Экзамен в средневековье

Экзамены

Бакалавр, лиценциат, магистр искусств. — Те же этапы на теологическом и медицинском факультетах. — Темы диссертаций. — Сколько стоило сдать экзамен. — Церемонии посвящения. — Коррупция

Студент, поступивший лет четырнадцати на факультет искусств, обычно должен был проучиться три-четыре года, чтобы получить степень бакалавра искусств. На Рождество для проверки знаний магистр подвергал его первому экзамену — «responsio». В случае успеха в начале Великого поста наступало время «determinatio», который сдавали комиссии, а через несколько дней после него устраивали публичный диспут, по результатам которого присваивали степень бакалавра. Это событие отмечали особой церемонией — «inceptio» («начало»). Бакалавр должен был сам провести серию занятий, чтобы доказать свою готовность продолжить ученую карьеру.

В Кембридже, где с подачи Исаака Ньютона математика стала обязательным предметом, для получения степени бакалавра требовалось сдать «tripos». Согласно некоторым утверждениям, этот термин происходит от названия трехногого табурета, на котором сидел кандидат, отвечая на вопросы во время устного экзамена. В Кембридже даже существует легенда, что студентам, сдавшим экзамены в конце каждого из трех лет обучения, вручали по одной ножке от табурета, чтобы вместе с дипломом они получили весь табурет. Студент, сдавший «tripos» с отличием, именовался «wrangler» — старший, второй и т. д. Буквально это слово означает по-английски «крикун, спорщик»; зная, как важно было уметь вести полемику в университетских стенах, можно допустить, что и в прикладной математике ораторские способности могли пригодиться. Эта традиция с годами совершенствовалась, приобретая много разных нюансов, и к концу XVIII века студент, сдавший экзамен по математике, но показавший наименее выдающийся результат, стал получать в виде псевдонаграды деревянную ложку (отличник же становился «золотой ложкой», чуть уступивший ему — «серебряной»). До 1909 года списки бакалавров с указанием занятого места предавали гласности.

В Средние века кандидаты были вольны сами выбирать степень сложности экзамена. Например, в Лувене и английских университетах экзамены по уровню подразделялись на сложные (rigorosum) и обычные (transibile); успешно сдавшие сложный экзамен получали особый, почетный диплом. В немецких университетах дипломы выдавались с тремя градациями: «summa cum laude», «cum laude» и «rite» — «высокопохвально», «похвально» и «обычно»; бывало, что 20 лет подряд не случалось ни одного провала на экзамене.

Как это обычно бывает, у студентов были свои приметы и способы приманить удачу. Например, в Саламанке школяры внимательно разглядывали портал, покрытый затейливой резьбой. Считалось, что тот, кто отыщет среди множества фигур лягушку, сидящую на человеческом черепе, экзамен сдаст.

Бакалавр продолжал обучение в течение одного — трех лет, чтобы стать лиценциатом. В Париже экзамены на эту степень проходили весной, принимала их комиссия из магистров, представителя ректора собора Парижской Богоматери или самого ректора. Экзаменуемого расспрашивали о разных текстах, тот должен был поклясться, что изучил книги, положенные по программе, и участвовал в диспутах. Наставник представлял своего подопечного комиссии и ручался за его поведение. Робер де Сорбон сравнивал экзамен на факультете искусств со Страшным судом и даже утверждал, что университетские судьи суровее Небесного Судии. Однако провалы случались редко, поскольку к экзамену допускались лишь те студенты, в которых их руководитель был полностью уверен, — примерно половина от общего количества.

Через полгода после этого экзамена лиценциат проходил «inceptio» магистратуры — давал вступительный урок в присутствии ректора и комиссии из шести магистров. Годам к двадцати бывший школяр сам становился магистром — это было его посвящение в профессию.

По данным немецкого педагога второй половины XIX — начала XX века Ф. Паульсена, изучавшего архивы Лейпцигского университета, в XV столетии из сотни зачисленных на обучение студентов лишь три десятка держали экзамен на бакалавра искусств и только шестеро из них являлись на магистерский экзамен.

Для большинства выпускников университетов преподавание на факультете искусств было заветной целью, для редких избранных — первым этапом в постижении наук. Звание магистра искусств открывало доступ на высшие факультеты, каждый из которых присваивал свои степени бакалавра, лиценциата и доктора. В том же Лейпциге из примерно семисот студентов шесть с лишним сотен учились на факультете искусств, сотня — на юридическом, шесть-семь человек — на богословском и пять — на медицинском. Похожая картина наблюдалась и в других университетах.

Богословский факультет был самым престижным, возраст его студентов колебался от двадцати до тридцати пяти лет. Еще бы: первые шесть лет уходили на слушание лекций о Библии и «Сентенции» Петра Ломбардского (1145). Бывший епископ Парижский собрал и классифицировал ответы главных учителей Церкви на метафизические и нравственные вопросы христианской догмы. Освоив этот труд, школяр становился бакалавром и целый год сам толковал студентам Священное Писание. Экзамены, которые он прежде сдавал в три приема, как раз и заключались в комментировании «Сентенций». Чтобы стать магистром, следовало пройти трехлетнюю стажировку в качестве проповедника.

