На создание всего того что написал дюма ушло бы примерно егэ

(1)Несомненно, Дюма останется ещё на многие годы любимцем и другом читателей с пылким воображением и с не совсем остывшей кровью. (2)Но, увы, надолго сохранится и убеждение в том, что большинство его произведений написаны в слишком тесном сотрудничестве с другими авторами.

(З)Повторять что-нибудь дурное, сомнительное, позорное о людях славы и искусства было всегда лакомством для критиков и публики. (4)Помню, как в Москве один учитель средней школы на жадные расспросы о Дюма сказал уверенно:

— Дюма? (5)Да ведь он не написал за всю жизнь ни одной строчки. (б)Он только нанимал романистов и подписывался за них. (7)Сам же он писать совсем не умел. (8)И даже читал с большим трудом.

(9)Конечно, всякому ясно, что выпустить в свет около пятисот шестидесяти увесистых книг, содержащих в себе длиннейшие романы и пятиактные пьесы, — дело немыслимое для одного человека, каким бы он ни был работоспособным, какими бы физическими и духовными силами он ни обладал. (10)Если мы допустим, что Дюма умудрялся при титанических усилиях писать по четыре романа в год, то и тогда ему понадобилось бы для полного комплекта его сочинений работать около ста сорока лет самым усердным образом, подхлёстывая себя неистово сотнями чашек крепчайшего кофе. (11)Да. (12)У Дюма были сотрудники. (13)Например: Огюст Маке, Поль Мерис, Октав Фейе, Е. Сустре, Жерар де Нерваль, были, вероятно, и другие…

…(14)Но вот тут-то мы как раз и подошли к чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым литературным вопросам. (15)С самых давних времён весьма много было сказано о вольном и невольном плагиате, об использовании чужих, хотя бы очень старых, хотя бы совсем забытых, хотя бы никогда не имевших успеха сюжетов.

• (16)Коллективное творчество имеет множество видов, условий и оттенков.

• (17) Во всяком случае, на фасаде выстроенного дома ставит своё имя архитектор.

• (18) А не каменщик, и не маляры, и не землекопы.

• (19)Чарльз Диккенс, которого Достоевский называл самым христианским из писателей, иногда не брезговал содействием литературных сотоварищей, каковыми бывали даже и дамы-писательницы: мисс Мэльхолланд и мисс Стрэттон, а из мужчин — Торкбери, Гаскайн и Уилки Коллинз. (20)Особенно последний, весьма талантливый писатель, имя и сочинения которого до сих пор ценны для очень широкого круга читателей.

(21)Распределение совместной работы происходило приблизительно так: Диккенс — прекрасный рассказчик — передавал иногда за дружеской беседой нить какой-нибудь пришедшей ему в голову или от кого-нибудь слышанной истории курьёзного или трогательного характера. (22)Потом этот намёк на тему разделялся на несколько частей, в зависимости от количества будущих сотрудников, и каждому из соавторов, в пределах общего плана, предоставлялось широкое место для личного вдохновения. (23)Потом отдельные части повести соединялись в одно целое, причём швы заглаживал опытный карандаш самого Диккенса, а затем общее сочинение шло в типографский станок. (24)Эти полушутливые вещицы вошли со временем в полное собрание сочинений Диккенса. (25)Сотрудники в нём переименованы, но вот беда: если не глядеть на фамилии, то Диккенс сразу бросается в глаза своей вечной прелестью, а его сотоварищей по перу никак не отличишь друг от друга.

(26)В фабрике Дюма были, вероятно, совсем иные условия и отношения. (27)Прежде всего надо сказать, что если кто и был в этом товариществе настоящим работником, то, конечно, он, сорокасильный, неутомимый, неукротимый, трудолюбивейший Александр Дюма. (28)Он мог работать сколько угодно часов в сутки, от самого раннего утра до самой поздней ночи, иногда и больше. (29)Из-под пера так и падали с лёгким шелестом бумажные листы, исписанные мелким отличнейшим почерком, за который Дюма обожали наборщики (кстати, и его восхищённые первочитатели). (ЗО)Говорят, он пыхтел и потел во время работы, ибо был тучен и горяч. (31)По его бесчисленным сочинениям можно судить, какое огромное количество требовалось ему сведений об именах, характерах, родстве, костюмах, привычках действующих персонажей. (32)Разве хватало у него времени просиживать часами в библиотеке, бегать по музеям, рыться в пыли архивов, разыскивать старые хроники и мемуары и делать выписки из редких исторических книг? (ЗЗ)Если в этой кропотливой работе ему помогали друзья (как впоследствии Флоберу), то оплатить эту услугу было бы одинаково честно и ласковой признательностью, и денежными знаками или, наконец, и тем и другим.

(34)Правда, Дюма порою мало церемонился с годами, числами и фактами, но во всех лучших его романах безошибочно чувствуется его собственная, хозяйская, авторская рука. (35)Её узнаёшь и по характерному искусству диалога, по грубоватому остроумию, по яркости портретов и быта, по внутренней доброте…

• (36) Правда и то, что очень часто, особенно в последние свои годы, Дюма прибегал к самому щедрому и самому бескорыстному сотруднику — к ножницам.

• (37) Но и здесь, сквозь десятки чужих страниц географического, этнографического, исторического и вообще энциклопедического свойства всё-таки блистает прежний Дюма, пылкий, живой, увлекательный, роскошный.

• (38)Огюст Маке заявил публичную претензию на Дюма, которому он чем-то помог в «Трёх мушкетёрах». (39)Оттуда и пошёл разговор о помощниках. (40)Но после первого театрального представления одноимённой пьесы, переделанной из романа и прошедшей с колоссальным успехом, Дюма, под бешеные аплодисменты и крики, насильно вытащил упиравшегося Маке к рампе, потребовал молчания и сказал своим могучим голосом:

— Вот Огюст Маке, мой друг и сотрудник. (41)Ваши лестные восторги относятся одинаково и к нему, и ко мне.

(42)И у Маке потекли из глаз слёзы.

(По А. И. Куприну*)

* Александр Иванович Куприн(1870-1938) — русский писатель, переводчик.

(1)Несомненно, Дюма останется ещё на многие годы любимцем и другом читателей с пылким воображением и с не совсем остывшей кровью. (2)Но, увы, надолго сохранится и убеждение в том, что большинство его произведений написаны в слишком тесном сотрудничестве с другими авторами.

(З)Повторять что-нибудь дурное, сомнительное, позорное о людях славы и искусства было всегда лакомством для критиков и публики. (4)Помню, как в Москве один учитель средней школы на жадные расспросы о Дюма сказал уверенно:

— Дюма? (5)Да ведь он не написал за всю жизнь ни одной строчки. (б)Он только нанимал романистов и подписывался за них. (7)Сам же он писать совсем не умел. (8)И даже читал с большим трудом.

(9)Конечно, всякому ясно, что выпустить в свет около пятисот шестидесяти увесистых книг, содержащих в себе длиннейшие романы и пятиактные пьесы, — дело немыслимое для одного человека, каким бы он ни был работоспособным, какими бы физическими и духовными силами он ни обладал. (10)Если мы допустим, что Дюма умудрялся при титанических усилиях писать по четыре романа в год, то и тогда ему понадобилось бы для полного комплекта его сочинений работать около ста сорока лет самым усердным образом, подхлёстывая себя неистово сотнями чашек крепчайшего кофе. (11)Да. (12)У Дюма были сотрудники. (13)Например: Огюст Маке, Поль Мерис, Октав Фейе, Е. Сустре, Жерар де Нерваль, были, вероятно, и другие…

…(14)Но вот тут-то мы как раз и подошли к чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым литературным вопросам. (15)С самых давних времён весьма много было сказано о вольном и невольном плагиате, об использовании чужих, хотя бы очень старых, хотя бы совсем забытых, хотя бы никогда не имевших успеха сюжетов.

• (16)Коллективное творчество имеет множество видов, условий и оттенков.

• (17) Во всяком случае, на фасаде выстроенного дома ставит своё имя архитектор.

• (18) А не каменщик, и не маляры, и не землекопы.

• (19)Чарльз Диккенс, которого Достоевский называл самым христианским из писателей, иногда не брезговал содействием литературных сотоварищей, каковыми бывали даже и дамы-писательницы: мисс Мэльхолланд и мисс Стрэттон, а из мужчин — Торкбери, Гаскайн и Уилки Коллинз. (20)Особенно последний, весьма талантливый писатель, имя и сочинения которого до сих пор ценны для очень широкого круга читателей.

(21)Распределение совместной работы происходило приблизительно так: Диккенс — прекрасный рассказчик — передавал иногда за дружеской беседой нить какой-нибудь пришедшей ему в голову или от кого-нибудь слышанной истории курьёзного или трогательного характера. (22)Потом этот намёк на тему разделялся на несколько частей, в зависимости от количества будущих сотрудников, и каждому из соавторов, в пределах общего плана, предоставлялось широкое место для личного вдохновения. (23)Потом отдельные части повести соединялись в одно целое, причём швы заглаживал опытный карандаш самого Диккенса, а затем общее сочинение шло в типографский станок. (24)Эти полушутливые вещицы вошли со временем в полное собрание сочинений Диккенса. (25)Сотрудники в нём переименованы, но вот беда: если не глядеть на фамилии, то Диккенс сразу бросается в глаза своей вечной прелестью, а его сотоварищей по перу никак не отличишь друг от друга.

(26)В фабрике Дюма были, вероятно, совсем иные условия и отношения. (27)Прежде всего надо сказать, что если кто и был в этом товариществе настоящим работником, то, конечно, он, сорокасильный, неутомимый, неукротимый, трудолюбивейший Александр Дюма. (28)Он мог работать сколько угодно часов в сутки, от самого раннего утра до самой поздней ночи, иногда и больше. (29)Из-под пера так и падали с лёгким шелестом бумажные листы, исписанные мелким отличнейшим почерком, за который Дюма обожали наборщики (кстати, и его восхищённые первочитатели). (ЗО)Говорят, он пыхтел и потел во время работы, ибо был тучен и горяч. (31)По его бесчисленным сочинениям можно судить, какое огромное количество требовалось ему сведений об именах, характерах, родстве, костюмах, привычках действующих персонажей. (32)Разве хватало у него времени просиживать часами в библиотеке, бегать по музеям, рыться в пыли архивов, разыскивать старые хроники и мемуары и делать выписки из редких исторических книг? (ЗЗ)Если в этой кропотливой работе ему помогали друзья (как впоследствии Флоберу), то оплатить эту услугу было бы одинаково честно и ласковой признательностью, и денежными знаками или, наконец, и тем и другим.

(34)Правда, Дюма порою мало церемонился с годами, числами и фактами, но во всех лучших его романах безошибочно чувствуется его собственная, хозяйская, авторская рука. (35)Её узнаёшь и по характерному искусству диалога, по грубоватому остроумию, по яркости портретов и быта, по внутренней доброте…

• (36) Правда и то, что очень часто, особенно в последние свои годы, Дюма прибегал к самому щедрому и самому бескорыстному сотруднику — к ножницам.

• (37) Но и здесь, сквозь десятки чужих страниц географического, этнографического, исторического и вообще энциклопедического свойства всё-таки блистает прежний Дюма, пылкий, живой, увлекательный, роскошный.

• (38)Огюст Маке заявил публичную претензию на Дюма, которому он чем-то помог в «Трёх мушкетёрах». (39)Оттуда и пошёл разговор о помощниках. (40)Но после первого театрального представления одноимённой пьесы, переделанной из романа и прошедшей с колоссальным успехом, Дюма, под бешеные аплодисменты и крики, насильно вытащил упиравшегося Маке к рампе, потребовал молчания и сказал своим могучим голосом:

— Вот Огюст Маке, мой друг и сотрудник. (41)Ваши лестные восторги относятся одинаково и к нему, и ко мне.

(42)И у Маке потекли из глаз слёзы.

(По А. И. Куприну*)

* Александр Иванович Куприн(1870-1938) — русский писатель, переводчик.

Вариант 18

Несомненно, Дюма останется ещё на многие годы любимцем и другом читателей с пылким воображением и с не совсем остывшей кровью. Но, увы, надолго сохранится и убеждение в том, что большинство его произведений написаны в слишком тесном сотрудничестве с другими авторами.

Повторять что-нибудь дурное, сомнительное, позорное о людях славы и искусства было всегда лакомством для критиков и публики.

Героем очерка Куприна является Александр Дюма – один из известнейших писателей девятнадцатого века, автор знаменитых «Трёх мушкетёров». Куприн сожалеет о том, что некоторые люди не верят в заслуженность всемирной славы Дюма: «Да ведь он не написал за всю жизни ни одной строчки. Он только нанимал романистов и подписывался за них…». Удивляешься: бывают же такие люди, которые могут всерьёз считать, что писатель, известный во всём мире, не написал написал, ведь такого просто не может быть.

И Куприн защищает знаменитого писателя от таких горе-судей, он убеждает нас в неутомимом трудолюбии Дюма: «Он мог работать сколько угодно часов в сутки…. Из-под его пера так и падали с лёгким шелестом бумажные листы, исписанные мелким отличнейшим почерком…». Куприн восхищается тем, как много Дюма работал в библиотеках, музеях, архивах, называл такую работу «кропотливой». И мы верим, что всё так и есть: несмотря на работу наёмных помощников, знаменитый писатель трудился не покладая рук. Именно поэтому и ценятся книги, в которых «…сквозь десятки чужих страниц…всё-таки блистает Дюма, пылкий, живой, увлекательный, роскошный». Отсюда напрашивается вывод: как бы ни трудились помощники Дюма, но он сам работал больше и продуктивнее всех.

