Дня 27 злосчастный мятеж для которого изменники уже давно объединились составляя конфедерации егэ

Установите соответствие между фрагментами исторических источников и их краткими характеристиками: к каждому фрагменту, обозначенному буквой, подберите по две соответствующие характеристики, обозначенные цифрами.

А)

«Дня 27. Злосчастный мятеж, для которого изменники уже давно объединились, составляя конфедерации и присягая. Их предводителем в том деле был нынешний царь — Василий Иванович Шуйский, обещавший поделить между ними крепости и государства и назначить их на высокие должности. Эти войска выпустили против той «москвы», которая могла стать на сторону Дмитрия, вступив в сговор с влиятельнейшими купцами и частью мира. Старшие знали об этом, а другие не ведали. Более всего из Великого Новгорода бояр и служилых людей было к тому готово».

Б)

«После того как Владимир начал без помех единовластно править Руссией, к нему стали приходить из разных стран послы, убеждая его принять их веру. Видя различие вер, он и сам отправил собственных послов разузнать про все условия и обряды отдельных вер. Наконец, когда он избрал христианскую веру по греческому обряду, предпочтя её всем другим, то отправил послов в Константинополь к царям Василию и Константину, обещая принять со всеми своими подданными веру христову и вернуть грекам Корсунь и всё остальное, чем он завладел в Греции, если они дадут ему в жёны их сестру Анну. По достижении соглашения условились во времени и выбрали местом Корсунь. Когда цари явились туда, Владимир был окрещён, и вместо имени Владимир его нарекли Василием. После брачного торжества, согласно обещанию, он вернул Корсунь и всё прочее. Это совершилось в 6496 году от сотворения мира».

ХАРАКТЕРИСТИКИ

1) Описываемые события произошли в XII в.

2) Описываемые события произошли в XVII в.

3) В отрывке упоминается самозванец, который обманом захватил престол.

4) Упомянутый в отрывке правитель первым на Руси принял царский титул.

5) Описываемые события произошли в X в.

6) Правитель, упомянутый в отрывке, был прямым потомком Рюрика.

Запишите в таблицу выбранные цифры под соответствующими буквами.

Спрятать пояснение



XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

---

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

---

Заговор и убийство
Лжедмитрия
I 

(из дневника Марины Мнишек).

Май 1606.

Дня 24. Угощала царица всех панов
московских в своих палатах. Уже в ту ночь
собиралась «москва» на улицах,
охваченная злобой, готовясь к нападению.
И потому жолнеры были вооружены и в
полной готовности, понимая, что люди
должны взбунтоваться против поляков.
Говорили царю, что эти сборища не без
причины, чтобы остерегался измены,
которой уже были явные свидетельства. Но
он был в таком расположении духа, что и
говорить об этом себе не дал, а тех, кто
говорил, приказал наказать. Поэтому и
другие, которые также видели неладное,
молчали из боязни.

Дня 25. В День Божьего Тела. Утихло
немного. Однако для того, чтобы наши не
заметили, готовились бунтовать ночью.
Учинили беспорядки, возведя поклеп на
одного из поляков, якобы он изнасиловал
боярскую дочь, о чем была на следующий
день жалоба царю и расследование, на
котором совсем этого не обнаружилось. Они
это для того подло учинили, чтобы царь
ничего не заметил и чтобы скрыть следы
своих бунтов и заговоров.

Той же ночью поймано шесть шпионов,
которые пришли в крепость на разведку.
Трех убили, а трех замучали.

Дня 26, в пятницу. Пришли жолнеры к пану
воеводе, заявляя ему, что становится явно
небезопасно. Пан воевода сразу доложил
царю. Царь на это посмеялся, удивляясь и
говоря, что поляки весьма малодушны. Все-таки
он сразу приказал Басманову ночью по всем
улицам поставить стрелецкую стражу,
чтобы стерегли поляков, ибо уже «москва»
явно начала бунтовать и явные признаки
возмущения нашим давала. Уже в ту ночь
впустили в город разными воротами толпу,
бывшую только в миле от Москвы, 18 000
человек, о которых царь знал, только думал,
что эти люди должны идти в Крым, ибо
ежедневно высылал туда войска. Всеми 12
воротами уже завладели изменники и уже ни
в крепость, ни из крепости никого не
хотели пускать, а особенно ночью. Однако ж
верно говорят, что если кого Господь Бог
хочет наказать, сперва у него разум
отнимет. Видели уже наши явную опасность,
но не сознавали ее и, не заботясь о себе,
совсем беспечны были, будто бы у себя в
доме спали, ни о чем не думая.

Дня 27. Злосчастный мятеж, для которого
изменники уже давно объединились,
составляя конфедерации и присягая. Их
предводителем в том деле был нынешний
царь — Василий Иванович Шуйский,
обещавший поделить между ними крепости и
государства и назначить их на высокие
должности. Эти войска выпустили против
той «москвы», которая могла стать на
сторону Дмитрия, вступив в сговор с
влиятельнейшими купцами и частью мира.
Старшие знали об этом, а другие не ведали.
Более всего из Великого Новгорода бояр и
служилых людей было к тому готово.

Сперва утром в субботу подавали друг
другу на улицах такой сигнал: «В город!
В город! Горит город!» — а делалось это
для наших, чтобы подумали, что в крепости
загорелось. Сразу же окружили все
польские квартиры, чтобы находившиеся
там не могли дать отпор.

Очень быстро взяли крепость. Потом
ударили во все колокола, отовсюду
неисчислимая толпа стекалась к крепости.
Сперва рассеяли алебардщиков, потом
ворвались во дворец. Сам Шуйский с
помощниками вошел в первые покои, в
которых сперва убили Басманова, обычно
спавшего около царя.

В это время царица (она еще была не
убрана, и все в свите ее оставались
простоволосыми, только что вскочили
после сна и едва успели надеть юбки),
услышав гвалт в крепости, выбежала, желая
узнать, что происходит. Услышав дурные
вести, что царя убили, стала она думать,
что делать. Сошла она вниз и спряталась в
подвале под сводами, но когда ей там не
советовали оставаться, снова
возвратилась наверх. Когда она
поднималась, ее столкнули с лестницы, не
зная, кто это, ибо, так думаю, если бы ее
узнали, то ей бы не остаться в живых.
Однако она добралась до избы и там
оставалась среди женщин. Изменники тем
временем послали в эти палаты. Был при
царице камердинер Ян Осмольский. Он,
когда уже ломились в двери, выбежал,
нападал на них всею силою и долго
удерживал противников на ступенях,
потому что его в узком месте не могли
поразить. Только когда уже лишился чувств,
его разрубили на куски. Потом пани
Старостину Хмелевскую ранили, от этой
раны она умерла через несколько дней.
Ворвались в избу, где была царица с
женщинами. Уже более не убивали женщин,
только ударились в разбой, ринувшись в
покои, в которых они спали. В это время
подоспели старшие бояре, разогнали чернь
и приставили стражу, чтобы на женщин уже
не смели покушаться. Вещи все — и царицы, и
женщин спрятали в кладовые за печатями.
Царицу со всеми женщинами, остававшимися
только в юбках и накидках, проводили в
другую комнату, охряняя их, чтобы с ними
ничего не случилось.

