Маяковский стихи для егэ по литературе

В.В. Маяковский. Стихотворения: «А вы могли бы?», «Нате!», «Скрипка и немножко нервно», «Послушайте!», «Лиличка!», «Дешевая распродажа», «Хорошее отношение к лошадям», «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче», «Прозаседавшиеся», «Юбилейное», «Письмо Татьяне Яковлевой»

«А вы могли бы?»

Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

прочел я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

— 1913 –

«Нате!»

Через час отсюда в чистый переулок

вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,

а я вам открыл столько стихов шкатулок,

я — бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста

где-то недокушанных, недоеденных щей;

вот вы, женщина, на вас белила густо,

вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца

взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.

Толпа озвереет, будет тереться,

ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется — и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам

я — бесценных слов транжир и мот.

— 1913 –

«Скрипка и немножко нервно»

Скрипка издергалась, упрашивая,

и вдруг разревелась

так по-детски,

что барабан не выдержал:

«Хорошо, хорошо, хорошо!»

А сам устал,

не дослушал скрипкиной речи,

шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел.

Оркестр чужо смотрел, как

выплакивалась скрипка

без слов,

без такта,

и только где-то

глупая тарелка

вылязгивала:

«Что это?»

«Как это?»

А когда геликон —

меднорожий,

потный,

крикнул:

«Дура,

плакса,

вытри!» —

я встал,

шатаясь полез через ноты,

сгибающиеся под ужасом пюпитры,

зачем-то крикнул:

«Боже!»,

Бросился на деревянную шею:

«Знаете что, скрипка?

Мы ужасно похожи:

я вот тоже

ору —

а доказать ничего не умею!»

Музыканты смеются:

«Влип как!

Пришел к деревянной невесте!

Голова!»

А мне — наплевать!

Я — хороший.

«Знаете что, скрипка?

Давайте —

будем жить вместе!

А?»

— 1914 —

«Послушайте!»

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают —

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — кто-то хочет, чтобы они были?

Значит — кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?

И, надрываясь

в метелях полу́денной пыли,

врывается к богу,

боится, что опоздал,

плачет,

целует ему жилистую руку,

просит —

чтоб обязательно была звезда! —

клянется —

не перенесет эту беззвездную му́ку!

А после

ходит тревожный,

но спокойный наружно.

Говорит кому-то:

«Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?!»

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают —

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

— 1914 —

«Лиличка!»

ВМЕСТО ПИСЬМА

Дым табачный воздух выел.

Комната —

глава в крученыховском аде.

Вспомни —

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Сегодня сидишь вот,

сердце в железе.

День еще —

выгонишь,

может быть, изругав.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас.

Все равно

любовь моя —

тяжкая гиря ведь —

висит на тебе,

куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь

горечь обиженных жалоб.

Если быка трудом умо́рят —

он уйдет,

разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

мне

нету моря,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон —

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,

он

любимую на деньги б и славу выменял,

а мне

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени.

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,

что тебя короновал,

что душу цветущую любовью выжег,

несуетных дней взметенный карнавал

растреплет страницы моих книжек…

Слов моих сухие листья ли

заставят остановиться,

жадно дыша?

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

— 1916 –

«Дешевая распродажа»

Женщину ль опутываю в трогательный роман,

просто на прохожего гляжу ли —

каждый опасливо придерживает карман.

Смешные!

С нищих —

что с них сжулить?

Сколько лет пройдет, узнают пока —

кандидат на сажень городского морга —

я

бесконечно больше богат,

чем любой Пьерпонт Морган.

Через столько-то, столько-то лет

— словом, не выживу —

с голода сдохну ль,

стану ль под пистолет —

меня,

сегодняшнего рыжего,

профессора разучат до последних йот,

как,

когда,

где явлен.

Будет

с кафедры лобастый идиот

что-то молоть о богодьяволе.

Склонится толпа,

лебезяща,

суетна.

Даже не узнаете —

я не я:

облысевшую голову разрисует она

в рога или в сияния.

Каждая курсистка,

прежде чем лечь,

она

не забудет над стихами моими замлеть.

Я — пессимист,

знаю —

вечно

будет курсистка жить на земле.

Слушайте ж:

все, чем владеет моя душа,

— а ее богатства пойдите смерьте ей! —

великолепие,

что в вечность украсит мой шаг

и самое мое бессмертие,

которое, громыхая по всем векам,

коленопреклоненных соберет мировое вече,

все это — хотите? —

сейчас отдам

за одно только слово

ласковое,

человечье.

Люди!

Пыля проспекты, топоча рожь,

идите со всего земного лона.

Сегодня

в Петрограде

на Надеждинской

ни за грош

продается драгоценнейшая корона.

За человечье слово —

не правда ли, дешево?

Пойди,

попробуй,-

как же,

найдешь его!

— 1916 —

«Хорошее отношение к лошадям»

Били копыта. Пели будто:

— Гриб.

Грабь.

Гроб.

Груб. —

Ветром опита,

льдом обута,

улица скользила.

Лошадь на круп

грохнулась,

и сразу

за зевакой зевака,

штаны пришедшие Кузнецким клёшить,

сгрудились,

смех зазвенел и зазвякал:

— Лошадь упала! —

— Упала лошадь! —

Смеялся Кузнецкий.

Лишь один я

голос свой не вмешивал в вой ему.

Подошел

и вижу

глаза лошадиные…

Улица опрокинулась,

течет по-своему…

Подошел и вижу —

за каплищей каплища

по морде катится,

прячется в ше́рсти…

И какая-то общая

звериная тоска

плеща вылилась из меня

и расплылась в шелесте.

«Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте —

чего вы думаете, что вы их плоше?

Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь».

Может быть

— старая —

и не нуждалась в няньке,

может быть, и мысль ей моя казалась пошла́,

только

лошадь

рванулась,

встала на́ ноги,

ржанула

и пошла.

Хвостом помахивала.

Рыжий ребенок.

Пришла веселая,

стала в стойло.

И все ей казалось —

она жеребенок,

и стоило жить,

и работать стоило.

— 1918 –

«Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»

(Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)

В сто сорок солнц закат пылал,

в июль катилось лето,

была жара,

жара плыла —

на даче было это.

Пригорок Пушкино горбил

Акуловой горою,

а низ горы —

деревней был,

кривился крыш корою.

А за деревнею —

дыра,

и в ту дыру, наверно,

спускалось солнце каждый раз,

медленно и верно.

А завтра

снова

мир залить

вставало солнце а́ло.

И день за днем

ужасно злить

меня

вот это

стало.

И так однажды разозлясь,

что в страхе все поблекло,

в упор я крикнул солнцу:

«Слазь!

довольно шляться в пекло!»

Я крикнул солнцу:

«Дармоед!

занежен в облака ты,

а тут — не знай ни зим, ни лет,

сиди, рисуй плакаты!»

Я крикнул солнцу:

«Погоди!

послушай, златолобо,

чем так,

без дела заходить,

ко мне

на чай зашло бы!»

Что я наделал!

Я погиб!

Ко мне,

по доброй воле,

само,

раскинув луч-шаги,

шагает солнце в поле.

Хочу испуг не показать —

и ретируюсь задом.

Уже в саду его глаза.

Уже проходит садом.

В окошки,

в двери,

в щель войдя,

валилась солнца масса,

ввалилось;

дух переведя,

заговорило басом:

«Гоню обратно я огни

впервые с сотворенья.

Ты звал меня?

Чаи́ гони,

гони, поэт, варенье!»

Слеза из глаз у самого —

жара с ума сводила,

но я ему —

на самовар:

«Ну что ж,

садись, светило!»

Черт дернул дерзости мои

орать ему, —

сконфужен,

я сел на уголок скамьи,

боюсь — не вышло б хуже!

Но странная из солнца ясь

струилась, —

и степенность

забыв,

сижу, разговорясь

с светилом постепенно.

Про то,

про это говорю,

что-де заела Роста,

а солнце:

«Ладно,

не горюй,

смотри на вещи просто!

А мне, ты думаешь,

светить

легко?

— Поди, попробуй! —

А вот идешь —

взялось идти,

идешь — и светишь в оба!»

Болтали так до темноты —

до бывшей ночи то есть.

Какая тьма уж тут?

На «ты»

мы с ним, совсем освоясь.

И скоро,

дружбы не тая,

бью по плечу его я.

А солнце тоже:

«Ты да я,

нас, товарищ, двое!

Пойдем, поэт,

взорим,

вспоем

у мира в сером хламе.

Я буду солнце лить свое,

а ты — свое,

стихами».

Стена теней,

ночей тюрьма

под солнц двустволкой пала.

