Кончался сентябрь, небо мутнело, наливалось свинцом, и в воздухе все чаще кружились белые мухи, всегда служившие напоминанием о том, что надо выбрать день, поехать и законсервировать на зиму дачу.
Конфликт между поколениями на почве несоответствия интересов и взглядов на жизнь давно укоренился в нашей жизни и стал неотъемлемой её частью – об этом писали многие классики, эту тему продолжают затрагивать и по сей день. В данном тексте Л.Е. Бежин поднимает проблему взаимоотношений отцов и детей.
Анализируя её, рассказчик описывает ситуацию из своей жизни: отец давно просил его помочь навести порядок на даче, но сын всячески отнекивался и прикрывался подготовкой к защите дипломной работы – герою совсем не были интересны «мнимости» папы. Автор обращает наше внимание на то, что герой повествования лишь из уважения к интересам отца и из-за волнения за его здоровье все-таки поехал на дачу и достаточно быстро успел выполнить все, что было в их планах. Позже прозаик не без иронии описывает покупки отца из его любимого магазинчика, «одну бесполезнее другой», и его безмерную радость от этого процесса. Автор подводит нас к мысли о том, что несмотря ни на что вся семья поддерживала интересы отца, «чтобы не разрушить веру в чудеса и поддерживать похвальный интерес к хозяйству».
Л.Е. Бежин считает, что, несмотря на то, что люди старшего поколения зачастую имеют странные, с точки зрения молодежи, желания и предпочтения, младшее поколение должно бережно и с уважением к ним относиться. «Отцы» заслужили это хотя бы тем, что своей «святой обязанностью» они считают «создавать условия для семьи».
Я полностью согласна с мнением автора и тоже считаю, что вопреки всем предубеждениям младшее поколение должно с уважением и пониманием относиться к увлечениям и предпочтениям «отцов».
Подобную проблему поднял в романе «Отцы и дети» И.С. Тургенев. Главный герой, Евгений Базаров, способен воспринимать желания, увлечения, мировоззренческую позицию старшего поколения, однако отказывается это делать. И дело не в неуважении Базарова, а лишь в его четкой нигилистической позиции – революционный настрой героя не дает ему возможность принимать образ жизни своих родителей, Кирсановых и прочих представителей «отцов». Именно поэтому отношения Евгения с Павлом Кирсановым почти сразу перерастают во враждебные, и именно поэтому герой так редко навещает своих родителей, что, безусловно, не идет ему на пользу.
Н.В. Гоголь в поэме «Мертвые души» тоже обращается к проблеме взаимоотношений отцов и детей, однако он описывает ситуацию, в которой интересы отца были выше интересов ребенка, что привело к пагубным последствиям. Из-за болезненности, суровости, строгости и невероятной скупости отца, Чичиков вырос недолюбленным, одиноким и забитым ребенком. Все это в купе с советом представителя старшего поколения при любых обстоятельствах лицемерить и «беречь копейку» образовало сломанную судьбу Павла Петровича – он уважал и ценил интересы отца и не мог ему перечить, однако не было вины героя в том, что эти его советы априори не могли привести к счастью. С одной стороны, Чичиков поступал верно, слушая советы отца и уважая его мнение, однако не стоило считать это абсолютной истиной.
Таким образом, можно сделать вывод, что отношения детей и родителей должны строиться на взаимоуважении и взаимной поддержке. Своим бережным отношением к интересам и «мнимостям» «отцов» молодежь может выразить благодарность за все, что дали им родители, и тем самым свести все конфликты к минимуму и обрести покой и гармонию в семье.
Кончался сентябрь, небо мутнело, наливалось свинцом, и в воздухе все чаще кружились белые мухи, всегда служившие напоминанием о том, что надо выбрать день, поехать и законсервировать на зиму дачу.
Дачу или, вернее, ту жизненную мнимость, которая имела обличье дачного теремка, сарайчика, голубятни с шиферными крышами, усыпанными высохшими желудями и дубовыми листьями. На окнах террасы белели марлевые занавески, к крыльцу был прислонен велосипед, звякал ручной умывальник, наполнявший пригоршни колодезной водой, и раскачивался повешенный между березами гамак. Грядки клубники заросли одуванчиками и осокой, а вдоль забора были посажены кусты черной смородины (под кустами всегда кем-то оставлена скамеечка и граненый стакан, наполовину наполненный ягодами).
О, эти дачи — обманчивая и чарующая отрада тех давних лет! Туда свозили старую мебель и отправляли на лето детей, там донашивали траченные молью пальто, старомодные боты, выцветшие, вылинявшие, выгоревшие на солнце кители и гимнастерки. Там играли в лото, доставая из ситцевого, стянутого резинкой мешка деревянные бочонки с цифрами, ставили самовар, подбрасывая в топку еловые шишки, собирали на опушках грибы, по праздникам танцевали под патефон. И каждому мнилось, мечталось, грезилось, что тут возникает, волшебно обозначается некое подобие настоящей жизни, что он хозяин и можно развернуться, что у него все свое — и смородина, и клубника, и малина, — и что, потрудившись всласть на огороде, он проводит время с приятностью, которая только из суеверия не называется счастьем.
И хотя вся приятность сводилась к тому, что снова пололи, корчевали, удобряли, перекапывали и пересаживали (а оно все равно не росло), в сознании каждого царило непоколебимое убеждение: дача — это интимное, сокровенное, святое.
Вот эту-то мнимость и нужно было законсервировать, и отец давно просил меня помочь, пожертвовав ради этого хотя бы одно воскресенье. Я как мог отбивался и грозил, что завалю диплом, раз мне мешают заниматься и создают невыносимые, немыслимые условия. На отца такие обвинения оказывали самое тяжкое, мучительное, болезненное воздействие: он обижался и молча страдал. Создавать условия для семьи он считал такой же святой обязанностью, как совершать паломничества на дачу, — ради этого трудился, тянул лямку, учительствовал в двух школах (учеников своих любил, все им позволял, и они этим пользовались, но его не любили).
Поэтому, наткнувшись на мою злокозненную оборону, отец отступал и сдавался. Но всю следующую неделю его преследовали мучительные видения не убранного на террасу садового стола, мокнущих под дождем качелей, забытой в грядах лейки, яблок последнего урожая, дозревающих на полу, подоконниках, стульях и диванах. Ему казалось, что, если на окна не навесить щиты, в дом проникнут воры и похитят такие ценности, как старый тулуп и валенки с калошами. В конце концов отец решил, что справится сам, и, махнув рукой на запреты врачей (два месяца пролежал и лишь недавно выписался), собрался на дачу. Мы с матерью его всячески отговаривали, он упрямился, гнул свое, и тогда я выпалил, что бросаю все к черту и еду ему помогать.
На даче мы сделали все что нужно: занесли на террасу садовый стол, сняли с берез качели, навесили щиты, набили яблоками сумки и багажник автомобиля. Наш старенький автомобиль относился к числу тех же мнимостей, поскольку на нем не просто ездили, а ездили на дачу, остальное же время ремонтировали, мыли, чистили, украшали и поклонялись ему как божку.
— Ты вполне успеваешь в библиотеку. Видишь, как мы быстро справились, — сказал отец, довольный тем, что мои интересы соблюдены так же, как и его, и это лишает меня права чувствовать себя жертвой отцовского произвола.
Он подавал мне пример расторопности, деятельно способствуя тому, чтобы я поскорее вкусил желанную отраду, с вожделением приникнув к библиотечному столу. Но на обратном пути все-таки не устоял перед соблазном заглянуть в свой любимый подмосковный магазинчик, восхваляемый перед знакомыми как какое-то чудо, кладезь изобилия, где всегда все бывает. “Верите ли, абсолютно все, — как ни заеду! Вот чудеса-то!” Каждый раз отец в подтверждение своих слов со скромным торжеством выкладывал очередную покупку, одну бесполезнее другой. Но мы его не разочаровывали, чтобы не разрушать веру в чудеса и поддерживать похвальный интерес к хозяйству.
В тексте Л.Е.Бежин рассматривает вечную проблему взаимоотношения двух поколений.
Чтобы привлечь внимание читателей к данному вопросу, автор рассказывает историю о закрытии семей дачного сезона и связанных с этим сложностях. Сын отказывается помочь отцу «законсервировать на зиму дачу», утверждая, что ему надо учиться. отец старается учитывать интересы сына, ведь «создавать условия для семьи он считал такой е обязанностью, как совершать паломничества на дачу.» В итоге рассказчик все же едет помогать отцу, он входит в положение состарившегося родителя.
Автор делает вывод: младшее поколение должно помогать старшему и уважительно к нему относиться.
Я полностью согласна с позицией автора. Действительно, существующие разногласия между поколениями вечны и единственное правильно решение этого вопроса: доброе, снисходительное отношение к взрослым, которое может разрешить любые сложные ситуации.
Важно понимать, что неуважение приоритетов
Исходный текст
Кончался сентябрь, небо мутнело, наливалось свинцом, и в воздухе все чаще кружились белые мухи, всегда служившие напоминанием о том, что надо выбрать день, поехать и законсервировать на зиму дачу.
Дачу или, вернее, ту жизненную мнимость, которая имела обличье дачного теремка, сарайчика, голубятни с шиферными крышами, усыпанными высохшими желудями и дубовыми листьями. На окнах террасы белели марлевые занавески, к крыльцу был прислонен велосипед, звякал ручной умывальник, наполнявший пригоршни колодезной водой, и раскачивался повешенный между березами гамак. Грядки клубники заросли одуванчиками и осокой, а вдоль забора были посажены кусты черной смородины (под кустами всегда кем-то оставлена скамеечка и граненый стакан, наполовину наполненный ягодами).
О, эти дачи — обманчивая и чарующая отрада тех давних лет! Туда свозили старую мебель и отправляли на лето детей, там донашивали траченные молью пальто, старомодные боты, выцветшие, вылинявшие, выгоревшие на солнце кители и гимнастерки. Там играли в лото, доставая из ситцевого, стянутого резинкой мешка деревянные бочонки с цифрами, ставили самовар, подбрасывая в топку еловые шишки, собирали на опушках грибы, по праздникам танцевали под патефон. И каждому мнилось, мечталось, грезилось, что тут возникает, волшебно обозначается некое подобие настоящей жизни, что он хозяин и можно развернуться, что у него все свое — и смородина, и клубника, и малина, — и что, потрудившись всласть на огороде, он проводит время с приятностью, которая только из суеверия не называется счастьем.
И хотя вся приятность сводилась к тому, что снова пололи, корчевали, удобряли, перекапывали и пересаживали (а оно все равно не росло), в сознании каждого царило непоколебимое убеждение: дача — это интимное, сокровенное, святое.
Вот эту-то мнимость и нужно было законсервировать, и отец давно просил меня помочь, пожертвовав ради этого хотя бы одно воскресенье. Я как мог отбивался и грозил, что завалю диплом, раз мне мешают заниматься и создают невыносимые, немыслимые условия. На отца такие обвинения оказывали самое тяжкое, мучительное, болезненное воздействие: он обижался и молча страдал. Создавать условия для семьи он считал такой же святой обязанностью, как совершать паломничества на дачу, — ради этого трудился, тянул лямку, учительствовал в двух школах (учеников своих любил, все им позволял, и они этим пользовались, но его не любили).
Поэтому, наткнувшись на мою злокозненную оборону, отец отступал и сдавался. Но всю следующую неделю его преследовали мучительные видения не убранного на террасу садового стола, мокнущих под дождем качелей, забытой в грядах лейки, яблок последнего урожая, дозревающих на полу, подоконниках, стульях и диванах. Ему казалось, что, если на окна не навесить щиты, в дом проникнут воры и похитят такие ценности, как старый тулуп и валенки с калошами. В конце концов отец решил, что справится сам, и, махнув рукой на запреты врачей (два месяца пролежал и лишь недавно выписался), собрался на дачу. Мы с матерью его всячески отговаривали, он упрямился, гнул свое, и тогда я выпалил, что бросаю все к черту и еду ему помогать.
На даче мы сделали все что нужно: занесли на террасу садовый стол, сняли с берез качели, навесили щиты, набили яблоками сумки и багажник автомобиля. Наш старенький автомобиль относился к числу тех же мнимостей, поскольку на нем не просто ездили, а ездили на дачу, остальное же время ремонтировали, мыли, чистили, украшали и поклонялись ему как божку.
— Ты вполне успеваешь в библиотеку. Видишь, как мы быстро справились, — сказал отец, довольный тем, что мои интересы соблюдены так же, как и его, и это лишает меня права чувствовать себя жертвой отцовского произвола.
Он подавал мне пример расторопности, деятельно способствуя тому, чтобы я поскорее вкусил желанную отраду, с вожделением приникнув к библиотечному столу. Но на обратном пути все-таки не устоял перед соблазном заглянуть в свой любимый подмосковный магазинчик, восхваляемый перед знакомыми как какое-то чудо, кладезь изобилия, где всегда все бывает. “Верите ли, абсолютно все, — как ни заеду! Вот чудеса-то!” Каждый раз отец в подтверждение своих слов со скромным торжеством выкладывал очередную покупку, одну бесполезнее другой. Но мы его не разочаровывали, чтобы не разрушать веру в чудеса и поддерживать похвальный интерес к хозяйству. (Л.Е. Бежин)
Текст сочинения
Что важно в нашем мире? Какие нужно ставить перед собой цели? На что потратить время, которого каждому из нас отведено неизвестно, сколько, но, определенно, не слишком много?
Л.Е. Бежин в предложенном тексте поднимает проблему истинных ценностей.
В отрывке из маленькой повести «Приватный наблюдатель» мы видим отца, который с завидным талантом манипулятора принуждает сына к поездке на дачу в конце сентября. Изрядной долей сарказма наполнено описание «голубятни с шиферными крышами» и всего того, что составляет «богатство» дачной усадьбы. Леонид Бежин не оставляет без внимания ощущения, которые должны возникнуть у человека, потрудившегося «всласть на огороде»: лишь предрассудки не позволяют назвать их счастьем. Читатель знакомится с жизнью отца рассказчика, для которого истинной жизненной ценностью является возможность почувствовать себя на время хозяином, способным развернуться, иметь собственные плодовые культуры и возможность колоть-корчевать-удобрять то, что все равно не растет.
Авторская позиция заключается в следующем: отсутствие истинных жизненных ценностей заставляет человека заполнять свое существование мнимостями.
Я не могу не согласиться с А.Е. Бежиным. Человек, который по каким-либо причинам не состоялся в жизни, вынужден (быть может, даже и неосознанно) целью своего существования избрать что-то очень приземленное и простое, будь то пестование старой дачи или манипулирование семьей при помощи показательных молчаливых обид.
Тема истинных ценностей нередко встречается в произведениях художественной литературы. В рассказе А.П. Чехова «Крыжовник» мы знакомимся с историей Николая Ивановича Чимша-Гималайского, целью жизни которого была собственная усадьба, непременным атрибутом которой должен был быть куст крыжовника. Вся жизнь была положена на алтарь мечты: помещик экономил на всем, женился на некрасивой вдове, которую свел в могилу, регулярно недокармливая, но все же стал обладателем барского дома. Ягоды крыжовника с первого куста были невообразимо жестким и кислыми, но новоявленный дворянин был счастлив от осознания достигнутой им цели. Существование на протяжении значительной части жизни были ненапрасным.
В качестве второго аргумента рассмотрим сказку «М.Е. Салтыкова-Щедрина «Премудрый пискарь». При помощи гротеска писатель рисует перед нами картину жизни обычной рыбки, решившей донести себя в целости и сохранности до могилы. Пескарь сидит днем в своей норе и всего боится, а ночью совершает моцион. Существование его никчемно и пусто, но при этом направлено на достижение поставленной цели — сохранение жизни. Истинные ценности для него заменила одна, мнимая, — глядеть в оба. Этому завету, оставленному родителями, и подчинено бытие пескаря.
В заключение хочу сказать, что истинные ценности — жить, а не существовать, рисковать, а не бояться, пробовать новое, а не останавливаться на достигнутом. Ценно уметь признаться себе в том, что все, чем ты занимаешься, скучно и давно опостылело; малоинтересно и надуманно. Истинные ценности должны быть светлыми, направленными на приумножение добра, совершенствующими личность и несущими гармонию.
Светило науки — 6 ответов — 0 раз оказано помощи
Конфликт между поколениями на почве несоответствия интересов и взглядов на жизнь давно укоренился в нашей жизни и стал неотъемлемой её частью – об этом писали многие классики, эту тему продолжают затрагивать и по сей день. В данном тексте Л.Е. Бежин поднимает проблему взаимоотношений отцов и детей. Анализируя её, рассказчик описывает ситуацию из своей жизни: отец давно просил его помочь навести порядок на даче, но сын всячески отнекивался и прикрывался подготовкой к защите дипломной работы – герою совсем не были интересны «мнимости» папы. Автор обращает наше внимание на то, что герой повествования лишь из уважения к интересам отца и из-за волнения за его здоровье все-таки поехал на дачу и достаточно быстро успел выполнить все, что было в их планах. Позже прозаик не без иронии описывает покупки отца из его любимого магазинчика, «одну бесполезнее другой», и его безмерную радость от этого процесса. Автор подводит нас к мысли о том, что несмотря ни на что вся семья поддерживала интересы отца, «чтобы не разрушить веру в чудеса и поддерживать похвальный интерес к хозяйству». Л.Е. Бежин считает, что, несмотря на то, что люди старшего поколения зачастую имеют странные, с точки зрения молодежи, желания и предпочтения, младшее поколение должно бережно и с уважением к ним относиться. «Отцы» заслужили это хотя бы тем, что своей «святой обязанностью» они считают «создавать условия для семьи». Я полностью согласна с мнением автора и тоже считаю, что вопреки всем предубеждениям младшее поколение должно с уважением и пониманием относиться к увлечениям и предпочтениям «отцов». Подобную проблему поднял в романе «Отцы и дети» И.С. Тургенев. Главный герой, Евгений Базаров, способен воспринимать желания, увлечения, мировоззренческую позицию старшего поколения, однако отказывается это делать. И дело не в неуважении Базарова, а лишь в его четкой нигилистической позиции – революционный настрой героя не дает ему возможность принимать образ жизни своих родителей, Кирсановых и прочих представителей «отцов». Именно поэтому отношения Евгения с Павлом Кирсановым почти сразу перерастают во враждебные, и именно поэтому герой так редко навещает своих родителей, что, безусловно, не идет ему на пользу. Н.В. Гоголь в поэме «Мертвые души» тоже обращается к проблеме взаимоотношений отцов и детей, однако он описывает ситуацию, в которой интересы отца были выше интересов ребенка, что привело к пагубным последствиям. Из-за болезненности, суровости, строгости и невероятной скупости отца, Чичиков вырос недолюбленным, одиноким и забитым ребенком. Все это в купе с советом представителя старшего поколения при любых обстоятельствах лицемерить и «беречь копейку» образовало сломанную судьбу Павла Петровича – он уважал и ценил интересы отца и не мог ему перечить, однако не было вины героя в том, что эти его советы априори не могли привести к счастью. С одной стороны, Чичиков поступал верно, слушая советы отца и уважая его мнение, однако не стоило считать это абсолютной истиной. Таким образом, можно сделать вывод, что отношения детей и родителей должны строиться на взаимоуважении и взаимной поддержке. Своим бережным отношением к интересам и «мнимостям» «отцов» молодежь может выразить благодарность за все, что дали им родители, и тем самым свести все конфликты к минимуму и обрести покой и гармонию в семье.
Конфликт между поколениями на почве несоответствия интересов и взглядов на жизнь давно укоренился в нашей жизни и стал неотъемлемой её частью – об этом писали многие классики, эту тему продолжают затрагивать и по сей день. В данном тексте Л.Е. Бежин поднимает проблему взаимоотношений отцов и детей. Анализируя её, рассказчик описывает ситуацию из своей жизни: отец давно просил его помочь навести порядок на даче, но сын всячески отнекивался и прикрывался подготовкой к защите дипломной работы – герою совсем не были интересны «мнимости» папы. Автор обращает наше внимание на то, что герой повествования лишь из уважения к интересам отца и из-за волнения за его здоровье все-таки поехал на дачу и достаточно быстро успел выполнить все, что было в их планах. Позже прозаик не без иронии описывает покупки отца из его любимого магазинчика, «одну бесполезнее другой», и его безмерную радость от этого процесса. Автор подводит нас к мысли о том, что несмотря ни на что вся семья поддерживала интересы отца, «чтобы не разрушить веру в чудеса и поддерживать похвальный интерес к хозяйству». Л.Е. Бежин считает, что, несмотря на то, что люди старшего поколения зачастую имеют странные, с точки зрения молодежи, желания и предпочтения, младшее поколение должно бережно и с уважением к ним относиться. «Отцы» заслужили это хотя бы тем, что своей «святой обязанностью» они считают «создавать условия для семьи». Я полностью согласна с мнением автора и тоже считаю, что вопреки всем предубеждениям младшее поколение должно с уважением и пониманием относиться к увлечениям и предпочтениям «отцов». Подобную проблему поднял в романе «Отцы и дети» И.С. Тургенев. Главный герой, Евгений Базаров, способен воспринимать желания, увлечения, мировоззренческую позицию старшего поколения, однако отказывается это делать. И дело не в неуважении Базарова, а лишь в его четкой нигилистической позиции – революционный настрой героя не дает ему возможность принимать образ жизни своих родителей, Кирсановых и прочих представителей «отцов». Именно поэтому отношения Евгения с Павлом Кирсановым почти сразу перерастают во враждебные, и именно поэтому герой так редко навещает своих родителей, что, безусловно, не идет ему на пользу. Н.В. Гоголь в поэме «Мертвые души» тоже обращается к проблеме взаимоотношений отцов и детей, однако он описывает ситуацию, в которой интересы отца были выше интересов ребенка, что привело к пагубным последствиям. Из-за болезненности, суровости, строгости и невероятной скупости отца, Чичиков вырос недолюбленным, одиноким и забитым ребенком. Все это в купе с советом представителя старшего поколения при любых обстоятельствах лицемерить и «беречь копейку» образовало сломанную судьбу Павла Петровича – он уважал и ценил интересы отца и не мог ему перечить, однако не было вины героя в том, что эти его советы априори не могли привести к счастью. С одной стороны, Чичиков поступал верно, слушая советы отца и уважая его мнение, однако не стоило считать это абсолютной истиной. Таким образом, можно сделать вывод, что отношения детей и родителей должны строиться на взаимоуважении и взаимной поддержке. Своим бережным отношением к интересам и «мнимостям» «отцов» молодежь может выразить благодарность за все, что дали им родители, и тем самым свести все конфликты к минимуму и обрести покой и гармонию в семье.
В тексте Л.Е.Бежин рассматривает вечную проблему взаимоотношения двух поколений.
Чтобы привлечь внимание читателей к данному вопросу, автор рассказывает историю о закрытии семей дачного сезона и связанных с этим сложностях. Сын отказывается помочь отцу «законсервировать на зиму дачу», утверждая, что ему надо учиться. отец старается учитывать интересы сына, ведь «создавать условия для семьи он считал такой е обязанностью, как совершать паломничества на дачу.» В итоге рассказчик все же едет помогать отцу, он входит в положение состарившегося родителя.
Автор делает вывод: младшее поколение должно помогать старшему и уважительно к нему относиться.
Я полностью согласна с позицией автора. Действительно, существующие разногласия между поколениями вечны и единственное правильно решение этого вопроса: доброе, снисходительное отношение к взрослым, которое может разрешить любые сложные ситуации.
Важно понимать, что неуважение приоритетов
Кончался сентябрь, небо мутнело, наливалось свинцом, и в воздухе все чаще кружились белые мухи, всегда служившие напоминанием о том, что надо выбрать день, поехать и законсервировать на зиму дачу.
Я готовился к посвящению: приближалась защита диплома. Из-за
этого я просиживал дни напролет в библиотеках, обложившись книгами,
выхваченными матовым конусом света, падающего из-под колпака настольной лампы,
стучал на старенькой машинке с западавшим твердым знаком, пил до одури черный
кофе, во сне что-то бормотал, бредил, вскакивал с воспаленной головой и дико
блуждающим взором. Меня обуяла гордыня, хотел я всех поразить и выдать, как у
нас говорилось, хотя будущие посвященные могли позволить себе более изысканные,
а главное, завуалированные выражения, ведь и годы были уклончивые, витиеватые…
Но раз говорилось, так говорилось.
К тому же оправдывало меня то, что страсть к науке
пробудилась во мне внезапно и с некоторым опозданием. Предыдущие годы мною
владела совсем другая страсть: к пивному подвальчику на Пушкинской, накрытым
шапкой пены тяжелым стеклянным кружкам, подсоленным баранкам и оранжевым ракам
с умильно-ласковыми бусинками глаз. Кроме того, я был заядлым прогульщиком и
искателем донжуанских приключений.
Да, приключений, искатель которых всегда оказывался
пристыженным и посрамленным, что гораздо больше склоняло его к запоздалому
счету обид, надрывным исповедям, скандалам и дракам, чем занятиям чистой
наукой.
Впрочем, и тогда во мне жила уверенность, что настанет миг,
и, драчун и скандалист, я обложусь книгами и выдам, блесну, сорву овации — и не
только ради того, чтобы отомстить за стыд и унижение. Признаться, я отнюдь не
безотчетно отдавался во власть стихийных сил. В пивное застолье я вкладывал
гораздо больше, чем мои закадычные друзья, и, разрывая на себе рубаху, успевал
окинуть себя оценивающим взглядом в зеркале — окинуть с тем вожделением и
пристрастием, в котором угадывается склонность болезненно, мнительно и ревниво
воспринимать свое явление миру.
Горе это или не горе, но во мне уже тогда слишком многое
было от ума, от науки — не той, что преподается в университетах, а своей,
причудливой, домашней. Я и человек-то был комнатный, диковатый, потаенный,
стремившийся устроиться в жизни так, чтобы меня никто не видел, а я мог
наблюдать за всеми. Я даже придумал для себя прозвище, некий титул — приватный
наблюдатель, этакий хитрец с улыбочкой, себе на уме. Если выразиться
поцветистее (а я с некоторых пор любитель), к пивным кружкам и ракам я как бы
присовокуплял позу саркастического познания жизни и, словно принц крови,
облачался в нищенскую ветошь, чтобы неузнанным опуститься на самое дно.
Но, перекочевав на пятый курс, я понял, что миг настал, и
поставил крест на прошлом. Подвальчика на Пушкинской, накрытых пеной кружек
больше не существовало. Я знал лишь библиотеку и черный кофе.
Тему я выбрал простенькую — “Бедную Лизу” Карамзина, но
собирался применить сверхмодные методы, щегольнуть таблицами с математическими
выкладками, мудреными цитатами и даже преподать старику Карамзину кое-какую
науку, подробно растолковав, где завязка, где узел и где развязка его
незатейливого сюжета.
Впрочем, снедавшая меня лихорадочная горячка выдавала и иные
честолюбивые планы: наблюдатель-то я приватный, но отныне я метил в яблочко…
Мой университетский профессор Лев Онуфриевич Преображенский, бритый наголо
циник, остряк, безобразник, лукавый льстец и любимец дам, был смущен таким
натиском. Его пугало и озадачивало столь явное стремление выслужиться,
понравиться, защититься с отличием и остаться на кафедре, которую он, попович,
втихую называл не иначе как марксистский приход.
Однажды он прошептал, наклоняясь к самому моему уху,
заговорщицки подмигивая, обдавая меня запахом дорогих духов, сердечных капель и
коньяка: “Хорошо, хорошо, голубчик…ну, а женщина у вас есть? Без бабенки-то
плохо, а?” “Нет, нет!” — выпалил я, словно меня подозревали в постыдном,
оскорбительном для науки пристрастии (точно так же через два десятка лет, когда
вместо марксистских приходов появилось множество иных и очередной улыбчивый
проповедник остановил меня на улице с вопросом: “Вы в Бога верите?” — я,
заранее готовый к отпору, с протестующим жестом воскликнул: “Нет-нет, я
православный!”).
Вот тогда-то и произошла со мной история…
I
Кончался сентябрь, небо мутнело, наливалось свинцом, и в
воздухе все чаще кружились белые мухи, всегда служившие напоминанием о том, что
надо выбрать день, поехать и законсервировать на зиму дачу.
Дачу или, вернее, ту жизненную мнимость, которая имела
обличье дачного теремка, сарайчика, голубятни с шиферными крышами, усыпанными
высохшими желудями и дубовыми листьями. На окнах террасы белели марлевые
занавески, к крыльцу был прислонен велосипед, звякал ручной умывальник,
наполнявший пригоршни колодезной водой, и раскачивался повешенный между
березами гамак. Грядки клубники заросли одуванчиками и осокой, а вдоль забора
были посажены кусты черной смородины (под кустами всегда кем-то оставлена скамеечка
и граненый стакан, наполовину наполненный ягодами).
О, эти дачи — обманчивая и чарующая отрада тех давних лет!
Туда свозили старую мебель и отправляли на лето детей, там донашивали траченные
молью пальто, старомодные боты, выцветшие, вылинявшие, выгоревшие на солнце
кители и гимнастерки. Там играли в лото, доставая из ситцевого, стянутого
резинкой мешка деревянные бочонки с цифрами, ставили самовар, подбрасывая в
топку еловые шишки, собирали на опушках грибы, по праздникам танцевали под
патефон. И каждому мнилось, мечталось, грезилось, что тут возникает, волшебно
обозначается некое подобие настоящей жизни, что он хозяин и можно развернуться,
что у него все свое — и смородина, и клубника, и малина, — и что, потрудившись
всласть на огороде, он проводит время с приятностью, которая только из суеверия
не называется счастьем.
И хотя вся приятность сводилась к тому, что снова пололи,
корчевали, удобряли, перекапывали и пересаживали (а оно все равно не росло), в
сознании каждого царило непоколебимое убеждение: дача — это интимное,
сокровенное, святое.
Вот эту-то мнимость и нужно было законсервировать, и отец
давно просил меня помочь, пожертвовав ради этого хотя бы одно воскресенье. Я
как мог отбивался и грозил, что завалю диплом, раз мне мешают заниматься и создают
невыносимые, немыслимые условия. На отца такие обвинения оказывали самое
тяжкое, мучительное, болезненное воздействие: он обижался и молча страдал.
Создавать условия для семьи он считал такой же святой обязанностью, как
совершать паломничества на дачу, — ради этого трудился, тянул лямку,
учительствовал в двух школах (учеников своих любил, все им позволял, и они этим
пользовались, но его не любили).
Поэтому, наткнувшись на мою злокозненную оборону, отец
отступал и сдавался. Но всю следующую неделю его преследовали мучительные
видения не убранного на террасу садового стола, мокнущих под дождем качелей,
забытой в грядах лейки, яблок последнего урожая, дозревающих на полу,
подоконниках, стульях и диванах. Ему казалось, что, если на окна не навесить
щиты, в дом проникнут воры и похитят такие ценности, как старый тулуп и валенки
с калошами. В конце концов отец решил, что справится сам, и, махнув рукой на
запреты врачей (два месяца пролежал и лишь недавно выписался), собрался на
дачу. Мы с матерью его всячески отговаривали, он упрямился, гнул свое, и тогда
я выпалил, что бросаю все к черту и еду ему помогать.
На даче мы сделали все что нужно: занесли на террасу садовый
стол, сняли с берез качели, навесили щиты, набили яблоками сумки и багажник
автомобиля. Наш старенький автомобиль относился к числу тех же мнимостей,
поскольку на нем не просто ездили, а ездили на дачу, остальное же время
ремонтировали, мыли, чистили, украшали и поклонялись ему как божку.
— Ты вполне успеваешь в библиотеку. Видишь, как мы быстро
справились, — сказал отец, довольный тем, что мои интересы соблюдены так же,
как и его, и это лишает меня права чувствовать себя жертвой отцовского
произвола.
Он подавал мне пример расторопности, деятельно способствуя
тому, чтобы я поскорее вкусил желанную отраду, с вожделением приникнув к
библиотечному столу. Но на обратном пути все-таки не устоял перед соблазном
заглянуть в свой любимый подмосковный магазинчик, восхваляемый перед знакомыми
как какое-то чудо, кладезь изобилия, где всегда все бывает. “Верите ли,
абсолютно все, — как ни заеду! Вот чудеса-то!” Каждый раз отец в подтверждение
своих слов со скромным торжеством выкладывал очередную покупку, одну
бесполезнее другой. Но мы его не разочаровывали, чтобы не разрушать веру в
чудеса и поддерживать похвальный интерес к хозяйству. Покупки же мать незаметно
прятала в чулан или на чердак.
Вот и на этот раз отец отправился охотиться за чудесами, и
вскоре я увидел, как он выносит из дверей нечто, способное напомнить абажур,
если бы не сомнение, что абажуры бывают столь уродливы, безвкусны и нелепы:
устрашающих размеров, мучительного розового, альковного цвета, с выпирающими
ребрами проволочного каркаса, кистями и бахромой. Ужаснувшись, я выскочил из
кабины, чтобы вовремя его образумить. Но тут, слава богу, выяснилось, что
абажур принадлежал не отцу, а женщине, которую он любезно согласился подвезти.
У него была эта слабость — подсаживать незнакомых женщин,
что ничуть не угрожало нашим прочным семейным устоям. Женщины, которых выбирал
отец, всегда оказывались многодетными и добропорядочными хранительницами очага,
утратившими вкус к умыканию чужих мужей. Да и сам он был неспособен кого-либо
умыкнуть и со своими попутчицами азартно беседовал о семенах, саженцах и ценах
на молодую картошку.
