Однажды женька лопатин который жил через 2 дома сочинение

 Владислав Крапивин

ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ

У
Володьки пропала собака. Все мальчишки с маленькой улицы Трубников знали, что у
него пропала собака. И жалели. Жалели рыжего Гермеса, потому что привыкли к
нему очень давно: еще до того, как он стал Володькиным псом. Жалели Володьку,
потому что он был неплохой парнишка, хотя немного плакса.

Впрочем,
о том, что он плакса, мальчишки сами не догадались бы. Это сообщил Володькин
дядя Виталий Павлович, тоже проживавший на улице Трубников. Он подвел Володьку
к ребятам, которые у соседних ворот колдовали над разобранным велосипедом, и
сказал:

—
Послушайте, доблестные рыцари. Возьмите этого отрока в свою компанию. Он
человек неплохой. Правда, немного плакса, а все остальное на уровне.

Сашка
Пономарев (Володька тогда еще не знал, что его Сашкой зовут) вытряхнул на
масляную ладонь подшипники из втулки, посчитал шепотом, затем рассеянно глянул
на дядю и на племянника:

— А
пускай, — сказал он. — У нас приемных экзаменов нет.

Дядя
Витя коротко сжал Володькино плечо: «Оставайся», — и ушел. Он считал,
что суровые законы мальчишеской компании пойдут Володьке на пользу.

Но
никаких суровых законов не было. Вольдьку попросили подержать колесо, пока
собирали втулку и надевали цепь, потом дали прокатиться на отремонтированном
велосипеде (все катались по очереди). Потом спросили, как зовут.

И уж
совсем потом, когда был вечер, маленький Сашкин брат Артур спросил без всякой
насмешки, а просто с любопытством:

—
Почему твой дядя Витя говорит, что ты плакса?

Володька
увидел, как Сашкина ладонь поднялась для подзатыльника глупому Артуру, но
нерешительно остановилась. Мальчишки молчали. И было непонятно, осуждают они
неделикатного Сашкиного брата или ждут ответа.

И
Володька ответил просто и честно:

— Я
знаю, он сердится. Я при нем разревелся, когда с родителями прощался. Они в
Крым уезжали, а меня сюда отправили… А он слез не любит.

Нельзя
было смеяться над таким прямым и беззащитным ответом. Ребята помолчали немного.
Сашка все-таки шлепнул Артура по шее и небрежно утешил Володьку:

— Ничего,
привыкнешь…

—
Наверно, — откликнулся Володька. Ему захотелось еще сказать, что привыкнет он
обязательно, он умеет привыкать. Весной он распрощался с Юриком Верховским, и
первые дни после этого тоже скребло в горле, а потом уже не скребло. Только иногда.
А с Юркой они были всегда вместе еще с детского сада… Но ничего такого Володька
говорить не стал, потому что иногда вредно тратить много слов…

Собака
у него появилась через неделю после этого разговора. Женька Лопатин, который
жил через два дома от Володьки, рано утром стукнул в его окошко. Подтянулся на
высокий подоконник и спросил:

—
Вовка, можешь взять собаку? Хоть не насовсем, а на время?

Сонный
Володька спросил, конечно, что это за собака, и что он с ней будет делать.
Оказалось, что делать с ней ничего не надо, только кормить и поить, чтобы не
померла с голоду и не взбесилась от жары. Раньше этот пес жил у Женьки, а еще
раньше у многих других ребят. Но подолгу он не жил нигде. Все родители ругались
и прогоняли собаку. Сторож из нее был никудышный, а лопала она, как хорошая
свинья.

Женькины
слова не обрадовали Володьку. Но неудобно было отказываться, да и жаль собаку.

—
Ну, давай, — сказал он, предчувствую неприятности.

И
Женька привел на веревке Гермеса.

Пес
был величиной с овчарку, но лопоухий. Рыжий, клочкастый и тощий.

—
Сидеть, — велел ему Женька. Гермес зевнул, сел, глянул на Володьку
светло-коричневыми лукавыми глазами и вдруг замахал репьистым хвостом. Взлетели
с земли клочки газеты и щепки, а по ногам прошелся пыльный ветер.

—
Он, вроде бы, совсем не злой, — заметил Володька.

— В
том-то и дело, — вздохнул Женька. — Он всех людей считает своими, потому что
настоящего хозяина у него не было. Со щенячьего возраста живет беспризорный… Но
он хороший. А ты собак любишь?

— Не
знаю, — сказал Володька. Он в самом деле не знал. Он жалел собак, если им было
плохо. И кошек жалел, и зверей в зоопарке, и птенцов, которые падают из гнезда.
Но дядя Витя сказал однажды, что жалость и любовь разные вещи.

