности того самого «аэродрома», который приготовило время ельцинских „реформ»»,- подчеркнул литературовед Ф.Ф. Кузнецов в юбилейной статье о писателе [ 138, с. 1 ]. Не только в выступлениях, но в каждом произведении Ю.В. Бондарев прямо высказывает свою гражданскую позицию, свое отношение к происходящему в стране и в мире, болеет душой за судьбу России и русского народа.

В настоящее время, когда в обществе происходит утрата нравственных ориентиров и распад традиционных ценностей, назрела потребность вновь обратиться к произведениям Ю.В. Бондарева. Их проблематика органично перекликается с комплексом вопросов, актуальных для самосознания современного общества, особенно в свете отмечавшегося в 2005 году 60-летия великой Победы. Кроме того, несмотря на обилие работ по творчеству Ю.В. Бондарева, ни в одной из них вопрос о месте романа «Берег» в контексте «военной» прозы писателя не оказывался в центре внимания литературоведов. Всё вышесказанное обусловило актуальность темы и определило выбранный диссертантом аспект исследования.

Целью диссертационного исследования является рассмотрение романа «Берег» как новаторского произведения в контексте «военной» прозы Ю.В. Бондарева, анализ тех аспектов его содержания и формы, которые не получили адекватной трактовки критиков и литературоведов.

В связи с этим необходимо решить следующие задачи:

1) определить идейно-художественное своеобразие «военной» прозы Ю.В. Бондарева 50-60-х годов, особо выделив сделанные в ней открытия, которые подготовили появление в художественном мире писателя романа «Берег»;

2) рассмотреть роман Ю.В. Бондарева «Горячий снег» с точки зрения его художественной структуры, которая непосредственно предшествовала появлению романа «Берег»;

3) провести комплексный анализ романа «Берег», выявив духовный смысл оппозиции героев, обозначив новизну проблематики и конфликта, раскрыв идейно-эстетические функции символики в романе;

4) проследить развитие тенденций, обозначившихся в романе «Берег», в поздней прозе Ю.В. Бондарева, сделать акцент на ситуации «выбора», рассмотреть сущность христианских образов и мотивов в художественном мире писателя.

Решением этих задач и достижением цели обусловлена научная новизна диссертационного исследования. В данной диссертационной работе предлагается современный подход к «военной» прозе писателя, который стал возможен на рубеже XX-XXI веков благодаря возвращению в русскую культуру трудов «забытых» литературоведов и философов. Новый мировоззренческий контекст современного литературного процесса позволил по-иному оценить творческое наследие Ю.В. Бондарева, расставить в нем акценты, соответствующие духу эпохи. Это тем более важно, что писатель продолжает активно работать в области прозы и публицистики, его новые произведения соотносятся с теми романами, которые уже вошли в «золотой» фонд русской классики советской эпохи. Роман «Берег» впервые проанализирован в контексте «военной» прозы писателя, которая определяется как составная часть отечественной христиански ориентированной культуры.

Объектом исследования в работе являются повести Ю.В. Бондарева «Батальоны просят огня», «Последние залпы», романы «Горячий снег», «Берег», «Выбор», «Игра» и другие, в которых поставлена проблема испытания человека войной.

Предметом исследования стали проблематика, герои, конфликты, образная система и символика романа Ю.В. Бондарева «Берег», который анализируется в соотнесении как с ранним, так и зрелым этапами творчества писателя.

Методологической основой диссертации являются труды русских философов, посвященные вопросам поведения человека на войне, границам должного и аморального, необходимого в сопротивлении злу и преступного, неоправданного насилия. Это работы И.А. Ильина, Н.А. Бердяева, о. В. Зеньковского, о. П. Флоренского, Л.П. Карсавина. Теоретической и историко-литературной базой диссертации стали труды М.М. Бахтина, В.В. Кожинова, П.В. Палиевского, В.В. Агеносова, Г.Д. Гачева, И.П. Золотусского, JI.A. Аннинского, Ю.И. Сохрякова, Л.Я. Гинзбург, В.А. Чалмаева, М.М. Дунаева, а также работы ведущих литературоведов: Л.А. Плоткина, А.Г. Бочарова, И.К. Кузьмичева, П.М. Топера, Г.И. Ломидзе, А. Адамовича и других, в которых широко представлено критическое осмысление «военной» прозы, отмечены ведущие тенденции её развития, выявлены связи с традициями русской классической литературы.

Методами исследования являются сравнительно-исторический и структурно-типологический.

На защиту выносятся следующие положения:

1. В «военной» прозе Ю.В. Бондарева 50-60-х годов авторское внимание сосредоточено на нравственном выборе человека на войне и развитии сложных взаимоотношений героев, находящихся в одном окопе.

2. Ю.В. Бондаревым в «военной» прозе развивается художественная концепция любви-эроса и любви-жалости, связанная с определенными женскими характерами. При этом Ю.В. Бондарев отдает предпочтение духовному началу в любви на войне, которое соотносится с понятием материнства.

3. В романе «Горячий снег» на первый план выдвигается совпадение локального и масштабного взглядов на войну, анализ жизненно важных, необходимых принципов ведения войны, руководства ею и поведение человека в бою, дающее объемное, стереоскопическое представление о войне.

4. Проблематика романа «Берег» носит ярко выраженный философский, религиозно-нравственный характер. В нем Ю.В. Бондарев выходит на совмещение грандиозных временных и пространственных пластов. Главные положительные герои романа на пороге войны и мира поднимаются до жертвенного подвига, они оказываются способны положить свою жизнь за поверженного врага.

5. В художественную ткань романа «Берег» органично вплетаются образы, мотивы и символы христианской культуры.

6. В позднем творчестве Ю.В. Бондарев возвращается к проблематике, героям, конфликтам «Берега» на качественно новом витке спирали. В его художественном мире преобладают мотивы Апокалипсиса, которые варьируются на разнообразном материале послевоенной действительности.

Теоретическая значимость работы состоит в уточнении мировоззренческих основ творчества Ю.В. Бондарева, их более полном и разностороннем освещении. В работе углублено представление о тенденциях развития «военной» прозы второй половины XX века, прослеживается ее движение от эмпирического материала, исторической конкретики к философскому синтезу и символическим обобщениям. В работе впервые при анализе проблематики, системы характеров, типологии конфликтов и образной системы романов Ю.В. Бондарева используется христианская аксиология, доказано, что художественные открытия писателя послужили базой для его последующих произведений, позволив совместить в них различные пространственно-временные проекции и планы.

Диссертационное исследование имеет практическое значение: его результаты могут быть использованы при изучении истории русской литературы XX века, в спецкурсах по проблемам русской прозы XX века, при изучении литературы в школе (особенно в классах с гуманитарным уклоном), при рассмотрении проблем, связанных с изучением современного литературного процесса.

Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены в докладах на ежегодных итоговых научных конференциях в ЛГПУ (г. Липецк, 2002-2005 гг.); на Барышниковских чтениях (г. Липецк, 2002 г., 2005 г.); на II и III Всероссийских научно-практических конференциях «М.А. Шолохов в современном мире» (г. Уфа, 2-6 марта 2004 г., г. Москва, 15-17 марта 2005 г.); на IV и V Международных конференциях «Русское литературоведение на современном этапе» (г. Москва, 28-31 марта 2005 г., 21-23 марта 2006 г.); на Межвузовской конференции «Война в русской литературе», посвященной 60-летию Великой Победы (г. Воронеж, 22-23 апреля 2005 г.); на Задонских Свято-Тихоновских чтениях (г. Липецк, 1-2 декабря 2005 г.). Результаты исследования использовались при чтении лекций по истории русской литературы XX века. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры литературы ЛГПУ. Результаты научного исследования отражены в восьми публикациях.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического приложения, включающего 255 наименований. Общий объем работы — 170 страниц.

Похожие диссертационные работы по специальности «Русская литература», 10.01.01 шифр ВАК

• Духовно-эстетические основы литературы «потерянного поколения» и ее влияние на отечественную «военную прозу» 50 — 80-х годов XX века2005 год, кандидат филологических наук Бережная, Валентина Анатольевна

• Творчество М. Батчаева в контексте нравственных исканий северокавказских литератур 60-80-х годов1999 год, кандидат филологических наук Бадахова, Рита Яковлевна

• Русская батальная проза 2000-х годов: традиции и трансформации2013 год, кандидат филологических наук Аристов, Денис Владимирович

• Проблематика и поэтика военной прозы Л.Д. Ржевского (Суражевского)2004 год, кандидат филологических наук Букарева, Наталия Юрьевна

• Концепт «враг» в творчестве Эриха Марии Ремарка и советской «лейтенантской прозе» 1950-60-х гг.: контактные связи и типологические схождения2011 год, кандидат филологических наук Похаленков, Олег Евгеньевич

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Шкурат, Лилия Сергеевна

Заключение

Творчество Ю.В. Бондарева отличается целостностью, сосредоточенностью на круге проблем, имеющих универсальное значение. Роман «Берег» занимает в творческой эволюции писателя особое место. Его появление было подготовлено «военными» произведениями автора, написанными в 50-60-е годы XX века. Каждое из них представляет интерес для исследователей как самоценное произведение, проблематика которого получит свое дальнейшее осмысление и развитие в художественном мире Ю.В. Бондарева.

В повестях «Батальоны просят огня» и «Последние залпы», в романе «Горячий снег» на первый план выходят проблемы, относящиеся к числу «вечных» в искусстве. В первую очередь это проблема ответственности человека за жизни окружающих его людей, проблема нравственного выбора человека на войне, развитие сложных отношений героев в окопе. Уже в этот период в «военной» прозе писателя появляются два типа характеров, выражающие полярные отношения человека к войне. Первое — осознание личной ответственности за судьбу страны, способность положить жизнь «за други своя» и Отечество. Второе — желание личной славы и стремление добиться ее любой ценой.

Различное понимание поведения человека на войне обусловит зарождение и развитие многообразных коллизий в художественном мире Ю.В. Бондарева. Таковы конфликты между Ермаковым и Иверзевым, Новиковым и Овчинниковым, Кузнецовым и Дроздовским. Намеченное в ранней «военной» прозе Ю.В. Бондарева противостояние двух типов характеров героев поднимается в романе «Берег» до бытийного уровня. Благодаря сопряжению эпизодов разных временных пластов, объединенных общностью проблематики, в романе выявляется онтологический смысл противоборства Добpa и зла.

Через все творчество Ю.В. Бондарева проходит тема любви, страдания и сострадания на войне. Писатель развивает традиционную для русской литературы тему любви — жалости, боли за человека и жертвенности.

Роман «Горячий снег», завершенный Ю.В. Бондаревым в конце 60-х годов, стал заметным явлением «военной» прозы. Сделанные в нем творческие открытия стали основой, подготовившей появление в художественном мире писателя романа «Берег». В «Горячем снеге», кроме локального, окопного взгляда на войну, как это было в ранних бондаревских повестях, есть еще «масштабная правда», выразителем которой выступает командарм Бессонов. Появление образа Бессонова в «военной» прозе Ю.В. Бондарева свидетельствует о выходе автора на новый уровень изображения войны и человека на войне.

Органическое соединение окопного и масштабного взглядов на войну в романе «Горячий снег» дало объемное, стереоскопическое представление о войне, развернуло эпически целостную картину Сталинградской битвы. Сопоставление, сопряжение двух взглядов на войну в «Горячем снеге» сменяется множественностью, калейдоскопичностью точек зрения героев в дальнейшем творчестве писателя. В романе «Берег» автор выходит на совмещение грандиозных временных пластов, а проблематика произведения разрастается до общемирового, всечеловеческого масштаба.

Роман «Берег» является, на наш взгляд, вершиной «военной» прозы Ю.В. Бондарева. Он представляет собой отдельный, качественно новый этап в осмыслении феномена русской души, в осознании незыблемых основ национального бытия. Отличительной чертой романа «Берег» по сравнению с предшествующими произведениями писателя стало то, что на примере образов главных героев автор показал природную, естественную толерантность русского человека ко всякому народу, его терпимость и приятие иного рода взглядов, нравов, привычек. Изображая последние дни войны, Ю.В. Бондарев говорит об искушении для солдата выжить в это время любой ценой. В подобных обстоятельствах главные герои произведения в который раз испыты-ваются идеей верности человеческой души неким исходным принципам нравственности, добра и достойно выдерживают эту проверку. Андрей Княжко и Вадим Никитин на пороге войны и мира поднимаются до высшего жертвенного подвига — спасают врагов, рискуя собственной жизнью. Способность героев к жертвенной любви, самоотречение наделяют их образы огромной нравственной силой. Их поведение органично вписывается в контекст русской военной духовной традиции.

Суть художественных открытий «Берега» состоит в том, что Бондарев нашел героя, который продолжил традицию бескомпромиссного поиска Истины и осознал свою судьбу как часть этого вечного общечеловеческого процесса. Мотив «чужой» боли, вины и ответственности за нее составляет ядро личности Никитина. Его жертвенность, больная совесть оказываются особенно близки немке Эмме Герберт, которая, полюбив Никитина во время войны, сохранила чувство на многие годы. Эмма увидела в нем того единственного человека, который стал ее нравственной опорой, частью души. Следует заметить, что после долгой разлуки у героев нет и намека на возможную физическую близость. Они целомудренны не только в словах, движениях, но и в мыслях. Любовь Эммы носит характер тоски по подлинной духовности, которая ей приоткрылась в русском офицере. И эту тоску по истинным ценностям не может заменить ни материальное изобилие, ни внешняя обустроенность и видимое благополучие. Эмма одинока в западном обществе потребления, которое рождает философию отчуждения от всего, что заставляет задуматься о главном: жизни и смерти, любви и сострадании, о Боге и вечности. Никитин чувствует свою вину в том, что оставил Эмму угасать в безвыходном одиночестве, нравственная привлекательность героя в том и состоит, что он способен сострадать ближнему до сердечных спазм, которые стоят ему жизни.

В романе «Берег» Ю.В. Бондарев проявил себя как серьезный мыслитель, философ. Показательно, что элементы философичности присутствуют в «военных» произведениях писателя, написанных до «Берега». Так, философская углубленность содержится в образах реки, тишины в повестях «Батальоны просят огня» и «Последние залпы», в авторской мысли о благотворной роли молитвы для поддержания духа человека на войне. Выход за пределы конкретной ситуации осуществляется в размышлениях Ермакова и Новикова о жизни и смерти, о добре и зле на войне, в споре генерала Бессонова с пленным немецким майором.

В романе «Горячий снег» намечается усложнение повествовательной структуры, также придающее произведению философскую направленность и художественную многомерность. Но первым собственно философским произведением в творчестве Ю.В. Бондарева по праву считается роман «Берег». Поиски смысла жизни, стремление к самопознанию и постижению мира, духовная причастность бытию отличают его главного героя Вадима Никитина. В романе «Берег» поднимается целый пласт проблем бытийного порядка, ведущее место среди которых занимают вопросы жизни и смерти, добра и зла, войны и мира. Богатым и значимым является антропологический аспект художественной тематики произведения, включающий собственно духовные начала человеческого бытия: милосердие и жестокость, любовь и ненависть, сопричастность всем людям, способность воспринимать чужую боль как свою и отчужденность, готовность созидать или разрушать. Различные фрагменты и эпизоды романа соединяет образ берега, исполненный многозначной философской символики. Берег разделяет страны, общества; он противопоставляет разные типы характеров людей, по-разному относящихся к окружающим и к жизни. В то же время берег объединяет всех людей, живущих на земле, ведь у них похожие горести, страдания и радости. И главное: берег -это венец нравственных исканий, это символ Истины, а поиск обетованного берега — это, по мысли Бондарева, вечное стремление человека к Богу.

В дальнейшем творчестве писателя происходит углубленная разработка вопросов, поднятых в романе «Берег». Это возвращение к проблематике «Берега» на качественно новом витке спирали. Так, в центре духовных исканий героев романа «Выбор» находится типологическая для всей прозы Ю.В. Бондарева проблема нравственного выбора. Писатель создает в этом произведении сложный, неоднозначный образ Ильи Рамзина, изображает трагедию человека, который, сделав неверный выбор, оказался лишенным родных корней, духовно-нравственной опоры. Герои бондаревских произведений — Васильев, Крымов и др. — продолжают поиски ответов на извечные вопросы человеческого бытия, которыми мучился Никитин в «Береге». Они испытывают чувство личной вины и ответственности за страдания и беды человеческие, болеют душой за всех и вся. Духовные искания героев, их судьбы, а также образная символика романов Ю.В. Бондарева (образы обетованного берега, древнего монастыря, храма, иконы, свечи и другие) позволяют говорить о близости мировоззрения автора православной традиции. В выступлениях Ю.В. Бондарева последних лет есть немало высказываний, подтверждающих данное положение. Так, в одном из интервью писатель сказал, что если бы ему суждено было доживать свою жизнь на необитаемом острове, то он взял бы с собой несколько вечных книг: это Евангелие, «Война и мир», «Тихий Дон», «Братья Карамазовы».

Со временем творчество Ю.В. Бондарева приобретает более трагический характер. Еще в 70-е годы XX века автор устами Вадима Никитина произнес пророческие слова о грядущих испытаниях в России. На рубеже веков боль писателя и его героев за судьбу страны и мира усиливается, что напрямую связано с событиями и процессами, происходящими в современной России. Но Ю.В. Бондарев сохраняет веру в Россию, в ее духовный потенциал, в нравственное исцеление человека и человечества. Писатель продолжает жить и работать, оставаясь верным самому себе, своим жизненным принципам и убеждениям.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Шкурат, Лилия Сергеевна, 2006 год

1. Бондарев,Ю.В. Собрание сочинений: В 6-ти т. / Ю.В. Бондарев. — М.: Ху-дож. лит., 1984-1986.

2. Бондарев,Ю.В. Собрание сочинений: В 4-х т. / Ю.В. Бондарев. М.: Молодая гвардия, 1973.

3. Бондарев,Ю.В. Избранные произведения: В 2-х т. / Ю.В. Бондарев. М.: Худож. лит., 1977.

4. Бондарев,Ю.В. Без милосердия: Роман / Ю.В. Бондарев. М.: ИТРК, 2004. -240 с.

5. Бондарев,Ю.В. Взгляд в биографию / Ю.В. Бондарев. М.: Сов. Россия, 1971.-206 с.

6. Бондарев,Ю.В. Диалоги о формулах и красоте / Ю.В. Бондарев. М.: Просвещение, 1990. — 222 с.

7. Бондарев,Ю.В. Искушение: Роман; Игра: Роман / Ю.В. Бондарев. М.: ИТРК, 2003.-656 с.

8. Бондарев,Ю.В. Мгновения; Бермудский треугольник: Роман / Ю.В. Бондарев. М.: ИТРК, 2002. — 768 с.

9. Бондарев^.В. Непротивление: Роман; Горячий снег: Роман / Ю.В. Бондарев. Курган: Зауралье, 1996. — 736 с.

10. Бондарев, Ю.В. Ожидание: Страницы из записной книжки / Ю.В. Бондарев. М.: Сов. Россия, 1976. — 62 с.

11. Бондарев,Ю.В. Поиск истины / Ю.В. Бондарев. 2-е изд., доп. — М.: Современник, 1979.- 304 с.

12. Бондарев,Ю.В. Стиль и слово / Ю.В. Бондарев. М.: Сов. Россия, 1965. -59 с.

13. Бондарев, Ю.В. Хранители ценностей / Ю.В. Бондарев. М.: Правда, 1987.-382 с.

14. EondapeetIO.B. Человек несет в себе мир / Ю.В. Бондарев. М.: Молодая гвардия, 1980. — 256 с.

15. Бондарев,Ю.В. Бесстрашие перед ложью и предательством: Беседа с писателем Ю.В. Бондаревым / Записал И. Уханов // Молодая гвардия. 2001. -№7/8.-С. 3-7.

16. Бондарев,Ю.В. «Вокруг войны нагромождены горы лжи»: Беседа с писателем Ю.В. Бондаревым / Записал П. Дейниченко // Книжное обозрение. -2005. № 18-19.-С. 3.

17. Бондарев, Ю.В. Герой Социалистического Труда писатель Юрий Бондарев: «Мы одержали тяжелейшую, вселенскую победу!»: Беседа с писателем / Записал В. Гревцев // Патриот. 2004. — № 45. — С. 1-3.

18. Бондарев, Ю.В. Искушение американщиной: Беседа с писателем Ю.В. Бондаревым / Записал В. Юдин // Сов. Россия. 1999. — 16 сент. — С. 5.

19. Бондарев}Ю.В. Истина многолика: Беседа с писателем Ю.В. Бондаревым / Записала В. Жегис // Советская культура. 1987. — 18 июля. — С. 6.

20. Бондарев,Ю.В. Любовь и пророчества Юрия Бондарева: Беседа с писателем / Записал В. Семенов // Красная звезда. 1995. — 5 мая. — С. 4.

21. Бондарев,Ю.В. Мы не уйдем с поля боя: Беседа с писателем Ю.В. Бондаревым / Записал В. Гревцев // Слово. 2004. — № 6. — С. 29-33.

22. Бондарев,Ю.В. О жизни, о человеке, о литературе, о красоте / Ю.В. Бондарев // Аврора. 1999. — № 4/5/6. — С. 5-16.

23. Бондарев^.В. О чем молчат писатели: Беседа с писателем Ю.В. Бондаревым / Записал В. Фартышев // Правда. 1993 — 25 февр. — С. 4.

24. Бондарев,Ю.В. Последний могиканин фронтовой прозы: Беседа с писателем Ю.В. Бондаревым / Записали Е. Ульченко, А. Беляева // Книжное обозрение. 1999. — 23 февр. — С. 4.

25. БондаревгЮ.В. Промчат ли мимо зловещие всадники?: Беседа с писател ем Ю.В. Бондаревым / Записал В. Семенов // Красная звезда. 2000. — 14 окт. — С. 6.

26. Бондарев.Ю.В. Чувство плеча / Ю.В. Бондарев // Слово. 1999. — № 2. -С. 60-65.

27. Агеносов,В.В. Советский философский роман / В.В. Агеносов. М., 1989.

28. Агеносов,В.В. Художественный мир философских романов Ю. Бондарева /В.В. Агеносов // Советская литература и воспитание общественно активной личности: Межвуз. сб. науч. тр. -М., 1988. С. 71-91.

29. Адамович, А. Собрание сочинений: В 4-х т. / А. Адамович. Минск: Мас-тац. л гг., 1981-1983.

30. Алексеев,А.Т. Лики судьбы / А.Т. Алексеев // Постигая прошлое и настоящее: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5. Саратов, 1997. — С. 128-136.

31. Амлинский,В. Грани единого опыта / В. Амлинский // Новый мир. 1980. — № 4. — С. 243-247.

32. Амлинский,В. Единое слово / В. Амлинский // Юность. 1984. — № 3. — С. 78-80.

33. Ананьев,А.А. Останемся слабыми покоя не будет / А.А.Ананьев // Дружба народов. — 1995. -№ з. с. 14-16.

34. Аннинский, Л.А. Локти и крылья. Литература 80-х: надежды, реальность, парадоксы / Л.А. Аннинский. М.: Сов. писатель, 1989. — 315 с.

35. Атрян, Г. Мужество духа: ВОВ в произведениях советских писателей. Роман Ю.В. Бондарева «Горячий снег» / Г. Атрян // Литературная Армения.-1981.-№5.-С. 85-93.

36. БакинскищВ. Роман о пережитом / В. Бакинский // Нева. 1962. — № 10. -С. 195-196.

37. Баранова,Е. Герои нашего сопротивления / Е. Баранова // Слово. 2004. -№ 1.-С. 27-31.

38. Баринова,Е.И. Обсуждение романа Ю.В. Бондарева «Берег» / Е.И. Бари-нова // Вестн. Моск. ун-та. Сер.Х. Филология. 1976. — № 4. — С. 82-84.

39. Бахтин,М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет / М.М. Бахтин. М.: Худож. лит., 1975. — 502 с.

40. БахтинtM.M. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. 4-е изд. -М.: Сов. Россия, 1979. — 318 с.

41. БахтинfM.M. Слово в поэзии и в прозе / М.М. Бахтин // Вопросы литературы. 1972. — № 6. — С. 55-85.

42. Белая,Г- «Связь чувств с действиями.» / Г. Белая // Звезда. 1974. — № 5.-С. 201-211.

43. Бирюлин,В. За всё на свете есть и должен быть спрос: О героях романа Ю.Бондарева «Выбор» / В. Бирюлин // Волга. 1982. — № 3. — С. 130-136.

44. Богатщ И. Истина в человеке: О творчестве Ю. Бондарева / И. Богатко // Москва. 1983. -№ 10. — С. 192-202.

45. Богатко, И. Человек героический / И. Богатко // Литературная Россия. -1977.-23 сент.-С. 6.

46. Богомолова,З.А. Повесть Ю.В. Бондарева «Последние залпы» / З.А. Богомолова // Казанское зональное объединение кафедр литературы группы педагогических институтов: Доклады и сообщения. Вып. 2. Ижевск, 1964.-С. 85-103.

47. Богуславская, 3. Человек размышляет / 3. Богуславская // Литературная газета. 1962. — 23 окт. — С. 7.

48. Большее, А.О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века: Дис. . д-ра филол. наук / А.О.Болыпев. -СПб., 2003.

49. БоровиковtC. Неутолимость познания / С. Боровиков // Волга. 1978.6.-С. 185-188.

50. БоровскаяtE.P. Герой Художник в русской прозе начала и конца XX века: Дис. . канд. филол. наук / Е.Р. Боровская. — М., 2000.

51. Борщаговский,А.М. Жизнь и смерть капитана Новикова /A.M. Борщагов-ский // Дружба народов. 1959. — № 10. — С. 232-238.

52. Борщаговский,А.М. Одно сражение и вся жизнь / A.M. Борщаговский // Бондарев Ю.В. Горячий снег: Роман / Ю.В. Бондарев. М.: Просвещение, 1982. — С. 291-311.

53. Бочаров,А.Г. Время кристаллизации / А.Г. Бочаров // Вопросы литературы.- 1976.-№3.-С. 29-57.

54. Бочаров,А.Г. Сила встречного огня / А.Г. Бочаров // Литературная газета. 1971.-22 сент.-С. 4.

55. Бочаров,А.Г. Синтез или конгломерат? / А.Г. Бочаров // Вопросы литературы. 1975. — № 9. с. 64-73.

56. Бочаров,А.Г. Человек и война / А.Г. Бочаров. М.: Сов. писатель, 1978. -480 с.

57. Бровман,Г. Открытие нового или повторение пройденного / Г. Бровман // Знамя. 1969. -№ 3. — С. 219-228.

58. Бузник,В.В. Память войны / В.В. Бузник // Русская литература. 1995. -№ 3. — С. 96-113.

59. Бузник,В.В. Перечитывая заново: О ранней прозе Ю. Бондарева / В.В. Бузник // Литература в школе. 1995. — № 3. — С. 26-34.

60. Бузник, В.В. Приобщая к человечности: О центральной коллизии романа Ю. Бондарева «Выбор» / В.В. Бузник // Русская литература. 1983. — № 2. -С. 118-132.

61. Бузник}В.В. След на земле: О «нравственной философии» романа Ю. Бондарева «Берег»/ В.В. Бузник // Русская литература. 1979. — № 3. — С. 3-6.

62. Буха?щов,Н.С. Русская проза второй половины XX века о Великой Отечественной войне: эволюция нравственно-философских ориентиров, конфликтов, образов и поэтики: Дис. в виде науч. докл. . д-ра филол. наук / Н.С. Буханцов. М., 1998. — 59 с.

63. Быков} Л. В зеркале исповеди / Л. Быков // Литературное обозрение. -1985.-№ 11.-С. 45-48.

64. Быков,Л. Постижение сложной ясности: По страницам новых работ о творчестве Ю. Бондарева / Л. Быков // Литературное обозрение. 1985. -№6.-С. 24-29.

65. ВасильевtB. В поисках истины жизни: О романе Ю. Бондарева «Берег» /

66. B. Васильев //Волга. 1976.-№2. -С. 159-163.

67. Войтинская,0. Не склонив головы / О. Войтинская // Москва. 1962. — № 11. — С. 216-218.

68. Вольпе,Л. Многомерное пространство / Л. Вольпе // Дон. 1975. — № 11.1. C. 151-158.

69. ГачевгГ.Д. Содержательность художественных форм. Эпос. Лирика. Театр / Г.Д. Гачев. М.: Просвещение, 1968. — 303 с.

70. Гашева,Н.В. Современность как точка зрения автора в романе Ю. Бондарева «Берег» / Н.В. Гашева, Л.Н. Красильников // Проблемы типологии литературного процесса: Межвуз. сб. науч. тр. Пермь, 1978. — С. 90-98.

71. ГейдещВ. Вечный поиск / В. Гейдеко // Дружба народов. 1977. — № 2. -С. 276-277.

72. Голубков(ММ Художественное время в современной советской прозе: Роман «Берег» Ю. Бондарева / М.М. Голубков // Стиль писателя и культура эпохи: Межвуз. сб. науч. ст. Пермь, 1984. — С. 110-120.

73. Горбунова,Е.Н. «Неспокойная тишина.» / Е.Н. Горбунова // Наш современник. 1978.-№ 8. — С. 148-162.

74. Горбунова,Е.Н. Проблема выбора и вины: К спорам вокруг романов Ю. Бондарева / Е.Н. Горбунова // Октябрь. 1988. — № 5. — С. 180— 188.

75. Горбунова, Е.Н. Юрий Бондарев / Е.Н. Горбунова. М.: Сов. писатель,1981.-352 с.

76. Горловский} А. Зарево победы / А. Горловский // Литературная Россия. -1969.-7нояб.-С. 16.

77. Горловский,А. Сильнее памяти / А. Горловский // Знамя. 1975. — № 4. -С. 222-238.

78. Гринберг,И. Осмысленная жизнь / И. Гринберг // Нева. 1970. — № 6. — С. 170-181.

79. Гусаров,В. Успех или неудача? / В. Гусаров // Звезда. 1962. — № 9. — С. 209-211.81 .Далъ,В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. / В.И. Даль. М.: Русский язык, 1978.

80. Дедков ,И. Василь Быков: Очерк творчества / И. Дедков. М.: Сов. писатель, 1980.-288 с.

81. Дедков}И. Перед зеркалом, или Страдания немолодого героя: Заметки о романе Ю. Бондарева «Игра» / И. Дедков // Вопросы литературы. 1986. -№7.-С. 102-143.

82. Дементьев^. В этом зареве ветровом: К творческому портрету писателя Ю.В. Бондарева / В. Дементьев // Огонек. 1974. — № 11. — С. 18-19.

83. Дунаев,М.М. Православие и русская литература: В 5-ти ч. / М.М. Дунаев. М.: Христианская литература, 1996-1999.

84. Духан,Я.С. Великая Отечественная война в прозе 70-80-х годов / Я.С. Духан. Л.: Знание, 1982. — 36 с.

85. Евглевский,Е.М. Социальный и общечеловеческий контекст русской прозы 1950-1970 годов о Великой Отечественной войне: Дис. . канд. филол. наук / Е.М. Евглевский. Курск, 1999.

86. Ершов,Л.Ф. Огонь, мерцающий в сосуде / Л.Ф. Ершов // Звезда. 1988. -№9.-С. 176-189.

87. Ершов,Л.Ф. Судьба и право на выбор / Л.Ф. Ершов // Огонек. 1984. — № 12.-С. 10-11.

88. Ершов,Л.Ф. Эхо войны и память сердца / Л.Ф. Ершов // Память и время. -М.: Современник, 1984. С. 264-283.

89. Есауленко, Ю.А. Юрий Васильевич Бондарев / Ю.А. Есауленко, Ю.Г. Круглов. М.: Изд. дом «Таганка», 2004. — 32 с.92. Ёлкин,А. На огненной черте / А. Ёлкин // Москва. 1973. — № 2. — С. 214— 220.

90. Жуков^И. И находя истину в поиске / И. Жуков // Вопросы литературы.1976. -№3.- С. 58-75.

91. Журавлев, С.И. Идейно-нравственные проблемы и художественное своеобразие современной советской прозы о Великой Отечественной войне (Ю. Бондарев, В. Быков): Дис. . канд. филол. наук / С.И. Журавлев. М.,1977.

92. Журавлев, С.И. Ответственность памяти / С.И. Журавлев // Молодая гвардия. 1984. — № 3. — С. 255-264.

93. Журавлев, С.И. Память пылающих лет. Современная советская проза о Великой Отечественной войне / С.И. Журавлев. М.: Просвещение, 1985. -191с.

94. Золотусский,И.П. Исповедь Зоила / И.П. Золотусский. М.: Сов. Россия, 1989.-507 с.

95. Золотусский,И.П. Материал и мысль: Заметки о прозе Ю.В. Бондарева / И.П. Золотусский // Литературная газета. 1969. — 26 нояб. — С. 4.

96. ЗолотусскищИ.П. Почерк войны / И.П. Золотусский // Знамя. 1962. — № 2.-С. 209-217.

97. Иванченко, А. Не песчинка в живом потоке / А. Иванченко // Дон. 1976. — № 9. — С. 173-182.

98. Игнатова,В. Автор и герой в романах Ю.В. Бондарева 70-х первой половины 80-х годов / В. Игнатова // Проблема стиля и взаимодействие литератур: Сб. науч. тр. — Алма-Ата, 1987. — С. 90-93.

99. Идашкин,Ю.В. Корни подвига / Ю.В. Идашкин // Литературная Россия.1979.-31 авг.-С. 8.

100. ИдашкищЮ.В. Но если задуматься. / Ю.В. Идашкин // Октябрь. 1962. -№ 9.-С. 212-213.