Однако эта попутчица меня озадачила: она представляла собой
полную противоположность отцовским избранницам. Отца, надо полагать, умилил
абажур, купленный в чудо-магазинчике. Но, как выяснилось впоследствии, абажур
она покупала в первый и единственный раз…
Женщина ловко нырнула в открытую дверцу и, пока мы с
величайшей осторожностью укладывали ее ношу, вряд ли взглянула в нашу сторону и
даже не озаботилась тем, чтобы она была доставлена в сохранности. Когда я сел
рядом, она придвинулась ко мне столь близко, что это могло свидетельствовать
лишь о полном пренебрежении условностями. Ее мальчишеская стрижка была слишком
коротка для ее возраста, губы накрашены вызывающе ярко, узкая юбка явно не
претендовала на то, чтобы скрыть очертания бедер и колен, а вырез украшенной
бантами матроски открывал глазу гораздо больше, чем можно было рассчитывать при
самом нескромном любопытстве.
Она часто смеялась, хотя размытая в уголках глаз тушь
выдавала такую же склонность к слезам. Она не курила, но иногда доставала из
сумки маленький портсигар, словно курение воспринималось ею не как одинокая
услада, а как необходимое дополнение к присутствию мужчин. Словом, ситуация, в
которую попал мой добропорядочный отец, была невероятно забавной, и я в душе
хохотал. Было до смерти любопытно, как он из нее вывернется, как поведет себя в
таком обществе.
Между тем они разговорились. Все, о чем спрашивала женщина,
входило в круг излюбленных тем отца. Ее любознательность не ставила его в
тупик, а, наоборот, вселяла гордость от сознания своего покровительства. Отец
вряд ли замечал, что для женщины странно задавать вопросы о том, какая сейчас в
моде обивка мебели, какие выбрать обои и занавески на окна. Я же видел, что
наша попутчица собралась всерьез устраивать быт и ей это тоже внове. Просвещая
ее, отец рассыпался в любезностях. Не часто ему выпадало соединить удовольствие
от обсуждения излюбленных тем с обществом такой экстравагантной собеседницы.
Женщина попросила остановить машину как раз возле моей
библиотеки, и было совершенно естественно, что мы выйдем вместе. Я осторожно
извлек из кабины абажур, и у меня не хватило духу взвалить эту тяжесть на плечи
владелицы. А тут еще отец слюбезничал за чужой счет:
— Петя вам поможет, я думаю…
Мне оставалось лишь подтвердить такой же любезной улыбкой
правильный ход его мыслей. Женщина с отцом мило распрощались, и я решил, что
они, должно быть, одного возраста, во всяком случае она не намного младше.
— Меня зовут Елизавета Фоминична, Лиза… — представилась
попутчица и черкнула ему адрес карандашом для бровей.
— Тарас, Тарас Григорьевич…
К чести отца, он все-таки почувствовал двусмысленность
ситуации и принял бумажку не без смущения.
Мы пробирались той частью старого Арбата, которая словно бы
и приличествовала моей ноше: кривыми, сгорбленными переулочками, запутанными
лабиринтами проходных дворов и задворок с сараями, котельными и голубятнями,
пока не очутились перед ее домом. Лиза с улыбкой показала мне свое окно. По
причудливому замыслу архитектора, это было единственное окно в слепой стене
странного, похожего на пожарную каланчу дома с крутой односкатной крышей…
Кое-как я протиснулся с абажуром в лифт, и пока мы
поднимались на шестой этаж, в кабине дважды гасла лампочка. Нам пришлось
открыть вторую створку узкой входной двери с фамилиями обитателей квартиры и
указаниями, сколько кому звонков: Парамоновой — 4 зв., Агафоновой — 5 зв.,
Горемыкиной — 7 зв.
— А кто такая эта Горемыкина? — спросил я и про себя
подумал, что, наверное, комната у этой бедолаги в самом конце коридора, раз ее
приходится вызванивать семь раз.
— А это я и есть, — ответила Лиза со сдержанным вздохом.
Открывая створку, мы так гремели крюками и задвижками, что
сразу привлекли к себе внимание — в коридор просачивались, призрачно, бесшумно
проникали соседи. И тут Лиза вдруг стала обращаться ко мне как к грузчику из
мебельного магазина.
— Осторожненько, проносим… теперь сюда…
Я понял, что это розыгрыш для любопытных соседей, и, когда
она достала из кошелька червонец, жестом профессионального вымогателя сунул его
в карман.
II
На том бы и кончиться нашему знакомству, но чувство
порядочности, унаследованное мною от отца, требовало вернуть деньги, а главное
— я постоянно вспоминал о Лизе, ее нелепом абажуре с бахромой, единственном
окне в слепой стене дома и семи горемычных звонках. Вспоминал и думал.
Вспоминал и думал. В конце концов я был вынужден сознаться, что я не только
испытываю жалость и сочувствие к бедной Лизе, что подоплека этих греховных и
навязчивых мыслей в том, о чем старик Карамзин, осуждающе подняв палец, сурово
сдвинув брови и гневно сверкнув очами, наверняка сказал бы: соблазн! Искушение!
Да, искушение, тем более жгучее, что те давние годы были ими
так удручающе скудны. О, эти мнимые, стыдливые, целомудренные и порочные годы!
Нам усердно внушали, что невинность, неискушенность, целомудренное неведение сулит
сказочное, несметное богатство, изобилие самых разных даров. Но, по моим
приватным наблюдениям, в этом изобилии всегда чего-то не хватало, чего-то не
оказывалось, чего-то не было, а вот в искушениях — было…
Иными словами, мое донжуанство сводилось к тому, что мне не
везло в любви. Мне надоели эти мнимые романы, когда с тобой жеманятся, лукавят,
тебя водят за нос и изредка одаривают поцелуями, чтобы держать на привязи, пока
нет лучшей замены.
Нечто похожее было у меня с Сусанной Белкиной, моей сокурсницей,
чернявой и юркой, как мартышка, гимнасточкой и генеральской дочкой. Папа
Сусанны возил ее на дачу в Опалиху и следил за тем, чтобы она в десять была на
террасе. Сусанна жаждала видеть во мне сурового велогонщика, склонившего голову
навстречу ветру и выгнувшего спину над седлом, и вот я до Опалихи исправно
крутил педали. Прежде чем продемонстрировать меня подругам, призванным оценить
ее выбор, Сусанна критически оглядывала мою экипировку. При этом она негодующе
шипела, чтобы я заправил майку в брюки и мигом снял со штанин дурацкие
прищепки, как она их называла.
Я повиновался, рискуя тем, что штанина будет сжевана
вращающейся цепью. Но я всячески упрямился и вставал на дыбы, когда Сусанна
тащила меня к своим скучным, ленивым и завистливым подругам. И тогда она зло
шептала, что до десяти, до назначенного папой срока, обещает меня поцеловать.
Взбешенный и разъяренный, я устрашающе проносился перед подругами на своем
велосипеде с дребезжащим звонком и звякающими в сумке гаечными ключами.
Проносился, склоняя голову, выгибая спину и строя дьявольские рожи… Подруги
млели, разевая рты и забывая про конфеты, прилипшие к языку.
На эти гонки уходила львиная доля времени. Сусанна
спохватывалась, что скоро десять, что папа уже сердится, и мы успевали лишь
пару раз поцеловаться в орешнике за волейбольной площадкой. Там валялись наши
велосипеды, а рядом стучали мячи, иногда залетавшие к нам, и тогда Сусанна
вырывалась из моих объятий с юркостью мартышки, хватала пыльный мяч и спешила
выбросить его, прежде чем в орешник заглянет непрошеный свидетель. Я жадно
ловил ее снова, и до следующего мяча мы снова целовались, но ее застегнутая на
все пуговицы офицерская рубашка с погончиками (защитный цвет был ей явно к
лицу) оставалась для меня неприступной броней. Ровно в десять Сусанна беспечно
мчалась на террасу, где ее встречал отец, я же угрюмо мучился и неистовствовал
от досады…
Теперь мне все это надоело, я решил попытать счастья на
старом Арбате и вскоре вновь отыскал то окошечко в слепой стене дома.
III
Поднявшись к Лизе, я застал ее рассерженной, охваченной
гневом, взбешенной до ярости и по телефонной трубке, брошенной на столик и
издававшей протяжные гудки, понял, что у нее был неприятный разговор.
— Мое почтение. Решил наведаться в гости. Такое славное,
чудесное знакомство надо продолжить. Между прочим, ты сама меня приглашала… —
преодолевая смущение, я как бы указывал, что цель моего визита должна оградить
меня от ее ярости, причиной которой я никак не являюсь и даже не подозреваю, в
чем она может заключаться.
— А, Петя… — сказала она, с трудом отдаваясь новому ходу
мыслей, вызванному моим появлением.
Глаза ее в это время что-то искали, и я невольно поддался
той же озабоченности, стараясь отгадать, какая же из вещей ей так нужна.
— Да туфель, туфель! — крикнула она нетерпеливо, и я с
неожиданной угодливостью бросился к шкафу, словно повинуясь внезапно осенившей
меня догадке, что именно там находится отыскиваемый ею предмет.
— Вот! Я нашел!
Ничуть меня не стесняясь, Лиза проворно сбросила халатик,
влезла в юбку, крутя бедрами, и сунула ноги в туфли. На ходу застегивая молнию,
она разъяренной фурией вылетела из квартиры. Я бросился следом, ничего не
соображая и чувствуя себя в глупейшем, идиотском положении: куда и зачем я
бежал?!
— Стой тут и жди, — приказала она мне, решительно
направляясь к двум бритоголовым парням в одинаковых кепках, оседлавшим
забрызганный грязью мотоцикл с почерневшей от копоти выхлопной трубой.
Того из них, кто был поближе, — бабистого, рыхлого толстяка
с маленькой головкой (он был похож на кеглю), оспинами на лице и ржаными
хохлацкими усами, — она с размаху шлепнула сумкой. Его товарищ хохотнул и стал
заводить мотоцикл, не ожидая, что следующий удар обрушится на него.
— Отец, нас, кажется, бьют? — спросил он, придавая своему
вопросу оттенок осторожной, допускающей сомнение догадки, и его лицо просияло
улыбкой идиотического блаженства и восторга.
Толстяк подтвердил его осторожную догадку, с флегматическим
спокойствием добавив:
— Главное, за что?!
Мотор взревел, обдав нас облаком гари, оба пригнулись и, когда
сумка просвистела у них над головой, дружно загоготали.
— Выходи, выходи замуж, малютка. Завидуем тому счастливчику.
И укатили.
— Что это за типы? — спросил я у Лизы, и она поморщилась,
испытывая затруднение при выборе слова, в котором откровенность соединилась бы
со щадящей меня уклончивостью.
— Да так…тоже грузчики.
Нам обоим стало неловко и тягостно, как бывает тягостно
людям, не желающим замечать того, что у них нет явного повода, чтобы
расстаться, и в то же время их ничто не удерживает вместе. В душе я издевался
над собой, все казалось до смерти глупым, смешным, несуразным. Но я, словно
заторможенный, продолжал идти. Я был уверен, что она сама меня сейчас прогонит,
сказав что-нибудь резкое, обидное, оскорбительное, после чего я, незадачливый
донжуан, уже никогда не осмелюсь, не сунусь. Но она вдруг поймала мою руку и
сжала так резко и судорожно, словно могла упасть без опоры.
— Как-то мне нехорошо, Петя…как-то не по себе, тяжко и
муторно.
Убедившись, что меня не гонят, я стал лихорадочно изыскивать
способ ее развеселить. Было самое время извлечь червонец, разыграв вокруг него
фарс на тему грузчиков. Но в памяти всплыли бабьего вида толстяк и его
приятель, сердце у меня сжалось от боли, и я почувствовал себя так скверно,
словно облако гари вокруг, оставленное мотоциклом, не рассеялось, а еще больше
сгустилось. Я вяло и безучастно протянул ей деньги, с саркастической усмешкой
пробормотав:
— Возвращаю долг. Моя помощь была бескорыстной.
Она удивилась, вспомнила и рассмеялась.
— Пропьем?
IV
Лиза уже тащила меня в угловой магазин. Его будто бы знали
все арбатские старухи, покупавшие у одного прилавка яблоки и мандарины, а у
другого бублики, сайки и кренделя. Это развеяло мою мрачность, и мы купили
красного молдавского вина, завернутого в хрустящую бумагу, пакет яблок с
прилипшими к ним соломинками и, конечно, обсыпанный маком крендель. Вокруг
этого кренделя мы умудрились разыграть целую сцену, изображая в лицах то
арбатских старух, выщипывающих из него мак и цукаты, то разрумянившихся,
взопревших замоскворецких купцов за самоваром и изощряясь в остротах одна
другой хлеще.
С вином и закусками мы вломились в рассохшийся, скрипучий
лифт, тихонько прошмыгнули мимо соседей… Лиза убрала со столика разбросанные в
беспорядке карты, пепельницу с окурками, розовыми от губной помады, водрузила
на место телефонную трубку и постелила льняную скатерть. Мы стали пировать и
шептаться. О чем же? Да обо всем: о ее загадочном и таинственном окне, об
арбатских старухах и их умопомрачительных кладах, зашитых в перину, о способах вызывания
духов с помощью дверных звонков. Это было так глупо и так восхитительно
(восхитительно глупо!), что я даже забыл о тех, на мотоцикле, забыл, что Лиза
вдвое меня старше, что она женщина, рядом с которой я по существу мальчишка, и
мне надо быть настороже, чтобы мое мальчишество не обнаружилось, не проявилось
неким предательским образом, иначе позор…
Самое время было превратиться в сурового велогонщика, но,
повторяю, я обо всем забыл.
Только однажды наш разговор принял странный, рискованный,
причудливый оборот — такой же причудливый, как тень от лампы, отбрасываемая на
стену. Мы вспоминали наше воскресное знакомство, покупку абажура, и Лиза
сказала:
— У тебя славный отец — добряк…
Я никогда так об отце не думал, его доброта казалась мне
слишком привычной и обыкновенной, чтобы возводить ее в какое-либо достоинство.
Пробормотав что-то в ответ, я налил и ей и себе вина — налил в рюмки, поскольку
бокалов на столике не было.И тут Лиза задала поистине невиннейший вопрос, от
которого я чуть не поперхнулся:
— А почему он не приходит? — В этом сквозила очаровательная
двусмысленность, на которую была способна лишь Лиза.
— Ну, видишь ли, у него жена, и к тому же отец такой
человек…
— Представляю, представляю себе его жену, — перебила меня
Лиза, и в ее голосе послышалось мстительное торжество, с каким говорят о
соперницах. — Холодная и строгая блондинка, прибалтийские голубые глаза, волосы
туго стянуты и заколоты гребнем, нитка янтаря на груди, поверх лацканов пиджака
белый отложной воротничок блузки. Преподает немецкий и, обращаясь к ученикам,
всегда произносит: “Соблаговолите…”
Это была точь-в-точь моя мать, правда она преподавала
английский.
— Как ты угадала?! Ведь ты ее никогда не видела!
— Это же очень просто! Достаточно того, что я видела тебя и
твоего отца. К тому же люди сейчас так похожи, и если знать их немножко…Вот ты,
к примеру, учишься в университете. — Она явно собиралась угадать все обо мне.
— Допустим…
— …и изучаешь всякие старые книжки.
— Чертовски верно! — захохотал я. — Оказывается, ты такой же
наблюдатель, как и я! Дальше!
Но Лиза молча разглядывала меня, держа рюмку наклоненной
так, что вино могло вот-вот пролиться на скатерть. Опасаясь за скатерть, я взял
у нее рюмку, и она выпила вино из моих рук, покорно мне подчиняясь, словно я
был восточный халиф, ее владыка и повелитель. Я хотел спросить, нет ли в буфете
бокалов, но, осушив рюмку, она придвинулась поближе, прижалась ко мне
растрепанной головой, крашенной раз двадцать во все цвета радуги, я обнял ее, и
мы замерли. Она сама расстегнула пуговицу матроски и сняла с шеи крестик, шепча
мне на ухо такое, что в голове у меня помутилось:
— У меня хорошая грудь, ты удивишься… — и, проникнутая
тщеславной радостью, победительно искала у меня в глазах отблеск этого
радостного удивления.
Оставив меня на миг, она задернула занавески и отбросила
полосатое солдатское одеяло на постели…
В тот вечер я чуть ли не до беспамятства носил ее на руках,
в темноте натыкаясь на стулья и углы буфета, и было странно думать, что все
испытываемое мною блаженство заключается в обыкновенной и волшебной,
упоительной тяжести ее тела. Лиза вырывалась, соскальзывала на пол, наливала
мне и себе остывший чай, отпивая из кружки и зажмуривая глаза так, словно она
смаковала душистое вино, кружившее ей голову. По коридору шаркали соседи, на
кухне что-то гремело, и на занавесках лежала косая тень от пожарной лестницы.
Становилось зябко, и мы ныряли под колючее солдатское одеяло, в нескольких
местах прожженное утюгом. Мы прижимались друг к другу, дрожа оттого, что мы оба
такие холодные, но постепенно согревались и отбрасывали подушку и одеяло, такие
мешавшие и ненужные.
… И каким безжалостным, жестоким был после этого для меня
конец, почти невероятный. Я захотел зажечь свет, стал шарить рукой по стене,
отыскивая выключатель, и кстати спросил, где же абажур, купленный Лизой для
того, чтобы принарядить болтавшуюся на шнуре голую лампочку. Я ждал, что вновь
начнутся остроты, теперь уже вокруг абажура, ведь по этому поводу можно было
шутить и каламбурить до бесконечности. Но Лиза вдруг отвернулась и отчетливо,
внятно и сухо произнесла:
— Его здесь нет. Он в совсем другом месте.
Я еще не замечал, не предугадывал никакой угрозы, принимая
сказанное за пробный заход, осторожную пристрелку перед каскадом новых хохм и
дурачеств.
— В каком же, если не секрет? — спросил я, слегка играя
голосом в знак того, что я тоже готов хохмить и дурачиться, и Лиза с
неприязнью, досадой и негодованием отшатнулась, отпрянула.
— Ведь я выхожу замуж! Ты слышал! Слышал!
Да-да, Лиза выходила замуж за пожилого вдовца с донским
чубом, хозяйственного, здоровенького и сластолюбивого, заядлого дачника и
садовода. Он брызгал из лейки на капустные грядки, окуривал дымом пчелиные
ульи, белил стволы яблонь и выращивал в оранжерее цветочные луковицы. Случай
сам нашел ее — зачем отказываться?! Ведь я ее под венец не подведу! Поэтому мне
лучше не приходить…
V
В октябре научное студенческое общество нашего факультета,
мнимая деятельность которого была весомым добавлением к прочим мнимостям
тогдашней жизни, вдруг пробудилось от спячки, встряхнулось, судорожно зевнуло и
решило закатить конференцию. И закатило, что называется, на широкую ногу, с
помпой: гостей созвали издалека, а в президиум удалось заполучить седовласого,
пришаркивающего академика, который, не расслышав обращения в свой адрес,
приставлял ладонь к уху и спрашивал: “Ась?” По этому случаю университетское
начальство расщедрилось и — вот вам шуба с барского плеча! — выделило средства
для премий, грамот и наград. Я как признанный в факультетских научных кругах
знаток допушкинской поры с благословения профессора Преображенского, который
прокоптил табачным дымом, залил чаем, но так и не прочитал до конца мой доклад,
вытащил на кафедру “Бедную Лизу»…
Доклад я вынашивал в муках и писал с мрачным ожесточением:
зеленые черти прыгали перед глазами, и все как на подбор — здоровенькие
сластолюбцы. Гробовые кошмары преследовали и угнетали меня, и я не ведал, что
выделывало перо. Одно из двух: я должен был либо с треском провалиться, либо
сотрясти основы науки. Третьего быть не могло.
И я провалился, как говорится, ко всем чертям…
Понурый и удрученный, я нашел утешение в подвальчике и,
чувствуя себя клятвопреступником, нарушившим обет воздержания, глотал мутное
пиво, сдувая с кружек пену, меланхолично вздыхал и, что называется, подбивал
бабки. Потеряно все: Лиза меня отшвырнула, польстившись на оранжерейные
луковицы, я осрамился перед участниками конференции, ожидавшими от меня
сенсации, сверхмодных методов и щегольских цитат, я подмочил репутацию
профессору Преображенскому, вынужденному ломать шапку перед деканом,
оправдываясь за мой провал, и моя премия сгорела искрометным синим огнем.
И затомило меня желание — бросить все и уехать…Конечно,
середина семестра не время для долгих отлучек, но все вышло само собой, словно
по мановению волшебной палочки. Нашлись и попутчики…
На конференции вертелся некий посланец кавказских гор,
седеющий аспирант Гриша, худой и поджарый, как жеребец, с выпирающим кадыком и
широкими скулами, поросшими редкой бородкой, загадочным перстнем на пальце,
обмотанным вокруг шеи богемным шарфом (в Москве он вечно мерз) и фотографией
любимой мамы, вечно выпадавшей у него из кармана. Он со всеми успел сдружиться
(овасьвасился, как о нем говорили) и был вхож во все компании, всюду
принимаемый за своего.
Но особенно ухлестывал он за Сусанной, которая числилась в
правлении научного общества, всегда была на виду и озабоченно-капризным
выражением лица всем показывала, что она важная птица. Гриша имел явные виды на
премию, козыряя своим аспирантским стажем, обилием цитат из основоположников и
тем, что его мама имела сто научных трудов и считалась самой умной женщиной на
Кавказе. Он даже заранее снял банкетный зал в грузинском ресторане, чтобы
отметить свою победу, но с премией его обошли, и Сусанна, посвященная во всю
эту кухню, ядовито улыбнулась ему при встрече.
Вокруг разочарованного кавказского гостя сколотилась
бродячая труппа таких же, как он, погорельцев, обиженных судьбой и
разочарованных в жизни, к которой примкнул и я. В пустом банкетном зале, где мы
были единственными гостями, Гриша мрачно признался, что ему чужда московская
жизнь, и — стояла поздняя, но солнечная осень — пригласил нас на сбор хурмы и
винограда к своему дядюшке, горному долгожителю.
И мы очертя голову махнули: Гриша, трое погорельцев,
обиженных кознями научного общества, и, что самое странное, — Сусанна. Гриша
принял это на свой счет и решил, что Сусанна попала в его сети. Я же
догадывался, что у хитрой бестии иные цели. Сусанна чувствовала, что у нее есть
соперница: иначе бы я не был с ней так подчеркнуто вежлив, уступчив и
безучастен. Иными словами, меня уводили с привязи, и нужно было молниеносно
вмешаться…
Папа-генерал отпускал дочь скрепя сердце, и она сослалась на
покровительство того парня, который на даче никогда не задерживал ее дольше
десяти. Это было лучшей рекомендацией. Ее отец мне позвонил — я невольно замер
и почувствовал желание встать навытяжку, услышав в трубке бархатный, но с
внушительной примесью металла начальственный голос в трубке. Он сказал, что мы
с ним заочно знакомы, он много слышал о моей семье и доверяет мне дочь без
опасений. Затем трубку взял мой отец, заверивший генерала, что он тоже много
слышал о его семье и тоже рад знакомству. Затем моя мать повторила то же самое,
и разговор затрещал, словно сухой костер.
Моих родителей, конечно, не радовало, что в середине
семестра я, праздный ветрогон, буду где-то болтаться, но генеральский звонок
наводил на известные размышления. Мать даже обронила фразу, что мы с Сусанной
отличная пара, хотя тут же дипломатично оговорилась: в наше время молодым
нельзя ничего советовать и они, мол, должны сами. Отец же мне вообще ни в чем
не перечил: после случая с абажуром он считал себя погибшим, падшим на дно, и я
как свидетель его падения служил для него воплощенной укоризной.
VI
И вот компания путешественников, возглавляемая Гришей,
поселилась у дядюшки-долгожителя, на верху его дома, окруженного
виноградниками, с увитой плющом деревянной решеткой балкона, железным распятием
на стене, сушеными травами на чердаке, полукружьями овечьего сыра и пыльными
бутылями вина в подвале. Похожий на крепость, дом прилепился к крутому обрыву,
у подножья которого, словно гейзер, дымилась река, а вверх к роднику вела
выложенная камнем дорожка. Как ни печально это звучит, долгожитель давно
пережил всех своих домочадцев, и лишь побочная ветвь родственного клана — к ней
принадлежал и Гриша — заботилась о нем.
Мы застали прекрасную пору грузинской осени, когда зенит ее
жаркого цветения миновал и вот-вот грянут заморозки, обсыпая белой крупой
виноградники. Воздух в такие дни особенно светел, чист и прозрачен, он как бы
отстоялся, стал сух и прогрет, и дороги кажутся пемзово-белыми. Хозяин щедро и
вволю нас потчевал, вино всегда было на столе, и жили мы припеваючи.
Но незаметно назревала буря…
Я невольно путал все карты Гриши, отчаявшегося добиться
благосклонности нашей единственной дамы. Сусанна не отпускала меня ни на шаг,
изображая нежную преданность женщины, много пережившей в прошлом. Гришу же она,
негодница, и знать не хотела. Тот как из рога изобилия сыпал, стараясь ей угодить:
возил нас на грузинскую свадьбу, где мы дружно пили за здоровье молодых,
неумело, но с азартом отплясывали лезгинку и бросали на поднос горсти монет,
устраивал охоту в горах (у долгожителя помимо распятия на стенах висели ружья и
патронташи времен последних мингрельских князей), показывал полуразрушенный
монастырь с синеющим сквозь пробоину в куполе небом, столетним платаном во
дворе и тощими козами, щипавшими чахлую травку. Сусанна охотно этим
пользовалась, но только вместе со мной.
И Гриша заподозрил во мне неверного друга и счастливого
соперника…
Вдруг хлынули проливные дожди, застучало по крышам, и с утра
влажным, тугим полотнищем хлестал ветер, клубами валилась изморось. Компания
наша приуныла, разделившись на несколько скучающих партий: одни скучали за
покером, другие за дегустацией вин из пыльных бутылей в подвале, и лишь мы с
Сусанной где-нибудь бродили, накрываясь дождевиком, и изнуряли друг друга
поисками ясности.
Сусанна чувствовала себя виноватой в том, что до этого
обращалась со мной слишком холодно, насмешливо и высокомерно. Но ей казалось,
что стоит немного раскаяться и стыдливо попросить прощения, и я просто обязан
буду вернуть ей свою преданность, снова стать ее послушным пажом. Она была
уверена, что даже ее легкое, снисходительное раскаяние несоизмеримо весомее той
обиды, которую она могла мне нанести, и поэтому я, осчастливленный, должен
тотчас забыть о ней, ощущая себя втройне вознагражденным.
Я же… я не таил на нее никакой обиды и не ждал никакого
раскаяния. Мне вспоминалось то окошечко в слепой стене, тень от пожарной
лестницы, солдатское одеяло и Лиза, которая внезапно о себе напомнила. Я
позвонил в Москву из телефонной кабины, оберегаемой, как святое святых здешней
почты (запирали на ключ и открывали по особым случаям), и отец сказал, что меня
спрашивала та самая женщина, почему, зачем, он не знает.
— Передай ей…Передай, что я…я о ней… — кричал я в трубку, и
Сусанна, сидевшая рядом, слышала.
VII
Нам представился случай сотворить доброе дело: старому
хозяину понадобилась справка от городских властей, и мы вызвались помочь. На
автобус мы опоздали и спускались с гор пешком, слушая, как ревет внизу
вспенившаяся от дождей река, блеют овцы на мосту, перекинутом через обрыв, и
изредка хлопают в лесу выстрелы охотников. В город мы попали как раз тогда,
когда приемные закрывались на перерыв, нам пришлось ждать, и мы с горя
оккупировали шашлычную, привлеченные праздным гулом голосов, бульканьем
нацеживаемого из бочек вина и шипением бараньего жира, капающего с шампуров на
тлеющие угли…Возвращались в горы мы уже вечером.
На обратной дороге мы заплутали и повернули было назад к
развилке, чтобы окончательно не заблудиться, но Сусанна устала, закапризничала,
слезно скривила губы и выпросила у меня передышку. Мы сели на дождевик, спина к
спине, и долго молчали. Этому молчанию я не придавал никакого значения,
приписывая его усталости и дурному расположению духа, но Сусанна воспринимала
его иначе: для нее это был поединок молчаний. Она участвовала в нем, напрягая
последние силы, а потом не выдержала и взорвалась:
— Ты чурбан, ты ледяная глыба! Я как собачонка увиваюсь
вокруг тебя…
— Разве?!.. — Я собирался еще что-то добавить, но мысли
спутались, и вопрос оборвался, прозвучав в тоне нелепой и неуместной иронии.
Но, к моему удивлению, Сусанна не возмутилась, не обиделась,
признавая за мной право на эту иронию: она была полностью мне покорна. Мы опять
замолчали, и я чувствовал, что теперь ее ничто не заставит первой нарушить
молчание, раз уж она из гордости назвалась собачонкой.
— Хорошо, давай снова выяснять отношения, — сказал я,
встревоженный тем, что слишком по-новому все оборачивается.
Она и тут согласилась.
— Значит, по-твоему, я глыба, чурбан… — повторил я, чтобы
скрыть замешательство.
Она сияюще кивнула, с восторженной бессмысленностью
подтверждая мои слова только потому, что они мною произнесены.
— Хочешь все узнать?! — Я злорадно предчувствовал, что
своими собачьи преданными кивками она вынудит меня на признание, которое на
всем поставит крест.
Разумеется, она вновь кивнула в ответ, и тогда я в глаза ей
произнес:
— У меня любовница в Москве.
А когда глаза у Сусанны расширились от ужаса, она побледнела
и жалко сморщилась, я докончил — вколотил гвоздь по самую шляпку:
— И мы с ней без ума друг от друга. Как говорится, в диком
восторге.
Я как-то несуразно хмыкнул и с натянутой улыбочкой стал
скатывать дождевик. После всего сказанного нам с Сусанной оставалось лишь
понуро и обреченно добрести до дома, тем более что нас наверняка разыскивали с
фонарями и лампами. Но Сусанна продолжала сидеть, словно бы онемев от
полученного удара. Я осторожно попросил ее привстать и освободить дождевик, но
она замотала головой, умоляя ее не трогать. Я послушно подождал минуту и опять
потянул из-под нее дождевик. Сусанна качнулась как неживая, как кукла; я
почувствовал, что сейчас будет приступ рыданий, и отошел в сторону. Она позвала
меня слабым, срывающимся, таким же неживым голосом. Я приблизился, наклонился,
и Сусанна сжала мне руку, странно клоня ее вниз. Я не понимал ее движений, и
тогда Сусанна сама расстегнула ворот офицерской рубашки, вся горячая и
дрожащая. Я старался ее успокоить, как бы отстраняя, отводя от себя то, что она
задумала. Но Сусанна ко мне прижалась, и мы оба упали на дождевик…
То, что мы не могли решить на словах, решилось само собой, и
на мгновение мною овладело ощущение тихой, спокойной ясности. Казалось, чего же
проще: вот маленькая головка Сусанны, матово освещенная выглянувшей вдруг
луной, блестящая чернотой туго стянутых волос, с таким милым началом пробора у
лба, вот ее руки, плечи, родинка на груди, и мы так естественно и обычно
связаны. Да, да, нет в мире сильнее связей…
Но Сусанна… Она поднялась с дождевика на колени, шатающаяся,
отчужденно-безвольная, с блуждающим взором, а потом медленно обернулась ко мне.
Мы были почти рядом, но она оглядела меня так, как обычно смотрят издали. При
этом она даже вздрогнула, испугавшись меня, словно я был совершенно чужим,
случайно оказавшимся здесь человеком.
— И это со мной сделал ты, мальчишка, — сказала она тому,
далекому.
Я потянулся к ней, но Сусанна с ненавистью оттолкнула меня.
Она встала на ноги и слепо шагнула куда-то, волоча за собой дождевик. Я хотел
поправить ей рубашку, выбившуюся из брюк, и подломившийся сапог, но она вновь
меня оттолкнула и ударила по руке. Меня словно не было, не существовало в
природе, а я, ничтожество, жалко пытался заявить о себе! Словно застыв в
оцепенении, она продолжала стоять в подломившемся сапоге, с искаженным лицом,
дико взъерошенная. Ее бил озноб…
По дороге назад остановил нас Гриша, возникший из темноты с
керосиновым фонарем и рогатиной в руке. С утра он был пьян и особенно враждебен
ко мне, а сейчас неприятно улыбался, сжимая сухую рогатину.
— А мы вас разыскиваем, — сказал он, вплотную приближаясь ко
мне, заглядывая в лицо и ослепляя фонарем. — Где это вы пропадали?
Я отвел его фонарь, более обеспокоенный ушедшей вперед
Сусанной, чем угрожающими нотками в голосе Гриши. Пьян он был неспроста,
неспроста подобрал и рогатину, и я вдруг облегченно засмеялся при мысли, что он
может меня ударить.
VIII
На аэродроме нас встречали по-родственному. Генерал взял
чемодан у Сусанны, а мой отец, решивший во всем подражать генералу, выхватил
чемодан у меня, хотя я пытался внушить ему, что он создает неловкую ситуацию,
оказывая такую непрошеную услугу великовозрастному сыну. Мать тоже стала
убеждать отца, что ему вредно поднимать такие тяжести, но, смущенная
торжественностью минуты, зачем-то сама потащила чемодан, вместо того чтобы
вернуть его мне.
