|
Полотенце с петухом — сочинение |
Произведение М.Булгакова «Полотенце с петухом» рассказывает читателю о жизни молодого врача в провинции. По распределению после медицинского университета он оказывается в селе Мурьево, где должен занять должность главного врача. До него это место занимал некий Леопольд Леопольдович, опытный и знающий свое дело доктор. После Леопольда Леопольдовича герой обнаруживает в больнице достаточно богатую библиотеку – все полки забиты медицинской литературой, а количество инструментов превосходит все возможные ожидания героя. Мысли героя больше всего занимает страх: сможет ли он делать те операции, что потребуется?! Ночью он засыпает с великим трудом - перед его взором появляются грыжи, воспаления, опухоли, все это предстоит либо резать, либо удалять. На следующую ночь все повторяется: страх мешает уснуть, на душе героя «скребут кошки», он мысленно ругает себя за свой страх и неопытность. Неожиданно в комнату вбегает мужчина. Взгляд его безумен, полушубок на нем расстегнут, борода свалялась. Вбежавший с криком падает на пол и крестится. Молодой доктор с тоской думает, «что случилось что-то ужасное». Мужчина сбивчиво объясняет – попала в мялку его единственная дочь, и главное для него, чтобы она осталась жива, даже если останется калекой. Главный герой бежит в операционную: на столе уже лежит девушка. На лице девушки уже «потухает редкостная красота», а ситцевая юбка с боку изорвана и покрыта пятнами крови. Фельдшер резким движением разрывает юбку, и доктор видит страшную картину: одной ноги почти что нет, колено раздроблено, мышцы и кости торчат во все стороны. Доктор приказывает уколоть ей камфару, надеясь, что это ускорит смерть искалеченной девушки. Но она продолжает жить, и вторичный укол камфары не меняет дело. Доктор понимает, что придется «в первый раз в жизни на угасающем человеке делать ампутацию»… Проходит четверть часа. Девушка все еще жива. Доктор берет в руки нож и начинает операцию. Извечный страх куда-то исчезает, операция проходит успешно. Но доктор ждет, когда пациентка умрет – он думает, что из-за большой потери крови она не выживет. Завершив операцию, он со вздохом моет окровавленные по локоть руки и слышит, как в приемной раздается сухой вопль отца девушки… Наступает вечер, в больнице все стихает. Молодой доктор собирается уходить в свою комнату и просит фельдшера об одном: «когда умрет, обязательно пришлите за мной». Весь вечер он сидит в комнате и со страхом ждет, что вот-вот постучат. Стук не раздается… Постучали только через два с половиной месяца. Вошел отец девушки. Глаза его сияли. Затем раздался шелест и «на двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка». Доктор выписывает направление в Москву, где ей сделают протез. Девушка краснеет, а потом, обвисая на костылях, разворачивает сверток. В ее руках оказывается «длинное, снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом». Это полотенце она вышивала все то время, что лежала в больнице, а на осмотрах прятала под подушку. Доктор пытается отказаться от подарка, но в глазах девушки появляется такая грусть, что отказаться не получается…. Много лет потом это полотенце висело в спальне доктора, пока не «обветшало, стерлось и исчезло, как исчезают воспоминания». На этом завершается произведение М.Булгакова «Полотенце с петухом». Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском Сохранить сочинение: Сочинение по вашей теме Полотенце с петухом. Поищите еще с сайта похожие.
|
Обновлено: 10.03.2023
Если человек не ездил на лошадях по глухим проселочным дорогам, то рассказывать мне ему об этом нечего: все равно он не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу.
Скажу коротко: сорок верст, отделяющих уездный город Грачевку от Мурьевской больницы, ехали мы с возницей моим ровно сутки. В два часа пять минут 17 сентября того же 17-го незабываемого года я стоял на битой, умирающей и смякшей от сентябрьского дождика траве во дворе Мурьевской больницы.