Все это они делали во дворце, а в это
время другие совершили набег на конюшни,
которые также были в крепости, за двором
пана воеводы, через улицу. Взяли 95 лошадей
и убили 25 человек пахоликов и возниц как
государевых, так и наших, служивших там.
Одна лошадь была хромой, но и с той
содрали кожу, разрубили ее на четыре
части и унесли.

Пан воевода еще не знал о царе, только
видя, что делается, не чаял, останется ли
жив. Биться там трудно было, ибо изменники
ворота приказали с улицы завалить, а мы
заперлись во дворе. Тогда немного нас
было во дворе, ибо караул на рассвете
разошелся по домам, а другие заступить не
успели.

Уже изменники советовались, как
ворваться во двор, и встали было под
хоругвь, но их не пустили.

Жолнеры, находясь на своих местах, также
встали под хоругвь, как только на них
стали наседать, и хотели пробиться в
крепость, но это трудно было сделать.
Улицы заставили рогатками и запрудили
большой толпой, однако ударить по нашим
не смели, только бросившись в их дома,
лошадей, челядь и все вещи разграбили. Они
же до времени стояли наготове.

Итак, остался пан воевода на своем дворе
только со слугами, и с коморниками, и с
немногою челядью. Были мы, однако, готовы
защищаться, ожидая того же, что с другими
сталось на наших глазах. Уже навели пушку
почти на наши окна, а другие орудия
закатили под стены. Одна надежда была на
мощные каменные кладовые, в которых
нелегко нас могли бы добыть, разве что
только большою силою. Уже стали кидать
камни во двор и бросаться на ограду,
немало стрельцов прокралось через ход от
монахов, о которых мы ничего не знали. В
это время бояре, приехав к воротам,
закричали, чтобы пан воевода послал кого-нибудь
старшего к панам думным. Не верили мы им,
поэтому дали нам в залог одного боярина,
начальствовавшего над 500 стрельцами.
Послал тогда пан воевода слугу своего
старшего Станислава Гоголиньского.
Пересадили мы его через забор, ибо ворота
отворять не смели. Когда они увидели на
нем оружие, то поняли, что между нами было
много вооруженных людей. Когда он
предстал перед панами думными, к нему
обратился с речью один сенатор, прозвищем
Татищев, который был первейшим
изменником и предводителем того дела.
Татищев объяснял и рассуждал: «Всемогущий
Бог простирает свое провидение на все
королевства и по усмотрению своему ими
правит, а без воли его ничего в них не
делается, поэтому и теперь, все что
произошло здесь, все это по воле Божьей
сталось. Тот изменник, который
государством нашим овладел, недолго им и
тешился, ибо его несправедливо приобрел,
не будучи от царского корня. Ныне жизни
его и царствованию его конец пришел. А пан
твой, поистине, должен был бы заплатить и
разделить его участь, потому что был его
опекуном. Он изменника сперва в нашу
землю проводил, он был причиной всех
минувших войн и убытков, он нарушил и
смутил тишину в спокойной земле. Но так
как его Бог уберег от сегодняшней
опасности до сего часа, пусть хвалит Бога
и уж далее ничуть не страшится, что ему
причинят вред. И дочь его со всеми ее
людьми мы сохраним в здравии. Иди же и
поведай об этом своему пану».

Лишь когда он возвратился, поняли мы и
убедились, что царя убили. С одной стороны,
большая печаль, с другой стороны, хотя бы
можно было радоваться, что нас оставят в
покое. Однако затем у двора снова толпа
стала собираться, даже почти на забор
залезали. Поэтому снова пан воевода того
пана Гоголиньского послал сказать, чтобы
предводители приказали народу не
толпиться, ибо, «хотя и не вмешиваемся
мы в это дело, но в отчаянии своем мы можем
не удержаться, потому что не стыдно нам
будет честно умереть». Тогда чернь
отогнали и для безопасности окружили
двор стрельцами. Однако все-таки из толпы
народа кто-то выпустил из лука стрелу,
которая на локоть только выше головы пана
воеводы в стену воткнулась. После этого
пан воевода на крыльцо не показывался.

Едва мы немного успокоились, как снова
ударили во все колокола и стали бить из
пушек. В это время осадили всею силою
князя Вишневёцкого. Он хотел уже со всеми
слугами и челядью на конях бежать в
крепость либо в поле, не зная, что
делается. Но когда его известили, что уже
и царя убили, и поляков немало пропало, он
понял, что некуда уже было ехать и
приказал поставить лошадей, а сам
приготовился защищаться в доме. Несмотря
на то, что его уже обеспечили охраной и
дали нескольких приставов, народ
подступил к его двору и ворвался для
грабежа. Князь, не дожидаясь, когда толпа,
растерзав его пожитки, примется за него,
крикнул челяди и ударил по ним. Так как
справиться с ним не могли, быстро
выкатили пушки и стали бить по зданиям.
Обороняясь, поляки убили «москвы» до
300 человек. Немало их уложил насмерть
пушкарь, не умевший управляться с пушкой.

Вместо того, чтобы бить по стенам, он
занизил дуло и ударил в них же, в «москву»,
пробив в толпе целую дыру. Сам князь
неплохо бил их из лука.

Увидев тогда, что много людей побито,
прискакал сам Шуйский (тот, что царем стал)
и крикнул князю, чтобы тот перестал
сражаться. Взяв крест, поцеловал его
Шуйский, обещая князю мир. Тот поверил ему
и впустил его к себе. Войдя в дом, Шуйский
сильно плакал, видя там очень много
убитой «москвы», которые пытались
прокрасться с тыла для грабежей. Наши
всех побили, другие, пытавшиеся залезть в
окна, прыгая, шеи поломали. Тогда Шуйский,
боясь, чтобы народ снова не захотел
расправиться с князем, взял его с лучшими
слугами на другой двор, забрав с собою
вещи и всех лошадей. Семнадцать человек у
него было убито в том погроме и один слуга.

К пану старосте красноставскому также
пытались ворваться, штурмуя дом и
подкапываясь под забор. Но когда наши
стали защищаться, приехали бояре и
удержали народ, после чего поставили
около двора стражу.