Гермеса
Володька привязал в палисаднике среди георгинов. Принес чашку с водой, тарелку
со вчерашними макаронами. Гермес махал хвостом и улыбался розовой пастью.

Потом,
конечно, был разговор с дядей Витей и тетей Таней, его женой. Тетя ахала,
называла Гермеса чудовищем и вопросительно смотрела на дядю Витю. Тот назвал
Володьку странным человеком, а Гермеса бесполезным существом. Но когда узнал,
что Володька обещал ребятам держать у себя Гермеса, подтянулся и бодрым голосом
сказал:

—
Раз обещал, держи.

—
Только, ради бога, уведи его из палисадника, — жалобно сказала тетя Таня. — Там
цветы.

И
Володька увел собаку за сарай, в тень, подальше от пышных георгинов, которые он
презирал за нахальную красоту.

Потом
он привык к Гермесу.

Однажды
он загнал Гермеса в пруд и намылил туалетным мылом. Бедный пес тихо выл от
ужаса, но терпел.

—
Чего ты собаку мучишь! — вмешался Женька. Он все еще чувствовал себя хозяином.

— А
что делать? — сказал Володька немного виновато. — Мне через две недели уже
домой ехать. Как я его повезу, такого замурзанного?

— С
собой возьмешь? — не поверил Женька.

—
Ну, а куда его девать?

— А
мать с отцом что скажут? — спросил рассудительный Сашка.

—
Уговорю. Живут же у других собаки…

С
того дня вся улица стала знать, что Гермес — Володькина собака.

А
еще через два дня Гермес пропал.

Его
искал Володька, искали все мальчишки. По всему поселку. Заглядывали в чужие
дворы, спрашивали незнакомых людей. Потом пришли ребята с Ишимской улицы и
сказали, что Гермеса сбил грузовик. Володька побежал за ним. В кювете лежала
мертвая собака. Тоже большая и рыжая, но совсем не Гермес.

— Не
он, — сказал Володька. И ушел домой. Вдруг почувствовал, что Гермеса не найдет.

— Ты
странный человек, — сказал дядя Витя. — Как можно убиваться из-за ненужной
бродячей собаки!

—
Она была не бродячая, а моя, — ответил Володька и отвернулся.

—
Можешь ты объяснить, зачем она? От любого домашнего животного должна быть
польза.

Володька
не мог объяснить. Пользы от Гермеса не было. Просто нравилось Володьке, как он
тычется мокрым носом в ладони и как тепло дышит в ухо, когда они играют в
пограничников и прячутся в кустах…

—
Володя, — сказал дядя Витя с легким нажимом. — Я удивляюсь, честное слово.
Каждый мальчик должен быть мальчиком, а не плаксивой девчонкой. А ты все время
киснешь. Чем ты недоволен?

—
Всем… доволен, — тихо сказал Володька, с раздражением глядя на георгины. Их
пунцовые, как петушиные гребни, головы, плавно качались в открытом окне.

Дядя
Витя продолжал:

—
Другой любой мальчишка на твоем месте был бы в восторге. Все к твоим услугам.
Хочешь велосипед? Пожалуйста. Фотоаппарат? Бери, учись, снимай. Кататься на
лодке? Пойдем попросим у Андрея, он не откажет. Хочешь пострелять из ружья?
Давай, спустимся в овраг, постреляем…

— У
твоего ружья отдача, как у гаубицы, — хмуро сказал Володька и пошевелил плечом.

—
Просто ты боишься… Тебе почти одиннадцать лет, а глаза на мокром месте. Как у
пятилетнего… — Он усмехнулся и добавил, вспоминая давний разговор: — А еще собирался
стать путешественником. Путешественники не роняют слезы, как горох.

— Я
не путешественник, — со сдержанной обидой ответил Володька. Я ни разу не был ни
в каком путешествии. — И, чувствуя, как защипало в глазах, он торопливо вышел
из дома.

У
калитки ему попалась на глаза свежая сосновая щепка, широкая, как гладиаторский
меч. Володька машинально поднял ее. Он пошел вдоль палисадника, щелкая по ноге
липким от смолы сосновым клинком. Георгины над изгородью горели, как красные
светофоры. Один, самый высокий, заносчиво поднял голову на прямом, словно
спица, стебле. Володька не замедлил шага. Только рука его сделала молниеносный
поворот, и деревянный меч, описав золотистый полукруг, чиркнул по стеблю.

Георгин
не сразу понял, что случилось. Секунды две он удивленно смотрел вслед
мальчишке. Потом его пышная голова качнулась, сорвалась и выкатилась на
середину дощатого тротуара.

Вечером
дядя Витя сказал:

—
Путешественник, хочешь в глухие края? Озеро, лес, заросли. Рыбачить будем,
костры жечь и открывать нехоженые места. Устраивает тебя такой план?