Подобная система сохранялась столетиями. Но в XVIII веке большинство студентов-теологов довольствовались дипломом, который можно было получить после трех лет обучения, и отправлялись в провинцию, чтобы стать священниками и получить бенефиций. Диплом Сорбонны перевешивал опыт и, возможно, гораздо более обширные знания людей, его не имевших. Однако довольно значительное число студентов стремилось стать бакалаврами. Для этого требовалось сдать экзамены и защитить диссертацию. Защита продолжалась полдня. Всё это было не слишком сложно, но стоило дорого, пишет в мемуарах аббат Бастон. Деньги делили между собой доктора; на жалобы на дороговизну они отвечали на латыни: «Наши отцы питались нами, мы питаемся вами, а вы будете питаться иными». Бакалавр получал право носить фиолетовые штаны; многим этого было достаточно, но прочие намеревались добиться степени лиценциата.

Каждый цикл лиценциатуры начинался 1 января нечетного года и длился два года. В зависимости от того, когда — в конце первой или второй половины этого цикла — претенденту удавалось получить степень бакалавра, ему предстояло пропустить два или три года, потому что один срок должен был истечь целиком. Если иметь хорошего покровителя, можно было получить «тайное письмо» и скостить срок ожидания до одного года. В промежутке между бакалавриатом и лиценциатурой жить в Париже было не обязательно, хотя факультет высказывал пожелание, чтобы будущие лиценциаты посещали защиты диссертаций и учились на чужом примере.

Бакалавры должны были сдать два экзамена, сложность которых зависела от воли четырех докторов, выбранных по жребию, состав которых менялся на каждом экзамене. Экзамен должен был длиться четыре часа, но порой члены комиссии из жалости к экзаменующемуся или самим себе существенно сокращали это время, в особенности если были монахами. В конце они клали бумажки со своими заключениями в небольшую коробочку — «капсулу», которую можно было вскрыть лишь на собрании факультета. Ко второму экзамену допускали в случае, если на бумажках значилось «достоин».

В лиценциатуру записывалось до сотни бакалавров.

В течение двух лет нужно было посещать все защиты бакалавров, лиценциатов и докторов, число которых могло достигать шести сотен. На них надо было присутствовать определенное время и даже выступать. Иногда в один день проходили три-четыре защиты, и приходилось бегать из Сорбонны во дворец архиепископа, из Наваррской коллегии в монастырь августинцев, и вместо того чтобы изучать первоисточники или заниматься чем-нибудь не менее полезным, соискатель носился по улицам, пыхтя и обливаясь по?том. За отсутствие полагалось платить штраф — пять су; сумма смешная, но пушинка к пушинке… К тому же за отсутствие на защите, где предстояло оппонировать, штраф был гораздо выше. Более того, если оппоненты, стоящие в списке первыми, манкировали, а выступить соглашался лишь пятидесятый, штрафовали всех с первого до сорок девятого. Штрафы шли в факультетскую казну.

Затем лиценциата «просили» защитить три диссертации — малую, большую и сорбонскую.

Малая защита продолжалась шесть часов; речь шла о таинствах — всех вообще и каждом в отдельности, при этом полагалось критиковать англиканскую церковь.

Большая защита начиналась в восемь утра и заканчивалась в шесть вечера. В ней речь шла о религии, Церкви, Священном Писании, соборах, церковной истории, священной и смешанной хронологии. Естественно, бакалавру было невозможно обладать достаточно обширными познаниями, чтобы охватить все эти темы, поэтому он должен был ловко свести разговор к предмету, который знал хорошо. На каждую аргументацию отводилось по три четверти часа.

Сорбонская защита проходила в зале Сорбонны, и за его аренду нужно было уплатить 50 луидоров. Защита начиналась в шесть утра и заканчивалась в шесть вечера; речь шла об инкарнации и благодати. По сути, эта защита проводилась для проформы. Рассказывают, что однажды в состав комиссии входил доктор, который был глух как тетерев, но делал вид, будто следит за дискуссией; когда второй доктор вышел, диссертант воскликнул: «Я утверждаю, что мудрейший магистр, здесь присутствующий, архиглух, глух, как пень, если бы только пни принимали в Академию. — Я это отрицаю, сказал оппонент. — Я это докажу. Если бы он не был глух и архиглух, то услышал бы, что я непоправимо согрешил, перейдя на французский, и к тому же насмехаюсь над ним. Однако он рукоплещет мне, кивает и считает, что я говорю хорошо». «Bene, optime»[39], — ответил глухой доктор и, обратившись к оппоненту, спросил: «Что вы можете на это возразить?» Так продолжалось до возвращения его коллеги.

Спрашивается, как можно было выдержать целый день без еды? По правилам, диссертант мог лишь перекусить украдкой, с риском, что придется отвечать оппоненту с набитым ртом, но на практике в соседней комнате к полудню накрывали стол и диссертант угощал там своих друзей и оппонентов. На большой защите к ним присоединялся доктор — председатель комиссии. На сорбонской защите председателя не было. Но если вдруг посреди пиршества появлялся какой-нибудь доктор, вздумавший послушать защиту, приходилось всё бросать и бежать обратно в зал. После обеда защита продолжалась, и диссертант мог подкрепляться лимонадом или кофе. В шесть вечера в зал входил слуга, приставленный охранять шубы у входа, и объявлял, что пора заканчивать. Председатель вставал и, обращаясь к присутствующим, спрашивал: «Estisne contenti?» («Довольны ли вы?») — «Sumus» («Довольны»), — отвечали ему, хотя к тому времени единственным присутствующим на собрании был тот самый слуга.