101. Идашкин,Ю.В. Оглянись во гневе / Ю.В. Идашкин // Вопросы литературы. 1986.-№ 7.-С. 144-172.

102. Идашкин) Ю.В. Юрий Бондарев / Ю.В. Идашкин. М.: Худож. лит., 1987.-272 с.

103. Иеросхымонах Моисей (Боголюбов). Православие, армия, держава / Ие-росхимонах Моисей (Боголюбов), Н.А. Булгаков, А.А. Яковлев-Козырев. -М.: Русский Вестник, 1993. 110 с.

104. Илъин}И.А. Собрание сочинений: В 10-ти т. / И.А. Ильин. М.: Русская книга, 1993-1999.

105. Казьмина,Е. Судьбе так надо было / Е. Казьмина // Слово. 2004. — № 1. -С. 6-26.

106. Карлин,А. Ответственность памяти / А. Карлин // Октябрь. 1974. — № 3. -С. 199-210.

107. Карпов,А. Память героического поколения: Перечитывая книги Ю. Бондарева / А. Карпов // Литература в школе. 1984 — № 2. — С.4-12.

108. КарповtB. Желанный берег / В. Карпов // Литературная Россия. 1975. -9 мая.-С. 14.

109. Кизименко,Н. С верой в талант / Н. Кизименко // Литературное обозрение.- 1976.- № 9. С. 74-77.

110. ИЗ. Ковалев,IС. В поисках правды о себе / К. Ковалев // Молодая гвардия-1986.-№3.-С. 270-278.

111. КовскийгВ.Г. Живая жизнь романа / В.Г. Ковский // Вопросы литературы.-1977.-№ 1.-С. 67-78.

112. Кожинов,В.В. Происхождение романа: Теоретич.-исторический очерк / В.В. Кожинов. М.: Сов. писатель, 1963 — 439 с.

113. Кожинов, В.В. Статьи о современной литературе / В.В. Кожинов М.:1. Сов. Россия, 1990.-542 с.

114. Козлов,И. Вечно великое / И. Козлов // Москва. I960.- № 1. — С. 208217.

115. Козлов, И. Ответственность: Заметки о романе Ю. Бондарева «Выбор» / И. Козлов // Дружба народов 1981- № 6. — С. 246-252.

116. Козлов, И. Такой далекий близкий берег: О новом романе Ю. Бондарева «Берег» / И. Козлов // Литературная газета.- 1975. 2 июля. — С. 4.

117. Козлов{И. Юрий Бондарев: Штрихи творческого портрета / И. Козлов // Литература в школе. 1976 — № 4. — С. 7-17.

118. Козъмин9М. Оставить след на земле: Над страницами романа «Берег» / М. Козьмин // Новый мир. 1975.- № 12. — С. 246-256.

119. Компанеец tB.В. К берегу истины /В.В. Компанеец // Наш современник-1988.-№ 10.-С. 157-166.

120. КомпанеецtB.B. Русская социально-философская проза 1970-80-х годов (Нравственный и психологический аспекты изображения человека): Дис. . д-ра филол. наук / В.В. Компанеец. Волгоград, 1994.

121. Коптюг}Н. Герой нашего времени / Н. Коптюг // Сибирские огни. -1988.-№ 11.-С. 147-149.

122. Коробов}В.И. Вина: Над страницами романа Ю. Бондарева «Игра» / В.И. Коробов // Наш современник. 1985-№ 11. — С. 167-183.

123. Коробов,В.И. «Знаки судьбы»: О ранней прозе Ю. Бондарева / В.И. Коробов // Литературная учеба. 1984.- № 1. — С. 130-140.

124. Коробов,В.И. «Мгновение, повремени!» / В.И. Коробов // Наш современник. 1979.- № 7. — С. 185-187.

125. Kopo6oetB.K Наедине с книгами Ю. Бондарева / В.И. Коробов // Нашсовременник. 1978 — № 8. — С. 162-172.

126. Коробов,В.И. Юрий Бондарев: Страницы жизни, страницы творчества /

127. B.И. Коробов. М.: Современник, 1984. — 368 с.

128. Кречетов В. Фокусируя время / В. Кречетов // Север. 1981- № 10. — С. 120-123.

129. Круглое,Ю.Г. Война и мир Юрия Бондарева / Ю.Г. Круглов // Слово. -2004.-№ 1.-С. 1-5.

130. Кружков}Н. Свет и тени жизни / Н. Кружков // Огонек. 1962 — № 26.1. C. 25-26.

131. Крылов,В. Логика жизни и движение литературы / В.Крылов // Север. -1970.-№5.-С. 108-115.

132. Куземский,В.С. Поэтика современной советской повести о Великой Отечественной войне: Дис. . канд. филол. наук / B.C. Куземский. Киев, 1979.

133. Кузнецов}М. Исповедь поколения: О творчестве писателя Ю. Бондарева / М. Кузнецов // Наш современник. 1973.-№ 5. — С. 161-177.

134. Кузнецов(Ф.Ф. Берег человечности: Размышления о новом романе Ю. Бондарева «Берег» / Ф.Ф. Кузнецов // Правда. 1975- 18 июля. — С. 6.

135. Кузнецов}Ф.Ф. Протопоп Аввакум нашей литературы / Ф.Ф.Кузнецов // Литературная газета. 2004 — 17-23 марта. — С. 1,8.

136. Кузьмичев,И.К. Герой и народ / И.К. Кузьмичев. М.: Современник, 1973.-336 с.

137. ПайщиковtA. Вечно живая исповедь: По поводу новой дискуссии о романе Ю. Бондарева «Игра» / А. Ланщиков // Москва. 1986 — № 12. — С. 180— 188.

138. Ланщиков, А. Не случайность, а закономерность: Творческий портрет писателя Ю. Бондарева / А. Ланщиков // Дон. 1976- № 4. — С. 174-180.

139. Ларионов, А. Берег истины / А. Ларионов // Сов. Россия. 1975- 5 авг. -С. 4.

140. Ларионов,А. Талант провидца и пророка / А. Ларионов // Слово. 19941.-С. 38-39.

141. ЛевченщВ. «Лейтенант выходит на таран.» / В. Левченко // Октябрь. -1985.-№ 10.-С. 201-203.

142. Лейдерман, Н. Бытие и нравственность / Н. Лейдерман // Москва. 1977. -№ 10.-С. 216-218.

143. Лейдерман,Н. Испытание на человечность: О жанровой доминанте романа Ю. Бондарева / Н. Лейдерман // Литературная учеба. 1979. — № 1. — С. 114-122.

144. ЛеоновгБ.А. Свет подвига: Героико-патриотическая тема в советской литературе / Б.А. Леонов. М.: Сов. Россия, 1985. — 352 с.

145. ЛихановгА. Неоднозначность глубины / А. Лиханов // Вопросы литературы.-1975.-№ 9.-С. 58-63.

146. Ломидзе,Г.И. В поисках истины и человечности / Г.И. Ломидзе // Дружба народов. 1981. -№ 6. — С. 220-230.

147. ЛомидзеГ.И. Нравственные истоки подвига / Г.И. Ломидзе. М.: Сов. писатель, 1975. — 246 с.

148. Лукин,Ю. Десять дней из жизни Никитина: Раздумье о романе Ю. Бондарева «Берег» / Ю. Лукин // Знамя. 1975. — № 11. — С. 196-201.

149. ЛукьянинВ. Логика алогизмов / В. Лукьянин // Урал. 1991. — № 7. — С. 176-187.

150. ЛурьеtА.Н. Современный роман Ю. Бондарева / А.Н. Лурье // Нева. -1976.-№2.-С. 188-190.

151. Лыкошин/Z. На дорогах истории / С. Лыкошин // Огонек. 1982. — № 18.- С. 22-24.

152. Мансурова,A.M. Проза Юрия Бондарева: Творческая эволюция: Дис. . канд. филол. наук / A.M. Мансурова. М., 1979.

153. Мансурова, A.M. Роман Ю. Бондарева «Горячий снег» и его место в современной советской литературе / A.M. Мансурова // Филологические науки.- 1975.-№3.-С. 41-47.

154. МетченщА. Открытие мира и мир художественных открытий / А. Мет-ченко // Москва. 1977. — № 5. — С. 191-203.

155. Михайлов А. Обжигающая совесть художника / А. Михайлов // Сов. Россия. 1985. — 6 марта. — С. 4.

156. МихайловtA. Тайна души: Психология характеров в романе Ю. Бондарева «Выбор» / А. Михайлов // Литературная учеба. 1981. — № 5. — С. 127-137.

157. MuxawioetA. Так ли я жил? О романе Ю. Бондарева «Выбор» / А. Михайлов //Москва.- 1981.-№ 7.-С. 198-206.

158. Михайлов^О.Н. Судьба: О романе Ю. Бондарева «Берег» / О.Н. Михайлов // Москва. 1975. — № 9. с. 196-206.

159. МихайловtO.H. Человеческий талант: О творчестве Ю. Бондарева / О.Н. Михайлов // Дон. 1984. — № 4. с. 155-158.

160. МихайловtO.H. Юрий Бондарев / О.Н. Михайлов. М.: Сов. Россия, 1976.- 136 с.

161. Наджиеваt Ф. С. Основные проблемы русской советской прозы и творчество Ю.В. Бондарева 50-60-х годов: Дис. . канд. филол. наук / Ф.С. Наджиева.-М., 1978.

162. Нехаев,Р.В. Проблема «Человек и война» в творчестве Ю. Бондарева: Дис. . канд. филол. наук /Р.В. Нехаев. -М., 1980.

163. Новиков В. Духовная зрелость героя / В. Новиков // Знамя. 1981. — № 6. -С. 213-227.

164. Овчаренко, А. На главном направлении / А. Овчаренко // Литературная Россия. 1985. — 1 марта. — С. 4-5.

165. ОвчаренщА. От войны к миру: О творчестве Ю. Бондарева / А. Овчаренко // Наш современник. 1983. -№ 5. — С. 163-178.

166. ОвчаренщА. Советская художественная проза 70-х годов / А. Овчаренко //Москва.- 1975.-№ 1.-С. 202-212.

167. ОгневtB. О выборе судьбы и берегах памяти: О творчестве писателя Ю. Бондарева / В. Огнев // Юность. 1985. — № 2. — С. 88-91.

168. Одынская,Ж.А. К проблеме положительного героя в романе Ю. Бондарева «Берег» / Ж.А. Одынская // Вопросы русской литературы: Респ. науч. сб. Вып. 2 (42). Львов, 1983. — С. 52-58.

169. Ореханова,Г. Кровавый снег памяти / Г. Ореханова // Сов. Россия. -1994.- 15 марта.-С. 1,4.

170. Оскоцкий,В. Четверть века после войны: О романе Ю. Бондарева «Берег» / В. Оскоцкий // Литературное обозрение. 1975. — № 9. — С. 21-25.

171. Павловский,А. На перекрестке проблем / А. Павловский // Звезда. 1981. -№ Ю.-С. 204-211.

172. Павловский,А. Художник и мир / А. Павловский // Звезда. 1985. — № 12. -С. 189-197.

173. ПалиевскийП.В. Пути реализма: Литература и теория / П.В. Палиевский. -2-е изд., доп. М.: Современник, 1978. — 284 с.

174. Панков,А. Долгий путь познания / А. Панков // Знамя. 1984. — № 3. — С. 225-230.

175. Панков^ А. Позиция художника / А. Панков // Октябрь. 1983. — № 5. — С. 188-195.

176. ПанченщН.А. Современный русский советский роман о Великой Отечественной войне: К проблеме жанра и стиля: Дис. . канд. филол. наук / Н.А. Панченко. М., 1981.

177. Пархоменко, М. Масштабом нашей жизни / М. Пархоменко // Вопросы литературы. 1976. — № 6. — С. 50-79.

178. Петелин^В.В. Народ сражался за Родину / В.В. Петелин // Молодая гвардия.-1970.-№ 5.-С. 315-320.

179. Петелин,Г. Раздумья над методом и стилем / Г. Петелин // Дон. 1966. -№ 8.-С. 166-173.

180. Петренко, А. Выбор судьбы / А. Петренко // Литературная газета. 1983. -31 авг.-С. 2.

181. Петрова, М.В. Человек на войне / М.В. Петрова // Андижан, гос. пед.инст. Уч. зап. Т. 10. Андижан, 1964. — С. 142-154.

182. Петровский, Ю. «Другая жизнь и берег дальний» / Ю. Петровский // Звезда.- 1975.-№ 11. С. 221-222.

183. Плоткин,Л.А. Литература и война. Великая Отечественная война в русской советской прозе / Л.А. Плоткин. М.-Л.: Сов. писатель, 1967. — 358 с.

184. Подзорова,Н. Наивысшая точка боя: Штрихи к портрету Ю. Бондарева / Н. Подзорова // Литературная газета. 1974. — 27 февр. — С. 6.

185. ПоздняковаtH.А. Повествовательная структура романа Ю. Бондарева «Берег» / Н.А. Позднякова // Вопросы русской литературы: Респ. науч. сб. Вып. 2 (50). Львов, 1987. — С. 20-27.

186. Положий,В.И. Концепция героической личности в творчестве Ю. Бондарева / В.И. Положий. Киев: Наук, думка, 1983. — 191 с.

187. Прежевозинский, В.И. Заметки о романе «Горячий снег» Ю. Бондарева: Батальный стиль писателя и традиции Л. Толстого / В.И. Прежевозинский // Труды Самарканд, гос. ун-та им. Навои. Вып. 200. Самарканд, 1972. — С. 144-152.

188. Прежевозинский,В.И. К вопросу о традициях Л. Толстого в прозе о Великой Отечественной войне: На материале романа Ю. Бондарева «Берег» / В.И. Прежевозинский // Вопросы литературы народов СССР. Вып. 14. Киев, 1988.-С. 50-58.

189. РаевскаяfB.B. Проблема художественной правды в произведениях советской прозы о Великой Отечественной войне: Дис. . канд. филол. наук/В.В. Раевская. М., 1971.

190. Рогощенков,И. Живя взаймы. Заметки на полях романа Ю.Бондарева «Искушение» / И. Рогощенков // Север. 1991. — № 8. — С. 138-142.

191. РоманенщВ. Авторитет правды и человечности /В. Романенко // Дружба народов. 1975. — № 9. — С. 273-277.

192. РоманенщВ. Даль лирической прозы /В. Романенко // Литературная газета. 1976. — 17 нояб. — С. 5.

193. РоманенщВ. Движение романа / В. Романенко // Литературная газета. -1977.-5 окт.-С. 7.

194. РостовцевагИ. Познание героя: О романе Ю. Бондарева «Выбор» / И. Ростовцева// В мире книг. 1981. — № 11. — С. 54-56.

195. Руденко-Десняк,А. Выбор и путь / А. Руденко-Десняк // Дружба народов. 1982. — № 5. — С. 241-253.

196. Рудзевич,И. Проза Юрия Бондарева о войне: Проблема творческой индивидуальности писателя: Дис. канд. филол. наук / И. Рудзевич. Л., 1980.

197. Самсоновt A.M. За точность в освещении фактов истории / A.M. Самсонов // История СССР. 1973. — № 4. — С. 196-202.

198. Сбитнев,Ю. О героях и победе Ю. Бондарева: О романе писателя «Горячий снег» / Ю. Сбитнев // Огонёк. 1969. — № 49. — С. 26-28.

199. Семёнов, В. Вблизи Сталинграда / В. Семёнов // Наш современник. -1970.-№3.-С. 116-118.

200. Семёнов,В. Неоконченный портрет с лотосом: Заметки о романе Ю. Бондарева «Выбор» / В. Семёнов // Подъем. 1982. -№ 5. — С. 121-133.

201. Семёнов,Г. Сила и бессилие таланта / Г. Семёнов // Литературная газета. 1985.-27 февр.-С. 4.

202. CiuiaeetA.C. Жанрово-композиционные особенности романов Ю. Бондарева «Берег» и «Выбор» / А.С. Силаев // Творческая индивидуальность писателя и литературный процесс: Межвуз. сб. науч. тр. Вологда, 1987. — С. 133-145.

203. Силаев,А.С. Человек искусства в романе Ю. Бондарева «Выбор» / А.С. Силаев // Вопросы русской литературы: Респ. науч. сб. Вып. 1 (51). Львов, 1988.-С. 62-67.

204. Скопина^К. Найти героя / К. Скопина, С. Гуськов // Комсомольская правда. 1985. — 22 июня. — С. 4.

205. CMupnoetA.C. Реалистическая символика в жанровой структуре современного советского романа / А.С. Смирнов. Л., 1982. — 18 с.

206. Смирнова,Л.А. С позиций историзма: Заметки о прозе Ю. Бондарева и В. Астафьева / JI.A. Смирнова // Литература в школе. 1984. — № 6. — С. 2-11.

207. СоколовfB. Путешествие в глубь себя / В. Соколов // Вопросы литературы.-1975.-№ 9.-С. 48-58.

208. СоловьеваfH. Мозаика / И. Соловьева // Литературное обозрение. 1984—№ 9.-С. 38-39.

209. СоловьеваРасплата / И. Соловьева // Литературное обозрение. -1981.-№5.-С. 47-49.

210. СорокинtB. Красота мудрости: Творческий портрет Ю.Бондарева / В. Сорокин // Слово. 2001. — № 2. — С. 73-83.

211. СорокинtB. Мудрая красота: О новом романе Ю. Бондарева «Бермудский треугольник» / В. Сорокин // Правда. 2000. — 14-15 марта. — С. 4.

212. Сорокин^. Слово, судьба и молитва / В. Сорокин // Литературная Россия. 1994. — 11 марта. — С. 4.

213. Софронов,А. Думая о «Береге» / А. Софронов // Огонёк. 1975. — № 52. -С. 18-19.

214. Сохряков^.И. Творчество Ф.М. Достоевского и русская проза XX века (70-80-е годы) / Ю.И. Сохряков. М.: ИМЛИ РАН, 2002. — 240 с.

215. Стрелкова}И. Всё сущее на земле. / И. Стрелкова // Литературная Россия. 1972. — 3 нояб. — С. 8-9.

216. Стрелкова,И. Искушения и прозрения / И. Стрелкова // Литературная Россия. 1991. — 5 апр. — С. 10, 19.

217. Сурков,Е. Идеи и люди / Е. Сурков // Правда. 1981. — 27 июля. — С. 7.

218. ТатевосянгР.В. Проблема памяти в романах «Берег» и «Выбор» Ю. Бондарева / Р.В. Татевосян // Вопросы русского языка и литературы: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 2. Ереван, 1989. — С. 190-198.

219. Теракопян}Л. Пути и цели / Л. Теракопян // Дружба народов. 1976. — № 4.-С. 254-267.

220. Тимофеев,А. С отвагой через всю жизнь / А. Тимофеев // Слово.1999,-№2.-С. 52-59.

221. Топер,П.М. Ради жизни на земле: Литература и война. Традиции. Решения. Герои / П.М. Топер. М.: Сов. писатель, 1985. — 656 с.

222. Топер, П.М. Человек на войне / П.М. Топер // Вопросы литературы. — 1961.-№4. с. 20-51.

223. Умеров9Ш.А. Гуманистические аспекты русской художественной прозы 1980-х годов: Дис. канд. филол. наук/Ш.А. Умеров. -М., 1997.

224. YmexuHtH. Цена выбора: О социально-философских романах Ю. Бондарева / Н. Утехин // Север. 1985. — № 9. — С. 105-114.

225. Фед^Н.М. Необычная книга, или Рождение нового жанра: Заметки о художественных особенностях книги Ю. Бондарева «Мгновения» / Н.М. Федь // Наш современник. 1987. -№ 5. — С. 172-185.

226. Федь,Н.М. Трагическая судьба интеллигенции России: Заметки о романе 10. Бондарева «Искушение» / Н.М. Федь // Молодая гвардия. 1991. — № 4. -С.247-277.

227. Федъ^Н.М. Художественные открытия Ю. Бондарева / Н.М. Федь. М.: Современник, 1988. — 462 с.

228. Филипповаt М.А. Нравственно-философские искания героев трилогии Ю.В. Бондарева «Берег», «Выбор», «Игра»: Дис. . канд. филол. наук / М.А. Филиппова. М., 1990.

229. Филюшкина«Жизнь больше войны.» / С. Филюшкина // Подъем. -1976.-№3.-С. 144-150.

230. ФипкгЛ. Почему умирает Вадим Никитин? / Л. Финк // Вопросы литературы. 1975. — № 9. — С. 27-36.

231. XeamoetA.K Мера гуманизма и народности: О шолоховских традициях в творчестве писателя Ю. Бондарева / А.И. Хватов // Звезда. 1974. — № 3. — С. 189-196.

232. ХмарагВ. Его берега / В. Хмара // Комсомольская правда. 1975. — 9 ию

233. Христолюбивое воинство: Православная традиция Русской Армии. М.: Военный университет, Независимый военно-научный центр «Отечество и Воин», Русский путь, 1997. — 496 с.

234. Чалмаев В.А. Испытание чувств / В.А. Чалмаев // Вопросы литературы. -1975.-№9. с. 36-48.

235. Чалмаев В.А. Мир в свете подвига: О героическом пафосе и художественном новаторстве советской литературы / В.А. Чалмаев. М.: Сов. писатель, 1965.-358 с.

236. Чалмаев, В.А. На войне остаться человеком. Фронтовые страницы русской прозы 60-90-х годов. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам / В.А. Чалмаев. М.: МГУ, 2000. — 124 с.

237. Чалмаевf В.А. Оружию доверенные истины / В.А. Чалмаев // Молодая гвардия. 1974. — № 3. — С. 299-304.

238. Чапчахов Ф. И берег милый для меня. / Ф. Чапчахов // Октябрь. 1975. -№ 10.-С. 212-215.

239. Чапчахов, Ф. Цена выбора / Ф. Чапчахов // Литературная газета. 1981. -1 янв. — С. 5.

240. Черепанов,Ю. Лицедеи и холопы / Ю. Черепанов // Сов. Россия. 1991.- 23 мая. С. 4.

241. Чиров, Д. Власть долга / Д. Чиров // Волга. 1970. — № 6. — С. 185-187.

242. Чиров, Д. С мыслью о молодом поколении / Д. Чиров // Сибирские огни.- 1970.-№ 11.-С. 160-167.

243. Шаззо^.Г. Жанр военной повести в русской советской литературе 5060-х годов (Ю. Бондарев, Г. Бакланов): Дис. . канд. филол. наук/ К.Г. Шаз-зо.-М., 1969.

244. Шевелев,Э. Пророческий подвиг / Э. Шевелев // Аврора. 1999. — № 4/6.- С. 3-4.

245. ШкеринМ. Правда или неправда / М. Шкерин // Москва. 1958. — № 7. -С.201-204.

246. Шолохов}М.А. Тихий Дон: Роман в 2-х т. / М.А. Шолохов. М.: ЭКСМО-Пресс, 1998.

247. Штокма^И. Истоки духовной силы: Заметки о прозе Ю. Бондарева / И. Штокман // Знамя. 1977. — № 7. — С. 224-232.

248. Щеглова^Е. Нервные люди / Е. Щеглова //Знамя. 2000. — № 5. — С. 226228.

249. Щелоков^Л.И. Эволюция русской прозы о войне (40-е 80-е годы XX века): Дис. . канд. филол. наук / Л.И. Щелокова. -М., 1995.

250. Щербаков, К. Не проходит бесследно / К. Щербаков //Юность. 1982. -№2.-С. 74-79.

251. K)duntB. Украденная победа: О произведениях Ю. Бондарева / В. Юдин // Молодая гвардия. 1997. — № 2. — С. 215-233.

252. Янчепков^.А. Современный социально-психологический роман о Великой Отечественной войне: Дис. . канд. филол. наук / В.А. Янченков. М., 1975.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Проблема нравственного выбора в творчестве Ю. Бондарева 1970-х годов (‘Берег’, ‘Выбор’)

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. ТВОРЧЕСТВО ЮРИЯ БОНДАРЕВА В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА 1960-1980-х ГОДОВ

Творчество Ю. Бондарева в литературной критике 1960 — 200-х годов

.2 Особенности литературного процесса 60 — 80-х годов XX века

.3 Творческий путь писателя

ГЛАВА 2. ПРОБЛЕМА НРАВСТВЕННОГО ВЫБОРА

В РОМАНЕ Ю.БОНДАРЕВА «БЕРЕГ»

.1 Жанрово-композиционные особенности романа

.2 Система образов в романе

.3 Лирико-философское и героико-романтическое начало в романе.

Никитин и Княжко

.4 Нравственный конфликт и проблема выбора в «Безумии»

.5 Безумие войны и «безумие» любви в романе

.6 Война и современность в романе. Нравственные искания героя

ГЛАВА 3. МНОГОЗНАЧНОСТЬ ВЫБОРА И ПОИСК СМЫСЛА ЖИЗНИ В РОМАНЕ «ВЫБОР»

.1 Нравственно-философская проблематика романа, жанрово-композиционное своеобразие

.2 Система образов романа

.3 Васильев — Рамзин. Проблема нравственной ответственности

.4 Жизненная драма Рамзина

.5 Связь прошлого и настоящего в «Выборе»

. 6 Духовное перерождение Васильева и его нравственные поиски

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ПРИЛОЖЕНИЕ

План-конспект интегрированного урока литературы и истории в 11-ом классе

ВВЕДЕНИЕ

В восьмидесятые годы ХХ века в русской литературе все больше стало появляться произведений, для которых характерно возвращение к углубленному психологизму, возвращение к естественной нравственности, а не к нравоучительной морали, к оголенному действию, а не к поступкам героев среди надуманных обстоятельств.

Самое главное в литературе и на сегодня остается обновленное внимание к неизменно вечному предмету литературы — подробному и объективному исследованию человека в самых разнородных и предельно обостренных конфликтах, когда перед человеком стоит задача выбора, решения, поступка. И в зависимости от решения этой задачи, от того, что выберет герой произведения, мы судим о внутреннем содержании самого писателя, о его характере, о его нравственной значимости.

Во многих романах 80-90-х годов заострение различных общественных проблем читатель наблюдает через внутренний мир героя, когда перед ним стоит мучительный выбор перед лицом смерти. Как поступит герой, что его заставляет совершить тот или иной поступок, сделать тот или иной выбор — вот что интересует писателя, а вместе с ним и читателей.

Не громкие слова, не пророчество, не фанатичность толкают человека в атаку на смертоносную высоту. Этот миг — наивысшая точка нравственности, осознанной справедливости — не только критерий солдатского поступка в условиях войны, но и критерий любого характера наших дней. Но не только в условиях войны возможен этот решающий миг выбора: в жизни немало примеров, когда в мирное время перед человеком встает проблема выбора поступка, от которого зависит будущее героя. Каждый проходит в определенный срок по острейшей грани «быть или не быть?», по грани испытательного выбора, определяющего ценность личности в любви, в поисках добра, в борьбе против зла, на поле боя, в собственной квартире, в научной лаборатории.

С особой остротой проблема нравственного выбора человека звучит в произведениях, посвященных Великой Отечественной войне, потому что на войне чаще всего возникают ситуации, определяющие сущность человека, когда в один миг необходимо решить «или — или». Среди таких произведений можно назвать повести Валентина Распутина «Живи и помни», Василия Быкова «Сотников», «Обелиск», Бориса Васильева «А зори здесь тихие…», «В списках не значился». Пристальное, обостренное внимание русской прозы к проблематике нравственно-философского характера, с нашей точки зрения, наиболее масштабное, полнокровное и многостороннее воплощение находит в прозе Юрия Бондарева.

Лучшие произведения Ю.Бондарева так или иначе связаны с фронтом, с судьбой военного поколения. В них мы тоже, как и во многих других произведениях о войне, встречаемся с проблемой нравственного выбора героев.

Темой нашей квалификационной работы является «Проблема нравственного выбора в творчестве Ю.Бондарева 1970-х годов («Берег», «Выбор»)».

Предметом исследования послужили размышления писателя о нравственности, о проблемах нравственного выбора и возможных вариантах решения данных проблем.

Объектом исследования явилось творчество Ю.Бондарева 1970-х годов, в частности, его романы «Берег» и «Выбор» в контексте решения проблемы нравственного и социального выбора в русской современной прозе этого периода.

Цель квалификационной работы видится в системном рассмотрении подходов к художественно-эстетическому освоению духовно-нравственных ценностей и современных аспектов взаимоотношений личности, природы, общества конца XX века, а также решения проблемы нравственного выбора в литературе на примере творчества Ю.Бондарева.

Для достижения указанной цели в работе решаются следующие задачи:

. Систематизировать критический материал по творчеству Ю.Бондарева;

. Описать особенности творчества Ю.Бондарева, отмеченные в исследовательских работах, посвященных его произведениям; показать актуальные проблемы и темы, поднимаемые в своем творчестве писателем; проследить развитие мастера слова от первых повестей до его монументальных произведений;

. Определить, какая трактовка понятий нравственность и нравственный выбор дается в философии; как воспринималась и освещалась данная проблема в литературе 60-80 годов XX века;

. На основе анализа романов Ю.Бондарева «Берег» и «Выбор» попытаться выяснить, как герои решают проблему нравственного выбора.

Актуальность данной работы состоит в том, что в последнее время проблема нравственности и нравственного выбора остро стоит перед современным человеком, особенно перед молодым поколением.

Результаты исследования могут послужить опорой для дальнейшего изучения творчества Ю.Бондарева в литературоведческом аспекте. Материалы работы могут применяться в школьных и вузовских курсах, спецкурсах и семинарах по истории отечественной литературы.

Теоретическая значимость работы состоит не только в раскрытии содержания понятия нравственность и нравственный выбор, но и в том, что предприняты попытки проанализировать и понять, как проблему нравственного выбора решают для себя герои Ю.Бондарева, как эту проблему решали представители интеллигенции периода оттепели, актуальна ли данная тема в современном обществе.

Рабочим материалом исследования послужили тексты романов Ю. Бондарева «Берег» и «Выбор», его публицистические произведения, а также научные статьи, исследования, монографии, содержащие критические отзывы о творчестве Ю.Бондарева.

В ходе работы нами были использованы следующие методы исследования:

. Сравнительно-исторический, с помощью которого были рассмотрены особенности эпох, нашедшие отражение в тематике и проблематике работы.

. Метод описательной поэтики, способствующий раскрытию идейно-эстетической направленности романов «Берег» и «Выбор».

. Сопоставительный, с помощью которого были проведены параллели между ранним творчеством писателя и его более поздними произведениями.

Цели и задачи исследования определили структуру кввалификационой работы, которая состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы и приложения.

Во введении определяются цель и задачи исследования, обосновывается актуальность проблемы, определены структура и методологические основы работы, отмечается теоретическая и практическая значимость исследования.

В первой главе дается обзорная характеристика развития литературного процесса 1960-80-х годов, анализируется критический материал по творчеству Ю.Бондарева, прослеживается путь становления писателя, этапы развития его творчества, своеобразие его художественного метода.

Во второй главе раскрывается проблема нравственного выбора на примере романа Ю.Бондарева «Берег». Анализируется система образов героев романа, определяется их нравственный выбор в тех или иных обстоятельствах.

В третьей главе проводится анализ романа «Выбор». Рассматривается жанровое своеобразие романа, его проблематика. Сопоставляются герои романа, прослеживаются судьбы героев, раскрывается суть нравственного выбора, сделанного каждым из этих героев.

В заключении квалификационной работы подводятся итоги проведенного исследования, обобщаются основные выводы, которые сформировались в ходе исследования.

ГЛАВА 1. ТВОРЧЕСТВО ЮРИЯ БОНДАРЕВА В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА 1960-1980-х ГОДОВ

.1 Творчество Ю.Бондарева в литературной критике 1960 — 2000-х годов

Ю.Бондарев принадлежит к числу писателей, в первооснове творчества которых лежит их собственный жизненный опыт и опыт целого поколения. Вся эволюция его творчества, от ранних до более зрелых повестей, представляет собой как бы постоянно углубляющееся самопознание этого поколения, стремление уловить развитие, глубинную взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего в своей судьбе.

Сам участник тех событий, Бондарев не сразу обратился к теме войны. Он считал, что душевный опыт писателей военного поколения был насыщен до предела, но о войне они начали писать лишь через 12 — 15 лет после наступления мира, хотя и до этого сотни сюжетов, характеров теснились в памяти каждого. Недавнее было настолько близко и впечатляюще, что детали вырастали до огромных размеров и затмевали основное. Чтобы сделать необходимый «выбор», «отбор», сказать о войне то, что еще не было сказано другими, нужно дать материалу «отстояться», нужна ясно осознанная главная мысль.

Изучение творчества Юрия Васильевича Бондарева имеет весьма продолжительную историю. Анализ его произведений начался сразу же после выхода в печать первого его прозаического сборника «На большой реке» в 1953 году. В газетах и журналах появились многочисленные рецензии, содержащие восторженные отзывы о молодом писателе. Сразу же в прессе возникла дискуссия о масштабе художественного таланта автора. Эти отклики (в публикациях В.Дружинина, Н.Жданова, З.Кедриной и др.) — первый подход к многостороннему и разноплановому анализу творчества Ю.Бондарева.