Володька
не любил рыбачить. Но он представил костер на темном берегу, звезды в воде,
смутную белизну берез в сумерках, и ему отчаянно захотелось в глухие края, к
неизвестному озеру.

Они
ехали на зеленом прыгучем «газике». Неровная травянистая дорога
петляла по березовым рощицам и широким полянам с лиловыми разводами иван-чая.
Володька устал подскакивать на заднем сиденье. Рубашка выбилась из-под штанов,
и жесткий ремень натирал спину.

—
Долго еще ехать? — осторожно спросил Володька.

—
Устал? — откликнулся дядя Витя, обернувшись. В его голосе сразу были и забота,
и насмешка. Володька раздраженно промолчал. Он так и знал: вместо ответа
услышит что-нибудь ненужное и обидное.

Рядом
с Володькой грузно трясся знакомый дяди Вити, начальник здешнего
стройуправления Потапов. Это на его служебной машине они ехали к дальнему
озеру.

Потапов
шумно завозился на кожаной скамье и вытянул из кармана карту. Карта зашелестела
и, развернувшись, упала Володьке на колени.

—
Разбираешься? — спросил Потапов.

—
Чуть-чуть…

Круглая
лужица озера синела в сплошной зелени лесов. Дорога тянулась к нему паутинчатой
нитью. Она пересекала коричневый шнурок шоссе, который убегал за край карты.
Там у края Володька заметил мелкую-мелкую надпись: «На Крюково».

Он
помолчал. Зачем-то даже потер пальцем буквы-малютки. Потом спросил у Потапова:

—
Эта большая дорога прямо в Крюково ведет?

—
Прямехонько, — оживился Потапов. — Именно туда, в самую точку.

—
Это там строят новую электростанцию?

—
Вроде бы строят… Да, строят. Точно. Яковлев, один мой бригадир, туда перевелся.
Теперь дома только по выходным бывает. Каждый день ездить не будешь, почти сто
верст по шоссе…

— А
зачем тебе Крюково? — вмешался дядя Витя. — Озеро-то в стороне.

— Ни
за чем. Так, — сказал Володька и стал смотреть в окно. В Крюково жил Юрка
Верховский. Он уехал туда, потому что отца назначили начальником стройки. Два
письма всего написал. Да и сам Володька тоже…

От
рыбной ловли Володька сразу отказался. Если говорить честно, он жалел пойманных
рыб, беспомощных, с кровью на жабрах. И немного боялся их — бьющихся,
скользких. Он сказал, что займется костром и поставит палатку.

—
Вот такой ты мне нравишься, — заметил дядя Витя.

Володька
и сам себе нравился таким: быстрым, спокойным и деловитым. Правда, палатку ему
помог поставить шофер, но потом он уехал, и костер Володька разжигал сам.
Запалил такой огонь, что загудел окрестный лес.

Потом
он устал и лег в стороне от огня. Небо стало темно-синим, а немного позже
черным. Но звезды светили туманно, как сквозь марлю.

— Мы
сходим на берег, — равнодушным голосом сообщил дядя Витя. — Посмотрим, как и
что… Ты побудешь у костра?

—
Побуду, — сказал Володька, не поворачивая головы.

— А
мы, значит, на разведку, — вставил Потапов. — Быстренько. Туда и сюда.

Володька
знал, что дело не в разведке. Просто им надо распить четвертинку, а делать это
при племяннике дядя Витя не решается, считает это непедагогичным. Кроме того,
он хочет посмотреть, не боится ли Володька остаться один.

— Не
заблудитесь там… в разведке, — серьезно сказал Володька. — Я пока чай поставлю.

Дядя
Витя снял с пояса тяжелый охотничий нож.

—
Возьми. На всякий случай.

—
Зачем?

— Ты
же остаешься часовым. Кстати, надеюсь, ты не заснешь. Часовому, сам знаешь,
спать никак нельзя.

—
Ладно, — сказал Володька.

Дядя
Витя и Потапов ушли, а он повесил нож на ремешок и вытянул клинок из чехла.
Лезвие было широким и кривым, как у самурайского меча. На металле дрожали
оранжевые змейки отблесков. Володька перерубил ножом несколько веток, бросил в
костер, повесил над огнем ведерко с водой и снова лег, развернув на траве
одеяло.

Он
лежал и думал о том, что небо совсем черное, но деревья, обступившие поляну,
еще чернее. Их вершины хорошо различимы на этом небе. Все верхушки острые, но
сразу видно, где сосна, а где ель или береза.