Я оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию – двухэтажный, очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул. Прощай, прощай надолго, золото-красный Большой театр, Москва, витрины… ах, прощай!
Направляясь в мурьевскую глушь, я, помнится, еще в Москве давал себе слово держать себя солидно. Мой юный вид отравлял мне существование на первых шагах. Каждому приходилось представляться:
И каждый обязательно поднимал брови и спрашивал:
– Неужели? А я-то думал, что вы еще студент.
Я со всеми перезнакомился. Фельдшера звали Демьян Лукич, акушерок – Пелагея Ивановна и Анна Николаевна. Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший. При этом с тою же ясностью я вынужден был признать (про себя, конечно), что очень многих блестящих девственно инструментов назначение мне вовсе неизвестно. Я их не только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и не видел.
– Гм, – очень многозначительно промычал я, – однако у вас инструментарий прелестный. Гм…
– Как же-с, – сладко заметил Демьян Лукич, – это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал.
Тут я облился прохладным потом и тоскливо поглядел на зеркальные сияющие шкафчики.
Засим мы обошли пустые палаты, и я убедился, что в них свободно можно разместить сорок человек.
– У Леопольда Леопольдовича иногда и пятьдесят лежало, – утешал меня Демьян Лукич, а Анна Николаевна, женщина в короне поседевших волос, к чему-то сказала:
– Вы, доктор, так моложавы, так моложавы… Прямо удивительно. Вы на студента похожи.
И проворчал сквозь зубы, сухо:
– Гм… нет, я… то есть я… да, моложав…
Затем мы спустились в аптеку, и сразу я увидел, что в ней не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и на полках стояло все что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего.
– Леопольд Леопольдович выписал, – с гордостью доложила Пелагея Ивановна.
Я сидел и, как зачарованный, глядел на третье достижение легендарного Леопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств по хирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около тридцати томов. А терапия! Накожные чудные атласы!
Надвигался вечер, и я осваивался.
«Я ни в чем не виноват, – думал я упорно и мучительно, – у меня есть дом, я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, что хочу идти вторым врачом. Нет. Они улыбались и говорили: „освоитесь“. Вот тебе и освоитесь. А если грыжу привезут? Объясните, как я с ней освоюсь? И в особенности, каково будет себя чувствовать больной с грыжей у меня под руками? Освоится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику)…
В тоске я прошелся по кабинету. Когда поравнялся с лампой, увидал, как в безграничной тьме полей мелькнул мой бледный лик рядом с огоньками лампы в окне.
Часа два в одиночестве я мучил себя и домучил до тех пор, что уж больше мои нервы не выдерживали созданных мною страхов. Тут я начал успокаиваться и даже создавать некоторые планы.
Голос был неглуп, не правда ли? Я вздрогнул.
Так-с… со справочником я расставаться не буду… Если что выписать, можно, пока руки моешь, обдумать. Справочник будет раскрытым лежать прямо на книге для записей больных. Буду выписывать полезные, но нетрудные рецепты. Ну, например, natrii salicilici 0,5 по одному порошку три раза в день…
При чем тут сода? Я и ипекакуанку выпишу инфузум… на 180. Или на двести. Позвольте.
Тут я сдался и чуть не заплакал. И моление тьме за окном послал: все, что угодно, только не ущемленную грыжу.
А усталость напевала:
Как он влетел, я даже не сообразил. Помнится, болт на двери загремел, Аксинья что-то пискнула. Да еще за окнами проскрипела телега.
Он без шапки, в расстегнутом полушубке, со свалявшейся бородкой, с безумными глазами.
Он перекрестился, и повалился на колени, и бухнул лбом в пол. Это мне.
– Что вы, что вы, что вы! – забормотал я и потянул за серый рукав.
Лицо его перекосило, и он, захлебываясь, стал бормотать в ответ прыгающие слова:
– Господин доктор… господин… единственная, единственная… единственная! – выкрикнул он вдруг по-юношески звонко, так что дрогнул ламповый абажур.