Куприн свою точку зрения выражает такими словами: «.. если кто и был …настоящим работником, то, конечно, он, сорокасильный, неутомимый, неукротимый, трудолюбивейший Александр Дюма». Только такому писателю и под силу создать огромное количество произведений.

Не бывает великого писателя, не обладающего трудолюбием и усердием. Каждое гениальное произведение – это неутомимая работа, ежесекундный труд ума и души.

Источник

Украденные «мемуары» и ни слова бесплатно: как Дюма писал «Трех мушкетеров»

Вряд ли можно назвать отечественный фильм по иностранному произведению, который сравнится по популярности с трехсерийной музыкальной картиной «Д’Артаньян и три мушкетера». Георгий Юнгвальд-Хилькевич снял фильм в комедийном ключе: королевские мушкетеры тут неизменно бравые и благородные, а гвардейцы кардинала – гротескно глупые и нелепые. Однако в целом история соответствует сюжету романа «Три мушкетера», написанного Александром Дюма-старшим в середине XIX века.

Смотрите художественный фильм «Д’Артаньян и три мушкетера» в субботу, 26 июня, в 10:10 на телеканале «МИР».

Итак, молодой дворянин Натаниэль Д’Артаньян, вооружившись рекомендательным письмом, покидает отчий дом в Гаскони и отправляется в Париж, чтобы стать королевским мушкетером. Отсутствие светских манер приводит к быстрому приобретению новых знакомств, приятных и не очень. У него появляется троица друзей в лице Атоса, Портоса и Арамиса, любимая женщина – Констанция Бонасье и опасные враги – граф Рошфор и Миледи. Вскоре юному гасконцу предстоит ввязаться в хитросплетения придворных интриг и оказать услугу самой Анне Австрийской.

В XIX веке приключенческие романы часто печатали по частям в толстых журналах – говоря современным языком, это были сериалы. Издатели таким образом увеличивали подписку, авторы же получали щедрое вознаграждение. Произведение, публикуемое таким образом, называлось «роман-фельетон». Так было и с романом «Три мушкетера», который публиковался по главам в газете «Le Siècle» с 14 марта по 11 июля 1844 года. Повествование прерывалось на интригующем месте, и читатели с нетерпение ожидали продолжения.

Название Дюма задумывал другое: «Атос, Портос, Арамис и Д’Артаньян». «Замечательно! Все прекрасно. Но только – невыносимое название. Ощущение, что кто-то собирается вызывать дьявола», – заявил издатель, прочтя первую треть романа, и предложил назвать роман «Три мушкетера». «Мне все равно. Называйте как хотите. «Три мушкетера» так «Три мушкетера». В этом есть некоторая загадка», – ответил писатель. Так же из романа исчезло имя Натаниэль.

Платили Дюма построчно, поэтому он специально ввел в повествование односложно изъяснявшихся героев, например, таков Гримо – слуга Атоса. Недаром в тексте встречаются подобные скупые диалоги:

В конце концов писателю заявили, что не будут оплачивать строки, которые занимают менее половины колонки. По признанию Дюма, тогда он начал подумывать о том, чтобы вообще убрать Гримо из повествования: «Ведь я его придумал только ради коротких строчек. Теперь он мне ни к чему!». Тем не менее роман и его продолжения («Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя») пользовались сумасшедшим успехом, и в конце концов платить Дюма стали за количество слов, а не строк. С этого момента Гримо стал поразговорчивее.

Часто можно встретить фразу о том, что «на Дюма работала целая армия литературных негров». Автор «Трех мушкетеров» и правда работал не один, однако это не было использование готовых фрагментов, написанных другими людьми. Дюма долго сотрудничал с историком, пытавшимся быть писателем, – Огюстом Маке. На основании сохранившейся переписки Дюма и Маке современные исследователи утверждают, что в тандеме один был силен по сюжетной части, а второй обладал литературным чутьем и талантом превращать события в увлекательное повествование – создавать ткань произведения. Вместе они написали множество романов. Маке получал за свою работу хорошие деньги, однако после успеха Дюма захотел славы и пытался отсудить права на 18 романов, в том числе «Трех мушкетеров». Однажды в качестве доказательства он предъявил свой вариант главы о казни Миледи. Вышло не совсем так, как ему хотелось, – его вариант оказался скучным и блеклым по сравнению с главой из романа Дюма. Суд пришел к выводу, что работа Огюста Маке все-таки была подготовительной.

«Примерно год тому назад, занимаясь в Королевской библиотеке разысканиями для моей истории Людовика XIV, я случайно напал на «Воспоминания г-на д’Артаньяна», напечатанные – как большинство сочинений того времени, когда авторы, стремившиеся говорить правду, не хотели отправиться затем на более или менее длительный срок в Бастилию, – в Амстердаме, у Пьера Ружа. Заглавие соблазнило меня; я унес эти мемуары домой, разумеется, с позволения хранителя библиотеки, и жадно на них набросился», – так начинается роман «Три мушкетера».

Несмотря на письменные увещевания со стороны Марсельской муниципальной библиотеки (исследователи утверждают, что книгу Дюма взял именно там), писатель так ее и не вернул. «Мемуары» же оказались произведением Гасьена де Куртиля де Сандра под названием «Воспоминания господина д’Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров». Книга, написанная французским писателем-эмигрантом, долгое время жившим в Голландии, вышла в 1700 году. Куртиль де Сандра утверждал, что познакомился с господином д’Артаньяном и записал его рассказы в Бастилии. Реальные прототипы были у большинства героев романа, в том числе у Атоса, Портоса, Арамиса и Миледи. Существует множество версий, с кого именно писался тот или иной персонаж. Судя по всему, зачастую Дюма брал имя одного человека и наделял его характером другого. Есть мнение, что Атос – это старший друг Дюма граф Адольф Левен, который был его наставником. В то же время Куртиль де Сандра писал про мушкетера по имени Арман де Сийег д’Атос д’Отвиль, который был другом д’Артаньяна и погиб, спасая друга от наемных убийц.

Известно, что Жан-Арман дю Пейре, граф де Тревиль, действительно был капитан-лейтенантом королевских мушкетеров. Он родился в Беарне и предпочитал набирать в роту своих земляков – беарнских и гасконских дворян. Среди них были его кузены Анри д’Арамиц и Арман д’Атос, Исаак де Порто, а также, по другой версии, прототип Д’Артаньяна – Шарль де Батц де Кастельмор, действительно дослужившийся до капитана королевских мушкетеров при Людовике XIV.

Исследователи склоняются к тому, что у фурии на службе Ришелье – в романе она имеет много имен (Миледи, леди Винтер, графиня де Ла Фер, Шарлотта Баксон и другие) – тоже был реальный прототип. И звали ее Люси Хэй, графиня Карлайл. Некоторое время у нее была связь с Бекингемом, однако герцог бросил ее, и Люси Карлайл из ревности стала агентом кардинала Ришелье. Любопытно, что в романе Дюма Миледи живет по адресу, который на самом деле принадлежал Виктору Гюго.

Несмотря на то что Дюма, вероятно, вдохновленный Вальтером Скоттом, писал исторический роман, воспринимать его как учебник истории нельзя – автор привнес слишком много художественного вымысла. Тем не менее никто никогда не оспаривал талант мастера, с легкостью увлекающего читателей в мир благородных мужчин и прекрасных женщин, политических интриг и страстных романов, дуэлей, балов и веселых пирушек в парижских трактирах. Через два года после публикации в журнале роман был издан в виде книги, а уже в 1846 году переведен на русский язык. Некоторые исследователи полагают, что именно с «Трех мушкетеров» в России начали писать фанфики. Один из них, правда, в ХХ веке, создал Евгений Евтушенко. В 1988 он написал киносценарий «Конец мушкетеров», который был опубликован в журнале «Искусство кино». Причем сам Евтушенко планировал сыграть д’Артаньяна.

Кстати, в романе Дюма ни один из героев ни разу не произносит слово «каналья» («canaille» – фр. негодяй). Появилось оно в классическом переводе Деборы Лившиц – и то пару раз.

Источник

Цитаты Дюма

Подготовил: Дмитрий Сироткин

Представляю вам подборку цитат французского писателя Александра Дюма (отца) (1802 — 1870).

Дюма всемирно известен Д’Артаньяном с тремя мушкетерами и графом Монте-Кристо. Однако, он был так плодовит, что написал более 500 романов (и хвалился, что у него по миру более 500 детей).

Подобраны также высказывания об Александре Дюма.

О женщинах

Женщина священна; женщина, которую любишь, — священна вдвойне.

Посмотрите, какая простота в обращении, какая грация в движениях! Вот это женщина, а все остальные манекены.

Женщина только тогда по-настоящему сильна, когда любовь и личный интерес действуют в ней с равной силой.

Женщины всегда таковы: им страстно хочется того, чего у них нет, а добившись желаемого, они испытывают чувство разочарования.

Женщина становится полноценной личностью только тогда, когда ее кто-нибудь полюбит.

Женщины никогда не имеют такой силы, как после поражения.

Сердце лучшей из женщин безжалостно к страданиям соперницы.

Женщина никогда не прощает ту, которая отнимает у нее мужчину, пускай и нелюбимого.

Женщины, эти нежные горлинки, обращаются друг с другом, пожалуй, более жестоко, чем тигры или медведи.

Женщины привыкли вести войну обходными путями и оказываются очень неискусными и слабыми, когда приходится принять бой лицом к лицу.

Никогда не спрашивайте у женщины, за что она Вас любит; довольствуйтесь вопросом: «Любите ли Вы меня?»

Женщины редко испытывают неприязнь к мужчинам, которые их любят, и, когда им встречается истинно преданное сердце, они все же в какой-то мере отвечают ему взаимностью.

Только нелюбимые женщины никогда не опаздывают.

Он привлёк Кэтти к себе. Сопротивляться было невозможно — от сопротивления всегда столько шума, — и Кэтти уступила.

Во-первых, самоотверженная любовь женщины быстро надоедает мужчине; во-вторых, полюбив, женщина теряет всякую власть над мужчиной, от которого она не добивается ни могущества, ни богатства, а только любви.

Мать может надеяться на беспрекословное послушание дочери лишь в том случае, если она неизменно служит ей примером благоразумия и образцом совершенства.

Ах, женщины, женщины! В одном их волоске больше хитрости, чем во всей нашей мужской бороде!

Женщина легко прощает преступление, оправданием которого служит любовь.

Тонкий, сверкающий белизной чулок, кружевной воротничок, изящная туфелька, красивая ленточка в волосах не превратят уродливую женщину в хорошенькую, но хорошенькую сделают красивой, не говоря уж о руках, которые от всего этого выигрывают. Руки женщины, чтобы остаться красивыми, должны быть праздными.

Роза принадлежала к числу тех женщин, которые из-за пустяка легко падают духом, но которые полны сил перед лицом большого несчастья и в самом же несчастье черпают энергию, чтобы побороть его.

О человеческих проявлениях

Мужество всегда вызывает уважение, даже если это мужество врага.

Говорить правду — дело хорошее: правда облегчает душу, и, кроме того, она вещь чрезвычайно редкая.

Бездействие — самый лёгкий способ проявить милосердие.

Меланхолия — это пища для заурядного ума, черпающего в ней мнимую оригинальность, но она пагубна для сильных натур.

Неистовство — признак слабости.

Не надо смешивать осторожность с трусостью, сударь. Осторожность — это добродетель.

Портос напустил на себя важность — эту величавую личину невежества.

Замечали ли вы когда-нибудь, какими яркими красками наделяет наш эгоизм всё, что нам принадлежит?

Люди всегда так — по самолюбию ближнего готовы бить топором, а когда их собственное самолюбие уколют иголкой, они вопят.

Жалкое человеческое тщеславие. Каждый считает, что он несчастнее, чем другой несчастный, который плачет и стонет рядом с ним.

О любви

Любовь из всех видов страсти — самая эгоистичная.

Любовь без уважения далеко не идёт и высоко не поднимается: это ангел с одним крылом.

Любовь — это совершенное, полное, непрерывное самопожертвование, и притом обоюдное.

Любящий никогда не заблуждается, думая о том, кого любит.

Это расцветала любовь, заставляя цвести все кругом: любовь – небесный цветок, еще более сияющий, более ароматный, чем все земные цветы.

Не от того, кто влюблен впервые, можно требовать умения молчать. Первой любви сопутствует такая бурная радость, что ей нужен исход, иначе она задушит влюбленного.

Когда знаешь, что не можешь составить счастье того, кто тебя любит, — лучше отвергнуть его.

В любви, как и на войне, броня стала бесполезным предметом.

Когда художник расстается с любимой женщиной, любовь начинает новую жизнь в его воображении.

О смерти

Кто красиво жил, тот и умирает красиво.

А те, о ком не жалеют, те пали напрасно.

Сложи голову за любовь, но не за политику.

Чем больше видишь умирающих, тем легче умирать.

Смерть, как и жизнь, таит в себе и страдания и наслаждения; надо лишь знать ее тайны.

Мир — это гостиная, из которой надо уметь уйти учтиво и прилично, раскланявшись со всеми и заплатив свои карточные долги.

О мужчинах

Странная вещь сердце мужчины: трудно даже поверить, но оно способно любить сразу нескольких женщин, и при этом по-разному.

Сердиться на женщин — какое унижение, особенно когда эти женщины могут отомстить смехом!

Если бы мужчины знали, чего можно добиться единственной слезой, они были бы больше любимы, а мы бы не так их разоряли.

Мужчины во многом настоящие глупцы, они одинаково называют кокетством и гордость и непостоянство женщин.

О людях

Люди иногда не столь глупы, как кажутся.

К сожалению, на этом свете каждый имеет свою точку зрения, мешающую ему видеть точку зрения другого.