Стихов и света кутерьма —

сияй во что попало!

Устанет то,

и хочет ночь

прилечь,

тупая сонница.

Вдруг — я

во всю светаю мочь —

и снова день трезвонится.

Светить всегда,

светить везде,

до дней последних донца,

светить —

и никаких гвоздей!

Вот лозунг мой —

и солнца!

— 1920 —

«Прозаседавшиеся»

Чуть ночь превратится в рассвет,

вижу каждый день я:

кто в глав,

кто в ком,

кто в полит,

кто в просвет,

расходится народ в учрежденья.

Обдают дождем дела бумажные,

чуть войдешь в здание:

отобрав с полсотни —

самые важные! —

служащие расходятся на заседания.

Заявишься:

«Не могут ли аудиенцию дать?

Хожу со времени о́на». —

«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать —

объединение Тео и Гукона».

Исколесишь сто лестниц.

Свет не мил.

Опять:

«Через час велели придти вам.

Заседают:

покупка склянки чернил

Губкооперативом».

Через час:

ни секретаря,

ни секретарши нет —

го́ло!

Все до 22-х лет

на заседании комсомола.

Снова взбираюсь, глядя на́ ночь,

на верхний этаж семиэтажного дома.

«Пришел товарищ Иван Ваныч?» —

«На заседании

А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».

Взъяренный,

на заседание

врываюсь лавиной,

дикие проклятья доро́гой изрыгая.

И вижу:

сидят людей половины.

О дьявольщина!

Где же половина другая?

«Зарезали!

Убили!»

Мечусь, оря́.

От страшной картины свихнулся разум.

И слышу

спокойнейший голосок секретаря:

«Они на двух заседаниях сразу.

В день

заседаний на двадцать

надо поспеть нам.

Поневоле приходится раздвояться.

До пояса здесь,

а остальное

там».

С волнения не уснешь.

Утро раннее.

Мечтой встречаю рассвет ранний:

«О, хотя бы

еще

одно заседание

относительно искоренения всех заседаний!»

— 1922 –

«Юбилейное»

Александр Сергеевич,

разрешите представиться.

Маяковский.

Дайте руку!

Вот грудная клетка.

Слушайте,

уже не стук, а стон;

тревожусь я о нем,

в щенка смиренном львенке.

Я никогда не знал,

что столько

тысяч тонн

в моей

позорно легкомыслой головенке.

Я тащу вас.

Удивляетесь, конечно?

Стиснул?

Больно?

Извините, дорогой.

У меня,

да и у вас,

в запасе вечность.

Что нам

потерять

часок-другой?!

Будто бы вода —

давайте

мчать, болтая,

Будто бы весна —

свободно

и раскованно!

В небе вон

луна

такая молодая,

что ее

без спутников

и выпускать рискованно.

Я

теперь

свободен

от любви

и от плакатов.

Шкурой

ревности медведь

лежит когтист.

Можно

убедиться,

что земля поката,—

сядь

на собственные ягодицы

и катись!

Нет,

не навяжусь в меланхолишке черной,

да и разговаривать не хочется

ни с кем.

Только

жабры рифм

топырит учащенно

у таких, как мы,

на поэтическом песке.

Вред — мечта,

и бесполезно грезить,

надо

весть

служебную нуду.

Но бывает —

жизнь

встает в другом разрезе,

и большое

понимаешь

через ерунду.

Нами

лирика

в штыки

неоднократно атакована,

ищем речи

точной

и нагой.

Но поэзия —

пресволочнейшая штуковина:

существует —

и ни в зуб ногой.

Например

вот это —

говорится или блеется?

Синемордое,

в оранжевых усах,

Навуходоносором

библейцем —

«Коопсах».

Дайте нам стаканы!

знаю

способ старый

в горе

дуть винище,

но смотрите —

из

выплывают

Red и White Star’ы1

с ворохом

разнообразных виз.

Мне приятно с вами,—

рад,

что вы у столика.

Муза это

ловко

за язык вас тянет.

Как это

у вас

говаривала Ольга?..

Да не Ольга!

из письма

Онегина к Татьяне.

— Дескать,

муж у вас

дурак

и старый мерин,

я люблю вас,

будьте обязательно моя,

я сейчас же

утром должен быть уверен,

что с вами днем увижусь я.—

Было всякое:

и под окном стояние,

письма,

тряски нервное желе.

Вот

когда

и горевать не в состоянии —

это,

Александр Сергеич,

много тяжелей.

Айда, Маяковский!

Маячь на юг!

Сердце

рифмами вымучь —

вот

и любви пришел каюк,

дорогой Владим Владимыч.

Нет,

не старость этому имя!

Тушу

вперед стремя,

я

с удовольствием

справлюсь с двоими,

а разозлить —

и с тремя.

Говорят —

я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!

Entre nous..2

чтоб цензор не нацыкал.

Передам вам —

говорят —

видали

даже

двух

влюбленных членов ВЦИКа.

Вот —

пустили сплетню,

тешат душу ею.

Александр Сергеич,

да не слушайте ж вы их!

Может,

я

один

действительно жалею,

что сегодня

нету вас в живых.

Мне

при жизни

с вами

сговориться б надо.

Скоро вот

и я

умру

и буду нем.

После смерти

нам

стоять почти что рядом:

вы на Пе,

а я

на эМ.

Кто меж нами?

с кем велите знаться?!

Чересчур

страна моя

поэтами нища.

Между нами

— вот беда —

позатесался Надсон3.

Мы попросим,

чтоб его

куда-нибудь

на Ща!

А Некрасов4

Коля,

сын покойного Алеши,—

он и в карты,

он и в стих,

и так

неплох на вид.

Знаете его?

вот он

мужик хороший.

Этот

нам компания —

пускай стоит.

Что ж о современниках?!

Не просчитались бы,

за вас

полсотни отдав.

От зевоты

скулы

разворачивает аж!

Дорогойченко,

Герасимов5,

Кириллов,

Родов —

кар он

однаробразный пейзаж!

Ну Есенин6.

мужиковствующих свора.

Смех!

Коровою

в перчатках лаечных.

Раз послушаешь..

но это ведь из хора!

Балалаечник!

Надо,

чтоб поэт

и в жизни был мастак.

Мы крепки,

как спирт в полтавском штофе.

Ну, а что вот Безыменский?!

Так…

ничего…

морковный кофе.

Правда,

есть

у нас

Асеев7

Колька.

Этот может.

Хватка у него

моя.

Но ведь надо

заработать сколько!

Маленькая,

но семья.

Были б живы —

стали бы

по Лефу соредактор.

Я бы

и агитки

вам доверить мог.

Раз бы показал:

— вот так-то, мол,

и так-то…

Вы б смогли —

у вас

хороший слог.

Я дал бы вам

жиркость

и сукна,

в рекламу б

выдал

гумских дам.

(Я даже

ямбом подсюсюкнул,

чтоб только

быть

приятней вам.)

Вам теперь

пришлось бы

бросить ямб картавый.

Нынче

наши перья —

штык

да зубья вил,—

битвы революций

посерьезнее «Полтавы»,

и любовь

пограндиознее

онегинской любви.

Бойтесь пушкинистов.

Старомозгий Плюшкин,

перышко держа,

полезет

с перержавленным.

— Тоже, мол,

у лефов

появился

Пушкин8.

Вот арап!

а состязается —

с Державиным9…—

Я люблю вас,

но живого,

а не мумию.

Навели

хрестоматийный глянец.

Вы

по-моему

при жизни

— думаю —

тоже бушевали.

Африканец!

Сукин сын Дантес!

Великосветский шкода.

Мы б его спросили:

— А ваши кто родители?

Чем вы занимались

до 17-го года?—

Только этого Дантеса бы и видели.

Впрочем,

что ж болтанье!

Спиритизма вроде.

Так сказать,

невольник чести…

пулею сражен…

Их

и по сегодня

много ходит —

всяческих

охотников

до наших жен.

Хорошо у нас

в Стране Советов.

Можно жить,

работать можно дружно.

Только вот

поэтов,

к сожаленью, нету —

впрочем, может,

это и не нужно.

Ну, пора:

рассвет

лучища выкалил.

Как бы

милиционер

разыскивать не стал.

На Тверском бульваре

очень к вам привыкли.

Ну, давайте,

подсажу

на пьедестал.

Мне бы

памятник при жизни

полагается по

чину.

Заложил бы

динамиту

— ну-ка,

дрызнь!

Ненавижу

всяческую мертвечину!

Обожаю

всяческую жизнь!

— 1924 —

«Письмо Татьяне Яковлевой»

В поцелуе рук ли,

губ ли,

в дрожи тела

близких мне

красный

цвет

моих республик

тоже

должен

пламенеть.