– Ах ты, господи… Ах… – Он в тоске заломил руки и опять забухал лбом в половицы, как будто хотел разбить его. – За что? За что наказанье. Чем прогневали?
– Что? Что случилось?! – выкрикнул я, чувствуя, что у меня холодеет лицо.
Он вскочил на ноги, метнулся и прошептал так:
– Господин доктор… что хотите… денег дам… денег берите, какие хотите. Какие хотите. Продукты будем доставлять… только чтоб не померла. Только чтоб не померла. Калекой останется – пущай. Пущай, – кричал он в потолок. — Хватит прокормить, хватит.
– Что. Что? говорите! – выкрикнул я болезненно.
Он стих и шепотом, как будто по секрету, сказал мне, и глаза его стали бездонны:
– В мялку… в мялку. – переспросил я – что это такое?
– Лен, лен мяли… господин доктор… – шепотом объяснила Аксинья, – мялка-то… лен мнут…
– Дочка моя, – ответил он шепотом, а потом крикнул: – Помогите! – и вновь повалился.
На белом лице у неё, как гипсовая, неподвижная, потухала действительно редкостная красота. Не всегда, не часто встретишь такое лицо.
В операционной секунд десять было полное молчание, но за закрытыми дверями слышно было, как глухо выкрикивал кто-то и бухал, все бухал головой.
– Он вдовец? – машинально шепнул я.
– Вдовец, – тихо ответа Пелагея Ивановна.
Тут Демьян Лукич резким, как бы злобным движением от края до верху разорвал юбку и сразу ее обнажил. Я глянул, и то, что я увидал, превысило мои ожидания. Левой ноги, собственно, не было. Начиная от раздробленного колена, лежала кровавая рвань, красные мятые мышцы и остро во все стороны торчали белые раздавленные кости. Правая была переломлена в голени так, что обе кости концами выскочили наружу, пробив кожу. От этого ступня её безжизненно, как бы отдельно, лежала, повернувшись набок.
– Да, – тихо молвил фельдшер и ничего больше не прибавил.
Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В холодной руке его не было. Лишь после нескольких секунд нашел я чуть заметную редкую волну. Она прошла… потом была пауза, во время которой я успел глянуть на синеющие крылья носа и белые губы… Хотел уже сказать: конец… по счастью, удержался… Опять прошла ниточкой волна.
Но вдруг сурово сказал, не узнавая своего голоса:
Тут Анна Николаевна склонилась к моему уху и шепнула:
– Зачем, доктор. Не мучайте. Зачем еще колоть. Сейчас отойдет… Не спасёте.
Я злобно и мрачно оглянулся на неё и сказал:
Так, что Анна Николаевна с вспыхнувшим, обиженным лицом сейчас же бросилась к столику и сломала ампулу.
Фельдшер тоже, видимо, не одобрял камфары. Тем не менее он ловко и быстро взялся за шприц, и желтое масло ушло под кожу плеча.
– Сейчас помрет, – как бы угадав мою мысль, шепнул фельдшер. Он покосился на простыню, но, видимо, раздумал: жаль было кровавить простыню. Однако через несколько секунд ее пришлось прикрыть. Она лежала, как труп, но она не умерла. В голове моей вдруг стало светло, как под стеклянным потолком нашего далекого анатомического театра.
– Камфары еще, – хрипло сказал я.
И опять покорно фельдшер впрыснул масло.
Все светлело в мозгу, и вдруг без всяких учебников, без советов, без помощи, я соображал, – уверенность, что сообразил, была железной, – что сейчас мне придется в первый раз в жизни на угасшем человеке делать ампутацию. И человек этот умрет под ножом. Ах, под ножом умрет. Ведь у нее же нет крови! За десять верст вытекло все через раздробленные ноги, и неизвестно даже, чувствует ли она что-нибудь сейчас, слышит ли. Она молчит. Ах, почему она не умирает? Что скажет мне безумный отец?