До этого уже наших очень много побили,
особенно на улице Никитской, где
располагался царицын двор. Там
оборонялись самыми большими силами — до
нескольких сотен поляков на одной улице.
Но что из того, если не все могли биться,
ибо иные еще спали, когда окружили, по
отдельности, все их дома. Поэтому каждый
на своем дворе защищался с челядью. Либо,
если товарищ с товарищем жили близко, они
соединялись и защищались вдвоем. Другие,
когда у них нечем уже было стрелять,
выбегали на улицу с оружием в руках. Легло
там «москвы» очень много, ибо наши
оборонялись до изнеможения. Вероятно,
некоторых обманом взяли, отобрав у них
оружие, убивали, и так их больше всего
погибло. А где наших было несколько
человек или несколько десятков в
защищенном месте, не могли им ничего
сделать и оставляли их.

Там пали: Андрей Кемеровский из Живца —
он долго и хорошо оборонялся мечом,
Самуил Стрыжовский, Якуб Городецкий,
слуга пана воеводы, Станислав
Лагевницкий, Ян Забавский, Войцех
Перхлиньский, Станислав Сумовский, Якуб
Сонецкий. Имена других не знаю:
Прецлавский, Глиньский, Крушиньский,
Марцин-ковский, Готард, Ганьчик,
Куновский, Мяковский, Витовский, Галер,
Боболя. Из слуг царских: Склиньский,
Станислав Липницкий, Борша, Чановицкий,
Ивановский, Храпковский, Вонсович,
Пельчинский, Гарабурда, Головня.

С ними обошлись исключительно жестоко.
Они, находясь в одном месте, согласились
на то, чтобы сдаться, не защищаясь, так как
им присягнули, что они останутся в
безопасности. А когда они сдались,
спросили их сперва, который старший пан
между ними? Отозвались: «Склиньский».
Схватив его, положили крестом на стол и
там же, отрубив ноги и руки, распоров
брюхо, посадили на кол. Других по разному
истязали, кроме Борши, который умело
защищался в другом доме. Несколько раз с
мечом нападал на наступающих, пока,
возвращаясь в избу, не наткнулся на
засаду в сенях, где его подстрелил кто-то
из-за угла. Свирский оборонялся. И других
немало на этой улице побито, а особенно
пахоликов, кучеров, etc.

Там же был убит Пехота, мещанин из
Кросно, с сыном, сам-четверт. А которых
Господь Бог сохранил, тех совсем обобрали.
Из тех, что в живых
остались, много было раненых, поколотых.
Притеснения я жестокости свирепые и
неслыханные! Над бездыханными трупами
измывались. Кололи, пороли, четвертовали,
жир из них вытапливали, в болото, в гноище,
в воду метали и совершали всяческие
убийства. Большую добычу с той улицы
взяли, ибо много там было зажиточных и
богато одетых.

В другом месте те именно, что нападали
на князя Вишневецкого, бросились к пану
Сигизмунду Тарло, хорунжему
пшемысльскому, и быстро схватили его, так
как он не мог обороняться против великой
силы. Саму пани Тарлову выстрелом тяжело
ранили, челяди несколько человек убили,
побрали вещи всякие. Сами только в
рубахах остались. Там же та же участь
постигла пани Гербуртову и пана
Любомирского.

Оттуда сразу, ибо недалеко было,
бросились к ксендзу Помасскому,
секретарю короля его милости. Он в это
время как раз совершал мессу. И как только
он закончил «Ite missa est» [Идите,
с миром] последние
двери выбили. Ксендз еще был в ризе. Тут же
образ Пресвятой Девы прострелили. А
ксендза, содрав облачения, там же перед
алтарем забили, а скончался он на другой
день. Убили также и брата его родного, и из
челяди мало кто остался. Вещи все
растащили. Был там в то время ксендз
Александр Сондецкий, каноник бобовский,
тот только, сняв облачение, ушел. Сам
Господь Бог да и немецкий язык спасли его,
ибо думали, что это немец, но если бы
заметили, что ксендз, то уж его бы точно
убили.

На пана старосту саноцкого не нападали,
ибо видели, что там жолнеры. Туда же к нему
прибежали пан Немоевский — подстолий
коронный, пан Корытко, пан Вольский в
поисках надежнейшей обороны. Увидев
немало людей наготове, не посмели
вступить в бой с ними. Только один негодяй
в самого пана старосту выпустил стрелу,
пролетевшую над головой, и едва его не
убил. Тем временем от бояр дали приставов
и стрельцов для защиты.

Пан староста луковский, рано услышав
гвалт и догадавшись о мятеже, поехал к
пану послу для совета, и других немало
туда сбежалось. Пан посол как человек
добродетельный, невзирая на опасность,
приказал всех пускать на двор и после
того мятежа долго держал их на своих
харчах и сопротивлялся их выдаче. Ибо на
Посольском дворе пока было спокойно.

Панов Стадницких осаждали, но там
ничего не добились. Они защищались хорошо
и очень крепко, так что вынуждены были их
оставить. На них нападали те самые лихие
злодеи, что были выпущены из тюрьмы и
которых они до этого кормили в тюрьме,
снабжали пожитками и деньгами. И так им за
благодеяния отплатили, осаждая их с
великою силою. Но Бог их защитил.

Пани Старостина сохачевская, увидев
суматоху, в доме своем заперлась и со
слугами своими спряталась на чердаке.
Оттуда долго ее не могли спустить, видя,
что она защищается. Только вещи, лошадей,
возы, что внизу были, забрали.

Пан Павел Тарло, сын старосты
сохачевского, с паном Самуилом Балем
защищались долго в одном дворе. Когда «москва»
увидела, что не может одолеть их без урона
для себя, она присягнула, что сохранит им
жизнь. Поверив этой присяге, пан Баль
вышел к ним, отдал свое оружие, и его сразу
посекли вместе со слугами, которые вышли
с ним. Видя это, пан Тарло не вышел за
Балем, но, повернув назад, до конца
защищался и остался невредим.

Там же, неподалеку, пана Петра
Домарацкого, также присягою и перемирием
обезоружив, когда он им сдался, вывели за
ворота и убили. Слуги его рады были бы
защищаться, но сам же пан, отобрав у них
оружие, запер его в спальне. Правда, их не
убили, но всего лишили.

Там же убили Яна Голуховского,
дворянина короля его милости, который
перед этим приехал к царю и был приставом
у его посла Татева. Этого, распластав
накрест, пороли ножами и необыкновенно
над ним измывались. Также пана
Ясеневского (что был приставом у посла
Афанасия) и челядь они убили.

Пана Цыковского младшего также убили, с
которым был пан Яков Броневский, но по
счастью, либо, вернее, провидением Божьим,
он сумел прямо днем, среди этой суматохи,
благополучно проехать в крепость к пану
воеводе, сам-четверт.