В дальнейшем появляются более обстоятельные разборы его произведений. На смену мнениям журналистов и критиков приходят полноценные литературоведческие исследования. В книгах В.Ковского, М.Кузнецова, О.Михайлова, А.Овчаренко содержатся размышления об истоках творческой индивидуальности Ю.Бондарева, подвергается тщательному анализу его художественная манера, метод и стиль. Не обойден вниманием и язык прозы Ю.Бондарева, поэтика его романов (А.Ильин, Е.Игнатова, Н.Дмитриева и др.). Впервые отмечается одна из основных проблем, выдвигаемых Ю.Бондаревым в творчестве, — проблема нравственного выбора героев (В.Бузник, С.Журавлев, Г.Ломидзе и др.). Освещению нравственно-философской сущности романов писателя посвящен ряд диссертационных исследований (Ф.Наджиева, М.Филиппова, К.Шаззо и др.). Открывается дискуссия о необходимости включать произведения Ю.Бондарева в школьную программу (А.Мансурова), а впоследствии главы о его творчестве включены в учебники по литературе. Наряду со статьями обобщающего характера (И.Золотусский, А.Елкин), появляются работы, рассматривающие жанровую специфику произведений Ю.Бондарева (Л.Дудорова), затрагивающие вопрос о традициях и новаторстве в творчестве писателя (В.Прежевозинский).

Творчество Ю.Бондарева анализировалось в различных аспектах: тематическом (А.Эльяшевич, И.Богатко, А.Борщаговский), проблемно-идеологическом (Г.Бровман, А.Караганов), жанрово-стилевом (Г.Муриков, В.Романенко, А.Силаев), лингвистическом (М.Улановский), философском (В.Агеносов). Уделялось внимание роли литературной традиции в произведениях Ю.Бондарева (В.Прежевозинский, А.Герасименко). Вышли в свет монографии, в которых содержалась общая характеристика творчества писателя (Ю.Идашкин, В.Коробов, О.Михайлов).

Подробнее остановимся на некоторых из них.

Монография Е.Горбуновой «Юрий Бондарев. Очерк творчества» представляет собой очерк творчества писателя, охватывающий основные его произведения, начиная с самых ранних рассказов и повестей и заканчивая романом «Берег» и книгой лирической прозы «Мгновения». Книга интересна тем, что произведения писателя соотнесены с движением литературного процесса того

времени. Наряду с идейно-эстетической и нравственно-эстетической проблематикой в книге исследуются художественное мастерство и взгляды Ю.Бондарева на литературу и искусство. Е.Горбунова в свою книгу включила не только скрупулезный анализ произведений Ю.Бондарева, но и подробный разбор западной критики его романов.

В монографии Ю.Юдашкина «Юрий Бондарев» творчество писателя исследуется в хронологической последовательности, в неразрывной связи с его многогранной общественной деятельностью.

Также, на наш взгляд, интерес представляет книга Г. А. Белой «Художественный мир современной прозы». В ней дан литературоведческий анализ произведений Ю. Бондарева и других писателей. В книге автор ставит своей целью раскрыть важнейшие тенденции развития современного литературного процесса, показать его глубокую связь с духовным миром современного человека.

На выход романа «Выбор» критика отозвалась живейшим образом. Не успел «Наш современник» закончить публикацию романа, как одна за другой стали печататься рецензии и отзывы о нем. Можно было даже подумать, что, опасаясь возможных неверных истолкований крайне сложного содержания книги, критика спешила дать ей свое авторитетное истолкование. Критические выступления в большинстве отличались эмоциональностью, заключали в себе немало глубокомысленных и тонких наблюдений над текстом. Было видно, что «Выбор» никого не оставил равнодушным. Общую поддержку получили размах и актуальность проблематики «Выбора». Отмечалось, что роман этот насыщен крупными и важными «моральными, социальными и философскими проблемами» [53, с. 8]. Особо акцентировалось созвучие произведения настроению конца XX века, уровню его духовности, определяемому «сложной культурой чувств и отношений» [33, с. 4]. Как одно из главных достоинств выделялась интеллектуальность бондаревского текста, который «заставляет читателя думать» [69, с. 4].

Сопоставление романов «Берег» и «Выбор» Ю.Бондарева на разных основаниях — наиболее частый способ оценки этих произведений в критической литературе. Тщательному анализу подвергается их «противоречивая и сложная» жанровая структура (В.Ковский), тематическое и идейное сходство (А.Герасименко) и различие (Е.Горбунова), исследуются нравственные и философские проблемы, поднимаемые автором в романах (В.Апухтина и др.), сравниваются персонажные линии этих произведений (А.Бочаров) и, напротив, предпринимаются попытки снять все возможные параллели (В.Коробов). Почему это происходит и есть ли реальная основа у подобных сопоставлений? Сам Ю.Бондарев рубеж семидесятых и восьмидесятых годов назвал «эпохой беспокойных романов», романов-поисков. И в этой связи, безусловно, «Берег» и «Выбор» — романы, перекликающиеся во многом. Главное, что есть у них общего, по мнению критики, — поиск истины, жизнь и судьбы современной русской интеллигенции.

.2 Особенности литературного процесса 60 — 80-х годов XX века

Говоря о романах Ю.Бондарева «Берег» и «Выбор», необходимо определить место и роль литературного процесса этого периода в истории российской культуры.

На развитие литературного процесса 1960 — 90-х гг. оказывали влияние международные и внутригосударственные обстоятельства: период «оттепели» (1950 — 1970), «Пражская весна» (1968), чернобыльская трагедия (1986), война в Афганистане (1979 — 1986), ослабление военно-промышленного комплекса страны, вывод советских войск из стран Западной Европы, объединение Германии (разрушение Берлинской стены) в 1989 году.

Произошло немало событий литературной жизни, побуждающих читателя к поиску новых ориентиров, новых критериев осмысления и оценки. Литература 1960 — 90-х годов не представляет собой единого потока и распадается на периоды: поздний советский (1970-е — середина 1980-х гг.), «перестроечный» (от середины 1980-х до середины 1990-х гг.) и постсоветский, или постперестроечный (с середины 1990-х гг. по настоящее время). Граница между 1960-ми и 1970-ми гг. в истории русской литературы размыта. Многие писатели, начинавшие творческий путь ранее, оставались верными прежде найденным ими принципам.

Глубокие раздумья о судьбах Отечества и человеческой нравственности, предельно широкий диапазон тем, верность великим традициям и смелые поиски нового языка, обновление жанровой природы, созвездие новых авторов — вот признаки отечественной литературы последней трети XX века. В этот период произошло переплетение отживавшей свой век идеологизированной литературы «социалистического реализма», нового пласта русского критического реализма и возникающего «русского андеграунда» [81, с. 5].

В своем развитии отечественная литература рассматриваемого периода находилась под жестким, определяющим влиянием общественно-политической истории нашей страны. Наряду с этим мощное воздействие на литературный процесс оказывали яростные идейные споры, далеко не завершенные и сегодня. Большие изменения, происходившие в судьбах России, диктовали не только тематику произведений, но и влияли на саму возможность встречи автора и читателя, сроки и характер воздействия творений российских авторов на общество. Более подробно мы остановимся в основном на позднетоталитарном периоде, так как романы «Берег» и «Выбор» были написаны Ю.Бондаревым именно в это время.

Двадцатилетие 1965-1985 гг. было критически важным, сложным и богатым по содержанию временем для отечественной литературы. Пусть и вопреки общественному климату, а также идеологическому и полицейскому воздействию властей, никакого «застоя» в русской литературе не было, как не было и унылого единообразия. Литература России (советской и зарубежной) была многообразной и динамичной. Именно в эти годы крепло стремление к критическому анализу советской истории и действительности.

Советская литература 1965 — 1985 годов тяготела к «большим» эпическим формам. Это псевдоэпическое направление «секретарской прозы» выступало как бы «художественным комментарием» к официальной версии истории СССР. Романы-эпопеи Г.М. Маркова «Сибирь» (1969-1973), П.Л.Проскурина «Исход» (1966), «Судьба» (1972), «Имя твое» (1977), А.С.Иванова «Тени исчезают в полдень» (1963), «Вечный зов» (1977) широко пропагандировались критикой, издавались массовыми тиражами, экранизировались. Они имели многочисленную читательскую аудиторию. Однако, эта «эпическая» проза не была главным достижением эпохи. Значительную роль в литературном процессе сыграли иные течения — «деревенская проза» и «новая военная проза». Великой заслугой писателей этих направлений стало служение правде — святыне русской литературы. Горькую правду о величайшей войне в истории Отечества и всего мира сказали своими произведениями Ю.Бондарев, Г.Бакланов, В.Быков, В.Астафьев, Б.Васильев и др. Их усилиями до читателей дошла так называемая окопная правда — изображение войны через судьбы ее рядовых участников, позволившее увидеть «великое через малое» — трагедию народа через трагедию личности. Григорий Бакланов в романе «Июль 41 года» (1965), повести «Навеки — девятнадцатилетние» (1979), Борис Васильев в повестях «А зори здесь тихие…» (1969), «В списках не значился» (1974), Василий Быков в повестях «Сотников» (1970) и «Знак беды» (1982), Вячеслав Кондратьев в повести «Сашка» (1979), Ю.Бондарев в романах «Берег», «Выбор» подняли на новый уровень художественное воплощение подвига народа в Отечественной войне. В центре их внимания — нравственные проблемы, обостренные жесточайшей из войн.

Образы, воплощенные на страницах книг этих писателей, поистине бессмертны. В прозе этих писателей во весь рост были поставлены великие нравственные вопросы эпохи. С особой болью за сохранение души человека и народа говорили крупнейшие писатели России о наступлении аморализма, корысти, эгоизма и безразличия. Все их творчество — это битва за совесть людей и природу родной земли. Своими произведениями они учили патриотизму и стойкости в борьбе за истину, за душу людскую.

Двадцатилетие 1965 — 1985 гг. было временем развития многих направлений и жанров отечественной литературы.

В 1970 — 1980-е гг. очевидной стала органичность и внутренняя близость между «деревенской» и «военной» прозой. Происходит углубление нравственно-гуманистической и философской тематики в прозе и поэзии о войне (В.Астафьев, В.Быков, Ю.Бондарев, Д.Самойлов, А.Тарковский и др.). Сразу же бросается в глаза одна общая особенность этих книг писателей фронтового поколения — их «мемуарность». Всех писателей объединяет желание написать о пережитом. Излюбленный жанр этой прозы — повесть лирическая, написанная от первого лица. Произведения эти не всегда автобиографичны, хотя и пропитаны насквозь воспоминаниями о фронтовой юности. Всех этих писателей властно привела в литературу сила пережитого на воине, и их первые повести были, в сущности, лейтенантскими и солдатскими мемуарами, теми мемуарами, которые в действительности никто никогда не отваживался писать. Конечно, у каждого фронтовика была своя война, и всё-таки многое из пережитого в те годы было достоянием тысяч людей. Общераспространённость и останавливала, была психологической преградой. Однако общераспространённый фронтовой опыт на солдатском и лейтенантском уровне приобретал новое качество при художественном претворении. Именно в лирической повести он приближен к читателю так, что артиллерийская канонада и автоматные очереди не заглушают тонов и шёпота, а в пороховом дыму и пыли от разрывов снарядов и мин можно разглядеть в глазах людей решимость и страх, муку и ярость. Это было новое прочтение Великой Отечественной войны. «Оттепель» позволила обнажить трагический опыт войны, бесчеловечность диктаторского режима, а литература помогла рассказать о судьбе отдельного человека на войне.

Но постепенно в литературе шло не просто накопление фактов о войне, а возможность повиниться перед теми, кто не вернулся, рассказать о неимоверном желании всего народа выстоять и победить, осмысление стремления человека к Победе, человека, поставленного войной в нечеловеческие условия. Было в войне что-то, что нормативная эстетика требовала сгладить: страдания и сострадание, боль воинов, пленных и раненых. Но ведь они были, и желание рассказать об этом вылилось в лирическую «лейтенантскую прозу». Так пришла в литературу о войне личная биография, сумма своих впечатлений, доверия собственному взгляду. Явление это, возможно, противоречивое (эмоциональный документализм, исповедальность и грубая нагота правды), но это был новый этап в развитии темы войны в русской художественной литературе.

Война предстала чуждой высоким фразам, романтическим представлениям о ней. Была еще в «лейтенантской прозе» та мысль, что война никого не оставит без изменения, на все ляжет «кровавый отсвет» и надежда, что после войны многое будет по-другому.

В своих мемуарах Ю.Бондарев так говорит о войне и литературе: «Война всколыхнула весь мир, а после глобальных катаклизмов возникает движение и в искусстве. Это непреложный закон. После таких потрясений искусство ускоряет движение, ибо человеческие чувства предельно обостряются, и свобода, мужество, жертвенность, ненависть, любовь, святость, нравственность, сопротивление несправедливости начинают являть собою главную ценность жизни» [12, с. 56]. И тогда человек многое по-иному оценивает. По убеждению Ю.Бондарева, периоды мировых катаклизмов способствуют побуждению человека к познанию истины, свободы и безопасности, к защите от несправедливости.

Человек ещё и духовен. И все его проблемы идут от духовных смут, духовной неустроенности и духовных заблуждений. Есть духовные составляющие человеческой жизни. Мужество, любовь, самопожертвование — это духовные качества, которые питают совесть и нравственность. Без нравственности немыслимы самопознание и совершенствование человека. Нет литературы без писательского опыта, памяти и воображения. Если есть опыт, но нет воображения — то нет и литературы. Если есть воображение, но нет опыта — тоже литературы нет.

На новом же этапе развития военной темы, в котором определяющую роль сыграли партизанские повести В.Быкова, романы Ю.Бондарева, на первый план выходит тема ущербности души и попытка определить истоки ее в прошлом. Ситуации жесткого нравственного выбора заставляют вспомнить и об этике христианской («на миру и смерть красна»), о явлении непреходящей человеческой памяти, о целительных свойствах человеческой совести.

Как бы продолжая тему совести, ответственности одного человека за жизнь другого в государстве, лишенном человеческой совести, замененной совестью партийной, в период, когда решается судьба этого государства, батальная литература начинает разрабатывать тему не только воспевания мощи народа, воина, но и осмысления процесса насилия над личностью, культа вождей, казармы.

Входит в связи с этим тема судьбы талантливых людей в тоталитарном государстве, превращавшем их в «пасынков истории», замены их людьми угодными, ставшими впоследствии «хозяевами истории». Тема рабства души человеческой обострена до предела в произведениях о Великой Отечественной войне конца 20 века. Страх перед властью лишает человека чувства перспективы, правильной оценки реальности, лишает, следовательно, его будущего.

Именно эта тема последствия рабства души, рожденного в прошлом, пронесенного через великие испытания, через горячие бои Сталинграда, Курска, Киева, влияние его на нашу современность начинала разрабатываться в произведениях Астафьева, Вадимова, Бондарева.

«Военная проза», активное формирование которой развернулось в 1950 — 1960 гг., в 1970 — 1980-е гг. занимает по-прежнему достойное место в литературном процессе. Широк ее тематический диапазон: от фронтового окопа — до тыла, от военного поста отдельного солдата или офицера — до ставки Верховного Главнокомандующего. Таким образом, сложился «панорамный роман», где соединились «панорамность» и «окопность». «Окопная» правда раскрывалась с новой обстоятельностью и глубиной в произведениях Б.Васильева, В.Астафьева, В.Быкова, Г.Бакланова, Е.Носова, Ю.Бондарева, Вяч.Кондратьева и др. Судьба героев, попавших на передовую, раскрывается бывшими лейтенантами с подчеркнутым трагизмом в обнажении внутреннего драматизма характеров, через столкновение человека со сложным сплетением «бесчеловечных обстоятельств» (формула В.Быкова).

Ю. Бондарев в своих романах «Берег», «Выбор», «Игра» выдвинул проблему ответственности интеллигенции за судьбу послевоенного мира. Связь прошлого и настоящего, войны и отстоящей от нее на десятилетия «современности» стала для писателя основой совмещения в художественном тексте временных пластов с помощью многогранно разработанного приема ретроспекции. Этот прием стал активно использоваться и другими писателями.

.3 Творческий путь писателя

Выдающийся прозаик, публицист и общественный деятель, Юрий Бондарев является признанным классиком современной отечественной литературы. Произведения, созданные им с поистине эпическим размахом, в полной мере отразили авторскую и гражданскую позицию писателя и нашли своего искреннего, преданного читателя. Его книги о героизме народа в годы Великой Отечественной войны полны размышлений о духовности и морали, о долге и чести. Они отличаются не только достоверностью деталей фронтовых будней, но и напряженным драматизмом, психологической глубиной.

«Если у писателя не было биографии, он не сможет создать ее искусственно, он может ее только пополнить. Между тем жизнь современного писателя настолько насыщенна, что необходимо лишь подробно осмысливать ее. Материал лежит везде», — писал Ю.Бондарев в своих мемуарах [9, с. 92]. У писателя Ю.Бондарева биография была.

Родился писатель 15 марта 1924 года в городе Орск Оренбургской области в семье народного следователя Василия Васильевича Бондарева (1896-1988) и Клавдии Иосифовны Бондаревой (1900-1978). Русский. В 1931 году семья переехала в Москву. Окончил среднюю школу.

В 1941 году был призван в ряды Красной Армии. Участвовал в сооружении оборонительных укреплений под Смоленском. Летом 1942 года был направлен на учебу во 2-е Бердичевское пехотное училище, которое было эвакуировано в город Актюбинск. С августа 1942 года сражался с немецко-фашистскими захватчиками. В октябре того же года был направлен под Сталинград и зачислен командиром минометного расчета 308-го полка 98-й стрелковой дивизии. В боях был контужен, получил обморожение и легкое ранение в спину. После лечения в госпитале служил командиром орудия в составе 23-й Киевско-Житомирской дивизии. Участвовал в форсировании Днепра и освобождении Киева.

Именно на фронте в сознание Бондарева окончательно вошли кристально чистые и ясные заповеди любви к Родине, порядочности, верности — ведь в бою все обнажено и очевидно: что есть добро, а что — зло. И каждый оказывается перед выбором — его Бондарев сделал раз и навсегда. Он избрал берег человеческой порядочности. И там же, на войне, писатель понял главное: «человек рождается для любви, а не для ненависти» [13, с. 189].

Печататься Юрий Бондарев начал в 1949 году. Первые рассказы писателя выходили в журналах «Огонёк», «Смена» и «Октябрь». В 1951 году он окончил Литературный институт имени М. Горького. В том же году был принят в Союз писателей СССР. Из журнальных публикаций составился первый сборник рассказов «На большой реке» (1953).

В 1956 г. появилась в печати повесть «Юность командиров» — о жизни курсантов артиллерийского училища, в 1957 г. — повесть «Батальоны просят огня», которая стала классикой военной прозы в советской литературе. «Батальоны просят огня» и повесть о самом конце войны «Последние залпы» (1959) принесли Ю.Бондареву славу. В них была сказана «беспримерная, обжигающая правда о войне». Но несмотря на то, что критика стала относить творчество Бондарева к «военной прозе», уже в ранних повестях писатель остро ставил вечные вопросы о подлинном смысле жизни и человеческого счастья, о добре и зле. Эти вопросы стоят и перед полковником Иверзевым («Батальоны просят огня»), и перед капитаном Новиковым («Последние залпы»), и перед героями последующих романов писателя.

Его перу принадлежат романы «Тишина» (1962), «Двое» (1964), «Горячий снег» (1969), «Берег» (1975; Государственная премия СССР, 1977), «Выбор» (1980; Государственная премия СССР, 1983), «Игра» (1985), «Искушение» (1991), «Непротивление» (1996), «Бермудский треугольник» (1999); повести «Юность командиров» (1956), «Последние залпы» (1959), «Родственники» (1969); сборник рассказов «Поздним вечером» (1976); книги литературных статей «Поиск истины» (1976), «Взгляд в биографию» (1977), «Хранители ценностей» (1978).

Впечатления военных лет нашли отражение во многих его произведениях. В повестях «Батальоны просят огня», «Последние залпы», в романах «Горячий снег», «Берег» Юрий Бондарев показал героизм советских солдат, офицеров и генералов, раскрыл их психологию и неизменную верность Родине и народу. Его знаменитый роман «Тишина» рассказал о судьбах людей, прошедших сражения, которые искали и не всегда могли найти свое место в послевоенном обществе.

Юрий Бондарев верит в правоту однажды избранных социалистических идеалов и в них находит ответы на вопросы, которые ставило перед ним его время. «Всякому разумному человеку дано думать, что жизнь его не праздный случайный подарок, а несет в себе великий земной смысл — воспитать собственную душу в борьбе за свободное существование, за очеловечивание человека во имя всемирной справедливости, выше которой ничего нет», — сказал Юрий Бондарев на одной из встреч с читателями [7, с. 3].

Главная тематика романов Ю.Бондарева — это нравственная заостренность повествования, обращённость в наш день, к духовному миру современника. Нельзя не согласиться с мнением критика А. Ланщикова: «Герои Ю.Бондарева истинно и искренне требовательны к себе и чуть снисходительны к слабостям других, что сообщает им ту мягкость характера, которая так привлекает людей. Они мужественны в бою и до последней капли крови отстаивают каждую пядь родной земли. Они упорны в своей деликатности и деликатны в своем упорстве и до последнего вздоха отстаивают свой духовный мир, мир высоких нравственных ценностей своего народа» [55, с. 347].

-80-е гг. ХХ века в советской литературе — время, когда происходили значительные изменения жизненного материала, тематики и проблематики художественных произведений. И если в предшествующий период развитие советской литературы шло под знаком напряженных индивидуальных нравственных исканий персонажей, то в семидесятые усилилась философская направленность художественной прозы. В литературе по-прежнему было широко распространено мнение, что главная книга о войне еще впереди. Именно это и обусловило в этот период усиленные поиски новых жанровых форм. Писатели, рассказывая о современности, постоянно возвращаются к памяти военных лет, сопоставляют день сегодняшний и день вчерашний. Многие исследователи подчеркивают, что именно в середине 60-х — 80-е гг. ХХ века наметилась необходимость в жанрах, «раздвигающих масштабы художественного миропонимания до масштабов исторической современности» [23, с. 325]. И литература искала такие жанры: романтическое повествование («А зори здесь тихие» Б.Васильева), героическая повесть с притчевым подтекстом («Обелиск» В.Быкова), героический роман («Горячий снег» Ю.Бондарева).

Уже в первых своих произведениях Юрий Бондарев утверждает, что «величайшая ценность данного мира» — человек, всей своей жизнью отстаивающий высокие принципы революционной нравственности.

В «Горячем снеге» полнота и насыщенность в передаче героического начала, в воссоздании «мысли народной» (выражение Л.Толстого) достигается не за счет беспредельного расширения изображаемых событий, а за счет глубины и объемности их изображения.

«Горячий снег», если сравнить его с предыдущими романами и повестями автора, произведение во многих отношениях новое. И прежде всего по новому ощущению жизни и истории. Этот роман возник и развернулся на более широком основании, что сказалось в новизне и богатстве его содержания, более масштабного и философски размышляющего, тяготеющего к новой жанровой структуре. И вместе с тем он часть биографии самого писателя. Биографии, понимаемой как непрерывность жизни человека и человечества. Эта генерализирующая идея, заявленная в романе о битве под Сталинградом, во всей своей полноте развернется и в последующих произведениях Юрия Бондарева, особенно в «Береге».

Еще в рецензиях на романы «Тишина» и «Горячий снег» исследователями творчества Ю.Бондарева отмечалось характерное для его произведений 60-80-х гг. ХХ века и для всего литературного процесса этого периода постепенное укрупнение масштабов изображаемых событий и характеров. Эта тенденция нашла продолжение в работе писателя над многосерийной киноэпопеей «Освобождение».

Следующие романы Бондарева «Берег» (1975), «Выбор» (1979), «Игра» (1985), «Искушение» (1991) составили своего рода тетралогию о судьбе русской интеллигенции за последние полвека. В ней автор повествует о духовных исканиях своих героев-интеллигентов: писателя Никитина («Берег»), художника Васильева («Выбор»), кинорежиссера Крымова («Игра»), ученого Дроздова («Искушение»). Никитин, преодолев все тяготы жизни на войне, приходит к ощущению собственной вины за происходящее в послевоенном мире. Недовольство самим собой, осознание призрачности человеческой жизни приводит его к мечте о некотором волшебном береге. Переосмысление жизненных ценностей обнаруживает себя в последних пейзажах Васильева, который также общую беду воспринимает как личную вину. Трудность анализа «Берега» и «Выбора» состоит в том, что их герои соприкасаются с действительностью главным образом в пространстве рефлексии и мысли. Реальность проступает в романах лишь в отрывках, снах, воспоминаниях. Романы Бондарева «Берег», «Выбор», «Игра» выдержали множество переизданий, были переведены на несколько десятков языков.

Таким образом, если всматриваться в развитие прозы Бондарева от первых повестей до романов «Берег» и «Выбор», то нетрудно заметить, что уже в первых произведениях о войне усилия писателя как художника, стремящегося исследовать характер в его возможной глубине и сложности, связаны не только с главным конфликтом — борьбой с фашистской Германией, но и с теми противоречиями, которые проявляются в среде людей. В сюжетном движении немалую роль играют коллизии, источник которых — разная мера зрелости, особенности склада личности, непримиримость нравственных позиций. От первых повестей до романов данный аспект художественного внимания усиливается и нарастает.

Можно сказать, что Ю.Бондарев прошел сложный путь от повестей «Батальоны просят огня» и «Последние залпы» к роману «Горячий снег» и дальше к романам «Берег», «Выбор» — типологически характерный для литературы последних лет путь последовательного восхождения от драматически напряженных, психологически насыщенных, но коротких, строгих по языку повествований, ограниченных сюжетно рамками одного или немногих взаимосвязанных эпизодов войны, ко все более укрупненному, ко все более масштабному изображению ее событий, широко развернутых во времени и пространстве, увиденных на просторах мировой истории.

ГЛАВА 2. ПРОБЛЕМА НРАВСТВЕННОГО ВЫБОРА В РОМАНЕ Ю.БОНДАРЕВА «БЕРЕГ»

.1 Жанрово-композиционные особенности романа

Большинство произведений писателя создавалось на материале Отечественной войны. Но это лишь один, и отнюдь не главный, аспект его прозы. «Я считаю, — сказал однажды Ю.Бондарев, — что нельзя говорить о «военном романе» как таковом, потому что в художественной литературе может быть только «роман о человеке» и только одна тема — «человек» [14, с. 4]. Основное для Ю.Бондарева — показ людей с совершенно новым, своим отношением к миру, человеку, истории. В жестоких сражениях героями решаются кардинальные вопросы о подлинном смысле человеческого существования, человеческого счастья, о единственно приемлемых формах гуманизма, человеческой доброты и способов ее проявления в этот суровый век. В обостренной форме все эти вопросы стоят и перед полковником Иверзевым («Батальоны просят огня»), и перед капитаном Новиковым («Последние залпы»), и почти перед всеми героями романа «Берег».

В романе «Берег» материалом служит повседневная жизнь современного расколотого мира, взятая в ее неразрывности с прошлым, в частности с вооруженной борьбой советского народа против гитлеризма. Здесь автор остается верен себе, своему стилю, своим нравственным установкам.

Этот роман Юрия Бондарева представляет собой своеобразный художественный синтез темы войны и мира, синтез, вобравший в себя проблемы нравственности, психологии, проблемы мирного сосуществования в Европе, по-прежнему разделенной границами, блоками, идейной и нравственной несовместимостью, психологическими предрассудками.

Роман многопланов, он является одновременно и военным, и психологическим, и философским, и политическим. В нем затрагивается комплекс проблем, остро волнующих сегодня весь мир.

Центральная часть романа целиком посвящена прошлой войне. Здесь все написано с безупречным знанием того, о чем рассказывается, и с глубоким проникновением в психологию героев. Так же, как в предыдущих произведениях, Ю.Бондарев выступает превосходным баталистом, подчиняя все решению большой идейно-психологической задачи.

Заявка на психологизм делается уже в описании поверженного Берлина. Обостренным зрением мы вместе с писателем видим, как исчезает клубившийся над зловещим городом горячий пар, напитанный запахами пепла и приторно-сладковатым трупным душком, рассеиваются угарные дымы и, словно из кровавого, аспидного месива, начинают вырисовываться улицы и площади, загроможденные обгорелыми танками, поваленными трамваями, грудами кирпича, битым стеклом. Но внимание наше писатель приковывает отнюдь не к тому, как выглядел Берлин второго мая 1945 года, и даже не к красоте того по-весеннему солнечного майского дня, а к удивительной, оглушающей тишине, что вдруг наступила, когда «Берлин, занятый солдатами, танками, орудиями, машинами, повозками, командными пунктами, хозяйственными частями, саперами, связистами, спустя три часа после завершающего выстрела возле забаррикадированных Брандербургских ворот, в каком-то неожиданном оцепенении погрузился, как в воду, скошенный ничем необоримым и оцепеняющим сном» [12, с. 44].

Нарисованная картина превосходна и сама по себе. Но она играет роль дополнительной завязки: в ней заложена пружина, с помощью которой писатель развернет перед нами события огромного внутреннего драматизма и трагизма, столкнет нас с людьми удивительными, поможет заглянуть в самые глубины их душ.

В романе «Берег» писателю важно было поставить множество вопросов, волнующих каждого, кто готов «взять на себя боль» мира. Поставить — не значит ответить. Но, вероятно, ответить не всегда возможно, но и не всегда нужно, потому что руководством к жизни для читателей романа может стать лишь им самим найденный ответ.

Военная тема, столь органичная для Ю.Бондарева, соседствует в нем с современной проблематикой. Эпизоды войны здесь не просто наплывы воспоминаний героя. Они необходимы для осуществления общего замысла: раскрыть типичные особенности русского характера, показать принципиальное различие образов жизни и мышления представителей противоположных социальных систем. В то же время автор стремится найти те точки соприкосновения, те пути, которые ведут к взаимопониманию людей.

В композиционном плане роман выделяется среди других произведений о войне: главы о войне чередуются с главами о мирном послевоенном времени. Таким образом в «Береге» тесно сходятся два времени: война и современность.

О необходимости соединения времен писатель говорил: «Когда мы пишем о войне, то должны иметь в виду, что наша мысль всегда устремлена в целевую точку, подобно стрелке компаса, а это направление носит единственное название — современность, в противном случае все усилия теряют смысл. Беда некоторых романов о войне в том, что подчас исторические и неповторимые сороковые годы не освещены мыслью, протянутой из современного состояния мира. Назрела определенная социально-психологическая и эстетическая потребность в «постижении своих лет», осмыслении исторического пути поколения и всего общества, в выходе к более глубокому осмыслению проблем, нравственных и философских, современного бытия человечества» [11, с. 82]. Поэтому «Берег» — это роман-поиск. Поиск тех духовных, нравственных координат, без которых легко потеряться человеку в этом беспокойном мире. В своем романе писатель прямо говорит о проблеме нравственного выбора, ставит вопрос о гуманном взгляде на события войны и на движение истории послевоенного мира. Для Бондарева важно выяснить, чем определяется нравственный выбор его героев, от чего он зависит, что стоит за тем или иным поступком. В ситуации «или — или» выбор решения зависит и от политической позиции героя, и от способности понять человека, и от гуманности, желания помочь другому, и от того, как понимает человек свой долг, свою ответственность перед будущим.

«Берег» в романе — понятие многозначное. К каким берегам пришел западный мир теперь, после тридцати лет со времени окончания войны? Возможно ли в мире, раздираемом противоречиями империализма, вынашивающего новые милитаристские планы, движение человечества к всеобщему берегу мира и счастья? Как совмещается в духовном развитии современного человека берег прошлого и берег будущего, какова цель его движения? Такие вопросы возникают перед главным героем книги. Как подчеркивает Юрий Бондарев, «образ берега — это вечное движение к чему-то, к идеальной цели, к истине, к высотам духа…» [13, с. 76].

На встрече со студентами Московского университета писатель так говорил о замысле романа: «Я имею в виду не одну идею, а комплекс идей. Я хотел высказать то, что меня буквально преследовало последние годы, сказать о главном — о человеческом счастье. Счастье — это одержимость, это ожидание, это последовательное приближение к цели, это исполнение своего долга перед людьми. Мне хотелось сказать о счастье, которое является для меня синонимом человечности» [7, с. 5].

Говоря о том, что он сам не взялся бы категорически определенно сформулировать главную идею «Берега», что она во всем содержании романа, Юрий Бондарев заметил, однако, что «это — не только мост из прошлого в настоящее. Это роман о счастье, о любви, о поисках смысла жизни. В самом названии заложено все — «Берег».

Каждый человек пытается найти свой берег, который должен оправдать или объяснить смысл жизни. Название романа говорит о смысле жизни. Человек ищет берег в себе, и вне себя. Нашел человек свой берег или не нашел — в этом категория счастья или несчастья.

Все сказанное, однако, даже в малой степени не исчерпывает содержания этого произведения. «Берег» — роман военный и роман социальный, роман психологический и роман философский. Вдумчивая наблюдательность автора, непредвзятость его суждений, стремление к углубленному проникновению в непростые события и значительные характеры делают его одним из самых заметных явлений современной литературы конца XX века.

Таким образом, в романе перед нами встают картины конца войны и послевоенного двадцатипятилетия, мы становимся свидетелями острых непримиримых конфликтов и напряженных раздумий над сложными вопросами прошлого и настоящего. Идет трудный поиск важнейших ценностей человеческого бытия и отстаивание их.