Вершины
стали медленно кружиться над ним. «Но-но, — строго сказал Володька. — Не
дурачьтесь. Часовые не спят, Путешественники не плачут, деревья не танцуют. Они
стоят и сторожат поляны». Он повернулся на бок и стал смотреть в огонь.
Огонь был очень ярким, и Володька опустил веки. И тут он услышал шаги дяди Вити
и Потапова.

Появилась
у Володьки веселая мысль: притвориться, будто спит. А потом, когда дядя Витя
скажет что-нибудь о беспечном часовом, Володька вскочит и завопит: «Руки
вверх!»

Они
подошли, беседуя вполголоса, и сначала Володька не разобрал слов. Но скоро
понял, что говорят о нем.

—
Ладно, пусть спит, — с привычной усмешкой сказал дядя Витя. Замотался. Укачало,
наверно, в машине.

—
Зря ты его взял, — заметил Потапов. — Замучается. Слабоват он у тебя…

— И
телом, и духом, — согласился дядя Витя. Но жестковато добавил: — Ничего.
Сделаем покрепче. А то у родителей живет, как в аквариуме. В Крым не взяли,
боятся, что перемена климата повредит… Мне в его годы никакие перемены не
вредили… Володька, спишь?

Он
не откликнулся, чтобы не вступать в неприятный разговор.

—
Спит, — сказал Потапов. Давай еще по одной. У меня во фляжке есть. И на
боковую…

— А
чай?

— Да
аллах с ним. Сними, чтоб не выкипел.

Они
звякнули алюминиевыми стаканчиками. Потом дядя Витя подошел к Володьке, сунул
ему под голову свернутую куртку, бросил на него жесткий тяжелый плащ.

Володька
дышал ровно и тихо.

— Не
простынет? — спросил Потапов.

— Да
что ты… Тепло, как в печке… — Дядя Витя помолчал и немного виновато объяснил: —
Куда его было девать? Пришлось взять. А то он из-за этой чертовой собаки совсем
извелся.

— А
что с собакой?

— Да
так… Притащил откуда-то пса. Не собака, а пугало. Жрет, между прочим, как
корова. Татьяна меня совсем заела… Ну, я с неделю терпел, потом сказал Андрею.
Он ее увел в карьер и хлопнул из винтовочки…

—
Татьяну? — усмехнулся Потапов.

—
Собаку, — сказал дядя Витя и тоже засмеялся.

«Не
двигайся, — сказал себе Володька. — Теперь все равно». Он с удивлением
почувствовал, что не хочется плакать, кричать, обвинять в предательстве.

Дядя
Витя и Потапов забрались в палатку. Поговорили и затихли. Донесся булькающий
храп.

Володька,
не открывая глаз, повернулся на спину. Сейчас он не думал о своих взрослых
попутчиках. Он думал о карте.

Стало
чуть прохладнее. Ночь вкусно пахла осиновыми листьями, золой костра и близким
дождем. Похоронно кричала какая-то незнакомая птица. Дрогнул воздух: где-то в
страшной дали шел тяжелый самолет.

«А
у Юрика брат — бортрадист», — неожиданно подумал Володька. И почему-то
именно эта посторонняя мысль помогла ему все решить до конца.

Приняв
решение, он открыл глаза.

Сквозь
дымку душного неба пробивались звезды Медведицы. Володька скользнул глазами по
краю «ковша» и увидел бледное пятнышко Полярной звезды. Тогда он
встал, поправил пояс и застегнул куртку.

Неслышно
двигаясь, Володька взял ведро и выплеснул воду в догорающее пламя. Костер
взорвался негодующим шипением. Взметнул вихри золы и дыма. Но тут же огонь
совсем обессилел, пробежался по пунцовым головешкам и пропал. Володька ногами
раскидал недогоревшие ветки и угли. Он не боялся, что проснутся дядя Витя и
Потапов. Они слишком откровенно храпели, уверенные, что ничего не может
случиться.

Ночь
стала совсем глухой, непроглядной. Была только темнота и красная россыпь углей.
Они горели, как непонятные письмена на черной странице. Словно какой-то
кроссворд, нарисованный огненным пером. Володька подумал, что об этом и
вспомнил, что сделал еще не все.

Он
отыскал головешку покрупнее и при ее свете содрал с березового кругляка полоску
коры. Кончиком ножа, на котором сидела рубиновая искра, он нацарапал на
бересте:

Я УШЕЛ СОВСЕМ

Подумал
и добавил:

В КРЮКОВО

Он
был уверен, что прежде, чем поднимется шум и перекроют дороги, попутный
грузовик домчит его до дальней стройки.

Потом
Володька ножом пригвоздил записку к пню, сбросил с пояса ножны, отвернулся от
углей и стал смотреть на север, где была дорога. Сначала в глазах плясали
зеленые горошины, затем спустилась темнота. И наконец из ночи смутно выступили
березовые стволы.