Убили Целаря, краковского купца, и все
драгоценности и товары захватили.
Другого купца — Баптисту оставили, приняв
за мертвого. Его Господь Бог возвратил к
жизни, но оставил голым, он потерял
большие суммы в золоте и серебре. Также и
других купцов немало убили и забрали у
них много денег, золота, серебра и других
товаров. А более всего пропало
драгоценностей, которые приобрел у них
царь, но не успел заплатить за них.

Из царской роты убит пан Громыка
Старший, сам-десят, и паны Зверхлевские,
два брата. Челяди в той же роте, что при
лошадях в поле оставалась, убили, как
говорили, до 30 человек.

Всех убито, как по имевшейся у нас
ведомости и реестрам, так и по известному
от самой «москвы» подсчету трупов —
до 500 человек, а «москвы» — вдвое
больше.

Около полудня этот дебош унялся.
Несколько раз снова возникали стычки и
нашим чинились жестокие притеснения и
мучения. Более всего нашим вреда творили
чернецы и попы в мужичьей одежде, ибо и
сами убивали, и чернь приводили,
приказывая нас бить, говоря, что » «литва»
приехала нашу веру рушить и истреблять».
Великое кровопролитие и вред
неисчислимый из-за той подлой измены
произошли. А у нас и у наших старших
Господь Бог разум отнял, так что мы до
того времени не остерегались, ибо, верно,
если бы мы держались сообща и
располагались бы рядом, то не посмели бы
напасть на нас, и ничего бы нам сделать не
смогли, и не погубили бы так много наших.
Но что говорить, так Господь Бог захотел
совершить и наказать нас за наши
беззакония, ибо мы его уже едва не забыли,
стремясь к роскоши.

В тот же день по улицам лежали нагие
тела убитых с ужасными ранами, вплоть до
утра, когда их похоронили всех в могилах
под Москвой, других в болотах и гноищах
погребли, а некоторых в воду пометали. Тех
же, которые укрылись и попрятались,
свезли на Земский двор, переписали по
именам и прозвищам и кто кому служил. У
которых господа уцелели, отсылали их к
своим панам, а у которых убиты — держали их
в надежных местах и давали пропитание.
Там они обнищали до последней рубашки, по
возможности выручая друг друга.

В тот же день сперва Афанасий прислал
навестить и утешить пана воеводу, затем
Татищев, потом Голицын. Эти двое были
знатными сенаторами (через них произошла
измена).

В тот же день с позволения бояр пан
воевода был в крепости у царицы, только
сам-четверт, там ему угрожала великая
опасность, ибо народ еще не разошелся, и
сразу, как только пан воевода вошел туда,
ринулись за ним скопом. Бояре приказали
запереть двери за паном воеводой. Но
народу не прикажешь, ибо в то время
большая у них сила была, чем у бояр. Ибо и
всегда там больше мир может, нежели сенат,
а особенно когда случаются избрание царя
или бунты.

Навестив царицу, пан воевода, видя с
великой скорбью и тоской немало всяких
тел, лежавших обнаженными без погребения,
возвратился на свой двор. Когда он
проезжал прямо через эту мятежную толпу,
то смотрели на него, как на какое-то
великое чудо.

Тела положили на столе, нагие и
необычайно изуродованные. Лежали они там
в течение трех дней на великое поругание,
которое над ними с большой жестокостью
чинили, посыпая песком, оплевывая, колотя,
обмазывая дегтем, и другую срамоту
творили на вечный позор.

Потом Басманова увезли, а то — другое
тело, протащили, привязав к лошади, и
сожгли дотла. Схоронили их было сперва, но
когда установились в тот же день жестокие
холода и долго продолжались, а затем и
чудеса какие-то над тем погребением стали
случаться, то есть свечи горящие etc. — то по
совету чернецов и попов, выкопав их,
сожгли. Там же случилось miraculum [чудо].
Когда из последних ворот волокли трупы,
начался сильный ветер и сорвал три щита с
этих ворот. А щиты встали возле дороги
невредимыми, именно так, как они
находились на воротах.

(пер. В.Н. Козлякова) Текст воспроизведен
по изданию: Дневник Марины Мнишек. М.
Дмитрий Буланин. 1995.

---

Далее читайте:

Из дневника
Марины Мнишек

Последние дни царствования
Лжедмитрия I (из дневника Марины
Мнишек).

Переворот 17 мая 1606 года

День 17 мая 1606 года стал одним из главных дней в жизни князя Василия Шуйского. Весь его опыт, казалось бы, напрочь отучил его действовать самостоятельно, он испытал опалу каждого царя, которому служил, и едва не сложил голову на плахе. И он же сумел нанести первый удар заговорщика. Мотив действий участников заговора понятен: они объединились для того, чтобы убить царя Дмитрия, воспользовавшись его беспечностью во время свадебных торжеств. Слишком многим брак царя с польской шляхтенкой Мариной Мнишек оказался не по нраву из-за очевидного разрыва с традицией «прежних государей». Показательно, что в заговоре участвовали старые враги. Настоящий Рюрикович князь Василий Иванович Шуйский вступил в союз со своим бывшим гонителем, годуновским клевретом Михаилом Игнатьевичем Татищевым. Такая противоестественная политическая комбинация оправдывалась только общей ненавистью к царю Дмитрию Ивановичу. Оказался среди заговорщиков также князь Василий Васильевич Голицын, еще ранее предупреждавший, вместе с князьями Шуйскими, литовского канцлера Льва Сапегу о готовности сместить самозванца. Увидев многотысячный свадебный поезд Марины Мнишек и хозяйничавшую в Москве «литву», княжеско-боярская знать явно испугалась, что ее господствующему положению приходит конец. Подобно тому, как во время свадьбы «Ростриги» между ними затесались Мнишки, Вишневецкие, Стадницкие и Тарло, эти и другие польско-литовские рода и далее будут находиться слишком близко к власти. Поступаться же своими природными правами члены Боярской думы не хотели. Отнюдь не случайно в первое время после переворота в обвинениях самозванцу отчетливо звучит мотив готовившейся им расправы с лучшими боярами: «Убити де велел есми бояр, которые здеся владеют, 20 человек. И как де тех побью, и во всем будет моя воля»[179]. Таким образом, действия заговорщиков могли выглядеть как спасение собственной жизни и защита старинных государственных порядков. Хотя уже одно то, что глава заговора князь Василий Шуйский сменит на царском престоле поверженного царя Дмитрия, достаточно свидетельствует о том, что это была прежде всего борьба за власть.

17 мая (27-го по новому стилю) 1606 года произошел, по словам автора «Дневника Марины Мнишек», «злосчастный мятеж, для которого изменники уже давно объединились, составляя конфедерации и присягая». Впрочем, даже сами поляки и литовцы понимали, что часть вины лежала на них самих: уж слишком часто в разгуле свадебных торжеств они задирали москвичей. Грабежи и насилия, создававшие впечатление оккупации столицы вражескими силами, становились причиной вооруженных стычек. Царь же Дмитрий, боявшийся показать, что он не управляет страной, не слушал доносов о подозрительных действиях заговорщиков. Момент был самый что ни на есть подходящий. Слишком многие в Москве оказались недовольны царем. Другого такого случая могло не представиться.