Сердца, воспламененные препятствиями, охладевают в благополучии!

Люди, которые никогда ни о чем не спрашивают, самые лучшие утешители.

Есть люди, для которых работа служит лекарством от всех зол.

Нет ничего более неприятного для разгневанного человека, чем когда на его гнев отвечают полным равнодушием.

О жизненной этике

Нет ничего, что не продавалось бы, когда умеешь предложить нужную цену.

— А я дерусь просто потому, что дерусь, — покраснев, ответил Портос.

Друг мой, для Атоса это слишком много, для графа де Ла Фер, — слишком мало.

Что предлагается от чистого сердца, надо принимать с чистым сердцем.

Никогда не следует быть исключением. Если живешь среди сумасшедших, надо и самому научиться быть безумным.

Никогда не бывает проявлением трусости подчинение силе, стоящей над вами.

О счастье

Счастье в одиночестве — не полное счастье.

Счастье похоже на сказочные дворцы, двери которых стерегут драконы, и необходимо бороться, чтобы овладеть ими.

Счастье и самых злых превращает в добрых.

Без наслаждений нет счастья на земле.

Как часто мы проходим мимо нашего счастья, не замечая его, не взглянув на него; а если и взглянем, то не узнаем его.

О дружбе

Один за всех, и все за одного — это отныне наш девиз!

Друзей не может быть слишком много.

Сегодняшние друзья — завтрашние враги.

Ей подумалось, что дружба схожа с цветами, если ее питать своими чувствами, то сердце от этого расцветает, потом какой-нибудь каприз или несчастье срезает эту дружбу на корню, и бедное сердце, жившее этим, сжимается, изнемогающее и увядшее.

О королях

У королей короткая память.

Властители всегда требуют не того, что заслужили, а того, что, по их мнению, им следует по их положению.

Каждый оскорбленный может обратиться к королю, и он рассудит. Но когда оскорбитель сам король, нужно обращаться лишь к Богу — и он отомстит.

Об опасности

Ощущение безопасности делает человека неосторожным.

Не нужно знать опасности, чтобы бояться ее; напротив, именно неведомая опасность внушает наибольший страх.

Тот, кто засыпает на мине с зажженным фитилем, может считать себя в полной безопасности по сравнению с вами.

О горе

Всякое великое горе внушает уважение.

От всякой беды есть два лекарства – время и молчание.

Человек в горе должен бы прежде всего обращаться к богу, но он делает это, только утратив все иные надежды.

О деньгах

Экономия – богатство бедных и мудрость богатых.

Нужда и нищета — синонимы, между которыми целая пропасть.

Скупость сушит душу.

Любезность — те же наличные деньги…

О жене

Если друзья жены почти всегда становятся друзьями мужа, то друзья мужа почти никогда не становятся друзьями жены.

О ненависти

Только ненависть заставляет нас делать столько же глупостей, сколько и любовь.

Кто сам ненавидит, тот не ошибается в чужом чувстве.

Всех я люблю так, как Господь велит нам любить своих ближних, — христианской любовью; но ненавижу я от всей души только некоторых.

О фальши

Улыбка – это покрывало, которым закрывается сердце, чтобы лгать…

Мошенник смеется не так, как честный человек; лицемер плачет не теми слезами, какими плачет человек искренний. Всякая фальшь — это маска, и, как бы хорошо не была она сделана эта маска, всегда можно отличить её от истинного лица, если внимательно присмотреться.

О еде

Он начал с того, что основательно позавтракал. Быть может, это плохое начало, если собираешься работать головой, но очень хорошее, если хочешь работать ногами и руками.

Народ — это голодный лев, который лижет только ту руку, что его кормит, кому бы она ни принадлежала.

О политике

Главное достоинство политика — это его честность.

В политике нет людей, а есть идеи; нет чувств, а есть интересы. В политике не убивают человека, а устраняют препятствие, только и всего.

Об истории

История — это гвоздь, на который я вешаю свою картину.

Историк — властелин минувших эпох.

Неправильно было бы судить о поступках одной эпохи с точки зрения другой.

О речи

Как бы хорошо ты ни говорил, если ты говоришь слишком много, то в конце концов станешь говорить глупости.

Нежность вашего голоса смягчает жестокость ваших слов.

О великом

Кто умеет создавать великое, создаст и малое.

Гений не продаёт, он завоёвывает.

Чем выше парит в небесах могучий орёл, тем дольше он вынужден отдыхать на земле.

О желаниях

Редко случается, чтобы то, чего пламенно желаешь, столь же пламенно не оберегали другие люди.

Легче всего осуществимы те мечты, в которых не сомневаются.

О советах

Совет — больше, чем услуга.

Обычно люди обращаются за советом, только для того, чтобы не следовать ему, а если кто-нибудь и следует совету, то только для того, чтобы было кого упрекнуть впоследствии.

О судьбе

Как можно пройти мимо своей судьбы, не узнав ее?

Резкие повороты судьбы случаются именно в отчаянных положениях.

Желать немедленной удачи — это значит требовать от провидения слишком многого.

О любопытстве

Любопытство — большой недостаток.

Он хорошо знал аксиому любопытства: расспрашивая других, надо и самому подготовиться к вопросам с их стороны…

О ревности

Ревность — признак любви.

Ревность – дурное чувство, которое разрастается, как сорная трава, если ее не вырвать с корнем.

О страсти

Страсть ослепляет самые уравновешенные умы.

У каждого человека есть своя страсть, грызущая ему сердце, как у каждого плода есть свой червь.

О надежде

Надежда есть последнее, что угасает в душе человека.

Надежда — лучший врач из всех, какие мне известны.

Вся человеческая мудрость заключается в двух словах: ждать и надеяться!

О вине

У тех, кто боится вина, вероятно, дурные мысли, и они боятся, как бы вино не вывело их наружу.

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена.

Об ошибках

Как легко ошибиться, если судишь других по себе.

Вы умеете так любезно исправлять свои ошибки, что хочется поблагодарить вас за то, что вы их совершили.

О сне

Сон — очень капризное божество, которое не приходит именно тогда, когда его призывают.

Когда человек достигает своей заветной цели, успех всегда лишает его сна, — по крайней мере, на первую ночь.

О свободе

Независимость заменяет свободу.

Карнавал во всех странах света, сохранивших этот похвальный обычай, есть пора свободы, когда люди самых строгих правил разрешают себе безумства.

О красоте

Каждая женщина скажет, что между красотою любовника и красотою мужа огромная разница.

Насмешка убивает все, даже красоту.

О мести

На свете нет ничего прекраснее, чем справедливое возмездие.

Тот, кто мстит, иногда жалеет о совершенном; тот, кто прощает, никогда не жалеет об этом.

Об ожидании

Ждать невозможно лишь тогда, когда ничего не делаешь.

Но ведь ожидание — это своего рода безумие. А что такое безумие, если не избыток надежды?

О разлуке

Разлука разделяет не хуже смерти.

Есть какая-то странная связь между теми, с кем расстаешься, и теми, с кем встречаешься.

О радости

Радость производит иногда странное действие, она гнетёт, как печаль.

Для исстрадавшихся сердец радость подобна росе, падающей на иссушенную зноем землю.

О душе

Слабые духом люди всё видят через траурную вуаль; душа сама создаёт свои горизонты.

В злых мыслях самое страшное то, что злые души постепенно сживаются с ними.

О молодости

Молодость — большой недостаток для того, кто уже немолод.

Так уж положено: молодость веселится, старость бранится.

О старости

Стариком становишься, сколько бы лет тебе ни было, в тот день, когда все твои мечты разбиты.

Когда стареешь, чаще думаешь о своей молодости.

Об уважении

Показывай, что уважаешь себя, – и тебя будут уважать.

Честь — это уважение, воздаваемое другим и прежде всего себе самому.

О жизни

Жизнь – это четки, составленные из мелких невзгод, и философ, смеясь, перебирает их.

Грубая действительность любит убивать светлые упования.

О тайне

Последовательность — ключ ко всем загадкам.

Тайну может случайно выдать дворянин, но лакей почти всегда продаст её.

О благодарности

Когда денежный долг возвращен, остается долг благодарности.

Существуют столь великие услуги, что они могут быть оплачены только неблагодарностью.

О гасконцах

Гасконцы — это французские шотландцы.

Я гасконец только когда мне везёт.

О разном

Судейские — народ живучий.

Дипломатии, знаете, нельзя выучиться, – для этого нужно чутье.

Самая большая выдержка нужна матросам не во время бури, а во время затишья перед бурей.

Париж, чёрт возьми, не вымощен батистовыми платочками.

Силы вырастают в борьбе.

Мы можем если не отречься от прошлого, то хотя бы набросить на него покров.

Привидения являются только тем, кто должен их видеть.

Неизвестность хуже всех казней в мире!

У домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на котором отражается их внутренняя сущность.

Вода и время — два могущественных растворителя: один точит камень, другой подтачивает самолюбие.

Ключи открывают не только те двери, для которых созданы.

Насколько правы были древние, установив одного общего бога для торговцев и для воров!

Философии не научаются; философия есть сочетание приобретенных знаний и высокого ума, применяющего их; философия — это сверкающее облако, на которое ступил Христос, возносясь на небо.

Цивилизация сообщила нам искусственные потребности, пороки, желания, которые иногда заглушают в нас доброе начало и приводят ко злу.

Путь всегда кажется гораздо короче, если путешествуешь вдвоем.

Как видим, основное внимание в высказываниях Александра Дюма уделено женщинам, человеческим проявлениям, любви, смерти, мужчинам.

В своих лучших романах Дюма щедро делится жизнелюбием, юмором и авантюризмом, а это отличные жизненные витамины для нас северян.

Цитаты об Александре Дюма

Комментарии также всячески приветствуются!

Источник

Этот очерк был написан мною в 1919 году по данным, которые я усердно разыскивал в С.-Петербургской публичной библиотеке. Света ему так и не довелось увидеть: при отходе, вместе с северо-западной армией, от Гатчины я ничего не успел взять из дома, кроме портрета Толстого с автографом. Поэтому и пишу сейчас наизусть, по смутной памяти, кусками. Труд этот был бескорыстен. Что я мог бы получить за четыре печатных листа в издательстве «Всемирной литературы»?.. Ну, скажем, четыре тысячи керенками. Но за такую сумму нельзя было достать даже фунта хлеба. Зато скажу с благодарностью, что писать эту статью — «Дюма, его жизнь и творчество» — было для меня в те дни… и теплой радостью, и душевной укрепой.

Удивительное явление: Дюма и до сих пор считается у положительных людей и у серьезных литераторов легкомысленным, бульварным писателем, о котором можно говорить лишь с немного пренебрежительной, немного снисходительной улыбкой, а между тем его романы, несмотря на почти столетний возраст, живут, вопреки законам времени и забвения, с прежней неувядаемой силой и с прежним добрым очарованием, как сказки Андерсена, как «Хижина дяди Тома», и еще многим, многим дадут в будущем тихие и светлые минуты. Про творения Дюма можно сказать то же самое, что сказано у Соломона о вине: «Дайте вино огорченному жизнью. Пусть он выпьет и на время забудет горе свое». Вот что писал к Дюма после получки от него «Трех мушкетеров» Генрих Гейне, тогда уже больной и страждущий:

«Милый Дюма, как я благодарен Вам за Вашу прекрасную книгу! Мы читаем ее с наслаждением. Иногда я не могу утерпеть и восклицаю громко: «Какая прелесть этот Дюма!» И Мушка[91]Матильда — последняя подруга Гейне. Когда поэт умер и опечаленные друзья говорили ей о том, какого великого художника лишился мир, она сказала: «Оставьте. Умер мой Анри». (Прим. А. И. Куприна.) прибавляет со слезами на глазах: «Дюма очарователен». И попугай говорит из клетки: «Да здравствует Дюма!» В одном из своих последних романов Джек Лондон восклицает по поводу своего героя, измученного тяжелой душевной драмой: «Какое великое счастье, что для людей, близких к отчаянию, существует утешительный Дюма».

У нас, в прежней либеральной России, ходить в цирк и читать Дюма считалось явными признаками отсталости, несознательности, безыдейности. Однако я знавал немало людей «с убеждениями», которые для виду держали на полках Маркса, Чернышевского и Михайловского, а в укромном уголке хранили потихоньку полное собрание Дюма в сафьяновых переплетах. Леонид Андреев, человек высокого таланта и глубоких страданий, не раз говорил, что Дюма — самый любимый его писатель. Молодой Горький тоже обожал Дюма.