Тогда,
словно в темные, но знакомые сени, Володька шагнул в лес.

Володькин дядя Виталий Павлович подвел Володьку к ребятам, которые у соседних ворот колдовали над разобранным велосипедом, и сказал:

— Возьмите этого отрока в свою компанию. Он человек неплохой. Правда, немного плакса.

Маленький Артур спросил с любопытством:

— Почему твой дядя Витя говорит, что ты плакса?

И Володька ответил просто и честно:

— Я при нем разревелся, когда с родителями прощался. Они в Крым уезжали, а меня сюда отправили… А он слез не любит.

Нельзя было смеяться над таким прямым и беззащитным ответом.

Через неделю после этого разговора у Володьки появилась собака. Женька Лопатин, который жил через два дома от Володьки, рано утром стукнул в его окошко. Подтянулся на высокий подоконник и спросил:

— Вовка, можешь взять собаку? Хоть не насовсем, а на время?

Сонный Володька спросил, конечно, что это за собака и что он с ней будет делать. Оказалось, что делать с ней ничего не надо, только кормить и поить, Раньше этот пес жил у Женьки, а еще раньше у многих других ребят. Но подолгу он не жил нигде. Все родители ругались и прогоняли собаку. Сторож из нее был никудышный, а лопала она, как хорошая свинья.

Женькины слова не обрадовали Во-лодьку. Но неудобно было отказываться, да и жаль собаку.

— Ну, давай, — сказал он, предчувствуя неприятности.

И Женька привел на веревке Гермеса. Пес был величиной с овчарку, но лопоухий. Рыжий, клочкастый и тощий.

Потом, конечно, был разговор с дядей Витей и тетей Таней, его женой. Тетя ахала, называла Гермеса чудовищем и вопросительно смотрела на дядю Витю. Тот назвал Володьку странным человеком, а Гермеса бесполезным существом. Но когда узнал, что Володька обещал ребятам держать у себя Гермеса, подтянулся и бодрым голосом сказал:

— Раз обещал, держи.
— Только, ради бога, уведи его из палисадника, — жалобно сказала тетя Таня. — Там цветы.

И Володька увел собаку за сарай, в тень, подальше от пышных георгинов. Потом он привык к Гермесу. А через два дня Гермес пропал. Его искал Володька, искали все мальчишки.

— Ты странный человек, — сказал дядя Витя. — Как можно убиваться из-за ненужной бродячей собаки!
— Она была не бродячая, а моя, — ответил Володька и отвернулся.
— Тебе почти одиннадцать лет, а глаза на мокром месте. Как у пятилетнего, — усмехнулся дядя.

Чувствуя, как защипало в глазах, Володька торопливо вышел из дома. Вечером дядя Витя сказал:

— Хочешь отправиться в путешествие? Озеро, лес, заросли. Рыбачить будем,- костры жечь и открывать нехоженые места.

Володька не любил рыбачить. Но он представил костер на темном берегу, звезды в воде, смутную белизну берез в сумерках, и ему отчаянно захотелось в глухие края, к неизвестному озеру.

Они ехали на зеленом прыгучем «газике». Рядом с Володькой грузно трясся знакомый дяди Вити, Потапов.

Потапов вытянул из кармана карту.

— Разбираешься? — спросил он мальчика.
— Чуть-чуть…

Володька заметил мелкую-мелкую надпись: «На Крюково». Он спросил у Потапова:

— Эта большая дорога прямо в Крюково ведет?
— Прямехонько, — оживился Потапов. — Именно туда, в самую точку.
— Это там строят новую электростанцию?
— Да, строят.
— А зачем тебе Крюково? — вмешался дядя Витя.
— Ни за чем. Так, — сказал Володька.

В Крюково жил Юрка Верховский. Он уехал туда, потому что отца назначили начальником стройки. От рыбной ловли Володька отказался. Он сказал, что займется костром и поставит палатку.

— Вот такой ты мне нравишься, — заметил дядя Витя.

Володька и сам себе нравился таким: быстрым, спокойным и деловитым. Правда, палатку ему помог поставить шофер, но потом он уехал, и костер Володька разжигал сам.

Потом он устал и лег в стороне от огня.

— Мы сходим на берег, — сообщил дядя Витя. — Ты побудешь у костра?
— Побуду, — сказал Володька. — Я пока чай поставлю.

Дядя Витя снял с пояса тяжелый охотничий нож.

— Возьми. На всякий случай.
— Зачем?
— Ты же остаешься часовым. Кстати, надеюсь, ты не заснешь. Часовому, сам знаешь, спать никак нельзя.
— Ладно, — сказал Володька.