– Готовьте ампутацию, – сказал я фельдшеру чужим голосом.
Акушерка посмотрела на меня дико, но у фельдшера мелькнула искра сочувствия в глазах, и он заметался у инструментов. Под руками у него взревел примус.
Прошло четверть часа. С суеверным ужасом я вглядывался в угасший глаз, подымая холодное веко. Ничего не постиг. Как может жить полутруп? Капли пота неудержимо бежали у меня по лбу из-под белого колпака, и марлей Пелагея Ивановна вытирала солёный пот. В остатках крови в жилах у девушки теперь плавал и кофеин. Нужно было его впрыскивать или нет? На бедрах Анна Николаевна, чуть-чуть касаясь, гладила бугры, набухшие от физиологического раствора. А девушка жила.
Потом вязали лигатурами, потом, щелкая колленом, я стал редкими швами зашивать кожу… но остановился, осененный, сообразил… оставил сток… вложил марлевый тампон… Пот застилал мне глаза, и мне казалось, будто я в бане…
Отдулся. Тяжело посмотрел на культю, на восковое лицо. Спросил:
– Жива… – как беззвучное эхо, отозвались сразу и фельдшер, и Анна Николаевна.
– Еще минуточку проживет, – одними губами, без звука в ухо сказал мне фельдшер. Потом запнулся и деликатно посоветовал:
– Вторую ногу, может, и не трогать, доктор. Марлей, знаете ли, замотаем… а то не дотянет до палаты… А? Всё лучше, если не в операционной скончается.
– Гипс давайте, – сипло отозвался я, толкаемый неизвестной силой.
Весь пол был заляпан белыми пятнами, все мы были в поту. Полутруп лежал неподвижно. Правая нога была забинтована гипсом, и зияло на голени вдохновенно оставленное мною окно на месте перелома.
– Живёт… – удивленно хрипнул фельдшер.
Затем её стали подымать, и под простыней бы виден гигантский провал – треть её тела мы оставили в операционной.
В операционной я мыл окровавленные по локоть руки.
– Вы, доктор, вероятно, много делали ампутаций? – вдруг спросила Анна Николаевна. – Очень, очень хорошо… Не хуже Леопольда…
Я исподлобья взглянул на лица. И у всех – и у Демьяна Лукича, и у Пелагеи Ивановны – заметил в глазах уважение и удивление.
– Кхм… я… Я только два раза делал, видите ли…
Зачем я солгал? Теперь мне это непонятно.
В больнице стихло. Совсем.
Через несколько минут я был у зелёной лампы в кабинете докторской квартиры. Дом молчал.
Бледное лицо отражалось в чернейшем стекле.
Да, пойду я и погляжу в последний раз… Сейчас раздастся стук…
В дверь постучали. Это было через два с половиной месяца. В окне сиял один из первых зимних дней.
Вошел он; я его разглядел только тогда. Да, действительно черты лица правильные. Лет сорока пяти. Глаза искрятся.
Затем шелест… на двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка в широчайшей юбке, обшитой по подолу красной каймой.
Она поглядела на меня, и щеки ее замело розовой краской.
– В Москве… в Москве… – И я стал писать адрес, – там устроят протез, искусственную ногу.
– Руку поцелуй, – вдруг неожиданно сказал отец.
Я до того растерялся, что вместо губ поцеловал её в нос.
Тогда она, обвисая на костылях, развернула сверток, и выпало длинное снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом. Так вот что она прятала под подушку на осмотрах. То-то, я помню, нитки лежали на столике.
– Не возьму, – сурово сказал я и даже головой замотал. Но у нее стало такое лицо, такие глаза, что я взял…
И много лет оно висело у меня в спальне в Мурьеве, потом странствовало со мной. Наконец обветшало, стёрлось, продырявилось и исчезло, как стираются и исчезают воспоминания.
