Гуси в полынье астафьев сочинение егэ

Популярные сегодня пересказы

• Фицджеральд
  Тонкий писатель, который сумел раскрыть всю сложность и загадочность человеческой души. Именно так можно описать человека, который пережил взлеты и падения, был ненужным и стал востребованным.
• Огоньки — краткое содержание рассказа Короленко
  Произведение под названием «Огоньки» написано русским писателем Владимиром Короленко. Его краткое содержание представлено в этой статье.
• Базаров — краткое содержание статьи Писарева
  В своей статье Писарев высоко оценивает роман Тургенева «Отцы и дети». Он говорит о том, что роман правдоподобный. Каждый молодой человек в нём может найти себя.
• Девочка на шаре — краткое содержание рассказа Драгунского
  Главный герой рассказа – Денис Кораблев побывал вместе со своими одноклассниками в цирке. Раньше он там тоже был, но это был давно и он не понимал сути происходящего на арене.

ГУСИ В ПОЛЫНЬЕ (1)Мне и прежде доводилось видеть плывущих среди льдин гусей.…

ГУСИ В ПОЛЫНЬЕ

(1)Мне и прежде доводилось видеть плывущих среди льдин гусей. (2)Где-то в верховьях Енисея они жили себе, жировали и делались беспечны так, что и ночевать оставались на реке. (3)Кончалось это тем, что ночью их, сонных, оттирало от берега настывшим закрайком, подхватывало шугой, выталкивало на течение, к утру они уже оказывались невесть где и в конце концов вмерзали в лёд или выползали на него и мучительно погибали на морозе.

(4)А эти всё ещё боролись. (5)Их подбрасывало на волнах, размётывало в стороны, будто белый пух, и тогда мать-гусыня вскрикивала коротко, властно. (6)И мы понимали это так: (7)«Быть всем вместе! (8)Держаться ближе ко мне!»

(9)Гусыня кричала с таким горьким отчаянием, что замирало сердце.

(10)— Пропадут гуси. (11)Все пропадут. (12)Спасти бы их, — сказал мой двоюродный брат Кеша.

(13)— А как?

(14)Мы задумались. (15)Ребятишки-ребятишки, но понимали, что с Енисеем шутить нельзя, к полынье подобраться невозможно. (16)Обломится припай — мигнуть не успеешь, как очутишься подо льдом, и закрутит — ищи-свищи.

(17)На берегу возле большого штабеля брёвен, гулко охая, бил деревянной колотушкой Мишка Коршуков. (18)Вообще-то он был, конечно, Михаил, вполне взрослый человек, но так уж все его звали на селе — Мишка и Мишка.

(19)— Что за шум, а драки нету? — спросил Мишка, опуская деревянную колотушку. (20)Мы рассказали Мишке про гусей. (21)Он прижёг папироску, выпустил клуб дыма, проводил его взглядом и заявил:

(22)— Погибнут гуси. (23)Надо им, братва, помочь. (24)Всем взять по длинной доске!

(25)— Ну, конечно же, конечно! — ликовали парнишки. (26)— Как это мы не догадались?

(27)И вот мы бросаем доски, ползём меж торосов к припою. (28)Под козырьком льдин местами ещё холодеют оконца воды, но мы стараемся не глядеть туда.

(29)Мишка сзади нас. (30)Ему нельзя на доску — он тяжёлый. (31)Когда заканчивается тесина, он просовывает нам другую, мы кладем её и снова ползком вперёд.

(32)— Стоп! — скомандовал Мишка. (33)— Теперь надо одному. (34)Кто тут полегче? (35)— Он обмерил всех парней взглядом, и его глаза остановились на мне, вытрясенном лихорадкой. (36)— Сымай шубёнку! — я покорно расстёгивал пуговицы, мне хотелось закричать, убежать, потому что уж очень страшно ползти дальше.

(37)— Гусаньки, гусаньки! — звал я, глядя на сбившихся в кучу гусей. (38)Они отплыли к противоположному от меня закрайку полыньи, встревоженно погагакивая. (39)— Гусаньки, гусаньки… — шептал я, не в силах двинуться дальше. (40)Лёд с тонким перезвоном оседал подо мной, под доской, беленькие молнии метались по нему, пронзая уши лопнувшей струной.

(41)— Гусаньки, гусаньки! — плакал я.

(42)Гуси сбились в плотный табунок, вытянув шеи, глядели на меня. (43)Вдруг что-то зашуршало возле моего бока, я обмер и, подумав, что обломился лед, уцепился за доску и собрался уже заорать, как услышал:

(44)— Держи! (45)Держи! — Мишка приблизился, доску мне суёт.