Генерал увел дочь вперед, обнимая ее свободной рукой и
что-то шепча на ухо. Тогда и отец заставил нас немного отстать, раз уж нам был
подан пример семейного уединения, вызванного нахлынувшими чувствами. Отец даже
меня расцеловал и прослезился, что раньше случалось редко, но в таких случаях
любой пример заразителен. Затем оба семейства вновь сомкнулись и разговор стал
общим, хотя и менее оживленным и даже слегка натянутым.
— А у нас три дня снег, — сообщил генерал, пользуясь правом
старшего (если не по возрасту, то по званию), чтобы заговорить о том, что и так
ясно: в воздухе кружились мокрые хлопья, белело на крышах, карнизах, деревьях и
раскрытых зонтах.
Но Сусанна, воспользовавшись этим, пожаловалась, что
замерзла, и попросилась поскорее в машину. Как всегда бывает в минуты
неловкости, к ее просьбе отнеслись чересчур внимательно, началась суета, и ее
решили срочно напоить чем-нибудь горячим, чаем или кофе — чем там потчуют в
буфете! Из попытки избавиться от моего общества у нее ничего не вышло…
Чаепитие затянулось, поскольку все решили выпить за
компанию, и генерал долго носил от буфетного прилавка к столику дымящиеся
чашки, ватрушки и пироги, а отец пытался улучшить момент, чтобы самому оплатить
заказанный им банкет. Но лишь только он воровато открыл кошелек, как генерал
опередил его, властно протянув буфетчице хрустящую красную бумажку и предупредительным
жестом руки дав понять отцу, что возражения бесполезны.
Подавленные его могуществом, смущенные и растерянные, мои
родители как по команде подносили ко рту чашки и с мучительным хрустом ломали
баранки. Сусанна с усмешкой на них поглядывала, лениво размешивая ложечкой чай.
Она держалась стойко — забавляла всех рассказами о нравах горных долгожителей,
о хмурых пастухах и веселых виноделах, о дивных красотах природы и о том, как
мы доблестно добывали справку.
— …заблудились, долго плутали, Петя завел в такую глушь… —
Она посматривала на меня, как бы сочувственно интересуясь, не прерву ли я ее в
столь волнующий и острый момент рассказа.
Но я тоже держался стойко и не прерывал. В отместку Сусанна,
пожалуй, рассказала бы все до конца, если бы ее слушали с чуть большим
вниманием.
Да, она была способна на такую месть, но, к счастью, мои
родители желали слушать лишь генерала, говорил ли он о первом снеге или о
родословной Сусанны, ее матери-полячке, на которой генерал долго не мог
жениться (мешали известные препятствия: браки с иностранцами были запрещены) и
ради которой затем развелся с первой женой, хотя она его безумно любила,
холила, лелеяла, сдувала пушинки. Но удержать не смогла: с фуражкой в руке он
промаршировал по комнатам, остановился напоследок у двери и молча склонил
(уронил) непокрытую голову, как бы прося простить и не осуждать.
Упомянул бравый усач генерал и о дьявольской гордости,
высокомерии и спеси Сусанны, унаследованной ею от шляхтичей предков.
IХ
Генерал был прав, и в университете этот дьявол овладел
Сусанной окончательно — она упрямо и заносчиво смотрела мимо меня. Возле нее
стал вертеться наш Цыганский барон, как прозвали мы председателя научного
общества, чья фамилия была Цыганко и чьи амурные похождения снискали ему славу
покорителя дамских сердец: он был загадочно смугл, курил трубку с врезанным в
нее профилем оперного Мефистофеля, носил огненные галстуки, красил волосы,
сморкался в надушенные платки и говорил с акцентом нижегородского денди,
привыкшего большую часть года проводить в Ницце или Париже.
Цыганко вальяжно прохаживался с Сусанной по коридорам,
окуривал ее у окна, угощал нарзаном в буфете, приглашал в театр, что для зорких
общественных наблюдателей (не путать с приватными) служило верным признаком:
скоро уговорит, улестит, заманит… И Сусанна, по их мнению, летела как бабочка
на огонь. Впрочем, мнения бывают обманчивы…
Наш курс отпустили готовиться к зимней сессии, в
университете мы бывали редко — только на консультациях, вселявших мнимую
уверенность, что, даже ничего не зная (а нас ничему путному и не учили), можно
дуриком проскочить. И вот после одной из таких консультаций я, блаженный и
очумевший от зубрежки дурик, встретил в университетском дворике Лизу.
Оказалось, что встреча эта не случайная, что она давно здесь меня поджидает —
сторожит в засаде. “Все словно сговорились, — подумал я с обреченностью. — Что
ж, наваливайтесь, бейте, топчите…»
Едва кивнув Лизе, я спросил с выражением угодливого интереса
к деталям, которые для меня были как соль на рану:
— Была ли свадебка? Шумная?
Впрочем, меня тут же взяло сомнение в том, о чем я
спрашивал: Лиза была в жалком деми, с сумочкой времен немого кино, и никаких
следов хотя бы сносного благополучия.
— Он у тебя жадный, что ли?! Скопидом?! Пусть потратится
разок, шубу купит!
Лиза молчала, исподлобья посматривая на меня, пряча
подбородок в воротник и от холода дыша на руки: она словно бы хотела согреться,
чтобы запаса тепла хватило на весь последующий разговор. Так же молча мы
добрели до остановки, подошел трамвай — два сцепленных громыхавших вагона с
наполовину залепленным снегом номером, и мы поднялись на заднюю площадку
последнего. Это был явно не мой, случайный номер, и, исподволь поглядывая в
заиндевевшие окна, я мысленно прикидывал, куда-то он меня завезет…
— Так зачем ты меня поджидала? Сообщить что-нибудь важное?
Или, может быть, не важное, но приятное?
Я подумал, что лучше всего выскочить прямо на следующей
остановке, иначе окажешься у черта на куличках.
— Или так…поболтать о пустяках, показать мне свадебные
фотографии?
Я выдвигал предположения, призванные продемонстрировать, что
я готов к любым, даже самым изощренным, пыткам и издевательствам.
— Я к тебе возвращаюсь, — тихо сказала Лиза, лишь только она
отогрелась и почувствовала себя способной произнести фразу, не стуча зубами от
холода.
Ни на следующей, ни через десять остановок я не вышел, и мы
проехали от одной конечной до другой, сцепленные, как два вагона…
Да, никакой свадьбы не было, и она действительно ко мне
возвращалась, и черт с ним, с запорожским чубом, ей нужен я, и только.
— Ты рад?! Рад?! — спрашивала она, заглядывая мне в глаза и
отыскивая в них ответ, который убедил бы ее, что она не ошиблась и не обманула
ни меня, ни себя.
Я не знал, что ответить: смятение охватило меня. Кто я был
для нее?! Мальчишка, блаженный дурик, чья голова забита учеными бреднями, и
ради меня она, женщина катастрофически немолодая, отказалась от последней,
отчаянной возможности как-то устроиться?!..
Х
Были у нас с Лизой чудесные месяцы. Вновь начиналась зима
после того, как неделю моросило, снежные хлопья таяли, не долетев до земли, и
всюду были зонты, зонты, зонты. А тут вдруг ударил мороз, насыпало свежего,
чистого снега, заледенели лужи и за одно утро никаких следов оттепели.
Снегоочистители — адские машины с вращающимися лопастями — выкатили на
арбатские улицы, загребая снег и сбрасывая его с ленты транспортера в кузовы
подруливших задом самосвалов, из кабин которых, приоткрыв дверцу, выглядывали
водители…
На подготовку к экзамену хватало дня, а остальное время я
был у Лизы. Вбегая, я заставал ее в том рассеянном полураздумье, которое
навевает висящее в простенке зеркало: оно притягивает неискушенный взгляд
обманчивой надеждой увидеть себя таким, каким ты бываешь, не подозревая, что на
тебя смотрят. Мне не нравилась частая задумчивость Лизы, и я тихонько
подкрадывался сзади, желая ее в шутку напугать, но она, заметив меня в
отражении, тут же оборачивалась.
Едва разрешив себя поцеловать, Лиза бросалась хозяйничать,
хотя все было готово заранее: и чай заварен, и хлеб нарезан, и в воздухе
разлито дразнящее нюх предвестие снятого с плиты жаркого. Лизе доставляло
удовольствие меня кормить: она почему-то считала меня вечно голодным, и при ней
я никогда не говорил, что уже досыта наелся дома.
Усадив меня за огромную чугунную сковороду, от которой
поднимался пар, как от кумирни, она требовала университетских новостей, слухов
и сплетен (кто, чего, о ком, как это у нее называлось). Я, признаться, не знал,
о чем рассказывать, подозревая в ней лишь участливую готовность выслушать то,
что ей на самом деле чуждо и неинтересно, но Лиза не принимала никаких
отговорок. Однажды она даже сказала (весело, беспечно, ни к чему не обязывающим
тоном), что отныне ее жизнь заключена во мне и поэтому ей все интересно.
От таких слов у меня сжималось сердце, я размякал, сдавался
и рассказывал ей о сессии, о коварстве экзаменаторов, о кипящих на кафедре
страстях и битвах вокруг аспирантуры, которая вряд ли мне светит после того,
как я с треском провалился на конференции.
— А это так важно для тебя, твоя аспирантура? — спрашивала
она, и я, воздевая руки к небу, убеждал ее, что аспирантура для меня все,
предел мечтаний и грез, манящий призрак Эльдорадо, единственный путь в науку…
Я кипятился, доказывал, но было ли это и вправду важно?
Выслушав мой лепет, Лиза мне просто и мудро советовала, как
быть, — я лишь поражался ее проницательности и вещей прозорливости. Жизнь она
знала, как царь Соломон, и иногда мне казалось, что я обрел сокровище,
драгоценный клад, что с ее помощью я добьюсь всего, покорю любую вершину. Я с
жаром обещал ей, клялся, что между нами всегда так будет, но она лишь улыбалась
этой блажи.
— Я же почти вдвое старше, милый. И к тому же я совсем не то
для тебя.
Конечно, я кричал, что это глупости, что я не ханжа, лишен
отсталых предрассудков, но Лиза лишь мягко улыбалась.
ХI
В разгар зимы воздух стал жестким, словно холст, катки во
дворах матово засеребрились и арбатские дома стали похожи на мебель в белых
чехлах. В воздухе стлался иней, сверкая под солнцем малиновыми иглами, решетки
бульваров покрылись ледяным мхом, скамейки утонули в снегу, и в очертаниях
облаков, каких-то чрезмерно великих, оплывших, распухших, появилась нездоровая
слоновость, признак стойких морозов.
Задумали мы с Лизой лыжный бросок: как раз на носу было
воскресенье.
Лиза собрала рюкзачок и спросила, идет ли ей молдавская
безрукавка, сшитая из лоскутов замши и отороченная мехом (она одолжила ее у
подруги). Вместо ответа я исхитрился, поймал ее в этой безрукавке, поднял, и мы
внезапно затихли, до боли, до головокружения, до прыгающих в глазах чертиков
вглядываясь друг в друга. Наконец Лиза уклончиво выскользнула из моих объятий,
а я зачем-то взял лыжи. Взял, подержал, поставил, но в голове продолжалось
блаженное, намагниченное гудение, и я снова поймал Лизу, терзая и мучая ее
поцелуями…
Мы чуть было вообще не остались дома и не променяли лыжный
бросок на очередную безумную оргию, но вовремя спохватились, что все-таки
следует проявить благоразумие. Я строго сказал, что пора на электричку, и,
заметив ее удивление (она знала, как принято ездить на дачу в нашей семье),
объяснил, что машина понадобилась отцу и мне, второму водителю, пришлось отдать
ему ключи. Лиза ничуть не огорчилась.
Белорусский вокзал вибрировал под сводами гулким эхом, в
котором сливались голоса репродукторов, гудки поездов и шум толпы. Расчищенные
от снега платформы припахивали шпалами, железнодорожным гравием, лыжными мазями
и воском. Подкатила заснеженная электричка, новенькая, только-только с завода,
на заиндевевших стеклах сверкали под солнцем протаявшие кружки от монет, которые
дети прикладывали к поверхности стекол.
К дачной калитке мы пробирались по колено в снегу. Я
уговаривал Лизу подождать, пока я лопатой расчищу дорожку, но она ни за что не
соглашалась, ступая за мной след в след. Долго выбирали из связки ключ, и, когда
я толкал калитку, с голых акаций, посаженных вдоль забора, на нас сыпался снег.
…Поднялись на крыльцо, прислушиваясь к тишине; снежные
оползни свисали с шиферных крыш (свисали и не обламывались), и сквозь переплет
террасы был виден стол без клеенки, остановившиеся ходики, пара яблок,
закатившихся в угол дивана. Напротив крыльца, на полочке, прибитой к дубу,
розовело забытое мыло, а алюминиевая проволока, разделявшая ряды малины,
казалась вдвое толще от снега.
Я водил Лизу по пустому дачному дому, показывая, где у нас
балкон, где чердак, где чья комната, и мы опять чуть было не забыли про лыжи,
так горячо поймала она ртом мои губы и так долго длился поцелуй, до блаженной
невесомости в мозгу, до каких-то диких мурашек под черепной коробкой.
Катались мы до изнеможения, обегали на лыжах весь ближний
лес и совершили бросок к дальним оврагам, замерзшему пруду с плотиной и
березовой роще. Лиза не капризничала, об отдыхе и не заикалась, и я с
ожесточением рвался вперед, не жалея ни ее, ни себя. Какой-то бес меня
подстегивал, тот поцелуй сводил меня с ума, я боялся, что неведомая сила
заставит повернуть на дачу, сбросить лыжи и уже не выпускать ее, домучить,
дотерзать до конца…
Прислонившись к березе, обессиленные, мы пили чай из
большого китайского термоса — чаинки прилипали к влажной, распаренной пробке.
— Милый, повернем, — наконец взмолилась Лиза, да и сам я
устал от этих нелепых гонок.
На даче мы нашли единственный способ согреться — протоптали
дорожку к заснеженной кухне и зажгли все четыре конфорки. Ото всех безумств и
восторгов, перепадов блаженства и муки нервы у меня совершенно расстроились, и
я сделался как глупенький ребенок. “Чем все это кончится?! Чем?!” — думал я, и
меня охватывал ужас при мысли ее потерять…
Мы долго прождали обратную электричку, но оказалось, что ее
вообще отменили и ждать нам еще полчаса. Рядом был тот самый чудо-магазинчик,
куда потянулись с платформы замерзшие пассажиры, и мы тоже решили еще немного
погреться.
Нечистая сила нас надоумила…
В магазинчике, у ближнего прилавка, где продавали мебель,
шкафы, полки и всякие мелочи, мы лицом к лицу столкнулись с моим отцом. Он
только что выбил чек в кассе и, держа его в зубах, суетливо рассовывал сдачу по
кармашкам кошелька.
— Петр! — воскликнул отец, произнося мое имя слегка
по-французски в нос от невозможности разжать зубы.
Он мог бы и не заметить Лизу в толпе, окружавшей прилавок,
но она сама поторопилась проявить любезность и поздороваться. Отец опасливо,
боязливо улыбнулся в ответ.
— Здравствуйте. Весьма рад…Вы, так сказать, вместе…
— Что ты купил на этот раз? — спросил я первое, что пришло в
голову.
— Знаете ли, отличная палка для занавесок. М-да… —
пробормотал отец с той же боязливой, искривленной улыбкой и неловким пожатием
плеч.
Лиза выразила живейший интерес к его словам, светясь дружелюбной
признательностью за то, что ее сочли достойной такой интимной процедуры, как
родственный обмен мнениями по поводу совершенной покупки. Она ждала, что мы
тоже заговорим в тон ее праздничным чувствам и расширим круг обсуждаемых
светских тем, но мы угрюмо долбили что-то о занавесках. Вскоре отец
окончательно скис и зачем-то приплел к разговору Сусанну, попавшую ему на язык,
как волос, от которого потом не отплеваться. Отец запнулся, покраснел, но было
поздно, и Лиза все поняла.
Нет, она не ревновала, не упрекала, не осуждала, но к ней
вернулась та самая рассеянная задумчивость, не покидавшая ее всю дорогу. На
Арбате мы простились, не договариваясь о встрече и не предполагая, что
встретимся этим вечером.
ХII
Дома все повернулось неожиданно. При моем появлении за
столом воцарилось гробовое молчание, хотя минутой раньше родители явно спорили
и предметом их бурного спора был я. Отец продолжал ожесточенно вертеть в руках
крышечку от сахарницы, а мать бессмысленно выдвигала и задвигала ящик стола,
защемляя им бахрому скатерти.
— “Явился!” — сказал я как бы словами матери, которая именно
это должна была сказать и именно таким тоном.
Мать оставила мое паясничанье без внимания и выдержала
паузу, чтобы произнести то, что действительно собиралась произнести.
— Или ты с ней порвешь, или у меня больше нет сына! — Эта
фраза была ею приготовлена заранее и прозвучала с комичным оттенком, который в
первую очередь уловила она сама.
В знак моего недоумения, вызванного столь угрожающим
ультиматумом, я пожал плечами, присвистнул и стал расшнуровывать лыжный
ботинок.
— Ты слышишь?! — спросила мать, чувствуя, что начала
неудачно, и поэтому с капризной настойчивостью требуя к себе особого внимания.
Отец вскочил со стула, немыми жестами умоляя меня ответить.
Я сказал, что все прекрасно слышу, и он такими же жестами донес мой ответ до
матери. Она выпрямилась и сложила руки на груди, чтобы справиться с волнением и
в то же время показать, как я ее разволновал и расстроил.
— Ты, сын хороших родителей, связался с… — Мать сдержалась и
не произнесла вслух того, что было бы неприлично в разговоре между хорошими
родителями и их не совсем еще пропащим сыном. — Я понимаю, ты молод и не
проконтролировал себя, поддался безрассудному влечению. Но зачем то, что
произошло раз или два, превращать в целую историю?! Ты не знаешь, какие бывают
женщины и как легко тебя обвести вокруг пальца! Я уже не говорю, что ты можешь
подцепить дурную болезнь…
Как бы вынужденная прибегать к таким аргументам, мать
беспомощно обернулась к отцу, уступая ему право действовать там, где ее женские
силы решительно иссякали.
Со мной творилось странное: я что-то злобно выкрикнул,
расхохотался, упиваясь своим смехом, судорожно взмахнул руками, словно
вышедшими из подчинения, бросился на кухню и сел там истуканом вплотную к двери.
Отец робко постучался, сквозь матовое стекло двери делая мне умиротворяющие
знаки. Тогда я встал и выключил свет, чтобы меня вообще не видели из коридора.
— Петя, — прошептал отец, — ты просто пообещай. Мама
простит.
Я всей тяжестью упрямо привалился к двери, чувствуя затылком
холод стекла и слыша за собой возню: мать уводила отца, умоляя его успокоиться,
а он упорствовал, упирался, опасаясь, что без него, миротворца, мы окончательно
рассоримся. Матери все-таки удалось спровадить его в комнату; через минуту она
вернулась и требовательно постучала.
— Открой! — Голос не допускал возражений.
Чем отчаяннее я упирался в дверь, тем настойчивее
подчеркивала мать, что не собирается мериться со мной силами: у нее есть иные
права, для того чтобы потребовать от меня послушания. Тогда — чуть не сбив ее с
ног — я открыл дверь, выбежал из кухни, ворвался в комнату, достал из-под
буфета фанерный чемоданишко, с которым меня когда-то отправляли в пионерский
лагерь (на крышке сохранилась наклейка с именем и фамилией), и стал бросать в
него вещи.
— Ты куда?! — в панике воскликнул отец, призывая мать
воздействовать на меня, раз в его собственные задачи входило успокоиться и не
волноваться.
Мать увела его на кухню, так как теперь арена ее дуэли со
мной переместилась в комнату.
— Куда ты?! В притон той женщины?! — Она властно взялась за
ручку чемодана.
Было очень забавно: я держал чемодан, мать наваливалась на
него всем телом, стараясь, чтобы он вновь соприкоснулся с полом, а наклейка на
фанерной крышке напоминала о тех временах, когда я, целомудренный и невинный,
просыпался под звуки пионерского горна, не помышляя ни о каких соблазнах, кроме
хорошей отметки за собранный гербарий и лишнего стакана компота из сушеных
яблок, чернослива и маринованных вишен, косточки от которых можно потом долго
катать языком за щекой.
ХIII
Мои каникулы мы пробездельничали, просыпаясь поздно, этак
часов в двенадцать, затем подолгу завтракая, приглядываясь к погоде за стеклами
и лениво размышляя на предмет того, стоит ли вообще показывать нос из дома. Я
словно не знал, где я, в чужом городе, на чужой планете. В моем сознании
произошел легкомысленный сдвиг, и то, что должно было меня заботить и угнетать
— разгневанные родители, чужая квартира, соседи за стенкой, — казалось мне
нарисованным на белой простыне экрана иллюзорным кинолучом с роившимися в нем
пылинками. Зато реальность этой комнатенки получала странную выпуклость, и
каждая вещь стала чуть ли не символом, высшей категорией бытия, носительницей
сокровенного жизненного смысла: разбросанные на столе карты, чугунная
сковорода, солдатское одеяло…
Мы вели беспечную и упоительную богемную жизнь. Ближе всего
к дому был магазин с вывеской “Соки. Воды”, и, чтобы лишний раз не появляться
на ворчливой и придирчивой коммунальной кухне, мы ударились в вегетарьянство,
сыроедение и пили лишь виноградный сок из большой и пыльной стеклянной банки,
вскрытой консервным ножом. Я забыл о библиотеке, старике Карамзине, зато Лиза
преподала мне другую науку.
— Видишь, с портфельчиком, в каракулевой папахе, в ухе слуховой
аппаратик и цыганская серьга? — шептала она, когда мы чинно прогуливались по
саду Эрмитаж, Тишинскому рынку, Большой Ордынке или Марьиной Роще (ее особенно
притягивали такие места). — Это Мамуля, карточный шулер… А этот маленький,
чернявый, с алыми губками, гладко причесанный, в перстнях — Исидорчик, старую
мебель скупает…А вот старушка с палочкой, в берете с наушниками, воротник из
драной собаки, на нее шесть маклеров работают, богатющая и скупая, ведьма…
Наведались мы и к тому запорожцу. Вышли из продуваемой
февральским ветром, заметенной метелью электрички на загородной станции с
теремной террасой вокзала, врезанными в спинки скамеек литерами “МПС” и
запотевшим окошечком кассы. Платформы были только что расчищены, снег еще не
затоптан, бел. И мы побежали, чтобы окончательно не замерзнуть, не
закоченеть…Запорожец оказался приверженцем купеческого барокко, и мы сразу
заметили точеные балясины, резное кружево наличников, гривастые коньки крыш.
— Сейчас в полушубке, в подбитых валенках… — стал я
предсказывать.
Так и вышло.
— Лизочка! — Валенки заскрипели по снегу, полы дубленки
распахнулись, и я смущенно пожал большую, мягкую, нататуированную руку хозяина.
Запорожец познакомил нас с женой, заварил чаю, принес
пузатый графинчик с наливкой, и мы славно посидели в оранжерейке, любуясь
зимними розами. Жена его тоже была пряничная, румяная, с толстой косой, венком
уложенной на голове.
— А это Лизочка, моя первая любовь, — сказал ей запорожец.
…Оно было отчаянно, неправдоподобно счастливым, наше
арбатское затворничество среди зимы с ее воздухом, жестким, словно холст,
похожими на зачехленную мебель домами, малиновым инеем, белым паром над
вентиляторами метро и чугунными решетками бульваров, обожженными морозом. Мы не
заглядывали в будущее, и только однажды Лиза мне тихонько, вкрадчиво сказала:
— Тебе надо вернуться домой…В твоем возрасте так бывает:
убежал, а теперь надо вернуться.
— Сумасшедшая, дуреха, никогда!
— Я же знаю, ты вернешься…
— Может быть, ты не только отгадываешь прошлое, но и
предсказываешь наперед?!
И Лиза рассказала мне все, что со мной будет. Я женюсь на
Сусанне и тем самым попаду в яблочко: будет у меня и аспирантура (ее отец
сумеет выхлопотать для меня местечко), и кандидатский диплом на гербовой
бумаге, и кармашек с моим именем на кафедре (для записок), и домашний уют, и
дети-двойняшки, оба курносые, с голубыми глазами.
«Но что будет с ней?!” — думал я, не решаясь ничего
предсказывать.
ХIV
Спасаясь от снега, мы вбежали в метро. Я закрыл зонт (после
морозных дней снова была оттепель), состучав с него на мозаичный пол маленький
сугробик, и развернул Лизу к себе спиной, чтобы смахнуть мокрый снег с ее
воротника. Она терпеливо ждала, стараясь искоса подглядеть, что я там с ней
выделываю, не собираюсь ли с рычанием наброситься на нее сзади, вырвать зубами
клок меха или нежно поцеловать в шею…
И тут меня окликнули:
— Петя!
Обернувшись, я увидел Сусанну, заговорившую со мной смеха
ради.Она собиралась выйти из метро и, открывая зонтик, попросила ей помочь —
подержать на поводке собачку, которую она провезла тайком, спрятав ее под шубу.
Собачка у нее была маленькая, пушистая и злая, а зонтик очень элегантный,
особенно по сравнению с Лизиным, драным, со сломанными спицами, провисавшим,
как балдахин.
Пока я держал собачку, Сусанна наблюдала за мной с улыбкой,
подчеркивавшей, что лишь забавность, пикантность и неожиданность столкнувших
нас обстоятельств заставляет ее с ними условно мириться. Смеха ради она даже
спросила, как поживает моя дама (себе она тем самым отводила роль дамы с
собачкой), о которой столько слухов, сплетен и самых разных домыслов, один
фантастичнее другого. Лиза при этом по-прежнему стояла ко мне спиной и не
поворачивалась, раз о ней говорили в третьем лице и не рассчитывали, что она
это услышит. В ответ я промолчал и перевел разговор на другую тему, склонявшую
к его скорейшему завершению.
— Как дела в университете?
Я давно уже там не был, больше трех недель, и вдруг
почувствовал, что ужасно соскучился, истосковался и сейчас отдал бы все за
университетский дворик, каменное крыльцо с залепленным снегом фонарем,
раздевалку с надтреснутым зеркалом, библиотеку и всякие там старые книжки…
— Рада, рада за вас! — воскликнула Сусанна, с умильным
восторгом складывая на груди руки в тонких кожаных перчатках и потехи ради
поглядывая на Лизу.
Выбежав из метро, она накрылась зонтиком, сразу побелевшим
от снега.
ХV
Мы с Лизой ненадолго расстались: я все-таки решил заглянуть
в университет, пройтись по родным коридорам, постоять на каменном крыльце с
приятелями, полистать книги в библиотеке. Вечером, вернувшись на Арбат, я
застал Лизу в смятении, она была бледна, руки у нее дрожали, она смотрела на
меня с выражением панического испуга, за столом же в преизбытке любезности и
воспитанности восседали мои родители — парламентеры. И с ними — Сусанна, всем
своим видом изображая, что смеха ради.
Отец, надо полагать, долго таил бумажку с адресом,
нацарапанным Лизой, но потом сдался. Почему вдруг? Не знаю… Невозможно до конца
понять доброго человека. Словом, мои нагрянули, и мне снова был предъявлен
ультиматум — на этот раз в присутствии Сусанны.
— Пока что ты прописан не здесь! — Мать воскликнула это с
полувопросом, демонстрирующим мою полнейшую ничтожность, если я осмелюсь
утверждать обратное. — Пока что твой дом в другом месте! Даем тебе полчаса,
или…
Говоря это, мать переполнялась воспитанностью, а Сусанна
непроницаемо изображала комизм. Отец, добрый человек, сидел как-то понуро…
Нас оставили наедине, меня и Лизу, и мы должны были все
обсудить и что-то решить. Я ждал, когда в моей голове уляжется сумбур и я смогу
немного соображать. Лиза обняла меня, ободряюще кивнула и сказала так, словно
мой уход был делом давно и бесповоротно решенным:
— Милый, я соберу чемодан…
— Что?! Какой чемодан?!
— Твой шикарный чемодан, с наклейкой… Третья смена
закончилась, и пора возвращаться домой.
Я насторожился, услышав в голосе Лизы незнакомые мне ледяные
нотки.
— Ты притворяешься жестокой или на самом деле такая?!
— Да, я жестокая, а с дураками иначе нельзя. Уезжай! —
выкрикнула Лиза и странно подняла согнутые в локтях руки, то ли нападая на
кого-то, то ли защищаясь от него.
— Гонишь! Откровенно гонишь! — Чтобы уязвить Лизу, я
предлагал наиболее обидное и уязвляющее меня истолкование ее слов и действий.
— Я устала с тобой нянчиться! Сопли тебе вытирать! — Она
нарочно выбирала слова, которые могли ранить меня как можно больнее. — Не мучь
меня больше! Хватит!
— Гонишь?! Гонишь?! Сама?!
— Да выкатывайся ты!
Лиза вынесла за дверь чемодан, нахлобучила мне на голову
шапку, сдернула с веревки и сунула мне в руки недавно выстиранную рубашку, и с
этим мокрым комом я оказался в коридоре.
— Что это?! — брезгливо сморщилась мать. — А других вещей
там не осталось?!
Мы погрузились в машину — я сидел между Сусанной и матерью.
Сусанна улыбалась краями губ, все молчали. Я чувствовал, что между мною и матерью
должен состояться разговор, и молчание остальных создавало для него обстановку.
— Девочка нам рассказала, — начала мать шепотом, но затем
повысила голос в знак того, что обращается ко мне от имени всех сидевших в
кабине.
Она даже притянула к себе Сусанну, обняв ее как дочь.
Сусанна улыбалась и улыбалась.
— Девочка нам все рассказала, — произнесла мать так, словно
после предыдущей фразы могла создаться видимость, будто Сусанна от них что-то
утаила. — Как ты мог повести себя столь непорядочно?! Как мог допустить такую
низость ты, мой сын! Счастье, что девочка первым рассказала нам! Не
представляю, что сделал бы с тобой Николай Анфиногенович, попади ты ему под
горячую руку. — Мать перешла на почтительный тон, называя столь редкое по тем
временам отчество генерала. — Надо немедленно, немедленно загладить свою вину!
Ты понимаешь, какие на тебе обязательства!
Я спешно пытался что-то сообразить. Значит, Сусанна
рассказала… то, что произошло в горах, теперь известно матери, отцу, всем…
Дьявольская гордость, унаследованная от предков, не помешала ей… и это после
ненависти, презрения, отвращения, нежелания даже видеть?!
— Такие же обязательства у меня и перед другими, —
пробормотал я, чувствуя себя как арестант между двумя конвоирами.
— Как ты равняешь?! — чуть ли не взвизгнула мать. — Вот
плоды… — Она угрожающе посмотрела на отца, напоминая, к чему приводит его
безответственная доброта, проявляющаяся в подсаживании случайных попутчиц.
Сусанна улыбалась и улыбалась.
ХVI
Вот такая история… Наверное, каждый пережил в юности роман с
женщиной, которая вдвое старше и, что называется, знает жизнь, как царь
Соломон, и, конечно же, всеведуща в любви.
С той поры промелькнули годы, студенчество мое кануло в
Лету, и стал я Петром Тарасычем, сухопарым, длинным как жердь, с размашистыми,
заплетающимися жестами и привычкой, осклабившись в слащавой улыбке, слегка
втягивать голову в плечи и как бы подныривать от подобострастия перед тем, кому
я спешу протянуть руку.
Разумеется, я женат (а как же иначе!), воспитываю
детей-двойняшек, дважды остепенился и скоро стану профессором — таким же
льстивым и циничным, как профессор Преображенский. Правда, я не любимец дам, но
по остальным меркам попадаю в яблочко (а яблочки сейчас дорого стоят).
Словом, на мой счет Лиза не ошиблась. Но что стало с ней?!
Из университета мне иногда приходится ездить на метро — с
той самой станции. Да, той самой, где я когда-то состукивал снег с зонта и
отгибал воротник ее пальто, и вот взгляну под своды потолка — глаза какая-то
дрянь застилает, все плывет, и я отворачиваюсь к телефонным нишам. Но и там
меня дразнит призрак, и кажется, что я опять отгибаю воротник и состукиваю
снег…
И я бегу, бегу прочь.
Дома меня ждет Сусанна. Старый генерал благословил молодых и
согласился на свадьбу, родители мои лучшего и желать не могли, и была она, эта
свадьба, месяц спустя. Сняли банкетный зал, наняли развязного, фатоватого
тамаду с малиновыми щеками, съехалась тьма гостей. Жених был в черном, невеста
в белом, оркестрик изнемогал на сцене, а я, хитрец с улыбочкой, как всегда
наблюдал… И за гостями, и за невестой, и за женихом — наблюдал как бы со
стороны и вдруг со зловещим хохотком подумал, что женишок-то я… хм… Подумал, и
привиделось мне, померещилось, возникло странное ощущение: ноздреватый бетон, в
который я упираюсь лбом… белый, застывший, ноздреватый, шершавый, с ушком петли
для крюка. И этот бетон — моя будущая жизнь, вот только зацепи крюком за ушко…
Стало мне душновато, я спустился с папиросой на улицу,
расстегнул воротник, вдыхая мартовскую сырость ночи, как принято выражаться. И
тут меня, приватного наблюдателя, хитреца с улыбочкой, пронзила спасительная
боль догадки: а ведь здесь могла стоять сейчас Лиза, даже наверняка стояла,
может быть минутой раньше, в деми, с нескладным зонтиком, сумочкой времен
немого кино…
Я понесся наверх, где изнемогал оркестрик, гаерствовал
тамада и кружились пары, вытащил невесту на танец и под гнусавые стенания
саксофона стал пытать, зачем ей эта свадьба и почему мы с Лизой расстались.