После защиты факультет публиковал список лиценциатов. Оказаться в первых строчках списка было очень престижно, однако первым всегда ставили человека самого благородного происхождения, а первый по знаниям и заслугам занимал лишь пятое место. Впрочем, если во всём выпуске оказывался один-единственный дворянин, его записывали первым с пометкой «благороднейший», как если бы он был сыном герцога и пэра. Вторую и третью строчки занимали приоры Сорбонны, четвертую — «благороднейший» выпускник Наваррской коллегии. Чтобы получить пятое место, люди не останавливались ни перед чем: начинались происки, интриги, махинации, заговоры, переговоры; весь Париж бурлил, по улицам разъезжали кареты с гербами, в которых везли рекомендательные письма от важных особ; письма от особ помельче доставляли в фиакрах или просто пешком, держа их в кармане. Разумеется, дамы принимали в этом процессе самое деятельное участие. Доктора, которые составляли список, зачастую не были ни на одной защите и не имели ни малейшего представления о соискателях, поэтому всё решали быстрота и натиск. Величайшим унижением было оказаться в списке последним, поэтому в самом конце вместо номера перед фамилиями ставили звездочку. Чаще всего туда помещали монахов.

Лиценциат должен был принять участие в трех торжественных дискуссиях, после чего получал, наконец, степень доктора. Отныне он имел право голоса в совете себе подобных — своего рода академии, члены которой пользовались большим почетом, обладали бенефициями и по большей части жили в Париже.

Обучение на факультетах права и медицины длилось в среднем шесть лет.

В Монпелье, славившемся своим медицинским факультетом, учеба продолжалась три года, включая два с половиной года занятий в университете и полгода практики вне его стен. После этого претендент сдавал экзамен на бакалавра, который длился четыре часа. Затем ему полагалось прочесть три публичные лекции, комментируя медицинские тексты. Присутствовавшие на них студенты при получении диплома должны были подтвердить, что бакалавр хорошо справился с задачей.

Франсуа Рабле, поступивший на факультет в 1530 году, стал бакалавром уже через полгода после зачисления и через две недели после начала занятий: ректор зачел ему обучение в другой школе. Рабле произвел фурор, комментируя труды Гиппократа по греческой рукописи, а не латинскому переводу, который считал несовершенным. Аудитория была набита битком: все хотели послушать ученого бакалавра. Его пример еще долго оставался уникальным.

Феликсу Платтеру пришлось проучиться четыре года, прежде чем он смог сдать экзамен на бакалавра. Это произошло 28 мая 1556 года. Его оппонентами выступили четыре доктора университета и два лиценциата. Экзамен продолжался с шести до девяти часов утра (днем стояла страшная жара, и заниматься было невозможно). «Затем на меня набросили красную мантию, и я произнес благодарственное слово в стихах — „carmine“, в котором не преминул упомянуть о немцах; вначале я продекламировал на память довольно длинную речь. Наконец, я уплатил 11 франков и 3 су, и мне вручили диплом, запечатанный в церкви Святого Фермина, где хранились печати университета», — вспоминал потом Платтер. «Немцы меня поздравляли; я, со своей стороны, устроил для них пирушку. Я уже занимался врачеванием и упражнялся, пользуя своих соотечественников».

В Париже студент становился бакалавром после первой серии экзаменов по физиологии, анатомии, гигиене, патологии. После этого его подвергали новым испытаниям — по физиологии, ботанике, врачебной теории и практике. Бакалавры должны были обойти всех докторов-регентов со списком экзаменующихся, чтобы рассчитывать на их присутствие на экзамене.

Многим бакалаврам не на что было купить себе мантию, в которой члены университета должны были являться на торжественные мероприятия и диспуты. Правда, на ее приобретение отводилось полгода, но и за этот срок не все могли скопить достаточно денег. Бедных ученых выручали хозяева пансионов, которые сдавали бакалаврские мантии напрокат. На собственные лекции бакалавры должны были являться в черных мантиях поверх городского костюма.

Степень бакалавра позволяла заниматься врачеванием в небольших городках в окрестностях Монпелье. Томас Платтер, младший брат знакомого нам Феликса, полтора года (с 21 апреля 1597 года по 19 октября 1598-го) провел в Юзесе, где снискал хорошую репутацию. К чтению лекций можно было приступить после полугодичной практики. 1 июля Платтеру прислали официальное запечатанное уведомление, что он должен прочесть курс лекций в Монпелье. Он решил публично комментировать книгу Галена «De Arte Parva» («Об искусстве врачевания»). В начале октября 1598 года он поселился в Монпелье в доме знаменитого хирурга и стал готовиться к занятиям. Три дня, начиная с десяти часов утра, он читал лекции в присутствии большого числа бакалавров, лиценциатов и студентов (все они расписались на его дипломе — листе пергамена, который потом должен был завизировать декан). После первого занятия вся компания отправилась к кондитеру, и Томас угостил слушателей за свой счет, чтобы они прилежно посещали его лекции и дали ему хорошую аттестацию.

Три лекции были прочитаны «под звук колокола, с кафедры, в мантии и квадратном колпаке», под аплодисменты. Чтобы быть допущенным к экзаменам на лиценциата, требовалось прочесть 16 лекций.

Степень лиценциата присуждалась по результатам защит четырех диссертаций, следовавших через день (по медицине, хирургии и практическим вопросам), причем темы кандидату сообщали лишь накануне. Каждая защита длилась не менее часа. Затем соискателя подвергали четырехчасовому опросу (с полудня до четырех часов дня) по двум темам, которые определяли днем раньше путем жеребьевки. Одна из тем должна была касаться какого-либо заболевания, другая — одного из афоризмов Гиппократа. Эта защита проходила в церкви Богоматери, в приделе Святого Михаила. Стоя в разноцветном сиянии витражей, кандидат зачитывал свой доклад, после чего все экзаменаторы в мантиях по очереди задавали ему вопросы по разным областям медицины. Во время этих нескончаемых вопросов и ответов, в духоте, при жарком свете свечей, присутствующие развлекались тем, что попивали белое вино, закусывая сластями и фруктами, оплаченными кандидатом. С 1732 года кандидату на степень лиценциата предстояло еще выдержать экзамен по практической анатомии.