(46)Доска доползла до воды, чуть прогнула закраек, раскрошила его. (47)Кончиками онемевших пальцев я держал тесину, звал, умолял, слизывая слёзы с губ:

(48)— Гусаньки, гусаньки…

(49)Мать-гусыня поглядела на меня, недоверчиво гагакая, поплыла к доске. (50)Всё семейство двинулось за ней. (51)Возле доски мать развернулась, и я увидел, как быстро заработали её яркие, огненные лапы.

(52)— Ах ты, умница! (53)Ах ты, умница!

(54)Гуси стремительно разгонялись, выпрыгивали на тесину и ковыляли по ней. (55)Я отползал назад, дальше от чёрной жуткой полыньи.

(56)— Гусаньки, гусаньки!

(57)Уже на крепком льду я схватил тяжёлую гусыню на руки, зарылся носом в её тугое, холодное перо.

(58)Ребята согнали гусей в табунок, подхватили кто которого и помчались в деревню.

(59)— Не забудьте покорми-ыть! — кричал вслед нам Мишка. (60)— Да в тепло их, в тепло, намёрзлись, шипуны полоротые.

(61)С тех пор в нашей деревне появились гуси. (62)И сейчас важно ковыляют, а то плещутся с утра до вечера в Енисее правнуки и праправнуки той храброй и умной матери-гусыни, которую мы спасли от смерти.

(По В. Астафьеву)

Какие из перечисленных утверждений являются ошибочными? Укажите номера ответов.

1. Предложение 15 поясняет содержание предложения 14.
2. В предложении 27 содержится ответ на вопрос, сформулированный в предложении 26.
3. В предложениях 37–40 представлено повествование.
4. В предложениях 61–62 представлено описание.
5. Предложение 59 представляет собой вывод из содержания предложений 57–58.

Читать онлайн «Последний поклон» автора Астафьев Виктор Петрович — RuLit — Страница 8

— И всем птичкам?

— И птичкам, и людям, и солнышку, и речке. Сейчас вот оно уснуло до весны, зато весной начнет расти быстро-быстро и перегонит тебя…

Бабушка еще и еще говорила. В руках у нее крутилось и крутилось веретено. Веки мои склеивались, был я еще слаб после болезни и все спал, спал, И мне снилась теплая весна, зеленые деревья.

А за сараем, под сугробом тихо спало маленькое деревце, и ему тоже снилась весна.

Виктор Астафьев. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Том 4. Красноярск, «Офсет», 1997 г.

Гуси в полынье

Ледостав на Енисее наступает постепенно. Сначала появляются зеркальные забереги, по краям хрупкие и неровные. В уловах и заводях они широкие, на быстрине — узкие, в трещинах. Но после каждого морозного утра они все шире, шире, затем намерзает и плывет шуга. И тогда пустынно шуршит река, грустно, утихомиренно засыпая на ходу.

С каждым днем толще и шире забереги, уже полоса воды, гуще шуга. Теснятся там льдины, с хрустом лезут одна на другую, крепнет шуга, спаивается, и однажды, чаще всего в студеную ночь, река останавливается, и там, где река сердито громоздила по стрежи льдины, остается нагромождение торосов, острые льдины торчат так и сяк, и кривая, взъерошенная полоса кажется непокорно вздыбленной шерстью на загривке реки.

Но вот закружилась поземка, потащило ветром снег по реке, зазвенели льдины, сдерживая порывы ветра; за них набросало снегу, окрепли спайки. Скоро наступит пора прорубать зимник — выйдут мужики с пешнями, топорами, вывезут вершинник и ветки, и там, где взъерошилась река, пробьют в торосах щель, пометят дорогу вехами, и вот уж самый нетерпеливый гуляка или заботами гонимый хозяин погонит робко ступающего меж сталисто сверкающих льдин конишку, сани бросает на не обрезанных еще морозами глыбах, на не умягченной снегами полознице.

Но как бы ни была круга осень, как бы густо ни шла шуга, она никогда не может разом и везде усмирить Енисей.

На шиверах, порогах и под быками остаются полыньи. Самая большая полынья — у Караульного быка.

Здесь все бурлит, клокочет, шуга громоздится, льдины крошатся, ломаются, свирепое течение крушит хрупкий припай. Не желает Караульный бык вмерзать в реку. Уже вся река застыла, смирилась природа с зимою, а он стоит в полой воде. Уже идут по льду первые отчаянные пешеходы, осторожно прощупывая палкой лед перед собой; появилась одинокая подвода; затем длинный, неторопливый обоз — но у быка все еще колышется пар и чернеет вода.

От пара куржавеют каменистые выступы быка, кустики, трава и сосенки, прилепившиеся к нему, обрастают толстым куржаком, и среди темных, угрюмых скал Караульный бык, разрисованный пушистыми, до рези в глазах белыми узорами, кажется сказочным чудом.