— Ах, бедная Лиза! — рассмеялась Сусанна.
Мы поселились у генерала.
Конфликт между поколениями на почве несоответствия интересов и взоров на жизнь давно укоренился в нашей жизни и стал неотъемлемой её долею об этом писали многие классики, эту тему продолжают затрагивать и по сей денек. В данном тексте Л.Е. Бежин поднимает проблему взаимоотношений отцов и деток. Анализируя её, рассказчик обрисовывает ситуацию из собственной жизни: отец издавна просил его посодействовать навести порядок на даче, но сын всячески отказывался и прикрывался подготовкой к охране дипломной работы герою совсем не были занимательны мнимости папы. Создатель направляет наше внимание на то, что герой повествования только из почтенья к интересам отца и из-за волнения за его здоровье все-таки поехал на дачу и довольно быстро успел выполнить все, что было в их планах. Позднее прозаик не без драматичности обрисовывает покупки отца из его возлюбленного магазинчика, одну напраснее иной, и его безмерную удовлетворенность от этого процесса. Создатель подводит нас к идеи о том, что невзирая ни на что вся семья поддерживала интересы отца, чтобы не разрушить веру в чудеса и поддерживать похвальный энтузиазм к хозяйству. Л.Е. Бежин считает, что, невзирая на то, что люди старшего поколения часто имеют странноватые, с точки зрения молодежи, желания и предпочтения, младшее поколение обязано заботливо и с почтеньем к ним относиться. Папы заслужили это желая бы тем, что собственной святой повинностью они считают творить условия для семьи. Я стопроцентно согласна с мнением автора и тоже считаю, что вопреки всем предубеждениям младшее поколение обязано с почтеньем и пониманием относиться к увлечениям и предпочтениям отцов. Подобную делему поднял в романе Папы и детки И.С. Тургенев. Основной герой, Евгений Рынков, способен принимать желания, увлечения, мировоззренческую позицию старшего поколения, но отказывается это делать. И дело не в неуважении Базарова, а только в его четкой нигилистической позиции революционный настрой героя не дает ему возможность принимать образ жизни собственных родителей, Кирсановых и прочих представителей отцов. Конкретно потому дела Евгения с Павлом Кирсановым практически сходу перерастают во злобные, и конкретно потому герой так изредка навещает собственных родителей, что, непременно, не идет ему на пользу. Н.В. Гоголь в поэме Мертвые души тоже обращается к проблеме отношений отцов и малышей, но он описывает ситуацию, в которой интересы отца были выше интересов ребенка, что привело к губительным последствиям. Из-за болезненности, суровости, строгости и невероятной скупости отца, Чичиков вырос недолюбленным, одиноким и забитым ребенком. Все это в куче с советом представителя старшего поколения при любых обстоятельствах двуличничать и оберегать копейку образовало сломанную судьбу Павла Петровича он почитал и оценивал интересы отца и не мог ему возражать, но не было вины героя в том, что эти его советы априори не могли привести к счастью. С одной стороны, Чичиков поступал правильно, слушая советы отца и почитая его воззренье, однако не стоило считать это безусловной истиной. Таким образом, можно сделать вывод, что дела малышей и родителей должны строиться на взаимоуважении и обоюдной поддержке. Своим бережным отношением к интересам и мнимостям отцов молодежь может выразить благодарность за все, что дали им предки, и тем самым свести все конфликты к минимуму и обрести покой и гармонию в семье.
Текст 1
Это
случилось давно, осенью 1988 года, когда неожиданно рано, напутав с календарём,
наступила зима. Огромные, толстые льды покрыли северные моря и прижали к
берегам Аляски несколько серых калифорнийских китов. Животные метались на узкой
полоске чистой воды между ледяными торосами и скалистыми берегами мыса Барроу.
С каждым днём полоска воды становилась всё меньше, и киты должны были
погибнуть. С берега за китами наблюдали жители посёлка, но помочь им не могли.
У американцев не было ледоколов, способных взломать такие льды и пробить водный
путь для погибающих морских животных.
Помощь
пришла из СССР, страны, обладавшей тогда самым мощным ледокольным флотом в
мире.
Флагманский
ледокол Дальневосточного пароходства «Адмирал Макаров» и дизель-электроход
«Владимир Арсеньев» устремились на помощь.
Мерно
гудели в свои десятки тысяч лошадиных сил главные двигатели, мощные форштевни
резали штормовые осенние волны, на мостиках судов опытные штурмана напряжённо
всматривались в морскую даль.
С
рассветом подошли к ледовому припою, огромным полям льда, тянущимся почти до
самого берега, а там, впереди, за этими ледовыми нагромождениями, прижатые к
скалистым берегам, погибали киты.
Первым,
круша льды, пошёл красавец ледокол, способный взламывать даже мощнейшие паковые
торосы, за ним – дизель-электроход. На обоих судах опытные полярные капитаны,
много лет работающие в Заполярье.
Спокойные
команды, выверенные, чёткие решения, безукоризненное исполнение. Тут все
понимают друг друга почти без слов.
Работа
предстояла сложная. Пробить такой лёд этим гигантам было не трудно, но как
выйти точно на китов, что мечутся на узкой полоске свободной воды, как
заставить их поверить людям и пойти в пробитый проход, как не дать льдам вновь
сомкнуться, похоронив под собой животных?
Такой
морской практики эти морские волки не имели. Ещё неделю назад они шли в
Заполярье на помощь гибнущим сухогрузам, успешно спасли и людей, и корабли, и
грузы. То была часть их героической и обычной работы, а здесь – киты, которые
не понимали действий людей и боялись их. Им не скажешь: «Следуйте за мной, я
проведу вас к спасению, на чистую воду, свободную ото льда». Их не убедишь, что
ты спасатель, а не китобой.
Но
эти суровые, немногословные люди, много раз смотревшие в глаза опасности,
сделали невероятное и вывели морских исполинов в море.
Киты
ушли в своё бесконечное плавание, забыв сказать людям спасибо, а отважные
полярники опять пошли мимо мыса Дежнева в наши северные моря, где очередной
пароход ждал их помощи.
Там
была обычная их работа – проводить торговые суда через полярные льды, потому
что без этих судов и их грузов умрёт любая жизнь на крайнем севере нашей
страны. Потому что огромная держава должна твёрдой ногой стоять на этих
холодных и далёких берегах, где живут замечательные и смелые люди.
А
потом делегация Морского пароходства ездила в США, где праздновали чудесное
спасение китов. Праздник удался, но только на нём не было ни китов, ни моряков,
что их спасли.
И
тех, и других забыли пригласить.
Но
разве это главное?
Главное,
что люди из великой страны спасли обитателей великого океана.
Ныне
во Владивостоке, в чудесном месте с видом на Амурский залив стоит памятник
спасённым китам, его привезли к нам в дар из Америки.
И
бывший капитан ледокола «Адмирал Макаров» Сергей Фёдорович Решетов может прийти
сюда и вспомнить то дорогое и удивительное время, и, возможно, встретит здесь
своего коллегу, капитана дизель-электрохода «Владимир Арсеньев» Руслана
Зайнигабдинова и других отважных, скромных, так и оставшихся неизвестными
участников той ледовой эпопеи.
Сочинение
К сожалению, с
течением времени отношения человека с животными утратили былую силу, перестали
зиждиться на доверии и взаимопомощи и переросли в что-то больше похожее на
взаимную агрессию. В данном тексте Сергей Сальников поднимает актуальную проблему
взаимоотношений человека и животных. Подводя к ней, автор знакомит нас с
ситуацией и жизни, в которой мир людей стал на шаг ближе миру животных. В то
время, которое описывается в тексте, зима наступила «неожиданно рано» и киты
оказались заложниками собственной стихии: океан покрылся толстой коркой льда и
животным ничего не оставалось, как «метаться на узкой полосе чистой воды».
Спасти китов решился Дальневосточный ледокол, который без труда был способен
пробить лед, однако «полярные капитаны» столкнулись с другой проблемой. Автор
делает акцент на том, что самым большим страхом у героев было то, что киты,
напуганные китобойным промыслом, перестали доверять людям, а значит заставить
их довериться спасателям, пойти по их указке, казалось, было невозможно. Однако
герои не побоялись смотреть в глаза опасности и все-таки помогли «морским
исполинам» выйти в море. Писатель считает, что животные перестали доверять
людям, не ожидая от них добра, потому что человек перестал быть достоин
доверия. В современном мире, где браконьерство уже стало нормой, становится
невозможным доверие животных к людям, и это ужасно: ведь есть и те, кто
способен совершать добрые поступки по отношению к своим братьям меньшим, однако
сложившаяся ситуация очень им в этом мешает. Я полностью согласна с мнением
Сергея Сальникова и тоже считаю, что к диким животным нужно относиться с добром
и пониманием. Ведь зачастую они по-настоящему нуждаются в поддержке человека,
способного прийти на помощь в самых сложных ситуациях. Но при этом, в виду учащенной
жестокости и безразличия людей к животному миру, его обитатели стали буквально
бояться получать помощь. В повести Гавриила Троепольского «Белый Бим Чёрное
ухо» автор ярко показывает, какие могут быть отношения между человеком и
животным. Главный герой, пес по кличке Бим, жил изначально со своим хозяином,
который был добр к своему питомцу и дарил ему тепло и ласку. Однако, когда по
воле судьбы пес оказался на улице, он столкнулся с человеческой жестокостью:
злые люди, державшие его на привязи, жестокий отлов собак, долгие мытарства,
глубокие раны, которые пес залечивал в лесу, и смерть в одиночестве за
железными дверями, за несколько мгновений до встречи с хозяином. Реальный мир
людей оказался очень жестоким, однако автор показывает, что хотя бы Иван Иванович
был способен на добро и любовь. В рассказе Л.Н. Андреева «Кусака» также
показана вся жестокость людей по отношению к животным. Главная героиня, простая
дворняга, всю свою жизнь копила злобу на мир, в котором её постоянно обижали
люди. Однако, встретив Лелю и других дачников, собака медленно и с трудом, но
смогла начать доверять людям. И, когда Кусака уже была способна принадлежать
человеку, Леля вместе с семьей уехала в город, забыв про собаку и оставив её
наедине с голодом и одиночеством. В этом рассказе герои повели себя
бесчеловечно, еще раз доказывая жестокое и предательское отношение мира людей к
миру животных. Таким образом, можно сделать вывод, что доверительное отношение
мира животных к миру людей зависит в первую очередь от доброго и понимающего
отношения вторых, ведь только постоянным добром и помощью можно заслужить
доверие братьев наших меньших.
Текст 2
(1)По
дороге в детский дом наш куратор Вероника, сидевшая рядом со мн объясняла
новичкам, и мне в том числе, как общаться с детьми.
—
(2)Поймите, самое позорное для ребят — выглядеть несчастными. (З) Жалс очень
обижает их. (4)Они, конечно, бодрятся, хотят быть сильными. (5)Это i волонтёры,
должны заслужить их внимание, а не они — наше. (6)И нужны нам гораздо больше,
чем мы им. (7)Это мы беззащитны перед ними. (8)Ребята хотят общаться только на
равных. (9)Могут нагрубить, отвернуться, уйти. (10)И будут правы. (И) Значит,
мы не заслужили их доверия. (12)И никакие подарки не помогут. (13)Все поняли?
(14)Мы
дружно кивнули.
(15)Быковский
детский дом.
—
(16)Сегодня мы приехали к вам, — весело начала Вероника, — чтобы прове день
красоты. (17)Среди нас — опытные парикмахеры и фотографы. (18)П такой: сначала
мы делаем всем желающим причёски, а потом фотографирл (19)Так что подумайте —
кто какую причёску хочет. (20)Парикмахерс; устроим на первом этаже.
(21)Потом,
часа через два, вошла девочка Кира, плюхнулась рядом со м и потребовала:
—
(22)Дай мне свой телефон!
—
(23)3ачем? — спросила я, не зная, как реагировать.
—
(24)Поиграть.
(25)Я
протянула ей мобильник.
—
(26)Подаришь? — прищурилась она.
—
(27)А когда у тебя день рождения?
—
(28)Пятого июня, а что?
—
(29)Вот на день рождения я тебе подарю такой же.
—
(30)А ты не врёшь? — посерьёзнела девочка.
—
(31)Нет. (32)Обещаю.
—
(ЗЗ) Хочешь, пойдём смотреть хомяка?
—
(34)А у вас что, в детском доме есть хомяк? — я осторожно высвободи из её
объятий.
—
(З5)Никогда так больше не говори, слышишь!
—
(З6)Как? *
—
(37)В детском доме — вот как. (38)Мы здесь говорим: дома. (39)Это наш
—
(40)Да, конечно, прости меня…
(41)Вечер.
(42)Я достаю свой фотоаппарат. (43)Воспитательница сгоняет в ребят — и
артистов, и зрителей:
—
(44)Сейчас, сейчас, давайте, чтобы все вместе!
(45)Велит
им поправить одежду и приклеить улыбки.
(46)Фотографирую.
—
(47)Молодцы! (48)Давайте ещё разок. (49)Улыбаться всем! (50)Не моргать! — вошла
в раж воспитательница.
—
(51)А вы нам фотки привезёте? — спрашивает Илья.
(52)Баян
он держит бережно, как грудного ребёнка.
—
(53)Конечно, привезу.
—
(54)Вы, правда, привезите, — говорит воспитательница, только что дирижировавшая
фотографическими улыбками, — ребята ведь ждать будут.
(55)Едем
домой. (56)Я даже не понимала, как назвать это — депрессия или что-то иное.
(57)Совесть не давала никаких поблажек, она была больше и сильнее, а главное —
беспощаднее меня. (58)Я была виновата перед всеми этими брошенными другими
матерями детьми. (59)И вина эта не была патетичной и зрелищной, она была тихой
и простой, как трава под ногами. (60)Неизбывная и непреодолимая.
.
Сочинение
К сожалению,
нередкими остаются случаи, когда судьба не сохраняет благосклонность даже по
отношению к детям, с самых ранних лет подвергая их мытарству. В своем тексте
А.Г. Ермакова поднимает проблему сиротства. Рассказчица знакомит нас с ситуацией
из своей жизни, в которой она, будучи волонтером, приехала в детский дом, чтобы
оказать помощь сиротам. Автор делает акцент на том, что дети, живущие в этом
доме, конечно же, несчастны, однако сами они не любят жалости по отношению к
себе, а также не терпят обмана. Автор подводит нас к мысли о том, что доверие
этих сирот нельзя подкупить подарками, как и нельзя заставить их насильно
довериться человеку – это чувство нужно заслужить, в первую очередь
сочувствием, пониманием и добрым отношением. Ведь именно это отсутствовало в их
жизни. На добро и искренность готова была пойти главная героиня, она
бескорыстно стригла и фотографировала этих детей – однако после этого её все же
не покидало неприятное чувство, похожее на депрессию, а из головы не выходила мысль:
«Я была виновата перед всеми этими брошенными другими матерями детьми». Автор
считает, что в том, что дети оказываются брошенными, виноваты не только их
родители, но и все окружающее общество. Ситуации могут быть разными, и судьба
может повернуться в любую сторону –но в любом случае задача каждого из нас –
помогать этим детям. Я согласна с мнением А.Г. Ермаковой и тоже считаю, что
сироты нуждаются в добре и любви, и каждый из нас обязан помочь этим детям.
Ведь в том, что они стали сиротами, есть вина всего общества, а значит на
каждом из нас лежит определенный груз ответственности – безвозмездная и
искренняя помощь сиротам. В рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека» главный
герой не бросил в беде маленького мальчика, по воле судьбы оставшегося в полном
одиночестве. В военные времена даже пережившие смерть близких люди не теряли
доброту своего сердца: в семьи брались дети-сироты и воспитывались как родные.
Так и Андрей Соколов, потерявший всю семью, переживший множество страданий и
боли, был способен на добрые и великодушные поступки: он приютил чужого
мальчика, Ванюшу, и стал для него добрым и любящим отцом. В рассказе Л.Н.
Толстого «Чем люди живы» также описывается великодушие людей, способных принять
в свою семью детей-сирот даже будучи в трудной жизненной ситуации. Пожилая
купчиха, зашедшая в дом к сапожнику, знакомит нас с ситуацией из своей жизни.
Женщина, увидев, что две маленькие соседские девочки потеряли и мать, и отца,
приняла их в свою семью и продолжила их любить даже после смерти собственного маленького
сына. Героиня поняла, что её жизненным долгом является оказать этим детям
помощь и дать им любовь и ласку, в какой бы ситуации она не находилась. Таким
образом, можно сделать вывод, что общество не должно унижать сирот своей
жалостью и подачками. Но на всех нас лежит груз ответственности перед этими ни
в чем не повинными детьми, и мы обязаны хоть в самой малой мере, но оказать
сиротам помощь хотя бы своей заботой.
Читать далее: http://4ege.ru/sochineniya/52318-variant-2.html
Текст
3
(1)Современное
общество озабочено тем» что язык начал изменяться.
(2)Особенно
заметно происходит экспансия письменной речи, которая вытесняет устную из
разных сфер. (З)Если раньше мы общались, разговаривали прежде всего устно, а
письменная речь всё-таки служила для хранения, для передачи информации на
расстоянии, через время, то сегодня письменная речь, вытесняя устную из
некоторых сфер диалога, приобретает некую устность.
(4)Возникают
разные способы оживления письменной речи, придания ей устности. (5)Собственно,
в этом и состоят её сегодняшние изменения. (6)Означает ли это, что люди
перестали разговаривать? (7)Думаю, что нет. (8)Я думаю, что, конечно, есть
люди, которые полностью уходят в Интернет, и это ненормально. (9)Но для многих
это спасение, потому что есть люди, которые всё-таки не приспособлены для
устного общения, которые слишком застенчивы. (10)А здесь они вполне могут себя
чувствовать уверенно; кто-то одинок, а в Интернете всегда можно найти
собеседника. (11)И что показательно: русский язык, как мы знаем, в Интернете
вышел, вырвался на второе место. (12)На самом деле он идёт примерно на равных с
немецким языком, очень сильно отставая от английского, но тем не менее… (13)
И чем больше русский язык присутствует в Интернете, тем больше он испытывает на
себе давление новых условий коммуникации.
(14)Но я думаю,
что молодое поколение находит какой-то разумный баланс. (15)Конечно, если мы
посмотрим, скажем, на пятидесятилетнего и двадцатилетнего, то увидим, что их
отношение к социальным сетям различно. (16)Для пятидесятилетнего или
шестидесятилетнего есть вопрос: начинать функционировать в социальных сетях или
не начинать? (17)А для двадцатилетнего этого вопроса в принципе нет. (18)То
есть он будет белой вороной, если он не начнёт. (19)Так что в этом смысле мир
изменился. (20)Письменной речи стало больше, она стала более устной, но
всё-таки люди не онемели, просто немножко нарушился существовавший баланс.
(21)Для нас это
непривычно, но пока, мне кажется, пути обратно нет. (22)Сегодняшние социальные
сети и все эти гаджеты, про которые сегодня так много говорят, вовлекают человека
в бесконечную коммуникацию, чего раньше не было.
(23)Так что,
безусловно, изменения происходят, и я не то чтобы говорю, что всё правильно и
всё замечательно. (24)Но вот так развивается мир, и можно по- разному к этому
относиться, но я не могу этого изменить, значит, я, скорее, должен это
описывать и фиксировать, чем ахать и охать по этому поводу. (25)Тем более что я
вижу по своим детям: мы общаемся между собой, хотя они, конечно, довольно много
времени проводят в Интернете. (26)Да и я теперь довольно много там провожу
времени!
(27)И возникает
вопрос: надо или не надо волноваться. (28)Как лингвист, я не очень волнуюсь,
потому что понимаю, что это всё в результате окажется сбалансировано. (29)Но
всё же я думаю, что наше волнение только на пользу языку, потому что всегда
этот баланс возникает в борьбе противоположностей, в борьбе языковых радикалов
и языковых консерваторов.
(30)И
волноваться, мне кажется, стоит! (31)Это не так давно произошло, фактически лет
десять-пятнадцать мы так активно обсуждаем проблемы русского языка, в 1990-е
это не обсуждалось. (32)В советское время это обсуждалось, но только с точки
зрения пуризма, например, с точки зрения невозможности говорить слово «пока»,
потому что это вульгарно и недопустимо. (ЗЗ)Но мы видим, что «пока» говорят
все, и образованные люди в том числе. (34)Так что само волнение я расцениваю,
скорее, как положительный фактор. (35)3начит, нам интересен русский язык!
Сочинение
Современные реалии
таковы, что наш мир подвергается постоянным изменениям и инновациям, настолько
стремительным, что большинство людей просто не успевают к ним привыкнуть и
оттого не понимают, как нужно реагировать. «Каким образом нужно относиться к
подобным изменениям в русском языке?» — такой вопрос ставит перед читателем
М.А. Кронгауз в данном тексте. Рассуждая над проблемой, автор описывает её
корни и говорит о том, что, в отличие от прошлого, в котором письменная речь
служила «для хранения и передачи информации на расстоянии», то на сегодняшний
день ситуация такова, что «письменная речь, вытесняя устную из некоторых сфер
диалога, приобретает некую устность». Максим Анисимович делает акцент на том,
что в век социальных сетей письменная речь стала искусственно оживляться и
полностью вытеснять необходимость в устном общении, тем самым вводя человека в
«бесконечную коммуникацию». И это, естественно, не может не вызывать волнение.
Лингвист считает, что волноваться по поводу изменения в русском языке стоит, потому
что в данном случае это является показателем того, что людям интересен русский
язык. Однако автор уверен, что подобные изменения ничего плохого нам не сулят:
так или иначе в языке все окажется сбалансировано. Я полностью согласна с
мнением Максима Анисимовича и тоже считаю, что любые изменения, какими бы
глобальными они не были, идут на пользу обществу и миру в целом, к этому
относятся и изменения в русском языке. Важным во всем этом является
неравнодушие: лишь имея уважение к языку своей страны и заботясь о его будущем,
можно заранее предсказывать успешные модификации. И.С. Тургенев в романе «Отцы
и дети» показывает, что противостоять изменениям в обществе бесполезно и глупо
и является не более чем предрассудком. Павел Петрович Кирсанов, будучи человеком
консервативных либеральных взглядов, аристократом и приверженцем старых устоев,
не мог воспринимать поведение, облик, речь и образ мыслей Евгения Базарова и
считал их возмутительными и недостойными. Однако именно в Евгении были
воплощены все изменения, которые происходили на тот момент со всей молодежью 19
века, и именно в революционном мышлении этого героя были те инновации, которым
уже постепенно подвергался окружающим мир. Сопротивление Павла Петровича
подобным изменениям было глупым и не могло повлиять ни на что, кроме
существования самого героя: мужчина полностью выпал из течения жизни и остался
наедине с собственными «принсипами». Американский философ Ральф Эмерсон однажды
сказал: «язык – это город, на построение которого каждый живший на земле человек
принес свой камень». Действительно, каждый из нас способен и должен не только
не бояться изменений, но и активно принимать в них участие, тем самым внося
незаменимый вклад в судьбу будущего поколения. И именно поэтому очень важно
трепетно и с интересом относиться к современному русскому языку:
наплевательское, равнодушное отношение может негативно повлиять на дальнейшую
судьбу языка. Таким образом, можно сделать вывод, что каждый из нас должен быть
открыт любым переменам и изменениям, и тогда они не будут казаться абсурдными,
непоправимыми и страшными, а гармонично впишутся в нашу жизнь.
Текст
4
(1)Лучшее время
для охоты с гончей в наших краях — последние дни октября. (2)Все к этому
времени в природе затихает, успокаивается, и уставшее от бесконечных циклонов
небо наконец-то начинает подниматься, делая мир светлее и приветливее.
(3)Со мной на
охоте всегда была Доля — прекрасная русская гончая, не просто мастер своего
дела, а настоящий гроссмейстер. (4)Для тех, кто не знаком с охотой, скажу, что
собака ищет зайца всегда молча, и только когда она поднимает его, трону в с
места, у неё внутри срабатывает какой-то тумблер и включается голос.
(5)Чтобы
скоротать время и отвлечься от нараставшего напряжения, я стал наблюдать за
длиннохвостыми синицами, компанией перелетавшими с дерева на дерево. (6) в это
время, когда я подглядывал за птицами, где-то далеко у озера раздался еле
слышный вой. (7)То, что это была собака, я не сомневался, но почему вой? (8)Я
кинулся на голос с ружьём наперевес, отбрасывая от лица ветки. (9Що озера
оставалось уже не очень далеко, когда ноги мои остановились, потому что
загнанное сердце просило пощады. (10)Я мешком повис на каком-то дереве н сквозь
туман в глазах совсем рядом увидел заячий след, по которому прошла собака.
(11)Но след уходил не к бобровым завалам, а почему-то на заросший, молодым
березняком мыс. (12)Это потом я отдал должное сообразительности зайца: перед
тем как залечь, косой перешёл по тонкому льду, понимая, что для его более
тяжёлых преследователей молодой лёд станет ловушкой.
(13)Доля
провалилась метрах в пятнадцати от берега. (14)Услышав меня, она стала жалобно
скулить и пытаться выбраться из полыньи, но лёд ломался, и она снова от
отчаяния завыла. (15)Я метался по берегу, как безумный, не зная, что
предпринять, а Доля, положив передние лапы на лёд, продолжала выть. (16)Сколько
это продолжалось, я не помню. (17)Отбросив ружьё, пошёл в лес, спасаясь от
страшной развязки.
(18)Как далеко я
успел отойти от берега, не знаю, но в какое-то мгновение развернулся и ломанул
обратно. (19)«Дурак, ну и дурак! — распекал я себя в полном отчаянии. — (20)Где
твои мозги раньше были!»
(21)Однажды мой
хороший знакомый подстрелил на охоте утку. (22)Она упала на воду метрах в
двадцати от берега. (23)Стрелок, чтобы не лезть в холодную воду сходил в лес,
срубил несколько тоненьких деревьев, обрубил сучья, кроме одной кроны и, связав
их одно за другим в виде длинной сосиски, потихоньку доплавил до утки.
(24)Потом, прокручивая «анаконду», захлестнул птицу оставленными ветками и
благополучно подтащил трофей к берегу.
(25)Складная
шведская ножовка у меня всегда с собой, а капроновые верёвочки я по старой
привычке ношу в больших карманах охотничьей куртки. (26)Спилить несколько
берёзок было делом пяти минут. (27)У первой обрубил ветки только до половины и
положил на лёд. (28)К ней привязал полностью обрубленную, потом вторую, и наконец
гирлянда из четырёх берёзок дотянулась до полыньи.
(29)Доля уже,
кажется, еле держалась, она не могла даже выть; время от времени она только
по-щенячьи скулила. (30)И когда я, проворачивая гирлянду, стал накрывать собаку
ветками, страх охватил меня снова. (31)Мне показалось, что я утоплю её. (32)Но
тут Доля, спасаясь от веток, наседавших на неё, стала лапами подминать их под
себя, инстинктивно стараясь оказаться сверху. (33)Потянув своё приспособление,
я почувствовал, что тащу его вместе с собакой.
(34)Стоя на
коленях, я прижимал к себе дрожащую мокрую Долю, всё ещё не веря, что самое
страшное уже позади. (35)И если бы я сказал, что в эти минуты мои глаза были
сухие, это было бы неправдой, (З6)Те, кого судьба на жизненных путях-дорогах
сводила с этими хвостатыми созданиями и кто хоть однажды был удостоен их верной
бескорыстной любви, меня поймут.
(37)В
этот день было уже не до охоты, (38)Я гнал машину в город, а моя любимица,
завёрнутая в куртку, дремала на заднем сиденье и, наверное, досматривала сои про
зайца, до которого сегодня так и не удалось добраться.
Сочинение
Каждый человек
должен уметь контролировать своё поведение в любой момент жизни, каким бы
опасным и неожиданным он не был. В данном тексте Леонид Вячеславович Вертель
предлагает нам задуматься над проблемой необходимости сохранять самообладание в
экстремальной ситуации. Рассказчик анализирует случай из своей жизни, в котором
ему пришлось столкнуться с неожиданным стечением обстоятельств. Главный герой,
в очередной раз выйдя на охоту со своей собакой, услышал в один момент вой
четвероногого друга: Доля провалилась на замерзшем озере «метрах в пятнадцати
от берега». В этот момент герою просто необходимо было сохранять трезвость
своего рассудка, и это оказалось непросто. Сначала он «метался по берегу, как
безумный, не зная, что предпринять», но почти сразу одумался и вспомнил, как
действовал в подобной ситуации его хороший знакомый. Охотник имел при себе все
нужные для спасения собаки инструменты – он сконструировал «длинную сосиску» из
тонких деревьев, опустил её на озеро и, достав до Доли, потянул собаку к себе.
Автор считает, что, какой бы экстремальной не была ситуация, важно уметь
контролировать себя и своё поведение и вовремя продумывать действия, способные
превратить чрезвычайность в спокойствие. Я полностью согласна с мнением Леонида
Вячеславовича и тоже считаю, что первое, что должно управлять человеком в
экстремальной конъюнктуре – это трезвость действий и мыслей и полное
самообладание. Только это приведет к нормализации ситуации. По такому принципу
действовал один из главных героев романа-эпопеи Л.Н. Толстого «Война и мир».
Андрей Болконский, находясь на поле сражения, слыша свист пуль у висков и
чувствуя дрожь земли под тяжестью взорвавшихся снарядов, ни на мгновение не
поддался панике. Он, будучи опытным полководцем, не мог себе этого позволить —
за его спиной стояли люди, следующие его примеру и чувствующие его страх и
панику. Потерять самообладание было бы огромной роскошью, поэтому Андрей
Болконский был движим лишь трезвостью рассудка. В рассказе М.А. Шолохова
«Судьба человека» главный герой на протяжении всего произведения сталкивается с
экстремальными ситуациями. Андрей Соколов был одним из участников Великой
Отечественной войны, всеразрушающей и всепоглощающей. Безусловно, герой
сталкивался с ситуациями невероятного характера, среди которых были сражения,
голод, плен у немцев и побег из него — однако в каждой из них главный герой
сохранял рассудок, контролировал каждое свое действие и не поддавался страху и
панике, и благодаря этому оставался в живых. Таким образом, можно сделать
вывод, что в основной своей массе человеком управляют эмоции, что зачастую
ведет к нежелательным и даже губительным последствиям. Для своего здоровья и
здоровья своих близких важно уметь контролировать себя, свои эмоции и поступки,
как бы не сложились обстоятельства, и в любом случае сохранять самообладание.
Читать далее: http://4ege.ru/sochineniya/52316-variant-4.html
Текст
5
(1) Поездка в
Олепин подарила мне незабываемые ощущения.
2) Но не
рыбалкой запомнилось мне утро этого дня. 3) Не первый раз я подходил к воде
потемну, когда не разглядишь и поплавка на воде, едва-едва начинающей вбирать в
себя самое первое, самое лёгкое посветление неба.
4) Всё было как
бы обыкновенным в то утро: и ловля окуней, на стаю которых я напал, и
предрассветная зябкость, поднимающаяся от реки, и все неповторимые запахи,
которые возникают утром там, где есть вода, осока, крапива, мята, луговые цветы
и горькая ива.
5) И всё же утро
было необыкновенное. 6) Алые облака, округлые, как бы туго надутые, плыли по
небу с торжественностью и медленностью лебедей. 7) Алые облака плыли и по реке,
окрашивая цветом своим не только воду, не только лёгкий парок над водой, но и
широкие глянцевые листья кувшинок. (8) Белые свежие цветы водяных лилий были
как
розы в свете
горящего утра. (9) Капли красной росы падали с наклонившейся ивы в воду,
распространяя красные, с чёрной тенью круги.
10) Старик
рыболов прошёл по лугам, и в руке у него красным огнём полыхала крупная пойманная
рыба. 11) Стога сена, копны, дерево, растущее поодаль, перелесок, шалаш
старика- всё виделось особенно выпукло, ярко, как если бы произошло что- то с
нашим зрением, а не игра великого солнца была причиной необыкновенности утра.
(12) Пламя костра, такое яркое ночью, было почти незаметно теперь, и бледность
и незаметность его ещё больше подчёркивали ослепительность утреннего сверкания.
(13) Таким навсегда мне и запомнились те места по берегу Колокши, где прошла
наша утренняя заря.
14) Когда,
наевшись ухи и уснув снова, обласканные взошедшим солнцем и выспавшиеся, мы
проснулись часа три-четыре спустя, невозможно было узнать окрестностей. 15)
Поднявшееся в зенит солнце убрало с земли все тени. 16) Пропала контурность,
выпуклость земных предметов, подевалась куда-то и свежая прохлада, и горение
росы, и сверкание её.
17) Луговые
цветы померкли, вода потускнела, а на небе вместо ярких и пышных облаков вуалью
распространилась ровная, белесоватая мгла. 18) Было впечатление, что несколько
часов назад мы волшебным образом побывали в совершенно иной, чудесной стране,
где и алые лилии, и красная рыбина на верёвке у старика, и травы переливаются
огнями, и всё там яснее, красивее, чётче, точь-в-точь как бывает в чудесных
странах, куда попадаешь единственно силой сказочного волшебства.
19) Как же
попасть опять в эту дивную алую страну? 20) Ведь сколько ни приезжай потом на
место, где встречается речка Чёрная с рекой Колокшей и где за былинным холмом
орут городищенские петухи, не проникнешь, куда желаешь, как если бы забыл всесильное
магическое слово, раздвигающее леса и горы.
