Моя подруга заверила меня что не оставит меня одну егэ

Исходный текст:

(1) В былые годы, когда я был моложе, я имел некоторое пристрастие к рыбной ловле. (2) Я оставлял мой городской дом, запасался удочками и червяками и уходил в деревню на реку. (3) Целые дни до позднего вечера я проводил на воде, а спать заходил куда попало, к крестьянам. (4) В один из таких отлетов я устроился в избе мельника. (5) Однажды, придя к мельнику ночевать, я в углу избы заметил какого-то человека в потасканной серой одежде и в дырявых валяных сапогах, хотя это было летом. (6) Он лежал на полу с котомкой под головой и с длинным посохом под мышкой. (7) Так он и спал. (8) С первым светом серый комок в валенках зашевелился, как-то крякнул, потянулся, сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел прямо в дверь. (9) На крыльце он подошел к рукомойнику — к незатейливой посудине с двумя отверстиями, висевшей на веревочке на краю крыльца.

(10) Я было собрался со стариком заговорить, да не успел — ушел. (II) Очень пожалел я об этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть на него еще один раз. (12) Я привстал на колени, облокотился на подоконник и открыл окошко. (13) Старик уходил вдаль. (14) Долго смотрел я ему вслед. (15) Фигура его, по мере того как он удалялся, делалась меньше и меньше и наконец исчезла вся. (16) Но в глазах моих она осталась навсегда, живая.

(17) Это был странник. (18) В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли. (19) У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела. (20) Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край. (21) Отдыхали и спали где попало. (22) Я убежден, что, если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, он не ответит. (23) Он над этим не думал. (24) Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше. (25) Может быть, они от чего-нибудь бегут. (26) Но если бегут, то, конечно, от тоски — этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.

(27) В «Борисе Годунове» Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России — Варлаам. (28) У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами. (29) Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он непременный посетитель толкучего рынка. (30) Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый, в своей стеганой на вате шапке.

(31) Когда Варлаам крестится, он крестит в сердце своем пятно тоски, пятно жизни. (32) Но ничем не стирается оно: ни пляской, ни песней. (34) Не знаю, конечно, нужны ли такие люди, надо ли устроить так, чтобы они стали иными. (34) Не знаю. (35) Одно только я скажу: эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных, красок русской жизни. (По Ф. И. Шаляпину)

Сочинение – рассуждение:

«Умом Россию не понять…», — писал Тютчев в своём стихотворении. И это действительно так. На Руси всегда были люди, которые несли на себе «особенную стать», люди, чьи поступки порой казались окружающим необъяснимыми, странными. Каждый человек – загадка. Проблема загадочной русской души интересует и автора данного текста, Ф. И. Шаляпина

На первый взгляд, эта важная философская проблема довольно избитая, традиционная. Многие русские писатели пытались разгадать тайну «беспричинной русской тоски». Об этом мы читаем в произведениях Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, Н. С. Лескова, М. Ю. Лермонтова и многих других. Но звучание проблемы в тексте Ф. И. Шаляпина удивляет нас сокровенностью высказанных мыслей. Автор раскрывает проблему на примере странников, представителях бродяжной России.

Куда идут странники- праведники? Ради чего? Что их гонит? Что нужно сделать, чтобы эти люди изменились? Автор не даёт ответов на вопросы, но в одном он убеждён: «эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных, красок русской жизни».

Гонимый «русской хандрой», желанием найти смысл жизни, Онегин, герой романа А. С. Пушкина, отправляется в путешествие. В постоянных поисках настоящей любви, счастья и лермонтовский Печорин.

Странник Лука из пьесы М. Горького «На дне» стремится понять «дела человеческие», открывает светлые стороны в каждом из ночлежников и вселяет веру в лучшее, способен просто пожалеть человека.

Иван Флягин, герой повести Н. С. Лескова «Очарованный странник», не имеет конкретной цели путешествия. Его бесконечное странствие – целая жизнь. Это человек широкой души, преданный, верный, мудрый, честный, одарённый, ему «за народ очень помереть хочется».

Таким образом, текст Ф. И. Шаляпина заставляет нас, читателей, в очередной раз задуматься о смысле жизни, об истинном предназначении искренних, честных, талантливых, хотя и странных людей из народа.

Пермякова Д., 2008 г.

Какое влияние «бродяги-странники» оказывают на жизнь других людей? Над таким вопросом заставил меня задуматься автор текста, Ф.И. Шаляпин. Размышляя над данной проблемой, русский певец описывает свою историю встречи со странником во время летней ночёвки перед рыбалкой. Используя метафору «фигура старика… растворилась в утреннем тумане», автор показывает, насколько сильное впечатление на него произвёл «калика перехожий». А при помощи цитирования («ко святым местам», «пострадать», «грехи искупить», «где дышать легче») Ф.И.

Шаляпин убедительно доказывает, что такие ответы странников заставляют окружающих задуматься над смыслом собственной жизни.

Я полностью согласна с позицией Фёдора Ивановича, потому что жизненный опыт странников многим даёт возможность посмотреть на свою судьбу «под другим углом», вспомнить истинные ценности, которые человек забывает в повседневной рутине. Подтвердим справедливость данного утверждения.

Прежде всего, такие путники дают людям надежду на лучшую жизнь и осознание, что никогда не поздно стать счастливым, главное – понять, к чему стремиться. Так, например, в пьесе М. Горького «На дне» один из героев, странник Лука, помогает жителям ночлежки поверить в себя, обрести смысл жизни.

Он лечит не только раненую душу человека, жалея его, но и даёт конкретные ориентиры, как изменить свою судьбу. Пьющему Актёру рассказывает о бесплатной лечебнице для алкоголиков. Вору Ваське даёт совет уехать в Сибирь и начать новую праведную жизнь. Таким образом, Лука к каждому находит свой «ключик», помогает поверить, что каждый из них сможет изменить судьбу к лучшему.

Кроме того, всякий странник пытается разобраться в себе и жизни. Есть те, кто, надевая личину путника, пытается извлечь выгоду. Такие люди лживы и лицемерны. Они не смогут по-настоящему ‘очистить душу’ человека. Так, например, в драме А.Н. Островского «Гроза» Феклуша живёт в доме Кабанихи. «Бла-алепие, милая, Бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить! В обетованной земле живете! И купечество все народ благочестивый, добродетелями многими украшенный»  такие слова женщина говорит другой героине. Феклуша, не испытывая застенчивости, открыто лжёт и поддерживает миф о могучести купечества. Таким образом, образ героини помогает нам понять, насколько укоренились ложные принципы в сознании жителей Калинова.

Итак, можно сделать вывод, что «бродяги-странники» как дарят надежду на счастливую жизнь, помогают поверить в собственные силы, так и направляют людей на путь безнравственности, усиливают приверженность окружающих ложным ценностям.

Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) — начать подготовку

Обновлено: 2018-05-20

Спасибо за внимание.

«Маска и душа: Мои сорок лет на театрах» — автобиографическое произведение знаменитого певца и артиста (1873 — 1938). Свою книгу Шаляпин написал в эмиграции, в Париже, в 1932 году, когда имя его на родине оказалось под запретом. «Маска и душа» до 1989 года она ни разу не публиковалась в России.

В своем произведении Шаляпин делится воспоминаниями о своих близких, людях эпохи. Знаменитый певец раскрывает секреты своего искусства.

I. МОЯ РОДИНА (Часть первая)

В былые годы, когда я был моложе, я имел некоторое пристрастие к рыбной ловле. Я оставлял мой городской дом, запасался удочками и червяками и уходил в деревню на реку. Целые дни до позднего вечера я проводил на воде, а спать заходил куда попало, к крестьянам. В один из таких отлетов я устроился в избе мельника. Однажды, придя к мельнику ночевать, я в углу избы заметил какого-то человека в потасканной серой одежде и в дырявых валяных сапогах, хотя было это летом. Он лежал на полу с котомкой под головой и с длинным посохом под мышкой. Так он и спал. Я лег против двери на разостланном для меня сене. Не спалось. Волновала будущая заря. Хотелось зари. Утром рыба хорошо клюет. Но в летнюю пору зари долго ждать не приходится. Скоро начало светать. И с первым светом серый комок в валенках зашевелился, как-то крякнул, потянулся, сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел прямо в дверь. На крыльце он подошел к рукомойнику — к незатейливой посудине с двумя отверстиями, висевшей на веревочке на краю крыльца. С моего ложа я с любопытством наблюдал за тем, как он полил воды на руки, как он смочил ею свою седую бороду, растер ее, вытерся рукавом своей хламиды, взял в руки посох, перекрестился, поклонился на три стороны и пошел.

Я было собирался со стариком заговорить, да не успел — он ушел. Очень пожалел я об этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть на него еще один раз. Чем-то старик меня к себе привлек. Я привстал на колени, облокотился на подоконник и открыл окошко. Старик уходил вдаль. Долго смотрел я ему вслед. Фигура его, по мере того, как он удалялся, делалась меньше, меньше и наконец исчезла вся. Но в глазах и в мозгу моем она осталась навсегда, живая.

Это был странник. В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли. У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела. Но они всегда чем-то озабочены. Не будучи цыганами, вели цыганский образ жизни. Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край. Блуждали по подворьям, заходили в монастыри, заглядывали в кабаки, тянулись на ярмарки. Отдыхали и спали где попало. Цель их странствований угадать было невозможно. Я убежден, что если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, — он не ответит. Не знает. Он над этим не думал. Казалось, что они чего-то ищут. Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше. Может быть, они от чего-нибудь бегут. Но если бегут, то, конечно, от тоски — этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.

В «Борисе Годунове» Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России — Варлаам. На русской сцене я не видел ни одного удовлетворительного Варлаама, и сам я не в совершенстве воплощал этот образ, но настроение персонажа я чувствую сильно и объяснить его я могу. Мусоргский с несравненным искусством и густотой передал бездонную тоску этого бродяги — не то монаха-расстриги, не то просто какого-то бывшего церковного служителя. Тоска в Варлааме такая, что хоть удавись, а если удавиться не хочется, то надо смеяться, выдумать что-нибудь этакое разгульно-пьяное, будто бы смешное. Удивительно изображен Мусоргским горький юмор Варлаама — юмор, в котором чувствуется глубокая драма. Когда Варлаам предлагает Гришке Отрепьеву с ним выпить и повеселиться и когда он на это получает от мальчишки грубое: «Пей, да про себя разумей!» — какая глубокая горечь звучит в его реплике: «Про себя! Да что мне про себя разуметь? Э-эх!..» Грузно привалившись к столу, он запевает веселые слова — в миноре:

Как едет ён, да погоняет ён,

Шапка на ём торчит, как рожон…

Это не песня, а тайное рыдание.

Русские актеры обыкновенно изображают Варлаама каким-то отвратительным алкоголиком, жрущим водку. В его страхе перед полицейским приставом актерам обыкновенно мерещится преступность Варлаама: темное за ним, дескать, дело — он боится, как бы его не арестовали. Едва ли это так. Боится ареста? Да он уже арестован, всей своей жизнью арестован. Может быть, он в самом деле уголовный. Зарезал. Плут-то он во всяком случае. Но не в этом суть Варлаама. «Что мне про себя разуметь?» — значит, что я и кто я такой? Отлично про себя разумею, что я мразь. Душа Варлаама изранена сознанием своего ничтожества. Куда бы ни ступил он, непременно провалится — в сугроб или в лужу.

Литва ли, Русь ли,

Что гудок, что гусли…

Куда бы он ни пошел, он идет с готовым сознанием, что никому он не нужен. Кому нужна мразь?.. Вот и ходит Варлаам из монастыря в монастырь, занимается ловлей рыбы, может быть, в соловецкой обители, шатается из города в город вприскок за чудотворной иконой по церковным городским приходам. В горсточке держит свечку восковую, чтобы ее не задуло, и орет сиплым басом, подражая протодиаконам: «Сокрушите змия лютого со два на десятью крылами хоботы». От него пахнет потом, и постным маслом, и ладаном. У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами. Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он непременный посетитель толкучего рынка. Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый, в своей стеганной на вате шапке, схожей с камилавкой. Это он зимою «жрет» в обжорном ряду толчка, если есть на что жрать, требуху из корчаги, на которой обыкновенно сидит толстая, одетая в несколько кофт, юбок и штанов торговка: бережет тепло требухи. Это он рассказывает своим трактирным надоедателям, как и за что выгнали его из последнего монастыря:

Заиокал, заиокал, заиокал и заплясал в коридоре обители божьей. Прыгал пьяный, в голом виде, на одной ноге… А архиерей по этому коридору к заутрене!

Выгнали…

Когда Варлаам крестится, он крестит в сердце своем пятно тоски, пятно жизни. Но ничем не стирается оно: ни пляской, ни иоканием, ни песней… И всего только у него утешения, что читать или петь: «Приидите ко мне все труждающиеся и обремененнии, и аз успокою вы». Он знает, что он не труждающийся, но он искренно думает, что он обремененный… Да еще подкрепляет он себя опиумом собственного изобретения: есть, дескать, какой-то пуп земли, где живут праведники и откуда его, горемычного, не прогонят. …Не знаю, конечно, нужны ли такие люди, надо ли устроить так, чтобы они стали иными, или не надо. Не знаю. Одно только я скажу: эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных красок русской жизни. Если бы не было таких монахов, было бы труднее жить Мусоргскому, а вместе с ним — и нам всем…

Бездонна русская тоска. Но вдумываясь в образы, которые мне приходилось создавать на русской сцене, я вижу безмерность русского чувства вообще — какое бы оно ни было. Вот в «Хованщине» я вижу религиозный фанатизм. Какой же этот фанатизм сильный и глубокий! Холодному уму непостижимо то каменное спокойствие, с каким люди идут на смерть во имя своей веры. Стоят у стенки таким образом, что и не думают, повернуть ли им назад. Они головой прошибут стену и не заметят, что им больно… В «Псковитянке» Римского-Корсакова я изображаю Ивана Грозного. Какое беспредельное чувство владычества над другими людьми и какая невообразимая уверенность в своей правоте. Нисколько не стесняется Царь Иван Васильевич, если река потечет не водой, а кровью человеческой.