В расцвете своей славы Дюма был божком капризного Парижа. Когда его роман «Граф Монте-Кристо» печатался ежедневно главами в большой парижской газете, то перед воротами редакции еще с ночи стояли длиннейшие хвосты. Уличных газетчиков чуть не разрывали на части. Популярность его была огромна. Кто-то сказал про него, что его слава и обаяние занимают второе место за Наполеоном. Золото лилось к нему ручьями и тотчас же утекало сквозь его пальцы. Ни в личной щедрости, ни в своих затеях он не знал предела широте. В его мемуарах есть подробное описание того роскошного праздника, который он дал однажды всему светскому, литературному и артистическому Парижу. Это — рассказ, как будто написанный пером Рабле. Все не только знаменитые, но просто хоть немного известные лица тогдашнего Парижа перечислены в нем. И воображаю тот эффект, который получился, когда после пиршества, глубокою ночью, Дюма и его гости вышли на улицу, чтобы устроить грандиозное шествие под музыку с факелами в руках, и когда полицейская стража кричала «Вив нотр Дюма». Доброта его была безгранична и всегда тонко-деликатна. Изредка его посещал один престарелый писатель, когда-то весьма известный, но скоро забытый, как это часто бывает в Париже, где лица так же быстро стираются, как ходячая монета. При каждой встрече Дюма неизменно и ласково приглашал его к себе. Но старый писатель был человек щепетильный и, из опасения показаться прихлебателем, своих посещений не учащал, хотя и был беден, жил в холодной мансарде и питался скудно. Эта своеобразная гордость не укрылась от Дюма, и однажды он, с трудом разыскав писателя, сказал ему:

— Дорогой собрат, окажите мне величайшую помощь, за которую я буду вам благодарен до самой могилы. Видите ли, я в моем творчестве всегда завишу от перемены погоды. Но, кроме чувствительности, я еще и очень мнителен и самому себе не доверяю. Вот теперь господин Реомюр установил на новом мосту аппарат, который называется барометром и без ошибки предсказывает погоду. Так, будьте добры, ходите ежедневно на новый мост и потом извещайте меня о предсказаниях барометра. А чтобы мне не волноваться, а вам не делать двух длинных концов, то уж, будьте добры, поселитесь в моем доме, в котором так много комнат, что он кажется пустым, а я боюсь пустоты. Ваше общество мне навсегда приятно. Писатель после этого очень долго прожил у Дюма. Каждый день ходил он на Поп-Неф за барометрической справкой, в полной и гордой уверенности, что делает большую помощь этому доброму толстому славному Дюма, а Дюма всегда относился к нему с бережным вниманием и искренней благодарностью. Конечно, «простотой» и широтой Дюма нередко злоупотребляли. Однажды пришел к нему какой-то молодой человек столь странной и дикой внешности, что прислуга сначала не хотела о нем докладывать, тем более что он держал на спине огромный тюк, завязанный в грязную рогожку. Но так как подозрительный юноша настаивал на том, что он явился к г. Дюма по самому важнейшему делу и что г. Дюма, узнав, в чем оно состоит, будет очень рад и благодарен, — то лакей решился известить хозяина, а тот велел впустить сомнительного гостя.

Молодой человек вошел, низко поклонился, пробормотал какое-то арабское приветствие и принялся разворачивать свой грязный тюк. Дюма смотрел с любопытством. Каково же было его удивление, когда на ковер вывалилась огромная шкура африканского льва, шкура вся вытертая, траченная молью, кое-где продырявленная.

Молодой человек опять отвесил низкий поклон, опять что-то пробормотал по-арабски и, выпрямившись, указал пальцем на шкуру.

— Великий писатель, — сказал он торжественно. — Этот ужасный лев, которого называли «человекоубийца», наводил ужас на все окрестности Каира. Твой славный отец, генерал Дюма, убил его собственноручно, а шкуру подарил на память моему деду, потому что он был другом и покровителем нашей семьи и нередко, к нашей радости и гордости, гостил у нас целыми неделями и месяцами. Дар его был для нас самой драгоценной реликвией, с которой мы не расстались бы ни за какие сокровища мира. Но, увы, теперь дом наш пришел в упадок и разорение, и вот моя престарелая мать сказала мне: «Не нашему нищенскому жилищу надлежит хранить эту реликвию. Иди и отдай ее наиболее достойному, то есть славному писателю Дюма, сыну славного генерала Дюма». Прими же этот дар, эфенди, и, если хочешь, дай мне приют на самое малое время.

Дюма тонко ценил смешное — даже в наглости. Молодой человек прогостил у него, говорят, полтора года, а так как был вороват и ленив, а от безделья совсем распустился и обнаглел без меры, то однажды и был выброшен за дверь вместе с знаменитой шкурой.

Все великие достоинства, равно как и маленькие недостатки, Дюма имели какой-то наивный, беззаботный, не только юношеский, но как бы детский, мальчишеский, проказнический характер задора, веселья и горячей, жадной, инстинктивной влюбленности в жизнь. Мало кому известно, например, о том, что Дюма оставил после себя среди чуть ли не пяти сотен томов сочинений очень интересную поваренную книжку.

«Лесть, богатства и слава мира» не портили его доброй души, неудачи и клевета не оставляли в его мужественном сердце горьких, неизлечимых заноз. Я не знаю, можно ли честолюбие считать одним из смертных грехов. Да и кто этому пороку в большой или малой степени не подвержен? Дюма был очень честолюбив, но опять-таки как-то невинно, по-детски: немножко смешно, немножко глупо и даже трогательно. Огромного веса своей литературной славы он точно не замечал. Один только раз он проговорился о том, что со временем люди будут учить историю Франции по его книгам. Нужно сказать, что он был прав. Если отбросить романтические завитки, то действительно эпоха от Франциска I до Людовика XVI показана и рассказана им с неизгладимой яркостью и силой… Нет! Его влекли к себе другие аплодисменты, другие пальмы и другие лавры. Одно время Дюма во что бы то ни стало захотел сделаться депутатом парламента. Зачем? Может быть, однажды утром он открыл в себе неожиданно громадные политические способности? Во всяком случае, у него замысел чрезвычайно быстро переходил в слово, а слово мгновенно обращалось в дело. Собрав вокруг себя небольшую, но преданную ему кучку друзей, Дюма вторгся — уж не помню теперь, в какой департамент и в какую коммунку. Трудно теперь и представить себе, что говорил и что обещал своим будущим избирателям этот вулканический, пламенный фантастический гений, величайший импровизатор. Добрые осторожные буржуа устраивали ему пышные встречи, шумные манифестации, роскошные обеды… Но при подаче голосов дружно провалили его, ибо предпочли ему местного солидного аптекаря.

После этого поражения, поздно вечером, взволнованный и огорченный Дюма возвращался к себе в гостиницу вместе со своими негодующими друзьями. Путь их лежал через старый мост, построенный над узкой, но быстрой речонкой. Было уже почти темно. Навстречу им шел, слегка покачиваясь, какой-то местный гражданин. Увидев Дюма, он радостно воскликнул:

— А, вот он, этот знаменитый негр!

«Тогда я, — говорит Дюма в своих мемуарах, — взял его одной рукой за шиворот, а другой за штаны, в том месте, где спина теряет свое почетное наименование, и швырнул его, как котенка, в воду. Слава богу, что прохвост отделался только холодным купанием. У меня же сразу отлегло от сердца».

Так печально и смешно окончилась политическая карьера очаровательного Дюма. Почти подобное и даже, кажется, более жестокое поражение потерпел Дюма в ту пору, когда его неуемное воображение возжаждало академического крещения. С той же яростной неутомимостью, с которой он жил, мыслил и писал, Дюма стремительно хватался за каждый удобный случай, который помог бы ему войти в священный круг сорока бессмертных. Но кандидатура его никогда не имела успеха, как впоследствии у Золя.

И вот однажды выбывает из числа славных сорока академик N, для того чтобы переселиться в вечную Академию. Немедленно после его праведной кончины Дюма мечется по всему Парижу, ища дружеской и влиятельной поддержки, чтобы сесть на пустующее академическое кресло в камзоле, расшитом золотыми академическими пальмами. Бесстрашно приехал он также и к Жозефу Мишо — тогда очень известному литератору, автору веских статей о крестовых походах и, кстати, человеку желчному и острому на язык.

Для чего была Академия Дюма — этому человеку, пресыщенному славой? Но к Мишо он заявился, даже не будучи с ним лично знакомым, да еще в то время, когда почтенный литератор завтракал со своими друзьями.

Доложив о себе через лакея, он вошел в столовую, одетый в безукоризненный фрак, с восьмилучевым цилиндром под мышкой. Мишо встретил его с той ледяной вежливостью, с которой умеют только чистокровные парижане встречать непрошеных гостей. Дюма горячо, торопливо и красноречиво изложил мотив своего посещения: «Столь великое и авторитетное имя, как ваше, дорогой учитель, и тра-та-та и та-та-та- тра…»

Мишо выслушал его в спокойном молчании, и, когда Дюма, истощив весь запас красных слов, замолчал, старый литератор сказал:

— Да, ваше имя мне знакомо. Но, позвольте, неужели N, такой достойный литератор и ученый, действительно умер? Какая горестная утрата!

— Как же, как же! — заволновался Дюма. — Я к вам приехал прямо с Монпарнасского кладбища, где предавали земле прах славного академика, кресло которого теперь печально пустует.

— Ага, — сказал Мишо и сделал паузу. — Так вы, вероятно, приехали сюда на погребальных дрогах.

Милый, добрый, чудесный Дюма! Может быть, в первый раз за всю свою пеструю жизнь он не нашел ловкой реплики и поторопился уехать. Академиком же ему так и не удалось сделаться.

Питал он также невинную слабость к разным орденам, брелокам и жетонам, украшая себя ими при каждом удобном случае. Все экзотические львы, солнца, слоны, попугай, носороги, орлы и змеи, иные эмблемы, даже золотые, серебряные и в мелких бриллиантиках украшали лацканы и петлички парадных его одежд. Прекрасный писатель, который теперь почти забыт, но до сих пор еще неувядаемо ценен, Шарль Нодье, который очень любил Дюма и многое сделал для его блистательной карьеры, говорил иногда своему молодому другу:

— Ах, уж мне эти негры! Всегда их влекут к себе блестящие побрякушки!

Но прошло несколько лет. Дюма впал в роковую бедность. Кругом неугасимые долги. Падало вдохновение… В эту зловещую пору пришли к Дюма добрые люди с подписным листом в пользу старой, некогда знаменитой певицы, которая потеряла и голос, и деньги, и друзей и находилась в положении более горьком, чем положение Дюма.

— Что я могу сделать? — вскричал Дюма, хватая себя за волосы. — У меня всего-навсего два медных су и на миллион франков векселей… А впрочем, постойте, постойте… Вот идея! Возьмите-ка эти мои ордена и продайте. Почем знать, может быть, за эту дрянь и дадут что-нибудь.

И в эту же эпоху бедствий он отдал бедному писателю, просившему о помощи, пару роскошных турецких пистолетов.

Несомненно: Дюма останется еще на многие годы любимцем и другом читателей с пылким воображением и с не совсем остывшей кровью. Но, увы, также надолго сохранится и убеждение в том, что большинство его произведений написаны в слишком тесном сотрудничестве с другими авторами.

Повторять что-нибудь дурное, сомнительное, позорное или слишком интимное о людях славы и искусства — было всегда лакомством для критиков и публики. Помню, как в Москве один учитель средней школы на жадные расспросы о Дюма сказал уверенно:

— Дюма? Да ведь он не написал за всю жизнь ни одной строчки. Он только нанимал романистов и подписывался за них. Сам же он писать совсем не умел и даже читал с большим трудом.

Видите, куда повело удовольствие злой сплетни? Конечно, всякому ясно, что выпустить в свет около пятисот шестидесяти увесистых книг, содержащих в себе длиннейшие романы и пятиактные пьесы, — дело немыслимое для одного человека, как бы он ни был борзописен, какими бы физическими и духовными силами он ни обладал. Если мы допустим, что Дюма умудрялся при титанических усилиях писать по четыре романа в год, то и тогда ему понадобилось бы для полного комплекта его сочинений работать около ста сорока лет самым усердным образом, подхлестывая себя неистово сотнями чашек крепчайшего кофея. Да. У Дюма были сотрудники. Например: Огюст Макэ, Поль Мерис, Октав Фейе, Е. Сустре, Жерар де Нерваль, были, вероятно, и другие…

…Но вот тут-то мы как раз и подошли к чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым литературным вопросам. С самых давних времен весьма много было говорено о вольном и невольном плагиате, о литературных «неграх», о пользовании чужими, хотя бы очень старыми, хотя бы совсем забытыми, хотя бы никогда не имевшими успеха сюжетами и так далее. Шекспир по этому поводу говорил:

— Я беру мое добро там, где его нахожу.

Дюма на ту же самую тему сказал с истинно французской образностью:

— Сделал ли я плохо, если, встретив прекрасную девушку в грязной, грубой и темной компании, я взял ее за руку и ввел в порядочное общество?

И не Наполеон ли обронил однажды жестокое слово:

— Я пользуюсь славою тех, которые ее недостойны.

Коллективное творчество имеет множество видов, условий и оттенков. Во всяком случае, на фасаде выстроенного дома ставит свое имя архитектор, а не каменщик, и не маляры, и не землекопы.

Чарльз Диккенс, которого Достоевский называл самым христианским из писателей, иногда не брезговал содействием литературных сотоварищей, каковыми бывали даже и дамы-писательницы: мисс Мэльхолланд и мисс Стрэттон, а из мужчин — Торкбери, Гаскайн и Уильки Коллинс. Особенно последний, весьма талантливый писатель, имя и сочинения которого до сих пор ценны для очень широкого круга читателей.

Распределение совместной работы происходило приблизительно так: Диккенс — прекрасный рассказчик, передавал иногда за дружеской беседой нить какой-нибудь пришедшей ему в голову или от кого-нибудь слышанной истории курьезного или трогательного характера. Потом этот намек на тему разделялся на несколько частей, в зависимости от количества будущих сотрудников, и каждому из соавторов, в пределах общего плана, предоставлялось широкое место для личного вдохновения. Потом отдельные части повести соединялись в одно целое, причем швы заглаживал опытный карандаш самого Диккенса, а затем общее сочинение шло в типографский станок. Эти полушутливые вещицы вошли со временем в Полное собрание сочинений Диккенса. Сотрудники в нем переименованы, но вот беда: если не глядеть на фамилии, то Диккенс сразу бросается в глаза своей вечной прелестью, а его сотоварищей по перу никак не отличишь друг от друга.