ПРАКТИКУМ
Задание 1.Прочитайтекомментарий к тексту.
Возница – лицо, управляющее упряжными лошадьми; кучер;
засим – наречие (книжн., устар.). Затем, после этого. Засим мы обошли пустые палаты;
Дуайен, Евгений (1859-1916), знаменитый французский хирург;
торзионный (торсионный) пинцет. Torsion – вращательный, скручивающий;
ипекуанка – растение, рвотный корень, применяемый в медицине.
1. От чьего имени ведётся повествование в рассказе? Что, по мнению юного врача, могло придать ему солидности и значимости?
2. В какой больнице и кем предстоит работать начинающему врачу? Кто ещё работает в больнице?
4. Какие страхи перед будущей врачебной практикой мучают вчерашнего студента? Каких врачебных случаев он особенно боится?
А. Подберите к выделенным словам медицинские термины.
Я глянул, и то, что я увидал, превысило мои ожидания. Левой ноги, собственно, не было. Начиная от раздробленногоколена, лежала кровавая рвань, красные мятые мышцы и остро во все стороны торчали белые раздавленные кости. Правая была переломлена в голени так, что обе кости концами выскочили наружу, пробив кожу. От этого ступня ее безжизненно, как бы отдельно, лежала, повернувшись набок.
Слова для справок: открытый перелом костей правой голени, рваная рана в области нижних конечностей, перелом кости и поражение мышц в области коленного сустава, раздробление костей коленного сустава.
Б. Расскажите о характере травмы больной, используя язык медицины.
Задание 4. Прочитайте отрывок из текста, описывающий состояние, в котором была доставлена в больницу пострадавшая.
А.Объясните значение выделенных слов, подобрав к ним медицинские термины.
Слова для справок: нитевидный пульс, пульс слабого наполнения, бледность кожных покровов, заостренный нос, большая кровопотеря, цианоз лица, понижение температуры кожных покровов.
Б. Расскажите о состоянии больной, используя язык медицины.
Задание 5. Найдите в тексте отрывок, повествующий о подготовке к ампутации, об операции ампутации и о наложении гипсовой повязки. Ответьте на вопросы и выполните задания.
1. Что и почему советовали доктору акушерка и фельдшер перед ампутацией и перед наложением гипса на правую ногу?
3.Как бы вы оценили действия врача: как уверенные или неуверенные, профессиональные или беспомощные? Докажите свою точку зрения, используя текст рассказа.
Задание 6.Найдите словосочетания, употреблённые в переносном значении. Подберите к ним близкие по значению словосочетания.
1. Бумажная салфетка, бумажное лицо. 2. Потухающий огонь, потухшие надежды, потухшие глаза, потухающий человек. 3. Изорванная душа, изорванная одежда, изорванный человек. 4. Ослепительный металл, ослепительный свет, ослепительная красота. 5. Вспыхнувшее чувство, вспыхнувшая спичка, вспыхнувшее лицо. 6. Не дотянет до палаты, не дотянет руку по полки.
Они улыбались и говорили: „освоитесь“. Вот тебе и освоитесь. А если грыжу привезут? Объясните, как я с ней освоюсь? И в особенности, каково будет себя чувствовать больной с грыжей у меня под руками? Освоится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику).
Задание 8. С помощью каких пословици поговорок можно охарактеризовать состояние молодого доктора до и во время операции?
Задание 10.Перепишите текст. Вставьте пропущенные буквы, раскройте скобки, расставьте знаки препинания.
Героиня ра(с/сс)каза в знак пр…знательности за спасе(н/нн)ую жизнь дарит врачу белое полотенце с вышитым красным петухом. Почему име(н/нн)о эта птица украша…т полотенце? (Во)первых с образом петуха связа(н/нн)а символика воскресения из мёртвых и возр…ждения жизни перехода из одного состояния в другое. Так молодой врач сделав ампутацию спасает ум…рающую девушку. Кроме того с пр…одоления внутре(н/нн)его страха и (не)увере(н/нн)ости в себе начинает…ся пр…обретение профессионального опыта и становление врача.