21) Сколько я ни
ездил потом рыбачить из Москвы на Колокшу, не мог я попасть в ту страну и
понял, что каждое утро, каждая весна, каждая любовь, каждая радость неповторимы
в жизни для человека.
22) Тогда-то и
вспомнилась мне самая дивная из всех волшебных стран — страна моего детства.
23)
Ключи от неё заброшены так далеко, потеряны так безвозвратно, что никогда,
никогда хотя бы одну пустяковую тропинку не увидишь до конца жизни. 24)
Впрочем, в той стране не может быть пустяковой тропинки. (25) Всё там полно
значения и смысла. 26) Человек, позабывший, что было там и как было там,
человек, позабывший даже про то, что это когда-то было, самый бедный человек на
земле.
Сочинение
У каждого из нас
где-то в уголке памяти сохранились отпечатки радостного мировосприятия, из
которых сложились когда-то и продолжают складываться светлые воспоминания. В
данном тексте В.А. Солоухин поднимает проблему восприятия окружающего мира.
Рассказчик погружает нас в мир собственных воспоминаний, в «чудесную страну», в
которой каждая деталь имеет своё внеземное, необыкновенное сияние, и, что очень
важно, неповторимое значение. Автор описывает свою поездку в Олепин, а именно
«дивную алую страну» из собственных воспоминаний, и через призму своего
мировосприятия знакомит читателя с красотами этого места, описывая каждую
деталь пейзажа, окутанную в пелену «ослепительного утреннего сверкания».
Рассказчик обращает наше внимание на то, что место «где встречается речка
Черная с рекой Колокшей» является одним из самых ярких его воспоминаний и
сравнивает его с чудесной страной, «куда попадаешь единственно силой сказочного
волшебства». Автор считает, что каждый момент нашей жизни неповторим, и все,
что нас окружает, наполнено значением и смыслом – особенно реминисценции из
детства. Поэтому очень важно ценить каждое мгновение этих воспоминаний, ведь
человек, утерявший даже самые яркие и светлые моменты из собственной памяти –
«самый бедный человек на земле». Я полностью согласна с мнением Владимира
Алексеевича и тоже считаю, что все в жизни человека неповторимо – и чувства, и
эмоции, и наступление нового дня. Воспринимать мир как что-то яркое,
насыщенное, прекрасное — значит хранить в своей памяти и в своей душе тепло ушедших
мгновений, которое способно согреть человека даже в самых холодный период
жизни. К проблеме восприятия окружающего мира обращает нас и Юрий Нагибин в
рассказе «Зимний дуб». Главный герой, Савушкин, умел чувствовать красоту
окружающего его мира, а именно зимнего леса, воспринимал элементы природы как
что-то живое, умеющее чувствовать и сохранял все это в своей памяти.
Учительница мальчика, к сожалению, уже не была способна к подобному восприятию
окружающего её мира, однако, попав в этот дивный, сказочный зимний лес, который
был так дорог для Савушкина, она поняла, почему ученик считает, что Зимний Дуб
– предмет одушевленный, как и весь лес, её окружающий. Просто маленький мальчик
еще был способен видеть и чувствовать волшебство в каждой детали «сказочной
страны», которая его окружала, и даже сумел пробудить что-то подобное в своей
учительнице. В романе-эпопее Л.Н. Толстого «Война и мир» автор показывает, что
даже прожив немало лет, человек все же способен по-новому взглянуть на
окружающий его мир. Андрей Болконский — один из немногих, кто был способен
хранить в своих воспоминаниях яркие и значимые детали окружающего мира, и
некоторые из них были способны полностью изменить мировосприятие героя. Так, в
памяти полководца ярким отпечатком остался дуб — символ психологического
состояния самого полководца, который перевернул сознание главного героя,
заставил его по-новому воспринимать окружающий мир и жизнь в целом и остался
ярким и светлым пятном в памяти Андрея Болконского. Таким образом, можно
сделать вывод, что в жизни человека все неповторимо, каждое воспоминание играет
свою роль, и любая деталь в окружающей нас природе имеет своё значение.
Читать далее: http://4ege.ru/sochineniya/52315-variant-5.html
Текст
6
1) Каждого
человека с раннего детства готовят стать деятельным творческим созидателем,
достойным гражданином своей страны. 2) Этому посвящается четверть, а то и треть
его жизни.. 3) В подавляющем большинстве случаев после длительного обучения и
воспитания молодёжь наконец становится перед проблемой выбора профессии. 4)
Выбор профессии осуществляется и самими подростками, закончившими образование,
и под влиянием родителей, а иногда и под влиянием обстановки, случайно
сложившейся вокруг молодого человека. 5) К счастью, подавляющее большинство
профессий (а их теперь бесчисленное множество) не требует, чтобы человек
обладал какими- либо особыми природными дарованиями. 6) Нужно согласиться с
тем, что для достижения максимальной пользы, максимального эффекта своих
возможностей в любой профессии, кроме природных данных и способностей,
необходим упорный настойчивый труд, который невольно прививает любовь к своей
профессии и в результате становится потребностью, удовлетворением и
естественной необходимостью для человека. 7) В наше время достаточно
накопленного опыта и научных знаний для того, чтобы выбрать профессию в
соответствии с особенностями физического и духовного облика человека.
У каждого
ребёнка с раннего детства начинают постепенно проявляться некоторые психологические
особенности, присущие его индивидуальности, и, конечно, такие свойства, которые
присущи каждому. 9) Совершенно ясно, что только всесторонним образованием и
воспитанием можно определить психологический и физический облик будущего
человека. 10) Детский сад, школа и семья в едином стремлении и контакте,
всесторонне изучая будущего гражданина, стараются познать его и создать
соответствующие условия, ожидающие его в будущем. 11) Далеко не всегда сам
подросток, получив среднее образование, может правильно выбрать себе профессию.
12) Яркие дарования в математике, музыке, хореографическом искусстве и
некоторых других областях проявляются очень рано – в 5-6 лет. 13) Их надо
заметить вовремя, и именно в этом раннем возрасте не только дать уже специализированное
воспитание, но и привить ребёнку в самом начале вкус к избранной профессии, а
затем и страсть. 14) А для этого необходимо создать и соответствующую
вдохновляющую обстановку вокруг подростка.
15) Наибольшие
способности всегда являются признаком для выбора будущей профессии. 16)
Способности всегда проявляются в быстроте освоения, в каком бы то ни было виде
деятельности. 17) Я на своём собственном опыте по обучению лётному делу,
музыке, изобразительному искусству всегда, без исключения убеждался в том, что
когда человек быстро осваивает обучение, то он обычно и хорошо работает по этой
специальности.
18) Наблюдения
за разными профессиями приводят к такому же выводу и подтверждают моё мнение.
19) Каждому, наверное, известны условия музыкального конкурса в Бельгии,
который считается максимально трудным. 20) Напомню его условия: нужно пройти
три тура с различной программой. 21) Перед последним туром конкурсанты получают
новый, созданный для этого конкурса фортепьянный концерт и … отдельную
изолированную комнату для самостоятельной работы над эти концертом. 22) По
условию конкурса, это музыкальное произведение нужно выучить наизусть в течение
недели. 23) Два раза конкурсант имеет право сыграть концерт с оркестром перед
тем, как он исполнит его перед жюри. 24) Один из наших участников уже на
четвёртый день попросил оркестр и сыграл концерт по памяти.
25) Оркестранты
и дирижёр были ошеломлены таким необычайным явлением – он сыграл великолепно и
без единой ошибки. 26) Конечно, он выиграл конкурс.
27) В любой профессии
встречаются даровитые люди, но феноменальных результатов все они достигают
фанатическим страстным увлечением, а поэтому и трудом, в котором всё подчинено
достижению одной цели. 28)Однако они обычно всегда успевают и воспринимать и
жизнь во всём её многообразии, тем самым развивая свой интеллект. 29) Нужно ли
говорить о том, что это, как правило, люди организованные, умеющие использовать
с интересом и пользой каждую минуту своей жизни!
30) Вот как важно правильно выбрать
дело всей своей жизни!. (
По. М.Громову)
Сочинение
Жизненный путь
человека целиком и полностью состоит из важных решений и осознанного выбора. В
данном тексте М.М. Громов предлагает нам задуматься над проблемой выбора
профессии. Автор анализирует факторы, которые с самого детства воспитывают в
человеке склонность к тому или иному виду деятельности: влияние родителей,
обстановки, образовательных учреждений, старательность и упорность самого
человека. Однако автор говорит и о том, что в случае с творческой профессией, в
ребенке изначально, помимо упорности и трудолюбия, должны быть склонность,
психологические особенности и определенные способности, данные природой.
Профессор, приводя в пример факты из жизни людей, выбравших профессию по душе и
достигших в ней достойного уровня, приводит читателя к определенному выводу.
Михаил Михайлович считает, что каждому человеку очень важно «правильно выбрать
дело всей своей жизни, поскольку только в этом случае он сможет стать
«деятельным творческим созидателем, достойным гражданином своей страны». Я
полностью согласна с мнением профессора и тоже считаю, что выбор профессии
является одновременно самым важным и самым сложным выбором в жизни человека,
поскольку именно оттого, насколько правильным и вразумительным является это
решение, зависит вся дальнейшая судьба человека. Главный герой романа М.А.
Булгакова «Мастер и Маргарита» нашел свое призвание в писательстве, хоть и имел
образование историка. Мастер, несмотря на огромное количество трудностей,
которые он испытывал будучи писателем, понял для себя, что ничего другого не приносит
ему должного удовольствия и удовлетворения. Роман героя стал смыслом всей его
жизни и занимал все время Мастера, ведь он понимал, что именно писательство
поможет ему донести до человечества ту массу мыслей и фактов, которая роилась в
его голове, и, возможно, тем самым оказать людям нравственную и духовную
помощь. В рассказе А.П. Чехова «Ионыч» главный герой, казалось бы, сделал
правильный и достойный выбор, однако он совершенно не желал совершенствоваться
в своей профессии. Ионыч первое время был неплохим врачом, усердно работал и
подавал большие надежды. Однако с течением времени герой столкнулся с моральной
деградацией и с нежеланием трудиться и совершенствоваться: изучать рынок
лекарств, новые методы лечения и попросту читать нужную литературу. Главный
герой предпочел заботиться лишь о собственном благополучии и в итоге погубил в
себе не только хорошего врача, но и достойного гражданина. Таким образом, можно
сделать вывод, что в выборе профессии главным является внутренняя
предрасположенность и желание постоянно совершенствоваться, трудиться и
действовать. И в этом случае каждый из нас будет достигать желаемых высот,
любить свою работу и получать от неё удовольствие.
Читать далее: http://4ege.ru/sochineniya/52314-variant-6.html
Текст
7
Замечали ли вы, какое большое
впечатление производят те произведения литературы, которые читаются в
спокойной, неторопливой и несуетливой обстановке, например на отдыхе или при
какой — нибудь не очень сложной и не отвлекающей внимания болезни?
Литература дает нам колоссальный,
обширнейший и глубочайший опыт жизни. Она делает человека интеллигентным,
развивает в нем не только чувство красоты, но и понимание — понимание жизни,
всех ее сложностей, служит проводником в другие эпохи и к другим народам,
раскрывает перед вами сердца людей. Одним словом, делает вас мудрыми. Но все
это дается только тогда, когда вы читаете, вникая во все мелочи. Ибо самое
главное часто кроется именно в мелочах. А такое чтение возможно только тогда,
когда вы читаете с удовольствием, не потому, что то или иное произведение надо
прочесть (по школьной ли программе или по велению моды и тщеславия), а потому,
что оно вам нравится — вы почувствовали, что автору есть что сказать, есть чем
с вами поделиться и он умеет это сделать.
Если первый раз прочли произведение
невнимательно — читайте еще раз, в третий раз. У человека должны быть любимые
произведения, к которым он обращается неоднократно, которые знает в деталях, о
которых может напомнить в подходящей обстановке окружающим и этим то поднять
настроение, то разрядить обстановку(когда накапливается раздражение друг против
друга), то посмешить, то просто выразить свое отношение к происшедшему с вами
или с кем-либо другим. «Бескорыстному» чтению научил меня в школе мой
учитель литературы. Я учился в годы, когда учителя часто вынуждены были
отсутствовать на уроках — то они рыли окопы под Ленинградом, то должны были
помочь какой-либо фабрике, то просто болели. Леонид Владимирович (так звали
моего учителя литературы) часто приходил в класс, когда другой учитель
отсутствовал, непринужденно садился на учительский столик и, вынимая из
портфеля книжки, предлагал нам что-нибудь почитать. Мы знали уже, как он умел
прочесть, как он умел объяснить прочитанное, посмеяться вместе с нами,
восхититься чем-то, удивиться искусству писателя и радоваться предстоящему. Так
мы прослушали многие места из «Войны и мира», «Капитанской
дочки», несколько рассказов Мопассана, былину о Соловье Будими-ровиче,
другую былину о Добрыне Никитиче, Повесть о Горе-Злосчастии, басни Крылова, оды
Державина и многое, многое другое. Я до сих пор люблю то, что слушал тогда в
детстве. А дома отец и мать любили читать вечерами. Читали для себя, а
некоторые понравившиеся места читали и для нас. Читали Лескова,
Мамина-Сибиряка, исторические романы: все, что нравилось им и что постепенно
начинало нравиться и нам.
«Незаинтересованное», но
интересное чтение — вот что заставляет любить литературу и что расширяет
кругозор человека.
Умейте читать не только для школьных
ответов и не только потому, что ту или иную вещь читают сейчас все — она
модная. Умейте читать с интересом и не торопясь.
Почему телевизор частично вытесняет
сейчас книгу? Да потому, что телевизор заставляет вас не торопясь просмотреть
какую-то передачу, сесть поудобнее, чтобы вам ничего не мешало, он вас
отвлекает от забот, он вам диктует — как смотреть и что смотреть. Но
постарайтесь выбирать книгу по своему вкусу, отвлекитесь на время от всего на
свете тоже, сядьте с книгой поудобнее, и вы поймете, что есть много книг, без
которых нельзя жить, которые важнее и интереснее, чем многие передачи. Я не
говорю: перестаньте смотреть телевизор. Но я говорю: смотрите с выбором.
Тратьте свое время на то, что достойно этой траты. Читайте же больше и читайте
с величайшим выбором. Определите сами свой выбор, сообразуясь с тем, какую роль
приобрела выбранная вами книга в истории человеческой культуры, чтобы стать
классической. Это значит, что в ней что-то существенное есть. А может быть, это
существенное для культуры человечества окажется существенным и для вас?
Классическое произведение — то,
которое выдержало испытание временем. С ним вы не потеряете своего времени. Но
классика не может ответить на все вопросы сегодняшнего дня. Поэтому надо читать
и современную литературу. Не бросайтесь только на каждую модную книгу. Не
будьте суетны. Суетность заставляет человека безрассудно тратить самый большой
и самый драгоценный капитал, каким он обладает, — свое время.
Д.С. Лихачев. ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ
Сочинение
Испокон веков
чтение литературы было одним из главных показателей образованного во всех
отношениях человека. В данном тексте Д.С. Лихачев поднимает актуальную на
сегодняшний день проблему роли книг в жизни человека. Обращаясь к теме, автор
делает акцент на том, что простое, «насильственное», заинтересованное чтение
гораздо менее важно и продуктивно, нежели чтение «бескорыстное», ради
собственного удовольствия – медленное и размеренное, со вниканием во все
мелочи. Именно подобного рода употребление литературы, преимущественно
классической, помогает любить и уважать труд писателей и поэтов, по-настоящему
наслаждаться произведениями и, что не менее важно, расширять собственный
кругозор. Дмитрий Сергеевич проводит параллель между книгой и телевизором и
делает акцент на том, что произведения, в отличие от телепередач, человек может
выбирать по собственной душе, рассчитывать нужное ему для подобного рода досуга
время и тем самым погружаться в книгу гораздо глубже, вбирая самые важные и
интересные для себя моменты. Такое спокойное, вдумчивое и размеренное чтение
поможет сохранить «самый большой и самый драгоценный капитал», каким обладает
человек, — собственное время. Автор считает, что именно книги формируют
личность. Литература способна воспитать в человеке интеллигентность, развить в
нем чувство прекрасного, а также понимание жизни во всех её плоскостях. С
помощью книг возможно путешествие «в другие эпохи к другим народам», а также
путешествие к душам огромного множества достойных и интересных личностей.
Другими словами, именно книги делают нас мудрыми. Я полностью согласна с
мнением Д.С. Лихачева и тоже считаю, что без книг невозможно полноценное
формирование человека как личности. Существует множество книг, без которых
сложно представить жизнь любого человека – в них заложен необходимый базис,
нужный человеку для комфортного существования в обществе. Такие книги не просто
служат ориентиром для человека – они к тому же являются одновременно и
учителями, и психологами и собеседниками. В антиутопии Рея Брэдбери «451 градус
по Фаренгейту» проблема роли чтения показана через призму деградированного
общества, в котором книги запрещены законом. Люди в нем бездуховны,
безнравственны, они не имеют собственного мнения, не имеют критического
мышления и вообще какого-либо желания самостоятельно мыслить, все их развитие
сконцентрировано вокруг стен, напоминающих экраны телевизоров. Но главный герой
по началу, как и окружающие его люди, не замечает ничего плохого в своем укладе
жизни, пока не решается прочесть книгу. И лишь после этого он осознал,
насколько пусты, глупы и несчастны окружающие, осознал, что чтение может
заменить ему и жену, и друзей и даже весь мир, бездуховный и пустой. А.С.
Пушкин поднимал проблему роли книг в жизни человека в романе «Евгений Онегин».
Татьяна, одна из главных героинь произведения, росла в семье, где чтение не
было постоянным занятием, и культурного воспитания как такового не было. Однако
душа героини требовала культурного развития, общения с интересными людьми, она
хотела открыться кому-нибудь, ведь на тот момент она могла вести душевные
беседы лишь со своей няней. И тогда Татьяна открыла для себя романы и в этот
момент нашла себе не только постоянного, умного, романтичного, культурного
собеседника, она обрела в этих романах новую жизнь, которая вскоре смешалась с
реальной. Возможно, чтение исключительно романов сыграло не самую лучшую роль в
формировании идеала героини, однако сама девушка выросла зрелой, интересной,
одухотворенной и самодостаточной личностью. Таким образом, можно сделать вывод,
что чтение – это то уникальное занятие, которое может заменить и общение с
человеком, и просмотр телевизора, и важно понимать, насколько важную роль
играет книга в развитии личности. Читая хорошую литературу, мы развиваем и
способность говорить, и способность мыслить, а это является неотъемлемым
критерием зрелой личности.
Читать далее: http://4ege.ru/sochineniya/52313-variant-7.html
Текст
8
Нередко в близком человеке — сыне,
дочери, муже, жене — вдруг обнаруживается интерес, о котором мы раньше не
подозревали, склонность к занятиям, для нас неожиданная. Эти интерес и
склонность требуют времени, случается отвлекают от того, что домашним кажется
более важным и разумным. Увлеченные не всегда могут объяснить, зачем им это
надо, что им это дает. А иногда их объяснения не удовлетворяют. Не всегда у нас
хватает благоразумия и такта, чтобы сказать себе: — Я этого не понимаю.
Постараюсь понять. Но не стану спешить с осуждением.
Пришлось мне отвечать однажды на
письмо молодой радиослушательницы. Было это довольно давно, но ее письмо я
помню до сих пор. Она вышла замуж. Хорошо, удачно. По любви. В письме хвалила
мужа: добрый, заботливый, помогает по хозяйству, непьющий. Но в их отношениях
неожиданно возникла трещина.
Она с детства любит серьезную музыку.
Бывала в концертах, когда в их город приезжали на гастроли музыканты. Постоянно
слушала музыкальные передачи по радио. Когда познакомилась со своим будущим
мужем, заговорила с ним о том, что означает серьезная музыка для нее, он
пропустил это мимо ушей. И вот они поженились… В их город спустя некоторое
время приехал симфонический оркестр. Событие!
Она обрадовалась, купила билеты,
сказала мужу, что приглашает его на концерт, и объяснила, что там будут
исполнять. Он раздраженно ответил: «Чего я там не видел?» Она попыталась
объяснить ему, что он там услышит, да и увидит. Когда играют хорошие музыканты,
есть не только что слушать, но и на что смотреть. Он наотрез отказался. «За
дурака меня считаешь?» Без него она пойти не решилась.
С тех пор только включит радио, когда
передают серьезную музыку, он раздражается и резко выключает приемник. Ему
кажется, что, слушая музыку и наслаждаясь ею, она притворяется, демонстрирует свое
превосходство над ним. Пошли недоразумения, дальше — больше — ссоры. И вот уже
в ее душе силой гасится не искорка, а живой огонь благородного увлечения.
А ведь этот огонь мог бы светить им
обоим! Мог бы согреть общей радостью много часов их жизни и повлиять на вкусы
их детей. Для этого от него требовалось малость — сказать себе: да, не понимаю
я музыки, какую любит жена. Меня она не радует. А жена эту музыку понимает и
радуется. Значит, надо мне попробовать понять, что она находит в том, что мне
недоступно. Может, и я пойму. А не пойму — не запрещать же ей наслаждаться тем,
что мне не дано. Сам притворяться не буду, ее переделывать не стану. Но он так
не подумал и так себе не сказал. Конфликт обострился до крайности. И вот пришло
письмо, выражавшее неподдельную тревогу: посоветуйте, помогите.
И меня и всех в редакции, кто
прочитал письмо, оно тронуло и взволновало. Ответить на него оказалось нелегко.
Мало над какой передачей трудились мы так, как над этой. Постарались, чтобы
ответ был обращен к обоим — и к нему и к ней. Постарались убедить его — и
словами и музыкой, прозвучавшей в ответе. Постарались утешить ее, тоже и
словами и музыкой.
Помог ли я ей, точнее, помог ли им —
беда взаимонепонимания их общая беда — не знаю. Они не отозвались.
Готовя передачу, я много слушал
музыку, встречался с людьми, похожими на этих молодых людей, — понял яснее, чем
прежде, какая тонкая, какая деликатная область — мир вкусов, увлечений,
пристрастий. Как порой трудно разобраться в том, что в человеке — главное,
существенное, а что поверхностное, кажущееся…
(С.С. Львов)
Сочинение
Очень часто между людьми случаются
конфликты на почве банального несоответствия вкусов и предпочтений. В данном
тексте С.Л. Львов поднимает проблему непонимания. Автор рассуждает над тем,
почему же зачастую между очень близкими людьми встают непонятные и неожиданные
конфликты, и приводит в пример ситуацию из жизни радиослушательницы. В семье
молодой девушки «неожиданно возникла трещина»: муж, несмотря на обилие хороших
качеств, стал резко реагировать на увлеченность жены «серьезной музыкой». Он
наотрез отказался пойти с молодой девушкой на концерт симфонического оркестра,
посчитав это мероприятие несерьезным, и даже с раздражением пресекал
наслаждение жены музыкой, передаваемой по радио. Муж почему-то считал, что
наслаждение героини — фальшь, и на самом деле девушка «демонстрирует свое
превосходство над ним», что, конечно же, вызвало негодование супруги и
недоразумения и ссоры в дальнейшем. А ведь всего этого можно было избежать.
Автор считает, что главной причиной непонимания, как ни странно, является нежелание
и неготовность понимать, или хотя бы пробовать понимать другого человека. В
этом случае очень важно максимально быстро перебороть собственный эгоизм и
постараться не мешать и не запрещать своим близким наслаждаться тем, от чего ты
сам очень далек. Я полностью согласна с мнением С.Л. Львова и тоже считаю, что
непонимание в отношениях между людьми зачастую зарождается из-за обычного
эгоизма и нежелания уважать предпочтения другого человека. Для сохранения хоть
сколько-нибудь хороших отношений важно превращать подобный досуг в общий, а
наслаждение любимым делом в совместное, даже несмотря на легкое нежелание – это
поможет свести взаимонепонимание к минимуму. В романе А.С. Грибоедова «Горе от
ума» автор показывает нам взаимонепонимание между очень близкими членами семьи
– отцом и дочерью. Фамусов, один из главных героев, человек обывательских
взглядов, не воспринимающий духовное и умственное саморазвитие путем чтения
литературы как что-то важное и весомое, всячески возмущается на увлечение Софьи
романами. Девушка же, будучи человеком иного поколения, имеет совершенно
отличные от интересов отца увлечения, к этому относится и категория выбора
возлюбленного. И из-за подобного столкновения интересов на протяжении всего
произведения мы можем видеть множество ссор и конфликтов. Подобную проблему
выражает в романе «Отцы и дети» и И.С. Тургенев. Павел Петрович Кирсанов
категорически отказывается принимать внешний облик, поведение, речь и
мировоззрение Евгения Базарова. Будучи аристократом и человеком либеральных взглядов,
Павел Петрович не понимает демократа – революционера Базарова и всячески,
насколько сам может себе позволить, выражает свое неудовольствие присутствием
этого человека в своем доме. Сам же Евгений, имея нигилистические взгляды, не
уважает большинство из устоев своего времени, поэтому конфликтует не только с
дядей Аркадия, но и с многими другими людьми, включая собственных родителей.
Таким образом, можно сделать вывод, что с проблемой непонимания сталкиваются
люди, нежелающие подавлять собственный эгоизм и уважать увлечения другого
человека. Хочется верить, что каждый из нас задумается над этой проблем и
научится ценить близких нам людей
Текст
9
(1)Немолодая женщина, крупный учёный,
рассказала такую историю:
(2)«Я переходила площадь, меня
толкнул какой-то пьяный, я упала на колени, поранила их, и из ран по ногам
потекла кровь ручьём. (3)Я зашла в ближайшую поликлинику и сказала сестре:
«Пожалуйста, окажите мне первую помощь».
(4)Она вежливо направила меня в
хирургический кабинет. (5)В кабинете за столом сидела величественная дама.
(6)Хирург и главный врач поликлиники. (7)Я сказала:
— Я в крови. (8)Пожалуйста,
окажите мне первую помощь.
— (9)С половины третьего! —
железным голосом ответила она.
(10)Часы показывали два.
— (11)Но ведь у меня кровь течёт,
помогите мне!
(12)И тогда она не крикнула.
(13)Спокойно сказала:
— Выйдите отсюда!
(14)Я, конечно, вышла. (15)Я
плакала».
(16)«Вы правы, — пишет она дальше, —
сравнивая травму, нанесённую криком, с ударом ножа. (17)Но такой удар можно
нанести и без крика. (18)Нормальным голосом».
(19)Ко врачу пришёл человек, чтобы
залечить телесную рану, а тот нанёс ему рану душевную.
(20)И я подумал, как, увы, часто
наносятся раны словом. (21)Раны от слова вызываются не только грубостью, но и
необдуманным обращением со словом.
(22)В одной семье произошёл такой
случай. (23)Дочка, ученица пятого класса, которая незадолго до того перенесла
тяжёлое долгое заболевание, вернулась однажды домой бледная. (24)Сказала:
— В эту школу я больше не
пойду.
(25)Ничего объяснять она не стала.
(26)Видно было только: потрясена безмерно.
— (27)Лучше умереть, чем в эту
школу.
(28)Родители решили перевести девочку
в соседнюю школу. (29)И только спустя годы она рассказала, в чём было дело.
(З0)На медицинском осмотре в присутствии подруг школьный врач сочувственно
воскликнула:
— С таким сердцем жить нельзя!
(31)Вот так и сказала. (32)Подруги
засыпали девочку вопросами. (ЗЗ)Она молча оделась и молча вышла из школы.
(34)Вышла, чтобы больше никогда туда не возвращаться. (35)Никому ничего не сказала,
чтобы никого из близких не огорчать.
(Зб)Она верила старшим и думала, что
живёт последние недели.
(37)Эту рану словом нанесли не
злость, не грубость, а глупость, невежество.
(38)Когда таких примеров из
собственного опыта и опыта окружающих и размышлений по их поводу накопилось
много, я выступил по радио с беседой на тему «Осторожно — слово!». (39)Не
предлагал ничего особенного и чрезвычайного, просто советовал обращаться со
словом обдуманно. (40)Применять, например, давно выработанные и общепринятые
формулы вежливости и отказаться от таких оборотов, как: «Не видишь что ли?!»,
«Ослеп?», «Оглох?», тем более что
есть опасность действительно угодить в человека, который плохо видит или плохо
слышит. (41)Я напоминал другие слова, приветливые, вежливые, благожелательные.
(42)И заканчивал передачу так: «Будьте осторожны со словом; грубое —
обоюдоостро и часто мстит за себя!»
(43)На меня обрушилась лавина
откликов. (44)Большинство откликнувшихся на моё выступление соглашались: со
словом надо обращаться осторожно.
(45)Однако нашлись люди, кого сама
постановка этой проблемы привела в раздражение. (46)Они утверждают: без
грубости не обойтись и обходиться без неё не надо! (47)Под грубостью они
понимают и крайнюю её форму — нецензурную брань. (48)Без неё-де и соваться
нечего на стройку, в цех, в поле.
(49)Да и в домашнем быту без крепкого
слова немыслимо.
(50)Крик и брань не свидетельство
силы и не доказательство. (51)Сила — в спокойном достоинстве. (52)3аставить
себя уважать, не позволить, чтобы вам грубили, нелегко. (53)Но опускаться до
уровня хама бессмысленно. (54)Это значит отказываться от самого себя! (55)От
собственной личности! (бб)Вежливость, как правило, синоним внутренней силы и
подлинного достоинства. (57)Спрашивать, зачем вежливость, так же бессмысленно,
как задавать вопросы: «Зачем культура?», «Зачем красота?».
(По С. Львову*)
Сочинение
В современном
обществе постепенно утрачивают свою значимость такие слова как «вежливость»,
«мораль», «культура» — они вытесняются грубостью, невежеством и злостью и могут
привести к необратимым последствиям. В данном тексте С.Л. Львов поднимает
проблему бездумного обращения со словом. Обращаясь к теме, автор приводит в
пример историю женщины, которая, получив травму, вынуждена была немедленно
обратиться за помощью к врачу. Публицист тактично и не без иронии описывает
«величественность» хирурга, который, по всей видимости, с движением по
карьерной лестнице постепенно терял добро, вежливость, тактичность и
сочувствие, которыми, казалось бы, должен обладать каждый врач, – и накапливал
невежество. Эта женщина, хоть и не криком, но в грубой форме отказала героине с
травмой в скорой медицинской помощи, несмотря на то, что та истекала кровью, и
«железным голосом» буквально приказала ей выйти из своего кабинета и ждать
положенного времени. Автор с огорчением подмечает: «Ко врачу пришел человек,
чтобы залечить телесную рану, а тот нанес ему рану душевную». Сергей Львович
считает, что глубокую рану можно нанести не только грубостью, бескультурьем,
злостью и высокомерием — но и глупостью и невежеством, необдуманным обращением
со словом. Такая травма может быть сопоставима с травмой физической. Я
полностью согласна с мнением публициста и тоже считаю, что раны бывают не
только телесные, но и душевные, и возникают они в случае наплевательского,
возмутительно-безрассудного обращения со словом. В стихотворении Ф.И. Тютчева
«Нам не дано предугадать…» как нельзя лучше выражена данная проблема. «Нам не
дано предугадать, Как слово наше отзовется, И нам сочувствие дается, Как нам дается
благодать» — уже в самом начале стихотворения поэт пишет о важности трепетного
и обдуманного отношения к слову, ведь никогда не знаешь, каким образом та или
иная фраза может повлиять на человека. Также очень важен такой фактор, как
сочувствие — ведь именно оно помогает нам входить в ситуацию человека и
подбирать правильные, нужные слова. В обиходе каждого из нас существует
пословица: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь». Мы можем слышать её при
абсолютно разных обстоятельствах и от разных людей – будь то, к примеру, совет
от близкого человека, ставшего свидетелем серьезной ссоры. И ведь,
действительно, фразу, вылетевшую однажды, обдуманно или в порыве эмоций,
вернуть невозможно. Поэтому, если целью не является обидеть человека и
навредить ему, нужно анализировать все, что мы собираемся произнести, потому
что последствия произнесенного необратимы. Таким образом, можно сделать вывод,
что важным является обдуманно и трепетно относиться к слову, ведь оно способно
как помочь человеку, так и навредить ему.
Читать далее: http://4ege.ru/sochineniya/52311-variant-9.html
Текст
10
(1)Приобщение к искусству может
происходить и в просторном, специально построенном здании, и в четырёх стенах,
и под открытым небом. (2)Показывают ли зрителям очередную кинокартину, ведут ли
занятия драматического кружка, самодеятельного хора или кружка по
изобразительному искусству — во всём этом должен и может подолгу жить огонь
творчества. (3)И тот, кто однажды приложит свои собственные усилия к одному из
этих дел, со временем будет вознаграждён.
(4)Безусловно, искусство скорее и
охотнее раскрывается тому, кто сам отдаёт ему силы, раздумья, время, внимание.
(5)Рано или поздно каждый может
почувствовать, что он среди знакомых и друзей в неравном положении. (6)Их,
например, интересует музыка или живопись, а для него они — книги за семью
печатями. (7)Реакция на такое открытие возможна различная.
(8)Когда я стал студентом Института
истории, философии и литературы, многое связало меня сразу с новыми товарищами.