Однажды после ледостава облетела село весть, будто возле быка, в полынье, плавают гуси и не улетают. Гуси крупные, людей не боятся, должно быть, домашние.

И в самом деле, вечером, когда я катался с ребятами на санках, с другой стороны реки послышались тревожные крики. Можно было подумать, что там кто-то долго, настойчиво и нестройно наяривал на пионерском горне. Гуси боялись наступающей ночи. Полынья с каждым часом становилась меньше и меньше. Мороз исподволь, незаметно округлял ее, припаивал к закрайкам пленочки льда, которые твердели и уже не ломались от вихревых струй.

На следующий день оравой мы перешли реку по свежей, еще чуть наметившейся тропинке и приблизились к быку. Один по одному забрались на выступы обледенелого камня и сверху увидели гусей.

Полынья сделалась с лесную кулижку величиной. Там, где вода выбуривала тугим змеиным клубком и кипела так, словно ее подогревали снизу громадным костром, еще оставалось темное, яростное окно. И в этом окне металась по кругу ошалевшая, усталая и голодная стайка гусей. Чуть впереди плавала дородная гусыня и время от времени тревожно вскрикивала, подплывала к хрупкому припаю, врезалась в него грудью, пытаясь выбраться на лед и вывести весь табун.

Мне и прежде доводилось видеть плывущих среди льдин гусей. Где-то в верховьях Енисея они жили себе, жировали и делались беспечны так, что и ночевать оставались на реке. Кончалось это тем, что ночью их, сонных, оттирало от берега настывшим закрайком, подхватывало шугой, выталкивало на течение, к утру они уже оказывались невесть где и в конце концов вмерзали в лед или выползали на него и мучительно погибали на морозе.

А эти все еще боролись. Их подбрасывало на волнах, разметывало в стороны, будто белый пух, и тогда мать вскрикивала коротко, властно. И мы понимали это так: «Быть всем вместе! Держаться ближе ко мне!»

Внезапно одного голошеего гуся отделило течением от стайки, подхватило и понесло к краю полыньи. Он поворачивался навстречу струе грудью, пытался одолеть течение, но его тащило и тащило, и когда пригнало ко льду, он закричал отчаянно о помощи. Мать бросилась на крик, ударяя крыльями по воде, но молодого гуся притиснуло ко льду, свалило на бок, и, мелькнув беленькой бумажкой под припаем, словно под стеклом, он исчез навсегда.

Гусыня кричала долго и с таким, душу рвущим, горьким отчаянием, что коробило спины.

— Пропадут гуси. Все пропадут. Спасти бы их, — сказал мой двоюродный брат Кеша.

— А как?

Мы задумались. Ребятишки-ребятишки, но понимали, что с Енисеем шутить нельзя, к полынье подобраться невозможно. Обломится припай — мигнуть не успеешь, как очутишься подо льдом, и закрутит, будто того гуся — ищи-свищи.

И вдруг разом, как это бывает у ребятишек, мы заспорили. Одни настаивали — подбираться к полынье ползком. Другие — держать друг дружку за ноги и так двигаться. Третьи предлагали позвать охотников и пристрелить гусей, чтобы не мучились. Кто-то из левонтьевских парней советовал просто подождать — гуси сами выйдут на лед, выжмет их из полыньи морозом.

Мы спустились с быка и очутились на берегу возле домов известкарей. Много лет мои односельчане занимались нехитрым и тяжелым промыслом -выжигали известку из камня. Камень добывали на речке Караулке, в телегах и на тачках возили в устье речки, где образовался поселок и поныне называющийся известковым, хотя известку здесь давно уже не выжигают. Сюда, в устье Караулки, сплавлялись и плоты, которые потом распиливались на длинные поленья — бадоги. Какой-то залетный, говорливый, разбитной, гулеванистый народ обретался «на известке», какие-то уполномоченные грамотеи «опра», «торгхоза», «местпрома», «сельупра», «главнедра» грозились всех эксплуататоров завалить самолучшей и самой дешевой известкой, жилища трудового человечества сделать белыми и чистыми. Не знаю, предпринимательством ли своим, умно ли организованным трудом, размахом ли бурной торговли, но известкари наши одолели-таки частника, с рынка его выдавили на самый край базара, чтобы не пылило шибко. До недавних считай что дней властвовала торговая точка на красноярском базаре, сбитая из теса, на которой вызывающе большая красовалась вывеска, свидетельствующая о том, что здесь дни и ночи, кроме понедельника, в любом количестве отпускается, не продается — продает частник-шкуродер, тут предприятие — вот им-то, предприятием, не продается, а отпускается продукция Овсянского из-го з-да. Со временем, правда, вывеску так запорошило белым, что никакие слова не угадывались, но торговая точка всей нашей округе была так известна, что, коли требовалось кому чего пояснить, наши односельчане весь отсчет вели от своего торгового заведения, для них в городе домов и магазинов главнее не было. «А как пойдешь от нашего ларька, дак на праву руку мост через Качу…», «От нашего ларька в гору подымесся, тут тебе и почта, и нивермаг, и тиятр недалеко…»