Дядя Витя и Потапов ушли. Володька перерубил ножом несколько веток, бросил в костер, повесил над огнем ведерко с водой и снова лег, развернув на траве одеяло. Он повернулся на бок и стал смотреть в огонь. Огонь был очень ярким, и Володька опустил веки. И тут он услышал шаги дяди Вити и Потапова. Они подошли, беседуя вполголоса, и сначала Володька не разобрал слов. Но скоро понял, что говорят о нем.

— Укачало, наверно, в машине, — сказал дядя Витя.
— Зря ты его взял, — заметил Потапов. — Замучается. Слабоват он у тебя…
— Ничего. Сделаем покрепче. А то у родителей живет, как в аквариуме. В Крым не взяли, боятся, что перемена климата повредит…

Дядя Витя помолчал и немного виновато объяснил:

— Куда его было девать? Пришлось взять. А то он из-за этой чертовой собаки совсем извелся.
— А что с собакой?
— Да так… Притащил откуда-то пса. Не собака, а пугало. Жрет, между прочим, как корова. Татьяна меня совсем заела… Ну, я с неделю терпел, потом сказал Андрею. Он ее увел в карьер и хлопнул из винтовки…

«Не двигайся, — сказал себе Володька. — Теперь все равно». ДядЯ Витя и Потапов забрались в палатку. Поговорили и затихли. Володька, не открывая глаз, повернулся на спину. Он думал о карте. Приняв решение, он открыл глаза. Неслышно двигаясь, Володька взял ведро и выплеснул воду в догорающее пламя. Ногами раскидал недогоревшие ветки и угли. Он отыскал головешку покрупнее и при ее свете содрал с березового кругляка полоску коры. Кончиком ножа он нацарапал на бересте: «Я ушел совсем». Потом подумал и добавил: «В Крюково».

Он был уверен, что прежде, чем поднимется шум и перекроют дороги, попутный грузовик домчит его до дальнейч стройки.

Потом Володька ножом пригвоздил записку к пню и шагнул в лес, словно в темные, но знакомые сени.

(По В. Крапивину)

Путешественники не плачут

Владислав КРАПИВИН

Рассказ

У Володьки пропала собака. Все мальчишки с маленькой улицы Трубников знали, что у него потерялась собака. И жалели. Жалели рыжего Гермеса, потому что привыкли к нему очень давно: еще до того, как он стал Володькиным псом. Жалели Володьку, потому что он был неплохой парнишка, хотя немного плакса.

Впрочем, о том, что он плакса, мальчишки сами не догадались бы. Им сообщил об этом Володькин дядя, Виталий Павлович, тоже проживавший на улице Трубников. Ребята колдовали у соседних ворот над разобранным велосипедом, когда он подвел к ним племянника и полушутя, полусерьезно сказал:

— Послушайте, доблестные рыцари. Возьмите этого отрока в свою компанию. Он человек неплохой. Правда, немного плакса, но все остальное на уровне.

Сашка Пономарев (Володька тогда еще не знал, что его Сашкой зовут) вытряхнул на масляную ладонь подшипники из втулки, посчитал шепотом, затем рассеянно глянул на дядю и на племянника.

— А пускай, — сказал он. — У нас приемных экзаменов нет.

Дядя Витя коротко сжал Володькино плечо: «Оставайся», — и ушел. Он считал, что суровые законы мальчишеской компании пойдут Володьке на пользу.

Но никаких суровых законов не было. Володьку попросили подержать колесо, пока собирали втулку и надевали цепь, потом дали прокатиться на отремонтированном велосипеде: все катались по очереди. Потом спросили, как зовут.

И уж совсем потом, когда был вечер, маленький Сашкин брат Артур спросил без всякой насмешки, а просто с любопытством:

— Почему твой дядя Витя говорит, что ты плакса?

Володька увидел, как Сашкина ладонь поднялась для подзатыльника глупому Артуру, но нерешительно остановилась. Мальчишки молчали. И было непонятно, осуждают они неделикатного Сашкиного брата или ждут ответа.

И Володька сказал просто и честно:

— Я знаю, он сердится. Я при нем разревелся, когда с родителями прощался. Они в Крым уезжали, а меня сюда отправили… А он слез не любит.

Нельзя было смеяться над таким прямым и беззащитным ответом. Ребята помолчали немного. Сашка все-таки шлепнул Артура по шее и небрежно утешил Володьку:

— Ничего, привыкнешь…

— Наверно, — откликнулся Володька.