План князя Василия Шуйского и его сторонников состоял в том, чтобы под благовидным предлогом впустить в Кремль толпу людей, расправиться с охраной царя Дмитрия Ивановича и убить его. Что при этом делать с царицей и приехавшими из Польши родственниками Марины Мнишек, не продумали, положившись на стихию выступления всем «миром». На руку восставшим было то, что в Москву уже начали съезжаться дворяне и дети боярские из дальних городов, в частности Великого Новгорода. Вместо крымского похода для них нашлась новая служба, и эти служилые люди, имевшие необходимое вооружение, выступили на стороне участников заговора.

Ранним субботним утром 17 мая по направлению к Кремлю бежали люди с криками «В город! В город! Горит город» (городом в Москве традиционно называли Кремль). Во всех кремлевских храмах ударили в набат. Небольшая стрелецкая охрана у ворот Кремля была сметена и быстро разбежалась. Около двухсот заговорщиков бросились к дворцу, где находились царь и царица. Там немецкие алебардщики тоже не оказали никакого сопротивления. Единственным, кто обнажил саблю и вступился за царя Дмитрия, был дневавший и ночевавший у царских дверей боярин Петр Басманов. Тут же он и погиб вместе с несколькими оставшимися верными царю Дмитрию людьми. Говорили, что заговорщиков вел к самозванцу именно князь Василий Шуйский: «Сам Шуйский с помощниками вошел в первые покои, в которых сперва убили Басманова, обычно спавшего около царя»[180].

Загнанный царь Дмитрий выпрыгнул из одного из дворцовых окон во двор. Высота была слишком большой, он повредил ногу, сильно ушибся и потерял сознание. Тем временем на звук набата в Кремле высыпали люди, услышавшие, что «литва бояр бьет! На помощь боярам!» Среди них были стрельцы, схватившие Дмитрия и приведшие его в чувство, облив водою. Царь инстинктивно почувствовал, что именно в таком прыжке и был его единственный шанс на спасение. Во дворце заговорщики могли сделать все тайно. А здесь, схваченный на дворе людьми, не посвященными в цели заговора, царь Дмитрий сам попытался опереться на «мир», умолял защитить его от Шуйских и привести на Лобное место. Вспомнил ли он тогда, как сам помиловал князя Василия Шуйского и избавил его от казни на этом же самом Лобном месте?

Но фортуна уже отвернулась от царя Дмитрия. «Видно, так угодно было Богу, не хотевшему долее терпеть гордости и надменности этого Димитрия, который не признавал себе равным ни одного государя в мире и почти равнял себя Богу», — заключали послы Речи Посполитой Николай Олесницкий и Александр Госевский, составившие по горячим следам самое достоверное донесение о перевороте в Москве 17 мая 1606 года. Царь остался в тот момент один на один со своими боярами, но на этот раз они не слушали его покорно, а сами учили уму-разуму, обвиняя, что он «не действительный Димитрий, а Гришка Отрепьев». То, что раньше убеждало всех, — ссылки на признание его «матерью» Марфой Нагой, — больше не действовало, а боярин князь Василий Голицын даже передавал от ее имени, что «она сознается и говорит, что он не ее сын, что ее сын Димитрий действительно убит и тело его лежит в Угличе». Точку в истории самозванца поставил дворянин Григорий Валуев, протиснувшийся в толпе к боярам и выстреливший «из-под армяка» в Дмитрия из ручной пищали. Царь Дмитрий был убит, и толпа бросилась терзать уже мертвое тело[181].

Власть снова оказалась в руках Боярской думы, и она приняла меры, чтобы утихомирить восставшую толпу и быстро навести порядок. Боярин князь Василий Иванович Шуйский ездил по столице, чтобы остановить расправу на том дворе, где затворился князь Константин Вишневецкий. Выжившие во время московского бунта поляки описали, как это происходило: «Увидев тогда, что много людей побито, прискакал сам Шуйский (тот, что царем стал) и крикнул князю, чтобы тот перестал сражаться. Взяв крест, поцеловал его Шуйский, обещая князю мир. Тот поверил ему и впустил его к себе. Войдя в дом, Шуйский сильно плакал, видя там очень много убитой „москвы“, которые пытались прокрасться с тыла для грабежей. Наши всех побили, другие, пытавшиеся залезть в окна, прыгая, шеи поломали. Тогда Шуйский, боясь, чтобы народ снова не захотел расправиться с князем, взял его с лучшими слугами на другой двор, забрав с собою вещи и всех лошадей»[182].

Слезы боярина, понявшего, к каким жертвам привели его действия, высохли быстро. Князь Василий Иванович постарался сделать все, что было возможно в тех условиях, чтобы показать, что свержение самозваного царя не имело целью расправу с Мариной Мнишек, ее родственниками и гостями. Дворы сандомирского воеводы Юрия Мнишка, Константина Вишневецкого, послов Речи Посполитой Николая Олесницкого и Александра Госевского и других были взяты под охрану. Имущество, захваченное в покоях недавней царицы Марии Юрьевны, переписано и опечатано. В Москве хорошо понимали, что судьба задержанных поляков и литовцев никого не оставит равнодушным в Речи Посполитой. Поэтому одним из первых дел Василия Шуйского стала отправка посольства князя Григория Константиновича Волконского и дьяка Андрея Иванова к королю Сигизмунду III с извещением о восшествии на престол. Оно же должно было объяснить «в Литве», как случилось, что на московском престоле очутился мнимый сын Ивана Грозного.

В Москве обвиняли во всем происшедшем тех, кто ранее поддержал Дмитрия, начиная с самого его появления в Речи Посполитой. Тем более, что главный свидетель — сандомирский воевода Юрий Мнишек — находился в русской столице. Его и решили расспросить в первую очередь, чтобы получить дополнительные аргументы для обвинения короля Сигизмунда III. Боярская дума принимала воеводу Юрия Мнишка в Кремле еще до официального венчания Василия Шуйского на царство. Собственно говоря, это был не прием, а вызов на допрос, где, как записал человек из свиты Мнишков, «всю вину за смуту, происшедшие убийства, кровопролитие они возлагали на пана воеводу, будто бы все это произошло из-за того, что он привел в Москву Дмитрия (которого они называли изменником)». Московских бояр и, конечно, князей Шуйских интересовало, «каким образом тот человек в Польше объявился», «почему его пан воевода к себе принял», «почему король его милость дал деньги», «почему же его пан воевода сопровождал», «почему же кровь проливал», «почему же верил, что он настоящий», «почему же грамот от нас не ждал…?»[183] Однако воеводе Юрию Мнишку удалось легко оправдаться тем, что в самом Московском государстве приняли Дмитрия за своего государя, устранив тем самым любые сомнения в том, что он настоящий царь.