Виктор Астафьев — Пролетный гусь

Вечерком потихонечку, спрятав узелок под шинелью, она утянулась в глубь мрачной и шумной станции, нашла баню еще и получше заводской, железнодорожную, вымылась хорошо, сменила белье, даже постирушки маломальские сделала и тихо вернулась в вагон, где все его обитатели уже крепко спали. Она забралась на свое место, почувствовала мягкую подстилку на соломе, догадалась, что это бушлат Данилы, спехала его из-под себя в голова, незаметно застелила портянками солому и с глубоким вздохом водрузилась на постель.

— Ты чего возишься-то? Помыться удалось?

— Удалось, удалось, об этом не беспокойся.

— А об чем же мне беспокоиться?

— Я знаю о чем, слышу, как ты неспокойно спишь. Хоть и теленок, а все молодой, живой человек.

Шепчась, она все плотнее придвигалась к нему и жарко дышала в ухо. Потом вдруг начала его целовать и выдыхивать прерывистым шепотом: «Данечка-Данюшечка! Данечка-Данюшечка!.. Чудушко мое!..»

Как они спарились, Данила и не помнил, услышал только, как Марина простонала сквозь стиснутые зубы и сразу вроде как опала завядшим листом с дерева. Зато уж на всю жизнь явственно запало в голову то, что происходило потом, в темноте вагона.

Марина возилась у стены вагона, что-то долго вытирала, затем еще дольше натягивала на себя не просохшие после стирки трусы, наконец отрешенно вздохнула и всхлипнула:

— Вот и все… а ты, дура, боялась, как говорится в народе.

Данила притаился, молчал, но скоро понимать начал, что молчать в такое время неудобно, и, как многие мужчины при подобных обстоятельствах, принялся неуклюже каяться:

— Прости! Я ж не знал, что ты такая… — Помолчал, лицо ее пощупал, оно было в слезах. — Войну прошла, огни и воды, и вот…

Она вдруг встрепенулась, бесцеремонно пощупала его промежность:

— Тюха! Застирывать надо. И брюки, и кальсоны.

— Зачем?

— Зачем? Зачем? Разболокайся, говорю…

В тесноте, неумело ворочаясь, он начал снимать с себя, что велели. Марина помогала ему. Вскоре зачурлюкала вода в кране дежурного бачка для питьевой воды, взбрякивала пряжка ремня, пощелкивали о железо пуговицы, и вот злоумышленница с узлом в руках вскарабкалась на нары, долго пристраивала брюки в открытое окошко, цепляла их за крючки люка, чтоб обдувало.

— Кальсоны наденешь мокрые. На штаны солдаты подумают, может, описался боец, кальсоны — это, брат, улика.

Они прибрались и теперь уж лежали, прижавшись друг к другу под шинелью.

— Прости еще раз, — прошептал он еле слышно.

— Да не переживай ты, Даня, не казнись, поздно или рано это неизбежно произошло бы. — И долго, долго молчала, не шевелилась и как-то слишком умудренно и устало добавила: — Да теперь и не зашьешь обратно, даже операционным кетгутом, пластырем не заклеишь. Конечно, не в такой бы постели, не в этом логове, но не одни мы нынче такие бесприютные. Спи! Спи давай. — И она стала, как ребенка, прихлопывать его по шинели, баюкать вроде.

— Выходит, мы теперь уж муж и жена, — засыпая, прошлепал своими детски пухлыми губами Данила.

— Выходит, — подтвердила она и поцеловала его в щеку, в преддверии бороды обметанную пухом.

— А кетгут — это чё?

— Багор через плечо, спи.

Мамин-Сибиряк. Серая шейка

Историю про бедную уточку Серую шейку знают все.

Но сказка в разных пересказах звучит по-разному.

Почему? Да все просто.

Историю написал в 1891 году русский писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк. Вот эту трогательную сказку вы сейчас и прочитаете.

Уважаемые читатели, вы можете прочитать сказку здесь или прослушать или скачать аудиоверсию сказки на странице «Серая шейка. Аудиосказка.»

А в 1945 году появился мультфильм «Серая шейка» по мотивам рассказа. Сюжет мультфильма немного сокращен и изменен по сравнению с оригиналом.

Мамин-Сибиряк.