В фабрике Дюма были, вероятно, совсем иные условия и отношения. Прежде всего надо сказать, что, если кто и был в этом товариществе настоящим «негром», то, конечно, он, сорокасильный, неутомимый, неукротимый, трудолюбивейший Александр Дюма. Он мог работать сколько угодно часов в сутки, от самого раннего утра до самой поздней ночи, иногда и больше. Из-под пера так и падали с легким шелестом бумажные листы, исписанные мелким отличнейшим почерком, за который его обожали наборщики (кстати, и его восхищенные первочитатели). Говорят, он пыхтел и потел во время работы, ибо был тучен и горяч. По его бесчисленным сочинениям можно судить, какое огромное количество требовалось ему сведений об именах, характерах, родстве, костюмах, привычках и т. д. его действующих персонажей. Разве хватало у него времени просиживать часами в библиотеке, бегать по музеям, рыться в пыли архивов, разыскивать старые хроники и мемуары и делать выписки из редких исторических книг? Если в этой кропотливой работе ему помогали друзья (как впоследствии Флоберу), то оплатить эту услугу было бы одинаково честно и ласковой признательностью, и денежными знаками или, наконец, и тем и другим.

Правда, Дюма порою мало церемонился с годами, числами и фактами, но во всех лучших его романах безошибочно чувствуется его собственная, хозяйская, авторская рука. Ее узнаешь и по характерному искусству диалога, по грубоватому остроумию, по яркости портретов и быта, по внутренней доброте… Правда и то, что очень часто, особенно в последние свои годы, Дюма прибегал к самому щедрому и самому бескорыстному сотруднику — к ножницам. Но и здесь, сквозь десятки чужих страниц географического, этнографического, исторического и вообще энциклопедического свойства, все-таки блистает прежний Дюма, пылкий, живой, увлекательный, роскошный.

Это не Октав Фейе и не Жерар де Нерваль, а Огюст Макэ заявил публичную претензию на Дюма, которому он чем-то помог в «Трех мушкетерах». Оттуда и пошел разговор о «неграх». Но после первого театрального представления одноименной пьесы, переделанной из романа и прошедшей с колоссальным успехом, Дюма, под бешеные аплодисменты и крики, насильно вытащил упиравшегося Макэ к рампе, потребовал молчания и сказал своим могучим голосом:

— Вот Огюст Макэ, мой друг и сотрудник. Ваши лестные восторги относятся одинаково и к нему и ко мне.

И у Макэ потекли из глаз слезы.

Подобно тому как роман, так и театр сделался привычной стихией старшего Дюма. И немало сохранилось театральных воспоминаний и закулисных анекдотов, в которых сверкают остроумие Дюма, его находчивость, его вспыльчивость и его великодушие. К сожалению, эта сторона его жизни не нашла внимательного собирателя, отдельные рассказы о ней разбросаны а множестве старых периодических изданий.

Театральные пьесы Дюма отличались необыкновенной сценичностью, они держали зрителя на протяжении всех пяти актов в неослабном напряжении, заставляя его и смеяться, и ужасаться, и плакать. В продолжение многих лет он был кумиром всех театральных сердец.

Писал свои пьесы Дюма с необыкновенной легкостью и с непостижимой быстротой. Но на репетициях он нередко делал в тексте вставки и сокращения, к обиде режиссера и к большому неудовольствию артистов, которым всегда очень трудно бывает переучивать наново уже раз заученные реплики. Но на Дюма никто не умел сердиться долго. Был в нем удивительный дар очарования… Шла сложная постановка его новой пьесы «Антони». На первых репетициях он, как и всегда, внимательно глядел на сцену, делая время от времени незначительные замечания. Но, по мере того, как работа над пьесой подвигалась к концу и уж недалек был день костюмной репетиции, обыкновенно предшествующей репетиции генеральной, — друзья Дюма стали с удивлением замечать, что драматург реже и реже смотрит на рампу и что его глаза все чаще и настойчивее обращены на правую боковую кулису, за которой всегда помещался один и тот же дежурный пожарный, молодой красивый человек, скорее мальчик. Причина такого пристального внимания была никому не понятна.

На костюмной репетиции Дюма был еще более рассеянным и все глубже вперял взоры в правую боковую кулису. Наконец, по окончании третьего акта, когда настала обычная маленькая передышка, он поманил к себе рукою режиссера и, когда тот подошел, сказал ему:

— Пойдемте-ка за сцену.

И он потащил его как раз к загадочной правой кулисе, где по-прежнему стоял, позевывая, юный помпье. Дюма ласково положил руку на плечо юноше.

— Объясните мне, mon vieux[92]дружище (франц.)., одну вещь, — сказал он.

— К вашим услугам, господин Дюма.

— Только прошу вас, говорите откровенно. Не бойтесь ничего.

— Я ничего и не боюсь. Я — пожарный.

— Это делает вам честь, — похвалил Дюма. — Видите ли, я уже много раз наблюдал за тем, как вы слушали на репетициях мою пьесу, и, даю слово: внимание ваше мне было лестно. Но одно явление удивляло меня. Почему перед третьим актом вы всегда покидали ваше постоянное место и куда-то исчезали, чтобы прийти к началу четвертого?

— Сказать вам правду, господин Дюма? — застенчиво спросил пожарный.

— Да. И самую жестокую.

— Конечно, господин Дюма, я ничего не понимаю в вашем великом искусстве, и человек я малообразованный. Но что я могу поделать, если этот акт меня совсем не интересует. Все другие акты прелесть как хороши, а третий кажется мне длинным и вялым. Но, впрочем, может быть, это так и нужно?

— Нет! — вскричал Дюма. — Нет, мой сын, длинное и скучное — первые враги искусства. Возьми, мой друг, эту круглую штучку в знак моей глубокой благодарности.

И, обернувшись к режиссеру, он сказал спокойно:

— Идемте переделывать третий акт! Помпье прав! Этот акт должен быть самым ярким и живым во всей пьесе. Иначе она провалится. Идем!

Тот, кто хоть чуть-чуть знаком с тайнами и с техникой театральной кухни, тот поймет, что переделывать весь третий акт накануне генеральной репетиции — такое же безумие, как перестроить план и изменить размеры третьего этажа в пятиэтажном доме, в который жильцы уже начали ввозить свою мебель и кухонную посуду. Но когда Дюма загорался деятельностью, ему невозможно было сопротивляться. Артисты били себя в грудь кулаками, артистки жалобно стонали, режиссер рвал на себе волосы, суфлер упал в обморок в своей будке, но Дюма остался непреклонным. В тот срок, пока репетировали четвертый и пятый акты, он успел переработать третий до полной неузнаваемости, покрыв авторский подлинник бесчисленными помарками и вставками. Задержав артистов после репетиции на полчаса, он успел еще прочитать им переделанный акт и дать необходимые указания. За ночь были переписаны как весь акт, так и актерские экземпляры, которые артистами были получены ранним утром. В полдень сделали две репетиции третьего акта, а в семь с половиною вечера началась генеральная репетиция «Антони», замечательной пьесы, которую публика приняла с неслыханным восторгом и которая шла сто раз подряд.

Актеры, правда, достаточно-таки и серьезно поворчали на Дюма за его диктаторское поведение. Но в театре успех покрывает все. Да и актерский гнев, всегда немного театральный — недолговечен. Один из артистов говорил впоследствии:

— Только один Дюма способен на такие чудеса. Он разбил ударом кулака весь третий акт «Антони» и вставил в дыру свой волшебный фонарь. И вся пьеса вдруг загорелась огнями и засверкала…

Да, Дюма знал секреты сцены и знал свою публику. Не раз полушутя он говорил:

— На моих пьесах никто не задремлет, а человек, впавший в летаргию, непременно проснется.

Но однажды подвернулся удивительный по редкому совпадению и по курьезности двойной случай.

В каком-то театре шли попеременно один день — пьеса Дюма, другой день — пьеса очень известного в ту пору драматурга, бывшего с Дюма в самых наилучших отношениях. На одном из представлений они оба сидели в ложе. Шла пьеса не Дюма, а его друга. И вот писатели чувствуют, что в партере начинается какое-то движение, слышится шепот, потом раздается задушенный смех. Наконец зоркий Дюма слегка толкает своего приятеля в бок и говорит с улыбкой:

— Погляди-ка на этого лысого толстяка, что сидит под нами. Он заснул от твоей пьесы, и сейчас мы услышим его храп.

Но нужно же было произойти удивительному стечению обстоятельств! На другой день оба друга сидели в том же театре и в той же ложе, но на этот раз шла пьеса Дюма. Жизнь иногда проделывает совсем неправдоподобные штучки. В середине четвертого акта, сидя почти на том же самом кресле, где сидел и прежний лысый толстяк, — какой-то усталый зритель начал клевать носом и головою, очевидно готовясь погрузиться в сладкий сон.

— Полюбуйся! — язвительно сказал друг, указывая на соню.

— О нет! Ошибаешься! — весело ответил Дюма. — Это твой, вчерашний. Он еще до сих пор не успел проснуться.

Конечно, живя много лет интересами театра, создавая для него великолепные пьесы, восторгаясь его успехами, волнуясь его волнениями и дыша пряным, опьяняющим воздухом кулис и лож, Дюма, с его необузданным воображением и пылким сердцем, не мог не впадать в иллюзии, обычные для всех владык, поклонников и рабов театра. Заблуждение этих безумцев, впрочем, не очень опасных, заключается в том, что за настоящую, подлинную жизнь они принимают лишь те явления, которые происходят на деревянных подмостках ослепительного пространства, ограниченного двумя кулисами и задним планом, а будничное, безыскусственное бытие, жизнь улицы и дома, жизнь, в которой по-настоящему едят, пьют, проверяют кухаркины счета, любят, рожают и кормят детей, — кажется им банальной, скучной, плохо поставленной, совсем неудачной пьесой, полной к тому же провальных длиннот. И кто же решится осудить их, если в эту плохую и пресную пьесу без выигрышных ролей они вставляют настоящие театральные бурные эффекты? Это только поправка.

И зачем же нам удивляться тому, что все увлечения, амуры и связи у Дюма были исключительно театрального характера?

Есть словесное, а потому и не особенно достоверное показание великого русского писателя, которого имя я не смею привести именно по причине скользкой опоры. Говорят, что этот писатель как-то приехал к Дюма по его давнишнему приглашению и, как полагается европейцу, послал ему через лакея свою визитную карточку. Через минуту он услышал издали громоподобный голос Дюма:

— …Очень рад. Очень рад. Входите, дорогой собрат. Входите. Только прошу простить меня: я сейчас в рабочем беспорядке.

— О! Не стесняйтесь! Пустяки… — сказал русский писатель.

Однако когда он вошел в кабинет, то совсем не пустяками показалась его дворянскому щепетильному взору картина, которую он увидел. Дюма, без сюртука, в расстегнутом жилете, сидел за письменным столом, а на коленях у него сидело прелестное, белокурое божье создание, декольтированное и сверху и снизу, оно нежно обнимало писателя за шею тонкой обнаженной рукой, а он продолжал писать. Четвертушки исписанной бумаги устилали весь пол.

— Простите, дорогой собрат, — сказал Дюма, не отрываясь от пера. — Четыре последних строчки, и конец. Вы ведь сами знаете, — говорил он, продолжая в то же время быстро писать, — как драгоценны эти минуты упоения работой и как иногда вдохновение внезапно охладевает от перемены комнаты, или места, или даже позы… Ну, вот и готово. Точка. Приветствую вас, дорогой мэтр, в добром городе Париже… Милая Лили, ты займи знаменитого русского писателя, а я приведу себя в приличный вид и вернусь через две минуты…

В течение всего вечера Дюма был чрезвычайно любезен, весел и разговорчив. Он, как никто, умел пленять и очаровывать людей. Среди разговора русский классик сказал полушутя:

— Я застал в вашем кабинете поистине прекрасную группу, но я все-таки думаю, дорогой мэтр, что эта поза не особенно удобна для самого процесса писания.

— Ничуть! — решительно воскликнул Дюма. — Если бы на другом колене сидела у меня вторая женщина, я писал бы вдвое больше, вдвое охотнее и вдвое лучше.

На что его изящная подруга возразила, кротко поджимая губки:

— Посмотрела бы я на эту вторую!

Все недолговечные романы Дюма проходили точно под большим стеклянным колпаком, на виду и на слуху у великого парижского амфитеатра, всегда жадно любопытного к жизни своих знаменитостей, как, впрочем, в меньшей степени, любопытны и все столичные города. Каждое его увлечение сопровождалось помпой, фейерверком, бенгальскими огнями и блистательным спектаклем, в который входили: и неистовые восторги, и адски клокочущая ревность, и громовые ссоры, и сладчайшие примирения, тропическая жара перемежалась полярной стужей, за окончательным разрывом следовало через день нежнейшее возвращение, бывали упреки, брань, крики и слезы и даже, говорят, небольшие потасовки. И так же театрально бывало действительно последнее, на этот раз неизбежное расставание. Бывшая подруга и вдохновительница собирала в корзины свои тряпки, шляпки и безделушки, а Дюма носился по комнате в одном жилете, с растрепанными волосами, с домашней лесенкой в руках, похожий на ретивого обойщика. Он приставлял эту стремянку то к одной, то к другой стене, торопливо взбирался по ней и, действуя поочередно молотком и клещами, срывал ковры, картины, бронзовые и мраморные фигурки, старое редкое оружие. Спеша ускорить отъезд замешкавшейся временной супруги, он лихорадочно помогал ей.

— Все! — кричал [он]. — Возьми себе все. Все. Все. Оставьте мне только мой гений.

Возможность такого курьезного случая я считаю вполне достоверной. Известный переводчик И. Д. Гальперин-Каминский, близко и хорошо знавший Дюма-сына, не раз повторял мне то, что он слышал из уст Александра Александровича Дюма II. Дюма-младший был свидетелем такой трагикомической сцены в ту пору, когда он был еще наивным и невинным мальчиком и не особенно ясно понимал различие слов.