«И яко да злодеяния бесовския испраздниши. И учеником своим власть давай, еже наступити на змия и скорпия, и на всю силу вражию».

И наступал…

Великая сила в Борисе Годунове, этой наиболее симпатичной мне личности во всем моем репертуаре. Но этот бедняга, хоть и властный Царь, как огромный слон окружен дикими шакалами и гиенами, низкая сила которых его в конце концов одолеет. Инстинктивно чувствуя слоновую силу Бориса и боясь этой силы, бояре ходят вокруг да около с поджатыми хвостами, щелкая зубами. Но они смирны только до поры до времени. В удобную минуту трусливая, но хитрая, анархическая и хищная свора растерзает слона. И опять-таки с необузданной широтой развернется русский нрав в крамольном своеволии боярства, как и в деспотии Грозного.

Размахнется он за все пределы и в разгульном бражничестве Галицкого в великолепном произведении Бородина «Князь Игорь». Распутство Галицкого будет таким же беспросветно крайним, как и его цинизм, Не знает как будто никакой середины русский темперамент.

Игра в разбойники привлекательна, вероятно, для всех детей повсюду, во всем мире. В ней много романтического — враг, опасность, приключения. Но особенно любима эта игра российскими детьми. Едва ли где-нибудь в другой стране разбойники занимают такое большое место в воображении и играх детей, как у нас. Может быть, это потому так, что в России всегда было много разбойников и что в народной фантазии они срослись с величественной декорацией дремучих лесов России и великих российских рек. С образом разбойника у русского мальчишки связано представление о малиновом кушаке на красной рубахе, о вольной песне, о вольной, широкой, размашистой жизни. Быть может, это еще так и потому, что в старые времена, когда народ чувствовал себя угнетенным барами и чиновниками, он часто видел в разбойнике-бунтаре своего защитника против господского засилья. Кто же из разбойников особенно полюбился России? Царь-разбойник, Стенька Разин. Великодушный и жестокий, бурный и властный, Стенька восстал против властей и звал под свой бунтарский стяг недовольных и обиженных. И вот замечательно, что больше всего в Разине легенда облюбовала его дикий романтический порыв, когда он, «веселый и хмельной», поднял над бортом челна любимую персидскую княжну и бросил ее в Волгу-реку — «подарок от донского казака», как поется о нем в песне. Вырвал, несомненно, из груди кусок горячего сердца и бросил за борт, в волны… Вот какой он, этот популярный русский разбойник!

Я, конечно, далек от мысли видеть в Степане Тимофеевиче Разине символический образ России. Но правда и то, что думать о характере русского человека, о судьбах России и не вспомнить о Разине — просто невозможно. Пусть он не воплощает России, но не случайный он в ней человек, очень сродни он русской Волге… Находит иногда на русского человека разинская стихия, и чудные он тогда творит дела! Так это для меня достоверно, что часто мне кажется, что мы все — и красные, и белые, и зеленые, и синие — в одно из таких Стенькиных наваждений взяли да и сыграли в разбойники, и еще как сыграли — до самозабвения! Подняли над бортом великого русского корабля прекрасную княжну, размахнулись по-разински и бросили в волны… Но не персидскую княжну на этот раз, а нашу родную мать — Россию… «Подарок от донского казака».

Развелись теперь люди, которые готовы любоваться этим необыкновенно романтическим жестом, находя его трагически-прекрасным. Трагическую красоту я вообще чувствую и люблю, но что-то не очень радуется душа моя русскому спектаклю. Не одну романтику вижу я в нашей игре в разбойники. Вижу я в ней многое другое, от романтизма очень далекое. Рядом с поэзией и красотой в русской душе живут тяжкие, удручающие грехи. Грехи, положим, общечеловеческие — нетерпимость, зависть, злоба, жестокость, но такова уже наша странная русская натура, что в ней все, дурное и хорошее, принимает безмерные формы, сгущается до густоты необычной. Не только наши страсти и наши порывы напоминают русскую метель, когда человека закружит до темноты; не только тоска наша особенная — вязкая и непролазная; но и апатия русская какая-то, я бы сказал, пронзительная. Сквозная пустота в нашей апатии, ни на какой европейский сплин не похожая. К ночи такой пустоты, пожалуй, страшно делается.

Не знает как будто середины русский темперамент. До крайности интенсивны его душевные состояния, его чувствования. Оттого русская жизнь кажется такой противоречивой, полной всяких контрастов. Противоречия есть во всякой человеческой душе. Это ее естественная светотень. Во всякой душе живут несходные чувства, но в серединных своих состояниях они мирно уживаются рядом в отличном соседстве. Малые, мягкие холмы не нарушают гармонии пейзажа. Они придают ему только больше жизни. Не то цепь высоких и острых гор — они образуют промежуточные бездны. Бездны эти, положим, только кажущиеся — это ведь просто уровень почвы, подошвы гор, но впечатление все-таки такое, что земля подверглась конвульсиям.

Быть может, это от некоторой примитивности русского народа, оттого, что он еще «молод», но в русском характере и в русском быту противоречия действительно выступают с большей, чем у других, резкостью и остротой. Широка русская натура, спору нет, а сколько же в русском быту мелочной, придирчивой, сварливой узости. Предельной нежностью, предельной жалостью одарено русское сердце, а сколько в то же время в русской жизни грубой жестокости, мучительного озорства, иногда просто бесцельного, как бы совершенно бескорыстного. Утончен удивительно русский дух, а сколько порою в русских взаимоотношениях топорной нечуткости, и оскорбительной подозрительности, и хамства… Да, действительно ни в чем, ни в хорошем, ни в дурном, не знает середины русский человек.

Стремится до утраты сил,

Как беззаконная комета

В кругу расчисленном светил…

И когда, волнуясь, стоишь на сцене перед публикой, освещенный рампой, и изображаешь это сам или видишь это вокруг себя, то болезненно чувствуешь каждое малейшее такое прикосновение к своей коже, как лошадь чувствует муху, севшую на живот.

И все-таки звенит звездным звоном в веках удивительный, глубокий русский гений. Я терпеть не могу национального бахвальства. Всякий раз, когда я восхищаюсь чем-нибудь русским, мне кажется, что я похож на того самого генерала от инфантерии, который по всякому поводу и без всякого повода говорит;

Если я дам турке съесть горшок гречневой каши с маслом, то через три часа этот турка на тротуаре, на глазах у публики, погибнет в страшных судорогах.

А вы, Ваше Превосходительство, хорошо переносите гречневую кашу?

Я?! С семилетнего возраста, милостивый государь, перевариваю гвозди!..

Не люблю бахвальства. Но есть моменты, когда ничего другого сказать нельзя и вообразить ничем иным нельзя, как именно звездным звоном, дрожащим в небесах, этот глубокий, широкий и вместе с тем легчайший русский гений…

Только подумайте, как выражены свет и тень у российского гения Александра Сергеевича Пушкина. В «Каменном госте» мадридская красавица говорит:

Приди! Открой балкон. Как небо тихо.

Недвижим теплый воздух, ночь лимоном

И лавром пахнет, яркая луна

Блестит на синеве густой и темной,

И сторожа кричат протяжно, ясно!..

А далеко, на севере — в Париже,

Быть может, небо тучами покрыто,

Холодный дождь идет и ветер дует…

Далеко, на севере — в Париже. А написано это в России, в Михайловском Новгородской губернии, в морозный, может быть, день, среди сугробов снега. Оттуда Пушкин, вообразив себя в Мадриде, почувствовал Париж далеким, северным!..

Не знаю, играл ли Александр Сергеевич на каком-нибудь инструменте. Думаю, что нет. Ни в его лирике, ни в его переписке нет на это, кажется, никаких указаний. Значит, музыкантом он не был, а как глубоко он почувствовал самую душу музыки. Все, что он в «Моцарте и Сальери» говорит о музыке, в высочайшей степени совершенно. Как глубоко он почувствовал Моцарта — не только в его конструкции музыкальной, не только в его контрапунктах или отдельных мелодиях и гармонических модуляциях. Нет, он почувствовал Моцарта во всей его глубокой сущности, в его субстанции. Вспомните слова Моцарта к Сальери:

Когда бы все так чувствовали силу

Гармонии! Но нет: тогда б не мог

И мир существовать, никто б не стал

Заботиться о нуждах низкой жизни.

Так именно, а не иначе мог говорить Моцарт. Пушкин не сказал: «силу мелодии», это было бы для Моцарта мелко. Он сказал: «силу гармонии». Потому что как ни поют звезды в небесах, какие бы от них ни текли мелодии, суть этих мелодий, песен и самых звезд — гармония.

Все противоречия русской жизни, русского быта и русского характера, образцы которых читатель не раз встретит в моих рассказах, находят в конце концов высшее примирение в русском художественном творчестве, в гармонических и глубоких созданиях русского гения.

Views: 8956

(1) В былые годы, когда я был помоложе, я имел некоторое пристрастие к рыбной ловле. (2) Я оставлял мой городской дом, запасался удочками и червяками и уходил в деревню на реку. (3) Целые дни до позднего вечера я проводил на воде, а спать заходил куда попало, к крестьянам. (4) В один из таких отлетов я устроился в избе мельника. (5) Однажды, придя к мельнику ночевать, я в углу избы заметил какого-то человека в потасканной серой одежде и в дырявых валяных сапогах, хотя это было летом. (6) Он лежал на полу с котомкой под головой и с длинным посохом под мышкой. (7) Так он и спал. (8) С первым светом серый комок в валенках зашевелился, как-то крякнул, потянулся, сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел прямо в дверь. (9) На крыльце он подошел к рукомойнику — к незатейливой посудине с двумя отверстиями, висевшей на веревочке на краю крыльца.

(10) Я было собрался со стариком заговорить, да не успел — ушел. (II) Очень пожалел я об этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть на него еще один раз. (12) Я привстал на колени, облокотился на подоконник и открыл окошко. (13) Старик уходил вдаль. (14) Долго смотрел я ему вслед. (15) Фигура его, по мере того как он удалялся, делалась меньше и меньше и наконец исчезла вся. (16) Но в глазах моих она осталась навсегда, живая.

(17) Это был странник. (18) В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли. (19) У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела. (20) Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край. (21) Отдыхали и спали где попало. (22) Я убежден, что, если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, он не ответит. (23) Он над этим не думал. (24) Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше. (25) Может быть, они от чего-нибудь бегут. (26) Но если бегут, то, конечно, от тоски — этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.

(27) В «Борисе Годунове» Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России- Варлаам. (28) У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами. (29) Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он непременный посетитель толкучего рынка. (30) Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый, в своей стеганой на вате шапке.

(31) Когда Варлаам крестится, он крестит в сердце своем пятно тоски, пятно жизни. (32) Но ничем не стирается оно: ни пляской, ни песней. (34) Не знаю, конечно, нужны ли такие люди, надо ли устроить так, чтобы они стали иными. (34) Не знаю. (35) Одно только я скажу: эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных, красок русской жизни.

(*По Ф.И. Шаляпину)

*Фёдор Иванович Шаляпин (1873 — 1938) — знаменитый русский оперный и камерный певец.

Почему люди встают на путь странничества? Эту проблему поднимает Ф.И. Шаляпин в предложенном для анализа тексте.

Размышляя над поставленным вопросом, певец вспоминает пример из собственной жизни и говорит о том, как однажды он встретил странника, который чем-то его привлёк, однако автор текста так и не успел его ни о чём спросить, о чём Ф.И. Шаляпин говорит с нескрываемым сожалением. Певец убеждён: бродяги не могут сказать точно, зачем они скитаются. Ф.И. Шаляпин сделал предположение, что они ищут лучшие места или бегут от тоски. Автор текста замечает, что у таких людей нет «ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела», то есть их ничто не держит.

Позиция автора текста по поднятой проблеме выражена ясно и однозначно. Ф.И. Шаляпин убеждён: люди встают на путь странничества, не понимая точно, зачем, но в глубине души они желают найти нечто, что могло бы избавить их от тоски.

Я согласна с позицией автора данного текста и тоже считаю: странниками люди становятся потому, что испытывают сильные душевные страдания, и они, сами того до конца не осознавая, ищут что-то, что помогло бы им со страданиями справиться.

Об этом неоднократно говорили в своих произведениях русские писатели-классики. Вспомним роман в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин». В этом произведении главный герой Евгений Онегин, на мой взгляд, очень несчастный человек. В молодости он потратил очень много времени на бессмысленные, пустые занятия: светские забавы, любовные приключения. Вполне естественно, что всё это ему надоело, и им овладела хандра. И поэтому Онегин, стремясь избавиться от этого состояния, уехал из города в деревню, однако и там ему вскоре всё наскучило. Спустя какое-то время он познакомился с молодым поэтом Ленским, который, в свою очередь, познакомил Онегина со своей невестой Ольгой и её сестрой Татьяной Лариной. Татьяна влюбилась в Онегина и написала ему письмо с признанием. Боясь обмануть Татьяну, Онегин отверг её. Вскоре Ленский пригласил Онегина на праздник к Лариным, обещая, что там не будет много людей, но оказалось, что это не так. Кроме того, Онегина раздражало волнение Татьяны, поэтому главный герой решил отомстить Ленскому: он начал заигрывать с Ольгой. Рассерженный Ленский вызвал Онегина на дуэль. Онегин вызов принял, несмотря на то, что сожалел о своём поступке. Главный герой на дуэли убил молодого поэта, что усугубило страдания Онегина, и он вновь решил уехать. Прошло несколько лет, и герой встретил Татьяну, которая вышла замуж за генерала. В этот раз он влюбился в неё, однако теперь уже Татьяна отвергла его. Страдания Евгения Онегина усилились, и он отправился в путешествие. Мы видим, что Онегин очень много странствовал, стремясь избавиться от тоски, и я думаю, что не всегда он точно понимал цель своих путешествий. Таким образом, люди, сами того иногда не понимая, встают на путь странничества, чтобы найти лучшие места, которые помогут им справиться с душевными страданиями.