Наконец, неделю спустя проводилась церемония посвящения в лиценциаты; диплом вручал епископ или его заместитель в присутствии двух профессоров. Это была аллегория брачного союза: новые лиценциаты становились «супругами» факультета и клялись ему в верности. Врачам, не имевшим склонности к преподаванию и намеревавшимся посвятить себя практике, этого было достаточно. Впрочем, при желании степень доктора можно было получить и позже.

Но если человек стремился получить высшую ученую степень, ему предстояло подготовиться к новым словесным ристалищам. В Реймсе надлежало написать «общую диссертацию о пользе пяти разделов медицины». В Кане с 1711 года диссертация тоже была посвящена общему предмету медицины и завершалась толкованием с листа афоризмов Гиппократа. (В 1755–1758 годах высказывания классика заменили текстами Бургаве.) В Монпелье свежеиспеченный лиценциат, мечтавший нахлобучить себе на голову докторский колпак, должен был прежде подвергнуться новым экзаменам, которые длились три дня. Но чтобы практиковать в университетском городе, лиценциат должен был получить степень доктора-регента.

В Реймсе для этого надлежало пройти через более серьезные испытания, продолжительные и дорогостоящие. В Париже лиценциат должен был в течение двух лет сопровождать врачей в больничных или приходских обходах. После этого он подавал заявление канцлеру и декану с просьбой допустить его к «vesperies» — диссертации, состоявшей из двух положений, а затем к защите докторской диссертации.

В конце XVIII века в Монпелье существовал обычай являться на защиту диссертации всклокоченным, словно после ночи, проведенной в приступе вдохновения. Так что прическа «только что с постели» — не новейшее изобретение, она сооружалась и брадобреями эпохи Просвещения; только они использовали не лак, а натуральные средства.

При защите диссертации в большей степени оценивались ораторские способности соискателя и владение им диалектическими приемами, нежели суть его работы. Будущий знаменитый психиатр Филипп Пинель трижды пытался получить в Париже степень доктора-регента — и безуспешно. Дело в том, что он был непреодолимо застенчив и испытывал мучения, выступая на публике. Во время третьей попытки, в 1784 году, его соперником оказался бывший жандарм. Тема диссертации была такой: «Верховая езда и гигиена наездника». Соискатель, нахальство которого было равновелико его невежеству, не сомневался ни в чем. Это был громогласный гасконец цветущего вида. У Пинеля же была невыгодная внешность, и ростом он не вышел: рядом с ним соперник выглядел великаном. Жюри отдало предпочтение гасконцу.

В 1673 году Людовик XIV через распоряжение Королевского совета запретил парижскому факультету устраивать защиту диссертации на тему о пользе минеральных вод, поскольку эта тема имела отношение к болезни короля.

Декан медицинского факультета Барон собрал целых три тома «эротико-медицинских» диссертаций, например, на такие темы: «Здорово ли заниматься любовью» (1688), «В каком положении проще оплодотворить женщину» (1673).

Аббат де Ришельё, впоследствии знаменитый кардинал, защитил диссертацию на степень доктора богословия 29 октября 1607 года, получив разрешение на досрочное завершение обучения (к тому времени он уже стал епископом Люсонским и должен был срочно вступить в должность). Современники были поражены тем, что молодой богослов посвятил свою диссертацию, озаглавленную «Вопросы теологии», королю Генриху IV, пообещав оказывать ему важные услуги, и взял эпиграфом слова из Священного Писания: «Кто уподобится мне?»

Михаил Ломоносов всего после двух лет обучения в Марбурге представил весной 1739 года «Физическую диссертацию о различии смешанных тел, состоящих в сцеплении корпускул», в которой рассматривались вопросы строения материи и намечались контуры новой корпускулярной физики и химии.

Александр Радищев в «Житии Федора Васильевича Ушакова» (1789) воспроизводит полный текст диссертации заглавного героя, учившегося, как и он, на юридическом факультете Лейпцигского университета. Ограничимся кратким ее изложением, приведенным Радищевым:

«По прошествии трех лет обязаны мы были к наступившему для нас времени на испытание, показать наши успехи в учении, представя письменно связь мыслей о какой-либо материи. Федор Васильевич избрал для сего наиважнейшие предметы, до человека касающиеся в гражданском его отношении.

Человек, живущий в обществе под сению законов для своего спокойствия, зрит мгновенно силу общую, до днесь ему покровительствовавшую, возникающую на его погубление. Друзья его до сего дня, сограждане его возлюбленные, становятся его враги, преследуют ему, и рука сильнаго подавляет слабаго, томит его в оковах и темнице, отдает его на поругание и на смерть. Что может оправдать таковое свирепство? Сие-то намерен показать Федор Васильевич в сочинении своем, разыскав следующие задачи:

1. На чем основано право наказания?

2. Кому оное принадлежит?

3. Смертная казнь нужна и полезна ли в Государстве?