Серая шейка

I

Первый осенний холод, от которого пожелтела трава, привел всех птиц в большую тревогу. Все они начали готовиться в далекий путь, и все имели такой серьезный, озабоченный вид. Да, нелегко перелететь расстояние в несколько тысяч километров… Сколько бедных птиц выбьются из сил по дороге, сколько погибнут от разных случайностей, – вообще было о чем серьезно подумать. Серьезная большая птица, такая как гуси, утки и лебеди, собирались в дорогу с важным видом, сознавая всю трудность предстоящего им подвига дальнего перелета; а сильнее всех шумели, хлопотали и суетились такие маленькие птички, как кулички-песочники, чернозобики, кулички-плавунчики, черныши, зуйки. Они давно уже собирались стайками и переносились с одного берега на другой по болотам и отмелям с такой быстротой, как будто кто-то бросил горсть гороху. У маленьких птичек была такая большая работа…

Лес стоял темный и молчаливый, потому что главные певцы улетели, не дожидаясь холода.

— И куда эта мелочь торопится! – ворчал старый Селезень, не любивший себя беспокоить. – Не понимаю, о чем тут беспокоиться. В свое время все улетим…

— Ты всегда был лентяем, поэтому тебе смотреть на чужие хлопоты и неприятно, – объяснила его жена, старая Утка.

— Я был лентяем? Ты просто ко мне несправедлива, и ничего больше. Может быть, я сильнее всех забочусь, а только вида не показываю. Толку от этого немного, если буду с утра до ночи по берегу бегать, кричать, надоедать всем, мешать другим. Утка вообще была не совсем довольна своим супругом, а теперь окончательно рассердилась: — Ты на других-то посмотри, лентяй! Вон наши соседи, лебеди и гуси, – любо на них посмотреть. Душа в душу живут … Небось лебедь или гусь своего гнезда не бросит, и всегда впереди выводка. Да, да… А тебе до детей и дела нет. Только о себе и думаешь, чтобы зоб набить. Одним словом, лентяй… Смотреть-то даже на тебя противно! — Не ворчи, старуха!.. Ведь я не говорю, что у тебя такой противный характер. У каждого есть свои недостатки… Я не виноват, что гусь – птица глупая и поэтому со своим выводком нянчится. Вообще мое правило – в чужие дела не вмешиваться. Зачем? Пусть каждый живет по-своему.

Селезень любил серьезные рассуждения, причем оказывалось как-то так, что всегда прав, именно он, Селезень. Он всегда лучше всех и всегда умен. Утка давно к этому привыкла, а сейчас по совершенно особенному случаю волновалась.

— Какой ты отец? – накинулась она на мужа.

– Хорошие отцы о детях заботятся, а тебе – хоть трава не расти!..

— Ты это о Серой Шейке говоришь? Что же я могу поделать, если она летать не может? Я не виноват…

Серой Шейкой они называли свою калеку-дочь, у которой еще весной, когда подкралась к выводку Лиса и схватила утенка, было переломлено крыло. Старая Утка тогда смело бросилась на врага и отбила утенка; но одно крылышко у него оказалось сломанным.

— Даже и подумать страшно, как мы оставим здесь Серую Шейку одну-одинешеньку, – повторяла со слезами Утка.

– Все улетят, а она останется одна. Да, совсем одна… Мы на юг, в тепло улетим, а она, бедняжка, здесь будет мерзнуть… Ведь она наша дочь, и как я ее люблю, мою Серую Шейку! Знаешь, старик, пожалуй, останусь-ка я зимовать здесь вместе с ней …

— А другие дети?

— Те здоровы, они обойдутся и без меня.

Селезень всегда, когда речь заходила о Серой Шейке, старался замять разговор. Конечно, он тоже ее любил, но зачем же напрасно себя тревожить? Ну, останется. Ну, замерзнет, – жаль, конечно, а все-таки ничего не поделаешь. Наконец, нужно и о других детях подумать. Жена вечно волнуется, а нужно на вещи смотреть серьезно. Селезень про себя жену жалел, но в полной мере не понимал ее материнского горя. Уж лучше было бы, если бы тогда Лиса совсем Серую Шейку съела, – ведь все равно она должна зимой погибнуть.

II

Старая Утка ввиду близившейся разлуки относилась к дочери-калеке с удвоенной нежностью. Бедняжка еще не знала, что такое одиночество и разлука, и смотрела на сборы других в дорогу с любопытством новичка. Правда, ей иногда становилось завидно, что ее сестры и братья так весело собираются к отлету, что они будут опять где-то там, далеко-далеко, где не бывает зимы.

— Ведь вы вернетесь весной? – спрашивала Серая Шейка у матери.