Приведу ещё один литературный пример, который показывает: странниками становятся люди, желающие найти что-то, что могло бы спасти их от мук души. Вспомним роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». В этом произведении главный герой Григорий Печорин всё время находится в поисках. Что именно он ищет, ему трудно сказать, однако внимательному читателю становится ясно: Печорин ищет способ избавиться от тоски, понять смысл своей жизни, которого ему так не хватает. Например, он похитил горянку Бэлу, потому что думал, что с ней ему будет интереснее, чем со светскими красавицами, однако это оказалось не так: вскоре она ему наскучила. В другой раз Печорин без особой цели влюбил в себя княжну Мэри. Ему просто хотелось позабавиться, но, на мой взгляд, люди, которые пытаются манипулировать другими, глубоко несчастны. Они играют на чужих чувствах, полагая, что это принесёт им удовольствие, но на самом деле, если удовольствие и приходит, то кратковременное и смешанное со страданием. Несчастие Печорина доказывает и тот факт, что он полагает, что у него есть какое-то высшее предназначение, он рождён не просто так, а вот что это за предназначение, он понять не может. Потому он и странствует, находится в вечном поиске, как мы видим, желая избавиться от нещадной тоски. Следовательно, странниками становятся люди, желающие преодолеть душевные страдания, найти лучшие места.

В заключение ещё раз подчеркну: если человек всё время странствует, это значит, что у него ничего нет: ни семьи, ни дома, а значит, он несчастлив, потому он и отправляется в путешествие с целью (зачастую неосознанной) найти то, что поможет ему справиться с тоской.

Подготовкой к написанию является составления плана по данной теме сочинения.

План к данному сочинению:

1. Детство — это лучший возраст.
2. Воспоминания, когда я был маленький.
3. Самое главное — это счастье ребенка.

Сочинение по заявленной теме

Воспоминания из детства всегда честные, искренние, настоящие. Они наполнены такой любовью ко всему, что происходило в детстве. Эти воспоминания навсегда остаются в памяти у людей. Я уверен, что не найти человека, который не помнит лучшие моменты своего детства. Конечно, возможны и исключения. Лично я помню свое детство и никогда не забуду, хотя как у любого человека, так и у меня были и радостные события, а также и грустные, заставляющие плакать.

Помню, когда я была маленьким, я был,прежде всего, наивным, как и любой ребенок, но также я был счастливым. Я помню вкусные завтраки, после которых должны были отпустить гулять. Эти дни напролет с друзьями во дворе. Что мы только не делали. И делали то, что нам не разрешали, как любые дети. И, конечно же, играли в самые разные игры, правила которых помнишь и сейчас. А еще, когда я был маленький, я очень любил строить шалаши. Я строил их везде, и дома из табуреток и одеял, и на улице из палок и веток. А потом сидишь в нем и искренне веришь, что тут тебя никто не забудет. А еще в детстве я очень, ну прям очень любил мультики. И помню, как всем в одно и тоже время мамы кричали с окон, что начинаются мультики. И моментов во дворе становилось тихо, все бежали домой, как пули, а может и быстрее. Еще одно яркое воспоминание — это, конечно же, праздники, особенно Новый год и День рождение. Ну что может быть лучше? Все приходят к тебе в гости, дарят подарки, желают тебе здоровья, счастья и всего самого наилучшего. И очень вкусный мамин торт со свечками.

Мне, кажется, что перечислять моменты детства можно до бесконечности. Но есть одно и самое главное, что когда я был маленький, меня любили, заботились обо мне и я был счастливым ребенком. А что может быть важнее, чем быть счастливым.

Елена Руни

Когда я была маленькой

два рассказа

Когда я была маленькой, реализовывать желания было легче. Стоило только придумать что-то нужное и хорошее, как оно сбывалось. Или сразу, или через короткое время, пока я еще помнила, что именно хочу. Наверное, в нашем детстве ангелы-хранители работают быстрее. Или мы еще вне Матрицы. Или желания наши легки и неприхотливы, как дни недели, как смена времен года. Все совершенно естественно, природно и подчинено какой-то космической логике…
Так, например, когда было мне 8 лет, решила я, что хочу быть богатой. В принципе, уже пора, ничего особенного я не пожелала. Как-то само собой решилось. . Что значит быть богатой, я себе представляла с трудом: время было глухое социалистическое, и вопрос богатства в общество друзей моих родителей не выносился, а купить в кредит ковры или хрусталь -так это не богатство, а просто как у людей. Кстати, огромные хрустальные салатницы, похожие на стеклянные колючие калоши 47 размера, которые были куплены мамой в то благословенное время, много лет на семейные праздники забивались доверху селедкой под шубой и оливье. В моей семье праздники втихомолку не праздновали, гости из родственников, друзей, соседей и просто знакомых не переводились, и «калоши» позволяли не ударить лицом в грязь. А наполнение было выше всяческих похвал. Сделано с любовью.

Почему мне захотелось стать богатой именно в 8 лет, не помню. Помню, что в тот момент я находилась в гостях у маминой сестры в Донецке Ростовской области, может быть, была впечатлена ее новым ковром или хорошей библиотекой (в Донецке всегда был хороший книжный, прям на зависть Луганску, и я, как посетитель на то время 3 библиотек, могла это оценить. Почему трех? Потому что раньше детям книги выдавали на 15 дней. А я читала все за день. Библиотекари не верили, что я уже проглотила все и пришла сдавать книгу, они устраивали мне проверки, просили пересказывать…. И все равно не верили. Пришлось окучивать сразу 3 библиотеки… Но это к богатству, конечно, отношения я не имеет.)
Разговор о богатстве с маминой сестрой, тетей Людой, я начала издалека. Я между прочим, то есть между пирожком с абрикосовой сушкой и мультфильмом про Ну погоди, сообщила, что есть у меня хобби. Я собираю бусинки. Я реально имела коробку с двумя старыми мамиными разорванными бусами и кучей значков, купленных мамой. Я как-то смогла убедить ее, что это и есть мое хобби -собирать значки.
Итак, мое заявление о бусинках прозвучало грустно и очень по-взрослому. Типа как я коллекционирую черные алмазы… Или лошадей ахалтекинской породы… И я не знаю, куда мне расти дальше….
Тетя Люда на тот момент еще не имела детей, однако, сориентировалась правильно, и быстро принесла из зала ту самую коробочку, которую я нашла пару часов назад. Да. Я ее увидела на книжном шкафу и сразу поняла, что там. Там могли быть только бусинки, камешки и пуговицы. Я угадала! Меня одарили бусинками и значками и на всякий случай выдали рубль. Рубль. Вашу мать… Кто не жил в 70-е, не может себе представить это великолепное слово. Рубль.
Как герою «Калины красной», «деньги жгли ляжку». Нещадно. Я выпросилась идти «в город», дабы промотать немедленно. Кстати, эти таланты заложены в каждом, думаю, на генетическом уровне: тратить или беречь. У меня -тратить. За последние 45 лет ничего не изменилось… Кроме страны и покупательной способности. Причем страны — уже много раз…
Зачем иметь деньги и не тратить их? Этим вопросом я не заморачивалась. Однозначно: деньги для удовольствий.
Помню ощущение богатства и свободы выбора.
Я выбираю мороженое Каштан. Жирное, шоколадное внутри, в теплой и толстой шоколадной глазури. Я богата! Спина прямая, походка свободная голова вскинута, в глазах — легкая скука и превосходство…
Вы, все окружающие, все встреченные и прошедшие мимо тогда, как вы мне, наверное, завидовали! Маленькая девочка в красном плащике-джерси с золотыми пуговичками и великолепным мороженым в руке чувствовала эту легкую красивую зависть и наслаждалась ею.
Я ем мороженое по безумной тогда цене — в 28 копеек! Фруктовое стоило 7, томатное и молочное -9, маленький батончик -параллелипипед Ленинградского в шоколаде — 11, сливочное -13, крем-брюле — 15, фруктовое в шоколаде — 18, пломбир -19, эскимо толстое и красивое, на палочке, -22, и тыдыщ! Каштан 28! Бинго! Думала, стану взрослой, буду есть исключительно крем белковый с пирожных Корзиночек и Каштан. Пока выросла, Каштан закончился: технология и продукты, наверное, такие дорогие или невыносимо натуральные, что за последние 27 лет никто даже не приблизился к советскому Госту и насыщенными кремовому вкусу… А белковый заварной крем для Корзиночек я научилась делать сама. Когда не только выросла, но даже немного успела состариться. Подумала, что должны исполняться хоть какие-то желания. И научилась. И сделала кастрюлю этого крема. Белого, густого, с легкой лимонной ноткой. Ну съела тарелку. Все! Больше не тянет. Реализовала мечту…А Каштан тупо не могут повторить… Или я его еще не встретила. Вообще-то я о мороженом пишу

Итак, 100-28=72. 72 копейки -это не шутка! Я сочла себя достаточно богатой, чтобы проявить щедрость и купить подарок моему двухлетнему брату. Я нашла отличный кортик в Детском Мире. Алюминиевый, матовый, в ножнах, в натуральную величину, если судить по росту будущего счастливого обладателя. 33 копейки! Клянусь, рука не дрогнула. Я очень добра, когда богата, и люблю дарить подарки. Особенно ненужные. Но которые мне нравятся.
Что там у нас осталось? 39? Я подумала о пище духовной и потащила тетю Люду в книжный.
Если я что-то наметила, можете не сомневаться, я это реализую. Я нашла книжку за 39 копеек! Небывалая удача. Промотаться до копейки это называется. И взяла я ее не за точь-в-точь цену, А за красивую Бело-синюю обложку, на которой мальчик в шортах и красивой рубахе (батник называется, это я потом узнала) , стоя за углом, следил за каким-то типом в черном шпионском плаще.
Зента Эргле. Уно и три мушкетера.
Я прочитала эту книгу за ночь. Я перечитала ее утром. Я читала ее приблизительно раз в месяц, пока не выучила наизусть. Это предвестник серии детективов для детей Черный котенок, если кто в теме. Это увлекательнейшее приключение 4 ребят. Для того времени- просто блеск.
Надо сказать, что через 3 года эту книжку прочитал весь мой класс. И на экзамене по литературе все.. ВСЕ! написали, что их любимая книга- Уно и три мушкетера. Учителя были в шоке. Они такую книгу не знали совсем.
Смешно, но это любимая книга моего брата, который на 7 лет старше меня (подозреваю, что любимая и до сих пор

. Только ему не говорите)
И это одна из любимых книг моих дочерей. Просто они уже перечитали столько, что можно было бы и забыть старую потрепанную уже книжицу. Но они помнят. Я спрашивала…
Дело даже не в книге. Я реально была богатой. Наверное, найденная мною формула » около 33% на необходимое (Книга. Она для меня всегда была как воздух), 33 на подарок и 33 на роскошь (тогда это было мороженое).
Потом я часто находила деньги. И старалась их тратить так же. Необходимое. Подарок. Баловство.
А сейчас стать богатой никак не получается. Наверное потому, что никак не могу понять, что для меня необходимое. Всегда получается, что необходимые газ-свет-вода-аренда-кредиты-страховки-телефон-интернет-еда-вода перевешивают баловство и подарки. Очень так ощутимо перевешивают. Но книги, фильмы, прически, косметика, путешествия, кажется, тоже необходимы? Да! . А шампанское входит в необходимое? Не исключено. В зависимости от степени грусти

А камни? я без камней жить не могу. Полудрагоценные. Или из путешествий. Или волшебные. Или с историей. А запахи? А кофе? А одежда? Да! А красивая и дорогая? Вооооот. Вот поэтому богатство как-то тормозится. Но идетидетидетидет… Медленно. А я все взвешиваю и решаю. Подарки. Баловство-роскошь. Необходимое. А формула работает… Независимо от нас.

Когда я была маленькой, то была очень ранимой и обидчивой. Особенно любила я обижаться на большой абрикосе, растущей во дворе у маминого дома. Одна абрикоса была давала плоды крупные, желтовато-зеленые, похожие немного на персик. А у второй абрикосы были более сладкие, светло-коричневые, в россыпи вишневых веснушек. Так как моя физиономия с детства изобиловала веснушками, второе дерево было как-то ближе и роднее. Заберусь на него, метра 3 от земли, не выше, сяду в развилку поудобнее и давай обижаться.
На абрикосе я обычно обижалась на родителей. Причин было многою Решающим обидным фактором было рождение младшего брата и полное растворение мамы в нем. Брата я любила, конечно. Он с года где-то стал толстым и красивым (до этого возраста был как-то неприметен и не отличим от других орущих младенцев). Но маму я тоже любила. а она, если общалась со мною, то теперь в основном на тему брата. Плюс мои обязанности по дому выросли, так как я достигла звания няньки, и это, если честно, не слишком меня радовало. Отец все время был на работе, а когда приходил домой, не мог налюбоваться сыном. Сейчас я его понимаю. Брат мой-
бравый казак, двухметровый, умный, добрый, с большим сердцем и отличным чувством юмора. Но 46 лет назад всего этого еще не было заметно, и потому я залазила на абрикосу и начинала себя жалаеть.
-Вот умру я, значит…-так начинались почти все мои детские стенания. И понесут меня мимо мамы с папой. Хоронить. И как заплачет мама. И как скажет, » что же я ребеночка моего не замечала, что ж я ее любила так мало, что ж книжки с ней не читала, запеканку творожную редко делала»…
Начинало темнеть. Меня не приходили снимать с дерева. Неужели в окно не видно? Но я же знаю, что видно. Значит, мама не подходит к окну. Они уложили Саню и уже ужинают. А я тут. Сама, Неприкаянная, Ненайденная. Наконец, кто-то из родителей спохватывался, за мной приходили, снимали с дерева, успокаивали и заверяли в своей любви.
Став постарше, я только плакала, когда обижалась. Абрикосы рядом не было, а обидчики встречались чаще.. Мыслей о смерти не было уже. В этот момент как раз стали рождаться мысли о мести. Я ли, судьба ли или другие люди, случайно или намеренно, месть мою реализовывали. Обидчики были покараны, Но часто не связывали наказание со мной.
Еще старше. Я могу еще плакать, но я уже кричу. Кричу на обидчика. ВОзмущаюсь бюрократизмом, разбираюсь с врачами, высказываю в лоб свое мнение о начальстве, уличаю рабочих в воровстве, а друзей в предательстве..
Сильный слабый. И предателей всегда пыталась понять и спрашивала: «Почему?» Или вот еще вопрос оригинальный: «За что?»
Проходят годы. Я уже не расту. Но становлюсь старше. Нашла «восточную мудрость» на тему «если долго сидеть у реки и ждать, рано или поздно мимо тебя проплывет труп твоего врага.» Научилась терпению. Мудрое изречение работало. Научилась ждать и «такое блюдо, как месть, подавать холодным». Не прощала. Ждала. И добрый бог или злой ангел мстили за меня. Или я забывала об обидах.
Годы спустя. Стала еще старше, и если и выросла, то в ширину. Поняла, что нет у меня времени сидеть у реки и ждать. Поняла, что нет у меня врагов. Поняла, что если человек обманул, предал, обидел, он мне просто никто. Стерт. А если никто, то ждать незачем, мстить некому, обижаться, и то не на кого. Нет его. И времени о нем думать нет. Жизнь короткая. Каждый человек зачем-то приходит в мою жизнь. Поддерживает. Спасает. Если друг. Или учит быть сильной. И справляться самой. Если дрянь. И менять его не надо, и самой меняться тоже, если некомфортно. Ищу комфорт и спокойствие. И я уже не спрашиваю никого: «А почему ты так поступил?» Или » как ты мог?». Или «мой милый, что тебе я сделала?» Или «давай начнем сначала». Или еще что жалкое и беспомощное. Сказал и сказал. Сделала и сделал. Не пришел и не пришел. Чужой человек. Чего спрашивать?
Имеет право. Ошиблась. Думала друг. Не-друг. Просто шли каждый своей дорогой. Соприкоснулись судьбами. Показали себя. Разошлись. Оставили о себе хорошее воспоминание. Или плохое. Или никакого. Потому что мне стереть и забыть теперь уже намного проще, чем залезть на абрикосу и ждать, когда мама придет снимать. Сейчас я мама. Моя очередь снимать и успокаивать