Показав, что при определении наказаний иной цели иметь не можно, как исправление преступника или действие примера для воздержания от будущаго преступления, Федор Васильевич доказывает ясными доводами, что смертная казнь в обществе не токмо не нужна, но и безполезна. Сие ныне почти общеприемлемое правило утверждает он примером России».

Как видим, в эпоху Просвещения бесплодная софистика была уже забыта и темы, поднимавшиеся диссертантами, звучат вполне современно.

Диссертации писали и защищали на латыни. После защиты их печатали, иногда с посвящениями, причем оформление этих научных работ отличалось особой пышностью, фантазией и выразительностью, с аллегорическими картинами и т. п. (У Мольера в «Мнимом больном» врач Диафуарус дарит экземпляр своей диссертации Анжелике, чьей руки домогается; ее служанка Туанетта использует его как картину для украшения комнаты.)

В Париже диссертации сначала писали от руки, потом стали печатать — сначала только с одной стороны листа, а с 1719 года — с обеих. Обычно диссертация умещалась на четырех страницах; труды в два десятка листов были редки, не говоря уж о монументальной диссертации некоего Борде на семидесяти четырех страницах (1754).

Как правило, диссертацию печатали на обычной бумаге, но если она имела посвящение важной особе, то из-под пресса выходило «подарочное издание» с портретом «адресата». В 1666 году Никола де Майи посвятил свою диссертацию о полезности реймсского воздуха городу Реймсу, и ее напечатали на шелке. Публикацией диссертаций занимались типографии при университетах.

Не стоит забывать и о том, что за учебу и за право сдать экзамены надо было платить, причем недешево. Если сыновья докторов-регентов Парижского университета могли получить степень бакалавра после двадцати восьми месяцев занятий, остальные, обладая степенью магистра искусств, должны были отучиться 36 месяцев, а если не имели ее, то и все 48. Обучение на другом факультете засчитывалось в этот «стаж» лишь наполовину. Чтобы стать доктором медицины в Париже, надо было учиться от пяти до восьми лет, а расходы на обучение составляли в среднем пять-шесть тысяч ливров, а то и больше. Поэтому многие предпочитали учиться в провинции, где срок обучения был сокращен до трех лет.

В XVI веке в Париже сдать экзамен на степень магистра искусств стоило примерно 60 ливров, на степень доктора медицины — 880 ливров, доктора богословия — тысячу ливров. (Для сравнения: пастух получал 28 ливров в месяц, королевский мушкетер — 300 ливров в год.) К этому надо добавить разного рода подарки, которые полагалось преподнести нужным людям, и оплату «банкетов». Еще в начале XIV века докторская степень «влетала» претенденту в три тысячи турских ливров. Стоит ли удивляться, что «избранных» было мало?

Впрочем, талант всегда пробьет себе дорогу. По уставу Парижского университета 1598 года честные и знающие студенты могли бесплатно сдавать экзамены на ученую степень, дав обязательство возместить деньги в лучшие времена. В 1669 году медицинский факультет Анжерского университета избавил будущих врачей от внесения платы за экзамен и обучение при условии, что они выплатят эту сумму потом, когда обзаведутся частной практикой.

Если какой-то университет оказывался не по карману, всегда можно было отправиться за докторским колпаком в другой. Факультетам было выгодно заманивать к себе как можно больше потенциальных лиценциатов и докторов. Некоторые университеты из тех же материальных соображений решили положить конец «бродяжничеству»: например, поступая в университет Бордо, бакалавр давал ректору торжественное обещание получить степени лиценциата и доктора именно в этих стенах и не покидать их без разрешения главы университета.

Феликсу Платтеру, ставшему бакалавром в Монпелье, отец посоветовал держать экзамен на доктора в родном Базеле, тогда никто не посмеет утверждать, что он не отважился бросить вызов альма-матер. Ни один доктор из иностранного университета не мог практиковать в Базеле, не выдержав публичного диспута и не уплатив взнос в 12 флоринов, тогда как право сдать экзамен на доктора обходилось в 20 флоринов. Феликсу исполнился всего 21 год, он еще даже не брился, однако уже поднаторел в диспутах и преуспел во всех областях медицины — практике, теории и хирургии. Экзамен он сдал блестяще и потом стал профессором Базельского университета.

А вот для Готфрида Вильгельма Лейбница (1646–1716) юный возраст оказался препятствием на пути к докторской степени, и чтобы его преодолеть, пришлось уехать в другой город. Лейбниц с пятнадцати лет учился в Лейпцигском университете, где когда-то преподавал его отец. Усвоив курс философии, он через два года перешел в Йенский университет и стал изучать математику и право, делая акцент на юридической практике. В 1663 году он получил степень бакалавра, а год спустя — магистра философии и вернулся в Лейпциг в надежде получить там докторский колпак. В 20 лет он был бо?льшим знатоком правоведения, чем все его преподаватели вместе взятые, однако его планы рухнули. По обычаю, накануне докторского экзамена Лейбниц обходил всех профессоров с визитами; когда он постучался в квартиру декана, на порог вышла его жена и грубо спросила, что нужно молодому человеку. Тот объяснил, что желает сдать экзамен на степень доктора, на что деканша ему заявила: «Не мешало бы сначала отрастить себе бороду, а уж потом являться по таким делам». Уязвленный Готфрид отреагировал на эти слова с юношеским максимализмом: развернулся и ушел навсегда. В Лейпциг он больше не вернулся, а направился в университет Альтдорфа-Нюрнберга, где 5 ноября 1666 года без труда защитил докторскую диссертацию «О запутанных судебных случаях». Восхищенные экзаменаторы умоляли его остаться при университете, но у амбициозного юноши были другие планы.