(Во)вторых в полотенце соедине(н,нн)ы белый и красный цвета. Белый смерть болезнь страдания. Красный кровь в ней сила без неё человек ум…рает. Можно сказать что это дом…нирующие цвета медицины. Колор медицинской символики проявляется во многих деталях белое полотенце с красным петухом окровавле(н/нн)ые марлевые т…мпоны белые перевязочные материалы белый гипс «кровь с молоком» как формула здоровья.
- Для учеников 1-11 классов и дошкольников
- Бесплатные сертификаты учителям и участникам
Сегеда Галина Николаевна, учитель МБОУ СОШ №7 г. Минеральные Воды Ставропольского края
Тема целения и целителя
Материалы к уроку литературы в 11 классе
Тема целения и целителя у Булгакова значительно шире профессионального аспекта и относится скорее к философским проблемам, нежели к медицинским.
1.2.Особенности жанра записок. Документальность и лирическое начало.
Произведение необычно и непривычно по своей форме. Здесь воедино сплетаются публицистика, художественная проза, рассуждения, черновые наброски, жанровые бытовые картинки, диалоги и драматические сцены. И все вместе дает представление, полное гармонии и логической завершенности.
Итак, в цикле, состоящем из семи рассказов, автор размышляет о врачебном долге — вот что прежде всего определяет отношение его героя к больным. Он относится к ним с подлинно человеческим чувством, глубоко жалеет страдающего человека и горячо хочет ему помочь, чего бы это ни стоило лично ему. Пишет он об этом без излишней декламации, без пышных фраз о долге врача, без ненужных поучений.
Не боится он сказать и о том, как трудно ему приходится.
2.1. Мотивы поведения юного врача в ответственной ситуации. Внутренний монолог и портрет как средства раскрытия характера героя.
2.2.Возможности человека и тема судьбы.
2.4. Жизнеутверждающий финал рассказа. Связь целителя и исцелённого.
Обратим внимание на то, что действие рассказа происходит в 1917-1918 годах, но не слышно даже отголосков революционных событий. Почему? Трудно предположить, что автор и его герой не знали о происходящем в стране, но в данном случае это не так важно. Ведь речь идет о человеческой жизни, о тех вечных ценностях, которые важны в любые времена.
Но, думается, в рассказе так и остался нерешённым один очень важный философский вопрос: что же движет нами в жизни – судьба, случайность, воля людей или различные сочетания этих начал? Как говорится, сколько людей – столько и мнений. Потому Булгаков даёт читателю возможность, поставив себя на место героя рассказа, ощутить важность глубинных вопросов жизни, задуматься над ними, начать путь к постижению истины, путь, который, наверное, никому ещё не удалось пройти до конца.
Использованная литература
1.Булгаков М.А. Сочинения в трёх томах. Том 1.- С-Петербург: Кристалл, 1998 – 688 стр.
2. Как воспитать талантливого читателя: сб. статей: в 2-х ч. Ч. 1.Чтение как творчество.
Ч. 2. Растим читателя-творца / авт.-сост. И.И. Тихомирова; предисл., коммент., прилож. И.И. Тихомировой. — М.: Русская школьная библиотечная ассоциация , 2009
3. Княжицкий А. Уроки Михаила Булгакова // Учительская газета. – 1992.- 21 июля
Сюжет[ | ]
Сентябрь 1917 года. В Мурьинскую сельскую больницу приезжает новый 23-летний доктор, только что окончивший университет. Он растерян, боится не освоиться, пугается авторитета Леопольда Леопольдовича, его предшественника. Немного освоившись, он решает лечь спать.