Я не люблю

парижскую любовь:

любую самочку

шелками разукрасьте,

потягиваясь, задремлю,

сказав —

тубо —

собакам

озверевшей страсти.

Ты одна мне

ростом вровень,

стань же рядом

с бровью брови,

дай

про этот

важный вечер

рассказать

по-человечьи.

Пять часов,

и с этих пор

стих

людей

дремучий бор,

вымер

город заселенный,

слышу лишь

свисточный спор

поездов до Барселоны.

В черном небе

молний поступь,

гром

ругней

в небесной драме,-

не гроза,

а это

просто

ревность двигает горами.

Глупых слов

не верь сырью,

не путайся

этой тряски,-

я взнуздаю,

я смирю

чувства

отпрысков дворянских.

Страсти корь

сойдет коростой,

но радость

неиссыхаемая,

буду долго,

буду просто

разговаривать стихами я.

Ревность,

жены,

слезы…

ну их! —

вспухнут веки,

впору Вию.

Я не сам,

а я

ревную

за Советскую Россию.

Видел

на плечах заплаты,

их

чахотка

лижет вздохом.

Что же,

мы не виноваты —

ста мильонам

было плохо.

Мы

теперь

к таким нежны —

спортом

выпрямишь не многих,-

вы и нам

в Москве нужны

не хватает

длинноногих.

Не тебе,

в снега

и в тиф

шедшей

этими ногами,

здесь

на ласки

выдать их

в ужины

с нефтяниками.

Ты не думай,

щурясь просто

из-под выпрямленных дуг.

Иди сюда,

иди на перекресток

моих больших

и неуклюжих рук.

Не хочешь?

Оставайся и зимуй,

и это

оскорбление

на общий счет нанижем.

Я все равно

тебя

когда-нибудь возьму —

одну

или вдвоем с Парижем.

— 1928 —

Стихотворения расположены хронологически, у каждого стоит дата. Это поможет увидеть развитие творчества на протяжении жизни поэтов: от ранней лирики к поздней.

→ Ахматова: akhmatova_a_a.pdf
→ Блок: blok_a_a.pdf
→ Державин Г.Р, Жуковский: derzhavin_g_r_zhukovskiy_v_a.pdf
→ Есенин: esenin_s_a.pdf
→ Лермонтов: lermontov_m_yu_ch_1.pdf
→ Лермонтов: lermontov_m_yu_ch_2.pdf
→ Маяковский: mayakovskiy_v_v.pdf
→ Мандельштам: mandelshtam_o_e.pdf
→ Некрасов: nekrasov_n_a.pdf
→ Пастернак: pasternak_b_l.pdf
→ Пушкин: pushkin_a_s.pdf
→ Твардовский: tvardovskiy_a_t.pdf
→ Тютчев: tyutchev_f_i.pdf
→ Фет: fet_a_a.pdf
→ Цветаева: tsvetaeva_m_i.pdf

Источник: vk.com/ege_litra_online

                Владимир Владимирович Маяковский (1893 – 1930)

Творческий дебют Маяковского был непосредственно связан с художественной практикой и выступлениями русских футуристов. Футуристы пытались стоить»искусство будущего». Задумано было перестроить русскую словесность, освободиться от «слова как такового», разрушить синтаксис и грамматику в целях беспредельной свободы творца-поэта, создать «заумный язык». Футуристы отрицали категорически весь предшествующий поэтический опыт.(Литературные манифесты футуристов «Пощёчина общественному вкусу», «Садок судей»)

        Новаторство Маяковского

— М.выступает как новатор в самом видении мира – трагедийный поэт. Крупный лиричес-кий герой – он выше вселенной

— М. соединяет страстную взволнованную лирику и социальные мотивы

-Широко использует и соединяет разнородные лексические пласты (живой народный язык, книжная, высокая, торжественная лексика, низкая вульгарная лексика, жаргонизмы)

-М. – поэт гипербол, метафор. Часто использует гротеск.

— М. – крупный реформатор стиха. Его стих митинговый. М. пытается преодолеть разрыв между поэтической и прозаической речью.

М.делит самую главную строчку на акценты. «Лесенка» М.родилась из его желания выделить наиболее важные отрезки. Это рождает неравномерность строк внутри строфыю Стих М. держится на рифме. Самое главное слово М. ставит в конец строки. Его рифмы необычны (голуба – любовь; ад тая – проклятая; губ ему – глупому).

1.Дореволюционная лирика

«А вы могли бы?» (Противопоставление поэтической чуткости и эстетической глухоты тех, кто навсегда останется в плену пошлости жизни)

«Нате!» (Разоблачение мещан, их пошлости. Протест обретает социальный смысл)

«Скрипка и немножко нервно» (М. вновь обращается к рассказу о безуспешном стремле-нии поэта разделить с людьми страдании, но каждый раз это оказывается невозможным, поэт остается непонятым и одиноким)

Поэма «Облако в штанах» (Тетраптих) (1914-1915)

Поэма о трагическом столкновении поэта с действительностью, в которой воплощены 4 крики: «долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «,долой вашу религию».

Категоричность суждений, заявлений лирического героя напоминает о бескомпромисс-ности , нигилизме, бунтарстве Базарова.

Ведущий образ поэмы – лирическое «Я».(Поэма посвящена Лиле Брик)

Основной приём изображения – антитеза. Революция в поэме возникает как единственное спасение от торжества  пошлости и сытости. Противопоставление всему обществу в про-логе поэмы вырастает до противопоставления всему мирозданию в конце. Гиперболизация образов

тва, каждая минута ожидания любимой – мука. И как итог страданий – казнь. Является героиня. Действие на лирического героя слов его возлюбленной передаётся скрежещущей звукописью:

                Вошла ты,

                        резкая, как «нате!»,

                                муча перчатки замш,

                сказала:

                        «Знаете –

                                Я выхожу замуж».

Катастрофа, постигшая героя, сопоставима с мировыми катастрофами: «Крик последний, — ты хоть о том, что горю, в столетия выстони!»

2-я часть – об отношениях героя и искусства. Начинается часть с решительного заявления героя: «Я над всем, что сделано, ставлю «nihil» (ничто). Герой отрицает вымученное , вялое искусство.. Звучит гимн живой жизни, которая ставится выше «Я»

Герой отождествляет себя с самим Богом. Он готов на самопожертвование: «душу вытащу, растопчу, чтоб большая! – и окровавленную дам, как знамя». Вот цель и назначение поэзии и поэта.

В 3-й части мысль поэмы логически переходит к тем, кого вести под этим «знаменем», сделанным из «растоптанной души» героя. Кругом пошлость, бездарность, уродство. Этот пошлый мир надо разрушить во что бы то ни стало. Лирический герой берёт на себя роль «тринадцатого апостола» С Богом он запросто: «может быть, Иисус Христос нюхает моей души незабудки».

В 4-й части от глобальных замыслов по переделке мира герой возвращается к мыслям о своей любимой.Имя «Мария» выкрикивается многократно. Это мольба о любви. И герой становится покорным, чуть ли не униженным, «просто человеком». Любимая заменяет всё, она необходима, как «хлеб насущный». Поэт говорит о своём «в муках рождённом слове»: оно «величием равное Богу». В этом, конечно, кощунство, постепенно перераста-щее в бунт против Бога. Отказ любимой провоцирует этот бунт страдающего и отчаявше-гося героя. Герой с Богом на «ты», откровенно хамит ему. Главное обвинение Богу не в неправильном устройстве мира, не в социальной несправедливости. Несовершенство мира в том, «отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!»Отчаяние героя доходит до бешенства, он выкрикивает страшные богохульства. И вдруг смиряет себя, он уже снова с небом на «вы»

Яростно конфликтуя с миром, герой обнаруживает свою бунтарскую сущность. Противоречивость героя, соединение в нём предельной «расхристанности» и предельной нежности, обостряют конфликт. Противоречивость, раздирающая героя, обрекает его на трагическое одиночество.

2.Сатирические произведения

Особенности:

-заостренность сатиры, злая сатира

— автор чётко обосновывает свою позицию

— социальный характер

-разоблачительный характер

-конкретно-реалистический характер, сатира не страдает отвлечённостью

-имеет чёткий, конкретный адрес

— М.носит в сатирические произведения ощущение перспективы, чувство будущего, идеал, за который он сражается.