Всего несколько дней продолжался переходный период, пока князь Василий Шуйский не стал очевидно забирать в свои руки власть, доставшуюся ему по праву первенства в организации переворота. 19 мая 1606 года на московском престоле появился новый царь Василий Иванович. Бывший глава заговора так спешил воцариться, что совершил непоправимую ошибку, устранив от выбора нового царя представителей «всей земли». На московской улице обсуждались тогда несколько кандидатур на трон, но никакой предвыборной борьбы не случилось.

Почти при каждом династическом повороте за последние двадцать лет князья Шуйские оказывались на грани жизни и смерти, их отправляли в опалу, приговаривали к казни. Снова дожидаться для себя такой участи князь Василий Иванович Шуйский не мог. Потому он и не устраивал никаких «предъизбраний», не приучал к себе подданных щедрыми пожалованиями и демонстрацией силы, как это было при вступлении на престол Бориса Годунова. От выбора князя Василия Шуйского до венчания на царство 1 июня 1606 года прошло совсем немного времени, которого было явно недостаточно для правильной организации земского собора. Да и думал ли новый царь о созыве такого собора? С царем Василием Шуйским в Москву возвращался консервативный, почти удельный порядок власти, отделенной от «мира», начинавшего чувствовать свою силу. Совсем не случайно, вступая на престол, новый царь Василий Шуйский в обоснование своих прав обратился к генеалогическим доказательствам из далекого прошлого. Главным аргументом стало его действительное, а не ложное, как у самозванца, происхождение от Рюриковичей: «понеже, он, великий государь, от корени великих государей наших царей и великих князей Росийских — от великого князя Рюрика, иже от колена Августа кесаря Римского, и равноапостолного великого князя Владимера, просветившего Рускую землю святым крещением, и от достохвалного царя и великого князя Александра Ярославича Невского; от сего убо прародители твои, великие государи, на уделы переселиша на Суздальское княжение, яко же обычай бе меншим братиям на уделы садитися, и сих сродник ваших начальных государей корень пред ста».

Но одних генеалогических аргументов принадлежности суздальского князя к «корню» ушедшей династии Рюриковичей было явно недостаточно, чтобы успокоить жителей Московского государства и вернуть их к привычным царским образцам. Очень скоро жизнь отменила эти наивные представления, вдохновившие князей Шуйских и тех, кто поддержал их во время захвата власти. Подданные царя Василия Ивановича с первых шагов хвалили своего самодержца за «премножество мудрости, и за поборательство истинны, и за неизреченную милость ко всем человекам»[184]. Но этикетная формула похвалы идеального государя еще должна была пройти проверку временем. Отныне царь Василий Шуйский должен был постоянно убеждать жителей Московского государства в том, что они не ошиблись, избрав его на царство. А сделать это оказалось сложнее всего, потому что никакого выбора у них и не было. Имя прежнего самодержца тоже никуда не исчезло из душ бывших подданных царя Дмитрия Ивановича. Спор пришедшего к власти князя Рюриковича со свергнутым ложным царевичем «Рюриковичем» оказался неоконченным.

17 (27) мая 1606 года случился, по словам автора «Дневника Марины Мнишек», «злосчастный мятеж, для которого изменники уже давно объединились, составляя конфедерации и присягая» ¹¹⁹. План заговора состоял в том, чтобы под благовидным предлогом впустить в Кремль толпу людей, расправиться с охраной царя Дмитрия Ивановича и убить его самого. Что при этом делать с царицей и приехавшими из Польши родственниками Марины Мнишек, — не продумали, положившись на стихию выступления всем «миром». На руку восставшим было то, что в Москву уже начали съезжаться дворяне и дети боярские из дальних городов, в частности из Великого Новгорода. Вместо крымского похода для них нашлась новая служба, и служилые люди, имевшие необходимое вооружение, выступили на стороне главы заговора, боярина князя Василия Ивановича Шуйского. Шуйский только что исполнял самые почетные обязанности тысяцкого на свадьбе царя Дмитрия Ивановича, а теперь именно он стал направлять действия толпы.

Ранним субботним утром 17 мая по направлению к Кремлю бежали люди с криками: «В город! В город! Горит город!» Во всех кремлевских храмах ударили в набат. Небольшая стрелецкая охрана у ворот Кремля была сметена и быстро разбежалась. Около двухсот заговорщиков бросились к дворцу, где находились царь и царица. Там немецкие алебардщики тоже не оказали никакого сопротивления, так как их длинные протазаны красиво выглядели в церемониях, но были бесполезны против сабель и ручных пищалей. Единственным, кто обнажил саблю и вступился за царя Дмитрия, был дневавший и ночевавший у царских дверей боярин Петр Басманов. Но он тут же и погиб вместе с несколькими оставшимися верными царю Дмитрию людьми. Все они могли находиться во внутренних царских покоях только без оружия, а потому им нечем было сопротивляться ворвавшейся во дворец вооруженной толпе. Самозванец хватился меча, хранителем которого был мечник князь Михаил Васильевич Шуйский. Говорили, что этот меч всегда находился рядом с ним, но в тулочь его не оказалось на месте; молодой мечник, скорее всего, тоже оказался участником заговора.

Суматоха у дверей царских покоев позволила царю бежать через другой ход в коридоры дворца и попутно предупредить Марину Мнишек, которой он крикнул в окно ее покоев: «Сердце мое, измена!» Загнанный в угол, царь Дмитрий выпрыгнул из одного из дворцовых окон во двор, чувствуя, что именно в этом его единственный шанс на спасение. Но высота была слишком большой, он пролетел 20 локтей, то есть семь-восемь метров, и сильно ушибся, потеряв сознание. На звук набата в Кремле высыпали люди, услышавшие, что «Литва бояр бьет! На помощь боярам!». Среди них были стрельцы. Они схватили Дмитрия и привели его в чувство, облив водой. Во дворце заговорщики могли сделать все тайно. А здесь, схваченный на дворе людьми, не посвященными в цели заговора, царь Дмитрий сам попытался опереться на «мир», умолял защитить его от Шуйских и привести на Лобное место. Он обещал пожаловать стрельцов за эту службу дворами бояр-изменников и поженить их на боярских женах. Произошла стычка между стрельцами и участвовавшими в заговоре дворянами. Однако заговорщики стали угрожать, что пойдут в город и захватят стрелецких жен и детей, что было реальнее царских обещаний, поэтому стрельцы «опустили свои пищали».