Надо отметить, что в Лейпциге диплом доктора права приносил практические выгоды. Лейбниц оказался самым юным из множества соискателей, в числе которых были и родственники деканши. Вот почему она так резко отбрила выскочку-юнца, хотя ее муж был о нем прекрасного мнения и дважды предоставлял ему возможность читать лекции с кафедры. На счастье Готфрида, диплом, выданный в маленьком городке, ценился одинаково с полученным в крупном университетском центре.

Образованное население Европы вообще отличалось большой мобильностью. Вот лишь несколько примеров. Некто Галорий, уроженец Южной Франции, учился в Базеле на врача и выучил там немецкий язык; его жена и дети оставались в Монпелье, и экзамены на бакалавра он сдавал там, часто посещая немецкую «нацию». Впоследствии он стал врачом в Кракове. Томас Шепфиус, который вместе с Феликсом Платтером приехал в Монпелье в октябре 1552 года, 5 мая следующего года уже вернулся обратно, к жене и детям, а по дороге сдал экзамен на доктора в Валансе. Впоследствии он стал городским врачом в Кольмаре (Эльзас).

Экзамены на степень бакалавра, лиценциата или доктора проходили под аккомпанемент чавканья и бульканья: претендент должен был «накрыть поляну», вернее, оборудовать «буфет» для экзаменаторов. Даже во время Великого поста угощение не отменялось, а только состояло из постных блюд и выпечки. Правда, однажды ректор университета Монпелье, пожалев и без того тощий кошелек одного будущего доктора, специально велел вставить в последний вывод его диссертации фразу, которой сопровождался сбор пожертвований в первую субботу Великого поста: «Animabus corporisque curandis» («Излечи душу и тело»), и принести только хлеб и вино — для тех, кто не сможет воздержаться от приема пищи.

В завершение испытаний на степень доктора назначался «лепешечный акт»: присутствующим раздавали лепешечки и конфеты за счет соискателя, а тот вел ученые дискуссии с другими кандидатами или бакалаврами под председательством молодого доктора. Наконец, на День святого Мартына устраивался «регентский акт» — защита шуточной диссертации под председательством нового доктора. После этого диссертант получал докторский диплом и в течение десяти лет во время общих собраний занимал место на скамье «молодых докторов», пока его не переводили в старшие.

После успешной сдачи экзаменов или защиты диссертации полагалось устроить пир («аристотелевский обед») для учителей и друзей.

В Германии экзаменаторам, пока продолжались испытания, каждый день доставляли для подкрепления сил сыр, хлеб и две-три фляги вина; самому испытуемому, однако, строго воспрещалось приносить с собой что-либо съестное или вино под страхом недопущения к экзамену. По завершении церемоний канцлеру или его представителю преподносили меру мальвазии и фунт конфет. «Аристотелевский обед» проходил под председательством декана, в присутствии ректора и докторов высших факультетов и за счет виновника торжества. Школяры, которых туда не приглашали, нападали на служителей, несших кушанья и напитки к столу или от стола в квартиры господ магистров и докторов, стараясь вырвать у них из рук блюда и фляги, мешали гостям идти на пир или, наоборот, вталкивали их в помещение, где должно было состояться угощение. В Лейпциге за день до «аристотелевского обеда» вывешивали приказ ректора школярам сидеть смирно в своих бурсах, гостям и служителям не мешать и кушаний не отнимать.

Став бакалавром медицины, Феликс Платтер устроил пирушку для земляков. В 1555 году магистр Гильельм Эдуард, став доктором, организовал целое шествие с веточками укропа и сахарными фигурками; когда его участники разошлись, виновник торжества угостил приглашенных великолепными закусками, обильно орошавшимися гипокрасом; в толпу разбросали около центнера драже. Пожалевший денег на такое мероприятие был бы не понят и обруган.

Присуждение ученых степеней медикам включало и особый ритуал: для бакалавров — схоластический, для лиценциатов — религиозный, для докторов — религиозный в Монпелье и университетский в Париже.

В Монпелье церемония проходила в актовом зале. Бакалавр приносил клятву Гиппократа и снимал с себя черную ученическую мантию. Председатель собрания произносил ритуальную фразу на латыни, под которую помощник облачал новоиспеченного бакалавра в предписанную папой Урбаном V пурпурную мантию с широкими рукавами и капюшоном с черной косицей. Это была знаменитая «мантия Рабле»: студенты-фетишисты оторвали от нее столько лоскутков на счастье, что ее пришлось шить заново в 1605,1720 и 1787 годах.

Посвящение в лиценциаты проводил сам канцлер университета. Этот сложный ритуал сложился еще в XVI веке и был должным образом регламентирован в 1556 году. Лиценциаты в сопровождении заслуженных бакалавров отправлялись приглашать на церемонию членов парламента, купеческого старшину, эшевенов[40] и прочих высших должностных лиц. К старшине и эшевенам обращались по-французски, к магистратам — на латыни.

На следующий день в семь часов утра доктора-регенты, предварительно принеся присягу, в строжайшей тайне составляли список кандидатов в порядке заслуг, соискателей приглашали в резиденцию архиепископа в ближайший понедельник. Впереди выступал обслуживающий персонал; соискатели выходили из помещения факультета и шли в сопровождении бакалавров к резиденции канцлера. Тот уже ждал вместе с регентом, в окружении докторов-регентов и представителей руководства. После переклички кандидаты, стоя на коленях и с непокрытой головой, принимали благословение и клялись всеми силами бороться с теми, кто занимается врачеванием незаконно. Председатель брал в руки квадратный колпак и, совершив крестное знамение, возлагал его на голову новоизбранного «во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», прикасался щекой к его щеке и обнимал его.