— Да, да, вернемся, моя дорогая… И опять будем все вместе жить. Для утешения начинавшей задумываться Серой Шейки, мать рассказала ей несколько таких же случаев, когда утки оставались на зиму. Она лично была знакома с двумя такими парами.

— Как-нибудь пробъешься, милая, – успокаивала ее старая Утка. – Поскучаешь сначала, а потом привыкнешь. Если бы можно было тебя на теплый ключ перенести, что и зимой не замерзает, – совсем хорошо было бы. Это отсюда недалеко … Впрочем, что же и говорить-то попусту, все равно нам тебя туда не перенести!

— Я буду все время о вас думать … – повторяла бедная Серая Шейка. – Все буду думать: где вы, что вы делаете, весело ли вам? И будет, как будто и я вместе с вами.

Старой Утке, чтобы не выдать своего отчаяния, нужно было собрать все силы. Она старалась казаться веселой и ото всех потихоньку плакала. Ах, как ей было жаль бедненькой, милой Серой Шейки… Других детей она теперь почти не замечала и не обращала на них внимания, и ей казалось, что она даже их совсем не любит. А время летело так быстро…

Был уже целый ряд холодных утренников, а от инея покраснели осины и пожелтели березки. В реке потемнела вода, и сама река казалась теперь больше, потому что берега оголели, – береговая поросль быстро теряла листву. Осенний холодный ветер обрывал и уносил засыхавшие листья. Небо часто покрывалось осенними тяжелыми облаками, ронявшими осенний мелкий дождь. Вообще было мало хорошего, и который день уже мимо неслись стаи перелетной птицы… Первыми тронулись болотные птицы, потому что болота уже начинали замерзать. А дольше всех оставались птицы водоплавающие.

Больше всех Серую Шейку огорчал перелет журавлей, потому что журавли так жалобно курлыкали, как будто звали ее с собой. У нее сжалось сердце от какого-то тайного предчувствия, и она долго провожала глазами журавлиную стаю, уносившуюся в небе. Как им, наверное, хорошо, – думала Серая Шейка.

Гуси, утки и лебеди тоже начинали готовиться к отлету. Соединялись в большие стаи отдельные гнезда. Бывалые и старые птицы учили молодых. Каждое утро с веселым криком эта молодежь делала большие прогулки, чтобы укрепить свои крылья для далекого перелета. Умные вожаки сначала обучали отдельные партии птиц, а потом уже всех вместе. Сколько было крика, радости и молодого веселья …

И только Серая Шейка не могла принимать участия в этих прогулках, поэтому любовалась ими только издали. Что делать, со своей судьбой приходилось мириться. Зато как она ныряла, как плавала! Вода для нее составляла все.

— Нужно отправляться… пора! – говорили вожаки.

– Что нам здесь еще ждать?

А время летело быстро быстро… Вот наконец и роковой день наступил. Вся стая сбилась на реке в одну живую кучу. Это было осенним ранним утром, когда вода еще была покрыта густым туманом. Утиный косяк сбился из трехсот уток. Слышно было только кряканье главных вожаков. Старая Утка не спала всю последнюю ночь, которую она проводила вместе с Серой Шейкой.

— Ты держись около вон того берега, где ключик сбегает в реку, – советовала она.

– Там вода целую зиму не замерзнет …

Серая Шейка, как чужая, держалась в стороне от косяка … Да, все были так заняты общим отлетом, что никто не обращал на нее внимания. У старой Утки, глядя на бедную Серую Шейку, изболелось все сердце. Несколько раз она решала про себя, что останется; но как тут останешься, когда еще другие дети есть и прямо сейчас нужно лететь вместе с косяком?..

— Ну, трогай! – громко скомандовал главный вожак, и стая разом поднялась вверх.

Серая Шейка осталась одна на реке и долго провожала глазами улетавший косяк. Сначала все летели одной живой кучей, а потом вытянулись в правильный треугольник и скрылись за горизонтом. Неужели я осталась совсем одна? – думала Серая Шейка, заливаясь слезами. – Наверное, лучше было бы, если бы меня тогда Лиса съела…

III

Река, на которой осталась зимовать Серая Шейка, весело катилась в горах, покрытых густым лесом. Место здесь было глухое, и никакого жилья кругом не было. По утрам вода у самых берегов начинала замерзать, а днем тонкий, как стекло, лед снова таял. Неужели скоро вся река замерзнет? – с ужасом думала Серая Шейка. Ей было скучно одной, и она все время думала про своих улетевших братьев и сестер. Где-то они сейчас? Вспоминают ли про нее? Благополучно ли долетели? Времени было достаточно, чтобы можно было подумать обо всем.

Узнала Серая Шейка и одиночество. Река была пуста, и жизнь сохранялась только в лесу, где прыгали белки и зайцы, посвистывали рябчики. Однажды со скуки Серая Шейка забралась в лес и очень перепугалась, когда из-под куста кубарем вылетел Заяц.