(9)Мы серьёзно занимались литературой, историей, языками. (10)Многие из нас
пробовали писать сами. (11)Словно предчувствуя, каким недолгим будет наше
студенчество, спешили успеть как можно больше. (12)Не только слушали лекции на
своих курсах, но и ходили на лекции, читавшиеся старшекурсникам. (13)Успевали
на семинары молодых прозаиков и критиков. (14)Старались не пропускать
театральные премьеры и литературные вечера. (15)Как мы всё успевали, не знаю,
но успевали. (16)Меня приняли в свою среду студенты, которые были на курс
старше нашего. (17)Интереснейшая то была компания.
(18)Я старался не отставать от неё, и
мне это удавалось. (19)3а одним исключением. (20)Мои новые товарищи горячо
интересовались музыкой. (21)У одного из нас была большая по тем временам
редкость: радиола с устройством для переворачивания пластинок — долгоиграющих
тогда ещё не было, — которая позволяла прослушать целую симфонию, концерт или
оперу без перерывов. (22)И коллекция камерной, оперной и симфонической музыки.
(23)Когда начиналась эта непременная
часть нашего вечера, товарищи слушали и наслаждались, а я скучал, томился,
мучился: музыки я не понимал, и радости она мне не доставляла. (24)Конечно,
можно было притвориться, прикинуться, придать лицу подобающее выражение,
проговорить вслед за всеми: «Прекрасно!» (25)Но притворяться, изображать
чувства, которых не испытываешь, у нас было не в обычае. (26)Я забивался в угол
и страдал, чувствуя себя выключенным из того, что так много значит для моих
товарищей.
(27)Хорошо помню, как произошёл
перелом. (28)Зимой 1940 года был объявлен авторский вечер тогда ещё молодого
Д.Д. Шостаковича — первое исполнение его фортепианного квинтета. (29)Друзья
взяли билет и мне. (З0)Вручали его торжественно. (31)Я понял: то, что
предстоит, — событие!
(32)Не стану утверждать, что я в тот
вечер сразу и навсегда излечился от невосприимчивости к музыке. (33)Но поворот
— решительный и важный — произошёл. (34)Как я благодарен своим друзьям тех
давних лет, что они не махнули рукой, не исключили из слушания музыки — а ведь
и исключать не нужно было, при тогдашнем по-юношески ранимом самолюбии хватило
бы иронической реплики, чтобы я почувствовал себя среди них, понимающих и
знающих, лишним. (35)Этого не случилось.
(36)Прошло много лет. (37)Уже давно
серьёзная музыка для меня — необходимость, потребность, счастье. (38)А ведь
можно было — навсегда и непоправимо — разминуться с ней. (39)И обездолить себя.
(40)Этого не случилось.
(41)Во-первых, я не встал в позу человека, который, не понимая чего-нибудь,
говорит вслух или мысленно: «Ну и не надо!» (42)И потому, что не захотел
притворяться, делая вид, что понимаю, когда ещё был очень далёк от этого. (43)А
больше всего — благодаря моим друзьям.
(44)Им мало было наслаждаться самим. (45)Им
хотелось и меня приобщить к своему пониманию, к своей радости. (46)И это им
удалось!
(По С. Львову).
Сочинение
На становление
личности влияет множество факторов: влияние общества, непосредственное
стремление человека к тому или иному виду деятельности и, что немаловажно,
среда, в которой она находится. В данном тексте С.Л. Львов предлагает нам
задуматься над проблемой роли близких людей в становлении человека. Обращаясь к
теме, рассказчик приводит в пример случай из своей жизни, когда среда, в
которой он оказался, смогла воспитать в нем любовь к серьезной музыке. Главный
герой столкнулся с ситуацией, в которой в компании творческих людей,
увлекающихся музыкой, ему приходилось «забиваться в угол и страдать» — ведь это
увлечение было для него как «книга за семью печатями». Однако молодой человек
не желал обманывать себя и притворяться ценителем, также как и не желал «вставать
в позу» человека, бросавшегося увлечениями за их непреклонность. В конечном
итоге и друзья «не махнули рукой, не исключили из слушанья музыки», а также не
навредили герою словом — они помогли своему товарищу переломить себя и стать
ценителем серьезной музыки, какими они сами являлись, – «Им мало было
наслаждаться самим. Им хотелось и меня приобщить к своему пониманию, к своей
радости». Автор считает, что близкие люди способны помочь человеку в приобщении
к тому или иному делу несмотря ни на что. Именно это играет ключевую роль в
становлении человека. Я полностью согласна с мнением публициста и тоже считаю,
что окружение играет важную роль в жизни каждого из нас. Оно оказывает огромное
влияние, как положительное, так и отрицательное, на формирование личности:
определяет наши привычки, взгляды, увлечения, особенности поведения и
нравственные качества. В произведении Д.И. Фонвизина «Недоросль» автор на
примере одной семьи показывает, как окружение влияет на становление человека.
Ключевым в комедии является образ Простаковой – жены, матери, хозяйки. Это
лицемерная, меркантильная, алчная, злая, грубая и вместе с тем очень глупая
женщина-самодур. Об этом мы узнаем из того, как она льстит в угоду себе, как
общается с крепостными, отбирая у них все до нитки, пользуется сиротством
Софии, как обращается с членами семьи, и, что является главным, как относится к
своему сыну. Выросший в атмосфере зла, грубости, самодурства, глупости и к тому
же излишне залюбленный своей матерью Митрофанушка является идеалом разбалованной,
глупой, ни на что не способной личности, которая со временем будет становиться
только хуже. В конце комедии писатель «насмехается» над семьёй Простаковых и
оставляет их «ни с чем» за свою жадность и хитрость, а самую отрицательную
героиню наказывает предательством сына, который, как и предполагалось с самого
начала, оказался еще хуже своей матери. В романе «Евгений Онегин» А.С. Пушкин
описывает нам семью Лариных. Автор в романе сталкивает два разных мира: мир
высшего городского общества и патриархальный мир деревни — семья Лариных
является типичным представителем второго типа. А.С. Пушкин подробно описывает
нам образ главной героини, из которого мы можем увидеть не только бесконечную
симпатию автора к девушке, но и чистый, искренний, ничем не испорченный
характер Татьяны. Она, хоть и выросла в деревне, вдали от образованных людей и
общепризнанных культурных ценностей, является умной, незаурядной натурой, и это
благодаря её воспитанию. Автор, описывая главу семьи, называет его «добрым
малым», хорошим соседом, добрым мужем и отцом. Мама Татьяны, подобно отцу,
имела заурядную жизнь и типичные для того времени увлечения: она интересовалась
модой, а любовные романы были постоянными её спутниками. В семье царила
атмосфера спокойствия и тишины, в которой Татьяна могла спокойно заниматься
саморазвитием, иногда открывая душу мудрой няне. Она тоже сыграла немаловажную
роль в формировании «человека» в Татьяне, именно от неё девушка впитала
мудрость русской женщины. Двигаясь по сюжету романа, мы видим, что сложившийся
характер главной героини не могли испортить ни переезд в город, ни светская
жизнь — девушка до последнего оставалась самой собой и в любой ситуации
сохраняла чувство собственного достоинства. Таким образом, можно сделать вывод,
что для формирования сильной, умной, нравственно чистой личности очень важно
находиться в правильном окружении – ведь именно оно напрямую влияет на
формирование человека.
Читать далее: http://4ege.ru/sochineniya/52310-variant-10.html
Текст11
(1)Писем от Марьяны, старой нашей
няньки, ждать не приходилось. (2)Мы с отцом решили её проведать.
(3)Ухоженный дом престарелых для
бывших партийных работников стоял в редком пригородном лесочке. (4)Марьяна
вышла к нам из дома со своей обычной радостной улыбкой до ушей. (5)Но только
эта широкая улыбка да ещё медвежья неуклюжесть движений остались от совсем
поседевшей няньки. (6)Да ещё, как прежде, она молола языком без перерыва.
(7)Оказалось, что здесь ей быстро
наскучило сидеть сложа руки, и она попросилась в помощники на кухню. (8)Обслуга
давно догадалась, что ни к советским, ни к партийным работникам Марьяна не
принадлежит, а относится к разряду законченных простофиль, и на кухню
бесплатного работника приняли без всяких проволочек. (9)Няня была очень
довольна своей карьерой.
— (10)И тут пригодилась! — хвасталась
она, выставляя перед нами дрожащие руки. — (11)С утра вот этими руками мешок
картошки перечищу… (12)Палата у нас большая, что церковь, — продолжала она. —
(13)На четверых. (14)Но одна бабка померла, и теперь койка гуляет. (15)А нам и
лучше, свободнее!..
(16)Вообще она бодрилась изо всех сил
и явно старалась убедить нас, как ей хорошо, славно живётся. (17)Но я слушал
её, и сердце моё сжималось, а глаза почему-то не хотели смотреть на Марьяну.
(18)Чувствовалось, предложи мы ей сейчас оставить этот замечательный приют с
прекрасно налаженным бытом и поехать вместе с нами домой, она без раздумья
пошла бы к машине.
(19)Уже когда мы прощались, обещая
обязательно навестить её снова, Марьяна вспомнила ещё одно дело.
— (20)Пенсия моя пропадает! — сказала
она отцу с непреходящей улыбкой. — (21)Санитарки очки у бабок попрячут и деньги
их прибирают. (22)А что сделаешь? — спохватилась она, поняв, что бросает тень
на репутацию своего великолепного заведения. — (23)Они ж молодые, скорые.
(24)Ты скажи, чтобы мою пенсию в банке складывали. (25)А когда меня закопают в
землю, — тут она, как встарь, попыталась лихо топнуть ногой, — отдай эти деньги
меньшему. — (26)Она имела в виду моего младшего брата.
(27)Отец, тоже, видимо, слегка
расчувствовавшийся от встречи с Марьяной, заговорил было, что она проживёт ещё
сто лет. (28)Но что-то новое и серьёзное скользнуло по лицу няни. (29)И она
оборвала отца:
— Да нет…
(30)В конце лета из дома престарелых
позвонили и сообщили о смерти Марии Ивановны Миколуцкой.
(31)Где её похоронили, неизвестно.
(32)Ни один из нас не побывал на её могиле. (33)А нынче эту могилу уже не
сыщешь. (34)Одиноким старухам, умирающим в домах престарелых, ни металлических
крестов, ни каменных надгробий не полагается. (З5)Достаётся им чаще всего
деревянный колышек с фанерной дощечкой, на которой небрежно написаны фамилия и
даты рождения и смерти.
(36)Но через год-другой дождь и снег
отнимают у фанерки чернильную надпись, колышек падает, могильный холмик
оседает, и никаких следов того, что здесь лежат чьи-то кости, не остаётся.
(37)Остаётся просто земля, из которой каждую весну дружно лезут куриная
слепота, конский щавель, лопухи и одуванчики.
(38)Сейчас мне кажется, что так и
должно быть. (39)Во что ещё могла превратиться наша няня, как не в простую
землю, заросшую травой?
(40)Так я говорю себе и с подозрением
прислушиваюсь к собственным словам: не пытаюсь ли я успокоить свою совесть?
(По Б. Екимову*)
На севере вятской земли, в селе
Пестове, был случай, о котором, может быть, и поздно, но хочется рассказать.
Когда началась так называемая
кампания по сносу деревень, в деревне километрах в двенадцати от Пестова жил
хозяин. Он жил бобылем. Похоронив жену, больше не женился, тайком от всех ходил
на кладбище, сидел подолгу у могилки жены, клал на холмик полевые и лесные
цветы. Дети у них были хорошие, работящие, жили своими домами, жили крепко
(сейчас, конечно, все разорены), старика навещали. Однажды объявили ему, что
его деревня попала в число неперспективных, что ему дают квартиру на
центральной усадьбе, а деревню эту снесут, расширят пахотные земли. Что такой
процесс идет по всей России. «Подумай, — говорили сыновья, — нельзя же к
каждой деревне вести дорогу, тянуть свет, подумай по-государственному».
Сыновья были молоды, их легко было
обмануть. Старик же сердцем понимал: идет нашествие на Россию. Теперь мы знаем,
что так оно и было. Это было сознательное убийство русской нации, опустошение,
а вслед за этим одичание земель. Какое там расширение пахотной площади!
болтовня! Гнать трактора с центральной усадьбы за десять—пятнадцать километров
— это разумно? А выпасы? Ведь около центральной усадьбы все будет вытоптано за
одно лето. И главное — личные хозяйства. Ведь они уже будут — и стали — не
при домах, а поодаль. Придешь с работы измученный, и надо еще тащиться на
участок, полоть и поливать. А покосы? А живность?
Ничего не сказал старик. Оставшись
один, вышел во двор. Почти все, что было во дворе, хлевах, сарае, — все должно
было погибнуть. Старик глядел на инструменты и чувствовал, что предает их. Он
затопил баню, старая треснутая печь дымила, ело глаза, и старик думал, что
плачет от дыма. Заплаканным и перемазанным сажей он пошел на кладбище.
Назавтра он объявил сыновьям, что
никуда не поедет. Они говорили: «Ты хоть съезди посмотри квартиру. Ведь
отопление, ведь электричество, ведь водопровод!» Старик отказался наотрез.
Так он и зимовал. Соседи все
перебрались. Старые дома разобрали на дрова, новые раскатали и увезли. Проблемы
с дровами у старика не было: керосина ему сыновья достали, а что касается
электричества и телевизора, то старик легко обходился без них. Изо всей скотины
у него остались три курочки и петух, да еще кот, да еще песик, который жил в
сенях. Даже в морозы старик был непреклонен и не пускал его в избу.
Весной вышел окончательный приказ.
Сверху давили: облегчить жизнь жителям неперспективных деревень, расширить
пахотные угодья. Коснулось и старика. Уже не только сыновья, но и начальство
приезжало его уговаривать. Кой-какие остатки сараев, бань, изгородь сожгли.
Старик жил как на пепелище, как среди выжженной фронтовой земли.
И еще раз приехал начальник: «Ты
сознательный человек, подумай. Ты тормозишь прогресс. Твоей деревни уже нет ни
на каких картах. Политика такая, чтоб Нечерноземье поднять. Скажу тебе больше:
даже приказано распахивать кладбища, если со дня последнего захоронения прошло
пятнадцать лет».
Вот это — о кладбищах — поразило
старика больше всего. Он представил, как по его Анастасии идет трактор, как
хрустит и вжимается в землю крест, — нет, это было невыносимо.
Но сыновьям, видно, крепко приказали
что-то решать с отцом. Они приехали на тракторе с прицепом, стали молча
выносить и грузить вещи старика: постель, посуду, настенное зеркало. Старик
молчал. Они подошли к нему и объявили, что, если он не поедет, его увезут
насильно. Он не поверил, стал вырываться. Про себя он решил, что будет жить в
лесу, выкопает землянку. Сыновья связали отца — «Прости, отец» —
посадили в тракторную тележку и повезли. Старик мотал головой и скрипел зубами.
Песик бежал за трактором, а кот на полдороге вырвался из рук одного из сыновей
и убежал обратно в деревню.
Больше старик не сказал никому ни
слова.
(Крупин Владимир Николаевич. Упрямый
старик.)
(1)Мир вокруг нас меняется. (2)И
язык, который существует в меняющемся мире и не меняется сам, перестаёт
выполнять свою функцию.
(3)Мы не сможем говорить на нём об
этом мире, потому что у нас просто не хватит слов. (4)И не так уж важно, идёт
ли речь о домовых сычах, новых технологиях или новых политических и
экономических реалиях. (5)Объективно всё правильно, язык должен меняться, и он
меняется. (6)Более того, запаздывание изменений приносит людям значительное
неудобство, но и очень быстрые изменения могут мешать и раздражать.
(7)Что же конкретно мешает мне и
раздражает меня?
(8)Не люблю, когда я не понимаю
отдельных слов в тексте или в чьей-то речи.
(9)Даже если я понимаю, что это слово
из английского языка, и могу вспомнить, что оно там значит, меня это
раздражает. (10)Позавчера я споткнулся на стритрейсерах, вчера — на
трендсеттерах, сегодня — на дауншифтерах, и я точно знаю, что завтра будет только
хуже.
(11)К заимствованиям быстро
привыкаешь, и уже сейчас трудно представить себе русский язык без слова
«компьютер» или даже без слова «пиар» (хотя многие его и недолюбливают). (12)Я,
например, давно привык к слову «менеджер», но вот никак не могу разобраться во
всех этих «сейлз-менеджерах», «аккаунт-менеджерах» и им подобных. (13)Я
понимаю, что без «специалиста по недвижимости» или «специалиста по порождению
идей» не обойтись, но ужасно раздражает, что одновременно существуют «риэлтор»,
«риелтор», «риэлтер» и «риелтер», а также «криэйтор», «криейтор» и «креатор».
(14)А лингвисты при этом либо просто не успевают советовать, либо дают
взаимоисключающие рекомендации.
(15)Когда-то я с лёгкой иронией
относился к эмигрантам, приезжающим в Россию и не понимающим некоторых важных
слов, того же «пиара», скажем. (16)И вот теперь я сам, даже никуда не уезжая,
обнаружил, что некоторые слова я не то чтобы совсем не понимаю, но понимаю их
только потому, что знаю иностранные языки, прежде всего английский. (17)Мне, например,
стало трудно читать спортивные газеты (почему-то спортивные журналисты особенно
не любят переводить с английского на русский, а предпочитают сразу
заимствовать).(18)В репортажах о боксе появились загадочные «панчеры» и
«крузеры»; в репортажах о футболе — «дерби», «монегаски» и «манкунианцы».
(19)Да что говорить, я перестал понимать, о каких видах спорта идёт речь! (20)Я
не знал, что такое кёрлинг, кайтинг или банджи-джампинг (теперь знаю).
(21) Окончательно добил меня
хоккейный репортаж, в котором было сказано о канадском хоккеисте, забившем гол
и сделавшем две «ассистенции». (22)Поняв, что речь идёт о голевых пасах (или
передачах), я, во-первых, поразился возможностям языка, а во-вторых, разозлился
на журналиста, которому то ли лень было перевести слово, то ли, как говорится,
«западло». (23)Потом я, правда, сообразил, что был не вполне прав не только по
отношению к эмигрантам, но и к спортивному журналисту. (24)Ведь глагол
«ассистировать» (в значении «делать голевой пас»), да и слово «ассистент» в соответствующем
значении уже стали частью русской спортивной терминологии. (25)Так чем хуже
«ассистенция»?
(26)Но правды ради должен сказать,
что более я этого слова не встречал.
(27)Думаю, что почти у каждого, кто
обращает внимание на язык, найдутся претензии к сегодняшнему его состоянию,
может быть, похожие, может быть, какие-то другие (вкусы ведь у нас у всех
разные, в том числе и языковые).
(28)Я, в принципе, не против сленга
(и других жаргонов). (29)Я просто хочу понимать, где граница между ним и литературным
языком. (30)Я, в принципе, не против заимствований, я только хочу, чтобы
русский язык успевал их осваивать; я хочу знать, где в этих словах ставить
ударение и как их правильно писать. (31)Я, в принципе, не против языковой
свободы: она, (конечно, в разумных пределах) способствует творчеству и делает
речь более выразительной.
(32)Но мне не нравится языковой хаос
(который вообще-то является её обратной стороной), когда уже не понимаешь, игра
это или безграмотность, выразительность или грубость.
(По М.А. Кронгаузу*)
(1)Лишь совсем недавно человек узнал,
что Земля — это шар. (2)Думали, стоит Земля на трёх слонах, а ночью звёздный
мир укрывает Землю. (З)Теперь вокруг шара человек облетает менее чем за два
часа. (4)3емлю можно увидеть со стороны. (5)Вот снимок, сделанный из космоса.
(6)Да, Земля — это шар, на нём видны материки, моря, облака, восходы и заходы
Солнца. (7)Подробности земной жизни издалека не видны, но они есть, их много…
(8)Два десятка лет назад американцы
провели опрос учёных: что дали человечеству полёты в космос? (9)Ответы были
интересные. (10)Мне запомнился этот: «Во Вселенной мы одни, и не похоже, что
где-нибудь нас ждут. (11)Надо беречь свой дом — родную Землю». (12)Хороший
ответ.
(13)Сегодня с высоты своих знаний
человек может сказать: «Замечательная нам досталась планета». (14)В самом деле,
есть на планете вода, без которой жизнь была бы невозможной. (15)Близость
Солнца даёт не иссякающее от времени тепло.
(15) Вращение Земли обеспечивает
чередование дней и ночей на планете, смену времён года. (17)3елёные растения
наполняют атмосферу кислородом, накапливают углерод и выделяют в верхние слои
атмосферы животворный кислород и озон, прикрывающий всё живое от губительных
лучей Солнца.
(18)Конечно, зародившейся жизни
миллионы лет приходилось приспосабливаться к изначальным условиям на планете.
(19)Живые организмы уступали место на Земле более совершенным. (20)От многих
животных уцелели лишь кости. (21)Но некоторые дожили до наших времён. (22)Живут
в океанской воде на грани истребления человеком громадные киты — самые большие
существа, когда-либо жившие на Земле. (23)Самые маленькие из млекопитающих —
крохотная мышь- малютка и землеройка, весящая всего два грамма.
(24)Между китами и мышами — огромное
число животных, которым Земля стала родным домом. (25)И во главе всего сущего
стоит человек. (26)Он часто решает, кому жить, а кому в жизни отказано.
(27)Миллионы лет отбирала Природа
животных, определяя места, где они могут жить, чем могут кормиться. (28)Человек
давно изучил эти места и первым тянется к добыче, разрушает среду, где привычно
и благополучно живут звери, птицы, рыбы. (29)Так разрушаются основы нашего
общего Дома.
(30)Много животных исчезли или стали
исключительно редкими. (31)Уже давно мы не видим пролетающих журавлей, мало кто
слышит токующих глухарей, крик перепёлок. (32)И так везде на Земле. (ЗЗ)Двести
лет назад американцы варварски истребили миллионы бизонов, а в середине
прошлого века химия подкосила в Америке культовую птицу — белоголового орлана.
(34)В Африке на больших пространствах уничтожили тысячи носорогов — нужна была
земля для посевов зерна. (35)Растут площади жарких пустынь и пустошей,
истощаются плодородные земли, высыхают озёра, исчезают на равнинах малые реки.
(36)Вот что имел в виду учёный,
ответивший на вопрос о космосе. (37)Планету Земля нам надо беречь. (38)Никто не
ждёт нашей высадки на другие планеты. (39)А Земля по-прежнему нас кормит, даёт
нам дышать, снабжает водой, теплом и радостью жизни, идущей от наших соседей:
зверей, птиц, рыб, насекомых, образующих сложный узор жизни на нашей планете.
(40)Вот как выглядит Земля, если
глянуть на неё со стороны. (41)Очертания материков. (42)Следы деятельности
вулканов. (43)Огни больших городов и маленьких деревень. (44)Озёра на суше.
(45)Острова в океане. (46)3емля, изрытая шахтами и лисьими норами. (47)3емля,
покрытая следами зверей, хлебными полями и кудрями лесов… (48)Такой общий наш
Дом.
(По В. Пескову*)
Днём и ночью висели над Волгой
вражеские бомбардировщики. Они гонялись не только за буксирами, самоходками, но
и за рыбацкими лодками, за маленькими плотиками — на них иногда переправляли
раненых. Но речники города и военные моряки Волжской флотилии несмотря ни на
что доставляли грузы.
Однажды был такой случай…
Вызывают на командный пункт сержанта
Смирнова и дают задание: добраться до того берега и передать начальнику тыла
армии, что ночь еще у центральной переправы войска продержатся, а утром
отражать атаки противника будет нечем. Нужно срочно доставить боеприпасы.
Кое-как добрался сержант до
начальника тыла, передал приказ командарма генерала Чуйкова.
Быстро нагрузили бойцы большую баржу
и стали ждать баркас.
Ждут и думают: «Подойдет мощный
буксир, подцепит баржу и быстренько через Волгу перебросит».
Глядят бойцы — плюхает старый
пароходишко, и назван-то он как-то неподходяще — «Ласточка». Шум от него такой,
что уши затыкай, а скорость, как у черепахи. «Ну, думают, — на таком и до
середины реки не добраться».
Но командир баржи постарался
успокоить бойцов:
— Не глядите, что пароходишко
тихоходный. Он таких барж, как наша, не одну перевез. Команда у «Ласточки»
боевая.
Подходит «Ласточка» к барже. Смотрят
бойцы, а команды-то на ней всего три человека: капитан, механик и девушка.
Не успел пароходик к барже подойти,
девушка, дочь механика Григорьева — Ирина, ловко зацепила крюк троса и кричит:
— Давайте несколько человек на
баркас, помогать будете от фашистов отбиваться!
Сержант Смирнов и двое бойцов
прыгнули на палубу, и «Ласточка» потащила баржу.
Только вышли на плес — закружили в
воздухе немецкие самолеты-разведчики, над переправой повисли на парашютах
ракеты.
Стало вокруг светло как днем.
За разведчиками налетели
бомбардировщики и начали пикировать то на баржу, то на баркас.
Бойцы из винтовок бьют по самолетам,
бомбардировщики чуть не задевают крыльями трубы, мачты баркаса. Справа и слева
по бортам столбы воды от взрывов бомб. После каждого взрыва бойцы с тревогой
оглядываются: «Неужели всё. Попали?!» Смотрят — баржа двигается к берегу.
Капитан « Ласточки», Василий Иванович
Крайнов, старый волгарь, знай рулевое колесо вправо-влево крутит, маневрирует —
уводит баркас от прямых попаданий. И всё — вперед, к берегу.
Заметили пароходик и баржу немецкие
минометчики и тоже начали обстреливать.
Мины с воем пролетают, шмякаются в
воду, свистят осколки.
Одна мина попала на баржу.
Начался пожар. Пламя побежало по
палубе.
Что делать? Перерубить трос? Огонь
вот-вот подберется к ящикам со снарядами. Но капитан баркаса круто повернул
штурвал, и… «Ласточка» пошла на сближение с горящей баржей.
Кое-как причалили к высокому борту,
схватили багры, огнетушители, ведра с песком — и на баржу.
Первой — Ирина, за ней бойцы.
Засыпают огонь на палубе. Сбивают его с ящиков. И никто не думает, что каждую
минуту любой ящик может взорваться.
Бойцы сбросили шинели, бушлаты, накрывают
ими языки пламени. Огонь обжигает руки, лица. Душно. Дым. Дышать трудно.
Но бойцы и команда «Ласточки»
оказались сильнее огня. Боеприпасы были спасены и доставлены на берег.
* * *
Таких рейсов у всех баркасов и
катеров Волжской флотилии было столько, что не счесть. Героические рейсы.
Скоро в городе на Волге, там где была
центральная переправа, поставят памятник всем речникам-героям.
(По В.Богомолову).
Я уже смутно помню этого сутулого
худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о
большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это
был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и
денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный
долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти
губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни
тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские
жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью.
Врачебный и человеческий авторитет
доктора Янсе-на был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал
редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе,
никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни
была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва
приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал
этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти,
если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор
Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую,
мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель
искала его.
Доктор Янсен задохнулся в
канализационном колодце, спасая детей.
В те времена центр города уже имел
канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над
колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся
сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись,
все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном
катании — стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы —
таилась притягательная сила этого развлечения.
Провал в преисподнюю, где нельзя
дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым
наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли
не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись
реальные отравляющие вещества.
И мы, сдерживая дыхание, с замирающим
сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.
Обычно на бадью становился один, а
двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась.
Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их
за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание
мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился,
понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и
потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не
удалось.
Так погиб последний святой города
Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не
только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил
своего Доктора.
(Б.Л.Васильев)
(1) Бабка Катерина, иссохшая,
горбатенькая от возраста старушка, никак не могла собраться для отъезда.
(2) Последние годы она уезжала
зимовать к дочери в город. (3)Возраст: трудно каждый день печку топить да воду
носить из колодца. (4)По грязи да в гололёд. (5)Упадёшь, расшибёшься. (6) И кто
поднимет?
(7) Но с хутором, с гнездом
насиженным нелегко расставаться. (8)Да и о доме душа болела. (9) На кого его
оставишь?
(10) Вот думала: ехать, не ехать?..
(11)А тут ещё телефон привезли на подмогу — «мобилу». (12)Долго объясняли про
кнопки: какие нажимать, а какие не трогать. (13)Обычно звонила дочь их города,
по утрам.
(14) Запоёт весёлая музыка, вспыхнет
в коробочке свет.
— (15) Мама, здравствуй! (16)Ты в
порядке? (17)Молодец. (18)Вопросы есть? (19)Вот и хорошо. (20)Целую.
(21)Будь-будь.
(22) Не успеешь опомниться, а уже
свет потух, коробочка смолкла
(23) А тут, то есть в жизни
хуторской, стариковской, было много всего, о чём рассказать хотелось.
— (24) Мама, слышишь меня?
— (25) Слышу!.. (26)Это ты, доча?
(27)А голос будто не твой. (28)Ты не хвораешь? (29)Гляди одевайся теплей.
(30)Здоровье береги.
— (31) Мама, — донеслось из телефона
строгое. — (32)Говорит по делу. (33)Мы же объясняли: тариф.
— (34) Прости Христа ради, —
опомнилась старая женщина. (35)Её ведь предупреждали, когда телефон привезли,
то он дорогой и нужно говорить короче — о самом главном.
(36) Но что в жизни главное?
(37)Особенно у старых людей.
(38) Прошёл ещё один день. (39)А
утром слегка подморозило. (40)Деревья, кусты и сухие травы стояли в лёгком
белом пушистом инее. (41)Старая Катерина, выйдя во двор, глядя вокруг, на эту
красоту, радуясь, а надо бы вниз, под ноги глядеть. (42)Шла-шла, запнулась,
упала. Больно ударившись о корневище груши.
(43) Неловко начался день, да так и
не пошёл на лад.
(44) Как всегда поутру, засветил и
запел телефон мобильный.
— (45) Здравствуй, моя доча,
здравствуй. (46)Одно лишь звание, что жива. (47)Я нынче так ударилась, —
пожаловалась она. — (48)Не то нога подвернулась, а может, скользко. (48)Где,
где. (49)Во дворе, пошла воротца отворять, а там груша. (50)Я из неё компот
варю. (51)Ты его любишь. (52)А то бы я её давно убрала. (53)Возле этой груши.
— (54) Мама, говори, пожалуйста,
конкретней. (55)О себе, а не о груше. (56)Не забывай, что это мобильник, тариф.
(57)Что болит? (58)Ничего не сломала?
— (59) Вроде бы не сломала, — всё
поняла старая женщина. — (60)Приложила капустный лист.
(61)На том и закончился с дочерью
разговор. (62)Остальное самой пришлось досказывать. (63)И от мыслей разных
старая женщина даже всплакнула, ругая себя: «Чего ревёшь?..» (64)Но плакалось.
(65)И от слёз вроде бы стало легче.
(66)А в обеденный неурочный час,
совсем неожиданно, заиграла музыка и засветился мобильный телефон. (67)Старая
женщина испугалась:
— (68) Доча, доча, чего случилось?
(69)Не заболел кто? (70)Ты на меня, доча, не держи обиду. (71)Я знаю, что
дорогой телефон, деньги большие. (72)Но я ведь и вправду чуть не убилась.
(73) Издалека, через многие
километры, донёсся голос дочери:
— (74) Говори, мама, говори.
— (75) Прости, моя доча. (76)Ты
слышишь меня?..
(77)В далёком городе дочь её слышала
и даже видела, прикрыв глаза, старую мать свою: маленькую, согбенную, в белом
платке. (78)Увидела, но почувствовала вдруг, как всё это зыбко и ненадёжно:
телефонная связь, видение.
— (79)Говори, мама, — просила она и
боялась лишь одного: вдруг оборвётся и, может быть, навсегда этот голос и эта
жизнь. — (80)Говори, мама, говори.
(По Б. Екимову*)
(1) Старая деревня с её тысячелетней
историей уходит сегодня в небытие.(2) А это значит — рушатся вековые устои,
исчезает та многовековая почва, на которой росла вся наша национальная
культура: её этика и эстетика, её фольклор и литература, её чудо-язык. (3)
Деревня — наши истоки, наши корни.(4) Деревня — материнское лоно, где
зарождался наш национальный характер.
(5) И вот сегодня, когда старая
деревня доживает свои последние дни, мы с новым, особым, обостренным вниманием
вглядываемся в тот тип человека, который был создан ею, вглядываемся в наших
матерей и отцов, дедов и бабок.
(6) Ох, немного выпало на их долю
добрых слов!(7) А ведь именно на них, на плечах этих безымянных тружеников и
воинов, прочно стоит здание всей нашей сегодняшней жизни!
(8) Вспомним, к примеру, только один
подвиг русской женщины в минувшей войне.(9) Ведь это она, русская баба, своей
сверхчеловеческой работой ещё в сорок первом году открыла второй фронт,
которого так жаждала Советская Армия. (10) А как, какой мерой измерить подвиг
той же русской бабы в послевоенную пору, в те времена, когдаона, зачастую сама
голодная, раздетая и разутая, кормила и одевала страну, с истинным терпением и
безропотностью русской крестьянки несла тяжелый крест вдовы-солдатки, матери
погибших на войне сыновей!
(11) Так что же удивительного, что
старая крестьянка в нашей литературе на время потеснила, а порой и заслонила
собой других персонажей?(12) Вспомним «Матрёнин двор» А. Солженицына,
«Последний срок» В. Распутина, героинь В. Шукшина, А. Астафьева и В. Белова.
(13) Нет, не идеализация это деревенской жизни и не тоска по уходящей избяной
Руси, как с бездумной легкостью и высокомерием вещают некоторые критики и
писатели, а наша сыновняя, хотя и запоздалая благодарность.