Стихотворение «О дряни» (1921) (против мещанства)

Стихотворение «Прозаседавшиеся» (1922) (против бюрократии)

Пьеса «Баня»

Пьеса «Клоп» (разоблачение мещанства)

3. Стихотворения о поэте и поэзии

«Юбилейное» (1924) (Поднимается проблема традиции и новаторства в поэзии. М.называет Пушкина и Некрасова своими предшественниками, говорит, что необходимо отражать в искусстве современность. Необходимо бороться со старым, отжившим в искусстве)

«Разговор с фининспектором о поэзии» (1926) (М. говорит о сложности поэтического труда, сравнивает поэтический труд с добычей радия. Труд поэта тем и сложен, что в нём нельзя всего учесть и предугадать. Огромное напряжение творческих сил искупается сознанием, что подлинное искусство бессмертно, ибо в произведении живёт душа поэта, его мысли и чувства. М.Утверждает искусство кровно связанное с интересами народа)

4.Патриотическая лирика

«Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка»

Поэма «Хорошо!»

«Стихи о советском паспорте»

5. Любовная лирика

«Товарищу Кострову из Парижа о сущности любви»

«Письмо Татьяне Яковлевой»

Поэма «Про это»

                Вопросы.

1.Назовите поэтическое течение начала ХХ века, которое представлял Маяковский.

2.К какому поэту в стихотворении «Юбилейное» Маяковский обращается со словами:

        Я бы                                                 и так-то…

        и агитки                                               Вы б смогли –

        вам доверить мог.                                у вас

        Раз бы показал:                                хороший слог.

        Вот так-то, мол,

3.Какой приём использует М. в следующем примере: «Гриб. Грабь. Гроб. Груб»

ПОСЛУШАЙТЕ!

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают —

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — кто-то хочет, чтобы они были?

Значит — кто-то называет эти плевочки

                         жемчужиной?

И, надрываясь

в метелях полуденной пыли,

врывается к богу,

боится, что опоздал,

плачет,

целует ему жилистую руку,

просит —

чтоб обязательно была звезда! —

клянется —

не перенесет эту беззвездную муку!

А после

ходит тревожный,

но спокойный наружно.

Говорит кому-то:

«Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?!»

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают —

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

4.Назовите тип композиции, характеризующийся финальным возвращением к исходной мысли, образу (см. дважды повторённое обращение лирического героя в данном стихотворении)

5.Как называется вид тропа, основанный на переносе свойств одного предмета или явления на другие («в метелях полуденной пыли»)?

6.Укажите термин, обозначающий повтор слова или группы слов в начале смежных строк («значит – это кому-нибудь нужно? Значит – это необходимо…»).

7.Стихотворение заканчивается вопросом, обращённым к человеку и человечеству. Как называется вид вопроса, не требующего ответа и нередко являющегося скрытым утверждением?

ЛИЛИЧКА!

Вместо письма

Дым табачный воздух выел.

Комната —

глава в крученыховском аде.

Вспомни —

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Сегодня сидишь вот,

сердце в железе.

День еще —

выгонишь,

можешь быть, изругав.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас.

Все равно

любовь моя —

тяжкая гиря ведь —

висит на тебе,

куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь

горечь обиженных жалоб.

Если быка трудом уморят —

он уйдет,

разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

мне

нету моря,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон —

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,

он

любимую на деньги б и славу выменял,

а мне

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени.

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,

что тебя короновал,

что душу цветущую любовью выжег,

и суетных дней взметенный карнавал

растреплет страницы моих книжек…

Слов моих сухие листья ли

заставят остановиться,

жадно дыша?

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

8.Какому поэтическому жанру близко стихотворение?

9.Как называется средство выразительности, являющееся одним из ведущих в стихотворении («сегодня сидишь вот – сердце в железе»)?

10.Как называются слова, «изобретённые» Маяковским («опожаренный», «крученыховский», «выреветь»)?

11.Стремясь придать звучанию стихотворения особую выразительность, М. использует повтор одинаковых согласных звуков («сломанная дрожью рука в рукав»). Как в литературоведении называется этот поэтический приём?

12.Как называется изобразительное средство, дающее образную характеристику предмету («Захочет покоя уставший слон – царственный ляжет в опожаренном песке»)?

13.Укажите название синтаксического средства, которое использует М., чтобы подчеркнуть эмоциональную значимость высказывания(«Слов моих сухие листья ли заставят остановиться, жадно дыша?»)?

14.Как называется система стихосложения, в правилах которой написано стихотворение?

15. В главе автобиографии «Начало 14-го года» В.В.Маяковский пишет: «Чувствую мастерство. Могу овладеть темой. Вплотную. Ставлю вопрос о теме. Революционной». О замысле какого произведения писал поэт?

16. Как определил жанр «Облака в штанах» автор поэмы?

17 Поэма «Облака в штанах» состоит из четырёх частей, или, как писал Маяковский, «криков». Назовите первый из «криков».

18. Герой поэмы Маяковского выступает в роли богоборца. Его богоборчество начинается с мук неразделённой любви к женщине и постепенно приобретает социальный и бытийный смысл. Как первоначально называлась поэма?

19. Образ Марии в «Облаке в штанах» — дань памяти четырём любовным драмам: роману с Софьей Шамардиной, ухаживанию за Эльзой Коган, страстной влюблённостью в Марию Денисову, любовью к Лиле Брик. Кому из них посвящена поэма?

20. Сколько лет было поэту, когда он написал поэму «Облако в штанах»?

21. Маяковский всегда торопил будущее. Он пророчит новую революцию, но ошибается в дате. Какой год он видит «в терновом венке революций»?

22. У кого из философов поэт «заимствует» образ Заратустры?

                Слушайте!

                Проповедует,

                мечась и стеня,

                сегодняшнего дня крикогубый Заратустра.

23. С каким классиком немецкой литературы поэт вступает в полемику?

                Что мне до Фауста,

                феерией ракет

                скользящего с Мефистофелем в небесном

                паркете!

24. Назовите троп, которым неоднократно мастерски пользуется В.В.Маяковский.

                Слышу:

                тихо,

                как больной с кровати,

                спрыгнул нерв.

                И вот,-

                сначала прошелся

                едва-едва,

                потом забегал,

                взволнованный,

                четкий.

                Теперь и он, и новые два

                мечутся отчаянной чечеткой.

                Вопросы к стихотворению «Нате!»

1.К каким годам относится начало творчества В.В.Маяковского: 80-90 годы 19 века или 10-е годы 20 века?

2.С каким поэтиче6ским течением связано творчество В.В.Маяковского?

3.Кто из указанных поэтов был современником и исходно являлся поэтическим единомышленником В.Маяковского: Б.Пастернак, И.Бродский, Н.Рубцов, А. Вознесенский?

4.В каком из названных произведений, как и в стихотворении «Нате!», звучат революционные, бунтарские мотивы: «Юбилейное», «Хорошее отношение к лошадям», «Лиличка!», «Облако в штанах»?

5.Назовите жанр лирической поэзии, к которому близко стихотворение «Нате!»

6.Из первой строфы выпишите один из эпитетов.

7.Из четвёртой строфы выпишите словесный образ, определяющий внутренний облик лирического героя стихотворения «Нате!»

8.Как называется фонетический приём, основанный на повторе согласных звуков, использованный поэтом в стихотворении: «Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку»?

9. Как называется приём единоначатия, использованный во второй строфе стихотворения?

10. К какому художественному приёму, предполагающему преувеличение размеров, количества, значения явлений, прибегает Маяковский, называя толпу «стоглавой вошью»?

11.Укажите композиционный приём, характеризующийся возвращением поэта к исходному образу: «я – бесценных слов мот и транжир»?

                Задания с развёрнутым ответом ограниченного объёма.

С1.Какие характерные особенности присущи поэтике раннего Маяковского?

С2.В чём проявляется внутренняя двойственность лирического героя раннего творчества Маяковского и в каких произведениях русских поэтов мы встречаем схожий тип героя?

                К стихотворению «Лиличка!»

С3.С какой целью изображение любовного чувства в стихотворении «Лиличка!» противопоставляется другим поэтическим образам?

С4.Как различные поэтические приёмы помогают создать образ лирического героя этого стихотворения?

С5.В чём проявилось новаторство лирики Маяковского и традиции кого из предшествующих поэтов нашли отражение в его творчестве?

                Задания к стихотворению «Послушайте!»

1.Укажите название авангардистского течения в поэзии начала 20 века, одним из лидеров которого является В.В.Маяковский и принципы которого отчасти нашли своё отражение в стих. «Послушайте!»

2.Назовите тип композиции, характеризующийся финальным возвращением к исходной мысли, образу (см. дважды повторённое обращение лирического героя ).

3.Как называется вид тропа, средство художественной выразительности, основанное на переносе свойств одного предмета или явления на другое (« в метелях полуденной пыли»)?