КОГДА Я БЫЛА МАЛЕНЬКАЯ

Когда я была маленькая, я была очень забывчивая. Я и сейчас забывчивая, но раньше – просто ужас!.. В первом классе я забыла прийти в школу первого сентября, и пришлось целый год ждать следующего первого сентября, чтобы идти сразу во второй.

А во втором классе я забыла свой ранец с учебниками и тетрадками, и мне пришлось возвращаться домой. Ранец я взяла, но забыла дорогу в школу и вспомнила о ней только в четвёртом классе. Но в четвёртом классе я забыла причесаться и пришла в школу совершенно лохматая. А в пятом перепутала – осень сейчас, зима или лето – и вместо лыж принесла на физкультуру ласты. А в шестом классе я забыла, что в школе надо вести себя прилично, и притопала в класс на руках. Как акробат! Но зато в седьмом классе… Ой, фу ты… Снова забыла. Ну, потом расскажу, когда вспомню.

ОЧЕНЬ ГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ

Когда я была маленькая, в меня влюбился один Федька. Он подарил мне очень красивую старинную фарфоровую, немножко лысую куклу в кружевном платье.

Но я влюбилась в учителя природоведения. Обменяла куклу на морскую свинку и подарила ему. А учитель природоведения влюбился в учительницу физкультуры. Продал морскую свинку на птичьем рынке, купил здоровенную гирю и подарил учительнице физкультуры. И мы все заболели скарлатиной. Но не от куклы, не от морской свинки и не от гири мы заразились. Заразились мы от Героя Советского Союза летчика-космонавта Затыкайченко, который приходил к нам в школу и со всеми учителями за руку поздоровался, а учеников лично каждого погладил по голове. Ну, это я всё вру, ведь космонавты не болеют скарлатиной…

КАК Я СТАЛА ДЕВОЧКОЙ

Когда я была маленькая, я была мальчиком. Ну, сначала мальчиком, а потом уж стала девочкой. Это вот как было. Мальчиком я была хулиганским и всегда обижала девчонок. И вот однажды, когда я дёргала за косички сразу двух девчонок, мимо проходил волшебник и покачал головой. А вечером я превратилась в девочку. Моя мама удивилась и обрадовалась, ведь она всегда хотела дочку. И я стала жить девочкой. Ох и несладкая же была девчачья жизнь! Меня всё время дергали за косички, дразнили, подставляли ножки, обливали из брызгалок противной лужной водой. А когда я плакала или жаловалась, обзывали ябедой и плаксой. Однажды я крикнула мальчишкам-обижателям:

– Эй! Вот погодите! Превратят вас в девчонок, тогда узнаете!

Мальчишки очень удивились. И я рассказала им, что со мной случилось. Они, конечно, испугались и больше девчонок не обижали. Только угощали конфетами и приглашали в цирк. Такая жизнь мне понравилась, и я уже не стала превращаться обратно в мальчишку.

Как мне имя выбирали

Когда я была маленькая, мне жутко не нравилось моё имя. Ну куда это годится – Ксюша? Так только кошек называют. Мне, конечно, хотелось, чтобы меня звали как-нибудь красиво. Вот у нас в классе одну девочку звали Эльвира Череззаборногузадерищенская. У учительницы даже ручка сломалась, пока она эту девочку в журнал записывала. В общем, мне было жутко обидно, я пришла домой и заплакала:

– Ну почему у меня такое смешное и некрасивое имя?!

– Что ты, доченька, – сказала моя мама. – Имя у тебя просто замечательное. Ведь как только ты родилась, у нас дома собрались все наши родные и стали думать, как тебя назвать. Дядя Эдик сказал, что тебе очень подойдёт имя Препедигна, а дедушка решил, что назвать тебя надо просто Ракетой. Но тётя Вера считала, что нет на свете ничего краше имени Голендуха. Голендуха! Ведь так звали твою четвероюродную прапрабабушку! Она была такая красавица, что на ней женился царь. А она сварила ему варенье из молодых мухоморов, да такое вкусное, что он объелся им насмерть. И все очень обрадовались, потому что царь этот был очень вредный и злой. Дни рождения отменил и воевал всё время с кем попало. Ужас, а не царь! Зато после него пришёл другой царь – весёлый и добрый. Вот какая твоя четвероюродная прапрабабушка молодец! Ей даже значок выдали: «Отличник по борьбе со злыми царями»! И вот тётя Вера предложила назвать тебя Голендухой. «Какая ещё Голендуха?!» – закричала тётя Маша и даже кинула в тётю Веру тарелкой с малиновым желе. Тарелка попала в тёти Верину голову и продырявила её. Пришлось везти тётю Веру в больницу. А там такая добрая и умелая докторша быстро-быстро зашила дырявую голову, так что и следа не осталось. Эту добрую докторшу звали Ксюша Игоревна Парамонова. Вот в честь неё-то мы и назвали тебя Ксюшей.

С тех пор мне даже немножко нравится моё имя. Ведь всякие там Голендухи – ещё хуже!

НЕНАСТОЯЩИЕ ЗУБЫ И ЧАСЫ С КУКУШКОЙ

Когда я была маленькая, ещё всякие некоторые другие многие люди тоже были маленькими. Например, мой друг Алёша. Мы с ним за одной партой сидели. Вот однажды ему учительница говорит:

– Ну, Алексей, читай наизусть стихотворение, которое я на дом задавала.

А он говорит:

– Я не выучил. У меня вчера последний молочный зуб выпал. И даже насморк начался…

А учительница говорит:

– Ну и что? У меня вон ВСЕ зубы выпали, а я на работу хожу.

И как вынет изо рта все зубы разом!

Мы так испугались! Ирка Беликова даже заплакала. А это у нашей учительницы зубы просто ненастоящими были. Тут директор в класс вошёл. И тоже испугался. Но не заплакал. Он привёл к нам другую учительницу – весёлую и с настоящими зубами, которые изо рта не вынимаются. А той учительнице подарили часы с кукушкой и отправили на заслуженный отдых – на пенсию то есть. Давно бы так!

ПРОТИВНЫЕ СТАРУШКИ

Когда я была маленькая, я была очень противная. Я и сейчас противная, но раньше – просто ужас. Вот мне говорят:

– Ксюшенька, иди кушать!

– Пе-пе-пе-пе-пе!..

Даже вспоминать стыдно. И вот однажды весной гуляла я в саду Эрмитаж и показывала всем язык. Мимо проходили две старушки в беретках и спросили меня:

– Девочка, как тебя зовут?

– Ура! – запрыгали от радости старушки. – Наконец-то мы нашли девочку по имени Никак. Вот тебе письмо. – И они упрыгали. В письме было написано: «Девочка по имени Никак! Почеши, пожалуйста, левой ногой правое ухо!»

«Вот ещё! – подумала я. – Очень надо!»

Вечером мы с мамой и тётей Лизой пошли в «Детский мир». Мама и тётя Лиза крепко держали меня за руки, чтобы я не потерялась. И вдруг у меня ужасно зачесалось правое ухо! Я стала выдёргивать свои руки. Но мама и тётя Лиза только сжали мои руки покрепче. Тогда я постаралась почесать ухо правой ногой. Но не дотянулась… И мне пришлось изловчиться и почесать правое ухо как раз левой ногой. И как только я это сделала, у меня тут же выросли большие кудрявые усы. И у всех других детей – тоже. В «Детском мире» поднялся страшный визг – это мамы и папы испугались своих детей усатых! И скорее побежали к врачам и милиционерам. Но врачи смогли вылечить усатых детей не сразу, а только через несколько дней. Зато милиционеры сразу поймали двух противных старушек в беретках. Эти старушки уже давно ходили по Москве и делали всякие безобразия. Только они были уже совсем старенькие, и их противности не хватало для безобразий. Поэтому они подыскивали противных мальчишек и девчонок и безобразничали с их помощью. «Надо же! – подумала я. – Оказывается, противные девочки становятся противными старушками?..»

Мне не захотелось становиться такой старушкой, и я перестала быть противной.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ СНЕГ

Когда я была маленькая, я обожала есть снег. Вот как только нападает хоть чуточку снега, я сразу на улицу – и ем, ем, ем… Пока меня не поймают и не отругают.

И никто не мог меня отучить от этой ужасно опасной для здоровья привычки. И вот однажды, когда наступила зима, я сразу съела снег. А он был не простой, а заколдованный. И я превратилась в торт. Приходит моя мама с работы, а вместо меня на кухне – торт.

– Надо же! Тортик! – обрадовалась мама. Она удивилась только, что меня дома нет, а потом подумала, что я ушла в соседний подъезд к Нинке Акимовой. И я совсем не могла ей ничего сказать – ведь торты не умеют разговаривать! Мама положила меня в холодильник. Я же превратилась не в простой торт, а в торт из мороженого. Мама подождала меня немножко, а потом всё-таки решила съесть кусочек торта. Она вынула меня из холодильника, взяла в руки острый нож… И тут из торта как брызнут брызги в разные стороны! Мама попробовала брызги на вкус. А они были совсем не сладкие, а солёные, как слёзы. Мама пригляделась повнимательнее и заметила, что на торте из крема бантики красные вылеплены – точно такие же, как у меня в косичках. Вот тут-то моя мама и заподозрила что-то неладное. И поскорее позвала отряд спасателей из трёх волшебников и двух мороженщиков. Все вместе они меня расколдовали и превратили обратно в девочку. С тех пор у меня часто бывает насморк – это я в холодильнике простудилась. А снега я больше не ем, хоть и хочется иногда.

Вдруг он опять заколдованный?

Когда я была маленькая, я обожала кататься на велосипеде по лесу. Он так здорово дзынькал, перепрыгивая через коряги, я неслась по коричневой лесной дороге, ёжики и лягушата разбегались в стороны, а в глубоких прозрачных лужах отражалось небо.

И вот однажды под вечер я ехала по лесу и встретила хулигана.

– Эй ты, рыжая, – сказал хулиган невоспитанным голосом. – А ну слезай с велосипеда.

Глаза у хулигана были грустные-грустные. Я сразу поняла, что у него было трудное детство.

– Ну, чего вытаращилась? – спросил хулиган. – Слезай живо, мне на море ехать надо.

– Хитренький! – сказала я. – Я, чур, тоже на море хочу. Ты меня на багажнике повезёшь.

И мы поехали.

– А как мы доедем до моря? – спросила я.

– Запросто, – сказал хулиган. – Надо только всё время ехать берегом реки, а она когда-нибудь в конце концов впадёт в море.

Мы ехали берегом маленькой тёмной лесной речки.

– Потом она расширится, – пообещал хулиган. – Начнут ходить пароходы, и мы доберёмся до моря на попутном корабле.

– На море на завтрак мы будем есть только арбузы! – сказала я.

– А на обед – воблу, жвачку и солёные огурцы!

– А на ужин – громко подпрыгивать и играть на гитаре!

Мы выехали в поле. Подул ветер. Я прижалась ухом к спине хулигана и услышала, как бьётся его хулиганское сердце. Стало темнеть. Река всё не расширялась и не расширялась, и попутных кораблей что-то не было видно. Я вспомнила про маму, тётю Лизу и кота Арбузика. Как они ждут меня, смотрят в окошко, а потом плачут, звонят в милицию, скорую помощь и пожарным тоже на всякий случай.

– Эй! – я постучала по хулиганской спине. – Останови, мне домой надо.

– А на море как же?

– Потом как-нибудь, – пообещала я. – В следующий раз.

Глаза у хулигана стали ещё грустнее.

– Эх ты, – сказал он, – трусиха.

– А ты – хулиган!

– А я зато, когда вырасту, на тебе не женюсь, – сказал хулиган, слез с велосипеда и ушёл.

Самое интересное, что так оно и вышло! Уж и царь на мне женился, и злой колдун, и космонавт, и дурак. А хулиган – не женился!!! Я даже вообще его с тех пор ни разу не видела. Наверное, он уже вырос и у него есть настоящая борода.

Но это уже совсем другая история.