— Меня очень удивляло, — говорил он впоследствии г. Каминскому, — почему папа с такой яростной щедростью дарит много чудесных дорогих вещей и в то же время настойчиво требует, чтобы ему оставили какой-то его жилет. Я думал: «А может быть, это жилет волшебный?»[93]Созвучие слов «genie» и «gilet». (Прим. А.И. Куприна.)

Нелепо пышным апофеозом, блестящим зенитом была та пора в жизни Дюма-отца, когда он купил в окрестностях Парижа огромный кусок земли и при ней чей-то старинный замок. Этот замок Дюма окрестил «Монте-Кристо» и перестроил его самым фантастическим образом. В нем было беспорядочное смешение всех стилей. Дорические колонны рядом с арабской вязью, рококо и готика, ренессанс и Византия, персидские ковры и гобелены… И множество больших и малых клеток с птицами и разными зверьками. Чудовищнее всего была огромная столовая. Она была устроена в форме небесного купола из голубой эмали, а на этом голубом фоне сияло золотое солнце, светились разноцветные звезды и блуждала серебряная, меланхолическая, немного удивленная луна…

Шато «Монте-Кристо» с его бесчисленными комнатами всегда, с утра до вечера, было битком набито нужными и ненужными, а часто и совсем неизвестными людьми. Каждый из них ел, пил, спал и развлекался, как ему было удобнее и приятнее. Право, если такой жизненный обиход можно с чем-нибудь сравнить, то только с жизнью русских вельмож восемнадцатого столетия.

Но уже в эти роскошные дни бедный Дюма, перевалив незаметно для себя самого высокую вершину своей жизненной горы, начинал катиться вниз с роковым ускорением. Этот беспечнейший из писателей никогда не знал размеры своих долгов и по-детски верил в то, что его кредит безграничен. Но уже показывались в его бюджете роковые предостерегающие трещины… И здесь к месту один почти трогательный анекдот.

Рядом с владениями Дюма купил землю и соседний замок какой-то миллионер-нувориш. Чтобы достойно отпраздновать новоселье, этот свежеиспеченный «проприо» привез из Парижа большую и пеструю компанию вместе с обильным грузом шампанского вина. Но он забыл позаботиться о том, чтобы заранее запастись льдом, а пирушка предполагалась от вечерней зари до утренней. Лед возможно было достать только в одной гостинице, которая находилась как раз на меже имений миллионера и Дюма.

Однако миллионер давно уже слышал о том, что хозяин этой остелери — человек характера независимого, грубоватого и брыкливого. На денежные соблазны он мало обращал внимания, был очень богат, чувствовал себя в своем кабачке независимым королем и вскоре собирался задорого продать насиженное место, чтобы удалиться на заслуженный и комфортабельный покой.

Но, с другой стороны, «проприо» знал и то, с каким обожанием относились люди попроще к Дюма не только за его обольстительные сочинения, доступные каждому сердцу, но и за его личное обаяние. Взвесив эти условия, нувориш позвал лакея и сказал ему:

— Послушайте, Жан, вы пойдете сейчас в гостиницу «Пуль а ля Кок» и купите у хозяина весь лед, какой у него найдется. А так как он меня совсем не знает, то вы скажите, что пришли от господина Дюма. И когда он даст вам лед, то вы положите ему на прилавок вот этот большой луидор. Понятно?

— Совершенно понятно. Бегу.

Он очень быстро сделал все, что ему было приказано, прибежал в гостиницу «Пуль а ля Кок» и сказал хозяину:

— Господин Дюма приказал мне просить у вас льда, сколько найдется.

— Вы, вероятно, недавно служите у господина Дюма? — спросил приметливый хозяин.

— Совсем недавно. Со вчерашнего дня.

— Не правда ли, прекрасный человек ваш патрон?

— О да, вы правы. Прекрасный!

И все шло благополучно. Хозяин бережно завернул в бумагу и в тряпки четыре глыбы льда и аккуратно перевязал пакет веревкой. Но когда лакей брякнул о стойку двойным луидором, то патрон вдруг весь побагровел, затрясся от злобы и заорал:

— Негодяй! Как смел ты меня обмануть! Да знаешь ли ты, лжец, что наш славный господин Дюма никогда и нигде не платит? — и швырнул в лицо лакею двойной тяжелый луидор.

Все быстрее и быстрее катилась вниз, по уклону, изумительная судьба Дюма-старшего. Замок «Монте-Кристо» был продан с аукциона. Всюду, где ни жил творец «Трех мушкетеров», всюду описывали его имущество, ставали печати на его вещи и мебель. Ежедневно предъявляли ему векселя, денежные претензии и вызывали его — самого непрактичного человека на свете — в коммерческий суд. Бесчисленные поклонники, прихлебатели и льстецы давно покинули великого Дюма.

В эту пору посетил его один из редких преданных друзей. Жалкая квартира Дюма была мала, сыра и темновата. Кроме того, находясь в самом людном месте Парижа, она вся беспрестанно содрогалась и дрожала от ломовой езды. Беседуя с хозяином, приятель обратил внимание на маленький золотой десятифранковик, лежавший на мраморном подзеркальнике. Дюма поймал его взгляд и сказал:

— Да. Это символ. Когда я приехал из далекой провинции завоевывать Париж, столицу мира, то у меня не было в карманах ничего, кроме маленького луидора. Посмотри: теперь карьера моя описала параболу, но от нее у меня ничего не осталось, кроме такого же луи… Странная штука жизнь!..

И какая жестокая! — можно прибавить к этим печальным словам Дюма. Ум его оставался ясным, твердым, но фантазия, воображение и вдохновение безвозвратно покинули эту прежде столь пламенную творческую голову.

Подобно сказочному, фантастическому, гигантскому шелкопряду, выматывал Дюма из себя в продолжение многих десятков лет драгоценную шелковую нить и ткал из нее волшебные узоры. Суровый закон природы: нить, казавшаяся бесконечной, вымоталась. Творческий источник медленно иссяк. За все в жизни надо расплачиваться — таково таинственное и неумолимое правило возмездия. Наполеон, которому тесен казался весь земной шар, умирает на крошечном, проклятом самим богом скалистом островке. Бетховен глохнет. Гейне, вся жизнь которого была радость, веселье, смех и любовь, покорно подчиняется в свои последние дни параличу и слепоте. Дюма, плодовитейшего из всех бывших, настоящих и будущих писателей, неумолимая судьба карает бесплодием. И всего ужаснее то, что этим чудесным людям судьба оставляет чересчур много времени, в течение которого они могли бы сознательно созерцать и ощущать собственное разрушение… Не слишком ли это, всемилостивейшая госпожа судьба? Последние годы, месяцы и дни Дюма-отца скрасил заботой, лаской и вниманием Дюма-сын. Он в те времена уже стал не только модным, но даже знаменитым европейским писателем. С неописуемой нежностью и деликатностью он перевез отца из его закоптелой парижской квартиры в свою виллу, которая была расположена где-то на южном побережье. Название места я позабыл, но помню, что из виллы открывался прекрасный вид на море, а под ее террасами был разбит очаровательный цветник.

Трогательный рассказ: наутро после приезда Дюма к сыну за утренним кофеем Дюма-младший спросил отца:

— Как ты спал, папа? Надеюсь, что ты хоть немного отдохнул от адского парижского шума и грохота. Старый Дюма немного замялся:

— Видишь ли… Видишь ли… Я вовсе не спал…

— Может быть, перемена места? Может быть, какое-нибудь неудобство?

— Ах, нет, милый, совсем не то. Ночлег мой был поистине царский, но… но…

Этот великолепный, храбрый, самоуверенный Дюма как будто бы стеснялся и конфузился.

— Мне стыдно сказать. Я захватил с собою из Парижа одну маленькую книжонку и как начал с вечера ее читать, так и читал до самого утра.

Младший Дюма спросил:

— Может быть, папа, это не секрет. Как заглавие твоей книжки?

— «Три мушкетера», — ответил тихо отец.

Закат Дюма был тих и беззлобен. Те попечения, которыми окружил его сын, были гораздо более ценными и вескими, чем все его сочинения.

Удивительную историю рассказывал впоследствии младший Дюма:

— Однажды я застал отца на его любимой скамейке в цветнике. Нагнувшись и склонив голову на ладони, он горько плакал. Я подбежал к нему.

— Папа, дорогой папа, что с тобой? Почему ты плачешь?

И он ответил:

— Ах, мне жалко бедного доброго Портоса. Целая скала рухнула на его плечи, и он должен поддерживать ее. Боже мой, как ему тяжело.

(1930)

Дюма — человек бурных излияний. Его политические убеждения, так же как его дружба и как его ненависть (когда он ее чувствует), не обходятся у него без топотни и крика. Нет ничего забавнее, как читать в его «Мемуарах» страницы, посвященные июльским дням (30 г.). «Произвели революцию те, которых я видел в деле и которые видели меня на баррикадах». Дюма на всех перекрестках: при захвате артиллерийского музея, в атаке Лувра — везде его узнают по его султану! Здесь уже чувствуются доспехи Франциска I и аркебуз Карла IX, потому что его романтизм прошедшего нашел свою среду. Вперед! Лицом к пулям, к митральезам. «Пушечный выстрел — прямо в меня!» Сколько веселья, пыла, чванства, какое игривое смешение вызова и гасконады! Мишле, говоря об императрице Марии-Терезе, вскричал: «У нее утроба полна тиранами!» Как же в словах и жестах этого великолепного Дюма, этого разрушителя баррикад, не заметить д’Артаньяна, де Коллона и Портоса, которыми он полон. И заметьте хорошенько, что это не только дон Родриго, но также и Гаргантюа и Грангузье. Та же эпопея, та же лира. «Я умирал от голода и особенно от жажды. Мне отыскали бутылку бордоского вина, которую я опустошил почти одним глотком. Мне принесли огромную миску шоколаду, и я его проглотил».

Таков Дюма, смотрящий, как и большинство романтиков, на жизнь через призму театра. Сейчас мы увидим его едущим в Италию к Красным Рубашкам завоевывать Неаполь и играющим около Гарибальди роль мухи на кибитке. Знаменитый кондотьер, прибыв в Неаполь, назначил Дюма сюринтендантом изящных искусств и устроил его на средства муниципалитета в Киатамоне, в прелестном palazzeto на берегу моря. Однако согласная гармония скоро распалась. Дюма становился слишком неудобным. Он вызывал публичные манифестации. Он врывался в двери военного совета, чтобы выразить Гарибальди народную волю. «Народ волнуется!» — кричал он, просовывая в полуоткрытую дверь свое большое, доброе, взволнованное лицо. На что командир тысячи отвечал резко: «Пусть волнуется!», иными словами: «Идите к дьяволу!»

Впрочем, — размышляет Блэз де Бюри, — разве в настоящее время не все романтические писатели лезут в общественные дела и, надо признаться, без особенного блеска…

…Кто-то назвал его человеком шестнадцатого столетия. В этом определении есть своеобразная меткость. Александр Дюма совсем не укладывается в созданные ему обычные рамки. Он скорее был сродни просвещенным кондотьерам времени Возрождения.

XIX

Дюма писал много и очень скоро. Первую книжку романа «Кавалер красного замка» он написал на пари в пятьсот восемь часов, включая сюда еду, питье и отдых, в общем около трех печатных листов. Пьеса «Наполеон Бонапарт» в восьми действиях и двадцати четырех картинах, содержащая в общей сложности девятьсот строк, была им, по настоянию директора театра «Одеон» г. Арели, написана всего за восемь дней. Часто, увлеченный работою, он целый день не выходил из кабинета. Тогда завтрак и обед ему накрывали на маленьком передвижном столике, возле письменного стола, но нередко уносили их нетронутыми. Писал он без помарок, строгими линиями, чистым, ясным и красивым почерком.

Слог его быстр, легок, изворотлив и подвижен. Повсюду Дюма отдает предпочтение живому диалогу с короткими вопросами и ответами. Побочным обстоятельствам и второстепенным сведениям о своих героях он не дает много места, предпочитая выяснить их двумя-тремя <фразами> в разговоре. У него есть промахи, вроде грубостей, повторений, тусклых мест, сделанных без подъема, неловких переходов и т. д. Но всматриваться тщательно в его стиль так же бесполезно и ненужно, как разглядывать вблизи театральные декорации, которые кажутся крикливой мазней на расстоянии аршина и образуют волшебную картину с другого конца зрительного зала.

Он писал свободным тоном, без затруднений, не углубляясь, довольствуясь беглым чтением, в путешествии одним впечатлением, что не мешает, когда он не спешит, знать и тонкость своего ремесла, и говорить о стиле других авторов с глубоким пониманием…

XX

Строгий Брандес так говорит о Дюма: «Он наполнял сцену, газеты и книжные лавки своими произведениями. Печатные машины кряхтели и стонали, чтобы только угнаться за его быстрым пером. Следует только жалеть о том, что мальчишеское легкомыслие помешало ему пройти хорошую школу».

А Пелисье важно замечает: «Если бы Дюма не разбрасывал так щедро своих богатых сил, он достиг бы звания одного из величайших писателей своего века».

Но мы скромно думаем, что если бы какая-нибудь школа и сумела наложить узду на буйное творчество Дюма, то она только изуродовала бы его прекрасный талант.

Что же касается до глубокомысленного мнения Пелисье, то мы хотели бы спросить: где же наконец в писательской иерархии эти пограничные мысли, отделяющие великолепного от великого, великого от талантливого и талантливого писателя от того, которого просто приятно почитать на ночь? Кто берет на себя смелость учреждать эту шкалу ненужного местничества? И кто посмеет упрекнуть человека, если он чистосердечно признается, что Эдгар По, Киплинг и Мопассан ему ближе и понятнее, чем Гомер, Гете и Данте?