— Ах, глупая, как ты меня напугала! – проговорил, немного успокоившись, Заяц.

– Душа в пятки ушла… И почему ты здесь толчешься? Ведь утки все уже давно улетели…

— Я не могу летать: мне Лиса крылышко перекусила, когда еще я совсем маленькой была …

— Уж эта мне Лиса!.. Хуже зверя нет. Она давно и до меня добирается… Ты ее берегись, особенно когда река льдом покроется. Запросто сцапает…

Они познакомились. Заяц был такой же беззащитный, как и Серая Шейка, и ему приходилось спасать свою жизнь постоянным бегством.

— Если бы мне, как птице, крылья, так я бы, наверное, никого на свете не боялся!.. У тебя вот хоть и нету крыльев, так ты зато плавать умеешь, а не то возьмешь и в воду нырнешь, – говорил он. – А я постоянно со страху дрожу … У меня же кругом враги. Летом еще можно куда-нибудь спрятаться, а зимой все видно.

Скоро и первый снег выпал, а река все еще холоду не поддавалась. Все, что по ночам замерзало, вода разбивала утром. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Опаснее всего были ясные звездные ночи, когда все затихало, и на реке не было волн. Река словно засыпала, и холод старался сковать ее льдом сонную. Так однажды и случилось. Была тихая-тихая звездная ночь. Темный лес тихо стоял на берегу, словно стража из великанов. Горы, как это бывает ночью, казались выше. Высокий месяц обливал все своим трепетным искрившимся светом. Присмирела бурлившая днем горная река, и к ней тихо-тихо подкрался холод, крепко-крепко обнял непокорную гордую красавицу и словно прикрыл ее зеркальным стеклом.

Серая Шейка была в отчаянии, потому что теперь не замерзшей осталась только самая середина реки, где образовалась широкая полынья. Свободного места, где ей еще можно было плавать, оставалось теперь не больше пятнадцати сажен.

Когда на берегу показалась Лиса, огорчение Серой Шейки дошло до последней степени– это была та самая Лиса, которая переломила ей крыло.

— А, здравствуй, старая знакомая! – ласково проговорила Лиса, останавливаясь на берегу.

– Давненько мы с тобой не видались… Поздравляю с зимой.

— Пожалуйста, уходи, я совсем не хочу с тобой разговаривать, – ответила лисе Серая Шейка.

— Хороша же ты, нечего сказать!.. Это за мою-то ласку! А впрочем, много лишнего про меня говорят. Сами что-нибудь наделают, а потом на меня и свалят… Пока – до свидания!

Когда Лиса убралась, приковылял Заяц и сказал:

— Берегись, Серая Шейка: она скоро опять придет.

И Серая Шейка тоже начала бояться лисы также, как боялся ее Заяц.

Бедная Сера Шейка даже не могла любоваться творившимися кругом нее чудесами. А вокруг уже наступила настоящая зима. Земля теперь была покрыта белоснежным ковром. На ней не оставалось ни одного темного пятнышка. Даже голые березы, рябины ольхи и ивы убрались инеем, словно серебристым пухом. А ели сделались еще важнее. Они стояли засыпанные снегом, как будто надели теплую дорогую шубу. Да, хорошо, чудно было кругом; а бедная Серая Шейка знала только одно, что эта красота не для нее, и трепетала при одной мысли, что ее полынья вот-вот замерзнет, и от лисы ей некуда будет деться.

Лиса действительно пришла к ней через несколько дней, села на берегу и опять заговорила:

— Соскучилась я по тебе, уточка… Выходи сюда; а если не хочешь, так я к тебе сама приду. Я не спесива… И Лиса принялась осторожно ползти по льду к самой полынье.

У Серой Шейки замерло сердце. Но к самой воде Лиса не смогла подобраться, потому что лед там был еще очень тонок. Она положила голову на передние лапки, облизнулась и проговорила:

— Какая ты глупая, уточка… Вылезай на лед, поболтаем! А впрочем, до свидания! Я по своим делам тороплюсь …

Теперь лиса начала приходить каждый день – проверить, не замерзла ли полынья. А наступившие морозы делали свое дело. От большой полыньи оставалось теперь всего одно окно в сажень величиной. Лед был крепкий, и Лиса смело садилась на самом краю. Бедная Серая Шейка со страху ныряла в воду, а Лиса сидела и зло над ней подсмеивалась:

— Ничего, ничего, уточка. Ныряй, ныряй, а я все равно тебя съем… Выходи лучше сама.