Фортуна уже отвернулась от царя Дмитрия. «Видно, так угодно было Богу, не хотевшему долее терпеть гордости и надменности этого Димитрия, который не признавал себе равным ни одного государя в мире и почти равнял себя Богу», — заключили послы Николай Олесницкий и Александр Госевский, составившие по горячим следам самое достоверное донесение о перевороте в Москве 17 мая. О том же говорил впоследствии отец Каспар Савицкий, которого неприятно поразили перемены, произошедшие с Дмитрием после памятных ему бесед в Кракове с новым сыном католической церкви: «Это была воля Божия, которая, допустив такое ослепление и упрямство, скрытно приготовляла заслуженную и справедливую погибель Димитрия. Ибо Димитрий много изменился и не был уже похож на того Димитрия, который был в Польше… Он возгордился до такой степени, что не только равнялся всем монархам христианским, но даже считал себя выше их и говорил, что он будет, подобно какому-то второму Геркулесу, славным вождем целого христианства против турок» ¹²⁰.

Царь остался один на один со своими боярами. На этот раз не он, а они сами судили его, обвиняя в том, что он «не действительный Димитрий, а Гришка Отрепьев». То, что раньше убеждало всех, — ссылка на признание его «матерью» Марфой Нагой, больше не действовало, а боярин князь Василий Голицын объявил от ее имени, что «она сознается и говорит, что он не ее сын, что ее сын Димитрий действительно убит, и тело его лежит в Угличе». Неизвестно, сколь долго могли бы продолжаться препирательства, но точку в истории самозванца поставил дворянин Григорий Валуев, протиснувшийся в толпе к боярам и выстреливший «из-под армяка» в Дмитрия из ручной пищали. Царь Дмитрий был убит, и толпа бросилась терзать уже мертвое тело.

Многозначительной была сцена, когда тело повергнутого самодержца поволокли туда, куда он просил, — к Лобному месту. У стен Вознесенского монастыря остановились и снова обратились к матери царя с вопросом, который всех так долго мучил, «ее ли он сын». Она же ответила: «Нужно было спрашивать меня об этом, когда он был жив, а теперь, как вы его убили, то он уже не мой сын». Так она отреклась только от мертвого, но не от живого Дмитрия, и в этом был недобрый знак на будущее. Самозванческая история еще могла повториться, и она повторилась.

Тело Дмитрия положили «на Пожаре» (так тогда называли Красную площадь), бросив его на какое-то наспех сколоченное возвышение из досок вместе с оставшимся верным ему Петром Басмановым: «вывезоша его на Пожар и лежав на Пожаре три дни всему народу на показание, и Петр Басманов с ним же» ¹²¹. Чтобы убедить жителей Москвы в справедливости свершившегося цареубийства, распустили слухи о колдовстве и чародействе Дмитрия. Для этого на мертвое тело положили маску, привезенную краковским парфюмером Марсильо и изъятую из покоев Марины Мнишек. Когда эти маскарадные принадлежности обнаружились, их, не зная назначения, вынесли «с радостными криками» и предъявили народу: «Смотрите, говорили они, на идолов того убитого татя (похитителя) душ, которых он величал богами, поклонялся им и нас желал было принудить, да и мы уверуем в таких же богов» ¹²².

Вместе с царем Дмитрием погибли и многие поляки и литовцы, соблазнившиеся приездом в Москву на царскую свадьбу. Его жене Марине Мнишек в тот день повезло: ее искали, но не нашли. Будучи маленького роста, она смогла спрятаться в широких юбках своей гофмейстерины и спастись. Повезло и сандомирскому воеводе Юрию Мнишку, жившему на старом годуновском дворе. Толпа рвалась туда, но была остановлена начальниками заговора. На дворах близких родственников Марины Мнишек происходило то же самое: нападение толпы было отбито сначала собственными силами, а потом уже у Мнишков, Вишневецких, Тарлов, Стадницких и других появлялась усиленная стрелецкая охрана. Не пострадали и послы Речи Посполитой Николай Олесницкий и Александр Госевский. Похоже, что в Москве понимали, каким предлогом для войны могла стать их гибель, и пытались предотвратить это. Уже к полудню все начало успокаиваться, а вечером воевода Юрий Мнишек даже смог поехать и увидеться с дочерью во дворце. Кого не могли спасти от грабежа и расправы толпы, так это рядовых шляхтичей, их слуг, купцов и даже музыкантов. Среди множества трагедий, разыгравшихся в этот день, особенно выделялась гибель отца Франтишка Помасского, раненного во время мессы и умершего несколько дней спустя ¹²³. «Кровавую резню» в Москве 17 (27) мая 1606 года, когда было убито 500 человек поляков и литовцев, уже не забыла в Смутное время ни та ни другая сторона.

Три дня лежало тело бывшего царя Дмитрия на всеобщем обозрении в Москве. Многие, как голландец Исаак Масса, приходили на Красную площадь убедиться в том, что царь действительно мертв. «Я сосчитал его раны, их было двадцать одна, и сверх того череп его был рассечен, так что оттуда вывалились мозги, — писал Масса, — и на третий день его бросили в яму, а Басманова похоронил его брат, получивший разрешение от правительства» ¹²⁴. Именно тогда у поколения Смуты произошел невидимый перелом в отношении к царской власти, стало исчезать отношение к царю как к Божьему помазаннику. Легкость расправы с царем породила соблазн дальнейшей игры с именем самозванца. За несколько минут сомнительного триумфа черни Московское государство заплатило годами самых тяжелых неустройств.

Вероятно, все знают чему, каким событиям посвящён этот праздник. Минин-Пожарский, поляки и т.д.

Но, смута, а по сути своей, гражданская война продолжалась достаточно долго, около 20 лет. Интересны документы тех лет, в частности дневник Марии Мнишек, жены царя Димитрия. Того, которого называли Лжедмитрием первым.

Фрагменты из этого дневника.

Май 1606.

Дня 25. В День Божьего Тела. Утихло немного. Однако для того, чтобы наши не заметили, готовились бунтовать ночью. Учинили беспорядки, возведя поклеп на одного из поляков, якобы он изнасиловал боярскую дочь, о чем была на следующий день жалоба царю и расследование, на котором совсем этого не обнаружилось. Они это для того подло учинили, чтобы царь ничего не заметил и чтобы скрыть следы своих бунтов и заговоров.

Той же ночью поймано шесть шпионов, которые пришли в крепость на разведку. Трех убили, а трех замучали.

Дня 26, в пятницу. Пришли жолнеры к пану воеводе, заявляя ему, что становится явно небезопасно. Пан воевода сразу доложил царю. Царь на это посмеялся, удивляясь и говоря, что поляки весьма малодушны. Все-таки он сразу приказал Басманову ночью по всем улицам поставить стрелецкую стражу, чтобы стерегли поляков, ибо уже «москва» явно начала бунтовать и явные признаки возмущения нашим давала. Уже в ту ночь впустили в город разными воротами толпу, бывшую только в миле от Москвы, 18 000 человек, о которых царь знал, только думал, что эти люди должны идти в Крым, ибо ежедневно высылал туда войска.