Кому-то детство запомнилось, а кому-то нет. Кто-то хранит свои детские фотографии, считая их своим сокровищем, а кто-то говорит, что это самые глупые годы жизни. Кто-то описывает детство в красках, а кто-то, наоборот, утверждает, что у них было трудное детство. По-моему, хорошо, что оно вообще было…

Детство — это период открытий, маленьких и больших. Попросите как-нибудь свою бабушку рассказать о её детстве. (Она начнёт с фразы, в которой таится особенное волшебство, фраза эта — как бы узкая тропинка к самому важному периоду жизни, с этой фразы дверца прошлого слегка скрипнет, паутинка на ней оторвется, и вы многое поймёте в своей бабушке. Попробуйте как-нибудь!) Итак: «Когда я была маленькой…» Кстати, у взрослых во время этих рассказов в глазах пляшет летнее солнце, на лице появляется слабый розоватый румянец, нежная улыбка, а взгляд, так схожий с этой фотографией из их детского альбома, сосредоточен на одном каком-то конкретном предмете, которого взрослый и не видит вовсе — это взгляд за ту самую дверцу, в самую душу, в те самые воспоминания.

Лично мне детство запомнилось не очень хорошо. Если всю жизнь представить фильмом, то моя киноплёнка рваная, т.е. в ней много пробелов. Я многого не помню, забыла. Когда я была маленькой, я была очень задумчивой. Наверно, этим я хоть чуть-чуть отличалась от других детей. Я помню, что в садике, когда мы гуляли, все дети болтали друг с другом, а я почти всегда была одна. Воспитатели говорили моей маме, что я будто нахожусь в своём мире. Мама меня спрашивала, о чём же я таком мечтала, что во время прогулки не каталась с другими детьми с горки, не играла в «догонялки»…Я сказала, что я просто не хотела. Хочу заметить, что мама считала, что я мечтаю. Но ведь мечтать и думать разные вещи… Что же ещё я помню такого интересного? Помню, как я всем хвасталась моим новым платьем. Платье само я не очень хорошо запомнила, вроде оно было белое такое, с чёрными пятнышками — как у ягуара. Но мама сказала, что она мне его подарила. Я так этому обрадовалась! Если бы она мне сказала, что купила это платье, то моё отношение, наверное, было бы другим. Удивительно, как дети чувствуют разницу между словами.

Помню, как мы рисовали открытки на праздник 23 февраля. Тогда я думала примерно так: «Что за праздник такой — 23 февраля? Папа говорит, это День защитника Отечества. А что это? Есть ведь такой праздник — 8 марта, женский день. 23 февраля такой же?». А мальчик один, Саша, подошёл и спросил, кому ему открытку подарить, на что воспитательница с улыбкой ответила:

— Папе подари.
— Но у меня папы нет, — смущенно сказал Саша,- и дедушки…

Когда мама забирала меня из детского сада, я рассказала ей о Саше и спросила:

— А как это так — папы нет? А дедушки? Они куда делись? А кому Саше открытку дарить? Мама мне грустно улыбнулась и ответила:

— Полиночка, бывает так, что папы нет, может, случай несчастный был и… И дедушка тоже, может быть…

Я поняла её. Я настолько всё близко приняла к сердцу, что когда папа и мама активно обсуждали что-то, на высоких тонах, я подумала, что они ссорятся. Я зашла к ним в комнату и сказала:
— Мама, папа, не ссорьтесь! Я не хочу, чтобы как у Саши некому открытку дарить было!
— Мы не ссоримся, мы просто тут поспорили немножко, — с улыбкой ответила мне мама.
— Никуда я от вас, девчонки, не уйду. Как же я без вас? Пропаду ведь! — рассмеялся папа. А я всё равно переживала.

Как-то раз моя мама попала в больницу. Не совсем в больницу, ей делали операцию на нос. Это было очень срочно, так мне папа объяснял, или мама дышать не сможет. Я очень за неё волновалась, очень. Дни были не так солнечны, не так радостны. В то время я жила у бабушки, и когда меня забрал папа из садика, я очень удивилась. Папа был такой счастливый, такой радостный. Не выдержав, он спросил меня:
— Полинка, ты по маме-то соскучилась?
— Конечно! Я даже стихотворение выучила, пока у бабушки была, чтоб ей рассказать. Скоро она приедет из больницы? Я так скучаю! Она мне обещала, что…

И всю оставшуюся дорогу я болтала без умолку.
И вот мы стоим у квартиры. Папа открывает дверь, а в прихожей стоит мама. Представляете, как я обрадовалась?

Есть кое-что, что запомнилось мне лучше всего. Это не самое яркое событие, скорее печальное. В детском саду я часто падала и спотыкалась — за своими раздумьями не замечала ничего. И вот однажды, когда я куда-то, задумавшись, шла, мальчик, взявший игрушечный деревянный светофор, особо тоже не смотря, куда идёт, этим самым светофором «приехал» мне прямо в глаз. Не совсем в глаз, а в бровь, как оказалось позже. В медпункте сказали, что всё заживёт. Мама забрала меня из садика и, когда мы пришли домой, решила проверить, что там под пластырем…А потом мы поехали к хирургу.

Все мы, когда бываем в больницах, запоминаем этот специфический запах, но не всякий может его назвать. И я не могла тогда. Но очень хорошо запомнила. И уже никогда больше не подходила к деревянному светофору…

Все эти небольшие истории, которые я рассказала вам, в общем-то, довольно обычные. Каждый может рассказать что-то из детства.

Когда я была маленькой, я всегда обращала внимание на слова, многое воспринимала очень близко к сердцу. Безусловно, я, как и все дети, радовалась всему, что только есть на свете: и зиме, и снегу, и подаркам, и ручейкам по весне, и дождю, и новому мультику… Всему-всему! Мне нравилось обращать на себя внимание, нравилось играть в снежки с папой, нравилось рисовать, танцевать — всё всегда казалось новым, даже если ты проделывал это тысячу раз. Каждый раз как заново! Дети всегда будут в чём-то лучше, чем взрослые. Дети будут радостнее, счастливее, сообразительнее и т.д. Потому что взрослые «много всего повидали», а дети всегда всё открывают с новой, более интересной стороны. Спросите у взрослого: «Что такое любовь?», он вам и ответит всякую чепуху про чувства между двумя людьми и прочее, а ребёнок ответит: «Это когда мама и папа всегда друг другу говорят „Доброе утро!“, когда мама тебя в лоб целует, прежде чем тебя оставить в садике, когда папа маме цветы подарил просто так…». Так чей же ответ важнее? Кто же более близок к истине? Так-то вот!

Когда я была маленькой, я была самой счастливой девчонкой на Земле. Почему? А вот потому! Потому что…

Кирпичёва Полина
, 8 класс

Когда я была маленькой со мной случались разные смешные истории. Сама я о них не помнила, но их мне рассказывали папа и мама, да ещё и бабушки.

Солнышко

Мне было около трёх лет, я заболела и не ходила в детский сад, мы с мамой сидели дома.
Мама что-то готовила на кухне, а я подошла к ней и попросила у неё вазочку с вареньем. Варенье было клубничное. Через несколько минут я пришла с пустой вазочкой за очередной порцией варенья. Мама удивилась, но налила мне ещё. Ну а когда я в третий раз пришла и сказала: » Ренья». Мама решила посмотреть куда же я его деваю. И войдя в комнату, она застыла на месте: на светло-сиреневом ковре ягодками клубники было выложено солнышко с лучиками, а серединка залита вареньевым сиропом.

Сапоги

В детский сад меня водил папа, а забирала мама. На дворе стояла ранняя весна и дороги были скользкие. Я часто падала и маме или папе приходилось меня поднимать, а иногда и нести на руках.
И вот однажды вечером я подошла к папе и сказала:
– А я знаю почему падаю.
– Почему? – спросил меня папа.
– Плосто у моих сапожек нет глазок. И они не видят куда им надо идти и идут по льду.
– Ну тогда им надо приклеить глазки.- сказал папа, немного подумав.
Мы взяли ножницы и лейкопластырь, вырезали два кружочка-глазика и приклеили на мои сапоги.
Потом я всем гордо рассказывала о том, что мои сапожки не роняют меня больше, по тому, что у них есть глазки, и они все видят.

Лучшая подруга

У моей бабушки Томы была собака спаниель. Её звали Джинка. Но мне сложно было выговорить Джинка и у меня получалось Жинка. Мы с ней были лучшими подружками.
Каждое лето мы жили на даче, там во дворе была большая полянка, заросшая клевером (сейчас её нет, на этом месте теперь стоит наш дом), и мы с Джинкой любили сидеть и играть на этой полянке. Я примеряла на собаку свои панамки и шляпки, подвязывала ушки бантиками, а она все терпела. Наверно ей это тоже нравилось.
И вот как-то приехал к нам, мамин брат, дядя Гена и привез мне шоколадный батончик Пик-ник. Мы с Джинкой как всегда уселись на одеяло, расстеленное для нас мамой на травке и стали есть батончик. Сначала откусывала я, а Джинка ерзала на одеяле и подвизгивала от нетерпения. А потом я протягивала батончик ей, она осторожно откусывала кусочек и долго жевала, смешно фыркая. Так мы его и съели, а Джинка даже облизала обертку.
Ну а когда мама нас ругала, то мы от обиды и вредности убегали за ворота. А нам это было делать нельзя. И по этому ворота всегда были закрыты. Но мы нашли способ: Джинка немного прогибала спину и юркала под ворота. Я становилась на четвереньки и как моя подружка прогибала спину, и проползала под ними. Ну а потом нас снова ругали за побег со двора.
Вот такая у меня была веселая подружка.

Напишите
аннотацию и отзыв на текст.

СТРАННИК

В
былые годы, когда я был моложе, я имел
некоторое пристрастие к рыбной ловле.
Я оставлял мой городской дом, запасался
удочками и червяками и уходил в деревню
на реку. Целые дни до позднего вечера я
проводил на воде, а спать заходил куда
попало, к крестьянам. В один из таких
отлетов я устроился в избе мельника.
Однажды, придя к мельнику ночевать, я в
углу избы заметил какого-то человека в
потасканной серой одежде и в дырявых
сапогах, хотя это было летом. Он лежал
на полу с котомкой под головой и с длинным
посохом под мышкой. Так он и спал. С
первым светом серый комок в валенках
зашевелился, как-то крякнул, потянулся,
сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел
прямо в дверь. На крыльце он подошел к
рукомойнику – к незатейливой посудине
с двумя отверстиями, висевшей на веревочке
на краю крыльца.

Я
было собрался со стариком заговорить,
да не успел – ушел. Очень пожалел я об
этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть
на него еще один раз. Я привстал на
колени, облокотился на подоконник и
открыл окошко. Старик уходил вдаль.
Долго смотрел я ему вслед. Фигура его,
по мере того как он удалялся, делалась
меньше, меньше и наконец исчезала вся.
Но в глазах моих она осталась вся
навсегда, живая.

Это
был странник. В России испокон веков
были такие люди, которые куда-то шли. У
них не было ни дома, ни крова, ни семьи,
ни дела. Ходили по просторной русской
земле с места на место, из края в край.
Отдыхали и спали где попало. Я убежден,
что, если каждого из них в отдельности
спросить, куда и зачем он идет, он не
ответит. Он над этим не думал. Казалось,
что в их душах жило смутное представление
о неведомом каком-то крае, где жизнь
праведнее и лучше. Может быть, они от
чего-нибудь бегут. Но если бегут, то,
конечно, от тоски – этой совсем особенной,
непонятной, невыразительной, иногда
беспричинной русской тоски.

В
«Борисе Годунове» Мусоргским с потрясающей
силой нарисован своеобразный представитель
этой бродяжной России – Варлаам. У него
спутана и всклокочена седая борода, на
конце расходящаяся двумя штопорами.
Одутловатый, малокровный, однако с
сизо-красным носом, он непременный
посетитель толкучего рынка. Это он ходит
там, темно-серый, весь поношенный и
помятый, в своей стеганной на вате шапке.

Когда
Варлаам крестится, он крестится, он
крестит в сердце своем пятно тоски,
пятно жизни. Но ничем не стирается оно:
ни пляской, ни песней. Не знаю, конечно,
нужны ли такие люди, надо ли устроить
так, чтобы они стали иными. Не знаю. Одно
только я скажу: эти люди – одна из
замечательнейших, хотя, может быть, и
печальных красок русской жизни.

(По
Ф.И. Шаляпину)

Занятие
№ 12

Работа с текстом. Рецензия.

Напишите
рецензию на текст.

До
ближайшей деревни оставалось еще верст
десять, а большая темно-лиловая туча,
взявшаяся Бог знает откуда, без малейшего
ветра, но быстро подвигалась к нам.
Солнце, еще не скрытое облаками, ярко
освещает ее мрачную фигуру и серые
полосы, которые от нее идут до самого
горизонта. Изредка вдалеке вспыхивает
молния и слышится слабый гул, постепенно
усиливающийся, приближающийся и
переходящий в прерывистые раскаты,
обнимающие весь небосклон… Мне становится
жутко, и я чувствую, как кровь быстрее
обращается в моих жилах. Но вот передовые
облака уже начинают закрывать солнце;
вот оно выглянуло в последний раз,
осветило страшно мрачную сторону
горизонта и скрылось. Вся окрестность
вдруг изменяется и принимает мрачный
характер. Вот задрожала осиновая роща,
листья становятся какого-то бело-мутного
цвета, ярко выдающегося на лиловом фоне
тучи, шумят и вертятся; макушки больших
берез начинают раскачиваться, и пучки
сухой травы летят через дорогу. Стрижи
и белогрудые ласточки, как будто с
намерением остановить нас, реют вокруг
брички и пролетают над самой грудью
лошади; галки с растрепанными крыльями
как-то боком летают по ветру… Молния
вспыхивает как будто в самой бричке,
ослепляет зрение… В ту же секунду над
самой головой раздается величественный
гул, который как будто поднимается все
выше и выше, шире и шире по огромной
спиральной линии, постепенно усиливается
и переходит в оглушительный треск,
невольно заставляющий трепетать и
сдерживать дыхание. Гнев Божий! Как
много поэзии в этой простонародной
мысли!