4.Укажите термин, обозначающий повтор слова или группы слов в начале смежных строк («значит – это кому-нибудь нужно? Значит – это необходимо…»).

5.Стихотворение заканчивается вопросом, обращённым к человеку и человечеству. Как называется тип вопроса, не требуюего ответа и нередко являющегося скрытым утверждением?

С1.Какими чувствами наполнена лирическая исповедь поэта и что придаёт ей особую выразительность?

С2. В каких произведениях отечественной классики герои размышляют о связи человека и мироздания и в чём эти произведения созвучны стихотворению Маяковского «Послушайте!»

                Задания к отрывку из произведения «Облако в штанах» («Вы думаете, это бредит малярия? …..Собора Парижской Богоматери.»)

1.К какому жанру относится «Облако в штанах» Маяковского»?

2.К какому литературному роду относится «Облако в штанах» Маяковского»?

3.Стихи Маяковского отличает ритмическое своеобразие:                                                Откуда большая у тела такого                                                                        должно быть, маленький,                                                                                смирный любёночек.                                                                                Она шарахается автомобильных гудков.                                                                Любит звоночки коночек.                                                                        Как называется созвучие на концах стихотворных строк, важный ритмический элемент стиха?

4.Рассказывая о силе переживаний своего лирического героя, Маяковский неоднократно прибегает к использованию этого средства художественной выразительности, которое основано на переносе свойств одних предметов или явлений на другие («Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое в женское»). Назовите его.

5.Каким термином называется сопоставление предметов или явлений по их сходству, иногда довольно отдалённому и неожиданному («Упал двенадцатый час, как с плахи голова казнённого»)?

6.В поэзии Маяковского встречается множество необычных слов, им придуманных («любеночек», «декабрый»). Как называется подобное новое авторское словообразование?

7.Дайте определение художественного средства, состоящего в том, чтобы при описании неодушевлённых предметов наделять их человеческими чертами («В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры»).

С1.Как содержание предложенного для анализа фрагмента связано с названием произведения Маяковского?

С2.Какие произведения русских писателей о любви близки по эмоциональному накалу «Облаку в штанах» Маяковского? Свой ответ обоснуйте.

                        Сочинение.

1.Можно ли утверждать, что поэзии Маяковского чужда философская проблематика?

2.Почему Маяковский называл свои сатирические произведения «кавалерией острот»?

3.Что определяет драму лирического героя в ранней лирике Маяковского?

4.В чём своеобразие раскрытия темы любви в лирике Маяковского?

5.Каким предстаёт перед нами образ возлюбленной (по творчеству Маяковского?)

6.Почему особое место в творчестве Маяковского занимает тема будущего?

7.Какими чертами обладает герой-бунтарь поэзии Маяковского?

8.Что вызывает протест у героя ранней лирики Маяковского?

9.Что высмеивается в сатирической поэзии Маяковского?

10.На что направлена сатира комедий Маяковского («Клоп» и «Баня»)

11. «Я хочу быть понят моей страной» (В.В.Маяковский) Был ли понят?

Ранняя лирика Маяковского.        

«А вы могли бы?»

Сопоставления («Я показал на блюде студня косые скулы океана», «На чешуе жестяной рыбы прочёл я зовы новых губ») необычны, парадоксальны, но чем необычнее эти сопоставления, тем ярче подчёркивают они контрастность сугубо будничного, прозаического, пошлого и мечты поэта, устремлённой к прекрасному, к «океану» жизни.         Тема стихотворения – «я и мир». В стихотворении отчётливо намечены те, кто никогда не поймёт поэта, кто навсегда останется в плену пошлости жизни, кто никогда не увидит «на блюде студня» «косые скулы океана», для кого водосточные трубы не запоют подобно флейте. Противопоставление поэтической чуткости и эстетической глухоты с особой силой проявилось в завершающих строках стихотворения, звучащих резко, как вызов: «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?»

Это стихотворение позволяет говорит о том, что даже в первых своих опытах Маяковский выступает как поэт самобытный, оригинальный.

                        «Нате!»

Мотив разъединения лирического «я» поэта и толпы развивается и в стихотворении «Нате!» Предельная резкость лексики выражает возмущение, негодование поэта, передает его ненависть, презрение к душевно опустошенным людям, не понимающим искусства, сделавшим из него предмет праздного любопытства. Главное в стихотворении – разоблачение мещан, их пошлости. Ничтожные людишки торжествуют, хохочут; «грязные, в калошах и без калош» — они готовы взгромоздиться на «бабочку поэтиного сердца». Его резкость – вынужденная резкость, а не душевная грубость. Ему хочется встряхнуть этих людей, пробудить их от спячки своим дерзким вызовом.

                        «Скрипка и немножко нервно»

Маяковский вновь и вновь обращается к рассказу о безуспешном стремлении поэта прийти к людям, рассказать им о своих страданиях, разделить с ними их горе. Но каждый раз это оказывается невозможным. Поэт остаётся непонятым и одиноким. Всё шире раздвигается пропасть между поэтом и толпой. Поэт воспринимается окружающими как чудак и неудачник, его благородные поступки вызывают смех и глумление. В жалобах скрипки поэт услышал тоску по человеку, но его порыв встречен хохотом окружающих, воспринимается ими обыденно, пошло: «Влип как» Пришёл к деревянной невесте! Голова!»

Сатирические стихи.

 «О дряни»

Характер сатиры Маяковского жизнеутверждающий, наступательный.. Об этом говорят прямые авторские призывы и высказывания. Пафос утверждения накладывает отпечаток на всё развитие поэтической мысли, а заключительные строки оправданы непримиримостью поэта к мещанству. Заключительная строфа – это призыв к действию, в новом обществе Маяковский не хочет видеть ничего от старого.

Слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами звучат насмешливо-пренебрежительно, а слова, лексически несочетаемые, поставленные рядом, приобретают ироническую окраску. Строя фразы по принципу стилистического контраста (платье с эмблемой серпа и молота, фигурять на балу в Реввоенсовете),Маяковский разоблачает стремление мещанина спрятать, замаскировать, прикрыть свою сущность революционной фразой. Всё, что дорого, свято революции, превращается у мещанина в ширму, скрывающую его истинное лицо пошляка.

                        «Прозаседавшиеся»

Посетитель – центральный герой. Это живой, непосредственный, очень эмоциональный человек, остроумный. Он понимает свою ответственность за всё, что совершается вокруг. Стихотворение пронизано ироничным, насмешливо-пренебрежительным отношением поэта к бюрократизму. По мере развития действия ирония делается беспощаднее и переходит в преувеличение. Явно фантастические картины: собрание по поводу покупки склянки чернил или по вопросу об объединении ТЕО и ГУКОНА, заседание «А-БЕ-ВЕ-ГЕ-ДЕ-Е-ЖЕ-ЗЕ-КОМА», куда ушёл неуловимый Иван Ваныч. Развивая основную мысль, Маяковский выражает её всё в более заострённой форме, постепенно нагнетая фантастические образы. А последняя строфа строится на гиперболе, доведённой до гротеска.

Поэт показывает, что бюрократизм оборачивается бездушием, стремлением всё обезличить. Неуловимый Иван Ваныч, его секретарша – воплощение механичности, безразличия и бездушия. Заключительные строки – это и призыв к уничтожению всяких заседаний, и убеждение, что бюрократизм будет побеждён, и ирония (Маяковский как бы пародирует бюрократическую речь).

                        Сатирические пьесы.

В 1928 году Маяковский написал феерическую комедию «Клоп», а в 1929 году – «драму с цирком и фейерверком» «Баня».

Маяковский выступал как драматург-новатор. «Попытка вернуть театру зрелищность, попытка сделать подмостки трибуной, — писал он, — в этом суть моей театральной работы».

Творчески развивая традиции русской сатирической комедии, прежде всего Гоголя, Маяковский добивался сближения сцены и зрительного зала, театра с действительной жизнью. В то же время он глубоко убеждён: «Театр не отражающее зеркало, а увеличивающее стекло». Неудивительно поэтому, что в «Клопе» и в «Бане» Маяковский широко обращается к художественной условности – от особой роли гиперболы, гротеска при создании характеров, обстоятельств и широкого использования фантастики (перенесения действия в комическое будущего в «Клопе», появление машины времени и фосфорической женщины в «Бане») до внешних форм, связанных с введением элементов цирковой зрелищности, феерической празничности, с использование красочных афиш, рекламных летучек и лозунгов, появлявшихся на сцене и в зрительном зале с целью сблизить их друг с другом и разъяснить смысл театрального действия, его актуальность.