(14) Это стремление осмыслить и
удержать духовный опыт людей старшего поколения, тот нравственный потенциал, те
нравственные силы, которые не дали пропасть России в годы самых тяжелых
испытаний.
(15) Да, эти героини темные и
малограмотные, да, наивные и чересчур доверчивые, но какие душевные россыпи,
какой душевный свет! (16) Бесконечная самоотверженность, обостренная русская
совесть и чувство долга, способность к самоограничению и состраданию, любовь к
труду, к земле и ко всему живому — да всего не перечислишь.
(17) К сожалению, современный молодой
человек, возвращенный в иных, более благоприятных условиях, не всегда наследует
эти жизненно важные качества.(18) И одна из главнейших задач современной
литературы — предостеречь молодежь от опасности душевного очерствения, помочь
ей усвоить и обогатить духовный багаж, накопленный предшествующими поколениями.
(19) В последнее время мы много
говорим о сохранении природной среды, памятников материальной культуры. (20) Не
пора ли с такой же энергией и напором ставить вопрос о сохранности и защите
непреходящих ценностей духовной культуры, накопленной вековым народным
опытом…
(Ф.А.Абрамов)
(1)С признанием чрезвычайной важности
глобальных проблем мы страшно опоздали. (2)0ни застали нас врасплох.
(З)Навёрстывая упущенное, мы стали слишком быстро и хаотически множить число
этих проблем. (4)Перечислю некоторые. (5)Это отказ от войн, преодоление
отсталости стран «третьего мира», демография, природные ресурсы, мировой океан,
окружающая среда, освоение космоса… (6)Но приглядимся. (7)Не существует ли в
действительности лишь одна-единственная (и теперь уже вечная) проблема —
экологическая? (8)И не являются ли все остальные прямо или косвенно лишь её
проявлением?
(9)Человечество сделалось той силой,
которая поставила под угрозу самоё существование жизни. (10)И нет теперь такого
человеческого действия, которое бы сказывалось на всей жизни бесследно, которое
бы не ранило, не убивало её или не лечило, не приумножало, не совершенствовало.
(11)«Я есть жизнь, которая хочет жить
среди жизни, которая тоже хочет жить», — утверждает А. Швейцер. (12)Это и
значит, что окружающая среда, «дом, в котором мы живём» есть не что иное, как
живое жилище живой жизни. (13)И законом этого живого жилища является множащееся
разнообразие форм жизни. (14)А в отношении к человеку этот же закон требует
выявления и приумножения его личностной и национальной духовной неповторимости.
(15)Чем разнообразнее жизнь, тем она живее, тем она бессмертнее.
(16)Мы подошли к краю пропасти прежде
всего потому, что растеряли любовь к жизни. (17)И спасёт нас не столько
отталкивание от смерти, сколько притяжение к жизни, возрождение любви к ней.
(18)Не случайно со всех сторон
слышится: «экология культуры», «экология человека», «экология книги»…
(19)Очень много экологий. (20)Это и означает оживление всего, что нас окружает,
точнее, признание нашего «дома» живой жизнью, признание взаимозависимости всех
форм жизни, признание бесконечных живых связей жизни.
(21)В глобальной экологической
проблеме можно выделить главные неразрывные человеческие, социальные аспекты.
(22)Во-первых, это сохранение, удлинение и оздоровление физической жизни
каждого человека при полной реализации его неповторимой личности, его духовного
потенциала. (23)Во-вторых, сохранение и духовное развитие каждого народа,
каждой нации. (24)И самое главное — сосредоточение усилий всего человечества на
физическом и духовном развитии детей. (25)Без решения этих вечных задач нам не
выжить. (26)Эти задачи вдохновляют и заражают не только своей понятностью,
реализмом и красотой (соединение физического и духовного), но и своей
безальтернативностью перед угрозой небытия.
(27)Абсолютный приоритет экологии
подводит действительно объективную основу под новую этику: «Добро — это
сохранять жизнь, зло — это уничтожать жизнь, вредить жизни». (28)Живая жизнь
породила человека. (29)Человек поставил её под угрозу смерти. (30)Человек
призван спасти жизнь. (31)Или он впущен в свет лишь «в виде наглой пробы»?
(32)Нам и всем будущим поколениям
грозит небытие. (33)Это и есть то главное, что должно объединить людей всего
мира. (34)Постараемся постигнуть простую и глубокую мысль Л. Толстого.
«(35)Единение есть ключ, освобождающий людей от зла. (36)Но для того чтобы ключ
этот исполнил свое назначение, нужно, чтобы он был продвинут до конца, до того
места, где он отворяет, а не ломается сам или не ломает замок. (37)Так и
единение — для того чтобы оно могло произвести свойственные ему благодетельные
последствия, оно должно иметь целью единение всех людей во имя общего всем
людям, одинаково признаваемого всеми начала».
(По Ю. Карякину*)
(1)Первое появление Сан Саныча
запомнилось не случайно. (2)По программе на этом уроке полагалось начинать
«проходить Толстого». (3)Мы и начали. (4)Но как!
(5)Не было ничего сказано ни о
мировом значении нашего самого великого классика, ни о его биографии —
родился-умер, что написал, что говорил о других, что говорили о нём, — ничего,
что полагалось бы и потому было ожидаемо, не случилось.
(6)Уже через несколько минут новый
учитель оседлал первую парту — лицом к классу, ногу на скамью, и, раскрыв томик
Горького, стал неторопливо и вразумительно читать по нему очерк о Льве Толстом.
(7)Мы, что называется, оторопели.
(8)Оторопели прежде всего от непривычности проявленного к нам доверия: можно
слушать, можно и отключиться. (9)В классе повисла абсолютная тишина.
(10)Захватила сама увлекательность такого труда — только слушать, а не
записывать, и не напрягаться для ответов, не тосковать от обязательности
запоминания. (11)А ещё захватила магия звучащего мастерского литературного
слова, которое в исполнении чтеца как будто разогревало воздух, погружало нас,
слушающих, в гипнотическую словесную ауру.
(12)Добавлю, что весьма непростая эта
литературная вязь была адресована нам без скидок на нашу возможную неготовность
оценить её по достоинству. (13)Тем не менее, слушайте, тянитесь, верьте в себя
— это теперь принадлежит и вам тоже! (14)Так можно было понять, да так и хотелось
понимать происходящее.
(15)В очерке Горького много таких
деталей, таких живых и точных описаний, что Толстой делается буквально видимым.
(16)Учитель верно рассчитал, что если захотеть заразить образом живого Толстого
без лишних, как говорится, слов, то надо озвучить слова, расставленные на
бумаге Максимом Горьким, исполненные тогда ещё, когда великий Лев был жив или сразу
после того, как он ушёл…
(16)В центре нищей и хулиганистой
Марьиной Рощи, в оторопевшем от предложенных ему гуманитарных горизонтов
классе, сплошь состоящем из всегда голодных, обношенных и при этом, конечно,
искрящихся тайным подростковым зовом непременно состояться ребятишек, в таком
вот классе звучал удивительный текст об удивительном их соотечественнике.
(18)«Видел я его однажды так, как, может быть, никто не видел: шёл к нему в Гаспру
берегом моря и под имением Юсупова, на самом берегу, среди камней, заметил его
маленькую, угловатую фигурку, в сером, помятом тряпье и скомканной шляпе.
(19)Сидит, подперев скулы руками, — между пальцев веют серебряные волосы
бороды, — и смотрит вдаль, в море, а к ногам его послушно подкатывают, ластятся
зеленоватые волнишки, как бы рассказывая нечто о себе… (20)В задумчивой
неподвижности старика почудилось нечто вещее, чародейское, углублённое во тьму
под ним, пытливо ушедшее вершиной в голубую пустоту над землёй, как будто это
он — его сосредоточенная воля — призывает и отталкивает волны, управляет
движением облаков и тенями, которые словно шевелят камни, будят их… (21)Не
изобразить словом, что почувствовал я тогда; было на душе и восторженно и жутко,
а потом всё слилось в счастливую мысль: “Не сирота я на земле, пока этот
человек есть на ней!”»
(22)Не сиротами были и мы, потому что
был этот человек.
(23)Сан Саныч пронзил нас Толстым — с
помощью горьковского текста…
(24)Позже нашу школу сделали «с
математическим уклоном». (25)К тому времени класс Александра Александровича
Титова давно с ней распрощался.
(26)Он и не вписался бы в неё,
поскольку сложился в конце концов образцово гуманитарным. (27)И не могло быть
иначе. (28)Мы становимся теми, кто нас учит.
(По Д. Орлову*)
(1)С течением времени начинаю
понимать, что до человека порой может достучаться только совесть — внутренний
его голос, он куда действенней, чем бесконечные призывы, требования учителей,
воспитателей, даже родителей.
(2)Поступок, совершённый целиком по
совести, — это свободный поступок.
(3)Я спрашиваю себя: а зачем человеку
навязали эту самую совесть, ведь никто не мешает отмахнуться от неё, какой от
неё прок, если она не приносит никаких выгод, если не даёт человеку преимуществ
ни карьерных, ни материальных?
(4)Благодаря чему она существует,
совесть, которая грызёт и мучает, от которой порой не отвяжешься, не
отступишься? (5)Откуда она взялась? (6)На самом деле в течение жизни мы
убеждаемся, что она исходит из глубины души и не бывает ложной. (7)Она не
ошибается.
(8)Поступок по совести не
обесценивается, не приводит к разочарованию.
(9)Когда я говорю «поступок по
совести», мне приходит на память удивительный пример, впечатливший меня
надолго.
(10)28 июля 1958 года умер Михаил
Михайлович Зощенко. (11)На «Литераторских мостках» партийное начальство
хоронить его не разрешило, видимо, высокие начальники посчитали, что недостоин.
(12)Им всегда виднее.
(13)И рядом не разрешили. (14)Наконец
указали (!) похоронить его в Сестрорецке, где он иногда жил на даче.
(15)Гражданскую панихиду проводили в
Доме писателя. (16)Вести её поручили Александру Прокофьеву, первому секретарю
Союза писателей. (17)Обязали вести кратко, не допуская никакой политики, строго
придерживаясь регламента, не позволять никаких выпадов, нагнали много милиции и
работников Большого дома. (18)Все желающие в Дом попасть не могли, люди
заполонили лестницу, ведущую к залу. (19) Большая толпа осталась на улице.
(20)Радиофицировать не разрешили. (21)Слово дали Виссариону Саянову, Михаилу
Слонимскому, его другу времён «Серапионовых братьев».
(22)Церемония заканчивалась, когда
вдруг, растолкав всех, прорвался к гробу Леонид Борисов. (23)Это был уже
пожилой писатель, автор известной книги об Александре Грине «Волшебник из
Гель-Гью», человек, который никогда не выступал ни на каких собраниях, можно
считать, вполне благонамеренный.
(24)Наверное, поэтому Александр
Прокофьев не стал останавливать его, тем более что панихида проходила
благополучно, никто ни слова не говорил о травле Зощенко, о постановлении ЦК,
словно никакой трагедии не было в его жизни, была благополучная жизнь автора
популярных рассказов.
(25)«Миша, дорогой, — закричал
Борисов, — прости нас, дураков, мы тебя не защитили, отдали тебя убийцам,
виноваты мы, виноваты!»
(26)Надрывный тонкий голос его
поднялся, пронзил всех, покатился вниз, люди передавали друг другу его слова,
на улице толпа всколыхнулась.
(27)Александр Прокофьев не посмел
нарушить ритуал. (28)Рыдая, Леонид Борисов отошёл.
(29)Я возвращался домой с Алексеем
Ивановичем Пантелеевым, он говорил: «Слава Богу, хоть кого-то допекло, нашёлся
человек, спас нашу честь, а мы-то, мы-то…»
(30)Что это было? (31) Борисов не
собирался выступать, но что-то прорвалось, и он уже не мог справиться с собой,
это было чувство, нерассуждающее, подсознательное, неспособное выбирать.
(32)Это была совесть, совесть взбунтовалась!
(33)Бессовестность сегодня многие
стремятся оправдать: «Ничего не поделаешь, таково наше общество». (34)Можно,
конечно, считать, что наше общество унаследовало советскую мораль, когда никто
не каялся, участвуя в репрессиях, когда поощряли доносчиков, стукачей.
(35)Но при чём тут совесть? (З6)Она
относится к личности, она принадлежит душе, единственной, неповторимой, той,
что нас судит.
(По Д. Гранину*)
(1)Человек любит место своего
рождения и воспитания. (2)Сия привязанность есть общая для всех людей и
народов, есть дело природы и должна быть названа физической. (3)Родина мила
сердцу не местными красотами, не ясным небом, не приятным климатом, а
пленительными воспоминаниями, окружающими, так сказать, утро и колыбель
человека. (4)В свете нет ничего милее жизни; она есть первое счастье, а начало
всякого благополучия имеет для нашего воображения какую-то особенную прелесть.
(5)Так друзья освящают в памяти первый день дружбы своей. (6)Лапландец,
рождённый почти в гробе природы, на краю мира, несмотря ни на что, любит
хладный мрак земли своей. (7)Переселите его в счастливую Италию: он взором и
сердцем будет обращаться к северу, подобно магниту; яркое сияние солнца не
произведёт таких сладких чувств в его душе, как день сумрачный, как свист бури,
как падение снега: они напоминают ему Отечество!
(8)Недаром житель Швейцарии, удалённый
от снежных гор своих, сохнет и впадает в меланхолию, а возвращаясь в дикий
Унтервальден, в суровый Гларис, оживает. (9)Всякое растение имеет более силы в
своём климате: закон природы и для человека не изменяется.
(10)Не говорю, чтобы естественные красоты
и выгоды Отчизны не имели никакого влияния на общую любовь к ней: некоторые
земли, обогащённые природою, могут быть тем милее своим жителям; говорю только,
что сии красоты и выгоды не бывают главным основанием физической привязанности
людей к Отечеству, ибо она не была бы тогда общею.
(11)С кем мы росли и живём, к тем и
привыкаем. (12)Их душа сообразуется с нашею, делается некоторым её зеркалом,
служит предметом или средством наших нравственных удовольствий и обращается в
предмет склонности для сердца. (13)Эта любовь к согражданам, или к людям, с
которыми мы росли, воспитывались и живём, есть вторая, или моральная, любовь к
Отечеству, столь же общая, как и первая, местная или физическая, но действующая
в некоторых летах сильнее, ибо время утверждает привычку.
(14)Надобно видеть двух единоземцев,
которые в чужой земле находят друг друга: с каким удовольствием они обнимаются
и спешат изливать душу в искренних разговорах! (15)Они видятся в первый раз, но
уже знакомы и дружны, утверждая личную связь свою какими-нибудь общими связями
Отечества! (16)Им кажется, что они, говоря даже иностранным языком, лучше
разумеют друг друга, нежели прочих, ибо в характере единоземцев есть всегда
некоторое сходство. (17) Жители одного государства образуют всегда, так
сказать, электрическую цепь, передающую им одно впечатление посредством самых
отдалённых колец или звеньев.
(По Н.М. Карамзину*)
(1)Всякое искусство открывает тайны,
и всякое в своём совершенстве непременно пленительно. (2)Дело художника —
выразить своё видение мира, и другой цели оно не имеет. (3)Но таков
таинственный закон искусства, что видение во вне выражается тем гармоничнее,
чем оно само в себе своеобразнее и глубже. (4)3десь, в отличие от мира
вещественного, внешняя прелесть есть безошибочный признак внутренней правды и
силы. (5)Пленительность искусства — та гладкая, блестящая, переливающая радугой
ледяная кора, которою как бы остывает огненная лава души художника, соприкасаясь
с наружным воздухом, с явью.
(6)Эта внешняя пленительность
искусства необыкновенно важна: она играет в духовном мире ту же роль, какую в
растительном царстве играет яркая окраска цветка, манящая насекомых, которым
предназначено разносить цветочную пыль. (7)Певучесть формы привлекает внимание
людей, ещё не зная, какая ценность скрыта в художественном создании, люди
безотчетно влекутся к нему и воспринимают его ради его внешних чар. (8)Но
вместе с тем блестящая ледяная кора скрывает от них глубину, делает её
недоступной; в этом — мудрая хитрость природы. (9)Красота — приманка, но
красота и преграда. (10)Прекрасная форма искусства всех манит явным соблазном.
(11)Поистине красота никого не обманет; но слабое внимание она поглощает
целиком, для слабого взора она непрозрачна: он осуждён тешиться ею одной.
(12)Лишь взор напряжённый и острый проникает в неё и видит глубины, тем глубже,
чем сам он острей. (13)Искусство дает каждому вкушать по силам его: одному всю
свою истину, потому что он созрел, другому — часть, а третьему показывает лишь
блеск её, прелесть формы, для того чтобы огнепалящая истина, войдя в неокрепшую
душу, не обожгла её смертельно и не разрушила её молодых тканей.
(14)Так и поэзия Пушкина таит в себе
глубокие откровения, но толпа легко скользит по ней, радуясь её гладкости и
блеску, упиваясь без мысли музыкой стихов, чёткостью и красочностью образов.
(15)Только теперь мы начинаем видеть эти глубины подо льдом и учимся познавать
мудрость Пушкина сквозь ослепительное сверкание его красоты.
(16)В науке разум познаёт лишь
отдельные ряды явлений, но есть у человека и другое знание, целостное, потому
что целостна самая личность его. (17)И это высшее знание присуще всем без
изъятия, во всех полное и в каждом иное. (18)Это целостное видение мира
несознаваемо реально в каждой душе и властно определяет её бытие в желаниях и
оценках. (19)Оно также плод опыта. (20)Между людьми нет ни одного, кто не носил
бы в себе своего, неповторимого видения Вселенной, как бы тайнописи вещей.
(21)И не знаем, что оно есть в нас, не умеем видеть, как оно чудным узором
выступает в наших разрозненных суждениях и поступках. (22) Лишь изредка и на
мгновение озарит человека его личная истина, горящая в нём потаённо, и снова
пропадёт в глубине. (23)Только избранникам дано длительно созерцать своё
видение, хотя бы частично, в обрывках целого; и это зрелище опьяняет их такой
радостью, что они как бы в бреду спешат поведать о нём всему свету. (24)Оно не
изображается в понятиях; о нём можно рассказать только бессвязно, образами.
(25)И Пушкин в образах передал нам своё знание; в образах оно тепло укрыто и
приятно на вид. (26)Я же вынимаю его из образов и знаю, что, вынесенное на
дневной свет, оно покажется странным, а может быть и невероятным.
(По М. Гершензону*)
(1)В детстве самым притягательным
местом для меня была наша речка — Усманка.
(2)Мне было шесть лет, когда на кучу
старого тряпья я выменял у старьёвщика рыболовные крючки. (З)Получив три
желанных крючка, я сразу же начал ладить удочку. (4)Ореховое удилище, леска с
катушкой ниток, поплавок из пробки и крючок «с комариную ногу». (5)Ну вот,
удочка готова!
(5)Я уже знал, какую рыбу надо
ловить. (7)Лёжа на берегу, около самой воды, можно было увидеть стайки
небольших рыбок, которые бегали по светлому песчаному дну неглубокой воды. (8)Я
знал: рыбок зовут столбуны (позже услышал: в других местах их называют
пескарями). (9)Они любили чистую воду, не заплывали в водяные заросли. (10)Один
раз я видел, как на стайку рыбёшек бросился небольшой налим, но ни одной не
схватил.
(11)С этого раза я решил попробовать
ловить резвую рыбку. (12)И с первого раза поймал одиннадцать столбунов!
(13)Весь улов я принёс домой в стеклянной банке живым. (14)Мама решила зажарить
эту добычу и очень хвалила вкус рыбок.
(15)После войны наша речка стала
сильно мелеть. (16)Приезжая из Москвы на родину, я перестал её узнавать.
(17)Стал расспрашивать отца, в чём дело. (18)Отец рассказывал, какой речка была
в его детстве: он помнил и речные плёсы, и глубокие ямы. (19)Порывшись в
книжках, я узнал: Усманка была речкой пограничной — за ней было «дикое поле».
(20)В 1970 году я решил пройти речку от истока до устья (160 километров)
пешком. (21)И прошёл. (22)Весь поход занял две недели. (23)Я ночевал в деревнях
и в стогах возле речки. (24)Посидел с удочкой в местах, знакомых с детства,
говорил со стариками, узнал: после войны в воронежских и липецких местах
исчезло больше трёхсот маленьких речек. (25)Речки погубило осушение болот, вырубка
остатков леса и распашка поймы под урез берегов. (26)Очерк о путешествии был
опубликован на большой полосе «Комсомольской правды» под заголовком «Речка
моего детства». (27)Отклик читателей был большим я получил две тысячи писем.
(28)«Вы написали не только о своей речке, но и о нашей тоже». (29)Везде были
одинаковые причины исчезновения речек…
(30)Через два года мы с Борисом
Стрельниковым отправились в путешествие по Америке, где как раз шли большие
споры о том, что делать с природой. (31)Мы с интересом слушали и
читали американцев. (32)Помню сенсацию: на востоке страны загорелась река
Кайахога, загорелась оттого, что на поверхности было много бензина
и нефти. (ЗЗ)Подъехали к Миссисипи. (34)Я решил на память в реке искупаться.
(35)Сохранился снимок: стою по колено в воде, а какой-то американец объясняет,
что купаться нельзя: вода очень грязная. (36)Три раза мы подъезжали к реке и
убедились: у берега всюду была нефть. (37)По реке шли баржи, и не было ни
одного пассажирского судна. (38)А ведь не так уж давно Марк Твен писал в книге
«Жизнь на Миссисипи»: «Воду для питья черпали за бортом». (39)Теперь везде
людей на Земле настигает загрязнение мусором, нефтью, химикатами…
(40)Отец рассказывал, что наша речка
была удивительно чистой, и в ней жили пескари величиной в половину мужской
ладони. (41) Ловили рыбок не деревенские мальчишки, а взрослые мужики. (42)И я
вспомнил Сабанеева, который писал: «Москворецкими рыболовами найден способ
ловить даже на одну удочку до шестисот пескарей в день». (43)Было это сто
пятьдесят лет назад. (44 )А что будет на Земле завтра?
(По В. М. Пескову*)
Кончался сентябрь, небо мутнело,
наливалось свинцом, и в воздухе все чаще кружились белые мухи, всегда служившие
напоминанием о том, что надо выбрать день, поехать и законсервировать на зиму
дачу.
Дачу или, вернее, ту жизненную
мнимость, которая имела обличье дачного теремка, сарайчика, голубятни с
шиферными крышами, усыпанными высохшими желудями и дубовыми листьями. На окнах
террасы белели марлевые занавески, к крыльцу был прислонен велосипед, звякал
ручной умывальник, наполнявший пригоршни колодезной водой, и раскачивался
повешенный между березами гамак. Грядки клубники заросли одуванчиками и осокой,
а вдоль забора были посажены кусты черной смородины (под кустами всегда кем-то
оставлена скамеечка и граненый стакан, наполовину наполненный ягодами).
О, эти дачи — обманчивая и чарующая
отрада тех давних лет! Туда свозили старую мебель и отправляли на лето детей,
там донашивали траченные молью пальто, старомодные боты, выцветшие, вылинявшие,
выгоревшие на солнце кители и гимнастерки. Там играли в лото, доставая из
ситцевого, стянутого резинкой мешка деревянные бочонки с цифрами, ставили
самовар, подбрасывая в топку еловые шишки, собирали на опушках грибы, по
праздникам танцевали под патефон. И каждому мнилось, мечталось, грезилось, что
тут возникает, волшебно обозначается некое подобие настоящей жизни, что он
хозяин и можно развернуться, что у него все свое — и смородина, и клубника, и
малина, — и что, потрудившись всласть на огороде, он проводит время с
приятностью, которая только из суеверия не называется счастьем.
И хотя вся приятность сводилась к
тому, что снова пололи, корчевали, удобряли, перекапывали и пересаживали (а оно
все равно не росло), в сознании каждого царило непоколебимое убеждение: дача —
это интимное, сокровенное, святое.
Вот эту-то мнимость и нужно было
законсервировать, и отец давно просил меня помочь, пожертвовав ради этого хотя
бы одно воскресенье. Я как мог отбивался и грозил, что завалю диплом, раз мне
мешают заниматься и создают невыносимые, немыслимые условия. На отца такие
обвинения оказывали самое тяжкое, мучительное, болезненное воздействие: он
обижался и молча страдал. Создавать условия для семьи он считал такой же святой
обязанностью, как совершать паломничества на дачу, — ради этого трудился, тянул
лямку, учительствовал в двух школах (учеников своих любил, все им позволял, и
они этим пользовались, но его не любили).
Поэтому, наткнувшись на мою
злокозненную оборону, отец отступал и сдавался. Но всю следующую неделю его
преследовали мучительные видения не убранного на террасу садового стола,
мокнущих под дождем качелей, забытой в грядах лейки, яблок последнего урожая,
дозревающих на полу, подоконниках, стульях и диванах. Ему казалось, что, если
на окна не навесить щиты, в дом проникнут воры и похитят такие ценности, как
старый тулуп и валенки с калошами. В конце концов отец решил, что справится
сам, и, махнув рукой на запреты врачей (два месяца пролежал и лишь недавно
выписался), собрался на дачу. Мы с матерью его всячески отговаривали, он
упрямился, гнул свое, и тогда я выпалил, что бросаю все к черту и еду ему
помогать.
На даче мы сделали все что нужно:
занесли на террасу садовый стол, сняли с берез качели, навесили щиты, набили
яблоками сумки и багажник автомобиля. Наш старенький автомобиль относился к
числу тех же мнимостей, поскольку на нем не просто ездили, а ездили на дачу,
остальное же время ремонтировали, мыли, чистили, украшали и поклонялись ему как
божку.
— Ты вполне успеваешь в библиотеку.
Видишь, как мы быстро справились, — сказал отец, довольный тем, что мои
интересы соблюдены так же, как и его, и это лишает меня права чувствовать себя
жертвой отцовского произвола.
Он подавал мне пример расторопности,
деятельно способствуя тому, чтобы я поскорее вкусил желанную отраду, с
вожделением приникнув к библиотечному столу. Но на обратном пути все-таки не
устоял перед соблазном заглянуть в свой любимый подмосковный магазинчик,
восхваляемый перед знакомыми как какое-то чудо, кладезь изобилия, где всегда
все бывает. “Верите ли, абсолютно все, — как ни заеду! Вот чудеса-то!” Каждый
раз отец в подтверждение своих слов со скромным торжеством выкладывал очередную
покупку, одну бесполезнее другой. Но мы его не разочаровывали, чтобы не
разрушать веру в чудеса и поддерживать похвальный интерес к хозяйству.
(Л.Е. Бежин)
(1)Был поздний вечер. (2)Домашний
учитель Егор Алексеич Свойкин, чтобы не терять попусту времени, от доктора
отправился прямо в аптеку.
(3)3а жёлтой, лоснящейся конторкой
стоял высокий господин с солидно закинутой назад головой, строгим лицом и с
выхоленными бакенами, по всей видимости провизор. (4)Начиная с маленькой плеши
на голове и кончая длинными розовыми ногтями, всё на этом человеке было старательно
выутюжено, вычищено и словно вылизано. (5)Нахмуренные глаза его глядели свысока
на газету, лежавшую на конторке. (б)Он читал.
(7)Свойкин подошёл к конторке и подал
выутюженному господину рецепт. (8)Тот, не глядя на него, взял рецепт, дочитал в
газете до точки и, сделав лёгкий полуоборот головы направо, пробормотал:
— Через час будет готово.
— (9)Нельзя ли поскорее? — спросил
Свойкин.— (10)Мне решительно невозможно ждать.
(11)Провизор не ответил. (12)Свойкин
опустился на диван и принялся ждать.
(13)Свойкин был болен. (14)Во рту у
него горело, в ногах и руках стояли тянущие боли, в отяжелевшей голове бродили
туманные образы, похожие на облака и закутанные человеческие фигуры.
(15)Разбитость и головной туман овладевали его телом всё больше и больше, и он,
чтоб подбодрить себя, решил заговорить с провизором.
— (16)Должно быть, у меня горячка
начинается. (17)Ещё счастье моё в том, что я в столице заболел! (18)Не дай бог
этакую напасть в деревне, где нет докторов и аптек!
(19)Провизор на обращение к нему
Свойкина не ответил ни словом, ни движением, словно не слышал.
(20)Не получив ответа на свой вопрос,
Свойкин принялся рассматривать строгую, надменно-учёную физиономию провизора.
«(21)Странные люди, ей-богу! —
подумал он.— (22)В здоровом состояния не замечаешь этих сухих, чёрствых
физиономий, а вот как заболеешь, как я теперь, то и ужаснёшься, что святое дело
попало в руки этой бесчувственной утюжной фигуры».
— (23)Получите! — вымолвил провизор
наконец, не глядя на Свойкина.— (24) Внесите в кассу рубль шесть копеек!
— (25)Рубль шесть копеек? —
забормотал Свойкин, конфузясь.— (26)А у меня только всего один рубль— (27)Как
же быть-то?
— (28)Не знаю! — отчеканил провизор,
принимаясь за газету.
— (29) В таком случае вы извините…
(30)Шесть копеек я вам завтра занесу или в конце концов пришлю.
— (31)Этого нельзя! (32) Сходите
домой, принесите шесть копеек, тогда и получите!
(33)Свойкнн вышел из аптеки и
отправился к себе домой. (34) Пока добирался до своего номера, он садился
отдыхать раз пять. (35) Придя и найдя в столе несколько медных монет, он присел
на кровать отдохнуть. (36)Какая-то сила потянула его голову к подушке. (37) Он
прилег, как бы на минутку. (38) Туманные образы в виде облаков и закутанных
фигур стали заволакивать сознание. (З9) Долго он помнил, что ему нужно идти в
аптеку, долго заставлял себя встать, но болезнь взяла своё. (40)Медяки
высыпались из кулака, и большому стало сниться, что он уже пошёл в аптеку и
вновь беседует там с провизором.
(По A.П. Чехову*)
(1)В речи героя Достоевского Алёши Карамазова
были слова, на которые я раньше внимании не обращал, а теперь задумался над
ними:
(2)«3найте же, что ничего нет выше, и
сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь
воспоминание, особенно вынесенное ещё из детства, из родительского дома. (3)Вам
много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь прекрасное святое
воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспоминание и
есть».
(4)Он призывает мальчиков помнить эту
минуту, когда они чувствовали себя хорошими. (5)Потому что это воспоминание
всегда будет помогать, как бы мир ни ожесточил, ни озлобил их. (6)Алёша
Карамазов считает, что такое воспоминание может удержать человека от дурного.
(7)При этом Алёша ничего не требует,
ничего не проповедует, значит, и спорить в этом смысле с ним не о чем;
высмеивать его уверенность – занятие соблазнительное для некоторых умов и
лёгкое, поскольку Алёша пользуется тут выражениями беззащитно-высокими,
торжественными, умиленными, все так, но совершает он при всем при этом великое
с точки зрения педагогики дело: он душевную, возвышенную минуту называет,
очерчивает, выделяет, закрепляет в памяти, превращает для мальчиков в
воспоминание. (8)И не просто в воспоминание о чём-то приятном, а в нравственно
сформулированное, определённое напоминание: вот каким ты был прекрасным…
(9)Нет, не может такое доброе
воспоминание идти во вред, лучше бы иметь его, чем перебирать в своём прошлом
лишь запреты и раскаяние. (10)То счастье и удовлетворение собой, о котором
говорил Достоевский, обязывает душу. (11)Оно возбуждает ощущение счастья от
хорошего поступка во имя людей или отдельного человека, и это ощущение хочется
повторить, оно придаёт силы, наполняет смыслом жизнь и именно обязывает душу.
(12)Для меня, человека, не сведущего
в педагогике, это было открытием. (13)И я стал проверять его, прикладывая к
своей жизни и к жизни близких людей.
(14)Мне приходили на ум и другие
люди, которые умудрялись, насмотри на удары жизни, оставаться человечными,
стойкими в своей доброте. (15)Больше, чем других, настигали их разочарования,
обиды, несправедливости. (16)И всё же они не поддавались злобе, цинизму,
унынию. (17)Что помогало им, что поддерживало их дух? (18)Что обязывало их душу
сохранять доброту, когда казалось это так невыгодно, когда всё было против?
(19)Я никогда до конца не мог разобраться в том, как это происходит. (20)И вот
теперь я стал думать, что, может, им помогало какое-то воспоминание,
принесённое из детства? (21)Может, они посещали своё детство и оно прибавляло
им силы? (22)Может, там хранятся наши запасы безошибочной любви, доброты,
радости, веры в будущее
(По Д.А. Гранину*)
(1)Высшее, чего может достичь
человек, — это мудрость.
(2)Мудрости полагалось бы стать
школьным предметом, ей надо учить. (3)Точнее, к мудрости надобно приучать — как
к осторожности суждений, воздержанию от недостаточно обоснованных утверждений,
умению принимать во внимание множество факторов, опираясь на то, что рождено
разнообразием исторического опыта. (4)Это больше, чем знания. (5)Это ещё и интуиция,
и отвращение к самообману. (6)Мудрый человек никогда не самонадеян: он не
считает конечными полученные им результаты размышлений, он допускает их
ошибочность, сопоставляя их с прямо противоположными утверждениями и находя
пробелы в том, что казалось очевидным.
(7)Мудрость нуждается в знаниях, но
не сводится к ним. (8)Кто-то может знать, допустим, все разновидности бабочек и
ничего не смыслить в проблемах экологии. (9)Даже не интересоваться ими. (10)В
таком случае человек упускает из вида связь отдельно взятой бабочки с
устройством мира.