Тревожные
чувства тоски и страха увеличились во
мне вместе с усилением грозы, но когда
пришла величественная минута безмолвия,
обыкновенно предшествующая раздражению
грозы, чувства эти дошли до такой степени,
что, продолжись это состояние еще
четверть часа, я уверен, что умер бы от
волнения.

(Л.Н.
Толстой)

Занятие
№ 13

Исходный текст:

(1) В былые годы, когда я был моложе, я имел некоторое пристрастие к рыбной ловле. (2) Я оставлял мой городской дом, запасался удочками и червяками и уходил в деревню на реку. (3) Целые дни до позднего вечера я проводил на воде, а спать заходил куда попало, к крестьянам. (4) В один из таких отлетов я устроился в избе мельника. (5) Однажды, придя к мельнику ночевать, я в углу избы заметил какого-то человека в потасканной серой одежде и в дырявых валяных сапогах, хотя это было летом. (6) Он лежал на полу с котомкой под головой и с длинным посохом под мышкой. (7) Так он и спал. (8) С первым светом серый комок в валенках зашевелился, как-то крякнул, потянулся, сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел прямо в дверь. (9) На крыльце он подошел к рукомойнику — к незатейливой посудине с двумя отверстиями, висевшей на веревочке на краю крыльца.

(10) Я было собрался со стариком заговорить, да не успел — ушел. (II) Очень пожалел я об этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть на него еще один раз. (12) Я привстал на колени, облокотился на подоконник и открыл окошко. (13) Старик уходил вдаль. (14) Долго смотрел я ему вслед. (15) Фигура его, по мере того как он удалялся, делалась меньше и меньше и наконец исчезла вся. (16) Но в глазах моих она осталась навсегда, живая.

(17) Это был странник. (18) В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли. (19) У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела. (20) Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край. (21) Отдыхали и спали где попало. (22) Я убежден, что, если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, он не ответит. (23) Он над этим не думал. (24) Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше. (25) Может быть, они от чего-нибудь бегут. (26) Но если бегут, то, конечно, от тоски — этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.

(27) В «Борисе Годунове» Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России — Варлаам. (28) У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами. (29) Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он непременный посетитель толкучего рынка. (30) Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый, в своей стеганой на вате шапке.

(31) Когда Варлаам крестится, он крестит в сердце своем пятно тоски, пятно жизни. (32) Но ничем не стирается оно: ни пляской, ни песней. (34) Не знаю, конечно, нужны ли такие люди, надо ли устроить так, чтобы они стали иными. (34) Не знаю. (35) Одно только я скажу: эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных, красок русской жизни. (По Ф. И. Шаляпину)

Сочинение – рассуждение:

«Умом Россию не понять…», — писал Тютчев в своём стихотворении. И это действительно так. На Руси всегда были люди, которые несли на себе «особенную стать», люди, чьи поступки порой казались окружающим необъяснимыми, странными. Каждый человек – загадка. Проблема загадочной русской души интересует и автора данного текста, Ф. И. Шаляпина

На первый взгляд, эта важная философская проблема довольно избитая, традиционная. Многие русские писатели пытались разгадать тайну «беспричинной русской тоски». Об этом мы читаем в произведениях Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, Н. С. Лескова, М. Ю. Лермонтова и многих других. Но звучание проблемы в тексте Ф. И. Шаляпина удивляет нас сокровенностью высказанных мыслей. Автор раскрывает проблему на примере странников, представителях бродяжной России.

Куда идут странники- праведники? Ради чего? Что их гонит? Что нужно сделать, чтобы эти люди изменились? Автор не даёт ответов на вопросы, но в одном он убеждён: «эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных, красок русской жизни».

Гонимый «русской хандрой», желанием найти смысл жизни, Онегин, герой романа А. С. Пушкина, отправляется в путешествие. В постоянных поисках настоящей любви, счастья и лермонтовский Печорин.

Странник Лука из пьесы М. Горького «На дне» стремится понять «дела человеческие», открывает светлые стороны в каждом из ночлежников и вселяет веру в лучшее, способен просто пожалеть человека.

Иван Флягин, герой повести Н. С. Лескова «Очарованный странник», не имеет конкретной цели путешествия. Его бесконечное странствие – целая жизнь. Это человек широкой души, преданный, верный, мудрый, честный, одарённый, ему «за народ очень помереть хочется».

Таким образом, текст Ф. И. Шаляпина заставляет нас, читателей, в очередной раз задуматься о смысле жизни, об истинном предназначении искренних, честных, талантливых, хотя и странных людей из народа.

Пермякова Д., 2008 г.

Часть первая

I. МОЯ РОДИНА

В былые годы, когда я был моложе, я имел некоторое пристрастие к рыбной ловле. Я оставлял мой городской дом, запасался удочками и червяками и уходил в деревню на реку. Целые дни до позднего вечера я проводил на воде, а спать заходил куда попало, к крестьянам. В один из таких отлетов я устроился в избе мельника. Однажды, придя к мельнику ночевать, я в углу избы заметил какого-то человека в потасканной серой одежде и в дырявых валяных сапогах, хотя было это летом. Он лежал на полу с котомкой под головой и с длинным посохом под мышкой. Так он и спал. Я лег против двери на разостланном для меня сене. Не спалось. Волновала будущая заря. Хотелось зари. Утром рыба хорошо клюет. Но в летнюю пору зари долго ждать не приходится. Скоро начало светать. И с первым светом серый комок в валенках зашевелился, как-то крякнул, потянулся, сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел прямо в дверь. На крыльце он подошел к рукомойнику — к незатейливой посудине с двумя отверстиями, висевшей на веревочке на краю крыльца. С моего ложа я с любопытством наблюдал за тем, как он полил воды на руки, как он смочил ею свою седую бороду, растер ее, вытерся рукавом своей хламиды, взял в руки посох, перекрестился, поклонился на три стороны и пошел.

Я было собирался со стариком заговорить, да не успел — он ушел. Очень пожалел я об этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть на него еще один раз. Чем-то старик меня к себе привлек. Я привстал на колени, облокотился на подоконник и открыл окошко. Старик уходил вдаль. Долго смотрел я ему вслед. Фигура его, по мере того, как он удалялся, делалась меньше, меньше и наконец исчезла вся. Но в глазах и в мозгу моем она осталась навсегда, живая.

Это был странник. В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли. У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела. Но они всегда чем-то озабочены. Не будучи цыганами, вели цыганский образ жизни. Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край. Блуждали по подворьям, заходили в монастыри, заглядывали в кабаки, тянулись на ярмарки. Отдыхали и спали где попало. Цель их странствований угадать было невозможно. Я убежден, что если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, — он не ответит. Не знает. Он над этим не думал. Казалось, что они чего-то ищут. Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше. Может быть, они от чего-нибудь бегут. Но если бегут, то, конечно, от тоски — этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.

В Борисе Годунове Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России — Варлаам. На русской сцене я не видел ни одного удовлетворительного Варлаама, и сам я не в совершенстве воплощал этот образ, но настроение персонажа я чувствую сильно и объяснить его я могу. Мусоргский с несравненным искусством и густотой передал бездонную тоску этого бродяги — не то монаха-расстриги, не то просто какого-то бывшего церковного служителя. Тоска в Варлааме такая, что хоть удавись, а если удавиться не хочется, то надо смеяться, выдумать что-нибудь этакое разгульно-пьяное, будто бы смешное. Удивительно изображен Мусоргским горький юмор Варлаама — юмор, в котором чувствуется глубокая драма. Когда Варлаам предлагает Гришке Отрепьеву с ним выпить и повеселиться и когда он на это получает от мальчишки грубое: Пей, да про себя разумей! — какая глубокая горечь звучит в его реплике: Про себя! Да что мне про себя разуметь? Э-эх!.. Грузно привалившись к столу, он запевает веселые слова — в миноре:

Как едет ён, да погоняет

Текст для сочинения

(1) В былые годы, когда я был моложе, я имел некоторое пристрастие к рыбной ловле.
(2) Я оставлял мой городской дом, запасался удочками и червяками и уходил в деревню на реку.
(3) Целые дни до позднего вечера я проводил на воде, а спать заходил куда попало, к крестьянам.
(4) В один из таких отлетов я устроился в избе мельника.
(5) Однажды, придя к мельнику ночевать, я в углу избы заметил какого-то человека в потасканной серой одежде и в дырявых валяных сапогах, хотя это было летом.
(6) Он лежал на полу с котомкой под головой и с длинным посохом под мышкой.
(7) Так он и спал.
(8) С первым светом серый комок в валенках зашевелился, как-то крякнул, потянулся, сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел прямо в дверь.
(9) На крыльце он подошел к рукомойнику — к незатейливой посудине с двумя отверстиями, висевшей на веревочке на краю крыльца.
(10) Я было собрался со стариком заговорить, да не успел — ушел.
(II) Очень пожалел я об этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть на него еще один раз.
(12) Я привстал на колени, облокотился на подоконник и открыл окошко.
(13) Старик уходил вдаль.
(14) Долго смотрел я ему вслед.
(15) Фигура его, по мере того как он удалялся, делалась меньше и меньше и наконец исчезла вся.
(16) Но в глазах моих она осталась навсегда, живая.
(17) Это был странник.
(18) В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли.
(19) У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела.
(20) Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край.
(21) Отдыхали и спали где попало.
(22) Я убежден, что, если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, он не ответит.
(23) Он над этим не думал.
(24) Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше.
(25) Может быть, они от чего-нибудь бегут.
(26) Но если бегут, то, конечно, от тоски — этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.
(27) В «Борисе Годунове» Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России- Варлаам.
(28) У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами.
(29) Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он непременный посетитель толкучего рынка.
(30) Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый, в своей стеганой на вате шапке.
(31) Когда Варлаам крестится, он крестит в сердце своем пятно тоски, пятно жизни.
(32) Но ничем не стирается оно: ни пляской, ни песней.
(33) Не знаю, конечно, нужны ли такие люди, надо ли устроить так, чтобы они стали иными.
(34) Не знаю.
(35) Одно только я скажу: эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть,
и печальных, красок русской жизни.

Пример сочинения по тексту Ф.И. Шаляпина

«Умом Россию не понять…», — писал Тютчев в своём стихотворении.
И это действительно так.
На Руси всегда были люди, которые несли на себе «особенную стать», люди, чьи поступки порой казались окружающим необъяснимыми, странными.
Каждый человек – загадка.
Проблема загадочной русской души интересует и автора данного текста, Ф.И. Шаляпина.
На первый взгляд, эта важная философская проблема довольно избитая, традиционная.
Многие русские писатели пытались разгадать тайну «беспричинной русской тоски».
Об этом мы читаем в произведениях Н.В. Гоголя, А.С. Пушкина, Н.С. Лескова, М.Ю. Лермонтова и других.
Но звучание проблемы в тексте Ф.И. Шаляпина удивляет нас сокровенностью высказанных мыслей.
Автор раскрывает проблему на примере странников, представителях бродяжной России.
Куда идут странники- праведники?
Ради чего?
Что их гонит?
Что нужно сделать, чтобы эти люди изменились?
Автор не даёт ответов на вопросы, но в одном он убеждён:
«эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных, красок русской жизни».
Невозможно не согласиться с мнением автора.
Странники на Руси – это праведники, мудрецы, подвижники, люди, стремящиеся обрести счастье.
Гонимый «русской хандрой», желанием найти смысл жизни, Онегин, герой романа А.С. Пушкина, отправляется в путешествие. В постоянных поисках настоящей любви, счастья и лермонтовский Печорин.
Странник Лука из пьесы М. Горького «На дне» стремится понять «дела человеческие», открывает светлые стороны в каждом из ночлежников и вселяет веру в лучшее, способен просто пожалеть человека.
Иван Флягин, герой повести Н.С. Лескова «Очарованный странник», не имеет конкретной цели путешествия.
Его бесконечное странствие – целая жизнь.
Это человек широкой души, преданный, верный, мудрый, честный, одарённый,
ему «за народ очень помереть хочется».
«Каждый в этом мире странник», — писал Лермонтов.
Текст Ф.И. Шаляпина заставляет нас, читателей, в очередной раз задуматься о смысле жизни, об истинном предназначении искренних, честных, талантливых, хотя и странных людей из народа.

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Часть первая

I. Моя родина

1

В былые годы, когда я был моложе, я имел некоторое пристрастие к рыбной ловле. Я оставлял мой городской дом, запасался удочками и червяками и уходил в деревню на реку. Целые дни до позднего вечера я проводил на воде, а спать заходил куда попало, к крестьянам. В один из таких отлетов я устроился в избе мельника. Однажды, придя к мельнику ночевать, я в углу избы заметил какого-то человека в потасканной серой одежде и в дырявых валяных сапогах, хотя было это летом. Он лежал на полу с котомкой под головой и с длинным посохом под мышкой. Так он и спал. Я лег против двери на разостланном для меня сене. Не спалось. Волновала будущая заря. Хотелось зари. Утром рыба хорошо клюет. Но в летнюю пору зари долго ждать не приходится. Скоро начало светать. И с первым светом серый комок в валенках зашевелился, как-то крякнул, потянулся, сел, зевнул, перекрестился, встал и пошел прямо в дверь. На крыльце он подошел к рукомойнику – к незатейливой посудине с двумя отверстиями, висевшей на веревочке на краю крыльца. С моего ложа я с любопытством наблюдал за тем, как он полил воды на руки, как он смочил ею свою седую бороду, растер ее, вытерся рукавом своей хламиды, взял в руки посох, перекрестился, поклонился на три стороны и пошел.

Я было собирался со стариком заговорить, да не успел – он ушел. Очень пожалел я об этом, и захотелось мне хотя бы взглянуть на него еще один раз. Чем-то старик меня к себе привлек. Я привстал на колени, облокотился на подоконник и открыл окошко. Старик уходил вдаль. Долго смотрел я ему вслед. Фигура его, по мере того, как он удалялся, делалась меньше, меньше и наконец исчезла вся. Но в глазах и в мозгу моем она осталась навсегда, живая.