Ему захотелось еще сказать, что привыкнет он обязательно, он умеет привыкать. Весной он распрощался с Юриком Верховским, и первые дни после этого тоже скребло в горле, а потом уже не скребло. Только иногда. А с Юркой они были всегда вместе еще с детского сада… Но ничего такого Володька говорить не стал, потому что иногда вредно тратить много слов…

Собака у него появилась через неделю после этого разговора. Женька Лопатин, который жил через два дома от Володьки, рано утром стукнул в его окошко. Подтянулся на высокий подоконник и спросил:

— Вовка, можешь взять собаку? Хоть не насовсем, а на время?

Сонный Володька спросил, конечно, что это за собака и что он с ней будет делать. Оказалось, что делать с ней ничего не надо, только кормить и поить, чтобы не померла с голоду и не взбесилась от жары. Раньше этот пес жил у Женьки, а еще раньше — у многих других ребят. Но подолгу он не жил нигде: родители очередного хозяина непременно ругались и прогоняли собаку. Сторож из нее был никудышный, а лопала она, как хорошая свинья.

Женькины слова не обрадовали Володьку. Но неудобно было отказываться, да и жаль собаку.

— Ну, давай, — сказал он, предчувствуя неприятности.

И Женька привел на веревке Гермеса.

Пес был величиной с овчарку, но лопоухий. Рыжий, клочкастый и тощий.

— Сидеть, — велел ему Женька. Гермес зевнул, сел, глянул на Володьку светло-коричневыми лукавыми глазами и вдруг замахал репьистым хвостом. Взлетели с земли клочки газеты и щепки, а по ногам прошелся пыльный ветер.

— Он, вроде бы, совсем не злой, — заметил Володька.

— В том-то и дело, — вздохнул Женька. — Он всех людей считает своими, потому что настоящего хозяина у него не было. Со щенячьего возраста живет беспризорный… Но он хороший. А ты собак любишь?

— Не знаю, — сказал Володька. Он в самом деле не знал. Он жалел собак, если им было плохо. И кошек жалел, и зверей в зоопарке, и птенцов, которые падают из гнезда. Но дядя Витя сказал однажды, что жалость и любовь разные вещи.

Гермеса Володька привязал в палисаднике среди георгинов. Принес чашку с водой, тарелку со вчерашними макаронами. Гермес махал хвостом и улыбался розовой пастью.

Потом, конечно, был разговор с дядей Витей и тетей Таней, его женой. Тетя Таня ахала, называла Гермеса чудовищем и вопросительно смотрела на дядю Витю. Тот назвал Володьку странным человеком, а Гермеса бесполезным существом. Но когда узнал, что Володька обещал ребятам держать у себя Гермеса, подтянулся и бодрым голосом сказал:

Я слышал не раз от вожатых в «Орленке» и в лагерях, похожих на него:

— К черту! Нельзя же так! Каждый раз сердце пополам раздираешь. Последнюю смену работаю и ухожу!

Они не уходят. Потому что они очень нужны тебе и таким, как ты, Алька. Они очень нужны, комиссары в красных галстуках, им нельзя уходить.

Им вообще многое нельзя. Нельзя хмуриться и быть скучным, если даже очень скверно на душе. Ведь если хмурится вожатый, сразу невесело делается отряду. Нельзя уставать. Нельзя ни на минуту забыть, что он’ вожатый, командир. И что бы там ни случилось, в восемь утра, на линейке, когда раздается команда «Барабанщики — марш!», вожатый стоит в шеренге сводного комиссарского отряда. Ему открывать сейчас торжественный марш дружины, ему начинать день.

И никто не догадается, что Саша Гнездов поссорился вчера с Олей Поляковой , вожатой девятого отряда, которую считал самой лучшей девушкой на свете; что у другой вожатой, Зины Кругловой, всю ночь болел зуб, а Сереже Косицкому, который командует юными моряками, пришло с заочного факультета письмо с грозным напоминанием о несданных контрольных работах.

Трудная это наука — не показывать, что тебе трудно.

Вот и сейчас подымается с камня Саша Гнездов и говорит:

— Ну, орлята, время кончилось. Пора спать. И дело не в режиме, не в дисциплине, а в том, что все равно надо когда-то расходиться, гасить последний костер. И кто-то должен сказать об этом. Трудно, а должен.

…Из речки принесли мальчишки в пилотках воду. Зашипел и умер огонь. От углей в глазах танцевали зеленые пятнышки.

— Ну что же… Пора уходить.

Пора — значит, пора. Все дружно поднялись. Но еще с полминуты стояли они и смотрели на край звездного ковша, на яркую звезду альфу Большой Медведицы.

Потом не раз — осенью и весной, когда небо совсем черное, и зимой, когда небосвод бледнеет, отражая снежный блеск земли, и летом, когда над прозрачными облаками сливаются зори, — ребята будут смотреть на эту звезду.

Подумайте, как это здорово!