.2 Система образов в романе

«Берег» — произведение сложное по своему построению, главы о современной действительности чередуются в нем с обширными ретроспекциями, изображающими последние дни войны, но весь этот, казалось бы, разнородный и разноструктурный материал подчинен общей идее и мастерски сплетен в неразрывное повествование о людях войны и мира, образы которых выписаны с удивительным мастерством по глубине и точности их психологии, без малейшей попытки сгладить какие бы то ни было шероховатости их характеров или трудности их взаимоотношений. Здесь мы знакомимся с другом Никитина лейтенантом Андреем Княжко, временно замещающим раненого командира батареи Гранатурова. С вездесущим подносчиком снарядов Ушатиковым, пареньком редкостного простодушия, не потерявшим даже на войне способности всему удивляться. С ширококостным сержантом Межениным, человеком очень удачливым, неисправимым «сердцеедом» с жестокими глазами и нагловатой ухмылкой. Со старшим сержантом Зыкиным, «человеком в серьезных годах, семейным, рассудительным», кристально честным и всегда справедливым. Прежде всего это разные люди: юный и остро чувствующий лейтенант Никитин и столь же прекрасный в своем молодом ригоризме лейтенант Княжко, властный и импульсивный комбат Гранатуров и совершенно новый характер в военной литературе конца XX века — командир орудия сержант Меженин, натура сложная и в то же время примитивная своим грубо замаскированным животным эгоизмом.

В трагических событиях последних дней войны нравственные основы героев подверглись жестокому испытанию и выявились с наибольшей полнотой и силой. Встреча с мирными жителями Кенигсдорфа, неожиданная атака немецких самоходок, бой с отрядом вервольфов явились для героев романа проверкой не только на храбрость, но и на человечность. Проверка показала, что накопившаяся за годы войны ненависть к врагу и жажда мщения не заглушили в душах лучших из них доброту, веру в человека и жалость к человеческому страданию — тех чувств, которые были в них воспитаны с детства. Образами Княжко, Никитина, Зыкова, Ушатикова Бондарев показывает, что победили они не только потому, что превосходили врага смелостью, воинским опытом, но и потому, что неизменно оставались верны берегу Родины — берегу справедливости и человечности. Никто, казалось бы, не мог осудить бойцов за справедливый гнев. И как важно было после множества смертей и разрушений не дать захлестнуть себя безоглядной ненависти. Каждый из этих героев в той или иной мере стоит перед нравственным выбором: погибнуть или, предав, спасти свою жизнь, отомстить за гибель своих родных или простить врага, проявив человечность и милосердие — и порой сделать этот выбор не просто.

Настоящими воинами на страницах романа стали обладающий подлинной народной мудростью Зыкин, наивный Ушаков, мирный Таткин и другие бойцы взвода Никитина. Они выдержали испытание, не озлобились на мирных немецких жителей после того, что видели на своей земле, сделали свой нравственный выбор.

Особое место в системе образов романа занимают образы Гранатурова и Самсонова. Каждый в своем временном пространстве, они являются полной противоположностью Княжко и Никитина и как бы оттеняют образы главных героев, подчеркивают их нравственную суть.

.3 Лирико-философское и героико-романтическое начало в романе. Никитин и Княжко

В «военной» главе сделана удачная попытка исследования человеческих характеров на основе поступков, которыми руководили сознание, чувства, движение души, что делает роман произведением высоких художественных достоинств.

Глазами Никитина воспринимаем мы юного Андрея Княжко. «Он был очень молод, этот лейтенант Княжко, и так женственно тонок в талии и так подогнан, подтянут, сжат аккуратной гимнастеркой, крест-накрест перетянутой портупеей, и так нежно, по-девичьи зеленоглаз, что каждый раз при появлении его во взводе рождалось ощущение чего-то хрупкого, сверкающего, как узкий лучик на зеленой воде. И хотя это ощущение было обманчивым — нередко мальчишеское лицо Княжко становилось неприступным, гневно-упрямым — Никитина будто омывало в его присутствии веяние летнего свежего сквознячка, исходящего от голоса, взгляда, от всей его подобранной фигурки…» [12, с. 56]. За этим внешним рисунком образа чувствуется незаурядность натуры молодого офицера, его высокая нравственность и воинская доблесть. Несмотря на кажущуюся «хрупкость», это человек недюжинной внутренней силы, энергии духа, стойкой воли.

Зеленоглазый, легкий, стройный, как лозинка, лейтенант излучает тот мощный свет, в котором выступает беспримерная духовная чистота. «Лейтенант Княжко, — говорил автор, выступая на обсуждении романа в Московском университете (февраль 1976 г.), — это не человек войны, совсем нет. Это человек мира, который в условиях военных вынужден надеть на себя панцирь (психологический), чтобы защитить свою хрупкость. Но потом это становится второй его натурой. Княжко близок капитану Новикову из «Последних залпов». Условия заставили его выработать в себе другую натуру» [10, с. 23].

Лейтенант Княжко прошел от Днепра до Берлина. Он видел, что сделали фашисты с советской землей. И поэтому беспощадно громил их и на Днепре, и на Висле, и на Шпрее, и в Берлине… И всюду и всегда оставался настоящим человеком, одетым в офицерскую шинель. Он не унизится ни до того, чтобы соблазниться дорогим трофеем, ни до того, чтобы завести фронтовой флирт. Когда-то он был влюблен в девушек Тургенева, в Наташу Ростову… и мы понимаем, что за внешней сдержанностью и суровым ригоризмом Княжко скрывается способность к романтической мечте, к возвышенным чувствам: «… я хотел бы быть или рыцарем, или Андреем Болконским (мой тёзка)…» — пишет он в письме к санинструктору Гале.

Беззаботная ленца нескольких майских дней в немецком курортном городке, которая охватила всю батарею, у Княжко вызывает протест. Пока война не окончилась, он ищет боя и упорно преследует появившиеся немецкие самоходки. Он обеспокоен тем, что машины, пройдя по нашим тылам, могут унести немало солдатских жизней.

Необыкновенная духовная сила и цельность Княжко являются для Никитина и других бойцов нравственным ориентиром.

Двадцатилетний лейтенант Никитин для нас существует только в памяти, в воспоминаниях пятидесятилетнего известного писателя Никитина. Этот герой постоянно соотносит все происходящее вокруг с высшими нравственными критериями своей военной молодости. Они воплощены для него в бескомпромиссности и человеческом благородстве его погибшего друга Княжко. Это для Никитина высшая точка отсчета, мерило поступков, своих и чужих, в мирной послевоенной жизни. Герой живет одновременно как бы в нескольких временных измерениях. В Гамбурге он постоянно ощущает в себе движение прошлого. Его память обострена, каждое событие сегодняшнего дня в нем невольно ассоциируется с прошлым, многие, даже незначительные события вызывают в душе Никитина воспоминания о прошедшей войне, заставляют по-новому понять, осмыслить события в Кенигсдорфе весной 1945 года, заставляют искать и постигать новую для себя истину. Память Никитина является действенной силой, потому что эта память — совесть. Такой она становится после гибели друга. Перед мысленным взором Никитина-писателя проходят те случаи, когда он по-человечески должен был, но почему-то не смог, не сумел, не захотел кому-то помочь, кого-то спасти, уберечь.

До смерти Княжко Никитин жил на уровне памяти естественной. Ему было легко, так как впереди него шел Княжко: Никитин получал от Андрея моральную поддержку, мощный заряд бойцовского отношения к жизни, личный пример. После смерти Княжко Никитин понимает, что его место должен занять он. Именно после гибели Андрея Никитин смог решительно противостоять Меженину. Стреляя в него, он расстреливал всю ту ложь, все то низкое, подлое, бесчеловечное, что он терпел в Меженине, пока Княжко был жив, и что оказалось невозможным вытерпеть после его смерти. Конфликт между Межениным и Никитиным — это не частное столкновение двух характеров. Это борьба двух психологий, двух понятий о нравственности: одного — наполненного справедливостью, добротой и человечностью, и другого — антигуманного, бездушного, который в массе советского воинства выглядит инородным телом. И ведь не случайно Меженин, в конце концов, остается один; его позицию не разделяют ни солдаты, его вчерашние боевые товарищи, ни даже Гранатуров, любимцем которого Меженин был долгое время. Жизненный выбор каждого из героев сделан.

Княжко на всю жизнь остаётся идеалом, образцом высокого мужества и человечности для Никитина. В его писательской деятельности, в свойственном ему чувстве ответственности за судьбы послевоенного мира, в постоянном стремлении к самосовершенствованию Никитин продолжает борьбу за те высокие идеалы, которые он защищал в боях Великой Отечественной войны, за которые отдал жизнь его лучший друг Княжко.

.4 Нравственный конфликт и проблема выбора в «Безумии»

Как было уже сказано выше, Княжко — один из центральных образов романа, в котором автор воплотил лучшие человеческие качества. Спокойная воля, в основе которой лежит убежденность, внушает уважение, подчиняет ему людей. В батарее Гранатурова командует именно он. Гранатуров, хотя и пытается иронизировать над ним, над его «рыцарством», интеллигентностью, все равно уступает ему, ощущая его нравственное превосходство. Княжко чувствует личную ответственность не только за исход боя с немецкими самоходками, может быть, последнего в этой войне, но и за дальнейшие судьбы всего мира. Именно он по собственной инициативе берёт на себя опасную роль парламентёра, спасая жизнь немецким юношам, обманутым фашизмом, и гибнет от пули эсесовца.

Многие положительные качества Княжко раскрыты при помощи сопоставления, контраста (Княжко — Гранатуров, Княжко — Перлин, Княжко — Меженин), который ярко проявляется во время последнего боя, когда артиллеристы начали обстреливать дом, в котором засели немцы. Два снаряда разорвались внутри дома, и вдруг страшный вой человеческих голосов вырвался оттуда, вой предсмертного отчаяния и обреченности. «И Никитин увидел бледное, передернутое страданием и удивленное лицо Княжко, теребящего в руках прутик, поодаль лицо младшего лейтенанта Лаврентьева с зажмуренными глазами, зажавшего ладонями уши, увидел Перлина, который с криком и даже хохотом удовлетворенного злорадства взмахивал ракетницей, раскрыл плащ-палатку, и строевой голос его бил по слуху грубым матом:

Сдаются, гады, сдаются, так их!..

Хрен вам, сдаются, хрен сдаются!.. — выговорил обрывисто и сипло Меженин. — Еще пару осколочных туда! Шашлык из них… Кучу дерьма из них…

Стой! Ни одного снаряда! — крикнул Княжко и, швырнув прутик, подошел к Никитину, мертвенно-бледный, сосредоточенный, быстро заговорил перехваченным возбуждением голосом: — Слушай… Это же наверняка мальчишки… Похоже, мы в упор расстреливаем их!.. Сомневаются, пощадим ли мы их. Боятся в плен… Стой, не стреляй!» [12, с. 76]

Сам Никитин, много лет спустя, вполне резонно отметил во время дискуссии в Гамбурге с Дицманом, что он согласен с русским классиком: «Никто не знает всей правды…» И все-таки Никитин стремится осознать высоту духа Княжко в последнем бою, когда, уже ясно видимый в яркой прозелени травы, он решительно поднял платок над головой и, помахав им, прокричал всего несколько фраз на немецком языке. «Никитин понял едва ли три слова: «Нихт шиссен» и «юнге», но совсем не предполагаемое и отдающее жутью действие Княжко, его приказ не продолжать неравный бой с засевшими в доме немцами, то, что казалось одной гранью правды или всей правдой, было и бессмысленным риском, и выходом из безумия, которое тем же безумным шагом своего трезвого разума хотел прекратить Княжко» [12, с. 77].

Ясно одно: этот подвиг никто из присутствующих не был готов совершить: ни Гранатуров, ни Меженин, ни Перлин, ни сам Никитин. Во имя идеалов правды и человечности, не задумываясь, взял Княжко на себя «боль других» — и когда защитил слабых и беззащитных Курта и Эмму Герберт от грубой подозрительности Гранатурова, и сейчас, спасая мальчишек-немцев от явной гибели. Необыкновенная духовная сила и цельность Княжко являются для Никитина и других бойцов нравственным ориентиром.

Именно в тот момент, когда, казалось, все закончилось благополучно, «белые вспышки автоматной очереди из окна мансарды, где кругло темнел силуэт каскетки, как будто толкнули в грудь Княжко, он сделал шаг назад, внезапно споткнулся и сделал шаг вперед, странно и тихо упал на колени, закинув голову, отчего свалилась с головы щегольски аккуратная маленькая пилотка, открыв светлые, всегда аккуратно причесанные на пробор волосы, жестом невыносимой усталости провел носовым платком по лицу и, словно ещё пытаясь оглянуться на орудие, в последний раз увидеть позади что-то, вдруг, уронив голову, повалился грудью в траву, едва различимый на середине сияющей под горячим солнцем поляны» [12, с. 83]. Это не просто описание последних мгновений жизни героя — к подобному приему изображения боя, напоминающему как бы замедленное движение кинопленки, Бондарев никогда не прибегал. Это — реквием. Высокая музыка слов звучит торжественно и свято, обращаясь к памяти людской, к настоящему и будущему…

И становится понятнее тоска Никитина: «Таких, как лейтенант Княжко, я больше не встречал в жизни, мне его не хватает до сих пор», «Когда нет таких, как лейтенант Княжко, то нет и настоящих друзей, и вообще многое в мире тускнеет», «Мне все время нужен был такой друг, как лейтенант Княжко. До сих пор нужен. И такого, как Княжко, нет». Мало осталось, как кажется герою, столь смелых, убежденных, преданных и честных людей, у которых не расходились бы слово и дело и не было места сомнению, рефлексии и необязательности.

Возможно, это был самый трудный бой за всю войну. Трудный психологически. Трудный потому, что происходил уже после того, как был взят Берлин и обеспечена наша победа. Никому не хотелось погибнуть, когда война уже закончена. Подлинное художественное открытие делает автор, показывая, каких невероятных душевных сил стоил последний бой каждому солдату и офицеру. Каждому из них приходилось делать свой нравственный выбор: погибнуть, выполнив свой долг до конца, или остаться в живых, спрятавшись за спины других. И многие из них делают правильный выбор, многие, но не все.

Последний бой… Параллельно видимому сражению Бондарев развертывает сражение незримое — в человеческих душах. В этом бою, уже после всеобщей победы, выявляется человеческая ценность его участников. Когда Княжко отдает приказ не стрелять в группу юнцов-вервольфов, многие его не понимают. Но только не он сам — его совесть не позволила ему это сделать. И он идет к ним с белым флагом парламентера, чтобы спасти их, обреченных на верную смерть, и погибает сам от спровоцированного Межениным выстрела фашиста. Андрей делает свой нравственный выбор: остаться живым, с триумфом вернуться домой, или попытаться ценой своей жизни спасти жизни других людей, которых до этого дня считал своими врагами. Этот выбор многим окажется не под силу, именно поэтому Княжко оказывает большое влияние на Никитина, который и спустя двадцать пять лет говорит: «Мне его не хватает до сих пор».

Позднее, звено за звеном восстанавливая в памяти все, что произошло, Никитин понял: Княжко наверняка не погиб бы, если бы не выстрел Меженина, не боязнь его погибнуть в последнем бою. И, стреляя в Меженина, Никитин расстреливал всю ту ложь, все то низкое, подлое, бесчеловечное, что своим прикосновением могло испачкать беспримерный подвиг, совершенный советским народом.

Меженин является полной противоположностью Княжко, хотя его образ решен не однопланово: он не похож на традиционного «злодея», от которого с самого начала не приходится ждать ничего хорошего. Нет, он прошел с батареей почти всю войну, был лихим солдатом, лучшим наводчиком, в целом воевал честно. Нельзя быть настоящим солдатом, думая постоянно о смерти, да и вряд ли это было свойственно Меженину во время войны, но вот в самом конце ее страх, стремление выжить любой ценой делают его и трусом, и фактически обреченным. А главное — то ощущение вседозволенности, которое, по убеждению Меженина, является неотъемлемым правом победителя, а точнее — завоевателя, и о котором мы говорили выше.

Нас настораживает его «нагловато-самонадеянная усмешка сомкнутыми губами, его с холодной пустинкой глаза». Для него не существует сложного, мучительного выбора решения. Он озабочен только тем, чтобы выжить любой ценой, выжить во что бы то ни стало — о другом он думать не может. Он готов к любой жестокости и несправедливости, не задумывается над их обоснованиями. Мы видим, что Меженин способен на любую гнусность и преступление. Он усвоил такую извращенную философию, когда ему все дозволено на вражеской территории. В этом опьянении вседозволенности, чувства безнаказанности Меженин с легкостью переступает черту человеческого и натыкается на «сталь нравственного возмездия», на бескомпромиссный суд своих же боевых товарищей. «Никудышный он человек, злой, ненормальный… как гадюка», — так говорит о нем бесхитростный Ушатиков. А после того как Меженин смог в упор расстрелять пленного немца, Зыкин выражает всеобщее мнение о нем: «По-русски говоря, убивец ты, ежели в безоружного немца запросто пальнул. Сам, выходит, вроде палача стал. Вот тебе и весь сказ… Не могу я тебя уважать, сержант, после этого…».

О таких, как Меженин, сказал Ю. Бондарев: «Сила наглости, лицемерия, грубости иной раз стремится подавить добро, которое представляется злу мягким, сентиментальным, лиричным. Но жизнь, связанная со злом, непрочна, ненадежна, так как построена на принципе бумеранга — в любой момент зло может вернуться назад, нанести удар насмерть, и наступит возмездие» [13. C. 230].

И оно наступило. Смерть Меженина после Победы почти закономерна, так как он был уже давно приговорен к смерти своей трусостью и неоправданной жестокостью, своим стремлением к грабежу и насилию.

На разных полюсах человечности стоят Меженин и Княжко.

Не способен сделать правильный выбор и комбат Гранатуров: в обстоятельствах сложного испытания он не сохранил в себе человека. Боль за своих близких, которые стали жертвами врага, ослепляет его, и он мстит беспощадно, не выбирая объектов, не затрудняясь вопросом о справедливости в каждом отдельном случае. Гранатуров завершает войну с опаленной, опустошенной душой. Этому есть объяснение, но не оправдание.

Бондарев не просто ставит проблему нравственного выбора героя и решает ее на образах Меженина, Княжко, Гранатурова, Никитина. Он размышляет над вопросом об истоках выбора, о том, что стоит за тем или иным решением. Писатель приходит к выводу, что основой нравственного выбора является память человека. Судьба человека, его внутренний мир определяются тем главным, что он взял из событий прошедшей жизни. Меженин, например, живет лишь сегодняшним днем, не терзаясь своими прошлыми поступками и не задумываясь о будущем. Делая свой выбор, Меженин руководствуется только своими потребностями, для удовлетворения которых он готов пойти на все: грабеж, изнасилование, убийство. Он никогда не вспоминает своих родных, главная забота для него — он сам. Это человек без памяти, без прошлого, а значит, и без будущего.

Княжко, напротив, тесно связан с прошлым. Но в нем живет не только память о прошлом, в нем есть и память-будущее, ответственность перед этим будущим. Он идет спасать немецких мальчишек во имя их будущей жизни, во имя той памяти, которая будет уже у этих мальчишек и не позволит им совершить подлость. Он чувствует ответственность за то, что происходит в мире, за то, что будет происходить, и все свои силы, свою жизнь отдает за то, чтобы это будущее было светлым. Он погиб, потому что главный удар всегда приходится на впереди идущих, потому что такие люди, как Меженин, не способны выбрать себе труднейший путь — они прячутся за спинами сильных.

И Княжко, и Меженин погибают. Но Меженин наказан жизнью за трусость, ибо таким людям без прошлого незачем жить. А Княжко погиб потому, что был исключительным явлением: именно такие люди и гибли в первую очередь.

.5 Безумие войны и «безумие» любви в романе

Конфликт между Межениным и Никитиным, их роковое столкновение после гибели лейтенанта Княжко при всей их конкретности носят расширительный, почти символический характер. В нравственном отношении это две противоположные натуры, возможность добропорядочного сосуществования которых в условиях, когда исчезла недавно еще объединявшая их цель совместной борьбы против общего врага, стала весьма проблематичной.

Но автор не идеализирует и Никитина, изображая во всей противоречивой сложности характер молодого человека, вдруг шагнувшего из войны на непростой рубеж мира и вдобавок захваченного более чем затруднительным по тому времени, неожиданно вспыхнувшим чувством к немецкой девушке Эмме.

О Никитине чистый, как лесной ручеек, Ушатиков говорит, что тот всегда делал только добро. Это почувствовала в Никитине с первого взгляда и Эмма. И пошла к нему безоглядно не только потому, что он отшвырнул пытавшегося изнасиловать ее Меженина, и не потому, что он и Княжко спасли жизнь ей и ее брату Курту. Она пришла потому, что сразу же, сначала даже не осознавая того, была зачарована глубокой человечностью русских. Не затоптанные в ее душе, хотя и едва пробивавшиеся ростки человечности ощутили тепло и потянулись к нему, опрокидывая все и вся, не считаясь ни с благоразумием, ни с тем, что Никитин был офицером Советской Армии, а она, Эмма, дочерью офицера вермахта.

В сложное и противоречивое время начался роман Никитина и Эммы. Роман короткий, если иметь в виду его продолжительность — несколько дней — но яркий, не похожий на «походные», «военные» романчики, которые обычно забывались.

Прежде всего, интересен с психологической точки зрения сам вопрос, почему стал возможен этот роман? Что заставило немецкую девушку полюбить советского офицера? Возможно, Эммой руководило не только чувство благодарности за спасение ее брата и спасение ее самой от насилия. Дело гораздо серьезнее: в ее избавлении от того дурмана в отношении советских людей, который так усердно вдалбливался нацистской пропагандой. Никитин предстает перед Эммой не только рыцарем, но и олицетворением мужества, силы, чистоты и гуманизма.

В то же время трудно согласиться с Ю. Луниным и некоторыми другими критиками, которые считают, что чувство любви во многом было односторонним [34, с. 52]. Вряд ли, как нам кажется, сумел бы Никитин так бережно и с такими мельчайшими подробностями сохранить в памяти эти пять дней, если бы не был захвачен силой подлинного чувства, по-видимому, первого в его жизни. Другое дело, что сделало возможным это чувство, что толкнуло его к этой девушке? Объяснить все физиологией, значит, до предела упростить сложнейшую ситуацию, главная острота которой заключается в том, что лейтенант Советской Армии полюбил немецкую девушку.

Ю. Бондарев очень хорошо передал психологическое состояние своего героя. Ведь Никитин, охваченный ответным чувством, поначалу сопротивляется ему: «…Она немка, была там. Во враждебном мире, который он не признавал, презирал, ненавидел и должен был ненавидеть». И близость с Эммой он на первых порах воспринимает как непростительную ошибку, слабость, ему кажется даже, что он «…предал самого себя перед всеми». Это чувство усиливается после гибели Княжко, и Никитин даже старается погасить в себе любовь к немецкой девушке, но сделать этого уже не может. И прежде всего потому, что не может почувствовать в Эмме врага.

Пожалуй, такую необычную ситуацию чрезвычайно редко встретишь в военной прозе. Естественно, что в те годы не все могли правильно понять и оценить ее. И заслуга Ю. Бондарева заключается в том, что реакция отдельных персонажей на взаимоотношения Никитина и Эммы в романе достаточно психологически обоснована.

Вот комбат Гранатуров. Офицер, тип которого в книгах о войне встречался довольно часто. Лично храбрый, но не обладающий ни душевной чуткостью, ни тактом, такой человек бравирует иногда цинизмом, пошлым и грубым отношением к женщине. Поступок своего офицера, полюбившего немецкую девушку, он рассматривает на уровне измены Родине и собирается передать дело «о любви» в контрразведку. Разумеется, это явный перегиб, который сегодня нам кажется и наивным, и неумным. Но настолько точно вводит нас автор в атмосферу времени, что мы, ни в коем случае не оправдывая действий и намерений Гранатурова, все же можем их понять. Человек, прошедший с боями всю войну, потерявший всех своих близких, испытывающий жгучую боль этой утраты, он относится к врагу с ненавистью и жаждой справедливой, но беспощадной мести. Делая свой нравственный выбор, он руководствуется в первую очередь чувством боли и ненависти и не может разграничить для себя, где враги, а где мирные жители, поэтому и совершает один промах за другим. В силу огрубления души и ограниченности, Гранатуров еще не может понять, что такие немцы, как Эмма и ее брат, были не фашистами, а теми, кого Советская Армия, и в отчасти он сам, освобождала от фашизма. Для Гранатурова врагами были все немцы, на всех он распространял свою ненависть, и в его сознании не укладывается, что боевой офицер, знающий, что такое война, может испытывать какое-либо другое чувство, даже по отношению к мирному немецкому населению.

Трудная, исполненная драматизма история этой несостоявшейся любви привела к неожиданной, как и разлука, встрече Никитина и Эммы в современном Гамбурге, не многое, однако, прояснив в их отношениях и многое усложнив — ведь минуло три десятка долгих, слишком по-разному прожитых ими лет, в течение которых все переменилось в мире и так мало осталось от их юной любви.

Возвращая Никитина, ныне известного советского писателя, на землю Западной Германии, где четверть века назад лейтенант Никитин заканчивал свой ратный путь, автор побуждает своих героев и читателей к размышлениям о судьбах послевоенного жизнеустройства на земле.

Уже первая фраза, открывающая роман и являющаяся своеобразным камертоном, «ведущим колокольчиком», настраивает на определенный ритм повествовательной манеры. «Воздушный лайнер гудел реактивными двигателями на высоте двести тысяч метров, и здесь, в солнечном арктическом холоде, за толстыми стеклами иллюминаторов сияли глыбами, проплывали по горизонту ослепительно сахарные айсберги, а где-то в белой глубине, ниже их, закрытая сплошной грядой облаков, осталась как бы потерянная земля» [12, с. 4]. И чуть ниже фраза: «… в разных концах салона зазвучала русская и немецкая речь», а через несколько страниц вступит — вначале робкий, трепетный, а потом широкий, смелый — мотив Эммы… И эта поднебесная высота и чувство потерянности земли, отдаленности от родного края, тоска по прошлому, и любовь немецкой девушки — больше не оставят героя до конца повествования, определив своеобразие его человеческой судьбы.

Расколотый мир развел героев по разным берегам. На двадцать шесть лет они потеряли друг друга из виду. Потеряли, едва познакомившись. И вот теперь они рассказывают друг другу, как каждый из них жил эти двадцать шесть лет. И это превосходные страницы в романе по чистоте тона, точности немногословных авторских ремарок. Превосходны они и полной соразмерностью тех изменений, что произошли в героях, живших в разных мирах, за прошедшие двадцать шесть лет, и передачей свежести того первого чувства, что когда-то связывало их судьбы. Возвращаясь к далекому дню, когда они расстались, Никитин говорит Эмме, что по-прежнему влюблен в своих однополчан, что «лучше тех людей» он «потом не встречал». «Это, — поясняет он Эмме, — ностальгия поколения. Понимаете? Мне все время нужен был такой друг, как лейтенант Княжко. До сих пор нужен». Это он называет самым светлым, ярким, главным в своей жизни. А Эмма с такой же искренностью говорит, что то безумие их встречи и любви было главным и самым прекрасным в ее жизни.

В последний раз Никитин и Эмма сидят рядом. Сидят в машине. Завтра он возвратится в Москву. Все сказано. Все, кроме…

«И она через заволакивающие слезы прямо посмотрела на него.

Господи, у меня нет сил, — снова прошептала она отчаянно, — пусть несчастья, пусть катастрофа, но пусть будет то, пусть повторится то… Это безумие, безумие, но я ничего не могу поделать, простите меня!..

Мертвея от ее слов, он молчал, и замолчала она, с закрытыми глазами откинувшись затылком на спинку сиденья» [12, с. 128].

Вот и все. Все радости, драмы, трагедии нашего расколотого мира… От расколотости этой страдает прежде всего человечность. Писатель не питает на этот счет никаких иллюзий. Недаром, когда Никитин слушает в ресторане «Навон» исповедь Эммы, у него «мелькнула мысль, что оба они жили словно на разных планетах, случайно встретившись в момент их враждебного столкновения, на тысячную долю секунды, вероятно, счастливо, как бывает в юности, увидев друг друга вблизи, — и со страшными разрушениями планеты, вновь оттолкнувшись, разошлись, вращаясь в противоположных направлениях Галактики среди утвержденного уже мира». Но его неожиданно осеняет мысль: а вдруг Эмма навсегда задержалась в счастливом мгновении? Вдруг для нее время затормозилось?..

Образ Эммы приобретает в романе почти символическое значение. Сопоставим все, что мы знаем о ней, с тем, что ее окружает. Чистота сохраняемого ею вопреки всему чувства к Никитину и — сплошь уставленная домами терпимости улица Сан-Паули, и ночные рестораны, в которых умные люди играют роли шутов, и «зажравшееся», как скажет Дицман, общество, в котором «слишком много думают о новых моделях «Мерседеса», о холодильниках и уютных загородных домиках», так что «у среднего немца исчезает или уже нет ни высокой духовной жизни, ни духовной веры»; общество, в котором предрассудком объявляется семья, любовь, брак, а богом становится телевидение с его передачами, названными Никитиным «жевательной резинкой для глаз». Сопоставим это, и образ Эммы Герберт обернется к нам еще одной ипостасью, встанет перед нами как олицетворение той человечности, что задыхается в «мире изобилия», выглаживается тысячами всевозможных утюгов из душ людей, живущих в том мире, и все-таки остается неистребимой. Поэтому Эмма так дорога Никитину. В ней он видит отражение своей души.

.6 Война и современность в романе. Нравственные искания героя

В романе «Берег», пожалуй, впервые так мощно проявилась наметившаяся тяга Ю. Бондарева к прозе нравственно-философской. Философская мысль романа высекается сближением, перекрестом таких далеких и различных берегов, как мир послевоенный и мир войны, и одновременно берега отечественного, родного и дальнего, чужеземного, чужого. Роман потому и интересен и своеобразен, что представляет собой книгу не только о войне, но и о послевоенном времени. В нем есть столкновение различных идеологических и нравственных позиций.

Действие романа происходит в начале 70-х годов. Московские писатели Вадим Никитин и Платон Самсонов прилетают в Гамбург для участия в дискуссии «Писатель и современная цивилизация». Главный герой «Берега» — известный писатель. В концепции произведения выбор профессии для героя не случаен. Творчество, будучи самым увлекательным видом человеческой деятельности, наиболее полно и убедительно выявляет могущество человека, его потенциальные возможности. У Бондарева — не простые служители муз, но одаренные художники, завоевавшие своим талантом и великим трудом широкое признание в нашей стране и далеко за ее пределами.

Конечно, показ жизни творческой интеллигенции, ее специфического труда, психологии творчества — уже сам по себе представляет большой интерес. Но это, однако, не главное для Бондарева — не повествование о специфике и своеобразии писательского труда задача его. Художник пытается понять, что толкает героя на тот или иной поступок, что заставляет его сделать тот или иной выбор, автор стремится обнажить сущность сложнейших проблем современности, увидеть их связи с «вечными» вопросами, над решением которых тысячелетия мучается человечество.

Осмотр памятника в Гамбурге погибшим и пропавшим без вести немецким солдатам и офицерам 1939 — 1945 годах — одна из ключевых сцен в романе, та грань, которая разделяет и в то же время незримыми нитями связывает два этапа в жизни Никитина, а шире — в истории Европы: прошлый, военный и современный, мирный. Здесь проходит как бы перекличка времен, отозвавшаяся в сердце героя новой болью, размышлениями и обобщениями. Памятник этот «был тяжел, мрачен, чернел смоченным дождем камнем, немо, угольно выступали очертания барельефов, будто размытые темнотой ночи силуэты солдатских фигур, шагающих куда-то плотным строем — в ад или небытие; оружие, краски, едва различимые, без выражения глаз смертные лица».

С годами у Никитина обострился и углубился взгляд на многое в этой жизни, но осталось все таким же чистым и трепетным его отношение к добру, Родине, истории народа. Все так же непримирим он к злу, как и в военной молодости своей.

Преодолев все тяготы жизни на войне, Никитин приходит к ощущению собственной вины за происходящее в послевоенном мире. Недовольство самим собой, осознание призрачности человеческой жизни приводит его к мечте о некотором волшебном береге.

Мотив «вины перед чужой бедой», или, вернее, мотив ответственности, неумолчно звучащий на протяжении всего романа, достигает необычайной остроты в спорах Никитина с Дицманом и разрешается мощными, приобретающими трагическую окраску аккордами в последних двух, написанных в форме «потока сознания», фрагментах романа. Как морским узлом, они связаны между собой темой берега, рассуждением героя о счастливых мгновениях жизни, когда человек вдруг испытывает ощущение «берега, зеленого, обетованного, пахнущего медовым летним счастьем», и о том, что «ничто не исчезает бесследно».

Что хотел сказать писатель сокровенным размышлением своего героя, подчеркивая, что у каждого человека «свой берег», и вынося эту метафору, этот образ-символ в название произведения?

В упоминавшемся выступлении во время обсуждения романа в Московском университете автор сказал: «Образ берега — это вечное движение к чему-то, к идеальной цели, к истине, к высотам духа». И добавил: «Писатель обязан ставить проблемы, но не всегда должен решать их. Решая задачу, художник порой рискует показаться одномерным и однозначным. Поставленная проблема может иметь несколько ответов. К тому же писатель дает возможность читателям самим ответить на поставленные им вопросы» [13, с. 13]. Читателю предоставляется самому решить множество проблем и главнейшую из них — проблему нравственного выбора и возможности достижения человеческого счастья, проникая в философские глубины, в которые погружает содержание романа вместе с все углубляющимися, расширяющимися, приобретающими почти вселенский размах размышлениями Никитина и других героев.

С честью выдержав в военные годы испытание на героическую нравственность, Никитин через всю свою жизнь пронесет ненависть к жестокости, насилию, цинизму, прикрывающемуся маской показной храбрости, которая особенно ярко выразилась в его столкновении с сержантом Межениным. В основе меженинщины как жизненной позиции лежит трусость, неверие в человека, отсутствие высоких идеалов. Из-за трусости Меженина гибнет лейтенант Княжко, человек удивительной душевной красоты. С меженинщиной связано для Никитина понятие вседозволенности, которое ничего общего не имеет с высокими гуманистическими нормами нравственности.