В дом врывается человек. Выясняется, что его единственная дочь (редкостная красавица) попала в мялку, и он молит спасти её.
Левая нога у девушки почти оторвана, правая — серьёзно раздроблена. Акушерки и фельдшер считают, что она вот-вот умрёт от кровопотери. Преодолев растерянность и ужас первых минут, доктор распоряжается вколоть девушке камфоры и начинает ампутацию остатков левой ноги. На правую кладёт гипс.
— Не возьму, — сурово сказал я и даже головой замотал. Но у неё стало такое лицо, такие глаза, что я взял…
И много лет оно висело у меня в спальне в Мурьине, потом странствовало со мной. Наконец обветшало, стерлось, продырявилось и исчезло, как стираются и исчезают воспоминания.
Сегеда Галина Николаевна, учитель МБОУ СОШ №7 г. Минеральные Воды Ставропольского края
Тема целения и целителя
Материалы к уроку литературы в 11 классе
Тема целения и целителя у Булгакова значительно шире профессионального аспекта и относится скорее к философским проблемам, нежели к медицинским.
1.2.Особенности жанра записок. Документальность и лирическое начало.
Произведение необычно и непривычно по своей форме. Здесь воедино сплетаются публицистика, художественная проза, рассуждения, черновые наброски, жанровые бытовые картинки, диалоги и драматические сцены. И все вместе дает представление, полное гармонии и логической завершенности.
Итак, в цикле, состоящем из семи рассказов, автор размышляет о врачебном долге — вот что прежде всего определяет отношение его героя к больным. Он относится к ним с подлинно человеческим чувством, глубоко жалеет страдающего человека и горячо хочет ему помочь, чего бы это ни стоило лично ему. Пишет он об этом без излишней декламации, без пышных фраз о долге врача, без ненужных поучений. Не боится он сказать и о том, как трудно ему приходится.
2.1. Мотивы поведения юного врача в ответственной ситуации. Внутренний монолог и портрет как средства раскрытия характера героя.
2.2.Возможности человека и тема судьбы.
2.4. Жизнеутверждающий финал рассказа. Связь целителя и исцелённого.
Обратим внимание на то, что действие рассказа происходит в 1917-1918 годах, но не слышно даже отголосков революционных событий. Почему? Трудно предположить, что автор и его герой не знали о происходящем в стране, но в данном случае это не так важно. Ведь речь идет о человеческой жизни, о тех вечных ценностях, которые важны в любые времена.
Но, думается, в рассказе так и остался нерешённым один очень важный философский вопрос: что же движет нами в жизни – судьба, случайность, воля людей или различные сочетания этих начал? Как говорится, сколько людей – столько и мнений. Потому Булгаков даёт читателю возможность, поставив себя на место героя рассказа, ощутить важность глубинных вопросов жизни, задуматься над ними, начать путь к постижению истины, путь, который, наверное, никому ещё не удалось пройти до конца.
Использованная литература
1.Булгаков М.А. Сочинения в трёх томах. Том 1.- С-Петербург: Кристалл, 1998 – 688 стр.
2. Как воспитать талантливого читателя: сб. статей: в 2-х ч. Ч. 1.Чтение как творчество.
Ч. 2. Растим читателя-творца / авт.-сост. И.И. Тихомирова; предисл., коммент., прилож. И.И. Тихомировой. — М.: Русская школьная библиотечная ассоциация, 2009
3. Княжицкий А. Уроки Михаила Булгакова // Учительская газета. – 1992.- 21 июля
Аллюзии[ | ]
1. О логике и пространственно-временной структуре
Дантова Ада
Введение
Грех и наказание в «Божественной Комедии»
- Несдержанность, или злоупотребление естественными наслаждениями, телесными и душевными: сладострастие, чревоугодие, скупость и расточительство, гнев — караются в кругах II — V.
- Буйное скотство, приводящее к насилию, казнится в круге VII.