Взглянуть на звезду и знать, что в этот же миг смотрят на нее синие веселые глаза Димки Снежкова, золотистые и ласковые — Светы Колончук, темные и строгие — маленькой Галки Снегирёвой из девятого отряда (ведь Димка завтра ей расскажет про звезду). Саша Гнездов тоже смотрит, и еще многие — те, кого ты здесь полюбил.

Может быть, в такую минуту тебе опять станет грустно, только в грусти твоей не будет горечи. Потому что ты знаешь: на свете очень много хороших людей, твоих товарищей. Одни — близко, другие — далеко. Тех, кто далеко, ты не можешь увидеть, не можешь улыбнуться им, но в радостные дни, когда вы были вместе, вы подарили друг другу очень многое. Вы подарили друг другу ощущение крепкого пионерского братства. Братства смелого, чистого и боевого. Это — на всю жизнь.

Ведь недаром ты, Алька, в прощальной лагерной стенгазете написал такие строчки:

Ты уедешь вечером поздним,

Я — пораньше. Время спешит.

Но оставим мы в нашей Звездной

Навсегда частицу души.

До свиданья, товарищ. Пора мне.

Жаль, что смена так быстро прошла.

Огонек орлятского пламени

Пусть не гаснет в твоих делах…

Главное — чтобы не гас.

Владислав Крапивин

ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ

Рассказ

У Володьки пропала собака. Все мальчишки с маленькой улицы Трубников знали, что у него пропала собака. И жалели. Жалели рыжего Гермеса, потому что привыкли к нему очень давно: еще до того, как он стал Володькиным псом. Жалели Володьку, потому что он был неплохой парнишка, хотя немного плакса.

Впрочем, о том, что он плакса, мальчишки сами не догадались бы. Это сообщил Володькин дядя Виталий Павлович, тоже проживавший на улице Трубников. Он подвел Володьку к ребятам, которые у соседних ворот колдовали над разобранным велосипедом, и сказал:

— Послушайте, доблестные рыцари. Возьмите этого отрока в свою компанию. Он человек неплохой. Правда, немного плакса, а все остальное на уровне.

Сашка Пономарев (Володька тогда еще не знал, что его Сашкой зовут) вытряхнул на масляную ладонь подшипники из втулки, посчитал шепотом, затем рассеянно глянул на дядю и на племянника:

— А пускай, — сказал он. — У нас приемных экзаменов нет.

Дядя Витя коротко сжал Володькино плечо: «Оставайся», — и ушел. Он считал, что суровые законы мальчишеской компании пойдут Володьке на пользу.

Но никаких суровых законов не было. Вольдьку попросили подержать колесо, пока собирали втулку и надевали цепь, потом дали прокатиться на отремонтированном велосипеде (все катались по очереди). Потом спросили, как зовут.

И уж совсем потом, когда был вечер, маленький Сашкин брат Артур спросил без всякой насмешки, а просто с любопытством:

— Почему твой дядя Витя говорит, что ты плакса?

Володька увидел, как Сашкина ладонь поднялась для подзатыльника глупому Артуру, но нерешительно остановилась. Мальчишки молчали. И было непонятно, осуждают они неделикатного Сашкиного брата или ждут ответа.

И Володька ответил просто и честно:

— Я знаю, он сердится. Я при нем разревелся, когда с родителями прощался. Они в Крым уезжали, а меня сюда отправили… А он слез не любит.

Нельзя было смеяться над таким прямым и беззащитным ответом. Ребята помолчали немного. Сашка все-таки шлепнул Артура по шее и небрежно утешил Володьку:

— Ничего, привыкнешь…

— Наверно, — откликнулся Володька. Ему захотелось еще сказать, что привыкнет он обязательно, он умеет привыкать. Весной он распрощался с Юриком Верховским, и первые дни после этого тоже скребло в горле, а потом уже не скребло. Только иногда. А с Юркой они были всегда вместе еще с детского сада… Но ничего такого Володька говорить не стал, потому что иногда вредно тратить много слов…

Собака у него появилась через неделю после этого разговора. Женька Лопатин, который жил через два дома от Володьки, рано утром стукнул в его окошко. Подтянулся на высокий подоконник и спросил:

— Вовка, можешь взять собаку? Хоть не насовсем, а на время?

Сонный Володька спросил, конечно, что это за собака, и что он с ней будет делать. Оказалось, что делать с ней ничего не надо, только кормить и поить, чтобы не померла с голоду и не взбесилась от жары. Раньше этот пес жил у Женьки, а еще раньше у многих других ребят. Но подолгу он не жил нигде. Все родители ругались и прогоняли собаку. Сторож из нее был никудышный, а лопала она, как хорошая свинья.

Версия для печати и копирования в MS Word