Никитин выступает как достойный преемник эстафеты нравственного преобразования мира, переданной ему друзьями, погибшими во имя мира и счастья всего человечества. И если даже он порой и ошибается, несомненным остаётся его верность высоким идеалам добра и человечности, за которые он сражался в годы войны, которые он отстаивает своей деятельностью писателя и публициста. Ими определяется его активная жизненная позиция, его непрерывный нравственный поиск, неотделимые от его творчества.

Принципиальное значение имеет прямое обращение Юрия Бондарева к проблеме толстовских традиций в современной литературе. Писатель, изображая диспут Никитина с Дицманом, в уста последнего вкладывает утверждение, характерное для искусства модернизма с его философией отчаяния и унижения человека: «Современному миру машин не нужны ни Шекспир, ни Толстой, ни Достоевский. Западный роман отошел от прошлого реализма…».

Бондарев отстаивает жизненность принципов классической литературы с её гуманизмом, верой в высокое назначение человека на земле. Общая идейно-эстетическая концепция романа вопреки литературе модернизма с её неверием в человека, утверждает принципы реализма — его стремление к раскрытию и наиболее полной реализации высоких духовных качеств человека. Сложные духовные искания героя романа направлены на утверждение полноты человеческого бытия, которое предусматривает творческую реализацию сил и возможности человека, его активное участие в борьбе за мир, за утверждение высокого гуманистического смысла новых общественных отношений. Только в связи с прогрессивными тенденциями исторического развития возможно непрерывное внутреннее развитие героя, его движение к «берегу», к истине.

В активных моральных исканиях Княжко и Никитина ощутима связь с интенсивностью внутренней жизни главных героев романа Л.Н.Толстого «Война и мир». Неслучайно критика говорила о том, что Княжко в какой-то степени близок в своих моральных исканиях к Андрею Болконскому, а Никитин — к Пьеру Безухову. На вопрос: «Не кажется ли вам, что лейтенант Никитин — это Пьер Безухов?» — писатель ответил: «Не задумывался над этим, и все-таки, может быть, действительно Никитин напоминает Пьера, хотя это совсем разные фигуры. Никитин, как и Пьер, ищет высший смысл, познавая действительность и самого себя. И в то же время герой стоит на новом, обусловленном новой эпохой уровне самосознания» [7, с. 4].

«Скажите, господин Никитин, неужели мы все ещё помним, что была война?» — спросит фрау Герберт при первой же встрече в Гамбурге.

«К сожалению», — ответит Никитин.

Для людей его поколения и судьбы, да, пожалуй, вообще для людей второй половины XX столетия война навсегда осталась важнейшей точкой отсчета, с которой начинается новый этап истории. Оценить смысл и дальнейшие перспективы современного исторического развития без прямого или косвенного учета событий войны и ее итогов было бы просто невозможно. Все сколько-нибудь значительные явления последующей жизни народов, втянутых во вторую мировую войну, так или иначе восходят к этому трагическому периоду.

Писатель Никитин, с его понятием совести, гуманизма, любви к своему народу, не может побороть в себе неприязни к врагам. Другие — могут, по крайней мере, копаются в их душах, пытаясь отыскать нечто человеческое… Для Никитина же немецкие солдаты пришли на нашу землю как поработители, стремящиеся уничтожить цвет нации, перечеркнуть ее историю, ее культуру, — и нет им прощения. В завоевателе превалирует одна черта — равнодушие и ненависть ко всему русскому, поэтому никакого сочувствия к себе он вызвать не может. Никитину непонятны, он не воспринимает и никогда не будет должным образом воспринимать те проявления человеческих черт в фашистском солдате, которые при известных обстоятельствах могут обнаружиться в нем как в сыне, отце, муже.

Высказанные в ходе дискуссии в Гамбурге Никитиным мысли интересны для нас своим глубоким идеологическим и философским подтекстом. Это и широкий взгляд на мир, и страстный протест против извращения человеческой природы, и бескомпромиссное отстаивание социальных, нравственных, эстетических идеалов; это, наконец, высокий пафос поиска истины, служения правде и красоте. Рядом с Никитиным журналист Дицман выглядит довольно-таки невзрачной фигурой, несмотря на всю его словесную эквилибристику насчет «коммунистического оптимизма», отсутствия идеалов и пресловутой свободы западных немцев.

Иные представления о мире, иной масштаб у Никитина. Отвечая на один из колких пассажей Дицмана, Никитин говорит: «Мы знаем ряд истин, но это лишь слагаемые одной и главной. Мы не знаем конечную сумму истин. В противном случае — если бы мы знали о человеке все — не было бы никакого смысла писать книги, заниматься наукой и вести дискуссии, как мы ведем с вами. Человек — такая же тайна, как и мироздание. Об этом думали и тысячи лет назад. Я уверен, что если бы люди завтра открыли все законы мира, а значит, и человеческой души, то движение истории прекратилось бы…» [12, с. 154].

Опыт героической нравственности, приобретенный народом в Великой Отечественной войне, вынесенные из нее уроки подлинного гуманизма помогают главному герою романа «Берег» в его напряженных поисках истины, в постоянной активности жизненной позиции, определяемой стремлением всегда быть в рядах передовых борцов за высокие нравственные идеалы.

Герой «Берега» как бы живет в самом процессе познания, но он не ограничивается размышлениями либо чувственным восприятием мира. Нравственную философию Никитин переносит в сферу деятельного поиска правды. Вот смотрит он на послевоенный Гамбург, его обитателей и хочет понять, что толкало немцев к войне, почему и зачем эти вот благодушного вида люди некогда с такой ожесточенностью и ненавистью пытались поработить народ Никитина. Что заставляло их сделать этот выбор?

«- Кто же в конце концов орал «хайль» и стрелял? — заворчал Самсонов. — Все, оказывается, милые, добрые, прекрасные люди… Кто же стрелял?

Не «кто», наверное, а «почему» и «зачем» — в этом суть».

Это принципиальная поправка. Ибо погиб в этой войне цвет нации, и среди них такие, как Андрей Княжко. В подвиге Княжко, утверждающем высокий гуманизм мира социализма, нашло своё отражение величие народного героизма и трагизм потерь, ценою которых была завоёвана победа, мир на земле.

Стремлением писателя максимально насытить философско-нравственную сферу романа проблемами, идеями, волнующими все человечество, обусловлено введение в произведение многочисленных ретроспекций, таких, как история, случившаяся с Никитиным в Чикаго, как описания Нью-Йорка, Рима, а также подробное воссоздание споров Никитина с Дицманом. В немногих произведениях нашей литературы с такой яркостью и глубиной созданы образы различных представителей современной западной интеллигенции, как это сделано в «Береге».

Избегая обычного в таких ситуациях гротеска, не сглаживая и не выпячивая трудностей нравственного и идеологического порядка, стоящих на пути к взаимопониманию между буржуазной интеллигенцией и советскими людьми, Юрий Бондарев делает успешную попытку проникнуть в сознание лучших представителей этой интеллигенции, чтобы разобраться в ее заблуждениях, равно как и в природе ее критицизма по отношению к сытой бездуховности своего общества. Свежо и мастерски выписанные сцены быта и нравов большого западногерманского города, захлебывающегося в угаре «свободного» предпринимательства и столь же неограниченного материального потребления, вызывают гнетущее ощущение человеческой малоценности в этой пресыщенной благополучной среде. При этом становится очевидным, что сущность бездуховности чрезвычайно многообразна и разнохарактерна в своих проявлениях как в большом, так и в малом, по отношению к человеку, вещам и природе.

Здесь все предваряет, подготавливает, углубляет многозначный образ единого берега, к которому должно прорваться через пропасть человечество. Много вложено в этот образ писателем и прежде всего — наша вера в человека, в его всесильные руки, в его все утончающуюся душу, в его все углубляющийся разум, в то, что хотя он, человек, и не знает всей правды, но упорно и последовательно приближается к ней, стремясь устранить наконец-то раскол на земле, установить гармонию между человеком и человеком, человеком и миром, человеком и вселенной. Бондарев подводит читателя к мысли о том, что перед нравственным выбором стоят не только герои романа, но все человечество должно сделать правильный выбор на пути к миру, добру, гуманности.

Таким образом, Роман «Берег» написан в лучших, непрерывно развивающихся и обогащающихся традициях великого русского реализма, с заметной опорой на Льва Толстого и Ивана Бунина, в явном творческом соревновании, а иногда и в полемике с такими достижениями современной советской литературы, как «Живи и помни» В. Распутина, «И всему роду твоему» К. Воробьева, с лучшими произведениями С. Залыгина, В. Астафьева, В. Быкова, В. Шукшина… Он с новой силой демонстрирует неисчерпаемость художественных возможностей социалистического реализма как творческого метода, романа как всеобъемлющей формы отображения мира и человека.

Изображаемые порознь периоды жизни героя существуют в образной системе романа в тесном взаимодействии, без которого невозможно понять ни сущности драматических нравственных исканий Никитина, ни сложного комплекса идейно-эстетических проблем романа в целом. Автор продолжает творческое развитие традиций реализма Л. Толстого. В романе нашел свое воплощение связанный непрерывными духовными исканиями героев принцип расширяющейся жизненной перспективы, характерной для романов «Анна Каренина» и «Воскресенье».

Однако, роман «Берег», при всей приверженности автора к традиционной манере письма, — произведение остро современное по существу, по проблематике, по внутреннему «нерву». Писатель утверждает здесь современный взгляд на события минувшей войны и — шире — на движение истории, на судьбу послевоенного мира и человека. В «Береге» достигают нового уровня присущие Ю. Бондареву динамика и драматизм воссоздания внутреннего мира героев, стоящих перед мучительным нравственным выбором между жизнью и смертью, предательством и самопожертвованием, жестокостью и человечностью.

ГЛАВА 3. МНОГОЗНАЧНОСТЬ ВЫБОРА И ПОИСК СМЫСЛА ЖИЗНИ В РОМАНЕ «ВЫБОР»

.1 Нравственно-философская проблематика романа, жанрово-композиционное своеобразие

нравственный бондарев писатель

В 1980 году был опубликован новый роман Ю.Бондарева «Выбор», роман многоплановый, сложный, продолжающий поиски и анализ важнейших нравственно-философских проблем. Подавляющее большинство рецензентов рассматривало «Выбор» как шаг вперед по сравнению с «Берегом». Думается, что это мнение, по меньшей мере, спорное. Во-первых, нельзя не заметить, что «Выбор» в композиционном плане в чем-то повторяет «Берег». В одном романе известный советский писатель приезжает за границу, где у него происходит встреча, которая даст импульс к развитию содержания. В другом — тоже известный советский, но на этот раз художник приезжает за границу, где у него также происходит встреча, с которой начинается развитие сюжета. Во-вторых, очень уж похожи Лазарев и Меженин. Сходство между двумя характерами из различных книг одного и того же автора вполне возможно, но тут создается впечатление, будто персонаж перешел из одного романа в другой. Серьезна и значительна одна из главных сюжетных линий романа: жизнь художника Васильева, его творческая судьба, его мысли о назначении искусства, о требовательности мастера к себе. За внешним благополучием и громкими успехами известного живописца обнаруживаются и внутренняя боль поисков, и неудовлетворенность собой, и охлаждение в отношениях с женой, и трагедии дочери. Все это передано жизненно достоверно, но в то же время не покидает ощущение, что это уже когда-то было, где-то об этом читалось. Противопоставление подлинного художника человеку способному, который в административном угаре, в погоне за внешним блеском утрачивает свое творческое «я», превращается в деятеля от искусства, — все это не вызывает ни сомнений, ни возражений, но ведь об этом тоже достаточно много сказано. И даже итоговый тезис Васильева о том, что «искусство призвано сохранять человеческое в человеке», открытием не назовешь. И все же роман интересен, интересен своей философской направленностью, своими новыми, необычными ситуациями и проблемами именно в той части, в которой ретроспективно воспроизводятся события военных лет. Именно здесь мы узнаем, что встретившиеся в 70-е годы в Венеции художник Васильев и преуспевающий рантье Рамзэн не просто знакомы друг с другом. Они друзья с детских лет, они жили в одном доме, учились в одном классе, любили одну девушку. Они вместе пошли на строительство оборонительных сооружений под Москвой, вместе поступили в артиллерийское училище и после окончания его попали на фронт в одну батарею. Именно здесь каждый из героев делает свой нравственный выбор.

Решая проблему выбора, Бондарев ищет новые ситуации, новые варианты ее художественного осмысления, испытывает новых героев. Отмечено, что многие произведения писателя заканчиваются трагически. Но трагизм его романов не противоречит оптимизму как основному принципу искусства. Это трагический оптимизм, благодаря которому «читатели приходят к чувству нравственного очищения и через боль сопереживания, через накал страстей становятся сильнее и богаче, обретают большую глубину чувств» [16, с. 12]. Произведением, заставляющим задуматься над многими проблемами современной жизни, решать их вместе с героями, и явился роман «Выбор».

Характерным для этого произведения является то, что он не дает готовых ответов на вопросы, которые мучают его героев, и далеко не все проблемы находят в нем окончательное решение. Здесь лишь указывается на необходимость решения, на неизбежность выбора.

«Выбор! Что означает в романе это понятие, это слово, ставшее его заглавием? Всю жизнь человек что-то выбирает — пищу, одежду. Но не о повседневном выборе идет речь в романе. Выбор предстает в нем как очень емкое, исполненное глубокого и трагического смысла понятие, как центральная морально-философская проблема, встающая перед героем. Выбор — это проявление в предельно накаленных ситуациях деятельного начала в человеке, его нравственных сил и возможностей. Выбор определяет судьбу человека, он способен перевернуть его жизнь. Это ответственное решение, которое принимают перед лицом совести и перед лицом смерти. Он оплачивается счастьем и несчастьем, жизнью или гибелью», — так объясняет название романа сам автор [14, с. 4].

Идея, управляющая развитием философского романа, обычно как бы растворена во всей его структурной многосложности. Персонажи выражают ее наряду с другими элементами повествовательной конструкции. Отсюда следует, что и понимание главной драматической коллизии «Выбора» непреложно связано с изучением его художественной структуры. В первую очередь — особенностей сюжетостроения, потому что сюжет, как считают специалисты, — это «форма воплощения конфликта и исследование его философского и психологического содержания, история взаимоотношений главных героев и средство раскрытия их характеров, и, наконец, емкая поэтическая формула, строго и точно выражающая гражданскую и эстетическую позицию писателя» [82, с. 8].

К такому, соединяющему идею с формой, изучению своего творчества побуждает исследователей и сам Бондарев. Писатель скептически относится к структурному анализу, если тот оторван от познания смысловой стороны текста. Он прямо говорит, что в таком случае через «структурный метод критика выявляет один лишь скелет романа» [13, с. 155]. Но его не устраивает и другая крайность — глухое невнимание к форме, когда произведение рассматривают поверхностно-тематически, «не проникая в суть формы как выраженной мысли» [14, с. 10]. Бондарев говорил, что «мысль существует и действует, только выраженная в форме», ибо форма — «это другая сторона сущности: то, что снаружи, то внутри» [14, с. 12].

Форма «Выбора» необычайно сложна. Линия сюжетного действия извилиста и непостоянна по направлению. Временами она приобретает как бы параболический вид, уходит далеко в сторону от фабульной магистрали, чтобы затем снова вернуться к ней, принеся с собой некий новый опыт познания истины. Эта линия прерывиста, пунктирна, ее образуют вполне самостоятельные сцены, эпизоды, контрастно отделенные друг от друга и своим содержанием, и своим настроением, и своей стилистикой. Время от времени в повествование вторгаются внесюжетные элементы, еще более усиливающие впечатление причудливой асимметрии.

Однако, на наш взгляд, впечатление это обманчиво. Всем ходом романа у Бондарева властно управляет единая мысль, заветная авторская идея, ради которой, собственно, и «строится все здание произведения». Основную идею писатель ставит превыше всего. «Главное, — признается он, — постоянно чувствовать, во имя чего пишешь, знать, что любишь и что ненавидишь, а, следовательно, за что борешься» [13, с. 13].

Здание «Выбора» построено ради очень крупной, поистине глобальной идеи. Формулируя ее в самом общем виде, можно сказать, что это — идея гуманизма, идея нравственного выбора. Значение ее для Бондарева первостепенно. Он убежден, что все прогрессивное искусство говорит об одном: о борьбе человека за человечность. Однако писатель считает, что любой конфликт художественного произведения «должен быть во времени, отмечен правдой времени, иначе создается лжеподобие ситуаций, противопоказанное литературе как познанию прошлой и настоящей реальности» [13, с. 23]. И поэтому в гуманистической идее его привлек аспект современности, потому что в современном мире идея гуманности, нравственности, включающей в себя понятия добра, человечности, совестливости, становится еще более актуальной. Сейчас, к сожалению, духовный кризис заметно отстает от технического прогресса, а нравственные ценности теряются в житейской суете, мешающей нам помнить о высоком и вечном. Эту же мысль о чрезвычайной важности ответственного отношения к жизни, человеческого взаимопонимания и единения развивает Ю.Бондарев в своих романах.

Идея человечности, идея нравственного выбора в ее современном автору и актуальном в наше время звучании стала в романе «Выбор» ведущей, сквозной, организующей его действие и образующей драматический конфликт.

Действие «Выбора» крепится на основах, не только возносящих гуманистическую идею ввысь, в сферы философии, но одновременно и материализующих ее в живых человеческих характерах, в конкретных жизненных обстоятельствах. Герои не являются носителями истины, они сами заняты ее познанием, проверяют ее жизнеспособность в раздумьях и спорах, в сопоставлении фактов и ситуаций, в столкновениях друг с другом, в мучительном и бесстрашном самоанализе, проходя через сомнения, разочарования, страдания и утраты.

Этот путь напряженного духовного поиска стоит во главе исканий героев. Автор вместе со своими персонажами выясняет общегуманистические проблемы: отчего страдает человек и заставляет страдать других, что сближает, а что разъединяет людей, в чем их надежда, и главное — что заставляет их совершить тот или иной поступок, сделать тот или иной выбор.

Роман открывается сценой, из которой следует, что внешнее благополучие жизни Васильева рушится. В этом крушении ведущую роль сначала играет любовный мотив. Внезапная отчужденность, замкнутость Марии, жены Васильева, заставляет его страдать и мучиться неизвестностью. Однако, этот мотив служит лишь толчком к дальнейшему развитию действия, а затем любовная тема отступает перед другими, более широкими, касающимися уже не только интимного мира героев, но также и их взаимоотношений с другими людьми, их образа мыслей, представлений о жизни вообще, о добре и зле, жестокости и милосердии, о долге перед собой и перед близкими, родными, перед людьми вообще, каждому из героев предстоит нелегкий выбор между жизнью и смертью, между правдой и жизненным благополучием, между поисками смысла жизни и бессмысленным прожиганием ее ради собственного удовольствия. Шаг за шагом герои стараются понять, что случилось с ними, какая беда разделила их, но это познание становится одновременно постижением всего того, что мешает и что помогает человеку быть Человеком.

Начавшись прямо с эпицентра переживаемой героями драмы, роман тем самым как бы говорит, что для него существенны не столько события в их хронологической последовательности, сколько душевные состояния, их смысл, их философия.

Еще в начале 70-х годов Ю.Бондарев, рассказывая о своей работе над романом, заметил, что «эту книгу трудно назвать романом в привычном понимании этого жанра, ибо в нем не будет сквозного сюжета, сюжет — сама жизнь. Действие романа — как бы не ограниченная временем исповедь одного человека, нашего современника, мир его глазами, отношение к этому миру, войне, любви, смерти. Эта книга о поисках смысла жизни через познание истины современного бытия» [13, с. 28].

В «Выборе» все обстоит именно так, за исключением того, что сквозной сюжет в нем все-таки образовался. Его создала логика развития центральной авторской идеи. Сам поиск истины прочертил в романе строгую линию сюжета. Отсутствие событийной последовательности восполнилось прочными ассоциативными связями, глубинной смысловой зависимостью между отдельными частями повествования. И то, что на первый взгляд может показаться фрагментарностью, в действительности объясняется императивной потребностью структуры философского романа в выявлении самых главных, узловых моментов развития сюжета.

Реальное время романного действия в «Выборе» не велико. Оно длится всего несколько дней. И место действия тоже почти едино. Это в основном художественная мастерская Васильева, вне которой он предстает дважды у себя дома, один раз при ночном визите к своему другу живописцу Лопатину, еще раз при поездке в Замоскворечье, на встречу с матерью Ильи Рамзина, и дважды при посещении гостиницы, где жил, а затем покончил жизнь самоубийством Рамзин. И если не считать приезда из-за границы, а затем самоубийства Рамзина, то и знаменательных событий в романе почти не происходит. В основном это встречи Васильева с женой, дочерью, друзьями, коллегами.

Однако, насколько кратковременна и бедна происшествиями эта внешняя сторона повествования, настолько же развернуто во времени, разнообразно по месту действия, богато событиями и пластически выразительно его внутреннее пространство. То пространство, которое наполнено не только подробностями душевных состояний и переживаний персонажей, но и нераздельно спаянными с ними реальными образами, картинами жизни, то и дело всплывающими в беспокойной памяти бондаревских героев. И в этом же пространстве неумолчно звучит и требует своего разрешения однажды сформулированный Васильевым вопрос — центральный вопрос «Выбора»: «Чего же достойны они, люди, — ненависти, лечения, наказания? Кто они, люди? Венцы творения, цари мироздания или раковые клетки на теле земли?» [12, с. 205].

Автор не торопится с ответом, не форсирует художественное решение этого вопроса. Он развивает свою нравственную гуманистическую концепцию издалека, от самых ее истоков. Такова экспозиция «Выбора», представляющая собой предысторию не героев романа, а той идеи, какую они в себе несут.

А. Блок когда-то заметил, что формирование нового человека начинается с тревоги и беспокойства: «Тот, кто поймет, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестает быть обывателем» [5, с. 25].

И хотя это наблюдение поэта касалось совершенно определенной социально-исторической обстановки первых лет революции, своим емким смыслом оно знаменательно перекликается с бондаревской концепцией человека. Имеется в виду, конечно, не разоблачение обывателя, а тот факт, что тревожную обеспокоенность героя правильностью своего бытия художник рассматривает как первый признак его личностной активизации.

Именно с тревоги начинается «Выбор». Ею пронизана вся атмосфера глав, которыми открывается роман. Тревога ощущается уже в том, как резко контрастируют здесь изысканные интерьеры жилища Васильева, словно зовущие к счастливой умиротворенности, и — крайняя сумятица чувств, полный разлад отношений, царящие там в действительности. Сам герой еще далек от того, чтобы в высоком беспокойстве видеть смысл человеческого бытия. Однако он уже одержим этим беспокойством, толкающим его на поиск какой-то высшей правды о себе, о людях, о жизни как таковой. Васильеву еще неясно, что случилось с ним, с Марией, почему с некоторых пор «остроту, прежний интерес его к жизни стало подменять душное беспокойство». Но в нем уже пробудилась потребность не только понять причины случившегося, но и как-то изменить свое существование. Его мысль настойчиво мечется в поисках выхода из тягостного состояния. Временами Васильев вдруг чувствует «смутно и счастливо цепенящее душу» желание куда-нибудь скрыться от внезапно захватывающей его томительной тревоги, «уехать в некий час из Москвы ненадолго, на несколько месяцев, на год, на пять лет, уехать однажды из дома или мастерской, ни о чем не жалея, поселиться где-нибудь на синих вологодских озерах, неторопливо созерцать естественное, первородное…» Но тут же сознает всю нереальность, нежизненность такого новоявленного «толстовства», видит «обман и современную парадоксальность насильственного опрощения».

Так, с самого начала завязывается не только интрига, но и первый узел в цепи нравственных исканий героев «Выбора». Отсюда, собственно, и берет разбег сюжетное действие, от которого затем ответвляются многие и разные боковые линии. Все дальнейшее повествование направляется исследованием причин обозначенной тревоги, что влечет за собой обнажение новых и новых проблем, которые и осложняют и углубляют решение вопроса о человеке, его сущности, об отношении, какого он заслуживает к себе, о его нравственных исканиях.

Связь между отдельными главами и сюжетными «блоками» не хронологическая, а логическая и ассоциативная. Хронология здесь самая произвольная. Из текущего времени действие переносится в предшествующий год, вернувшись назад, уходит в довоенное время, снова возвращается и снова уходит, на этот раз в эпоху Отечественной войны, а оттуда — опять в наше сегодня. Однако логическая последовательность глав самая неукоснительная. Каждая новая отвечает па вопрос, поставленный в предыдущей и одновременно предугадывает содержание последующих. И знаменательно, что во всем этом продуманном сцеплении наиболее важная роль отведена главам-воспоминаниям, которые отличаются не только повышенной убедительностью живописания, но и подчеркнутой сосредоточенностью на самых серьезных, узловых моментах развития центральной идеи романа.

Уже первое отступление в прошлое несет с собой существенное знание, которое поднимает безотчетную встревоженность Васильева на уровень серьезных нравственно-философских проблем и, одновременно, с решительностью проясняет основной конфликт «Выбора».

Первое отступление — это воспоминание Васильева о Венеции, куда год назад он ездил вместе с Марией и где, как ему кажется, и началось столь безжалостно снедающее его теперь «душное беспокойство».

Заметим сразу, что все главы-воспоминания в «Выборе» примечательны тем, что грань между прошлым и настоящим в них почти не ощущается. Время для автора словно едино, и минувшее воссоздается им со всей достоверностью реально существующих, а не подсказанных памятью образов, деталей, вещественных и психологических подробностей.

Венецианское отступление частично относится еще к экспозиционному разделу «Выбора». В нем окончательно определяются основные действующие лица, рядом с Васильевым и Марией возникает фигура Рамзина. Взаимоотношения персонажей психологически конкретизируются. Развивается и общее настроение первых глав. Их тревожность словно бы дублируется описанием зябкого неуюта туманной, дождливой Венеции, где героев встретили «узкие улочки, наполненные шевелящейся мглой до краев».

Вместе с тем в венецианском отступлении многое начинает выглядеть уже по-иному, чем ранее. И в первую очередь — главная конфликтная ситуация. Ее центр явственно смещается в сторону от личной драмы Васильева. Точнее, драма эта перестает восприниматься как по преимуществу сердечная. Ее интимное звучание приглушается. На первый план повествования выходят более общие, нравственно-философские проблемы, среди которых и обозначается проблема нравственного выбора.

Своеобразной интродукцией к художественному исследованию этой проблемы служит спор о человеке и задачах искусства, который завязывается между Марией, итальянским критиком Боцарелли и Васильевым. В этом споре сталкиваются разные мнения, которые выявляют «болевые точки» состояния проблемы нравственного выбора в конце XX века.

Звучат горькие слова о будто бы изначальной склонности человека к низости, патологии, жестокости. «И фашизм, и всякие отклонения сидят в человеке, как палочка Коха, — убеждена Мария. — Что будет с людьми через двадцать лет? Куда они идут? К пропасти?».

Еще безнадежней взгляды итальянца, который с готовностью подхватывает больную мысль Марии, чтобы направить ее против гуманистической миссии искусства. Он и осуждает современных художников Запада за их равнодушие к человеку, и оправдывает их: «Сейчас в мире никому не нужен человек. Говорит о душе только кучка интеллектуалов. Они что-то хотят, и они боятся, поэтому болтают о гуманизме… Но… это боязнь за себя, а не за человека, к которому они очень равнодушны». Еще в средневековой живописи он находит «жестокие, садистские лица», в которых чудится ему «большинство человечества», весь пророчески предугаданный «наш страшный современный мир»: «Что же должен делать талант художника — прощать человечеству кровавые грехи, войны, убийства или сердиться на него? Любовь или ненависть?».

Васильев высказывается за диалектический подход к проблеме человека и человечности, к нравственному выбору. Его позиция как художника определяется тем, чтоб «и прощать, и не прощать», «и любить, и ненавидеть». Он уверен, что искусство — это «самопознание человечества и его самонаказание».

Так вскрывается не только вся сложность, острота проблемы нравственного выбора, но и невозможность разрешить ее умозрительно — каждый из собеседников остается при своем мнении. Теперь эта проблема требует не просто развития, но и познания в таких обстоятельствах, когда она утратит свою отвлеченность, и вопрос о беде и вине, прощении и наказании, любви и ненависти коснется каждого из героев лично, упрется в совершенно конкретные, трудные, противоречивые, запутанные жизненные обстоятельства. Именно в том видится смысл появления в «Выборе» такой фигуры, как Илья Рамзин, чья судьба настолько же драматична, насколько нуждается в проникновении и осмыслении.

нравственный бондарев образ роман

3.2 Система образов романа

Большинство персонажей «Выбора», мучаясь, сомневаясь, переживая, все-таки проходит свой нелегкий, но преисполненный надежды путь преодоления всего, что так или иначе заглушает, искажает, губит человеческое «я», каждый из них рано или поздно становится перед мучительным выбором. Лаконично-емкие формы бондаревского повествования исключают последовательно-описательное изображение духовной эволюции героев. В «Выборе» используются другие, более сложные приемы и средства образного воспроизведения этого процесса.

Ю.Бондарев считает, что «наиважнейшая категория художественной истины — это предельное обострение психологической коллизии, что несет в себе взрыв чувства, нравственное решение на краю смерти или в момент гибели героя» [13, с. 26]. Отсюда обыкновение писателя ставить своих героев, пусть не обязательно в смертельные, но тем не менее в экстремальные, катастрофические ситуации, с помощью которых он и обозначает самые главные вехи развития личности, оставляя все остальное на долю читательского воображения.

Сюжетное действие последовательно и целеустремленно подчиняется не одному лишь утверждению обретенной истины, но и настойчивому приобщению к ней персонажей. Собственно, все, что происходит в «Выборе», — это процесс неуклонного построения «мостов между людьми», преодоления ими безразличия друг к другу, пробуждения в них живой способности сопереживания и сострадания.

Процесс этот нелегкий и нескорый. В нем имеется своя напряженная конфликтность. Это — борьба Добра и Зла в душах самих бондаревских героев, поиск своего пути. Не утихая ни на миг, там совершается высокое и трудное таинство человеческого «возвращения или невозвращения к самому себе», в чем писатель усматривает не только «наивысшее познание героя», но и возможность для него «найти или приблизиться к смыслу трагического XX века» [14, с. 3].

Далеко не всем персонажам «Выбора» дано осуществить этот ответственный акт возвышения над самим собой и, вместе, возвращения к себе как Человеку, к лучшему в своем существе, в своей натуре. Иногда препятствие на этом пути оказывается непреодолимым, сопряженным с чем-то слишком уж закоснелым или наболевшим, прочно укоренившимся в характере, личности. Взгляд автора не минует такой человеческой драмы, становится и строгим и скорбным.

На страницах романа мы встречаемся с администратором Олегом Колицыным. На первый взгляд, у него все благополучно, он занимает «хорошее место» в жизни. Часто принимает зарубежных гостей по роду своей службы, известен в кругу художников. Но он постоянно мучается сознанием того, что предпочел все эти «лавры» подлинному труду художника. Если у него сначала и был талант, то он его сгубил, разменял по мелочам. Это нравственно не состоявшийся человек, ибо занимался не тем, к чему стремится его душа.

Необратимо погряз в суетных страстях Колицын, некогда в юности подававший немалые надежды, но сделавший свой выбор в сторону материального благополучия. И писатель безжалостен к этому персонажу. Как только окончательно выясняется, что преуспевающий делец от искусства («доктор, профессор, секретарь, преподает в институте, мэтр, учит студентов…») навсегда потерял слух к голосу правды, одержим одним лишь тщеславием, завистью к чужому таланту, его портрет приобретает почти карикатурную резкость: «Колицын уже кричал скандально-отвратительно, безудержно, его большая львиноподобная голова тряслась в яростном исступлении, набухшие веки сжимались и разжимались, выкатывая крупные оловянные слезы».

Проблемы выбора так или иначе встают и перед другими героями романа. Изощряется в циничном остроумии режиссер Щеглов, ставя под сомнение все ценное в жизни. Но и под этой маской мнимой веселости скрывается глубоко несчастный человек, панически боящийся смерти. Эта маска — своеобразная защита от посторонних взглядов на его неудавшуюся жизнь.

Сложные проблемы стоят и перед дочерью художника Васильева — Викой. И от того, кто окажется рядом с этой еще не окрепшей душой в решающую минуту, будет зависеть ее жизнь. Могло так случиться, что Вика, поддавшись минутному порыву, покинула бы Родину, а потом, спустя много лет, пришло бы раскаяние. Но через слабости, сомнения, неуверенность она одерживает победу над собой — заманчивая жизнь вне Родины не становится для нее выше этой Родины.

В иных случаях обозначенными оказываются только начала и концы нравственного поиска, а соединяющая их жизненная линия едва проступает в сюжетном действии. Такова история движения внутреннего мира Марии. Она помечена сперва изображением того душевного потрясения, какое переживает героиня, вдруг ощутившая мучительную неправду своей жизни. Затем, опустив почти все дальнейшие перипетии этих переживаний, автор крупно рисует финал, когда Мария, прошедшая через страдания и словно очистившаяся в них, впервые забывает о себе, чтобы проявить сердечное сочувствие мукам Васильева («Глаза ее лучились влажным теплом ему в глаза, вливались, струились выражением вины, тихого запоздалого покаяния…»).