Дюма иногда говорил: «Я насилую историю». И правда, ему случалось бесцеремонно обращаться с историческими фактами, пригоняя их к развивающемуся плану романа. Но он никогда не искажал духа истории и не отступал от правды в изображении исторических лиц. Его Карл IX, Генрих III, Людовик XIII, Людовик XIV, Людовик XV, Людовик XVI, Катерина Медичи, Анна Австрийская, Мария-Антуанетта, Ришелье и Мазарини не только верны истории, но каким-то чудом, истинно гениальным проникновением их образы угаданы и закреплены еще глубже, еще живее и человечнее, чем доступно сухой науке, и никакой учебник не запечатлеет их так резко в памяти, как его романы. Дамы шестнадцатого столетия действительно имели жестокое и противное для нас обыкновение сохранять головы и сердца своих возлюбленных, погибших за них на дуэли или на эшафоте; кавалер де ля Молль действительно умер на плахе, частью из любви к Марголине Валца, частью жертвой придворной интриги; Шарль де Бюсси действительно оборонялся против двенадцати наемных убийц, выбросился из окна, повис телом на остриях садовой решетки и был действительно пристрелен из аркебуза по приказанию завистливого и ревнивого Франсуа Анжуйского. Но когда вы читаете скупую историческую хронику, преображенную в пылком воображении Дюма, когда вы видите давно ушедших людей…

…А сознаться в этом запретном грехе они до сих пор не решились. И потому-то очень жалко, что в русской литературе до сих пор не появилось настоящей, умной, смелой и справедливой книги об этом щедром, веселом, героическом и великом Дюма.

(1918)

6 готовых лучших сочинений по тексту несомненно, Дюма останется ещё на многие годы любимцем (Куприн А.И), с кругом проблем и полным текстом для варианта №18 нового сборника ЕГЭ 2021 Цыбулько И.П по русскому языку 36 тренировочных вариантов.

Примерный круг проблем:

1)Проблема коллективного творчества в литературе. (Допустимо ли коллективное творчество в литературе?) Авторская позиция: Коллективное творчество относится «к чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым литературным вопросам» и «имеет множество видов, условий и оттенков». Тем не менее в коллективном творчестве есть свой «архитектор», чьё имя будет высечено на фасаде дома.

2) Проблема особенностей художественного стиля. (Обладает ли художественный стиль писателя своими особенностями?) Авторская позиция: У каждого писателя есть особенности художественного стиля. Так, стиль Дюма «узнаёшь и по характерному искусству диалога, по грубоватому остроумию, по яркости портретов и быта, по внутренней доброте».

3)Проблема отношения к труду. (Как отношение к труду отражается на работе писателя?) Авторская позиция: Только такому трудолюбивому человеку, как Дюма, умевшему работать с самого раннего утра до самой поздней ночи, удалось создать огромное количество произведений.

4)Проблема вклада в общее дело. (Нужно ли уметь признавать вклад других людей в общее дело?) Авторская позиция: Тот, кто участвует в коллективном творчестве, должен уметь признавать вклад других людей в общее дело.

Готовое сочинение ЕГЭ №1

Допустимо ли коллективное творчество в литературе? Существует ли в коллективном творчестве свой «архитектор»? Именно эти вопросы возникают при чтении русского писателя А. И. Куприна.

Раскрывая проблему коллективного творчества в литературе, автор даёт оценку французскому писателю и драматургу Александру Дюма. Он отвергает расхожее мнение о том, что все романы написаны подёнщиками от литературы, которых нанимал Дюма, а сам только подписывал чужие произведения. Куприн убеждает своих читателей в том, что это не правда, так как, хотя у Дюма и были помощники, но главным архитектором выстроенного литературного здания был именно он. Вспоминает автор и Чарльза Диккенса, которого называет «самым христианским из писателей». Диккенс не брезговал содействием литературных сотоварищей. Прекрасный рассказчик Диккенс передавал за дружеской беседой нить какой-нибудь пришедшей ему в голову истории курьёзного или трогательного характера, намёк на тему разделял на несколько частей и давался каждому из соавторов. Затем отдельные части повести он вплетал в своё произведения, сглаживая швы.

Оба эти примера, дополняя друг другу, свидетельствуют о том, что в литературном творчестве можно прибегать к сотрудничеству, к помощи других литераторов, но главным «конструктором» произведения всегда остаётся один.

Авторская позиция заключается в следующем: коллективное творчество относится «к чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым литературным вопросам» и «имеет множество видов, условий и оттенков». Тем не менее в коллективном творчестве есть свой «архитектор», чьё имя будет высечено на фасаде дома.

Мне близка позиция автора. Действительно, у писателя часто не хватает времени просиживать часами в библиотеке, бегать по музеям, рыться «в хронологической пыли» архивов, делать выписки из исторических книг, и тут незаменимую помощь в этой кропотливой работе могут оказать сотрудники, соавторы. Но всё же в этом коллективном творчестве есть главный автор, наиболее талантливый и узнаваемый по своему стилю, выделяющийся яркой писательской индивидуальностью.

В заключение хочу подчеркнуть, что мы узнаём истинного писателя по его характерным особенностям: по искусству диалога, по остроумию, по яркости портретов, по внутренней доброте.

Готовое сочинение ЕГЭ №2

Писательский труд, наверное, не похож ни на один другой. То, что мы видим (книга, произведение) — это только верхушка айсберга. Ведь основной труд происходит в сознании писателя, который наблюдает, анализирует, сопоставляет, видит типичное в индивидуальном и создает уникальный образ, а потом облекает это в слова. Всё это рождается в его сознании, прежде чем вылиться на страницы книги. Я думаю, что текст Александра Ивановича Куприна посвящен именно особенностям писательского труда.

В тексте писатель обращается к личности Александра Дюма-отца, который всем нам известен по таким произведениям, как «Три мушкетёра», «Граф Монте-Кристо», «Графиня де Монсоро». Александр Дюма был необыкновенно плодовит и создал громадное количество произведений, поэтому нередко его обвиняли в том, что он использует труд «литературных негров», то есть талантливых, но неизвестных авторов, которые пишут за него, а он только ставит своё имя на готовом произведении. Куприн много рассуждает на эту тему, он обращается и к личностям других писателей, которые, по-видимому, также использовали труд помощников, то есть людей, которые тоже отчасти вложили свой труд и свой талант в их произведения.

Разумеется, Куприн признаёт существование таких помощников у Александра Дюма, количество произведений которого явно говорит о невозможности создания их одним человеком. Но, признавая факт наличия литературных подмастерий, Куприн категорически отрицает то, что они были «литературными рабами». Ведь основная мысль и основная обработка текста принадлежали самому Александру Дюма, обладавшему фантастической работоспособностью и работавшему буквально с раннего утра до глубочайшей ночи. Кроме того Александр Дюма признавал этих людей и, хотя не мог указать их имена на обложке книги из коммерческих соображений, он всячески стремился к тому, чтобы они получили свою долю славы. Например, Куприн рассказывает о том, как во время триумфа одной из своих пьес Александра Дюма почти силой вывел на сцену своего помощника и объявил его именно как своего соавтора, предложив публике почтить и его аплодисментами.

Я думаю, А. И .Куприн хотел сказать, что труд писателя очень велик и своеобразен; только в том случае, если автор вкладывает много труда и душу в своё произведение, оно может действительно войти в сокровищницу мировой литературы. Трудно поспорить в этом отношении с автором. Я согласен, что не писатель — это человек, который отдает много сил и энергии созданию своего произведения. Но я не совсем согласен в том, что касается использования труда литературных помощников. Пусть они и не были в прямом смысле слова рабами для Александра Дюма, но всё же он не указывал их фамилии на книгах. А ведь их вклад был тоже очень велик. Мне кажется, было бы честнее, если бы их фамилии тоже красовались на обложках моих любимых книг. Хотя, конечно, это ни в коем случае не умаляет заслуг самого Александра Дюма, который был основным создателем этих произведений.

Размышляя на эту тему, я думаю о том, что иногда писатель не столько напоминает композитора, сколько дирижера. Именно таким человеком мне представляется Александр Дюма, который брал много помощников и создавал из их заготовок шедевр, то есть книгу, которая пережила уже два века, не потеряв популярности. Мы знаем, какого труда писателю стоит создать даже одно произведение, сколько вариантов приходится иногда написать, прежде чем автор сможет выбрать лучший. Например, широко известно, что А. С. Пушкин работал над своими повестями очень долго, выбрасывая те эпизоды, которые казались ему недостаточно выразительными или динамичными. Также известно, что по три-четыре раза исправлял свои произведения Лев Толстой, обладавший также фантастической работоспособностью. Я думаю, что склонность к такому внимательному, серьёзному отношению к своему делу должна быть свойственна не только писателям, но и любому человеку. Мне бы очень хотелось самому тоже научиться вкладывать в свой труд много сил и времени, относиться к плодам своей работы критически и находить в себе силы исправлять, пока я не стану сам доволен результатом.

Готовое сочинение ЕГЭ №3

Допустимо ли коллективное творчество в литературе, или это следует называть плагиатом? Мы знаем Козьму Пруткову, под чьим псевдонимом скрывались три человека; братьев Гонкур, которые работали над художественными текстами вдвоём. Этот ряд можно продолжить, но ведь есть ещё, к примеру, шекспировский и шолоховский вопрос. Литературоведы до сих пор сомневаются в том, что эти писатели действительно являются авторами своих произведений. А.И. Куприн в предложенном тексте размышляет об очень спорных моментах и поднимает проблему коллективного творчества в литературе.

Русский писатель интересуется личностью французского романиста Александра Дюма. А.И. Куприн оправдывает коллегу по перу, который нанимал для работы литературных сотрудников. Так, например, на фасаде дома тоже стоит имя одного архитектора, и мы не знаем, кем были его помощники. Таким образом, в центре находится тот, кому принадлежит идея. Кроме того, многие известные писатели также не стеснялись обращаться за помощью к другим людям во время работы над своими произведениями. Этот факт никак не может испортить репутацию классиков мировой литературы. А.И. Куприн не считает их плагиаторами.

Автор текста доказывает, что Александр Дюма был трудолюбивым человеком и прилагал все возможные усилия, чтобы создать качественный текст. А.И. Куприн называет уважаемого романиста «сорокасильным, неутомимым, неукротимым». Ему приходилось тщательно прорабатывать огромное количество источников, и вполне естественно, что в этом ему помогали товарищи. К тому же одного из своих сотрудников Дюма представил публике, высоко оценив его способности. Конкретизируя данную мысль, А.И. Куприн подчёркивает, что писатель не обязан работать в одиночку. Он не должен быть обвинён в том, что ему кто-то помогает.

Итогом размышлений писателя становится такая позиция: коллективное творчество не запрещено, у него бывает несколько видов. Однако всегда есть лидер, а есть его помощники, поэтому на обложке книги мы увидим только одно имя.

Нельзя не согласиться с мнением А.И. Куприна. Действительно, очень многие спорят о том, что следует считать плагиатом, а что не выходит за рамки дозволенного. На мой взгляд, наличие у писателя литературных сотрудников не умаляет его таланта. Иногда творческому человеку просто необходима поддержка со стороны. Как много сумел бы сделать булгаковский мастер без помощи Маргариты? В момент наивысшего отчаяния писатель сжигает свой роман, а его возлюбленная голыми руками вытаскивает из огня обгоревшие листы. Так и в процессе работы над текстом романисту нужна поддержка – и не всегда только моральная.

Таким образом, коллективное творчество можно считать допустимым. Оно не имеет ничего общего с литературным воровством.

Готовое сочинение ЕГЭ №4

Важно ли уважать труд других людей в процессе коллективного творчества? Вот проблема, которую ставит в тексте А.И. Куприн.

Раскрывая данный вопрос, он повествует о скептическом отношении критиков и части публики к творчеству А.Дюма, упрекавших знаменитого автора в использовании чужого труда. В качестве примеров Куприн сопоставляет мнения разных людей на творческую мастерскую писателя. Во-первых, автор приводит категоричные слова одного московского учителя: «Да ведь он не написал за всю жизнь ни одной строчки. Он только нанимал романистов и подписывался за них». О том, как не прав этот преподаватель, говорит А.И.Куприн, утвеждая, что «если кто и был в этом товариществе настоящим работником, то, конечно, н, сорокасильный, неутомимый, неукротимый, трудолюбивейший Александр Дюма». Во-вторых, автор уверен, что без помощников такой мастер пера не справился бы с огромным количеством сведений «об именах, характерах, родстве, костюмах, привычках действующих персонажей». Вот для чего ему и нужны были люди для коллективного творчества, которых он безмерно уважал (предложение 38 – 42). Сопоставляемые примеры-иллюстрации свидетельствуют о том, что Дюма не только сам продуктивно работал, но и требовал этого от всех многочисленных сотрудников, труд которых ценил. В этом, на мой взгляд, и состоит позиция автора.

Я согласен с А.И.Куприным, что руководителю творческой мастерской важно не только самому плодотворно работать, но и организовывать продуктивный труд других людей, не принижая его значения. Таким образом, уважать работу других людей в коллективном творчестве просто необходимо.

Готовое сочинение ЕГЭ №5

Является ли нормой коллективное творчество в литературе? Над этой проблемой предлагает задуматься Александр Иванович Куприн — русский писатель.