Неофит поднимался на большую кафедру и оттуда обращался к последнему посвященному, сидевшему на малой кафедре, приглашая его к дискуссии. Председатель же дискутировал с тем, кто выступал накануне в «vesperies». Потом герой дня возносил хвалу Богу, председателю, декану, докторам и, спускаясь с вершин, на пороге факультета благодарил последующих ораторов.

В Монпелье кандидат в лиценциаты отправлялся во дворец епископа в сопровождении профессоров, студентов и нотаблей. Там он клялся перед прелатом соблюдать устав университета. После церемонии он устраивал банкет, а каждый доктор к тому же должен был получить от него свечу и марципан.

В выставленный соискателю счет также записывали четыре су за траву или солому, которыми в зависимости от времени года (летом — травой, зимой — соломой) устилали полы в храмах, где проходили все эти академические церемонии, чтобы присутствующие могли усесться с удобством.

Если лиценциат готовился стать доктором, ему предстоял «триумфальный акт». Накануне в церкви Святого Фермина звонили во все колокола. В день посвящения виновник торжества в красной шелковой мантии отправлялся вслед за скрипичным ансамблем в церковь в обществе своего «крестного» (в нашем понимании — научного руководителя) и профессоров в мантиях. После новых речей и клятвы Гиппократа ему вручали золотое кольцо — «древний символ благородства», черный колпак с красной кисточкой, золоченый пояс и собрание сочинений Учителя (Гиппократа).

Третьего марта 1555 года состоялось посвящение в доктора медицины Гильома Эроара, который вернулся в Монпелье из долгой поездки на Сицилию. Церемония в церкви Святого Фермина под руководством доктора Сапорты прошла очень торжественно, под звуки органа. Посвящаемый произнес благодарственную речь на пяти или шести языках, в том числе на немецком, хотя и не знал его. Его торжественно провели по городу под звуки флейт, прикрепив к его шапочке шелковый султан. Участники кортежа несли веточки укропа и сахарные фигурки. Потом был пир с раздачей драже, завершившийся танцами.

Томас Платтер, учившийся в Монпелье 40 лет спустя, описывает два обряда посвящения в доктора: большой и малый. Первый был гораздо торжественнее: накануне кандидат устраивал исполнение серенады оркестром из труб, флейт и скрипок для всех докторов, хирургов и аптекарей города, а в день своего триумфа объезжал город верхом под звуки труб. Разумеется, всё заканчивалось пиршеством. Для малой церемонии пира не устраивали, но расходы составляли не менее 100 франков на свечи, перчатки (их раздавали участникам действа) и драже. Иностранцы нечасто тратили столько денег на эту процедуру — разве что в расчете на получение профессорской кафедры.

Джон Локк (1632–1704), какое-то время учившийся в Монпелье, 19 марта 1676 года сделал в дневнике юмористическую запись: «Рецепт изготовления доктора медицины: процессия докторов в красных мантиях и черных шапочках; десять скрипок исполняют мелодии Люлли. Профессор садится, подает знак скрипкам, что будет говорить, чтобы они замолчали, встает, начинает свою речь с похвалы коллегам и заканчивает ее филиппикой против новшеств и кровообращения. Садится. Снова вступают скрипки. Соискатель берет слово, делает комплименты канцлеру, профессорам, Академии. Снова скрипки. Председатель берет колпак, который швейцар вносит на конце жезла (он участвовал в шествии), возлагает его на голову нового доктора, надевает ему на палец кольцо, обвивает его чресла золотой цепью и учтиво просит садиться. Всё это было для меня очень поучительно».

Французский журнал «Меркюр галан» в октябрьском выпуске 1680 года опубликовал рассказ о пиршестве, устроенном профессором Барбейраком в честь посвящения в доктора медицины его сына. Накануне были разосланы приглашения всем важным особам, в том числе дамам. В назначенный день большой зал факультета был обит дорогой тканью, кафедра и скамьи — синим сукном с вензелем кандидата и его невесты. На обратном пути выстроился роскошный кортеж: впереди шли музыканты — 14 скрипачей, шесть гобоистов и четыре трубача, — за ними виновник торжества, профессора, доктора, четыре слуги, согнувшиеся под грузом серебряной посуды, родственники и друзья при всём параде. Они прошествовали по дороге, усыпанной цветами, к дому Барбейрака. Крыльцо было украшено триумфальной аркой с вплетенными в нее лавровыми листьями. После произнесения положенных благодарственных речей молодой доктор ушел переодеться, после чего предстал перед гостями в светском наряде и открыл бал с девицей Бомпар. Потом были ужин под музыку, представление, раздача корзинок со сластями. Глубокой ночью дам развезли по домам в каретах по ярко освещенной улице. Празднества продолжались три дня, и каждую ночь музыканты исполняли серенаду под окном мадемуазель Бомпар.

В Авиньоне церемония обставлялась не менее торжественно — там устраивали даже кавалькаду. Будущий доктор, впереди которого шли менестрели и шуты, отправлялся с друзьями на факультет верхом или пешком. После опроса, произведенного двенадцатью старейшими докторами, лауреата той же толпой провожали до дома. Но после 1605 года из провожающих остался лишь один представитель факультета.