Дня 27. Злосчастный мятеж, для которого изменники уже давно объединились, составляя конфедерации и присягая. Их предводителем в том деле был нынешний царь — Василий Иванович Шуйский, обещавший поделить между ними крепости и государства и назначить их на высокие должности. Эти войска выпустили против той «москвы», которая могла стать на сторону Дмитрия, вступив в сговор с влиятельнейшими купцами и частью мира. Старшие знали об этом, а другие не ведали. Более всего из Великого Новгорода бояр и служилых людей было к тому готово.

Сперва утром в субботу подавали друг другу на улицах такой сигнал: «В город! В город! Горит город!» — а делалось это для наших, чтобы подумали, что в крепости загорелось. Сразу же окружили все польские квартиры, чтобы находившиеся там не могли дать отпор.

Очень быстро взяли крепость. Потом ударили во все колокола, отовсюду неисчислимая толпа стекалась к крепости. Сперва рассеяли алебардщиков, потом ворвались во дворец. Сам Шуйский с помощниками вошел в первые покои, в которых сперва убили Басманова, обычно спавшего около царя.

Все это они делали во дворце, а в это время другие совершили набег на конюшни, которые также были в крепости, за двором пана воеводы, через улицу. Взяли 95 лошадей и убили 25 человек пахоликов и возниц как государевых, так и наших, служивших там. Одна лошадь была хромой, но и с той содрали кожу, разрубили ее на четыре части и унесли.

До этого уже наших очень много побили, особенно на улице Никитской, где располагался царицын двор. Там оборонялись самыми большими силами — до нескольких сотен поляков на одной улице. Но что из того, если не все могли биться, ибо иные еще спали, когда окружили, по отдельности, все их дома. Поэтому каждый на своем дворе защищался с челядью. Либо, если товарищ с товарищем жили близко, они соединялись и защищались вдвоем. Другие, когда у них нечем уже было стрелять, выбегали на улицу с оружием в руках. Легло там «москвы» очень много, ибо наши оборонялись до изнеможения. Вероятно, некоторых обманом взяли, отобрав у них оружие, убивали, и так их больше всего погибло. А где наших было несколько человек или несколько десятков в защищенном месте, не могли им ничего сделать и оставляли их.

Там пали: Андрей Кемеровский из Живца — он долго и хорошо оборонялся мечом, Самуил Стрыжовский, Якуб Городецкий, слуга пана воеводы, Станислав Лагевницкий, Ян Забавский, Войцех Перхлиньский, Станислав Сумовский, Якуб Сонецкий. Имена других не знаю: Прецлавский, Глиньский, Крушиньский, Марцин-ковский, Готард, Ганьчик, Куновский, Мяковский, Витовский, Галер, Боболя. Из слуг царских: Склиньский, Станислав Липницкий, Борша, Чановицкий, Ивановский, Храпковский, Вонсович, Пельчинский, Гарабурда, Головня.

С ними обошлись исключительно жестоко. Они, находясь в одном месте, согласились на то, чтобы сдаться, не защищаясь, так как им присягнули, что они останутся в безопасности. А когда они сдались, спросили их сперва, который старший пан между ними? Отозвались: «Склиньский». Схватив его, положили крестом на стол и там же, отрубив ноги и руки, распоров брюхо, посадили на кол. Других по разному истязали, кроме Борши, который умело защищался в другом доме. Несколько раз с мечом нападал на наступающих, пока, возвращаясь в избу, не наткнулся на засаду в сенях, где его подстрелил кто-то из-за угла. Свирский оборонялся. И других немало на этой улице побито, а особенно пахоликов, кучеров, etc.

Там же был убит Пехота, мещанин из Кросно, с сыном, сам-четверт. А которых Господь Бог сохранил, тех совсем обобрали. Из тех, что в живых остались, много было раненых, поколотых. Притеснения я жестокости свирепые и неслыханные! Над бездыханными трупами измывались. Кололи, пороли, четвертовали, жир из них вытапливали, в болото, в гноище, в воду метали и совершали всяческие убийства. Большую добычу с той улицы взяли, ибо много там было зажиточных и богато одетых.

В другом месте те именно, что нападали на князя Вишневецкого, бросились к пану Сигизмунду Тарло, хорунжему пшемысльскому, и быстро схватили его, так как он не мог обороняться против великой силы. Саму пани Тарлову выстрелом тяжело ранили, челяди несколько человек убили, побрали вещи всякие. Сами только в рубахах остались. Там же та же участь постигла пани Гербуртову и пана Любомирского.

Оттуда сразу, ибо недалеко было, бросились к ксендзу Помасскому, секретарю короля его милости. Он в это время как раз совершал мессу. И как только он закончил «Ite missa est» [Идите, с миром] последние двери выбили. Ксендз еще был в ризе. Тут же образ Пресвятой Девы прострелили. А ксендза, содрав облачения, там же перед алтарем забили, а скончался он на другой день. Убили также и брата его родного, и из челяди мало кто остался. Вещи все растащили. Был там в то время ксендз Александр Сондецкий, каноник бобовский, тот только, сняв облачение, ушел. Сам Господь Бог да и немецкий язык спасли его, ибо думали, что это немец, но если бы заметили, что ксендз, то уж его бы точно убили.

Пан Павел Тарло, сын старосты сохачевского, с паном Самуилом Балем защищались долго в одном дворе. Когда «москва» увидела, что не может одолеть их без урона для себя, она присягнула, что сохранит им жизнь. Поверив этой присяге, пан Баль вышел к ним, отдал свое оружие, и его сразу посекли вместе со слугами, которые вышли с ним. Видя это, пан Тарло не вышел за Балем, но, повернув назад, до конца защищался и остался невредим.

Всех убито, как по имевшейся у нас ведомости и реестрам, так и по известному от самой «москвы» подсчету трупов — до 500 человек, а «москвы» — вдвое больше.

Около полудня этот дебош унялся. Несколько раз снова возникали стычки и нашим чинились жестокие притеснения и мучения. Более всего нашим вреда творили чернецы и попы в мужичьей одежде, ибо и сами убивали, и чернь приводили, приказывая нас бить, говоря, что » «литва» приехала нашу веру рушить и истреблять». Великое кровопролитие и вред неисчислимый из-за той подлой измены произошли.

Тела положили на столе, нагие и необычайно изуродованные. Лежали они там в течение трех дней на великое поругание, которое над ними с большой жестокостью чинили, посыпая песком, оплевывая, колотя, обмазывая дегтем, и другую срамоту творили на вечный позор.