Заяц с берега видел, что проделывала Лиса, и возмущался всем своим заячьим сердцем:

— Ах, какая эта Лиса бессовестная … Какая эта Серая Шейка несчастная! Съест ее Лиса…

IV

По всей вероятности, Лиса бы Серую Шейку и съела, когда полынья совсем бы замерзла, но случилось иначе. Заяц все своими собственными косыми глазами видел. Дело было утром. Заяц из своего логова покормиться и поиграть с другими зайцами выскочил. Мороз был сильный, и зайцы грелись, лапку о лапку поколачивая. Хотя и холодно, а все-таки весело.

— Братцы, берегитесь! – крикнул вдруг кто-то.

Действительно, опасность была совсем рядом. На опушке леса стоял сгорбленный старичок охотник, который совершенно неслышно подкрался на лыжах и высматривал, которого бы зайца застрелить. Эх, старухе теплая шуба будет, – соображал он, выбирая самого крупного зайца. Он даже успел прицелиться из ружья, но зайцы его заметили и как сумасшедшие кинулись в лес.

— Ах, лукавцы! – рассердился старичок. – Вот ужо я вас… Того, глупые, не понимают, что старухе без шубы нельзя. Не мерзнуть же ей… А вы, сколько ни бегайте, Акинтича не обманете. Акинтич-то похитрее вас будет… А старуха Акинтичу как наказывала: Ты, смотри, старик, не приходи без шубы! А вы сигать… Старичок пустился по следам разыскивать зайцев, но зайцы, как горох, рассыпались по лесу. Старичок порядком измучился, обругал лукавых зайцев и присел отдохнуть на берегу реки.

— Эх, старуха, старуха, наша шуба убежала! – думал он вслух.

– Ну, вот отдохну и пойду другую искать …

Сидит старичок, горюет, а тут, глядь, по реке Лиса ползет, – так , точно кошка, и ползет.

— Ге, ге, вот так штука! – обрадовался старичок. – К старухиной-то шубе воротник сам собой ползет… Видно, пить захотела, а то, может, вздумала рыбки половить… Лиса действительно к самой полынье, в которой плавала Серая Шейка, подползла, и на льду улеглась.

Стариковские глаза видели плохо и утки из-за лисы не замечали. Надо ее так застрелить, чтобы воротника не испортить, – соображал старик, прицеливаясь в Лису. – А то старуха будет браниться, если воротник-то весь в дырьях окажется… Тоже везде своя сноровка надобна, а без снасти и клопа не убьешь. Выбирая место в будущем воротнике, старичок долго прицеливался. Наконец грянул выстрел.

Охотник сквозь дым от выстрела видел, как что-то метнулось на льду, – и со всех ног кинулся к полынье; по дороге он упал два раза, а когда до полыньи добежал, то только руками развел, – воротника как не бывало, а в полынье одна перепуганная Серая Шейка плавала.

— Вот так штука! – разводя руками ахнул старичок.

– В первый раз вижу, как Лиса в утку обратилась. Ну, и хитер зверь.

— Дедушка, Лиса убежала, – объяснила ему Серая Шейка.

— Убежала? Вот тебе, старуха, и к шубе воротник … Что же я теперь делать-то буду, а? Ну и грех вышел… А ты, глупая, тут зачем плаваешь?

— А я, дедушка, не могла вместе с другими улететь. У меня одно крылышко попорчено…

— Ах, глупая, глупая… Да ведь ты тут замерзнешь или тебя Лиса съест! Да…

Старичок подумал-подумал, покачал головой и решил:

— А вот что мы с тобой сделаем: я тебя внучкам унесу. Вот-то они обрадуются… А весной ты старухе яичек нанесешь, да утяток выведешь. Правильно я говорю? Вот то-то, глупая…

Старичок достал Серую Шейку из полыньи и положил за пазуху. А старухе я ничего не скажу, – думал он, направляясь домой. – Пусть ее шуба с воротником вместе еще погуляет в лесу. Главное: внучки очень обрадуются…

Зайцы все это видели и весело смеялись. Ничего, старуха и без шубы на печке не замерзнет.

Скачать : seraya-sheyka.pdf [201,52 Kb] (cкачиваний: 234)

Уважаемые читатели!

Все материалы с сайта можно скачивать абсолютно бесплатно. Все материалы проверены антивирусом и не содержат скрытых скриптов.

Материалы в архиве не помечены водяными знаками!

Если материал нарушает чьи-то авторские права, просьба написать нам по обратной связи, указав авторство материала. Мы обязуемся либо убрать материал, либо указать прямую ссылку на автора.

Сайт пополняется материалами на основе бесплатной работы авторов. Eсли вы хотите отблагодарить их за работу и поддержать наш проект, вы можете перевести любую, не обременительную для вас сумму на счет сайта. Заранее Вам спасибо!!!