В Реймсе после защиты докторской диссертации в присутствии всего факультета председатель заставлял соискателя принести, положа руку на распятие, клятву доктора (Пьер Жан Жорж Кабанис (1757–1808), произведенный в доктора в 1783 году, позднее перевел ее с латыни на французский язык в стихотворной форме). После этого кандидату вручались докторская шапочка, золотое кольцо, пояс и книги — раскрытые и закрытые. Новоиспеченный доктор произносил с кафедры хвалебную речь, превознося до небес факультетское начальство. А вечером учителя и ученики дружно пировали под чтение подходящих к случаю стихов.

Поэзия была частой гостьей на подобных церемониях. В 1622 году Дени Дюпон принес благодарность альма-матер латинским гекзаметром, а друзья восславили в стихах его самого. Оды, акростихи на латыни — фантазии и творчеству не было предела.

В каждой стране подобные церемонии были отмечены национальной спецификой: в Италии устраивали балы, в Испании — корриду. Считалось, что эти мероприятия крепят университетскую солидарность, так что пирушки даже упоминались в уставах учебных заведений.

Все эти мероприятия обходились очень дорого. В Париже кандидат в доктора должен был преподнести подарки декану, докторам-регентам, причем настолько значительные, что в 1452 году кардинал д’Эстувиль даже ограничил их стоимость. Только на шапки и перчатки для преподавателей, ректора, канцлера, служителей и десятка друзей в XVII веке уходила кругленькая сумма — порядка 120 ливров.

В Монпелье посвящение в доктора завершалось раздачей конфет, цукатов, перчаток, денег сторожам, клирикам, звонарям и общим банкетом. В XVI веке городские власти тоже попытались установить определенные ограничения на эти расходы.

В Реймсе доктор преподносил декану и президенту пару белых лайковых перчаток, две головы сахару и три фунта свечей, каждому доктору — пару перчаток, сахарную голову и светильник, их супругам — по паре белых перчаток.

Полный ритуал посвящения в доктора, с более продолжительными испытаниями, стоил гораздо дороже. В Лейпциге в начале XVI века доктор права должен был потратить 250 дукатов. Во Франции до 1785 года соискатель мог уложиться в 2400 ливров, а позже раскошеливался уже на три тысячи. Если добавить к покупке сахара и перчаток расходы на печатание диссертации и программок, чаевые и расходы на банкет, выходили все четыре тысячи.

«Купить можно всё» — с этим искушением сталкивались во все времена. В конце концов, университетский диплом — такой же товар, как и другие. Во Франции, например, в XVII веке дипломы стали выдавать даже студентам, ни разу не появившимся в аудитории, — были бы деньги.

Окончив в 1640 году Клермонский коллеж, Жан Батист Поклен, впоследствии прославившийся под именем Мольер, отправился изучать право в Орлеан — не то чтобы он не мог сделать этого в Париже, а просто ему требовалась «бумажка»: в Орлеане можно было получить диплом за деньги, потратив на учебу гораздо меньше времени. А становиться адвокатом он вовсе не собирался, поскольку мечтал о карьере драматурга. Многие другие выпускники университетов, получившие юридическое образование, потом прославились как авторы пьес.

Юридический факультет Парижского университета уже в XVI веке считался самым «коррумпированным»; там были не профессора и студенты, а продавцы и покупатели. Факультетский совет допускал к докторскому экзамену лишь тех, кто имел по крайней мере 80 ливров годового дохода, поэтому этот факультет был самым аристократическим.

Зато теологический факультет в XVI веке стал самым плебейским факультетом в Париже. На нем почти не было состоятельных студентов, экзамены сдавали одни бурсаки и нищенствующие монахи. Но это были борцы за идею, ради науки жившие впроголодь, перебивавшиеся случайными заработками и получавшие вожделенный диплом не ранее тридцати пяти лет. В Оксфорде докторов из ордена нищенствующих монахов, для которых получение степени было обставлено более легкими условиями, называли «восковыми» («doctores cereati»).

В 1679 году на юридических факультетах ввели контроль посещаемости, но и это правило быстро научились обходить. Тогда пришлось принять суровые меры: в 1751 году правительство закрыло университет в Каоре «в наказание за торговлю учеными степенями»; как писал маркиз д’Аржансон, «человек с улицы мог стать там доктором в три дня». Но в некоторых других университетах подобные злоупотребления продолжались. Некто Вердье Дюкло после четырех лет слушания публичных лекций и посещения частных уроков в Париже отправился в Нанси получать ученую степень; 18 июля 1785 года он был произведен в бакалавры медицины, 21 июля — в лиценциаты, а 26-го стал доктором! При таком темпе учеными докторами становились в 25, а то и в 23 или даже в 21 год. Франция не была исключением: дипломами приторговывали и в других европейских образовательных центрах, например в университете голландского Неймегена. Разумеется, при такой системе диплом становился простой бумажкой.

«Быть студентом вовсе не значит учиться. Так это теперь, так это было и тогда, — отмечает русский историк Н. В. Сперанский. — Одни из средневековых учащихся изумляют нас своим нечеловеческим упорством в труде, другие… поражают отчаянностью своих похождений, исключавших всякую возможность занятия наукой». Очень многие бросали учебу на середине (или их отзывали родители и покровители, потерявшие всякое терпение). Угар студенческих лет сменялся похмельем: ничему не учившиеся дебоширы, выжившие после попоек, драк и дуэлей, становились прихлебателями, шутами, шулерами, сводниками, ландскнехтами, крючниками, даже служителями при банях или помощниками палачей. Но бывало, что и отличники погибали — от голода и переутомления…