Автор, рассуждая над вопросом, говорит о том, что нередко даже самые великие писатели пользовались сотрудничеством с другими авторами. Французского писателя Дюма не раз упрекали в том, что большинство его произведений написаны другими людьми, а сам он лишь подписывал романы. Великий писатель мог сутками не отрываться от письменного стола «пыхтел и потел во время работы». К сожалению, для того чтобы выпустить в свет столько прекрасных книг не достаточно было усилий одного человека, и он пользовался поддержкой своих друзей.

Но не стоит из-за этого клеветать Дюма, говорить, что он ничего не писал. Так читатель понимает, что иногда авторам необходима помощь других людей для написания романа. По мнению автора, коллективное творчество в литературе является «чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым» литературным вопросом. И даже, если писатель обращается за помощью к другим людям, это не может служить основанием занижать его творческие способности.

Мысли Александра Ивановича Куприна мне импонируют, ведь главное не то, что писатели могут использовать коллективное творчество в своих произведениях, а именно сам вклад главного редактора. Читая текст, я вспоминаю Александра Сергеевича Пушкина. Великий писатель, прежде чем написать свой роман «Капитанская дочка», объездил места сражений и расспрашивал очевидцев. Отнюдь не мало сил ему пришлось потратить для того, чтобы издать эту книгу. И несмотря на то, что он пользовался помощью других людей вряд ли Александра Сергеевича будут упрекать в плагиатстве.

Таким образом, нормой или нет является коллективное творчество в литературе можно судить по тому, насколько много усилий приложил главный автор в своих произведениях.

Готовое сочинение ЕГЭ №6

Как отношение творца к труду отражается на его работе? Влияет ли трудолюбие на качество произведений? На эти вопросы отвечает в предложенном для анализа тексте известный русский писатель А.И. Куприн.

Проблема отношения творца к труду раскрывается с помощью размышлений о великом писателе А. Дюма.

Автор не отрицает, что «выпустить в свет около пятисот шестидесяти увесистых книг, содержащих в себе длиннейшие романы и пятиактные пьесы» А. Дюма самостоятельно не мог, так как это «дело немыслимое для одного человека, каким бы он ни был работоспособным, какими бы физическими и духовными силами он ни обладал». Писатель говорит о том, что у А. Дюма были помощники, но они, по мнению автора, занимались тем, что «бегали по музеям, рылись в пыли архивов, разыскивали старые хроники и мемуары и делали выписки из редких исторических книг», в то время как А. Дюма занимался более «кропотливой работой».

А.И. Куприн говорит о том, что во всем существующем «товариществе» именно А. Дюма был «настоящим работником». Автор текста дает писателю следующие характеристики: «сорокасильный», «неутомимый», «неукротимый», «трудолюбивейший». Отмечает писатель и то, что А. Дюма мог работать целые сутки: «от самого раннего утра до самой поздней ночи, иногда и больше». С помощью таких характеристик А.И. Куприн подчеркивает трудолюбие А. Дюма, которое не могло не сказываться на создании большого количества действительно качественных художественных произведений.

Через рассуждения о творчестве А. Дюма автор выражает свою позицию: трудолюбие творца положительно влияет на качество его произведений.

С автором текста трудно не согласиться. Действительно, тот человек, который без устали трудится, посвящая создаваемому творению все свое время, развивает свой талант, следовательно, его произведения становятся более качественными. Чтобы доказать эту точку зрения, обратимся к нескольким художественным произведениям.

В повести Н.В. Гоголя «Портрет» особое внимание уделяется безымянному персонажу, который создал настоящее произведение искусства. Художник, «прежний товарищ» Чарткова, принял решение развивать свой талант, для чего он уехал в Италию, где все свое время оттачивал мастерство, работая день и ночь, отказавшись при этом от светского образа жизни. Трудолюбие героя помогло ему создать действительно гениальное произведение искусства, которым восторгались все, кто его видел. Противопоставляя «прежнего товарища» Чарткова самому Чарткову, который ничего не делал для развития своего таланта и для создания настоящих произведений искусства, работая над «портретиками за деньги», за которые он и получил свою славу, Н.В. Гоголь подчеркивает, что только благодаря трудолюбию создаются качественные работы.

Поднятая в тексте проблема находит отражение и в сказе Н.С. Лескова «Левша». Именно искренняя любовь Левши к труду помогла ему развить свой талант, позволивший совершить мастерскую работу: создать мелкие гвоздики для того, чтобы подковать созданную английскими мастерами блоху. Данный пример подтверждает мысль о том, что трудолюбивый человек создает качественные работы.

Подводя итоги к сказанному, можно отметить, что трудолюбие помогает творцу создавать по-настоящему качественные произведения искусства.

Полный текст несомненно, Дюма останется ещё на многие годы (А. И. Куприн о писательстве):

(1)Несомненно, Дюма останется ещё на многие годы любимцем и другом читателей с пылким воображением и с не совсем остывшей кровью. (2)Но, увы, надолго сохранится и убеждение в том, что большинство его произведений написаны в слишком тесном сотрудничестве с другими авторами.

(3)Повторять что-нибудь дурное, сомнительное, позорное о людях славы и искусства было всегда лакомством для критиков и публики. (4)Помню, как в Москве один учитель средней школы на жадные расспросы о Дюма сказал уверенно:

— Дюма? (5)Да ведь он не написал за всю жизнь ни одной строчки. (6)Он только нанимал романистов и подписывался за них. (7)Сам же он писать совсем не умел. (8)И даже читал с большим трудом.

(9)Конечно, всякому ясно, что выпустить в свет около пятисот шестидесяти увесистых книг, содержащих в себе длиннейшие романы и пятиактные пьесы, — дело немыслимое для одного человека, каким бы он ни. был работоспособным, какими бы физическими и духовными силами он ни обладал. (10)Если мы допустим, что Дюма умудрялся при титанических усилиях писать по четыре романа в год, то и тогда ему понадобилось бы для полного комплекта его сочинений работать около ста сорока лет самым усердным образом, подхлёстывая себя неистово сотнями чашек крепчайшего кофе. (11)Да. (12)У Дюма были сотрудники. (13)Например: Огюст Маке, Поль Мерис, Октав Фейе, Е. Сустре, Жерар де Нерваль, были, вероятно, и другие…

…(14)Но вот тут-то мы как раз и подошли к чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым литературным вопросам. (15)С самых давних времён весьма много было сказано о вольном и невольном плагиате, об использовании чужих, хотя бы очень старых, хотя бы совсем забытых, хотя бы никогда не имевших успеха сюжетов.

(16) Коллективное творчество имеет множество видов, условий и оттенков.

(17) Во всяком случае, на фасаде выстроенного дома ставит своё имя архитектор.

(18) А не каменщик, и не маляры, и не землекопы.

(19) Чарльз Диккенс, которого Достоевский называл самым христианским из писателей, иногда не брезговал содействием литературных сотоварищей, каковыми бывали даже и дамы-писательницы: мисс Мэльхолланд и мисс Стрэттон, а из мужчин — Торкбери, Гаскайн и Уилки Коллинз. (20)Особенно последний, весьма талантливый писатель, имя и сочинения которого до сих пор ценны для очень широкого круга читателей.

(21) Распределение совместной работы происходило приблизительно так: Диккенс — прекрасный рассказчик — передавал иногда за дружеской беседой нить какой-нибудь пришедшей ему в голову или от кого-нибудь слышанной истории курьёзного или трогательного характера. (22)Потом этот намёк на тему разделялся на несколько частей, в зависимости от количества будущих сотрудников, и каждому из соавторов, в пределах общего плана, предоставлялось широкое место для личного вдохновения. (23)Потом отдельные части повести соединялись в одно целое, причём швы заглаживал опытный карандаш самого Диккенса, а затем общее сочинение шло в типографский станок. (24)Эти полушутливые вещицы вошли со временем в полное собрание сочинений Диккенса. (25)Сотрудники в нём переименованы, но вот беда: если не глядеть на фамилии, то Диккенс сразу бросается в глаза своей вечной прелестью, а его сотоварищей по перу никак не отличишь друг от друга.

(26)В фабрике Дюма были, вероятно, совсем иные условия и отношения. (27)Прежде всего надо сказать, что если кто и был в этом товариществе настоящим работником, то, конечно, он, сорокасильный, неутомимый, неукротимый, трудолюбивейший Александр Дюма. (28)Он мог работать сколько угодно часов в сутки, от самого раннего утра до самой поздней ночи, иногда и больше.

(29) Из-под пера так и падали с лёгким шелестом бумажные листы, исписанные мелким отличнейшим почерком, за который Дюма обожали наборщики (кстати, и его восхищённые первочитатели). (30)Говорят, он пыхтел и потел во время работы, ибо был тучен и горяч. (31)По его бесчисленным сочинениям можно судить, какое огромное количество требовалось ему сведений об именах, характерах, родстве, костюмах, привычках действующих персонажей. (32)Разве хватало у него времени просиживать часами в библиотеке, бегать по музеям, рыться в пыли архивов, разыскивать старые хроники и мемуары и делать выписки из редких исторических книг? (33)Если в этой кропотливой работе ему помогали друзья (как впоследствии Флоберу), то оплатить эту услугу было бы одинаково честно и ласковой признательностью, и денежными знаками или, наконец, и тем и другим.

(34)Правда, Дюма порою мало церемонился с годами, числами и фактами, но во всех лучших его романах безошибочно чувствуется его собственная, хозяйская, авторская рука. (35)Её узнаёшь и по характерному искусству диалога, по грубоватому остроумию, по яркости портретов и быта, по внутренней доброте… (36)Правда и то, что очень часто, особенно в последние свои годы, Дюма прибегал к самому щедрому и самому бескорыстному сотруднику — к ножницам. (37)Но и здесь, сквозь десятки чужих страниц географического, этнографического, исторического и вообще энциклопедического свойства всё-таки блистает прежний Дюма, пылкий, живой, увлекательный, роскошный.

(38) Огюст Маке заявил публичную претензию на Дюма, которому он чем-то помог в «Трёх мушкетёрах». (39)Оттуда и пошёл разговор о помощниках. (40)Но после первого театрального представления одноимённой пьесы, переделанной из романа и прошедшей с колоссальным успехом, Дюма, под бешеные аплодисменты и крики, насильно вытащил упиравшегося Маке к рампе, потребовал молчания и сказал своим могучим голосом:

— Вот Огюст Маке, мой друг и сотрудник. (41)Ваши лестные восторги относятся одинаково и к нему, и ко мне.

(42)И у Маке потекли из глаз слёзы.

(По А. И. Куприну*)

Смотрите также на нашем сайте:

Тренировочные варианты ЕГЭ по русскому языку задания с ответами

ПОДЕЛИТЬСЯ МАТЕРИАЛОМ

1 августа 2020

В закладки

Обсудить

Жалоба

Готовое сочинение к варианту №18 сборника «Типовые экзаменационные варианты ЕГЭ-2021».

Начало текста

Несомненно, Дюма останется ещё на многие годы любимцем и другом читателей с пылким воображением и с не совсем остывшей кровью. Но, увы, надолго сохранится и убеждение в том, что большинство его произведений написаны в слишком тесном сотрудничестве с другими авторами.

Повторять что-нибудь дурное, сомнительное, позорное о людях славы и искусства было всегда лакомством для критиков и публики.

Сочинение

Допустимо ли коллективное творчество в литературе, или это следует называть плагиатом? Мы знаем Козьму Пруткову, под чьим псевдонимом скрывались три человека; братьев Гонкур, которые работали над художественными текстами вдвоём. Этот ряд можно продолжить, но ведь есть ещё, к примеру, шекспировский и шолоховский вопрос. Литературоведы до сих пор сомневаются в том, что эти писатели действительно являются авторами своих произведений. А.И. Куприн в предложенном тексте размышляет об очень спорных моментах и поднимает проблему коллективного творчества в литературе.

Русский писатель интересуется личностью французского романиста Александра Дюма. А.И. Куприн оправдывает коллегу по перу, который нанимал для работы литературных сотрудников. Так, например, на фасаде дома тоже стоит имя одного архитектора, и мы не знаем, кем были его помощники. Таким образом, в центре находится тот, кому принадлежит идея. Кроме того, многие известные писатели также не стеснялись обращаться за помощью к другим людям во время работы над своими произведениями. Этот факт никак не может испортить репутацию классиков мировой литературы. А.И. Куприн не считает их плагиаторами.

Автор текста доказывает, что Александр Дюма был трудолюбивым человеком и прилагал все возможные усилия, чтобы создать качественный текст. А.И. Куприн называет уважаемого романиста «сорокасильным, неутомимым, неукротимым». Ему приходилось тщательно прорабатывать огромное количество источников, и вполне естественно, что в этом ему помогали товарищи. К тому же одного из своих сотрудников Дюма представил публике, высоко оценив его способности. Конкретизируя данную мысль, А.И. Куприн подчёркивает, что писатель не обязан работать в одиночку. Он не должен быть обвинён в том, что ему кто-то помогает.

Итогом размышлений писателя становится такая позиция: коллективное творчество не запрещено, у него бывает несколько видов. Однако всегда есть лидер, а есть его помощники, поэтому на обложке книги мы увидим только одно имя.

Нельзя не согласиться с мнением А.И. Куприна. Действительно, очень многие спорят о том, что следует считать плагиатом, а что не выходит за рамки дозволенного. На мой взгляд, наличие у писателя литературных сотрудников не умаляет его таланта. Иногда творческому человеку просто необходима поддержка со стороны. Как много сумел бы сделать булгаковский мастер без помощи Маргариты? В момент наивысшего отчаяния писатель сжигает свой роман, а его возлюбленная голыми руками вытаскивает из огня обгоревшие листы. Так и в процессе работы над текстом романисту нужна поддержка – и не всегда только моральная.

Таким образом, коллективное творчество можно считать допустимым. Оно не имеет ничего общего с литературным воровством.