(11)3нания отвечают на вопрос
«Почему?», а информация — только на вопросы «Что? Где? Когда? Как?». (12)3нание
состоит из «пониманий» и является достоянием науки. (13)3нание нуждается в
информации, но не сводится к ней — оно выше, поскольку знает, как проверять
достоверность информации.
(14)3нание в европейской, а теперь и
в общемировой научной традиции всегда противостояло мнению. (15)Мнение — это
всего лишь некоторое отношение к чему либо, а знание — это, повторю, понимание
закономерности. (16)Важно не столько отстаивать свое мнение, сколько думать о
том, чтобы оно было доказано, хотя бы стремилось стать знанием. (17)Стремление
всячески поощрять безосновательно мнения как самоцель очень опасно для
растущего человека.(18)Недостаточно мыслить самостоятельно – надо еще мыслить
правильно.
(19)У меня есть знакомый, глубоко
уважаемый мной директор школы. (20)Он с явной гордостью рассказал мне, что у
него дети в школе без всякой подготовки пишут сочинения на самые сложные темы.
(21)И привел примеры, действительно, очень сложных философских тем, требующих
глубокого изучения, погружения в массу авторитетных источников, чтобы на их
фоне иметь право сказать что-то свое. (22)Вместо этого, наоборот, дети
поощрялись к высказыванию любых своих незрелых мыслей о глубинных, вечных
вопросах бытия и отстаиванию этих «мыслей». (23)Я пытался ему возразить: а как
же интеллектуальная честность? (24)Сомнение? (25)Установка на воздержание от
суждения, если нет знаний о том, что и почему об этом думают другие? (26)Как
может быть мнение без сомнения, ведь человек становится самоуверенным и
самонадеянным! (27)Где страх перед ошибкой? (28)Но я обнаружил, что директору
мои опасения не понятны…
(По Б. Бим-Баду*)
*Борис Михайлович Бим-Бад (род. В
1941 г.) — кандидат педагогических наук, старший научный сотрудник НИИ общей
педагогики.
(1)Говорят, что талантливый человек
талантлив во воем. (2)Но главное качество такого человека — его любовь к людям
и своему делу.
(3)В своей книге о С.Я. Маршаке,
вышедшей а серия «Жизнь замечательных людей», Марк Гейзер подробно рассказывает
о приходе поэта В литературу, и мы узнаём, что начинал Маршак со стихов,
которые взвали восторженные отзывы Стасова, сразу же взявшего юного поэте под
опеку, а также Горького, Шаляпина и других выдающихся мастеров. (4)Ахматова,
например, позднее признавалась Самуилу Яковлевичу, что без его «Книги Руфи»,
вышедшей ещё в 1909 году, не было бы её «Лотовой жены» и некоторых других
стихов.
(5)В жизни Маршака случалось такое,
что ему угрожала реальная опасность. (6)Вот хотя бы история с разгромом
маршаковской редакции Детиздата , когда были арестованы многие её сотрудники и
авторы. (7)Годы спустя в деле одного из репрессированных тогда детиздатовцев
нашли ордер на арест самого Самуила Яковлевича. (8)Спасло его то, что он
вовремя уехал на Ленинграда…
(9)Откуда же взялся детский классик
Маршак, восхищавший таких больших и очень разных писателей, как М. Горький, В.
Маяковский, М. Цветаева, К. Чуковский? (10)Всемирно известный переводчик,
выигрывавший творческие «дуэли» у самых выдающихся мастеров? (11)3амечательный
педагог, воспитатель юных, да и не юных поэтов?
(12)Главное, наверное, было в его
любви — к людям, к литературе и прежде всего к детям. (13)А знаменитые
маршаковские беседы с чем то заинтересовавшими его людьми (чаще всего с
литераторами) — восторженными откликами о них полны воспоминания о Самуиле
Яковлевиче?..
(14)0дну из самых сильных,
впечатляющих страниц в творческой биографии Маршака приоткрыл Борис Полевой, в
ту пору — главный редактор журнале «Юность». (15)Он уже слышал, что Маршак еле
жив, что врачи борются даже не за дни, а за часы его жизни… (1б)И вдруг звонок
у него в редакции: «С вами хочет говорить Самуил Яковлевич». (17)Полевой
сначала не поверил.
(18)«И тут я слышу то, — вспоминает
он, — что сразу убеждает меня, что я говорю с настоящим Маршаком, с поэтом,
находящимся при смерти:
-(19)Голубчик мой, вы, наверное,
слышали, я ослеп. (20)Ничего не вижу. (21)Но гранки мне прочли. (22)Поверьте,
там есть серьёзные огрехи. (23)Нет-нет, не ваши, а мои огрехи… (24)Гранки
перед вами? (25)Найдите страничку такую-то. (26)Нашли? (27)Возьмите карандашик,
я вам продиктую поправку.
(28)Мне становится страшно.
-(29)Самуил Яковлевич, я к вам заеду.
(30)Журнал потерпит.
-(31)Нет, нет, нет, это мы с вами
можем потерпеть, а журнал терпеть не может. (32)У нас миллион читателей, им
надо вовремя доставлять журнал. (33)3аписывайте. — (34)Это звучит уже как
приказ».
(35)Полевой решил, что худшее для
Маршака уже позади. (36)Не может же человек на смертном одре держать
корректуру!
(37)Но Маршак — мог! (38)И уже через
день после этого разговора Полевой услышал, что Самуила Яковлевича нет в
живых…
(По С. Сивоконю*)
* Сергей Иванович Сивоконь (род. в
1933 г.) — русский литературный критик и литературовед, специалист по детской
литературе.
(1)Только слабые люди, постоянно
нуждаясь в компенсации своей недостаточности, обычно плетут интриги, строят
козни, исподтишка наносят удары. (2)Большая сила всегда великодушна.
(3)Я знал сверхсилача, который за всю
свою долгую богатырскую жизнь никого не тронул пальцем, никому не желая зла.
(4)Душевная сила и благородство идут рука об руку, и это объясняет, почему в
наше время благородство стало снова востребованным, ценимым и настолько широко
практикуемым, что подчас превращается чуть ли не в массовую профессию.
(5)В армиях спасения умный риск и
истинное благородство неотделимы.
(6)Ремесло спасения естественным
образом фильтрует людей по их душевным качествам. (7)В результате долго в спасателях
задерживаются только сильные люди, способные защитить слабого, попавшего в
беду. (8)Так, желающим попасть на работу в отряд «Центроспас» недостаточно
иметь за плечами безукоризненное военное или спортивное прошлое и владеть
необходимым набором специальностей.
(9)«Добро» медкомиссии ещё не
является залогом успеха. (10)Почти тысяча правильно выбранных ответов
психологического тестирования тоже не гарантирует кандидату места в штате
элитного подразделения. (И)Новичку необходимо доказать будущим коллегам в
процессе стажировки, что на него в любой ситуации можно положиться, что он
проявляет доброту и терпимость, необходимые в их ежедневных миссиях.
(12)Чтобы справляться со своими
обязанностями, человек должен обладать благородной душой, полной лучших качеств.
(13)Но почему, даже обладая добродетельными качествами, человек совершает
безнравственные поступки? (14)На подобный вопрос Конфуций ответил: «Все люди
близки друг другу по своей природе, а расходятся между собой в ходе воспитания.
(15)Человек может утрачивать благородные качества под влиянием дурного общения.
(16)Поэтому, чтобы все члены общества выполняли свои гражданские обязанности и
человеческие нормы, необходимо воспитывать человека в духе добродетели».
(17)Воспитание культуры, избавление
от дурных манер и наклонностей нацелено против надменности, высокомерия,
своеволия, злобы, зависти, чувства собственной неполноценности,
недисциплинированности, излишней подозрительности, вероломства, лицемерия,
двуличия, коварства, подлости и корысти. (18)Только избавившись от дурных
манер и наклонностей, очистив собственную душу, изгнав
из неё всё плохое, можно рассчитывать
на быстрый прогресс и достижение совершенства в мастерстве. (19)Никому из людей
недалёких, корыстолюбивых, жестоких, хитрых и скрытных в силу душевной
ущербности никогда ещё не удавалось добиться сколь-нибудь значительных успехов,
а если и удавалось, то торжество их длилось недолго. (20)В конце концов всё
кончалось плачевно как для них самих, так и для окружающих.
(21)Благородный человек погибнет в
окружении конкуренции и злобы? (22)Нет! (23)Именно он и победит. (24)Поскольку
благородство зиждется на силе духа. (25)Чтобы побеждать в жизни, побеждать
красиво и долговечно, прочно, основательно, надобно иметь высокую душу.
(26)Хороший характер. (27)Самое надёжное в нашем мире — это благородство духа.
(28)Не по рождению, не по крови, а по уму и чести.
(По Б. Бим-Баду*)
(1)На Западном фронте мне пришлось
некоторое время жить в землянке техника-интенданта Тарасникова. (2)Он работал в
оперативной части штаба гвардейской бригады. (3)Тут же, в землянке, помещалась
его канцелярия.
(4)Целые дни он надписывал и
заклеивал пакеты, припечатывал их сургучом, согретым над лампой, рассылал
какие-то донесения, принимал бумаги, перечерчивал карты, стучал одним пальцем
на заржавленной машинке, тщательно выбивая каждую букву.
(5)Однажды вечером, когда я вернулся
в нашу халупку, основательно промокнув под дождём, и сел на корточки перед
печкой, чтобы растопить её, Тарасников встал из-за стола и подошёл ко мне.
— (6)Я, видите ли, — сказал он
несколько виновато, — решил временно не топить печки. (7)А то, знаете, печка
угар даёт, и это, видимо, отражается на её росте. (8)Она совсем расти
перестала.
— (9)Да кто расти перестал?
— (10)А вы что же, до сих пор не
обратили внимания? — уставившись на меня с негодованием, закричал Тарасников. —
(11)А это что? (12)Не видите?
(12)И он с внезапной нежностью
поглядел на низкий бревенчатый потолок нашей землянки.
(14)Я привстал, поднял лампу и
увидел, что толстый кругляш вяза в потолке пустил зелёный росток.
(15)Бледненький и нежный, с зыбкими листочками, он протянулся под потолок.
(16)В двух местах его поддерживали белые тесёмочки, приколотые кнопками к
потолочине.
— (17)Понимаете? — заговорил
Тарасников. — (18)Всё время росла. (19)Такая славная веточка вымахнула. (20)А
тут стали мы с вами топить часто, а ей, видно, не нравится. (21)Я вот тут
зарубочки делал на бревне, и даты у меня проставлены.
(22)Видите, как сперва быстро росла.
(23)Иной день по два сантиметра вытягивала. (24)Даю вам честное благородное
слово! (25)А как стали мы с вами чадить тут, вот уже три дня не наблюдаю роста.
(26)Так ей и захиреть недолго. (27)Давайте уж воздержимся. (28)А меня, знаете,
интересует: доберётся он до выхода? (29)Ведь так и тянется поближе к воздуху,
где солнце, чует из-под земли.
(30)И мы легли спать в нетопленой,
сырой землянке. (31)На другой день я сам уже заговорил с ним о его веточке.
— (32)Представьте себе, почти на
полтора сантиметра вытянулась. (33)Я же говорил, топить не надо. (34)Просто
удивительное это явление природы!…
(35)Ночью немцы обрушили на наше
расположение массированный артиллерийский огонь. (36)Я проснулся от грохота
близких разрывов, выплёвывая землю, которая от сотрясения обильно посыпалась на
нас сквозь бревенчатый потолок. (37)Тарасников тоже проснулся и зажёг лампочку.
(38)Всё ухало, дрожало и тряслось вокруг нас. (З9)Тарасников поставил лампочку
на середину стола, откинулся на койке, заложив руки за голову:
— (40)Я так думаю, что большой
опасности нет. (41)Не повредит её? (42)Конечно, сотрясение, но тут над нами три
наката. (43)Разве уж только прямое попадание. (44)А я её, видите, подвязал.
(45)Словно предчувствовал…
(46)Я с интересом поглядел на него.
(47)Он лежал, запрокинув голову на
подложенные за затылок руки, и с нежной заботой смотрел на зелёный слабенький росточек,
вившийся под потолком.
(48)Он просто забыл, видимо, о том,
что снаряд может обрушиться на нас самих, разорваться в землянке, похоронить
нас заживо под землёй. (49)Нет, он думал только о бледной зелёной веточке,
протянувшейся под потолком нашей халупы. (50)Только за неё беспокоился он.
(51)И часто теперь, когда я встречаю
на фронте и в тылу взыскательных, очень занятых, сухих и чёрствых на первый
взгляд, малоприветливых как будто людей, я вспоминаю техника-интенданта
Тарасникова и его зелёную веточку. (52)Пусть грохочет огонь над головой, пусть
промозглая сырость земли проникает в самые кости, всё равно — лишь бы уцелел,
лишь бы дотянулся до солнца, до желанного выхода робкий, застенчивый зелёный
росток.
(53)И кажется мне, что есть у каждого
из нас своя заветная зелёная веточка. (54)Ради неё готовы мы перенести все
мытарства и невзгоды военной поры, потому что твёрдо знаем: там, за выходом,
завешенным сегодня отсыревшей плащ- палаткой, солнце непременно встретит,
согреет и даст новые силы дотянувшейся, нами выращенной и сбережённой ветке нашей.
(По Л. Кассилю*)
* Лев Абрамович Кассиль (1905-1970
гг.) — видный русский прозаик, один из основоположников отечественной детской и
юношеской литературы.
(1)Есть на нашей реке такие глухие и
укромные места, что, когда продерёшься через спутанные лесные заросли,
заполненные к тому же крапивой, и присядешь около самой воды, почувствуешь себя
как бы в обособленном, отгороженном от остального земного пространства мире.
(2)На самый грубый, поверхностный взгляд, мир этот состоит только из двух
частей: из зелени и воды.
(З)Будем теперь по капелькам
увеличивать наше внимание. (4)При этом почти одновременно с водой и зеленью
увидим, что, как ни узка речка, как ни густо сплелись над её руслом ветки, всё
же и небо принимает не последнее участие в сотворении нашего маленького мира.
(5)Оно то серое, когда ещё самый ранний рассвет, то серо-розовое, то
ярко-красное — перед торжественным выходом солнца* то золотое, то
золотисто-синее и, наконец, голубое, как и полагается ему быть в разгаре ясного
летнего дня.
(6)В следующую долю внимания мы уже
различим, что то, что казалось нам просто зеленью, вовсе не просто зелень, а
нечто подробное и сложное. (7)И в самом деле, натянуть бы около воды ровную
зелёную парусину, то-то была бы дивная красота, то-то восклицали бы мы: «Земная
благодать!»
(8)Страстный рыболов Антон Павлович
Чехов был не так уж прав, говоря, что во время уженья приходят в голову
светлые, хорошие мысли.
(9)Глядя на белые пышные груды
цветов, я часто думал о нелепости положения. (10)Я вырос на этой реке, чему-то
меня учили в школе. (11)Цветы эти я вижу каждый раз, и не просто вижу — выделяю
из всех остальных цветов. (12)А вот спроси меня, как они называются, — не знаю,
почему-то ни разу не слыхал их названия от других, тоже здесь выросших людей.
(13)0дуванчвк, ромашка, василек, подорожник, колокольчик, ландыш — на это нас
еще хватает. (14)Эти растения мы ещё можем называть по имени. (15)Впрочем,
может быть, один лишь я и не знаю? (16)Нет, кого бы я ни расспрашивал в селе,
показывая белые цветы, все разводили руками:
— Кто их знает! (17)Полно их растет:
и на реке, и в лесных оврагах. (18)А как называются?.. (19)Да тебе на что?
(20)Мы вообще-то, я бы сказал,
немного равнодушны ко всему, что окружает нас на земле. (21)Нет, нет, конечно,
мы часто говорим, что любим природу: и эти перелески, и холмы, и роднички, и
огневые, на полнеба, летние теплые закаты. (22)Ну и, конечно, собрать букет
цветов, ну и, конечно, прислушаться к пению птиц, к их щебетанию в золотых
лесных верхах в то время, когда сам лес ещё полон темно-зелёной, чёрной почти
прохлады. (23)Ну и сходить по грибы, ну и поудить рыбу, да и просто полежать на
траве, глядя вверх на плывущие облака.
(24)«Послушай, а как называется
трава, на которой ты теперь так бездумно и так блаженно лежишь?» — (25)«То есть
как это как? (26)Ну там… какой-нибудь пырей или одуванчик». — (27)»Какой же
тут пырей? (28)Всмотрись повнимательнее.
(29)На месте, которое ты занял своим
телом, растёт десятка два разнообразных трав, и ведь каждая из них чем-нибудь
интересна: то ли образом жизни, то ли целебными для человека свойствами.
(З0)Впрочем, это уж вроде как бы непостижимая для нашего ума тонкость.
(31)Пусть об атом знают хотя бы специалисты. (32)Но названия, конечно, не
мешало бы знать».
(ЗЗ)Из двухсот пятидесяти видов
грибов, что растут повсеместно в наших весах, начиная с апреля и кончая
заморозками (кстати, почти вое они съедобны, исключав лишь несколько видов), мы
знаем «в лицо» и по названиям едва ли четвертую часть. (34)Про птиц не говорю.
(35)Кто мне подтвердит, какая их этих двух птиц малиновка-пересмешница, какая
крапивница, я какая мухоловка-пеструшка? (З6)Кто-нибудь, конечно, подтвердит,
но каждый ли? (87)Но каждый ли третий, но каждый ли пятый — вот вопрос!
(По В. Солоухину*)
(1)Весь
день я провёл в поисках пристанища в мёртвом городе. (2)Только ближе к ночи я
сумел найти его на Садовой улице, в школе для детей водников. (З)Мне разрешили
ночевать в пустом холодном классе. (4)В семь часов утра я должен был уходить и
не возвращаться до вечера, пока в школе не кончались занятия.
(5)Долгие
часы я просиживал на Графской пристани, греясь под неопределённым солнцем
января. (б)Изредка я заходил на базар с отчаянной надеждой купить немного
хлеба, но на базаре торговали розовыми цейлонскими раковинами, пепельницами,
зажигалками и бязевым солдатским бельём. (7)Все хотели хлеба, спрашивали хлеб,
но ни одна живая душа его не имела и не продавала. (8)Толкотня на базаре была
совершенно бесцельной.
(9)Дом,
где находилась школа, принадлежал адмиральше Коланс. (10)Эта решительная,
высокая и хромая старуха, ходившая с кочергой вместо палки, спаслась от
выселения тем, что отдала под школу свой особняк. (11)Сама она жила с сыном —
бывшим мичманом — в расположенном во дворе флигеле.
(12)
Ко мне адмиральша благоволила, потому что считала меня моряком, скрывающим своё
звание.
(13) Потом
ко мне в комнату поселили начальника Скадовского порта Денисова, бывшего
матроса с крейсера «Алмаз».
(14) Он
приносил под шинелью куски ломкого известкового хлеба и угощал меня. (15)Хлеб
мы резали громадным сапожным ножом.
(16) Денисов
был в бою под Чонгаром и брал у Врангеля Севастополь.
(17) Однажды
вечером он привёл в школу высокого юношу в пенсне, накормил его хлебом и
заставил играть на окоченевшем рояле.
(18) Пылала
коптилка. (19)Юноша долго сидел, подложив руки под себя, чтобы согреть их,
потом подошёл к роялю. (20)В дикую ледяную ночь ворвалась, как стая трепещущих
птиц, мелодия Чайковского.
(21) Адмиралына
пришла и слушала, стоя в дверях с кочергой, прямая и грозная, как богиня
возмездия.
(22) Когда
юноша ушёл, Денисов, укладываясь спать на составленных партах, рассказал
историю знакомства с этим пианистом.
(23) Отряд
Денисова первым вошёл в Севастополь. (24)На Морской улице из ОКЕ; трёхэтажного
дома в бойцов денисовского отряда было сделано несколько выстреле; из винтовки.
(25)Бойцы
ворвались в квартиру. (26)Они никого там не нашли, кроме хилог: юноши в пенсне.
(27)Он сидел за роялем и собирал ноты. (28)Его сочли за переодетое: офицера и
схватили.
—
(29)Ты стрелял, собака?
(30)Юноша
отрицательно покачал головой.
— (31)Покажи
руки! — крикнул Денисов.
(32)На
руках не было никаких следов от затвора.
— (33)Я
музыкант, — сказал юноша. — (34)Я музыкант из кино.
— (35)Раз
музыкант, так пусть сыграет, — потребовали бойцы. — (Зб)Играй, а не сумеешь —
отправим в расход!
(37)Юноша
заиграл.
— (38)У
меня душа перевернулась, — рассказывал Денисов. — (39)Видать, человек за жизнь
свою старался. (40)Одним словом, сели мы, кто куда, закурили и слушали.
(41)Такая печаль взяла за сердце — прямо руками, — будто мать нас провожает,
плачет и идём мы добывать своей кровью новое счастье.
(42)Закончил
он, а Васька Тихонов говорит: «Нет никакой возможности,
чтобы
этот человек стрелял. (43)Айда искать, ребята!» (44)Перерыли весь дом и на
чердаке нашли какого-то фрукта, который в нас и стрелял. (45)С тех пор, как
попаду в Севастополь, всегда музыканта найду и то денег ему дам, то хлеба.
(46)Очень я этого человека оберегаю.
(По
К. Г. Паустовскому*)
(1)Лепестинья смахивает прозрачные
слезы, мне хочется пожалеть её, но она не позволяет этого и сама себя не
жалеет, улыбается извинительно, шагает дальше по тропинке памяти и время от
времени говорит очень важное для меня и для себя.
-(2)Ну ладно, тогда голодуха, тяжёлое
время, сироты понятно откуда брались, а теперь-то, теперь?
(3) И я как бы выплывала на
Лепестиньиной жизни в свою, и ко мне будто бы подбегали шепелявая Зина Пермяком
— поет «Очи черные, очи страстные» жалельщица моя Анечка Невзорова, тёзка
полководца Саша Суворов, Коля Урванцев, уснувший после приступа боли у меня на
коленях, брат и сестра Миша и Зоя Тузиковы, которых ни за что нельзя разлучать,
и Женечка Андронова, и Костя Морозов, и Лёня Савич, и все-все-все.
(4)Простой Лепестиньин вопрос,
который она повторяла то и дело, вызывал во мне смутную, необъяснимую тоску.
(5)Ведь я знала ответ на тот вопрос, про каждого из ребят могла сказать, по
какой причине остался он один. (6) А вот про всех сразу не могла, нет, не могла
твёрдо и уверенно ответить, что дело обстоит так-то и так-то. (7)Что суть проблемы
кроется в том-то и том-то.
(8)Тогда — голод, тогда — трудности,
тогда — война. (9)Но теперь то? (10)Не голод, не война. (11)Нетрудно, в общем,
жить. (12)И что? (13)Дети без родителей — вот они, у меня за плечом. (14)И еду
вызнавать подробности. (15)Выяснять, как и чем мы должны помочь. (16)Мы не
матери и отцы, а всего только учителя.
(17)Вопрос Лепестиньин правомерен,
да, правомерен. (18)Мне понятно, почему Дзержинский, воевавший с бандитами и
врагами, занялся беспризорниками. (19)Понятна слава Макаренко с его колонией.
(20)Памятно сиротство страшной войны, когда я ещё даже не родилась, — это мне
всё понятно.
(21)Непонятно, почему сироты есть
теперь.
(22)Катастрофы, беды, смерти — это осознать
можно, без них мира нет.
(23)Но сиротство — оно непостижимо,
потому что так просто: детям-всем детям! — нужны родители. (24)Если даже их
нет.
-(25)Хочу посмотреть нынешний детдом,
— отвлекалась от своего рассказа Лепестинья. — (26)Небось, совсем другое дело!
(27)И вдруг сказала: «Всю жизнь ребёночка иметь хотела, да Бог не дал! (28) А
кому не надо дает!» (29)Толкнула меня легонько локтем. — (30)0тдай-кя мне
одного, а, девка?
(31)3амечали ли вы, что порой
совершенно непонятным образом, неизвестно как и почему вы предполагаете
дальнейший ход событий, и события поворачиваются именно так, как вы думали.
(32)Человек говорит слова, которые вы от него ждёте. (ЗЗ)Или вы входите в дом и
встречаете там обстановку, которая когда-то именно такой вам и представлялась.
(34)Отчего это? (З5)Почему?
(36)Может, и впрямь в воздухе движутся какие-то волны, передающие не только
знания, но и чувства, мысли, даже намерения? (37)И есть что-то таинственное в
передвижении этих частиц, преодолевающих не только расстояние, но и время.
(1)Мама часто рассказывает о своем
послевоенном детстве, но эта история мне почему-то особенно нравится.
(2)Жили они тогда в деревянных
коттеджах на две семьи на окраине города в районе, который назывался «Гнилой
угол». (3)Это место и правда отличалось плохой погодой: когда над городом
светило солнце, у нас всегда моросил дождь и постоянно было грязно и сыро.
(4)Напротив их дома через дорогу строили трехэтажное общежитие, там трудились
военнопленные японцы, которых каждое утро под конвоем приводили охранники, а
вечером, когда работа кончалась, их строили в колонну и уводили в лагерь.
(5)Эти странные, чуднЫе люди вызывали постоянный интерес у всех ребятишек.
(6)Одни их дразнили, показывая кулаки и выкрикивая «банзай!», а другие жалели и
приносили им кусочки хлеба.
(7)Пленные выглядели очень
измученными. (8)Униформа цвета хаки висела на них как на вешалках.
(9)Военнопленные часто подзывали детей и, отдавая свои гроши, просили купить
для них что-нибудь съестное или папиросы. (10)Ребятишки охотно выполняли их
просьбы, хотя в то время в магазинах ничего нельзя было купить, кроме черного
хлеба, ржавой селедки или консервов.
(11)Среди пленных Лиля с подружкой
выделяли двоих, самых молодых, которые постоянно их приветствовали и пытались
шутить на ломаном русском языке. (12)Как-то раз один из японцев с таинственным
видом подозвал Лильку и вручил спичечный коробок, в котором что-то тихонько
шуршало. (13)Там оказалась очень красивая бабочка — черный махаон, которого
даже в те далекие времена было очень трудно встретить.
(14)Потрясенная красотой и размером
бабочки, девочка спросила, откуда японец взял ее. (15)Он гордо ответил, что
поймал красавицу специально для нее, а затем, смущаясь, робко попросил принести
ему кусочек хлеба. (16)Лилька помчалась домой, бережно прижимая к себе
коробочку с бабочкой. (17)Дома она схватила кусок хлеба и собралась бежать
обратно, но мама (моя бабушка) остановила ее и сказала, что надо вымыть руки и
садиться обедать, потому что сегодня на обед приготовлен очень вкусный борщ с
мясом. (18)Лилька показала маме черную бабочку и ответила, что хлеб несет
пленному японцу, который подарил ей эту красавицу.
(19)Мама вздохнула, немного подумала
и сказала: «Бедный малый, он, наверное, очень голоден, приведи его к нам, пусть
поест горяченького».
(20)Лиля радостно побежала звать
своего знакомого на обед. (21)С ним рядом стоял его друг, и она пригласила их
обоих. (22)Мама, увидев двоих гостей вместо одного, погрозила Лильке пальцем,
но ничего не сказала, только молча усадила обоих за стол. (23)Она налила им по
полной глиняной миске вкусного дымящегося борща и крупными ломтями нарезала
буханку черного хлеба. (24)Японцы замерли от восхищения при виде роскошного
угощения, а затем молча принялись за еду.
(25)Если бы вы могли только видеть,
как они ели! (26)Лилька никогда не забудет этого зрелища. (27)Быстро загребая
ложками, почти не жуя, они глотали этот живительный борщ, закатывая от
блаженства маленькие узкие глазки. (28)Чтобы не уронить ни одной капельки, они
подставляли под ложку кусочек хлеба, неся ее ко рту. (29)Действовали одинаково
и очень слаженно. (30)Покончив с едой, японцы улыбнулись хозяевам, встали из-за
стола и, сложив руки ладошками вместе, долго кланялись, выражая благодарность…
(31)Прошло несколько месяцев, и
однажды дети увидели, что вместо военнопленных на стройке трудятся наши русские
рабочие. (32)Они думали, что замена временная, но японцы больше не вернулись.
(33)Никто не знал, куда их увезли: то ли отправили на родину, то ли перевели в
другой город.
(34)Вскоре и ее семья переехала из
Владивостока на новое место службы отца. (35)А черная бабочка-махаон еще много
лет хранилась в Лилькиной коллекции. (36)Пока не рассыпалась от времени.
(1)Кажется, я был в пятом классе,
когда у нас появилось сразу несколько новых молодых учителей, только что
вышедших из университета. (2)Одним из первых появился Владимир Васильевич
Игнатович — учитель химии. (3)Это был модой человек, только что с
университетской скамьи, с чуть заметными усиками, маленького роста, с пухлыми
розовыми щеками, в золотых очках. (4)Говорил он голосом, в котором звучали
тонкие, как будто детские, нотки. (5)В классе несколько робел, и лицо его часто
заливал застенчивый румянец. (6)Новый учитель обращался с нами вежливо,
преподавал старательно, заданное спрашивал редко, к отметкам выказывал
пренебрежение, уроки объяснял, как профессор, читающей лекцию.
(7)Первым результатом его системы
было то, что класс почти перестал учиться. (8)Вторым — то, что ему порой начали
слегка грубить. (9)Бедный юноша, приступивший к нам с идеальными ожиданиями,
вынужден был расплачиваться за общую систему, которая вносила грубость и
цинизм. (10)Впрочем, это было недолго. (11)Однажды, когда класс шумел и Игнатович
напрасно надрывал свой мягкий голосок, одному из нас показалось, будто он
называл нас стадом баранов. (12)Другие учителя очень часто называли нас стадом
баранов, а порой и хуже. (13)Но то были другие. (14)Они были привычно грубы, а
мы привычно покорны. (15)Гнатович же сам приохотил нас к другому обращению.
(16)Один из учеников, Заруцкий, очень
хороший, в сущности, малый, но легко поддававшийся настроениям, встал среди
шумевшего класса.
—(17)Господин учитель, — сказал он
громко, весь красный и дерзкий. — (18)Вы, кажется, сказали, что мы стадо
баранов. (19)Позвольте вам ответить, что… в таком случае…
(20)Класс вдруг затих так, что можно
было слышать пролетевшую муху.
—(21)Что в таком случае… Вы сами
баран…
(22)Стеклянная колбочка, которую
держал в руках Игнатович, звякнула о реторту. (23)Он весь покраснел, лицо его
как-то беспомощно дрогнул от обиды и гнева. (24)В первую минуту он растерялся,
но затем ответил окрепшим голосом:
—Я этого не говорил… (25)Вы ошиблись…
(26)Простой ответ озадачил. (27)В
классе поднялся ропот, значение которого сразу разобрать было трудно, и в ту же
минуту прозвенел звонок. (28)Учитель вышел; Заруцкого окружили. (29)Он стоял
среди товарищей, упрямо потупившись и чувствуя, что настроение класса не за
него. (30)Сказать дерзость учителю, вообще говоря, считалось подвигом, и если
бы он так же прямо назвал бараном одного из «старых», то совет бы его исключил,
а ученики проводили бы его горячим сочувствием. (31)Теперь настроение было
недоуменно-тяжелое, неприятное…
— (32)Свинство, брат! — сказал
кто-то.
—(33)Пусть жалуется в совет, — угрюмо
ответил Заруцкий.
(34)Для него в этой жалобе был своего
рода нравственный выход: это сразу поставило бы нового учителя в один ряд с
учителями старыми и оправдало бы грубую выходку.
—(35)И пожалуется! — сказал кто-то.
—(36)Конечно! (37)Думаешь, спустит?
(38)Этот вопрос стал центом в
разыгравшемся столкновении. (39)Прошло два дня, о жалобе ничего не было слышно.
(40)Прошел день совета… (41)Признаков жалобы не было.
(42)На следующий урок химии Игнатович
явился несколько взволнованный; лицо его было серьезно, глаза чаще потуплялись,
и голос срывался. (43)Видно было, что он старается овладеть положением и не
вполне уверен, что это ему удастся. (44)Сквозь серьезность учителя проглядывала
обида юноши, урок шел среди тягостного напряжения. (45)Минут через десять
Заруцкий, с потемневши лицом, поднялся с места. (46)Казалось, что при этом на
своих плечах он поднимает тяжесть, давление которой чувствовалось всем классом.
— (47)Господин учитель… — с усилием
выговорил он среди общей тишины. (48)Веки у молодого учителя дрогнули под
очками, лицо все покраснело. (49)Напряжение в классе достигло высшего предела.
—(50)Я… прошлый раз… — начал Заруцкий
глухо. (51)Затем, с внезапной резкостью, он закончил:
—Я извиняюсь.
(52)И сел с таким видом, точно сказал
новую дерзость. (53)Лицо у Игнатовича посветлело, хотя краска залила его до
самых ушей. (54)Он сказал просто и свободно:
—Я говорил уже, господа, что баранами
никого не называл.
(55)Инцидент был исчерпан. (56)В
первый еще раз такое столкновение разрешилось таким образом. (57)«Новый»
учитель выдержал испытание. (58)Мы были довольны им и — почти бессознательно —
собою, потому что также в первый раз не воспользовались слабостью этого юноши,
как воспользовались был слабостью кого-нибудь из «старых». (59)Самый эпизод
скоро изгладился из памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии,
завязавшейся межд. новым учителем и классом, осталась.
(По В. Г. Короленко*)