Несравненно более сложным и оттого глубоко трагическим выглядит в «Выборе» другой персонаж, перед которым совсем по иным причинам, но тоже оказался закрыт путь живительного человеческого самовозрождения. Это — мать Ильи Рамзина, чье сердце поражено самым, кажется, тяжким, по мнению Бондарева, пороком — болезненной сосредоточенностью на своих горестях и обидах, неспособностью подняться над ними ради сострадания к тому, кто, быть может, еще более несчастен и обижен судьбой.

Материнскому милосердию автор «Выбора» всегда придавал исключительное значение, связывал с этим чувством свою заветную идею человеческого единения. С глубоким одобрением отозвался он, например, о повести В.Закруткина «Матерь Человеческая». В заключенных там образах «материнской любви, жалости, милосердия», рождающих «среди жестокого мира веру в жизнь», Бондарев увидел бесценный символ надежды, без которой «невозможно перешагнуть провалы и ямы, смертельно разделяющие людей в двадцатом веке» [13, с. 174-175].

Немилосердность матери Рамзина рисуется как крайнее, ничем невосполнимое несчастье этой «железной женщины». Но писатель делает все, чтобы по-человечески понять и объяснить как его истоки, так и последствия. Из того немногого, что говорится в романе о Рамзиной, можно догадаться, какие жестокие беды выпали на ее долю. Сначала гибель мужа, затем новый удар — известие, что сын, в котором сосредоточился весь смысл материнского существования, тоже погиб, бесследно пропал на войне.

Но одновременно нам раскрывается и другое, не менее печальное знание о бондаревской героине. Со всей психологической убедительностью показывает писатель, как безмерные страдания изуродовали ее гордую душу, опустошили некогда доброе сердце, сделали его бесчувственным, неспособным впустить в себя даже сыновнюю беду. Поистине горьковский мотив слышится в этой неприязни Бондарева к самоупоенному страданию. Таково содержание нестерпимо тяжелой сцены встречи Рамзина с матерью после его возвращения из-за границы.

Автор всячески подчеркивает, что для Ильи эта встреча являлась последней надеждой стать если и не до конца прощенным, то хотя бы правильно понятым во всем ужасном, непоправимом, что случилось с ним тогда, в 1943 году. Ради этого, а не только из естественной родственной привязанности к матери, любой ценой и стремился он попасть в Россию («Даже если бы меня расстреляли, я все равно хотел бы увидеть мать»). Ведь одна лишь мать знала его до конца и до конца способна была поверить чистосердечной правде всего, что

мог рассказать он о своих злоключениях. Только ее он готов был впустить в свой внутренний мир, куда, не рассчитывая на понимание, даже лучшему другу закрывали доступ его «не пропускающие вовнутрь ночные глаза». И страстной мольбой о внимании к себе звучат первые слова, с которыми обратился Илья к матери при состоявшейся наконец встрече с нею: «Я все вам расскажу, вы должны выслушать меня, я хочу вам все рассказать». Однако мать оказалась не в силах переступить через долгое молчание сына, не подававшего о себе вестей всю войну и после нее. И самое страшное и безнадежное — сердце матери замкнулось не столько в горе, сколько в обиде. На отчаянную просьбу Ильи выслушать его она смогла ответить словами, полными боли за себя, и только за себя: «За что мне послано такое наказание! Всю жизнь ты прожил без меня, Илюша. И ты мог… без меня где-то жить…». Находясь перед выбором, забыть все обиды, понять и принять своего сына или замкнуться в своей болезненной уязвленной гордости, Раиса Михайловна предпочитает остаться одна, так и не найдя в себе силы простить сына. Эту непреклонную суровость Раисы Михайловны критики почти единодушно рассматривают как факт «материнского возмездия» [33, с. 4] и строгого авторского суда. В материнской отчужденности, действительно, самое тяжкое наказание Илье. Недаром он сам, еще собираясь повидаться с матерью, прямо говорил: «Больше всего боюсь ее равнодушия».

Но нельзя не заметить эмоциональной полифоничности нарисованной писателем сцены. Несостоявшееся прощение блудного сына вызывает не только сочувствие материнскому страданию. Одновременно оно заставляет испытать и боль оттого, что над столь естественными для сердца матери чувствами самоотреченной любви, жалости, милосердия возобладало одно — «не растопленный в душе холодок», «нерастворенная временем обида». И эта боль потому сильнее, что трагическое самоубийство Ильи, последовавшее вскоре после разговора с матерью, предстает как закономерный финал. Человеку, утратившему всякую надежду, ничего другого не оставалось, как уйти из жизни.

.3 Васильев — Рамзин. Проблема нравственной ответственности

Некоторые критики, в частности Чапчахов Ф. [82, с. 5] выдвигают в качестве центрального конфликта «Выбора» как будто бы непримиримую «конфронтацию» двух его главных героев — Владимира Васильева и Ильи Рамзина.

Жизненные пути этих персонажей, действительно, во многом противоположны. Начавшись одинаково, они разошлись потом в разные стороны. Накануне войны оба героя были московскими школьниками, закадычными друзьями, влюбленными в девочку Машу. Когда началась война, оба, набавив себе лет, поспешили на фронт, вместе воевали не за страх, а за совесть. Но дальше дорога Васильева пошла в гору. Он с победой вернулся домой, женился на своей любимой Марии, стал знаменитым художником. Рамзина же постигла самая горькая участь. Он попал в плен к немцам, связал свою жизнь с вызволившей его из концлагеря немкой-горбуньей. А когда война закончилась, уже не решился вернуться на родину. Жил в Германии трагически и несчастно, хотя внешне как будто даже преуспел, стал состоятельным. И уже смертельно больным, через много лет добился возможности приехать в Россию, чтобы умереть и быть похороненным на родной земле.

Однако таков драматизм лишь фабульной истории романа в ее хронологической последовательности.

Что касается сюжета, в котором и находит свое выражение главная коллизия произведения, то здесь все обстоит по-другому, никак не согласуется с версией о «конфронтации» хорошего Васильева с плохим Рамзиным.

Бондарев вообще не принадлежит к числу писателей, которых прельщает задача назидательного противопоставления праведных и грешных. Еще в связи с «Горячим снегом» он совершенно недвусмысленно сказал однажды, что даже такие далекие друг от друга персонажи этого романа, как Кузнецов и Дроздовский, — «не антиподы»: «Никогда не ставил себе целью написать так называемый положительный или отрицательный персонаж» [13, с. 293]. Тем меньше у нас оснований подозревать такую цель в «Выборе», где по сравнению с предыдущими произведениями писателя все, в том числе и конфликты, бесконечно углубленно и осложнено.

Если бы автор «Выбора» имел в виду разоблачение Рамзина как предателя, действие романа должно было бы остановиться где-то в самом его начале, когда становится известно, что Рамзин не геройски погиб на войне, а попал в плен. Однако именно здесь повествование только начинает набирать скорость. И самое примечательное, — чем дальше движется сюжет, тем более несчастной, взывающей к сочувствию и пониманию становится фигура Рамзина.

Как человеческие типы герои эти, действительно, как было уже сказано выше, очень различаются между собой. Художнически эмоциональная натура деликатного, хотя и твердого, Владимира резко контрастирует с дерзким характером Ильи, который всегда был сверх меры честолюбив, резок и прятал свое ранимое «я» под напускной грубостью. Несомненно, разделяет их и ощущение себя среди людей, и общее отношение к жизни. Васильеву, выросшему в благополучной советской семье, к счастью, неведомо то чувство собственной неполноценности, что с детства угнетало Рамзина как сына репрессированного, рождая в нем и повышенное стремление к самоутверждению, и, одновременно, опасную склонность к фатализму.

Однако из всех фактов, событий, сцен, деталей, которые всплывают в военных воспоминаниях Васильева, видно, что никаких принципиальных расхождений с Рамзиным у него не было. Напротив, юноши крепко дружили, и в основе их взаимной привязанности лежало не только общее детство, но и близость умонастроений, чувств комсомольцев 30-х годов с их безграничным общественным энтузиазмом и максималистской этикой. И Васильев, и Рамзин одинаково жаждали героического деяния и были нетерпимы к трусости, верили в справедливость и ненавидели своекорыстие, подлость. Словом, в извечном поединке Добра и Зла оба они до поры до времени находились фактически по одну сторону рубежа, разделяющего нравственную суть этих понятий. Отсюда сходство их реакций на экстремальные жизненные ситуации, требующие полной реализации духовного потенциала личности.

С того момента как в венецианских воспоминаниях Васильева возникает Рамзин и становится известно, что тот не погиб на войне, как все считали, а находился в немецком плену, как только раскрываются некоторые подробности его послевоенного пребывания в Германии, — с этого момента общее отношение к нему определяется недвусмысленно и прямо. Автор предъявляет своему герою строжайший гражданский счет. Он заставляет Рамзина самого бескомпромиссно осудить собственное поведение. Илья не принимает никаких попыток найти оправдание своему пленению. На вопрос Васильева, сам ли сдался он в плен, или же, может быть, немцы силой захватили его, Рамзин отвечает жестко и зло: «Какая разница: „взяли, „попал, „захватили… Пленным не был тот, кто до плена стрелялся, а в плену вспарывал вены ржавым гвоздем, бросался на проволоку с током, разбивал голову о камень…».

Но образ Рамзина вовсе не одноцветен, и тема, которая доверена ему в симфоническом многоголосии «Выбора», внутренне драматична. Она включает в себя мотивы вины, расплаты, но далеко не исчерпывается ими. И роль Рамзина в развитии романа чужда противоборства с Васильевым, точнее — неразличием судеб данных героев подвигается вперед действие «Выбора», формируется его конфликтность.

Когда раскрываются характеры двух молодых людей, нельзя не признать, что нам больше импонирует Илья Рамзин. Это человек, наделенный большой нравственной (да и физической тоже) силой, имеющий свои жизненные принципы, против которых трудно возразить, наделенный твердым характером, призванный и привыкший быть всегда и во всем первым. Когда через короткое время пребывания на фронте молодого взводного Рамзина назначают командиром батареи, нам кажется это закономерным, он больше подходит к этой должности, чем Васильев, чей характер в военные годы проявился слабо. Мы полностью понимаем Илью, когда он идет на конфликт со старшиной Лазаревым, который при прежнем командире пользовался почти неограниченным влиянием и полной властью на батарее.

Рамзин абсолютно прав, утверждая единоначалие, он действует в интересах дела, готов ради этого даже применить силу. Во всем его поведении чувствуется уверенность в себе, именно уверенность, а не самоуверенность, за которой обычно ничего нет. Одним словом, читателю нравится такой Илья Рамзин.

Но вот произошла одна из драматических историй войны. Немецкие танки, неожиданно атаковав, расстреляли батарею, к тому же оставшуюся без прикрытия. Вынужденные отступить, бросить пушки, к которым уже не было снарядов, оставшиеся в живых солдаты и офицеры предстают перед командиром полка.

Следуя художественной убедительности бондаревского письма, принимая во внимание расставленные писателем нравственно-психологические акценты, нельзя не признать, что в создавшейся ситуации и Васильев, и Рамзин сражались не щадя себя, сопротивлялись смертоносному вихрю, насколько хватало человеческих сил. И Рамзин не только не отставал от Васильева, но, будучи всегда «сильнее и упрямее других», проявил и здесь наибольшую отвагу. В тот страшный миг, когда, кажется, уже не оставалось никакой надежды на спасение и контуженный взрывом Васильев был готов расстаться с жизнью, «ждал впивающегося удара в голову и мгновенного провала в темноту», в этот самый миг Рамзин, тоже раненый, продолжал сражаться, стараясь увлечь за собой и своего друга. Васильев хорошо помнит, как «кто-то тяжело упал рядом с ним, затряс за плечо со злобной силой, и вплотную увидел он налитые неистовством глаза Ильи, его искривленный рот, его черные волосы, косо прилипшие к потному виску. Он кричал яростно: — Что лежишь? Подыхать будем?.. Два офицера у орудия — и подыхать? Заряжай! Заряжай! Заряжай, Володька, заряжай!» [12, с. 297].

Одинаково расценили Васильев и Рамзин и свое вынужденное отступление с боевых позиций. Ситуация, в которой они оказались, была из труднейших. Недаром подобный эпизод — «серенькое сырое утро на окраине Каменец-Подольска», «бой с выходившей из клещей немецкой группировкой», гибель трех орудий в «дуэли с танками» — Бондарев и поныне вспоминает как «самый памятный» свой бой, ставший в его творчестве «литературным фактом» [10, с. 22]. Но несмотря ни на что, бондаревские герои с равной убежденностью исповедовали негласное правило войны, не признающее никаких компромиссов, не вникающее в мотивы поступков и требующее одного — умри, но не отступи перед врагом. И еще до того, как им было предъявлено суровое обвинение в нарушении воинского долга, они сами беспощадно осудили себя, хотя отлично знали, что не были ни предателями, ни трусами, и единственное, что было возможно в их положении, — это дать противнику расстрелять себя. Рамзин первым стал корить и себя, и оставшихся в живых батарейцев за брошенные орудия. Едва прорвавшись сквозь вражеское окружение, он «обметал солдат ненавидящими глазами, проговорил задохнувшись: — Значит, бросили орудия? Мы?..» И его не могли разубедить никакие утешительные доводы бойцов, что, дескать, сила была на стороне противника и другого выхода не оставалось («Еще б немного и «хенде хох, битте!»). Он ни в чем не видел оправдания случившемуся и стоял на своем: «Мерзость! — выговорил Илья, и ненависть не угасала в его глазах. — Мерзость, мерзость…».

Такие же мысли одолевали и Васильева: «Что же это? Что же случилось со всеми нами? Почему мы не остались драться в окружении и не погибли там?..».

Но стоит героям предстать перед командиром полка, как происходит предательство и совершается несправедливость. Предает Лазарев, вынужденный в конфликте за влияние на батарее отступить перед Рамзиным, он теперь пытается взять свое. Старшина обвиняет лейтенанта в неумении командовать, в глупых приказаниях, в нежелании считаться с мнением более опытных бойцов, в прямой трусости. Для всех присутствующих при этом разговоре ясно, что совершается подлость, что старшина клевещет на своего командира, предает его, сводит с ним счеты. Думается, что понимает это и командир полка майор Воротюк. Но ему выгодно объяснить неудачу трусостью и нераспорядительностью комбата, прикрыв этим самым собственные промахи, в частности — отсутствие у батареи прикрытия. И снова совершается несправедливость. Рамзин объявлен трусом, отдается жестокий, неразумный приказ: отбить у немцев свои пушки, хотя сам Воротюк прекрасно понимает, что этот приказ невыполним.

Очень часто поведение человека в экстремальных ситуациях свидетельствует об истинной ценности его нравственных принципов. Границы поступка человека — это одновременно границы его патриотизма, без которого немыслим настоящий гуманизм. Выбор, который делает человек в жизни, не только определяет его судьбу, но говорит и о прочности его моральных основ. Делает этот выбор и Илья Рамзин: он сдается в плен «абсолютно целехонек и в полном сознании», как он сам рассказывает потом. В плену он не прислуживал фашистам, не выдавал офицеров и коммунистов, но и не был среди тех, кто «вспарывал вены ржавым гвоздем, бросался на проволоку с током, разбивал голову о камень».

Бондарев нисколько не умаляет ответственности своих героев не только за их поступки, но и за те обстоятельства, которыми фактически провоцируются они. Он считает, что «не одна ситуация делает характер, но и сам характер создает ситуацию, нередко нравственного противоречия, которое преодолевает или не преодолевает персонаж» [13, с. 267.]. И все, что происходит с Рамзиным, начиная от пленения и до самоубийства, случается именно с этим героем, а не, скажем, с Васильевым или еще с кем-нибудь. И горячность, и уязвленное самолюбие, и — особенно — жесткая категоричность Ильи, — все качества его натуры сыграли здесь свою роковую роль.

И все-таки не ради осуждения Ильи написаны военные главы романа. Едва возникает альтернатива «человек — обстоятельства», художник-гуманист решительно становится на сторону человека. Таков марксистский взгляд на человека, не признающий попыток буржуазных идеологов сваливать все беды на природу самой личности. Как пишет современный философ, «социальные уродства и основанные на них личные трагедии нельзя ставить в вину природе. Их источник — неразумные общественные отношения, предполагающие насилие и угнетение, подавление и унижение индивидуума, разрушающие как внешнюю для человека, так и его внутреннюю природу. Конечно, когда «дело сделано», то ломаются, искажаются, извращаются природные механизмы, и тогда на них можно валить все, что угодно» [32, с. 72].

Как видно из текста «Выбора», вовсе не «малейшими» были те «посягательства» на человеческие «права и достоинство», что так болезненно потрясли Рамзина. Не случайно не только крайне самолюбивый Илья, но и лишенный как будто этого недостатка Владимир тоже почувствовал себя настолько мучительно и несправедливо оскорбленным, что «до судороги в горле» не захотел видеть «человеческую плоть» того «скрипучего голоса, который фактически подписал обоим смертный приговор, «вывернув наизнанку» только что пережитое ими несчастье и представив его как нечто «безобразно-позорное, унижающее».

Что руководило выбором Ильи в данном случае? Обида? Нежелание воевать рядом с такими людьми, как Воротюк и Лазарев? Если была обида, то она вполне объяснима и понятна, но разве это может служить объяснением предательства, потому что сдача в плен, осознанный отход от всенародной борьбы были уже первой ступенью предательства. Дальше последовало другое: невозвращение на Родину, женитьба на богатой немке, собственное предпринимательство, превращение в респектабельного господина Рамзэна. Сделан второй выбор. Как могло произойти такое? В обычные логические модели эти поступки не укладываются. Были ли наши представления о принципах Рамзина ложными, обернулась ли его нравственная сила слабостью, не скрывалась ли за внешней храбростью трусость, страх за свою жизнь за свою судьбу — сказать трудно. Автор нам этого не объясняет, и читателю остается только строить предположения.

Нет, все-таки, видимо, не противостоянием ведущих героев «Выбора» определяется драматическая конфликтность этого романа, действительно резко обозначившаяся в его военных главах. И создают ее как раз те самые посягательства на достоинство личности, о которых с такой непостижимой легкостью отзываются иные критики.

Бондарев признается: «Я ненавижу и в жизни, и в своих книгах несправедливость, ложь, равнодушие, предательство, карьеризм» [9, с. 45]. Думается, слова эти полностью относятся к «Выбору». Именно конфликт человека со всем, что мешает ему быть и оставаться самим собой, окончательно выясняется в военных главах как основной. Здесь не Рамзин и Васильев противопоставляются друг другу, а лучшее, истинно человеческое, что есть в них обоих, и — силы враждебные, так или иначе попирающие личность.

Философский смысл романа заключается не только в том, что человек сам определяет свою жизнь, сам делает в ней свой выбор. Очень важна мысль о том, что каждый шаг, каждый поступок рано или поздно отзовутся в жизни. Встреча Рамзина через много лет с Родиной, с друзьями, с матерью, которой он за все эти годы не подал даже знака о том, что жив, подтверждает это. Нельзя согласиться с И. Соловьевой [72, с. 39], которая считает, что «Выбор» — это роман о душевном кризисе Васильева. Это книга о кризисе Рамзина. 3а Васильева мы спокойны, выход он найдет, а вот Рамзину не может помочь ничто. Свою трагедию определил он сам, сделав выбор еще во время войны, когда перед человеком стояла трудная, но важнейшая задача — сохранить в себе человеческое достоинство, гражданственность или поддаться минутному порыву, слабости и перечеркнуть все, что до сих пор было дорого. Возможно, именно поэтому Рамзин у нас вызывает двоякое чувство: с одной стороны мы обличаем его как предателя, с другой стороны нам по-человечески жаль этого одинокого, загнанного в угол человека, потерявшего самого себя.

Нельзя пройти и мимо другого, не менее важного обстоятельства: по мере развития событий меняется и отношение Васильева к Рамзину. При первой послевоенной встрече с Ильей в Москве Васильев прямо и жестко говорит ему, что жизнь навсегда и полностью развела их: «Ничего общего, кроме воспоминаний. К сожалению, Илья». Но проходит время, наполненное не столько событиями, сколько духовным поиском, раздумьями, трагическими известиями, самоанализом, и Васильева обуревают уже другие ощущения. Он чувствует себя виноватым перед самыми близкими ему людьми: перед Марией, перед дочерью Викторией и — перед Ильей тоже: «А почему бы нет, счастливец? Илья попал в плен. Ты вернулся. Маша любила его, а стала твоей женой. Илья серьезно болен, а у тебя только нервы. Но не уйдешь… жизнь не терпит одного лишь цвета удачи. Надо платить за все…» [12, с. 300].

Постепенно, но неуклонно сосредоточивая конфликт на нравственном выборе героев, на идее человека и человечности, Бондарев не забывает о ее сложности. Он старается рассмотреть эту идею с разных сторон и на разных уровнях. Отсюда, в частности, специфическая разностильность его повествования. В конкретно-образную ткань романа время от времени вторгается как бы сама мысль, полноправно и властно управляющая всем ходом действия и углубляющая художественную идею произведения.

Так, после венецианского отступления с его эмоционально насыщенным живописанием характеров и обстоятельств следует глава, возвращающая сюжет опять к центральной магистрали романа, в текущее время и почти полностью отданная одному из характерных для «Выбора» разговоров-диспутов на самые общие и, вместе, острозлободневные темы: об исторической справедливости, счастье, правде.

Написана эта глава строже, сдержанней, однотонней, чем прежние. В ней заметна озабоченность автора поддержанием постоянно высокого уровня духовной атмосферы романа. Видно, что стиль ее подсказан стремлением подчеркнуть нравственно-философский смысл тех вполне конкретных вопросов о взаимоотношениях Васильева, Рамзина, Марии, которые прежде уже были поставлены в «Выборе». Вместе с тем в этой главе явственно ощутим мощный ток «чувственной энергии мысли» художника, стремящегося докопаться до сути явлений и фактов, не удовлетворяясь ни расхожими истинами, ни облегченными решениями.

Бондарев вообще уверен, что всякий «путь познания во второй половине XX века лежит через проблемы сложные, скорбные, через длинную цепь сомнений» [13, с. 143]. И прежде чем отправить в такой путь своих героев, он заставляет их задуматься над реальностью самой истины в условиях современного беспокойного времени.

Автор заставляет Васильева выслушать ядовитые высказывания некоего Щеглова, человека умного, проницательного, но циничного, который «со скользящей легкостью» обрушивает на него целый поток горькой и, увы, в своих частностях легко узнаваемой полуправды о современном человеке и мире, об их прогрессирующем будто бы несовершенстве: «Чем больше люди познают и разрушают вековое, тем примитивнее становятся их чувства… Шекспировским страстям в век пластмассы не бывать уже. Любвишка какая-то бытовая. Ненависть — рыночное недоразумение в очереди за ташкентским луком. Скромность стали считать глупостью и недотяпством, хамскую грубость — силой характера».

Отсюда, кажется, один шаг до крайнего скепсиса, когда сомнению подвергается само существование истины: «В чем истина? В чем? Однозначна ли она? Нет ли в ней прямой и обратной стороны?» Однако в «Выборе» за тезой неизменно следует антитеза, продиктованная строгим алгоритмом философского романа, его острыми повествовательными контрастами. Чем ядовитей щегловское безверие, тем непереносимей оно для Васильева, острее его потребность не только «передохнуть от едкой разрушительности, от потока пропитанных иронией и желчью фраз», но и противопоставить их цинизму свои бесспорные и прочные истины. «Это безумие, мы захлебнемся в море слов, в острословии, в ехидстве над жизнью и погибнем», — возражает Васильев своему собеседнику, испытывая, однако, чувство тревоги, «какое-то беспокойство, как будто случилось несчастье». И романное действие получает тем самым импульс дальнейшего развития уже на новом, более высоком, событийно и психологически развернутом витке сюжета.

Отныне идея гуманизма, идея нравственного выбора начинает словно бы непосредственно реализоваться в самом образе мыслей, строе чувств главного героя «Выбора». Воспоминания, в которые опять погружается Васильев, теперь совсем иные, чем прежние, венецианские. Они не только связаны с другой порой его жизни, но и по сути своей другие. За ними видна не былая Васильевская сосредоточенность на самом себе, на своих переживаниях, но желание во всех подробностях припомнить ту пору жизни, которая может пролить свет на причины катастрофы, случившейся с Рамзиным.

Таким образом, судьбы Рамзина и Васильева не только различны, но одновременно и теснейше связаны между собой. Для Васильева после его венецианской встречи с Рамзиным постижение истинности собственной жизни обязательно пересекается с выяснением существа рамзинской трагедии. И загадка пленения Ильи становится, таким образом, сюжето-образующей в романе, а оба персонажа — и Васильев, и Рамзин — вовлекаются писателем в происходящий на страницах его книги напряженный поиск духовных ценностей, от которых зависит и настоящее и будущее современного мира.

Нет, вероятно, все-таки не здесь, не по гребню водораздела между жизненными судьбами двух главных героев пролегает центральный конфликт «Выбора». Его следует искать на более широких плоскостях романного действия. Тем более что речь идет об особом роде литературы — о явлении современной философской прозы.

.4 Жизненная драма Рамзина

В военных главах наше внимание привлекается к жизненным обстоятельствам, которые не менее властны над человеком, чем он сам над собой.

Роковые обстоятельства, повлиявшие на судьбу Рамзина, показаны писателем как имеющие прежде всего нравственный характер и прямо касающиеся проблемы выбора.

Истоки несчастья, постигшего Рамзина, его внезапно сломленной жизни следует искать в том, как «подозрительно, недружелюбно» были встречены в полку он и вернувшиеся с поля боя его артиллеристы; в том, как, ни во что не вникая, их тотчас обвинили в трусости, дезертирстве; в том, с каким «нещадным равнодушием» вынесли безапелляционный приговор: «Бросили пушки и драпанули, трусы? В пехоту их… А после боя — под трибунал!»; в том, наконец, как людей, «еще помнивших кожей дыхание заглянувшей в душу смерти», поспешили лишить всякого человеческого уважения, говорили с ними, как с преступниками, тоном, пронизанным издевкой и «брезгливым сожалением» («Герои из города Драпова!» «Ах, трусы, трусы!», «Храбришься еще! Интеллигентик мармеладовый! Ух ты, молодец!..»).

Но это еще не все. Тех пехотинцев, которые с таким недоверием и даже презрением отнеслись к попавшим в беду артиллеристам, Бондарев не старается выставить этакими бездушными извергами. В романе подчеркивается обусловленность их поведения напряженной боевой обстановкой, когда со стороны все случившееся могло восприниматься действительно так и только так: «Все выглядело в глазах пехотных офицеров бегством, непростительным спасением жизни ценою брошенных орудий…».

Однако к этой непредвзятой суровости добавляется нечто другое. Это откровенная несправедливость командира полка Воротюка, чей «скрипучий голос», с ходу обвинивший Рамзина с батарейцами в «трусости», так мучительно потряс Васильева.

Отношение Бондарева к Воротюку сложно и неоднозначно. Писатель отдает должное ему как «храбрейшему и исполнительному офицеру». Он не подвергает сомнению законность отданного Воротюком приказа Рамзину любым способом вернуть орудия, оставленные в расположении противника. Командир, обязанный заботиться о воинской дисциплине, по-видимому, иначе и не мог, и не должен был поступить. Однако в поведении Воротюка имеется и нравственная сторона, обнажая которую, писатель убеждает нас, что побудительные мотивы действий военачальника далеко не всегда были безупречны, в результате чего и образовалась губительная для Рамзина «унижающая несправедливость».

Начать с того, что в безудержном гневе Воротюка имелись личные мотивы. Ведь он единственный из всех, кто посчитал артиллеристов трусами, знал, что в действительности их положение было безвыходным. Это он оставил «оголенным» тот участок боя, вовремя «не прикрыв батарею ни взводом, ни отделением пехоты».

По-своему уязвима и та поспешность, с какою отправляет Воротюк артиллеристов на выполнение его практически «невыполнимого приказа». В ней проявилась не столько воинская необходимость, сколько забота о собственном командирском престиже. Доклад Воротюка высокому начальству о гибели артиллерийской батареи помогает как-то оправдать отступление его полка с уже завоеванных позиций. И присутствие живых артиллеристов ставит командира в ложное положение, грозит компрометацией. Оттого и приходит он в такую ярость и не только грубо оскорбляет провинившегося офицера («Выправка у тебя гусарская, а душонка заячья…»), но и отказывает ему в самом праве на жизнь: «Когда бежали от орудий, знали, что вы уже не воины, а мертвецы?». «Нет, живые мы ему не нужны», — безошибочно постигает Рамзин суть гнева Воротюка, смысл его угрожающего вопроса: «Так чья пуля слаще — немецкая или русская?». Здесь каждый из героев делает свой нравственный выбор: Воротюк ценой жизни своих подчиненных спасает свою шкуру, оправдав себя перед начальством, Рамзин делает первый шаг к предательству.

Но и тем еще не исчерпывается объяснение жизненной катастрофы Рамзина. Последним, что предрешило ее, явилась подлость старшины Лазарева. Бывший уголовник, «темный тип», «сволочь мелкая», «гадина», как характеризуют его в полку, он воспользовался случаем, чтобы свести счеты с лейтенантом, ранее преследовавшим его за разнузданность. Лазарев беззастенчиво и грязно клевещет Воротюку на Рамзина, сообщает, будто последний, вместо того чтобы занять выгодную огневую позицию, «с бабой ночку проамурил», а затем, дескать, самолично, против воли бойцов, заставил их бросить орудия и бежать с поля боя.

Эта крайняя низость, встретившаяся на пути Рамзина в самый тяжкий момент, окончательно надламывает его. И дальше жизнь Ильи, «любимцем которой он должен был стать, но не стал», гибельно движется только вниз. Он еще будет надеяться «восстановить к себе недавнее уважение» и кинется спасать брошенные накануне орудия («Если мы вытащим хоть единственное целое орудие, я поверю в счастливую судьбу. Пусть нам повезет, пусть повезет, пусть повезет…»). Но это будет уже не тот горячий, смелый, жаждущий подвигов, уверенный в справедливости Рамзин, каким он был прежде. Это будет другой человек, духовно сломленный, раздавленный, не только потерявший веру, но и утративший спасительное для всякого ощущение себя «великой частицей целого». То самое ощущение, благодаря которому, по убеждению Бондарева, «наш солдат не был сломлен» в годы второй мировой войны.

Как вспоминает Васильев, после «оскорбительного объяснения с майором Воротюком» и особенно после наглой выходки Лазарева Рамзин производил впечатление человека, полностью отчужденного и от себя самого, каким был ранее, и от Васильева, и от всех вокруг. Это был «словно бы незнакомый» Илья, в котором «все стало отчужденным», и «злая, отталкивающая острота исходила от него».

Именно новый, опустошенный, разуверившийся в себе и людях Рамзин и совершает свой роковой шаг. Не в силах спасти орудия и снова, по воле обстоятельств («случилось непредвиденное»), очутившись перед выбором «или — или», он опрометчиво и непростительно предпочитает смерти в бою — жизнь в плену. Дороги назад, к своим, больше не ищет, она для него теперь не существует. Ее намертво закрыли перед ним и Воротюк, пообещавший Рамзину «русскую пулю», и Лазарев, с которым Илья расправился самосудом, не мысля, чтобы подлость осталась неотомщенной, безнаказанной, жила и «ходила победителем по земле».

Из воспоминаний Васильева так и не выясняется, что же именно произошло в том бою, когда Рамзин попал в фашистский плен. Остается в силе прежнее суждение об этом эпизоде, сложившееся еще в венецианском отступлении. Не подвергается корректировке ни тот факт, что пленен был Илья физически почти невредимым («был абсолютно целехонек»), ни то примечательное обстоятельство, что, оказавшись на чужбине, предателем все же не стал («Но у Власова не служил. Хотя вербовали в Заксёнхаузене. В Иностранном легионе не воевал. В военных преступниках и карателях не числюсь»). Все с той же определенностью звучит и мотив расплаты («бессрочно надо платить по счетам…»), неотвратимость и оправданность которой признавалась Рамзиным с самого начала.

Однако, нисколько не продвигая вперед объяснение конкретных обстоятельств пленения Ильи и как бы подчеркивая тем самым, что не в том смысл военных воспоминаний Васильева, автор существенно обогащает наше представление о личности своего злосчастного героя. В результате выясняется, что «липкая тайна» жизни Рамзина гораздо драматичней, чем если бы дело заключалось в обыкновенной трусости или злонамеренном преступлении. Конфликтность романа окрашивается в нравственно-психологические тона. Открывается та истина, что внутренний мир личности не только бесконечно сложен, но и крайне хрупок. И его гораздо легче бывает изуродовать, сломать, чем затем что-либо исправить в чужой гибельной судьбе.

Другой и совершенно особенный тип изображения гуманистической сути человеческого «возвращения или невозвращения к самому себе» являет судьба Ильи Рамзина, какой предстает она в заключительных главах «Выбора».

Здесь писатель как бы подводит черту под всеми мытарствами своего героя, выносит ему окончательный приговор, в котором, кажется, нет ничего обнадеживающего. Со всей очевидностью выясняется, что жизнь вне Родины привела Рамзина к абсолютной катастрофе. Полной мерой расплачивается он за свой ошибочный и недостойный выбор в тех тяжелых для него обстоятельствах 1943 года. Илья предстает человеком, в котором все опустошено. Сама душа его, похоже, сгорела дотла, испепелилась. Эту мертвенность подчеркивают даже внешние детали рамзинского облика — его «воспаленные, ничему не верящие глаза», его голос, в котором проступает какая-то «плоская, лишенная звуковой плоти стылость», его лицо, «с пепельными обводами в запавших подглазьях». И дело тут не только в роковой болезни, которая уже сосчитала последние дни Рамзина. Все сознание персонажа пронизано безнадежностью, страхом перед жизнью и фатальной обреченностью («Страшная штука жизнь… Возможно, мы пылинки в потоке мировой судьбы… Пылинки, поток и… бессилие». Неудивительно, что Рамзин фактически отчужден от мира, от всех людей. Одна Вика еще тянется к нему. Но внимание этой болезненно оскорбленной негодяями девочки основано на чувствах, не менее мрачных и безысходных, чем те, что царят в его собственном сердце. «Трагизм и горечь» Ильи — вот что влечет к нему Викторию.