Это был странник. В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли. У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела. Но они всегда чем-то озабочены. Не будучи цыганами, вели цыганский образ жизни. Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край. Блуждали по подворьям, заходили в монастыри, заглядывали в кабаки, тянулись на ярмарки. Отдыхали и спали где попало. Цель их странствований угадать было невозможно. Я убежден, что если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, – он не ответит. Не знает. Он над этим не думал. Казалось, что они чего-то ищут. Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше. Может быть, они от чего-нибудь бегут. Но если бегут, то, конечно, от тоски – этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.

В «Борисе Годунове» Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России – Варлаам. На русской сцене я не видел ни одного удовлетворительного Варлаама, и сам я не в совершенстве воплощал этот образ, но настроение персонажа я чувствую сильно и объяснить его я могу. Мусоргский с несравненным искусством и густотой передал бездонную тоску этого бродяги – не то монаха-расстриги, не то просто какого-то бывшего церковного служителя. Тоска в Варлааме такая, что хоть удавись, а если удавиться не хочется, то надо смеяться, выдумать что-нибудь этакое разгульно-пьяное, будто бы смешное. Удивительно изображен Мусоргским горький юмор Варлаама – юмор, в котором чувствуется глубокая драма. Когда Варлаам предлагает Гришке Отрепьеву с ним выпить и повеселиться и когда он на это получает от мальчишки грубое: «Пей, да про себя разумей!» – какая глубокая горечь звучит в его реплике: «Про себя! Да что мне про себя разуметь? Э-эх!..» Грузно привалившись к столу, он запевает веселые слова – в миноре:

Как едет ён, да погоняет ён,
Шапка на ём торчит, как рожон…

Это не песня, а тайное рыдание.

Русские актеры обыкновенно изображают Варлаама каким-то отвратительным алкоголиком, жрущим водку. В его страхе перед полицейским приставом актерам обыкновенно мерещится преступность Варлаама: темное за ним, дескать, дело – он боится, как бы его не арестовали. Едва ли это так. Боится ареста? Да он уже арестован, всей своей жизнью арестован. Может быть, он в самом деле уголовный. Зарезал. Плут-то он во всяком случае. Но не в этом суть Варлаама. «Что мне про себя разуметь?» – значит, что
я и кто
я такой? Отлично про себя разумею, что я мразь. Душа Варлаама изранена сознанием своего ничтожества. Куда бы ни ступил он, непременно провалится – в сугроб или в лужу.

Литва ли, Русь ли,
Что гудок, что гусли…

Куда бы он ни пошел, он идет с готовым сознанием, что никому он не нужен. Кому нужна мразь?.. Вот и ходит Варлаам из монастыря в монастырь, занимается ловлей рыбы, может быть, в соловецкой обители, шатается из города в город вприскок за чудотворной иконой по церковным городским приходам. В горсточке держит свечку восковую, чтобы ее не задуло, и орет сиплым басом, подражая протодиаконам: «Сокрушите змия лютого со два на десятью крылами хоботы». От него пахнет потом, и постным маслом, и ладаном. У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами. Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он непременный посетитель толкучего рынка. Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый, в своей стеганной на вате шапке, схожей с камилавкой. Это он зимою «жрет» в обжорном ряду толчка, если есть на что жрать, требуху из корчаги, на которой обыкновенно сидит толстая, одетая в несколько кофт, юбок и штанов торговка: бережет тепло требухи. Это он рассказывает своим трактирным надоедателям, как и за что выгнали его из последнего монастыря:

– Заиокал, заиокал, заиокал и заплясал в коридоре обители божьей. Прыгал пьяный, в голом виде, на одной ноге… А архиерей по этому коридору к заутрене!

Выгнали…

Когда Варлаам крестится, он крестит в сердце своем пятно тоски, пятно жизни. Но ничем не стирается оно: ни пляской, ни иоканием, ни песней… И всего только у него утешения, что читать или петь: «Приидите ко мне все труждающиеся и обремененнии, и аз успокою вы». Он знает, что он не труждающийся, но он искренно думает, что он обремененный… Да еще подкрепляет он себя опиумом собственного изобретения: есть, дескать, какой-то пуп земли, где живут праведники и откуда его, горемычного, не прогонят…Не знаю, конечно, нужны ли такие люди, надо ли устроить так, чтобы они стали иными, или не надо. Не знаю. Одно только я скажу: эти люди – одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных красок русской жизни. Если бы не было таких монахов, было бы труднее жить Мусоргскому, а вместе с ним – и нам всем…

Бездонна русская тоска. Но вдумываясь в образы, которые мне приходилось создавать на русской сцене, я вижу безмерность русского чувства вообще – какое бы оно ни было. Вот в «Хованщине» я вижу религиозный фанатизм. Какой же этот фанатизм сильный и глубокий! Холодному уму непостижимо то каменное спокойствие, с каким люди идут на смерть во имя своей веры. Стоят у стенки таким образом, что и не думают, повернуть ли им назад. Они головой прошибут стену и не заметят, что им больно… В «Псковитянке» Римского-Корсакова я изображаю Ивана Грозного. Какое беспредельное чувство владычества над другими людьми и какая невообразимая уверенность в своей правоте. Нисколько не стесняется Царь Иван Васильевич, если река потечет не водой, а кровью человеческой.

«И яко да злодеяния бесовския испраздниши. И учеником своим власть давай, еже наступити на змия и скорпия, и на всю силу вражию».

И наступал…

Великая сила в Борисе Годунове, этой наиболее симпатичной мне личности во всем моем репертуаре. Но этот бедняга, хоть и властный Царь, как огромный слон окружен дикими шакалами и гиенами, низкая сила которых его в конце концов одолеет. Инстинктивно чувствуя слоновую силу Бориса и боясь этой силы, бояре ходят вокруг да около с поджатыми хвостами, щелкая зубами. Но они смирны только до поры до времени. В удобную минуту трусливая, но хитрая, анархическая и хищная свора растерзает слона. И опять-таки с необузданной широтой развернется русский нрав в крамольном своеволии боярства, как и в деспотии Грозного.

Размахнется он за все пределы и в разгульном бражничестве Галицкого в великолепном произведении Бородина «Князь Игорь». Распутство Галицкого будет таким же беспросветно крайним, как и его цинизм, Не знает как будто никакой середины русский темперамент.

2

Игра в разбойники привлекательна, вероятно, для всех детей повсюду, во всем мире. В ней много романтического – враг, опасность, приключения. Но особенно любима эта игра российскими детьми. Едва ли где-нибудь в другой стране разбойники занимают такое большое место в воображении и играх детей, как у нас. Может быть, это потому так, что в России всегда было много разбойников и что в народной фантазии они срослись с величественной декорацией дремучих лесов России и великих российских рек. С образом разбойника у русского мальчишки связано представление о малиновом кушаке на красной рубахе, о вольной песне, о вольной, широкой, размашистой жизни. Быть может, это еще так и потому, что в старые времена, когда народ чувствовал себя угнетенным барами и чиновниками, он часто видел в разбойнике-бунтаре своего защитника против господского засилья. Кто же из разбойников особенно полюбился России? Царь-разбойник, Стенька Разин. Великодушный и жестокий, бурный и властный, Стенька восстал против властей и звал под свой бунтарский стяг недовольных и обиженных. И вот замечательно, что больше всего в Разине легенда облюбовала его дикий романтический порыв, когда он, «веселый и хмельной», поднял над бортом челна любимую персидскую княжну и бросил ее в Волгу-реку – «подарок от донского казака», как поется о нем в песне. Вырвал, несомненно, из груди кусок горячего сердца и бросил за борт, в волны… Вот какой он, этот популярный русский разбойник!

Я, конечно, далек от мысли видеть в Степане Тимофеевиче Разине символический образ России. Но правда и то, что думать о характере русского человека, о судьбах России и не вспомнить о Разине – просто невозможно. Пусть он не воплощает России, но не случайный он в ней человек, очень сродни он русской Волге… Находит иногда на русского человека разинская стихия, и чудные он тогда творит дела! Так это для меня достоверно, что часто мне кажется, что мы все – и красные, и белые, и зеленые, и синие – в одно из таких Стенькиных наваждений взяли да и сыграли в разбойники, и еще как сыграли – до самозабвения! Подняли над бортом великого русского корабля прекрасную княжну, размахнулись по-разински и бросили в волны… Но не персидскую княжну на этот раз, а нашу родную мать – Россию… «Подарок от донского казака».

Развелись теперь люди, которые готовы любоваться этим необыкновенно романтическим жестом, находя его трагически-прекрасным. Трагическую красоту я вообще чувствую и люблю, но что-то не очень радуется душа моя русскому спектаклю. Не одну романтику вижу я в нашей игре в разбойники. Вижу я в ней многое другое, от романтизма очень далекое. Рядом с поэзией и красотой в русской душе живут тяжкие, удручающие грехи. Грехи, положим, общечеловеческие – нетерпимость, зависть, злоба, жестокость, но такова уже наша странная русская натура, что в ней все, дурное и хорошее, принимает безмерные формы, сгущается до густоты необычной. Не только наши страсти и наши порывы напоминают русскую метель, когда человека закружит до темноты; не только тоска наша особенная – вязкая и непролазная; но и апатия русская какая-то, я бы сказал, пронзительная. Сквозная пустота в нашей апатии, ни на какой европейский сплин не похожая. К ночи такой пустоты, пожалуй, страшно делается.

Не знает как будто середины русский темперамент. До крайности интенсивны его душевные состояния, его чувствования. Оттого русская жизнь кажется такой противоречивой, полной всяких контрастов. Противоречия есть во всякой человеческой душе. Это ее естественная светотень. Во всякой душе живут несходные чувства, но в серединных своих состояниях они мирно уживаются рядом в отличном соседстве. Малые, мягкие холмы не нарушают гармонии пейзажа. Они придают ему только больше жизни. Не то цепь высоких и острых гор – они образуют промежуточные бездны. Бездны эти, положим, только кажущиеся – это ведь просто уровень почвы, подошвы гор, но впечатление все-таки такое, что земля подверглась конвульсиям.

Быть может, это от некоторой примитивности русского народа, оттого, что он еще «молод», но в русском характере и в русском быту противоречия действительно выступают с большей, чем у других, резкостью и остротой. Широка русская натура, спору нет, а сколько же в русском быту мелочной, придирчивой, сварливой узости. Предельной нежностью, предельной жалостью одарено русское сердце, а сколько в то же время в русской жизни грубой жестокости, мучительного озорства, иногда просто бесцельного, как бы совершенно бескорыстного. Утончен удивительно русский дух, а сколько порою в русских взаимоотношениях топорной нечуткости, и оскорбительной подозрительности, и хамства… Да, действительно ни в чем, ни в хорошем, ни в дурном, не знает середины русский человек.

Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил…

И когда, волнуясь, стоишь на сцене перед публикой, освещенный рампой, и изображаешь это сам или видишь это вокруг себя, то болезненно чувствуешь каждое малейшее такое прикосновение к своей коже, как лошадь чувствует муху, севшую на живот.

3

И все-таки звенит звездным звоном в веках удивительный, глубокий русский гений. Я терпеть не могу национального бахвальства. Всякий раз, когда я восхищаюсь чем-нибудь русским, мне кажется, что я похож на того самого генерала от инфантерии, который по всякому поводу и без всякого повода говорит;

– Если я дам турке съесть горшок гречневой каши с маслом, то через три часа этот турка на тротуаре, на глазах у публики, погибнет в страшных судорогах.

– А вы, Ваше Превосходительство, хорошо переносите гречневую кашу?

– Я?! С семилетнего возраста, милостивый государь, перевариваю гвозди!..

Не люблю бахвальства. Но есть моменты, когда ничего другого сказать нельзя и вообразить ничем иным нельзя, как именно звездным звоном, дрожащим в небесах, этот глубокий, широкий и вместе с тем легчайший русский гений…

Только подумайте, как выражены свет и тень у российского гения Александра Сергеевича Пушкина. В «Каменном госте» мадридская красавица говорит:

Приди! Открой балкон. Как небо тихо.
Недвижим теплый воздух, ночь лимоном
И лавром пахнет, яркая луна
Блестит на синеве густой и темной,
И сторожа кричат протяжно, ясно!..
А далеко, на севере – в Париже,
Быть может, небо тучами покрыто,
Холодный дождь идет и ветер дует…

Далеко, на севере – в Париже. А написано это в России, в Михайловском Новгородской губернии, в морозный, может быть, день, среди сугробов снега. Оттуда Пушкин, вообразив себя в Мадриде, почувствовал Париж далеким, северным
!..

Не знаю, играл ли Александр Сергеевич на каком-нибудь инструменте. Думаю, что нет. Ни в его лирике, ни в его переписке нет на это, кажется, никаких указаний. Значит, музыкантом он не был, а как глубоко он почувствовал самую душу музыки. Все, что он в «Моцарте и Сальери» говорит о музыке, в высочайшей степени совершенно. Как глубоко он почувствовал Моцарта – не только в его конструкции музыкальной, не только в его контрапунктах или отдельных мелодиях и гармонических модуляциях. Нет, он почувствовал Моцарта во всей его глубокой сущности, в его субстанции. Вспомните слова Моцарта к Сальери:

Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать, никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни.

Так именно, а не иначе мог говорить Моцарт. Пушкин не сказал: «силу мелодии
», это было бы для Моцарта мелко. Он сказал: «силу гармонии
». Потому что как ни поют звезды в небесах, какие бы от них ни текли мелодии, суть этих мелодий, песен и самых звезд – гармония.

Все противоречия русской жизни, русского быта и русского характера, образцы которых читатель не раз встретит в моих рассказах, находят в конце концов высшее примирение в русском художественном творчестве, в гармонических и глубоких созданиях русского гения.

II. У Лукоморья дуб зеленый…

4

Я иногда спрашиваю себя, почему театр не только приковал к себе мое внимание, но заполнил целиком все мое существо? Объяснение этому простое. Действительность, меня окружавшая, заключала в себе очень мало положительного. В реальности моей жизни я видел грубые поступки, слышал грубые слова. Все это натурально смешано с жизнью всякого человека, но среда казанской Суконной слободы, в которой судьбе было угодно поместить меня, была особенно грубой. Я, может быть, и не понимал этого умом, не отдавал себе в этом ясного отчета, но, несомненно, как-то это чувствовал всем сердцем. Глубоко в моей душе что-то необъяснимое говорило мне, что та жизнь, которую я вижу кругом, чего-то лишена. Мое первое посещение театра ударило по всему моему существу именно потому, что очевидным образом подтвердило мое смутное предчувствие, что жизнь может быть иною – более прекрасной, более благородной.