Основная тема комедии «Клоп» — борьба с мещанством.

«В моей пьесе нет положений, которые не опирались бы на десятки подлинных случаев», — писал Маяковский. Факты из жизни собирались в 2 центральные фигуры комедии: Присыпкин, переделавший для изящества свою фамилии в Скрипкина Пьера, бывший рабочий, нынче жених, и Олег Баян – подхалимничающий самородок из домовладельцев.

Действие первых 4 картин происходит в 1929 году, т.е. в том году, когда она была поставлена. И образы её были очень актуальны. Показывая мещанство, Маяковский осмысливал его политически. Бытовое перерождение Присыпкина – не частный случай, это социальное явление: измена человека своему классу.. Главный удар Маяковский обрушил на приспосабливающееся мещанство, когда оно маскирует свою сущность, прикрывается лозунгами «красной семьи» и тому подобными.

Присыпкин, семья Ренессанс и их свадебные гости – это носители таких пороков, как грубость, приспособленчество, подхалимство, пьянство, грязь, хамское отношение к женщине, антиобщественные отношения.

Чтогбы показать мещанство не только как порок современного общества, но и как явление, тормозящее развитие общества, Маяковский перенес действие остальных 5 картин на 50 лет вперед. Попав в мир будущего, Присыпкин оказывается настолько чуждым людям 1979 года, что его с полного его согласия помещают в клетку зоологического сада. У Маяковского не было намерения показать картину будущего социалистического общества. Он хотел лишь противопоставить мещанству образцы культуры быта, чистой жизни. А в самом конце комедии в обращении Присыпкина к зрителям Маяковский приглашает их проверить, нет ли и в них самих ещё не изжитых качеств мещанина Присыпкина.

«Клоп» был первой законченной пьесой Маяковского, написанной в прозе. Маяковский строил свою прозу как стихи, придавая словам и фразам чеканность, энергию и звучность, и реплики приобретали особую выразительность.

                Почему В.В.Маяковский называл свои сатирические произведения «кавалерией острот»?

        В.В.Маяковский – один из ярких поэтов 20 века. Он жил и творил в крайне тяжёлую эпоху для России.. Революция, Гражданская война, начало массовых репрессий – всё это не могло не волновать писателя такой величины.

        Особое место в творчестве М. занимают сатирические произведения. Сам поэт называл свои сатирические стихи «кавалерией острот». Действительно, автор устремляет «отточенные пики» своей сатиры в двух направлениях: на борьбу с мещанством и бюрократией.

        Его излюбленными приёмами в сатирических стихах становится гротеск и метафора.

                (Далее характеристика произведений)

        Несмотря на мощную критику в свой адрес, М. остался верен своим идеалам. Он вступил в борьбу с бюрократической системой, показал её несостоятельность и бесполезность, раскрыл сущность мещан. М.Хотел вывести страну на истинный путь, полный веры, добра, правды и справедливости.

                Любовная лирика.

Стихи М. о глубоко личном поражают страстной силой выраженного в них чувства: «Кроме любви твоей мне нету света…» («Лиличке»), «…Стою огнём обвит на несгорающем костре немыслимой любви» («Человек»). В письме к Л.Ю.Брик М.писал: «Исчерпывает ли для меня любовь всё? Всё, но только иначе. Любовь – это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи, и дела, и всё прочее. Любовь – это сердце всего…»

Именно такое, любящее и потому отзывающееся на всё в мире «сплошное чувство» открывается в поэзии М. Говорить о любви для поэта – значит говорить о жизни, счастье в любви неотделимо от обновления человеческих отношений. Для М. чувство, соединяющее двоих, не изолирует их от мира – любящее сердце вмещает в себя весь мир.Утверждаемый поэтом идеал высокой любви осуществим лишь в светлом будущем. И задача поэзии в этом случае – ускорить путь в грядущее. Стихи по глубоко «личным мотивам» становятся стихами о всеобщем счастье – на меньшее поэт не согласен.

        «Письмо товарищу Кострову о сущности любви»   и

        «Письмо Татьяне Яковлевой»

Написаны стихотворения одновременно, навеяны сильным и глубоким чувством к Т.Яковлевой. Но первое из них адресовано лицу официальному, редактору «Комсомольской правды», в которой сотрудничал М.; второе – не предназначающееся для печати, — передано в руки любимой женщины.

В первом письме М.размышляет не просто о любви – о её сущности. Сильное чувство вызывает потребность разобраться в себе, по-новому взглянуть на мир, т.к. для М. любовь – чувство, перестраивающее человека. В стихотворении много подробностей, деталей: назван по именит адресат, введена та, что вызвала бурю в сердце. . Любовь – «человеческая, простая», поэтическое вдохновение появляется в будничной обстановке. Но простое земное чувство противопоставляется «прохожей паре чувств», что названа «дрянью»: поэт говорит о том, что возвышает человека, о стихии («Ураган, огонь, вода подступают в ропоте»), обладающей целительной силой. Произнесённое здесь имя Коперника даёт представление о масштабах, достойных чувства.. В стихотворении М. не противопоставляет земное и небесное, будничное и возвышенное. Любовь даёт возможность, стоя на земле, видеть над собой звёздное небо. Нет нужды противопоставлять обычное, земное прекрасному, высокому: любовь даёт возможность ощутить их единство, поэзия – выразить его словом.

Разговор о оюбви обретает общественный характер: слово, вырвавшееся из опалённого страстью сердца способно «подымать, и вести, и влечь, которые глазом ослабли».

        В «Письме Татьяне Яковлевой» та же тема предстаёт с иной, драматической, стороны.

Жанр стихотворения – монолог, обращённый к конкретному лицу. Это сообщает стихотворению доверительность, придаёт сказанному глубоко личный характер. Вместе с тем рамки мира чрезвычайно широки (расстояние от Москвы до Парижа; время революции и Гражд. войны – сегодняшний день – грядущее, связываемое с приходом революции в Париж).

М.предпринимает попытку придать издавна существующим чувствам и словам иной смысл. Уже в первых строках в ряд с глубоко интимными («В поцелуе рук ли, губ ли, в дрожи тела близких мне») встают слова социального плана («красный цвет моих республик»). Такое сопоставление порождено желанием перевести разговор о чувстве, связывающем лишь влюблённых в разговор о счастье «ста миллионов». И даже ревность обретает здесь иной характер: «Я не сам, а я ревную за Советскую Россию».

И здесь тема любви не может получить счастливого разрешения. Оно – как всегда у М. – переносится в неопределённое будущее, связывается с грядущим торжеством революции во всемирном масштабе. А в настоящем – так и не преодолённое одиночество.

«Громада любовь» — вот словосочетание, которе лучше других способно выразить чувство, лежащее в основе стихотворения.

Список стихов Владимира Маяковского из школьной программы 11 класса для чтения и заучивания. Стихи из учебников «Литература» для 11 класса из разных школьных программ.

• Послушайте!
• Нате!
• Лиличка!
• Необычайное приключение, бывшее с В.Маяковским летом на даче
• А вы могли бы?
• Облако в штанах (поэма)
• Скрипка и немножко нервно
• Юбилейное
• Прозаседавшиеся
• Разговор с фининспектором о поэзии
• Письмо Татьяне Яковлевой
• Про это (поэма)
• Во весь голос (поэма)

Все стихи из школьной программы 11 класса >>

Учить английский язык онлайн >>

Готовые семейные туры на море >>

Владимир Маяковский: стихи из школьной программы >>

---

---

Послушайте!

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки

жемчужиной?

И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»

Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

---

---

А вы могла бы?

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

---

Скрипка и немножко нервно

Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, хорошо, хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон —
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» —
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
«Боже!»,
бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!»
А мне — наплевать!
Я — хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»

---

Нате!

Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется — и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.

---

Лиличка!

Вместо письма

Дым табачный воздух выел.
Комната —
глава в крученыховском аде.
Вспомни —
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще —
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя —
тяжкая гиря ведь —
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят —
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон —
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?

Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

---

Необычайное приключение, бывшее с В.Маяковским летом на даче

В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла —
на даче было это.
Пригорок Пушкино горбил
Акуловой горою,
а низ горы —
деревней был,
кривился крыш корою.
А за деревнею —
дыра,
и в ту дыру, наверно,
спускалось солнце каждый раз,
медленно и верно.
А завтра
снова
мир залить
вставало солнце ало.
И день за днем
ужасно злить
меня
вот это
стало.
И так однажды разозлясь,
что в страхе все поблекло,
в упор я крикнул солнцу:
«Слазь!
довольно шляться в пекло!»
Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в облака ты,
а тут — не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
Я крикнул солнцу:
«Погоди!
послушай, златолобо,
чем так,
без дела заходить,
ко мне
на чай зашло бы!»
Что я наделал!
Я погиб!
Ко мне,
по доброй воле,
само,
раскинув луч-шаги,
шагает солнце в поле.
Хочу испуг не показать —
и ретируюсь задом.
Уже в саду его глаза.
Уже проходит садом.
В окошки,
в двери,
в щель войдя,
валилась солнца масса,
ввалилось;
дух переведя,
заговорило басом:
«Гоню обратно я огни
впервые с сотворенья.
Ты звал меня?
Чаи гони,
гони, поэт, варенье!»
Слеза из глаз у самого —
жара с ума сводила,
но я ему —
на самовар:
«Ну что ж,
садись, светило!»
Черт дернул дерзости мои
орать ему,-
сконфужен,
я сел на уголок скамьи,
боюсь — не вышло б хуже!
Но странная из солнца ясь
струилась,-
и степенность
забыв,
сижу, разговорясь
с светилом
постепенно.
Про то,
про это говорю,
что-де заела Роста,
а солнце:
«Ладно,
не горюй,
смотри на вещи просто!
А мне, ты думаешь,
светить
легко.
— Поди, попробуй! —
А вот идешь —
взялось идти,
идешь — и светишь в оба!»
Болтали так до темноты —
до бывшей ночи то есть.
Какая тьма уж тут?
На «ты»
мы с ним, совсем освоясь.
И скоро,
дружбы не тая,
бью по плечу его я.
А солнце тоже:
«Ты да я,
нас, товарищ, двое!
Пойдем, поэт,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе.
Я буду солнце лить свое,
а ты — свое,
стихами».
Стена теней,
ночей тюрьма
под солнц двустволкой пала.
Стихов и света кутерьма
сияй во что попало!
Устанет то,
и хочет ночь
прилечь,
тупая сонница.
Вдруг — я
во всю светаю мочь —
и снова день трезвонится.
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить —
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой
и солнца!

---

Юбилейное

Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.

Дайте руку
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
что столько
тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Будто бы  вода —
давайте
мчать, болтая,
будто бы весна —
свободно
и раскованно!
В небе вон
луна
такая молодая,
что ее
без спутников
и выпускать рискованно.
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
Можно
убедиться,
что земля поката,-
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
Нет,
не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
ни с кем.
Только
жабры рифм
топырит учащенно
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Вред — мечта,
и бесполезно грезить,
надо
весть
служебную  нуду.
Но бывает —
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия —
пресволочнейшая штуковина:
существует —
и ни в зуб ногой.
Например,
вот это —
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах,
Навуходоносором
библейцем —
«Коопсах».
Дайте нам стаканы!
знаю
способ старый
в горе
дуть винище,
но смотрите —
из
выплывают
Red и White Star’ы
с ворохом
разнообразных  виз.
Мне приятно с вами,-
рад,
что вы у столика.
Муза это
ловко
за язык вас тянет.
Как это
у вас
говаривала Ольга?..
Да не Ольга!
из письма
Онегина к Татьяне.
— Дескать,
муж у вас
дурак
и старый мерин,
я люблю вас,
будьте обязательно моя,
я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.-
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии —
это,
Александр  Сергеич,
много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Маячь на юг!
Сердце
рифмами вымучь —
вот
и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
не старость этому имя!
Тушу
вперед стремя,
я
с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить —
и с тремя.
Говорят —
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous…
чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам —
говорят —
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Вот —
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может,
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Кто меж нами?
с кем велите знаться?!
Чересчур
страна моя
поэтами нища.
Между нами
— вот беда —
позатесался Надсон
Мы попросим,
чтоб его
куда-нибудь
на Ща!
А Некрасов
Коля,
сын покойного Алеши,-
он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания —
пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
за вас
полсотни отдав.
От зевоты
скулы
разворачивает аж!
Дорогойченко,
Герасимов,
Кириллов,
Родов —
какой
однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так…
ничего…
морковный кофе.
Правда,
есть
у нас
Асеев
Колька.
Этот может.
Хватка у него
моя.
Но ведь надо
заработать сколько!
Маленькая,
но семья.
Были б живы —
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
— вот так-то мол,
и так-то…
Вы б смогли —
у вас
хороший слог.
Я дал бы вам
жиркость
и сукна,
в рекламу б
выдал
гумских дам.
(Я даже
ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
быть
приятней вам.)
Вам теперь
пришлось бы
бросить ямб картавый.
Нынче
наши перья —
штык
да зубья вил,-
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
полезет
с перержавленным.
— Тоже, мол,
у лефов
появился
Пушкин.
Вот арап!
а состязается —
с Державиным…
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
— думаю —
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года? —
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести…
пулею сражен…
Их
и по сегодня
много ходит —
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету —
впрочем, может,
это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы
динамиту
— ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!

---

Прозаседавшиеся

Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,
чуть войдешь в здание:
отобрав с полсотни —
самые важные!-
служащие расходятся на заседания.

Заявишься:
«Не могут ли аудиенцию дать?
Хожу со времени она».-
«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать —
объединение Тео и Гукона».

Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
«Через час велели прийти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом».

Через час:
ни секретаря,
ни секретарши нет —
голо!
Все до 22-х лет
на заседании комсомола.

Снова взбираюсь, глядя на ночь,
на верхний этаж семиэтажного дома.
«Пришел товарищ Иван Ваныч?» —
«На заседании
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».

Взъяренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья дорогой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
«Зарезали!
Убили!»
Мечусь, оря.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
«Оне на двух заседаниях сразу.

В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там».

С волнением не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
«О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!»

---

Облако в штанах

Вступление

Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний.

Нежные!
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!

Приходите учиться —
из гостиной батистовая,
чинная чиновница ангельской лиги.

И которая губы спокойно перелистывает,
как кухарка страницы поваренной книги.

Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!

Не верю, что есть цветочная Ницца!
Мною опять славословятся
мужчины, залежанные, как больница,
и женщины, истрепанные, как пословица.

1

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,
было в Одессе.

«Приду в четыре»,— сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.

Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.

В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.

Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.

И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.

Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.

Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала,—
вон его!

Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.

В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.

Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот,—
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы —
большие,
маленькие,
многие!—
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!

А ночь по комнате тинится и тинится,—
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.

Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.

Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».

Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть»,—
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.

Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!

Дразните?
«Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий».
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!

Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?

И чувствую —
«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.

Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,—
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!

На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.

Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!

Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».

Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний,—
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!

2

Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю «nihil».

Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!

Я раньше думал —
книги делаются так:
пришел поэт,
легко разжал уста,
и сразу запел вдохновенный простак —
пожалуйста!
А оказывается —
прежде чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.
Пока выкипячивают, рифмами пиликая,
из любвей и соловьев какое-то варево,
улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать.

Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово.

Улица муку молча пёрла.
Крик торчком стоял из глотки.
Топорщились, застрявшие поперек горла,
пухлые taxi и костлявые пролетки
грудь испешеходили.

Чахотки площе.
Город дорогу мраком запер.

И когда —
все-таки!—
выхаркнула давку на площадь,
спихнув наступившую на горло паперть,
думалось:
в хорах архангелова хорала
бог, ограбленный, идет карать!

А улица присела и заорала:
«Идемте жрать!»

Гримируют городу Круппы и Круппики
грозящих бровей морщь,
а во рту
умерших слов разлагаются трупики,
только два живут, жирея —
«сволочь»
и еще какое-то,
кажется, «борщ».

Поэты,
размокшие в плаче и всхлипе,
бросились от улицы, ероша космы:
«Как двумя такими выпеть
и барышню,
и любовь,
и цветочек под росами?»
А за поэтами —
уличные тыщи:
студенты,
проститутки,
подрядчики.

Господа!
Остановитесь!
Вы не нищие,
вы не смеете просить подачки!

Нам, здоровенным,
с шаго саженьим,
надо не слушать, а рвать их —
их,
присосавшихся бесплатным приложением
к каждой двуспальной кровати!

Их ли смиренно просить:
«Помоги мне!»
Молить о гимне,
об оратории!
Мы сами творцы в горящем гимне —
шуме фабрики и лаборатории.

Что мне до Фауста,
феерией ракет
скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю —
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!

Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!

Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра,
мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу,—
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!

Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
людей, как мы,
от копоти в оспе.
Я знаю —
солнце померкло б, увидев
наших душ золотые россыпи!

Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!

Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
и не было ни одного,
который
не кричал бы:
«Распни,
распни его!»
Но мне —
люди,
и те, что обидели —
вы мне всего дороже и ближе.

Видели,
как собака бьющую руку лижет?!

Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто.

Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.

А я у вас — его предтеча;
я — где боль, везде;
на каждой капле слёзовой течи
распял себя на кресте.
Уже ничего простить нельзя.
Я выжег души, где нежность растили.
Это труднее, чем взять
тысячу тысяч Бастилий!

И когда,
приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая!—
и окровавленную дам, как знамя.

3

Ах, зачем это,
откуда это
в светлое весело
грязных кулачищ замах!

Пришла
и голову отчаянием занавесила
мысль о сумасшедших домах.

И —
как в гибель дредноута
от душащих спазм
бросаются в разинутый люк —
сквозь свой
до крика разодранный глаз
лез, обезумев, Бурлюк.
Почти окровавив исслезенные веки,
вылез,
встал,
пошел
и с нежностью, неожиданной в жирном человеке
взял и сказал:
«Хорошо!»
Хорошо, когда в желтую кофту
душа от осмотров укутана!
Хорошо,
когда брошенный в зубы эшафоту,
крикнуть:
«Пейте какао Ван-Гутена!»

И эту секунду,
бенгальскую,
громкую,
я ни на что б не выменял,
я ни на…

А из сигарного дыма
ликерною рюмкой
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!

Вы,
обеспокоенные мыслью одной —
«изящно пляшу ли»,—
смотрите, как развлекаюсь
я —
площадной
сутенер и карточный шулер.
От вас,
которые влюбленностью мокли,
от которых
в столетия слеза лилась,
уйду я,
солнце моноклем
вставлю в широко растопыренный глаз.

Невероятно себя нарядив,
пойду по земле,
чтоб нравился и жегся,
а впереди
на цепочке Наполеона поведу, как мопса.
Вся земля поляжет женщиной,
заерзает мясами, хотя отдаться;
вещи оживут —
губы вещины
засюсюкают:
«цаца, цаца, цаца!»

Вдруг
и тучи
и облачное прочее
подняло на небе невероятную качку,
как будто расходятся белые рабочие,
небу объявив озлобленную стачку.
Гром из-за тучи, зверея, вылез,
громадные ноздри задорно высморкая,
и небье лицо секунду кривилось
суровой гримасой железного Бисмарка.
И кто-то,
запутавшись в облачных путах,
вытянул руки к кафе —
и будто по-женски,
и нежный как будто,
и будто бы пушки лафет.

Вы думаете —
это солнце нежненько
треплет по щечке кафе?
Это опять расстрелять мятежников
грядет генерал Галифе!

Выньте, гулящие, руки из брюк —
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук —
пришел чтоб и бился лбом бы!
Идите, голодненькие,
потненькие,
покорненькие,
закисшие в блохастом грязненьке!
Идите!
Понедельники и вторники
окрасим кровью в праздники!
Пускай земле под ножами припомнится,
кого хотела опошлить!

Земле,
обжиревшей, как любовница,
которую вылюбил Ротшильд!
Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,
как у каждого порядочного праздника —
выше вздымайте, фонарные столбы,
окровавленные туши лабазников.

Изругивался,
вымаливался,
резал,
лез за кем-то
вгрызаться в бока.

На небе, красный, как марсельеза,
вздрагивал, околевая, закат.

Уже сумашествие.

Ничего не будет.

Ночь придет,
перекусит
и съест.
Видите —
небо опять иудит
пригоршнью обгрызанных предательством звезд?

Пришла.
Пирует Мамаем,
задом на город насев.
Эту ночь глазами не проломаем,
черную, как Азеф!

Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,
вином обливаю душу и скатерть
и вижу:
в углу — глаза круглы,—
глазами в сердце въелась богоматерь.
Чего одаривать по шаблону намалеванному
сиянием трактирную ораву!
Видишь — опять
голгофнику оплеванному
предпочитают Варавву?
Может быть, нарочно я
в человечьем месиве
лицом никого не новей.
Я,
может быть,
самый красивый
из всех твоих сыновей.
Дай им,
заплесневшим в радости,
скорой смерти времени,
чтоб стали дети, должные подрасти,
мальчики — отцы,
девочки — забеременели.
И новым рожденным дай обрасти
пытливой сединой волхвов,
и придут они —
и будут детей крестить
именами моих стихов.

Я, воспевающий машину и Англию,
может быть, просто,
в самом обыкновенном Евангелии
тринадцатый апостол.
И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки.

4

Мария! Мария! Мария!
Пусти, Мария!
Я не могу на улицах!
Не хочешь?
Ждешь,
как щеки провалятся ямкою
попробованный всеми,
пресный,
я приду
и беззубо прошамкаю,
что сегодня я
«удивительно честный».
Мария,
видишь —
я уже начал сутулиться.

В улицах
люди жир продырявят в четырехэтажных зобах,
высунут глазки,
потертые в сорокгодовой таске, —
перехихикиваться,
что у меня в зубах
— опять!—
черствая булка вчерашней ласки.
Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,
а на седых ресницах —
да! —
на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —
да! —
из опущенных глаз водосточных труб.
Всех пешеходов морда дождя обсосала,
а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет;
лопались люди,
проевшись насквозь,
и сочилось сквозь трещины сало,
мутной рекой с экипажей стекала
вместе с иссосанной булкой
жевотина старых котлет.

Мария!
Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?
Птица
побирается песней,
поет,
голодна и звонка,
а я человек, Мария,
простой,
выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.
Мария, хочешь такого?
Пусти, Мария!
Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!

Мария!

Звереют улиц выгоны.
На шее ссадиной пальцы давки.

Открой!

Больно!

Видишь — натыканы
в глаза из дамских шляп булавки!

Пустила.

Детка!
Не бойся,
что у меня на шее воловьей
потноживотые женщины мокрой горою сидят, —
это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят.
Не бойся,
что снова,
в измены ненастье,
прильну я к тысячам хорошеньких лиц, —
«любящие Маяковского!» —
да ведь это ж династия
на сердце сумасшедшего восшедших цариц.
Мария, ближе!
В раздетом бесстыдстве,
в боящейся дрожи ли,
но дай твоих губ неисцветшую прелесть:
я с сердцем ни разу до мая не дожили,
а в прожитой жизни
лишь сотый апрель есть.
Мария!

Поэт сонеты поет Тиане,
а я —
весь из мяса,
человек весь —
тело твое просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».

Мария — дай!

Мария!
Имя твое я боюсь забыть,
как поэт боится забыть
какое-то
в муках ночей рожденное слово,
величием равное богу.
Тело твое
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войною,
ненужный,
ничей,
бережет свою единственную ногу.
Мария —
не хочешь?
Не хочешь!

Ха!

Значит — опять
темно и понуро
сердце возьму,
слезами окапав,
нести,
как собака,
которая в конуру
несет
перееханную поездом лапу.
Кровью сердце дорогу радую,
липнет цветами у пыли кителя.
Тысячу раз опляшет Иродиадой
солнце землю —
голову Крестителя.
И когда мое количество лет
выпляшет до конца —
миллионом кровинок устелется след
к дому моего отца.

Вылезу
грязный (от ночевок в канавах),
стану бок о бок,
наклонюсь
и скажу ему на ухо:
— Послушайте, господин бог!
Как вам не скушно
в облачный кисель
ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте — знаете —
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи,—
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе.
Хочешь?
Не хочешь?
Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?
Я тоже ангел, я был им —
сахарным барашком выглядывал в глаз,
но больше не хочу дарить кобылам
из сервской муки изваянных ваз.
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова, —
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!

Пустите!

Меня не остановите.
Вру я,
в праве ли,
но я не могу быть спокойней.
Смотрите —
звезды опять обезглавили
и небо окровавили бойней!
Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!

Глухо.

Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо.

---

Владимир Маяковский: все школьные стихи >>

Учить английский язык онлайн >>

Стихи из школьной программы: 11 класс >>

Стихи из школьной программы: 10 класс >>

Стихи из школьной программы: 9 класс >>

---

Фильм о В.В. Маяковском «Жизнь и творчество великого поэта»

---

---

Популярное на сайте

• Школьная программа с 1 по 11 класс (стихи)
• Полезные книги для детей
• Фильмы для детей
• Экскурсии с детьми
• Скороговорки
• Детские песни
• Где отдыхать с детьми на море

Русские классики

• Александр Пушкин
• Сергей Есенин
• Александр Блок
• Владимир Маяковский
• Анна Ахматова

Популярные детские авторы

• Агния Барто
• Корней Чуковский
• Сергей Михалков
• Эдуард Успенский
• Самуил Маршак
• Валентин Берестов

Стихи по темам

• Новый год
• 8 Марта
• 23 Февраля
• 9 Мая
• 1 Сентября

---

---