Однако, лишив своего несчастного героя всякой надежды, сам писатель не теряет ее. Следуя коренной традиции русской литературы, он находит возможным обнаружить некое обнадеживающее начало в самих страданьях этого человека, до конца дней своих не перестававшего мучиться сознанием собственной вины («Простите! — пишет Илья в предсмертном письме. — Простите! Простите!»), искать смысл и правду жизни, терзаться бесследностью собственного существования на земле.

Последнее по-особому важно для понимания нравственного выбора, сделанного Рамзиным, а еще более важно для понимания той роли, которую он играет в жизни других героев. «Можно оставить след, но можно и наследить, хуже всего — пустое место. Стра-ашно это — пу-стое место!». В этих едва ли не последних перед смертью рассуждениях Рамзина выражено не только его запоздалое и горькое прозрение. Одновременно в них и начало нового мотива в романной теме этого персонажа. Мотива, который местами слышался и ранее (венецианское отступление, сцена встречи Ильи с матерью), но в полную силу зазвучит уже после того, как Рамзин уйдет из жизни. Речь идет о той роли, какую судьба Рамзина и, в особенности, его гибель играют в развитии душевного состояния других действующих лиц «Выбора».

В этой связи необходимо отметить важную роль необычайно подробного изображения обстоятельств смерти Ильи, а также его похорон. На фоне общего стремительного ритма романного повествования она может показаться излишней, а крайняя нагота описаний — чрезмерной. Между тем бондаревская обстоятельность продуманна и объяснима в структуре романа. С ее помощью автор не только останавливает, но и задерживает внимание на эпизодах, которые тем самым превращаются из случаев в события. Именно событием и является смерть Рамзина, потому что ее изображение непосредственно обнажает философский план сюжетного действия. «Memento mori!» В пронзительном свете этой суровой и мудрой истины начинает после рамзинского самоубийства резко проявляться человеческая сущность каждого из персонажей, а также достоинство их жизненных принципов.

Рядом со смертью Ильи до конца раскрывается уже не столько праведность, сколько какая-то искусственность суровой непреклонности его матери. В сцене на кладбище, куда Раиса Михайловна, «неизвестно чем обиженная», приезжает отдельно от всех и даже не может выйти из машины, чтобы навсегда проститься с сыном, в этой тяжелой сцене автор безжалостно и жестко прорисовывает такие, говорящие о чем-то безжизненном, детали, как видное сквозь стекло автомобиля «маленькое, безучастное, застывшее в горькой обиде гипсовое лицо» старой женщины, как «клоунски нелепая шляпка моды тридцатых годов», что «траурно выделялась на ее седых волосах».

По-своему меняется и Щеглов. Он еще по обыкновению хорохорится и язвит. Вместе с тем «вроде все пружинки в нем сразу сломались», и сквозь фатовство Эдуарда Аркадьевича стало видно «жалкую и старческую фигурку» одинокого человека, «которому давно за семьдесят».

Дочь Васильева после похорон Рамзина словно бы очнулась от своих бед и обиды на весь мир, покаянно попросила отца: «Па, прости меня за глупость».

Тогда же в Марии любовь восторжествовала, наконец, над ее себялюбием. «Господи, как я тебя люблю», — кажется, впервые говорит она мужу. — «Случись что… и я тоже умру».

Но самые решительные и заметные перемены происходят с Васильевым. Нравственные сдвиги в его сознании и мировосприятии выражаются с почти формулировочной четкостью. Впервые его перестает мучить вопрос о том, «как все случилось» с Рамзиным там, на войне. Теперь важнее становится другое: «Самое главное было то, что ушел из жизни Илья». На смену прежней тревоге в основном из-за неблагополучия собственной жизни приходит озабоченность тем, что вообще в мире происходит что-то неладное, исчезают такие чувства, как «доброта», «вера», «доверие и жалость друг к другу». Перед фактом рамзинской смерти в Васильеве отступает все частное, суетное, преходящее. Мысли его принимают философское направление. Болезненно-личным становится вопрос о том, какие силы в мире могут спасти человечество от бездуховности. И таким выходом представляется не что иное, как единение людей доброй воли.

Именно с этой, очень высокой позиции, отвечающей мироощущению современников космического века, познавших воочию, как мала Земля и как единственна жизнь во Вселенной, с этой позиции вступает бондаревский герой в мысленный спор с самим Достоевским, с его проповедью спасительной Красоты: «Нет, не красота спасет мир, а правда равной неизбежности и понимания человеческой хрупкости каждого. Всех».

Так человечность бондаревского таланта позволяет увидеть нечто светлое даже в безотрадной и до конца, кажется, безнадежной истории Ильи Рамзина. Вопреки горькой убежденности самого героя в абсолютной бесследности своего пребывания на земле («Никакого следа я не оставил после себя на земле») выясняется, что оно все-таки не было таковым. Родина неспроста разрешает исполнить последнее желание Рамзина быть похороненным на московской земле. И суть не только в том, что после войны, находясь в Германии, Илья сумел сделать нечто общественно, граждански важное, оказал «некоторые услуги своей родине». Не менее существенно и другое. Само рамзинское самоубийство, ужасно обнажившее всю полноту душевной муки героя и разбудившее во всех, кто сердцем прикоснулся к его беде, чувство милосердия — это тоже был след, оставленный Ильей на земле.

Гуманное отношение к людям и нравственный выбор — вот, пожалуй, две основные темы, которые беспокоят героев и автора в романе «Выбор». Свои пути к очищению души проходят два главных героя — Илья Рамзин и Владимир Васильев. Наиболее сложной и трагичной судьбою отличается Илья Рамзин. Исходя из того, что об этом новаторском, необычном для советской литературы образе спорят до сих пор, в нашей работе утверждается мысль, что гибель героя, как это ни парадоксально звучит, сродни нравственному деянию, это его путь к самоочищению.

.5 Связь прошлого и настоящего в «Выборе»

Новое параболическое отступление от текущего времени в прошлое, образующееся в кульминационном месте «Выбора», уводит действие в далекие годы военной юности главных персонажей. Так в роман со всей своей необходимостью и естественностью вступает высокая и органичная для Бондарева тема Великой Отечественной войны.

В своих духовных исканиях Васильев мысленно углубляется в ту пору жизни, которая была и остается для него священной, исполненной самой высокой и непререкаемой истинности. Он вспоминает сначала первое время войны, когда вчерашний школьник, не достигший еще призывного возраста, он вместе с Ильей всеми правдами и неправдами добивался отправки в действующую армию. Затем следуют фронтовые эпизоды, в которых раскрывается подробность обстоятельств, сопутствовавших пленению Рамзина. И эта военная предыстория персонажей, упрятанная в середину романа, становится его логическим центром. Именно тут развертывается главное действие, проливающее свет не только на загадку пленения Рамзина, но и на личностные качества этого персонажа, а также на связанную с ним идею нравственного выбора.

За повторяющимся из произведения в произведение обращением Бондарева к теме Отечественной войны стоит беспокойная память писателя-фронтовика. Как и все его сверстники, литераторы фронтового поколения, он живет с сознанием неизбывного долга вновь и вновь рассказывать миру обо всем великом и горестном, что довелось увидеть, пережить в военные годы. И всякого, кто вдруг решил бы, что «с памятью о войне покончено», считает безоговорочно заслуживающим сурового осуждения, как «за предательство всех павших на полях сражений» [13, с. 14]. Поэтому в «Выборе» заметно, как художник отдает все силы своего таланта, чтобы с возможной достоверностью воспроизвести и как бы увековечить правду об ушедшей уже в историю военной поре.

Роман позволяет едва ли не воочию увидеть строгую, словно затаившую дыхание Москву 1941 года: «Нигде в городе не светилось ни одного огня. Мешки с песком баррикадами лежали под окнами первых этажей. Едва узнаваемые, погруженные в холодную темноту улицы, насквозь продутые октябрьским ветром, пахли инеем, недалеким снегом, и везде над головой туго свистело в антеннах на крышах, за которыми в черном небе, загораживая звезды, тенями плавали в ледяных высотах рыбообразные тела аэростатов воздушного заграждения».

Еще более впечатляющими своей безутайной подлинностью предстают нарисованные Бондаревым картины кровопролитных сражений, когда самый звук человеческого голоса «слабо выплескивался из хаоса воющих и скрежещущих» голосов войны, в «огненном месиве» которой, «в скачках пламени и треске, в грохоте, визге, в удушье немецкого тола», оглохнув от выстрелов, «не слыша команд друг друга, почти инстинктивно угадывая попадание трасс, матерясь обезумелыми словами ненависти при всплеске багрового пламени на танковой броне» врага, исступленно и яростно сражались герои писателя, в том числе едва вступившие в прекрасную пору юности Васильев и Рамзин.

Такая бесстрашная подробность и, вместе, почти символическая обобщенность батального живописания — одно из художественных открытий современной «военной прозы», ее страстный антимилитаристский протест от лица писателей, которые испытали на себе и всю безмерную тяжесть, и все бесчеловечье войны.

Однако в «Выборе» памяти о войне принадлежит еще и другая роль, которая не исчерпывается напоминанием человечеству о героике и муках грозных лет России. Имеется в виду исполненная глубокого смысла живая сопряженность минувшего времени с настоящим. Надо заметить, что критика отнеслась без должного внимания к продуманно тесному соседству в последних бондаревских романах военной и мирной темы. Мало того, когда увидел свет еще «Берег», где писатель впервые для себя решительно включил военные ретроспекции в современный сюжет, высказывались даже сомнения в оправданности самого этого структурного приема. «Слои» разных исторических эпох кое-кому показались даже слишком «разноцветными» и «струящимися отдельно», из-за чего, дескать, роман «не достиг органической художественной целостности» [46, с. 476.].

В критических суждениях о «Выборе» как будто уже не встречается подобное механическое расчленение романа на две якобы автономные и неравноценные части. Однако глубинный смысл заключенной в нем памяти о войне, ее значение для развития основной авторской идеи все еще остаются недооцененными.

Между тем для Бондарева всякое путешествие «вверх по реке времени», как сам он именует воспоминания своих персонажей о прошлом, обладают сокровенным нравственно-философским смыслом. Писатель убежден, что «настоящее» в литературе вообще не может быть «оторвано от существенных элементов прошлого, иначе теряются, более того, обрываются нравственные связи» [13, с. 238.].

Бондарев как-то заметил, что его внимание равно распространяется и на войну, и на мир, ибо главной целью является «познание того и другого во имя высшей истины» [13, с. 238]. И такой высшей истиной считает он человечность. Но понятие человечности трактуется им очень широко. По его убеждению, оно «заключает в себе все: мужество, товарищество, любовь, ненависть, смысл жизни, теплоту патриотизма» [13, с. 239.]. Поэтому «высшая истина», ради познания которой герои «Выбора», думая о настоящем, вспоминают свое военное прошлое, эта истина находится в кругу самых крупных и решающих нравственных категорий. Страдание и равнодушие, милосердие и жестокость, самоотречение и гордыня, совесть и подлость — вот какие альтернативы образуют центральную коллизию этого романа. Неудивительно, что память о войне становится в нем не просто ее далеким эхом. Она — неотъемлемая часть текущей жизни. И военные воспоминания персонажей добавляют в образ современности не только свою скорбную краску, но и свое, опаленное огнем, испытанное перед лицом смерти знание о человеке.

Именно в военных главах «Выбора» окончательно формируется его конфликт как глубоко нравственный и никак не укладывающийся в нехитрую формулу конфронтации «положительного» Васильева с «отрицательным» Рамзиным, их полярного будто бы противостояния друг другу.

Здесь необходимо заметить, что гуманистическая позиция Бондарева достаточно высока, глобальна. Пафос «Выбора» направлен прежде всего против войны как главного зла, которое угрожает сегодня человеку и человечности. Таково убеждение большинства современных писателей, в особенности тех из них, кто, подобно Бондареву, на себе испытал ужасы войны «во всей противоестественной сути» ее жестокости. Все они видят свой гражданский долг в том, чтобы неумолчно напоминать миру: «Война — это позор человечества» [26, с. 14]. Оттого батальные сцены бондаревского романа потрясают нас в первую очередь ничем не завуалированным изображением бесчеловечности войны, которая ввергает в свое кровавое месиво миллионы людей, рожденных для мира и счастья, в том числе — совсем еще юных, почти мальчишек, едва достигших семнадцати лет.

Вместе с тем никакая война не является для Бондарева оправданием несправедливости или жестокости. С мужественной прямотой говорит писатель о неизбежной суровости военной обстановки, повелевающей человеку не жалеть жизни своей ради исполнения воинского долга. И тем не менее, чем немилосердней фронтовые обстоятельства, в которых действуют персонажи «Выбора», тем большей нравственной чистоты требует автор от них, тем строже не соглашается ни с какими преступлениями против человечности, тем выше оценивает их нравственный выбор.

3.6 Духовное перерождение Васильева и его нравственные поиски

Говоря о приемах и принципах художественного раскрытия той духовной эволюции, какую претерпевают персонажи «Выбора», нельзя особо не отметить, что для одного своего героя — для Васильева автор делает определенное исключение. В отличие, скажем, от Марии или Рамзина ему предоставлена возможность не только глубоко, но и достаточно полно проявиться в своем нравственном поиске. Гуманистические идеи, к которым он приходит в конце романа, даны в процессе их постепенного формирования, вызревания.

Нелегкий путь к обретению своего «я» у Васильева. С внезапным появлением Ильи рушатся иллюзии любви, искусства как высшего смысла жизни. Иллюзией оказывается вера в дружбу, лучшего друга, память о котором он свято хранил в душе. Привычная ситуация мира расплывается, единственный смысл жизни героя — работа — перестает удовлетворять его. Перед ним встают новые проблемы. Он в муках и колебаниях ищет путь к пересмотру выбора, сделанного им когда-то. Он целиком отдался искусству, отгородился от всего мира, стараясь воплотить в своих картинах вечную красоту, считая, что только она способна спасти мир.

Беспощадный суд совести, который вершит над собой Васильев, пробуждает в нем чувство тягостной вины: эгоизм себялюбца отдалил его от близких ему людей. И расплатой за это становится угроза потерять любимую дочь. Ночью, когда он остается наедине с самим собой, его давит груз мыслей: так ли все? верно ли? в наказание ли Васильеву прибыл из прошлого Рамзин? Погиб он — и не тревожилась память художника. И вот после бессонной ночи в Венеции явился в его уверенное сегодня бывший лейтенант, явился просителем, а оказался предвестником сурового суда — суда памяти. И этот суд оказался для художника очистительным. Часто он старался избегать «траты нервных клеток», жить в своем замкнутом искусстве. Пришло горькое раскаяние за то, что не нашлось времени для отца. Старый, одинокий, он много раз просил у сына дозволение приехать — внучку повидать, картины в мастерской посмотреть — всего лишь на день-два. А его сын занятостью отговаривался, деньги ему переводил, рубашки в подарок посылал, чтоб потом, после смерти отца, получить обратно сберкнижку с нетронутыми переводами и нераспечатанные целлофановые пакеты с рубашками. Не того, видно, хотел от него отец. Но раскаяние пришло слишком поздно.

Художник Васильев ищет новые пути, новый смысл в жизни. За его исканиями — пробуждение предельно обострившейся совести, осознание необходимости нравственного единения людей в этом мире. Совесть подсказывает путь к тому, чтобы вернуть утраченный смысл жизни. Совесть вызывает чувство вины не только перед близкими, но и вообще перед людьми. Она напоминает об утраченных чувствах жалости, сострадания, взаимопомощи. В чем будет новый выбор художника? Видимо, в новом искании правды, истины жизни и обретении ее через боль и страдание, через совесть, через доверие.

Можно ли считать, что содержание «Выбора» сводится к утверждению одной лишь нравственно-философской идеи выбора? Разумеется, нет! Проблематика романа широка, многосоставна. В нем, конечно же, большое и важное место занимает художественное исследование того вопроса, о котором так много уже писали критики, — разные человеческие потенциалы и разные судьбы, поступок и следствие, вина и расплата.

При всем том Бондарев и в этом случае сохраняет верность поэтике философской прозы. Он отмечает только решающие, узловые моменты развития личности, фиксирует одни, так сказать, пиковые, поворотные ситуации. В результате движение внутреннего мира персонажа воссоздается не с замедленной последовательностью отдельных шагов, но в резкой динамике контрастных сдвигов, переломов.

Для достижения этой цели писатель постоянно прибегает к помощи разного рода подчеркнуто условных форм, а также внесюжетных элементов, призванных не столько расширить поле действия, сколько углубить художественное познание диалектики человеческой души.

Одним из наиболее показательных для «Выбора» видов открытой условности являются сны, время от времени включаемые в развитие сюжета. Сны служат едва ли не самыми убедительными и многомерными характеристиками психологических состояний Васильева.

В снах Васильева, в их необычайной тревожности и даже кошмарности по-своему выявляется вся тяжесть его нравственных переживаний. Одновременно в них обнажаются самые сокровенные тайны души, развиваются мысли, в которых бондаревский герой даже не всегда признается себе наяву. Так, в самом начале «Выбора», когда только намечается его драматическая конфликтность, сон Васильева позволяет увидеть этого человека, что называется, до самого дна, попять почти смертельную остроту переживаемого им духовного кризиса, ощутить беспокойную тягость охватившей его безнадежности, от которой он как бы «задохнулся в одиночестве, прощаясь со своей неудавшейся жизнью, которую его друзья считали безоблачной, удачливой, счастливой».

Однако сны в «Выборе» имеют и другое, более широкое назначение. Они служат не только продолжением изображаемой яви, представленной в ее обостренно-условном выражении. В них заключен еще и важный элемент всей структуры романа, самостоятельно и по-своему несущий его основную идею. Е. Сурков первым обратил внимание на структурную роль снов Васильева, увидев в последнем из них как бы предложенный самим автором «ключ для понимания художественной структуры» его романа, где так же, как и в этом сне, «все отражается во всем — не однозначно, а многоступенчато, познается в истинной своей сути и ценности только через острейшие противоречия движущейся и ни на чем не замыкающейся мысли писателя» [73, с. 4].

Но структурная роль Васильевских снов не ограничивается почти зеркальным отражением лишь одних стилевых особенностей романа, его сложной неоднозначности, многоступенчатости. Стоит сравнить сновиденья Васильева в начале и в конце, чтобы открылось, как последовательно и целеустремленно отражают они и саму центральную идею романа — настойчивое и страстное утверждение человеческого взаимопонимания и единения в мире, основанном на принципах социальной справедливости и высокой нравственности.

Фантастико-символическая природа снов позволяет автору показывать развитие этой идеи крупно, значительно, масштабно, без ненужной в философском романе хроникально-бытовой подробности. Тем самым писатель приобщается к одной из коренных традиций русской прозы, по-разному претворенной в произведениях многих ее великих мастеров. Вспомним хотя бы вещие сны в романах Л. Толстого и М. Шолохова.

Путь духовной эволюции Васильева, отраженный в его сновидениях, предстает как движение героя от безотчетного страха перед чем-то, что ощущается как некая «опасность и предупреждение» («но какое предупреждение, какая опасность, нельзя было выяснить»), к совершенно иному, осмысленному, зрелому состоянию души. Сон, который видит Васильев в конце романа, пронизан уже не только страхом, но и чувством собственной ответственности за все страшное, нечеловеческое, что есть в жизни. Е. Сурков справедливо пишет, что в этом сне дан «как бы сгусток тревожных и требовательных раздумий писателя о нашей общей ответственности перед лицом обесчеловеченных сил, готовящихся «сделать затаенное», «страшное» и с самим Васильевым, и со всем миром» [73, с. 5]. Однако к сказанному необходимо добавить, что ответственность, о которой беспокоится Ю. Бондарев вместе со своими героями, отличается особенным, действенным характером. Она подразумевает не простое отстранение от всего «обесчеловеченного», но и долг разобраться в нем, понять его истоки и суть, прежде чем вынести свой приговор. В своем беспокойном сне, за перипетиями которого без труда угадывается параллель Рамзин — Васильев, главный герой «Выбора» мучительно ищет «разумное» в привидевшемся ему образе существа, у которого на месте лица — «затемненное удлиненное пятно с выражением немой угрозы». И в его сознании возникает неожиданная мысль о возможной своей вине перед ужасным фантомом: «Кто объяснит, почему так безумны, так тяжелы были его шаги за стеной, его мычащие вскрики не то угрозы, не то страдания, его резиновый отвратительный шелест плаща! Я боялся помочь ему, он был чужим мне, значит, я виноват перед ним». В этих словах слышится не только болезненное самобичевание личности с обостренной совестью. В них еще и открытие, что не должно существовать человека с «темным пятном» вместо лица. Самое страшное для Васильева отныне — это незнание ближнего, кем бы он ни был. «Но кто он, человек с темным пятном вместо лица, — мой враг, убийца, преступник или святой, нераспознанный брат?».

Автор еще заставит своего героя сомневаться в обретенной им истине и даже вообще в существовании единого смысла бытия («И все-таки я хочу понять: есть ли единый смысл жизни? И есть ли единый смысл смерти?»). И тем не менее гуманистический сдвиг умонастроений, столь резко обозначившийся в последнем сне Васильева, остается итоговым событием всей романной истории главного героя «Выбора».

Большую роль в понимании нравственного поиска героя играет сцена разрушения дома, свидетелем которой становится Васильев. Она недаром помещена в главе, повествующей о встрече Ильи Рамзина с матерью, когда окончательно выясняется гибельный разрыв этих двух родных друг другу людей. В ней по-своему, косвенно выражается пронизывающая всю эту главу авторская мысль о святости человеческой, исторической памяти и духовных ценностей, в ней заключенных. «Неужели прошлое не останется, и никто ничего не будет помнить?» Этим трудным вопросом мучается Васильев, с отвращением глядя «на тупо и грузно раскачивающийся перед исковерканной стеной шар». Но притом его терзает и всякая «разрушительная дьявольщина», в каком бы обличье она ни выступала. «Плотный звук» стального шара, разбивающего остаток фасада, напоминает ему «удары танковых болванок в кирпичную стену», как было когда-то на войне, возле крепости, атакуемой немецкими танками. Они же заставляют его с болью думать не только об уже «несуществующем дворе» своего далекого и навсегда ушедшего прекрасного детства, но также и «об Илье, о Раисе Михайловне», их печальной разобщенности, а еще — «о тщете человеческих усилий сохранить себя во времени». И как раз эта, столь опосредованно раскрытая философическая устремленность нравственного поиска Васильева еще задолго до конца романа знаменательно отмечает определенный этап духовного роста бондаревского героя, начало его возвышения над самим собой прежним, обеспокоенным в основном личным своим душевным дискомфортом.

«Одной из ключевых сцен» [63, с. 6] справедливо называет О. Михайлов, например, эпизод на кладбище, когда Васильев, возвращаясь с похорон Рамзина, сталкивается с встречной похоронной процессией. В этой, уже близкой к финалу и крошечной по размерам сцене, занимающей всего половину страницы текста, происходит событие, действительно, наиважнейшее для всего повествования. Именно здесь воочию раскрывается перелом в душе Васильева. Бондаревский герой по существу впервые начинает видеть мир не просто острым взглядом художника, но и глазами человека, способного к состраданию и сопереживанию чужой, вовсе не касающейся его лично беде. «Васильев ощутил все», — замечает автор, показывая, как тот улавливает в облике похоронной толпы ее скорбные приметы: и то, как, неся детский гробик, «тихой раскачкой шагал невысокий парень без пальто, в новом стальном костюме»; и то, как рядом с ним шли молодые люди «с неизвестно для чего взятыми сюда, на кладбище продуктовыми сумками»; и то, как в центре толпы «безголосо и дурно рыдала» некрасивая женщина, которую «неловко вел под локоть пожилой мужчина в ватнике». Однако одновременно выясняется, что Васильеву внезапно стало близким, понятным и даже родственным то горе, которое было написано на лицах случайных встречных. Он испытывает удивительное и просветляющее его чувство общности с этими совсем незнакомыми людьми. И, самое главное, наконец постигает ту высокую нравственную истину, которую так напряженно и мучительно все время искал. Имя ее — человечность: «Васильев вдруг испытал такую родственную, такую горькую близость с этим потрясенным светловолосым парнем, с этой некрасивой, дурно плачущей молодой женщиной, со всеми этими обремененными авоськами людьми на дороге, как если бы он и они знали друг друга тысячи лет, а после в гордыне, вражде, зависти предали, безжалостно забыли одноплеменное единокровие, родную простоту человечности».

Бондаревская система художественных доказательств отличается своеобразным характером. Писатель не приемлет абсолютных истин. Он уверен, что «как бы предельно ни было познано явление жизни, всегда остается нечто загадочное, запредельное, рождающее у читателя волнение и вопрос «почему?…» [13, с. 32]. Эта внутренняя свобода текста, его не скованность никакой догмой, схемой является одной из неотъемлемых особенностей «Выбора». Авторская мысль здесь поистине живет, пульсирует, ставя перед собой вопросы и отвечая на них, чтобы снова и снова ими же задаваться. Тем не менее, романом, несомненно, управляет строгая логика, которая и ведет читателя сквозь все лабиринты авторских сомнений, самопроверок к неким заветным для художника выводам. Поэтому в повествовании Ю. Бондарева всегда имеются совершенно четко определенные начала и концы у многих развиваемых и утверждаемых писателем идей.

Такие фиксирующие точки есть на дистанции, пройденной Васильевым в его нравственном поиске. Начало ее обозначено на первых страницах романа, когда герой искал душевного равновесия в бегстве от всего и вся в «далекое от Москвы, шума и суеты убежище». Конец — в альтернативном стремлении Васильева ощутить уже упомянутое «одноплеменное единокровие» с людьми, познав «родную простоту человечности». Можно обнаружить внутреннюю перекличку и между отдельными, как бы случайно мелькнувшими в повествовании образами-символами, которые в действительности тоже соединяют полюса развивающейся в «Выборе» концепции нравственного выбора героев. Вот в самом начале романа над головами совсем юных его героев, еще ничего не ведающих об уготованных им судьбою испытаниях, горят «лихорадочным огнем» две крупные звезды, воинственные Марс и Юпитер. Но заканчивается повествование, и в последнем абзаце писатель опять упоминает о звездах. Только теперь уже не видно тех прежних, недобрых, агрессивных светил. На мокром от первого мартовского дождя стекле Васильеву светит другая, «зеленая весенняя одинокая звезда», звезда красоты и человеческой любви.

Насколько смутна, тревожна и даже беспощадна проблема нравственного выбора, стоящая перед бондаревскими героями в начале их романного существования, настолько же определена она в его конце. Развязкой драматического конфликта «Выбора», воспринятого многими критиками как конфронтация Васильева и Рамзина, служит финальная сцена, в которой противоположность жизненных судеб этих героев не мешает автору поставить их рядом. Роман завершается еще одним, последним воспоминанием Васильева, где высоко над всем, что разъединило его с Рамзиным, поднимается непререкаемая для каждого из них истина о невозможности сделать «второй выбор» их юности, когда им обоим впервые открылся «прекрасный смысл всего мира — в бессмертии фиолетовых студеных вечеров в Замоскворечье и юной, бессмертной прелести Марии». Именно здесь до конца проясняются полюса Добра и Зла, создающие в произведении конфликтную напряженность. Всему жестокому, горькому, мучительному, что выпало на долю персонажей, торжествующе и страстно противопоставляется немеркнущее очарование жизни, которая каждого из нас зовет к тому, что отвечает «истинному смыслу нашего существования: к естественному исполнению своих скромных и вместе великих обязанностей перед «собой, перед другими и обществом» [14, с. 4].

Поднимаясь до патетики и «опускаясь» до описания быта, обращаясь к языку символов и используя стилистику хроники, Ю.Бондарев в своих произведениях все более полно открывает правдивую картину бытия сражающегося народа. Будучи следствием многих исторических и общественно-политических причин, война возбудила многие политические, нравственные, психологические процессы, происходящие в послевоенном мире. Поэтому воссоздаваемый в книгах Бондарева ход событий войны неизбежно проявляет и общие исторические закономерности, и частные особенности человеческой жизни.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Благодаря ясному, непоколебимому гуманистическому пафосу бондаревская проза стала самобытным явлением в советской литературе, причем явлением не статичным и на каком-то этапе исчерпавшим себя, а беспрестанно развивающимся, обогащающимся, открывающим все новые грани человеческого бытия на поистине неисчерпаемом материале, лаконично именуемым «человек и война».

Уже в романе «Горячий снег» убедительно и наглядно проявилась расположенность бондаревского таланта к укрупненно-лаконичному изображению мира. Рядом с великолепной батальной живописью, отличающей и прежнее творчество писателя, здесь раскрылась его способность воссоздать и общую картину великой и грозной войны.

Однако в полную силу как художник-мыслитель и мастер лапидарного повествования Бондарев показал себя позднее, когда вышел его роман «Берег».

Здесь впервые в круг интересов автора самостоятельно вошли крупные нравственно-философские проблемы, такие как совесть, честь, сострадание, любовь, ненависть, расширились пространственные горизонты. Местом действия стала не только Россия, но и Европа. Военная тема утратила былую суверенность, подчинилась решению актуальных вопросов духовной жизни современного мира.

И весь разнообразный материал, вся многослойная проблематика уместилась в пределах небольшого по объему романа, чему немало способствовала глубокая содержательность самой его структуры.

Как мы видим, найденная в «Береге» романная форма не превратилась в нечто эпизодическое. Новый роман «Выбор» заметно близок к «Берегу» по всем своим параметрам. В нем та же философичность проблематики, напряженная духовность общей атмосферы, взыскующая озабоченность героев высокими истинами правды, добра, справедливости. И те же во многом структурные особенности: подчиненность сюжетного действия не столько развитию событий, сколько движению идей, соединение крупного и общего планов, большая функциональная роль разного рода внесюжетных элементов, свободное перемещение повествования во времени и пространстве.

Все предстало лишь еще более развитым, словно подчеркнутым. Усилился драматизм характеров и положений. Повысилась их сложность, неоднозначность, резче пролегли контрастные тени между отдельными частями и компонентами.

Создается впечатление, что тем самым автор словно подтвердил и утвердил проблематику и структуру «Берега» как некую принципиально важную для него художественную систему.

В романах «Берег» и «Выбор» философствующие и «любвеобильные чудаки» Юрия Бондарева думают о том, что объединяет нации и народы в годы опасности и кризисного состояния общества. Они не теряют надежду на спасение. Таким образом, по существу мы имеем дело с философско-интеллектуальной романной трилогией о глобальной, планетарной общности людей Земли, о её будущем. Герои Ю.Бондарева, ощущая себя «жертвами безжалостных весов жизни», приходят к жизненно важному выводу, хотя и совсем не по Ф.М. Достоевскому: «Нет, не красота спасёт мир, а правда равной неизбежности и понимания человеческой хрупкости каждого. Всех. Не сила, а трагическая слабость всех перед смертью. И здесь ничто не поможет. Ни талант, ни слава, ни положение. Ничто…» [12, с. 397].

Пожалуй, эти простые, понятные и как бы сами собой разумеющиеся истины и составляют мудрые пророчества писателя-гуманиста и философа Юрия Бондарева. Эти истины вновь стали художественной сверхзадачей в произведениях последующих лет. Бесспорно и безусловно одно: в литературном процессе 80-90-х годов тема нравственного выбора, перед которым стоит каждый человек, как никогда актуальна. А в романах Ю.В.Бондарева эта тема вышла на уровень осмысления глобальных проблем, так как речь идет о роли традиционных исконно-христианских ценностей в спасении всего человечества, всей земной цивилизации.

В его произведениях показана сложность человеческой природы, неоднозначность психологических проявлений личности, возможность свободного выбора между добром и злом, особо остро звучит проблема нравственного выбора героем своего места в жизни. Художественные открытия Бондарева связаны с новым ракурсом воззрения на мир, с новыми типами героев, которыми, несмотря на сложный комплекс переживаний, сомнения, нелегкий путь самопознания, овладевает горячая вера в свое дело. Писатель воссоздает многослойный и неоднозначный процесс духовных исканий современника, которые выступают как самая жгучая и острая потребность эпохи. Бондарев испытывает человека на прочность. Он пишет жизнь, как она есть, признавая за ней достоинства и недостатки, каковы ей присущи. Поэтому столь пронзительно звучат его слова: «Я стараюсь помнить, что литература — это великое переселение из мира внешнего в мир внутренний, что ей дано проводить всеобщую ревизию совести, порицать мировой порок безразличия друг к другу, жестокость, алчность, варварское соперничество с самой природой, которое ведет к гибели природы и человека не только физически, но и через сознание собственной вины» [12, с. 124].

Произведениями, которые раскрыли Бондарева как художника, мыслителя, размышляющего над нравственными аспектами человеческих поступков, и стали романы «Выбор» и «Берег». Они явились для писателя в полной мере обретением всего того, что переполняло его творческую память. Бондарев пытался определить, что же движет человеком при выборе определенного решения, от которого зависят сотни человеческих жизней.