Я не знал, кто были эти люди, которые разыгрывали на сцене «Медею» или «Русскую свадьбу», но это были для меня существа высшего порядка. Они были так прекрасно одеты! (Одеты они были, вероятно, очень плохо.) В каких-то замечательных кафтанах старинных русских бояр, в красных сафьяновых сапогах, в атласных, изумрудного цвета сарафанах. Но в особенности прельстили меня слова, которые они произносили. И не самые слова – в отдельности я все их знал, это были те обыкновенные слова, которые я слышал в жизни; прельщали меня волнующие, необыкновенные фразы, которые эти люди из слов слагали. Во фразах отражалась какая-то человеческая мысль, удивительные в них звучали ноты новых человеческих чувств. То главным образом было чудесно, что знакомые слова издавали незнакомый аромат.

Я с некоторой настойчивостью отмечаю эту черту моего раннего очарования театром потому, что мои позднейшие услады искусством и жизнью ничем, в сущности, не отличались от этого первого моего и неопытного восторга. Менялись годы, города, страны, климаты, условия и формы – сущность оставалась та же. Всегда это было умилением перед той волшебной новизной, которую искусство придает самым простым словам, самым будничным вещам, самым привычным чувствам.

Помню, как я был глубоко взволнован, когда однажды, уже будучи артистом Мариинского театра, услышал это самое суждение, в простой, но яркой форме выраженное одной необразованной женщиной. Мне приходит на память один из прекрасных грехов моей молодости. Красивая, великолепная Елизавета! Жизнь ее была скучна и сера, как только может быть сера и скучна жизнь в доме какого-нибудь младшего помощника старшего начальника запасной станции железной дороги в русской провинции. Она была прекрасна, как Венера, и, как Венера же, безграмотна. Но главным достоинством Елизаветы было то, что это была добрая, простая и хорошая русская женщина. Полевой цветок.

Когда я в часы наших свиданий при керосиновой лампе, вместо абажура закрытой обертком газеты, читал ей:

Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана, —

то она слушала меня с расширенными зрачками и, горя восторгом, говорила:

– Какие вы удивительные люди, вы – ученые, актеры, циркачи! Вы говорите слова, которые я каждый день могу услышать, но никто их мне так никогда не составлял. Тучка – утес – грудь – великан, а что, кажется, проще, чем «ночевала», а вот – как это вместе красиво! Просто плакать хочется! Как вы хорошо выдумываете!..

Это были мои собственные мысли в устах Елизаветы. Так именно я чувствовал и думал маленьким мальчиком. Живу я в моей Суконной слободе, слышу слова, сказанные так или иначе, но никак на них не откликается душа. А в театре, кем-то собранные, они приобретают величественность, красоту и смысл…

А тут еще свет, декорации, таинственный занавес и священная ограда, отделяющая нас, суконных слобожан, от «них», героев в красных сафьяновых сапогах… Это превосходило все, что можно было мне вообразить. Это не только удивляло. Откровенно скажу – это подавляло.

Я не знал, не мог определить, действительность ли это или обман. Я, вероятно, и не задавался этим вопросом, но если бы это был самый злокачественный обман, душа моя все равно поверила бы обману свято. Не могла бы не поверить, потому что на занавесе было нарисовано:

У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…

Вот с этого момента, хотя я был еще очень молод, я в глубине души, без слов и решений, решил раз навсегда – принять именно это причастие…

И часто мне с тех пор казалось, что не только слова обыденные могут быть преображены в поэзию, но и поступки наши, необходимые, повседневные, реальные поступки нашей Суконной слободы могут быть претворены в прекрасные действия. Но для этого в жизни, как в искусстве, нужны творческая фантазия и художественная воля. Надо уметь видеть сны.

И снится ей все, что в пустыне далекой —
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет…

5

«Медея» и «Русская свадьба», впрочем, не самое первое мое театральное впечатление. Может быть, и не самое решающее в моей судьбе. Первые театральные ожоги я получил в крепкие рождественские морозы, когда мне было лет восемь. В рождественском балагане я в первый раз увидел тогда ярмарочного актера Якова Ивановича Мамонова – известного в то время на Волге под именем Яшки как ярмарочный куплетист и клоун119

Мамонов Яков Иванович (1851–1907) – ярмарочный «дед», известный на ярмарках Поволжья гимнаст и акробат, хозяин балагана, называвшегося «Театр спиритизма и магии».

Яшка имел замечательную внешность, идеально гармонировавшую с его амплуа. Он был хотя и не стар, но по-стариковски мешковат и толст – это ему и придавало внушительность. Густые черные усы, жесткие, как стальная дратва, и до смешного сердитые глаза дополняли образ, созданный для того, чтобы внушать малышам суеверную жуть. Но страх перед Яшкой был особенный – сладкий. Яшка пугал, но и привлекал к себе неотразимо. Все в нем было чудно: громоподобный, грубый хриплый голос, лихой жест и веселая развязность его насмешек и издевательств над разинувшей рты публикой.

– Эй вы, сестрички, собирайте тряпички, и вы, пустые головы, пожалте сюды! – кричал он толпе с дощатого балкона его тоже дощатого и крытого холстом балагана.

Публике очень приходились по вкусу эти его клоунады, дурачества и тяжелые шутки. Каждый выпад Яшки вызывал громкий раскатистый смех. Казались Яшкины экспромты и смелыми.

Подталкивая вперед к публике, напоказ, своих актеров – жену, сына и товарищей, Яшка подымал в воздух смешное чучело и орал:

Эй, сторонись, назём —
Губернатора везём…

Целыми часами без устали на морозе Яшка смешил нетребовательную толпу и оживлял площадь взрывами хохота. Я как завороженный следил за Яшкиным лицедейством. Часами простаивал я перед балаганом, до костей дрожал от холода, но не мог оторваться от упоительного зрелища. На морозе от Яшки порою валил пар, и тогда он казался мне существом совсем уже чудесным, кудесником и колдуном.

С каким нетерпением и жаждой ждал я каждое утро открытия балагана! С каким обожанием смотрел я на моего кумира. Но как же я и удивлялся, когда после всех его затейливых выходок я видал его в трактире «Палермо» серьезным, очень серьезным и даже грустным за парою пива и за солеными сухарями из черного хлеба. Странно было видеть печальным этого неистощимого весельчака и балагура. Не знал я еще тогда, что скрывается иногда за сценическим весельем…

Яшка первый в моей жизни поразил меня удивительным присутствием духа. Он не стеснялся кривляться перед толпой, ломать дурака, наряжаясь в колпак. Я думал:

– Как это можно без всякого затруднения, не запинаясь, говорить так складно, как будто стихами?

Я был уверен к тому же, что Яшку все очень боятся – даже полицейские! Ведь вот, самого губернатора продергивает.

И я вместе с ним мерз на площади, и мне становилось грустно, когда день клонился к концу и представление кончалось.

Уходя домой, я думал:

– Вот это
человек!.. Вот бы мне этак-то.

Но сейчас же у меня замирало сердце:

– Куда это мне? Запнусь на первом слове. И выкинут меня к чертям. – И все же я мечтал быть таким, как Яшка. И все же я с моими сверстниками, мальчишками нашей улицы, на дворе или в палисаднике сам старался устроить балаган или нечто в этом роде. Мне казалось, что выходило более или менее хорошо. Но как только к нашему палисаднику подходил серьезный человек с улицы или какая-нибудь баба посторонняя и начинали интересоваться представлением, то при виде этих внеабонементных зрителей я быстро начинал теряться, и вдохновение покидало меня моментально. Я сразу проваливался к удивлению моих товарищей.

Под влиянием Яшки в меня настойчиво вселилась мысль: хорошо вдруг на некоторое время не быть самим собою
!.. И вот в школе, когда учитель спрашивает, а я не знаю, я делаю идиотскую рожу… Дома является у меня желание стащить у матери юбку, напялить ее на себя, устроить из этого как будто костюм клоуна, сделать бумажный колпак и немного разрисовать рожу свою жженой пробкой и сажей. Либретто всегда бывало мною заимствовано из разных виденных мною представлений – от Яшки, и казалось мне, что это уже все, что может быть достигнуто человеческим гением. Ничего другого уже существовать не может. Я играл Яшку и чувствовал на минуту, что я – не я. И это было сладко.

Яшкино искусство мне казалось пределом. Теперь, через полвека, я уже думаю несколько иначе. Самое понятие о пределе в искусстве мне кажется абсурдным. В минуты величайшего торжества в такой даже роли, как Борис Годунов, я чувствую себя только на пороге каких-то таинственных и недостижимых покоев. Какой длинный, какой долгий путь! Этапы этого пройденного пути я хочу теперь наметить. Может быть, мой рассказ о них окажется для кого-нибудь поучительным и полезным.

6

Я считаю знаменательным и для русской жизни в высокой степени типичным, что к пению меня поощряли простые мастеровые русские люди и что первое мое приобщение к песне произошло в русской церкви, в церковном хоре. Между этими двумя фактами есть глубокая внутренняя связь. Ведь вот русские люди поют песню с самого рождения. От колыбели, от пеленок. Поют всегда. По крайней мере, так это было в дни моего отрочества. Народ, который страдал в темных глубинах жизни, пел страдальческие и до отчаяния веселые песни. Что случилось с ним, что он песни эти забыл и запел частушку, эту удручающую, эту невыносимую и бездарную пошлость? Стало ли ему лучше жить на белом свете или же, наоборот, он потерял всякую надежду на лучшее и застрял в промежутке между надеждой и отчаянием на этом проклятом чертовом мосту? Уже не фабрика ли тут виновата, не резиновые ли блестящие калоши, не шерстяной ли шарф, ни с того ни с сего окутывающий шею в яркий летний день, когда так хорошо поют птицы? Не корсет ли, надеваемый поверх платья сельскими модницами? Или это проклятая немецкая гармоника, которую с такой любовью держит под мышкой человек какого-нибудь цеха в день отдыха? Этого объяснить не берусь. Знаю только, что эта частушка – не песня, а сорока, и даже не натуральная, а похабно озорником раскрашенная. А как хорошо пели! Пели в поле, пели на сеновалах, на речках, у ручьев, в лесах и за лучиной. Одержим был песней русский народ, и великая в нем бродила песенная хмель…

Сидят сапожнички какие-нибудь и дуют водку. Сквернословят, лаются. И вдруг вот заходят, заходят сапожнички мои, забудут брань и драку, забудут тяжесть лютой жизни, к которой они пришиты, как дратвой… Перекидывая с плеча на плечо фуляровый платок, за отсутствием в зимнюю пору цветов заменяющий вьюн-венок, заходят и поют:

Со вьюном я хожу,
С золотым я хожу.
Положу я вьюн на правое плечо.
А со правого на левое плечо.
Через вьюн взгляну зазнобушке в лицо.
Приходи-ка ты, зазноба, на крыльцо,
На крылечушко тесовенькое,
Для тебя строено новенькое…

И поется это с таким сердцем и душой, что и не замечается, что зазнобушка-то нечаянно – горбатенькая… Горбатого могила исправит; а я скажу – и песня…

А кто не помнит, как в простой народной школе мы все, мальчишки, незатейливо затягивали хором каким-нибудь учителем на песню переведенные чудесные слова Пушкина:

Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печальный свет она…

Безмолвными кажутся наши дорогие печальные поляны, особенно в зимнюю пору, но неслышно поют эти поляны, и подпевает им печальная луна. Чем же согреться человеку в волнистых туманах печальных полян в зимнюю пору? Вот тут, кажется мне, и родилась народная песня, которая согревала и сердце, и душу. А разве тусклая даль этих равнин не будила воображения, без которого никакая песня и не родится, не плела легенд и не обвивала ими русскую песню?

На ельничке да на березнячке,
Да на чистом горьком осинничке
Ходит ворон-конь,
Три дня не поенный,
А как на травушке да на муравушке
Лежит молодец, сквозь простреленный…

Но не все грустно на бесконечных российских полянах. Много там и птиц прилетает, и ярче, кажется мне, светит солнышко весною, когда растаяли снега, и сильнее чувствуется радость весны, чем в самых теплых странах. А если это так, то как же не зарядиться на тройке и не запеть:

Эх, вдоль по Питерской!..

И как же не улыбнуться до ушей над кумом, который куме своей от сердца притащит судака:

Чтобы юшка была,
А чтобы с юшечкой
И петрушечка,
Целовала чтоб покрепче
Мила душечка.

От природы, от быта русская песня и от любви. Ведь любовь – песня. У Пушкина:

…Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает.
Но и любовь – мелодия.

Русская любовь поет и на заре, и в темные пасмурные ночи. И в эти пасмурные ночи, вечера и дни, когда стоит туман, и окна, крыши, тумбочки и деревья покрыты инеем, вдруг огромным, нескладным голосом рявкает в ответ песне большой колокол. Дрогнет сумрак, и прольется к сердцу действительно какой-то благовест.

Конечно, многие люди, вероятно, несметно умные, говорят, что религия опиум для народа и что церковь развращает человека. Судить об этом я не хочу и не берусь потому, что на это я смотрю не как политик или философ, а как актер. Кажется мне, однако, что если и есть в церкви опиум, то это именно – песня. Священная песня, а может быть, и не священная, потому что она, церковная песня, живет неразрывно и нераздельно с той простой равнинной песней, которая подобно колоколу также сотрясает сумрак жизни, но лично я, хотя и не человек религиозный в том смысле, как принято это понимать, всегда, приходя в церковь и слыша «Христос воскресе из мертвых», чувствую, как я вознесен. Я хочу сказать, что короткое время я не чувствую земли, стою как бы в воздухе…

А единственная в мире русская панихида с ее возвышенной одухотворенной скорбью?