На войне выбор обострен предельной сжатостью времени и дорогой ценой, которую приходится платить за подвиг, что находит наглядное подтверждение во всем творчестве писателя. Но в этих романах ситуация, концентрирующая в себе нравственную проблематику, осложняется за счет выхода творческого прорыва писателя к таким проблемам современности, которые, по мнению автора, завязаны в ситуации военного времени. Вот почему война и современность в художественном мире Ю.Бондарева представлены в нерасторжимом единстве. С этой точки зрения проблемно-тематическая и жанрово-стилевая общность «Берега» и «Выбора» очевидна.

В данной работе рассмотрена постановка и решение проблемы нравственного выбора героев двух романов Ю.Бондарева. Писатель затронул актуальную проблему как своего, так и нашего времени. Для него важно было выяснить человеческую сущность в предельных ситуациях войны и современности.

В результате проведенного исследования можно прийти к выводу, что человек не сможет выбрать правильное решение, если в нем нет гуманного отношения к окружающим, если нет заветной цели, к которой он стремится, постигая истину жизни, если в нем нет памяти-прошлого и памяти-будущего, если он не считает себя ответственным за судьбу всего мира в целом.

Произведения писателя, ставшие предметом литературного исследования, продолжают свою жизнь во времени. Боль за человека, ответственность за него, которую начал писатель в восьмидесятые годы ХХ века, находят отражение в русской литературе сегодняшнего дня.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Агеносов В. Художественный мир философских романов Ю. Бондарева. // Советская литература и воспитание общественно активной личности. Межвуз. сб. науч. тр. — М., 1988.

Апухтина В. Современная советская проза (60-70-е годы): Учеб. пособие для филол. фак-тов. ун-тов. — М., 1984.

Баринова Е.И. Обсуждение романа Ю.Бондарева // Вестник московского университета. Серия 10. — 1993. — № 4.

Белая Г. А. Художественный мир современной прозы. — М., 1983.

Блок А. Собрание сочинений. В 8-ми томах. — М. — Л., 1962. — Т. 6.

Богатко И. Истина в человеке: о творчестве Ю. Бондарева //Москва. — 1983. — №10.

Бондарев Ю. «Мир спасет слово» /беседовала В. Оберемко // Аргументы и факты. — 2006. — № 18.

Бондарев Ю. Быть справедливым к великому прошлому. // Советская Россия. — 1980. — 9 мая.

Бондарев Ю. В. О себе / Ю. В. Бондарев // Советские писатели: автобиографии. Т. 5 / сост. С. Колов. — М., 1988.

Бондарев Ю. Записки по поводу….(Размышления русского писателя Ю. Бондарева о современном развитии литературного процесса) // Молодая гвардия. — 1992. — №10.

Бондарев Ю. О настроении, сюжете и языке // Вопросы литературы. — 1959. — №11.

Бондарев Ю.В. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 3. — М., 1979.

Бондарев Ю. Поиск истины. — М., 1979.

Бондарев Ю. Выступление на VII съезде писателей СССР //Литературная газета. -1981. — 8 июля.

Бочаров А. Г. Человек и война. — М., 1978.

Бровман Г. Гражданственность автора и героя // Москва. — 1963. — № 6.

Будни и эпос войны (Заметки о прозе Ю. Бондарева)//В кн.: Леонов Б. Духовный арсенал народа. — М., 1982.

Бузник В.В. След на земле. О нравственной философии романа Ю.Бондарева //Русская литература. — 1989. — № 3.

Бузник В.В. Память войны (Из писем читателей к Ю.В. Бондареву) // Русская литература. — 1995. — №3.

Бузник В.В. Перечитывая заново (О ранней прозе Юрия Бондарева) // Литература в школе. — 1995. — №3.

Вахитова Т.М. О творчестве Юрия Бондарева // Литература в школе. — 2005. — №6.

Горбунова Е. Проблемы выбора и вины: к спорам вокруг романов Ю. Бондарева //Октябрь. — 1988. — №5.

Горбунова Е. Юрий Бондарев. Очерк творчества. — М., 1989.

Гусев В. Испытание веком // В кн.: Гусев В. Рождение стиля. — М., 1984.

Дружинин В. В мирные дни // Новый мир. — 1958. — №2.

Дудин М. Каин продолжает убивать // Литературная газета. — 1982. — 10 ноября.

Дудорова Л. Нравственный потенциал человека. (Современная повесть о войне) // Литература в школе. — 1967. — №3.

Духан Я.С. Великая Отечественная война в прозе 70-80-х годов. — Ленинград, 1982.

Ершов Л. Судьба и право на выбор.// В кн.: Ради жизни на земле: лит. крит. сб./ Сост. В. Лавров и А. Пикач. — Л., 1986.

Ершов Л. Эхо войны и память сердца: О творчестве Ю. Бондарева // Звезда. — 1984. — №3.

Жданов Н. Заметки о рассказах. // Известия. — 1953. — 22 августа.

Жданов Ю. Мощь и действенность разума // Коммунист. — 1982. — № 18.

Жуков И. Испытание жизнью // Комсомольская правда. — 1980. — 13 декабря.

Журавлева А.А. Писатели прозаики в годы великой Отечественной войны. — М., 1978.

Золотусский И. Материал и мысль. Заметки о прозе Ю. Бондарева // Литературная газета. — 1969. — 26 ноября.

Золотусский И. Час выбора. — М., 1976.

Иванова Л. В. Современная советская проза о Великой Отечественной войне. — М., 1979.

Игнатова Е. О художественном своеобразии романа Ю. Бондарева «Выбор».// Сб. науч. трудов. — Алма-Ата, 1985.

Идашкин Ю. Грани таланта: О творчестве Юрия Бондарева. — М., 1983.

Идашкин Ю. Постижение подвига: Рассказы о творчестве Ю.В. Бондарева. — М., 1980.

Идашкин Ю. Юрий Бондарев. — М., 1987.

Ильин А. Особенности поэтики романа Ю. Бондарева «Выбор».// Материалы 5-й науч. меж вуз. конференции. 1985 г. — Томск, 1987.

Караганов А. Советский образ мышления и действия // Советский экран. — 1965. — №5.

Карлин А. Ответственность памяти (О творчестве писателя Ю.Бондарева) // Октябрь. — 1974. — №3.

Ковский В. Литературный процесс 60-70-х годов. — М., 1983.

Ковский В. Роман и современность (проблемы развития жанра). — В кн.: Советский роман. — М., 1978.

Кожин А.Н. Слово о великой победе // Русская речь. — 1991. — № 3.

Коробов В.И. Юрий Бондарев: Страницы жизни, страницы творчества. — М., 1984.

Кузнецов М. Пути развития современного романа. — М., 1961.

Лейдерман Н. Испытание на человечность // Литературная учеба. — 1999. — № 3.

Кузнецов Ф. Берег человечности. // В кн. Литература Великого подвига. Великая Отечественная война в литературе: Вып. 3. — М., 1983.

Кузьмичев И. Герой и народ. — М., 1973.

Козьмин М. Книга тревоги и надежды // Литературная Россия. — 1981. — 2 января.

Лавров В. Человек. Время. Литература. — Л., 1981.

Ланщиков А.В. Еще раз о романе Ю.Бондарева «Игра» // В кн.: Ланщиков А.П. Ищу собеседника: О прозе 70-80-х годов. — М., 1988.

Ланщиков А. Тревоги наших дней //Литературная газета. — 1981. — 13 мая.

Лапшин М. О друзьях-товарищах, о боях-пожарищах: Заметки о военной прозе Ю. Бондарева // Советский патриот. — 1978. — 29 января.

Лейдерман Н. Современная русская литература: В 3-х кн. Учеб. пособие. — М., 2001.

Макшина В. Г. Бондарев Юрий Васильевич // Русские писатели. ХХ век: биобиблиографический словарь. В 2 ч. Ч. 1. А — Л / ред. Н. Н. Скатова. — М., 1998.

Мансурова А. Роман Ю. Бондарева «Горячий снег» и его место в школьной филологической науке // Вопросы литературы. — 1978. — №3.

Михайлов О. Ю. Бондарев. — М., 1976.

Михайлов О. Страницы советской прозы. — М., 1984.

Михайлов О. Для жизни ты живешь // Советская Россия. — 1980. — 30 ноября.

Михайлов О. Тайна души. Психология характеров в романе Ю. Бондарева «Выбор» // Литературная учеба. — 1981. — № 5.

Муриков Г. Дневник души. (Заметки о современной лирико-философской прозе Ю. Бондарева, В. Астафьева, Ф. Абрамова, В. Белова) // Литературная Россия. — 1982. — № 45, 5 ноября.

Огрызко, Вячеслав. В бой идут одни старики // Литературная Россия. — 2005. — 25 ноября.

Петелин Г. Раздумья над методом и стилем // Дон. — 1966. — №8.

Перова Е.В. Повесть Ю.В. Бондарева «Батальоны просят огня» // Литература в школе. — 2006. — №5.

Позволяев В. С чего начинается Родина // Труд. — 1981. — 25 января.

Романенко В. Даль лирической прозы. (О цикле рассказов «Страницы из записной книжки» Ю. Бондарева). // Литературная газета. — 1976. — 17 ноября.

Семенов В. Любовь и пророчества Юрия Бондарева // Красная звезда.

1995. — 5 мая.

Степанян А. Школа гражданственности // В кн.: Литература, искусство и формирование личности в социалистическом обществе. — М., 1974.

Сурков Е. Идеи и люди // Правда. — 1981. — 27 июля.

Творчество Ю.В. Бондарева в русской литературной критике // Вестник МГГУ им. М.А. Шолохова. — 2008. — №3.

Топер П. М. Ради жизни на земле. Литература и война. Традиции. Решения. Герои: Монография. — М., 1985.

Урнов Д.М. Доигравшийся герой // Урнов Д.М. Пристрастия и принципы: Спор о литературе. — М., 1991.

Утихин Н. Цена выбора: о социально-философских романах Ю. Бондарева // Север. — 1985. — № 9.

Федь М. Н. Художественные открытия Бондарева. — М., 1988.

Филиппова М. Нравственно-философские искания героев трилогии Ю. Бондарева («Берег», «Выбор», «Игра»). // Дисс. …степ. канд. филол. наук. — М., 1990.

Хватов А. Мера гуманизма и народности (О шолоховских традициях в творчестве писателя Ю. Бондарева) // Звезда. — 1974. — №3.

Чапчахов Ф. Цена выбора // В кн.: Литература и современность. — М., 1982.

Чапчахов Ф. Цена выбора // Литературная газета. — 1981. — 1 января.

Эльяшевич А. Литературные герои пятидесятых годов // Наш современник. — 1961. — №3.

Урок литературы и истории в 11 классе на тему:

«Сталинградская битва в исторических документах, мемуарах

и художественной литературе (роман Ю.Бондарева «Горячий снег»)».

Цели урока: уяснить суть происшедшего на фронте коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны; вызвать у учащихся интерес к литературе на военную тематику, к личности и творчеству Ю.Бондарева, в частности к роману «Горячий снег», показать, что внимание автора сосредоточено на поступках и состояниях человека; помочь учащимся осознать огромную актуальность произведений о войне и поднятых в них проблем; продолжить формирование навыка анализа художественного произведения; продолжить воспитание чувств патриотизма и гордости за свою страну, свой народ.

Оборудование: карта «Великая Отечественная война»; документы; выставка книг о войне; роман Ю.Бондарева «Горячий снег»; киноиллюстрации фильма «Горячий снег»; фонозапись «Священная война»; слайд-шоу «Сталинградская битва».

Запись на доске.

Эпиграф: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед. И снова чувства суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они!»

Словарная работа:

Оксюморон — художественный приём; сочетание противоположных, противоречащих друг другу по значению слов в одном художественном образе.

Абсурд — нелепость, бессмыслица.

Парадокс — явление, кажущееся невероятным и неожиданным (второе значение слова по Ожегову).

Антигуманный — направленный против блага других.

Ход урока.

«Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед.

И снова чувство суеверного страха охватывало

противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они!»

Запись фонограммы «Священная война».

. Учитель литературы читает стихотворение Б. Окуджавы «До свидания, мальчики!»

. Учитель истории об исторических событиях 1941-42 гг.

июня 1941 г. Германия без объявления войны напала на СССР. По плану «Барбаросса» предполагалось, что хорошо подготовленные и технически оснащенные армии вторжения до наступления зимы 1941 г. захватят жизненно важные центры страны и выдут на линию Архангельск — Волга — Астрахань. Немецкие войска наступали по трем направлениям:

группа армий «Север» имела задачу уничтожить советские войска в Прибалтике, захватить порты на Балтийском море и Ленинград;

самая мощная группа армий «Центр» должна была наступать на Минск и далее — на Смоленск и Москву;

группа армий «Юг» преследовала цель: разгромить силы Красной Армии на Западной Украине, выйти на Днепр и развить наступление на юго-восток.

Натолкнувшись на ожесточенное сопротивление Красной Армии, вермахт потерял за первые пять недель войны около 200 тыс. человек, свыше 1,5 тыс. танков и 1 тыс. самолетов. Однако остановить превосходящие силы неприятеля, захваченные врасплох, советские войска не смогли. К ноябрю 1941 г. враг блокировал Ленинград, а на юго-востоке вышел к Ростову-на-Дону. Критическая ситуация сложилась на центральном участке фронта. В рамках операции «Тайфун» вермахт предпринял два наступления на Москву: в конце сентября — октября 1941 г. и с 15 ноября, в ходе которого передовым немецким частям удалось приблизиться к столице на 25-30 км. В целом Красная Армия за первые месяцы войны потеряла убитыми, ранеными и пленными 5 млн. человек, большую часть танков и самолетов. И все же главной своей цели гитлеровское командование не добилось. В начале декабря оно было вынуждено отдать приказ о переходе к обороне на всем Восточном фронте.

декабря 1941 г. началось контрнаступление оборонявших Москву войск, продолжавшее до апреля 1942 г. Враг был отброшен на 100-250 км от столицы. Победа под Москвой окончательно похоронила немецкий план «блицкрига».

К началу весенне-летней кампании 1942 г. противник сохранял преимущество в численности личного состава, в количестве орудий и самолетов, уступая лишь в танках. Повинуясь директивам Ставки, советские войска в мае 1942 г. перешли в наступление в Крыму и под Харьковом. Оно закончилось тяжелым поражением. В июле пал Севастополь, были оккупированы Донбасс и важные сельскохозяйственные районы Украины и юга России. Враг вышел к Северному Кавказу, стремясь захватить богатые нефтяные месторождения, и одновременно начал штурм Сталинграда с целью перерезать Волгу — одну из ключевых транспортных артерий СССР.

. Героическая битва под Сталинградом.

А) Слайд-шоу: «Сталинградская битва».

Б) Оценка обороны Сталинграда в документах.

Яркими примерами героической обороны Сталинграда советскими солдатами стали захват вокзала и Мамаева кургана. Дивизия Родимцева и Батюка отбила эти позиции. 13 раз вокзал переходил из рук в руки. 58 дней шли бои за «дом Павлова», но фашистам так и не удалось его взять.

Давайте познакомимся с оценкой обороны Сталинграда через воспоминания и отзывы очевидцев. (Индивидуальные задания учащихся).

Карточка 1

Из дневника немецкого солдата, убитого под Сталинградом:

«Нам надо пройти до Волги еще только один километр, но мы никак его не можем пройти. Мы ведем борьбу за этот километр дольше, чем войну за всю Францию, но русские стоят, как каменные глыбы».

Карточка 2

Из воспоминаний немецкого генерала Г. Дёрра:

«..За каждый цех, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, подвал и, наконец, за кучу развалин велась ожесточенная 3

борьба, которая не имела себе равных даже в период Первой мировой войны с ее гигантским расходом боеприпасов.

Русские превосходили немцев в отношении использования местности и маскировки и были опытнее в баррикадных боях и боях за отдельные дома; они заняли прочную оборону».

Карточка 3

Из воспоминаний В.И. Чуйкова:

«..Я никогда не забуду 14 сентября. Для Сталинграда оно стало одновременно одним из тяжелых и в то же время счастливых дней. В этот день враг вклинился в город большими силами западнее вокзала. Фашистские головорезы выскакивали из машин, веселились, врывались в жилые квартиры с целью поживится тем, что еще уцелело от пожара.

А наши солдаты и офицеры, спрятавшись за углы зданий, в подвалах, на чердаках домов, расстреливали зарвавшихся захватчиков. Врагов наши снайперы заставили бояться их огня.

Это, на мой взгляд, и явилось началом того долгожданного перелома, который следовало закрепить в дальнейшем успешными боевыми действиями».

Учитель истории: Опираясь на приведенные факты, сделайте вывод об историческом значении победы под Сталинградом?

. Сталинградская битва в литературе.

Учитель литературы:

Середина 50-х и начало 60-х годов ознаменованы приходом в литературу большой группы писателей фронтового поколения, писателей, которые сами прошли дорогами войны. Все они примерно 1923 -1925 гг. рождения и попали на войну в 18 — 20 лет, разделив при этом участь миллионов рядовых работяг войны, и, уцелев, оглянулись на свою фронтовую юность. Они обнаружили с мукой и тревогой, что и много лет спустя война не ушла от них. И теперь ещё появилась историческая дистанция, которая позволяла видеть прошедшее в истинном свете.

Спустя 10 лет после войны вышли первые произведения писателей-фронтовиков, герои и образы которых были во многом биографичны. Произведения таких авторов, как К.Воробьёва («Убиты под Москвой»), Ю.Бондарева («Горячий снег»), К Симонова («Живые и мёртвые»), В.Гроссмана («Жизнь и судьба»), В.Кондратьева («Сашка») и многих других принято считать «лейтенантской прозой» или «батальонной прозой».

И конечно же наши писатели не могли остаться в стороне от событий на Волге.

От рожденья земля не видела

Ни осады, ни битвы такой.

Содрогалась земля, и краснели поля.

Всё пылало над Волгой-рекой.

(В.Лебедев-Кумач)

Очень много книг написано о Сталинградской битве: «Дни и ночи» К.Симонова, «В окопах Сталинграда» В.Некрасова, «За Волгой для нас земли не было» В.Зайцева, «Горячий снег» Ю.Бондарева. Немало этому событию посвящено и стихов В.Лебедева-Кумача, А.Суркова, В.Щебуняева. Это не простые писатели, это писатели-очевидцы, прошедшие через муки ада Сталинградской битвы. Например, Виктор Платонович Некрасов, автор повести «В окопах Сталинграда», — бывший студент архитектурного факультета, актёр, театральный художник — был на фронте с 1941 по 1944 г., пережил позор отступления, огненные вихри сражения в Сталинграде. И не где-нибудь, а на опаснейшем рубеже обороны — Мамаевом кургане. Сейчас ной из плит мемориала на этом кургане можно прочесть торжественные слова о советских бойцах:

«Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперёд, и снова чувство суеверного страха охватило противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?

Да, они были простыми смертными, и мало кто уцелел из них, но они сделали своё дело».

Эти высокие слова, взятые нами в качестве эпиграфа, из очерка военных лет другого сталинградца, Василия Гроссмана, они затем перешли в роман «Жизнь и судьба», но роман этот был долгие годы «под арестом».

Но сегодня мы будем говорить более подробно о романе Ю.Бондарева «Горячий снег».

Индивидуальные задания учащихся

Карточка 4

Юрий Бондарев

Юрий Васильевич Бондарев родился в 1924 году в городе Орске в семье следователя. С 1931 года живёт в Москве. В 1941 г. будучи школьником участвовал в возведении оборонительных сооружений под Смоленском. 10-ый класс окончил в эвакуации. Летом 1942 г. был направлен в пехотное училище в городе Актюбинске. В октябре того же года курсанты были переброшены под Сталинград. Бондарев стал командиром миномётного расчёта 98-ой стрелковой дивизии. В боях под Котельниковом получил контузию, обморожение и лёгкое ранение. После лечения в госпитале получил назначение командиром орудия в составе 23-й Киевско-Житомирской дивизии. В боях был ранен и снова попал в полевой госпиталь. В дальнейшем воевал в Польше, окончил училище зенитной артиллерии, а в 1945 году был демобилизован по ранениям. В 1951 году окончил литературный институт им. А.М.Горького. В этом же году стал членом Союза писателей СССР. Печататься начал в 1949 году. Впечатления, полученные на фронте, послужили основой для создания повестей «Батальоны просят огня», «Последние залпы», «Юность командиров». В 1969 году был издан роман «Горячий снег».

Разработка военной темы писателем продолжилась в 70 — 80-е гг. созданием романов «Берег» и «Выбор».

Произведения Ю.Бондарева переведены более чем на 70 языков. По некоторым произведениям сняты художественные фильмы.

Лауреат Ленинской, Государственных премий, а также премий Л.Толстого, М.Шолохова, Герой Социалистического труда.

Карточка 5

История создания романа «Горячий снег»

Роман «Горячий снег» был написан Бондаревым в 1969 году. К этому времени писатель был уже признанным мастером отечественной прозы. К созданию этого произведения его подвигла солдатская память( далее написанное курсивом зачитать выразительно):

«Я вспоминал многое, что за протяжённостью лет стал забывать: зиму 1942-го, холод, степь, ледяные траншеи, танковые атаки, бомбёжки, запах гари и горелой брони…

Конечно, если бы я не принимал участия в сражении, которое 2-ая гвардейская армия вела в заволжских степях в лютый декабрь 42-го года с танковыми дивизиями Манштейна, то, возможно, роман был бы несколько иным. Личный опыт и время, что пролегло между той битвой и работой над романом, позволили мне написать именно так, а не иначе».

В романе рассказывается о грандиозной Сталинградской битве, битве, которая привела к коренному перелому в войне. Мысль о Сталинграде становится в романе центральной. Здесь повествуется о грандиозной битве наших войск с дивизиями Манштейна, пытающимися прорваться к окружённой группировке Паулюса. Но враг столкнулся с таким сопротивлением, которое превосходило всякие человеческие возможности. Даже сейчас с каким-то удивлённым уважением вспоминают о силе духа советских воинов те, кто в минувшей войне был на стороне гитлеровцев. И совсем не случайно уже престарелый отставной фельдмаршал Манштейн отказался встретиться с писателем Ю.Бондаревым, узнав, что тот работает над книгой о Сталинградской битве.

Роман Бондарева стал произведением о героизме и мужестве, о внутренней красоте нашего современника , победившего фашизм в кровавой войне. Рассказывая о создании романа «Горячий снег», Ю.Бондарев так определил понятие героизма на войне:

«Мне кажется, героизм — это постоянное преодоление в сознании своём сомнений, неуверенности, страха. Представьте себе: мороз, ледяной ветер, один сухарь на двоих, замерзшая смазка в затворах автоматов; пальцы в заиндевевших рукавицах не сгибаются от холода; злоба на повара, запоздавшего на передовую; отвратительное посасывание под ложечкой при виде входящих в пике «юнкерсов»; гибель товарищей… А через минуту надо идти в бой, навстречу всему враждебному, что хочет убить тебя. В эти мгновения спрессована вся жизнь солдата, эти минуты — быть или не быть, это миг преодоления себя. Это героизм «тихий», вроде скрытый от постороннего взгляда. Героизм в себе. Но он определил победу в минувшей войне, потому что воевали миллионы».

. Анализ романа «Горячий снег» (работа по вопросам).

. Какие исторические события легли в основу произведения? Определите основное время и место действия романа?

( В основу произведения легла Сталинградская битва, в частности битва батареи лейтенанта Дроздовского в ста километрах от Сталинграда на реке Мышкова, вступившей в бой с танками немцев, прорывавшимися на выручку к окружённому в городе на Волге фельдмаршалу Паулюсу. Действия романа происходит в течение суток.)

. Какие особенности романа свидетельствуют о влиянии на Ю.Бондарева традиций Л.Н.Толстого? Можно ли определить жанр произведения как роман-эпопея? Обоснуйте свой ответ.

(Изображение войны на разных уровнях военной иерархии (от Верховной ставки до окопов передовой), особое внимание к чувствам и мыслям отдельного человека на войне, детальное описание быта героев, введение реальных исторических лиц в качестве персонажей романа — всё это хотя и роднит «Горячий снег» с традициями толстовской батальной прозы, однако не позволяет говорить о произведении Ю.Бондарева как эпопее, поскольку все события сконцентрированы всё-таки вокруг одного дня сражения, ставшего переломным для героев, нет характерной для эпопеи «мысли семейной» и «мысли народной».)

.Охарактеризуйте центрального героя романа лейтенанта Кузнецова.

(Кузнецов — недавний выпускник военного училища. Он обладает человечностью, нравственной чистотой, пониманием ответственности за судьбы товарищей. Он не мыслит себя вне людей и над ними.)

.Сопоставьте образы Кузнецова и Дроздовского. Как характеризует героев их отношение с бойцами; с начальством; их отношение к Зое; друг к другу? Проанализируйте поведение Дроздовского во время налета на состав (гл.2). Можно ли его поведение назвать смелым?

(Для Дроздовского главным в жизни было желание выделиться, подняться над другими. Отсюда внешний лоск, требование беспрекословного выполнения любого его приказания, высокомерие в общении с подчиненными. В Дроздвском многое идет от желания произвести впечатление. На самом деле он слаб, эгоистичен. Он лишь упивается своей властью над подчиненными, не чувствуя никакой ответственности перед ними. Такая власть неразумна и аморальна. В критических обстоятельствах он демонстрирует безволие истеричность, неумение воевать. Со своей женой, Зоей Елагиной, он обращается, как с рядовым подчиненным. Он боится открыть перед товарищами, что она его жена. После боя, после смерти Зои Дроздовский окончательно внутренне сломлен и вызывает к себе лишь презрение оставшихся в живых батарейцев.)

. Как изображён в романе генерал Бессонов? Что мешает генералу найти общий язык с подчинёнными? Как характеризует его сцена с лейтенантом Ажермачевым, покинувшим поле боя (гл. 5)?

(Генерал Бессонов стал наибольшей удачей среди образов военачальников. Он строг с подчинёнными, сух в обращении с окружающими. Такое представление о нём подчёркивают уже первые портретные штрихи (стр. 170). Он знал, что в суровых испытаниях войны необходима жестокая требовательность к себе и другим. Но чем ближе мы знакомимся с генералом, тем всё более отчётливо начинаем обнаруживать в нём черты человека совестливого и глубокого. Внешне сухой, не склонный к откровенным излияниям, трудно сходящийся с людьми, он обладает талантом военного командира, организатора, пониманием солдатской души, а вместе с тем властностью, непреклонностью. Ему далеко не безразлична цена, какой будет достигнута победа (стр. 272). Бессонов не прощает слабостей, не приемлет жестокость. Глубина его духовного мира, его душевная щедрость раскрываются в переживаниях за судьбу без вести пропавшего сына, в горестных раздумьях о погибшем Веснине. И особенно при встрече с оставшимися в живых батарейцами лейтенанта Дроздовского (стр.488)

В эпизоде с лейтенантом Аржемачевым прекрасно проявляется та черта характера Бессонова, за которую он снискал славу человека предельно жёсткого (стр. 203 — 207). Однако тот факт, что Веснин сумел переубедить Бессонова, характеризует последнего как человека достаточно гибкого, способного принимать взвешенные решения, тем более что, судя по мыслям командарма, он сам не вполне доволен своей жёсткостью.)

. Проанализируйте сцену разговора Бессонова со Сталиным. Как изображён писателем Верховный Главнокомандующий? Как вы понимаете слова Сталина «у молодых прошлого нет»? Достойно ли вынес испытание Бессонов? (гл.6)

( Разговор Бессонова со Сталиным — сложнейший психологический поединок, в котором любое слово могло стать роковым для генерала. Насколько унизительны для Бессонова и необходимость стоять перед Верховным без привычной палочки, и намёки Сталина на известное ему вольнодумие собеседника. Сталин словно проверяет его способность быстро принимать решения, отвечать за свои поступки. Характерен и знаменитый приём «отца народов» приобретать дополнительную власть над людьми, подчёркивая «несовершенство» их биографии, как в случае с сыном Бессонова, попавшим в плен в составе армии генерала Власова. Фраза Верховного «у молодых прошлого нет» прекрасно раскрывает его взгляд на человека: лишь человек, лишённый исторической памяти, целиком воспитанный в новых, идеологически стерильных условиях может считаться надёжным. Однако в тяжёлые минуты именно Бессонов, Рокосовский и Толбухин потребовались вождю.)

. Сопоставьте образы Бессонова и Веснина. В чём их различие? Как характеризует Веснина его гибель в бою?

(Веснин — человек скорее штатский. Он словно бы смягчает суровость Бессонова, становится мостиком между ним и генеральским окружением. У Веснина, как и у Бессонова, «подпорчена» биография: родной брат первой жены в конце тридцатых был осуждён, о чём прекрасно помнит начальник контрразведки Осин. Только намечена в романе семейная драма Веснина: о причинах его развода с женой можно только догадываться. Кстати, в этом вообще особенность прозы Ю.Бондарева, часто лишь намечающего проблему, но не развивающего её, как, например, в случае с сыном Бессонова. Гибель Веснина в бою хотя и может считаться героической, однако отчасти сам Веснин, отказавшийся отступить, оказался виновен в трагическом исходе стычки с немцами.)

. Как проявил себя Дроздовский на поле боя? Какова его вина в гибели Сергуненкова (гл. 13)? Был ли закономерным душевный крах, к которому пришёл Дроздовский?

(Дроздовский на поле боя показал себя командиром, который не чувствует никакой ответственности перед своими подчинёнными. Он демонстрирует безволие, истеричность, неумение воевать. Дроздовский лично виноват в гибели молодого бойца Сергуненкова, именно его распоряжения и поступки приводят к гибели ездового.)

. Объясните смысл названия романа. Примерами из текста подтвердите его многозначность.

(В романе дважды употребляется словосочетание «горячий снег»: когда Кузнецов, потрясённый смертью Зои, «…вытирал лицо, снег на рукаве ватника был горячим от его слёз» (гл. 23) и когда допрашиваемый немец жалуется Бессонову: «Франция — это солнце, юг, радость… А в России горит снег» (гл. 25). Таким образом, оксюморонное словосочетание «горячий снег» приобретает многозначность: снег горит под ногами оккупантов, он горяч от слёз потерь и боли, сам образ «горячего снега» своей парадоксальностью передаёт абсурдность войны.)

.Примерами из текста романа покажите всю абсурдность войны, её антигуманность.

( Образ «горячего снега» своей парадоксальностью передаёт абсурдность войны. Абсурдность, к пониманию которой приходит, например Кузнецов, разглядывая лицо поверженного немца-танкиста (гл. 18). Антигуманность: слова Зои о невозможности иметь детей в годы войны, эпизод с гибелью лошади, смерть Зои и Сергуненкова и др.)

.Каковы ваши впечатления о прочитанном романе? Какие сцены наиболее запомнились, запали в душу?

Учитель литературы:

Ребята, вы, наверное, согласитесь с тем, что никогда не загладится из памяти людей Сталинградская битва. Земля не забудет своих героев, ушедших в бессмертие с кровавых полей сражений. В честь великого подвига героев на Мамаевом кургане зажжён Вечный Огонь Славы.

Учитель истории:

Никогда не зарастёт тропа к величественному памятнику на Мамаевом кургане — Главной высоте России.

Автором ансамбля Мамаева кургана является Евгений Викторович Вучетич. В этот ансамбль он вложил и талант художника, и энергию строителя, и долг гражданина, и святую солдатскую память.

Учитель литературы:

Частью ансамбля является Площадь героев, на стене которой и начертаны слова нашего эпиграфа. А на стене Зала Воинской славы дан ответ: «Да, мы были простыми смертными, и мало кто уцелел из нас, но все мы выполнили свой патриотический долг до конца перед священной матерью-Родиной!»

Самая высокая скульптура — главный монумент памятника-ансамбля на Мамаевом кургане — «Родина-мать зовёт».

Так есть гора в Европе или нет,

Что выше и Эльбруса и Монблана?..

Есть высота Мамаева кургана;

Её вершину видит целый свет!

( И.Гончаренко)

И закончить наш урок мне хочется стихотворением Василия Щебуняева «На Мамаевом кургане».

Друзья мои, счёт времени проверьте,

Минувшим дням уже немалый срок.

Я вновь ступаю на курган бессмертья,

И к горлу поднимается комок.

Здесь сердце как-то неритмично бьётся,

К глазам спешит незваная слеза.

А Волга так же величаво льётся,

И на траве хрустальная роса.

Ступенька за ступенькой: выше, выше,

Остановись, товарищ, помолчи,

Здесь каждый камень сердцем павших дышит,

И гром разрывов в памяти стучит.

Мир над землёй. Но здесь душа трепещет,

Смотрю и вижу в блеске чёрных плит,

Как Волга окровавленная плещет

И пламенем волна её горит.

Встают руины обгоревших зданий,

Разрывы бомб и пушек дикий гром,

И падают, сражённые свинцом,

Солдаты на Мамаевом кургане.

Мне кажется, не будет им конца —

Боям, атакам, схваткам до рассвета,

Но не сломить советского бойца:

Ещё рывок — и вот она, победа!

Над высотою гордо реет флаг,

«Ура» победное гремит по всей долине.

Здесь, на кургане, был повержен враг,

Чтобы добитым быть потом в Берлине.

Сыны мои, — зовёт Отчизна-мать, ест

Поднявши меч всесильною рукою, —

Вы пали здесь, чтобы в веках сиять,

Как символ славы ГОРОДУ-ГЕРОЮ!

Домашнее задание: написать сочинение на одну из предложенных тем:

«Тогда лишь становится город героем, когда стал героем солдат».

Он защищал Сталинград.

1.