- Злоба, приводящая к обману, наказуется в восьмом и девятом кругах.
- Еретики (категория, неизвестная Аристотелю) расположены в шестом круге Ада, на границе между верхним и нижним Адом внутри стен города Дита.
- «ноги»: сюда относятся ноги персонажей; в рассказе важны ноги не сами по себе, а в связи со всевозможными их повреждениями, (п. 3).
- «петух»: это петухи, настоящий и фигурирующий на вышивке — петухи в рассказе нерасторжимо связаны с кровью и красным цветом (п. 3, 5);
- «кровь, расчлененка, патология»: все, так или иначе связанное с членовредительством и, напротив, врачеванием; с ними взаимодействует более отвлеченный мотив страданий и смерти (п. 6)
- «лен»: предметы и ситуации, связанные с его производством, и изделия из него.
- «красное и белое»: красный петух на белом льняном (п.4) полотенце, кровь и кость во второй части, огонь в разных вариантах, неизбежные окровавленные марлевые тампоны, перевязочные материалы, гипс; красно-белая медицинская символика, «кровь с молоком» как формула здоровья; отнесем сюда же пассаж о птичьем молоке (связь через «птицу» — с точки зрения фонетики слова «птах» и «петух» почти совпадают — с п.2) и некоторые другие. Этот мотив является как бы двойной внешней оболочкой — он отражен, во-первых, в заглавии рассказа и в его финале, и, во-вторых, прослеживается в связи с названием цикла как колор медицинской символики и доминирующие цвета медицины.
- «страдание и смерть» (в более общем понимании, чем п. 3) — мотив, который, как аура, витает надо всем текстом рассказа.
- Сочинение портрет литературного героя
- Сочинение на тему памятник александру невскому
- Сочинение по темпераменту холерик
- Сочинение про памятник минину и пожарскому
- Сочинение на тему будет ли конец света
Критский Старец и алхимический метод
Ад как часы мира
Что близится, что есть, мы этим трудим
Наш ум напрасно; по чужим вестям
О вашем смертном бытии мы судим.
2. Ключевые мотивы рассказа М.А.Булгакова
«Полотенце с петухом»
3. Структурный анализ стихотворения В.Ходасевича «Баллада»
Баллада
Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема.
Мне лиру ангел подает,
Мне мир прозрачен, как стекло, —
А он сейчас разинет рот
Над идиотствами Шарло.
За что свой незаметный век
Влачит в неравенстве таком
Беззлобный смирный человек
С опустошенным рукавом?
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Безрукий прочь из синема
Идет по улице домой.
Ремянный бич я достаю
С протяжным окриком тогда
И ангелов наотмашь бью,
И ангелы сквозь провода
Взлетают в городскую высь.
Так с венетийских площадей
Пугливо голуби неслись
От ног возлюбленной моей.
Тогда, прилично шляпу сняв,
К безрукому я подхожу,
Тихонько трогаю рукав
И речь такую завожу:
«Pardon, monsieur, когда в аду
За жизнь надменную мою
Я казнь достойную найду,
А вы с супругою в раю
Спокойно будете витать,
Юдоль земную созерцать,
Напевы дивные внимать,
Крылами белыми сиять, —
Тогда с прохладнейших высот
Мне сбросьте перышко одно:
Пускай снежинкой упадет
На грудь спаленную оно.»
Стоит безрукий предо мной
И улыбается слегка,
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.
«Pardon, monsieur, когда в аду
За жизнь надменную мою
Я казнь достойную найду,
А вы с супругою в раю
Спокойно будете витать,
Юдоль земную созерцать,
Напевы дивные внимать,
Крылами белыми сиять, —
Читайте также:
Если человек не ездил на лошадях по глухим проселочным дорогам, то рассказывать мне об этом нечего: все равно он не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу.
Скажу коротко: 40 верст, отделяющих уездный город Грачевку от Мурьинской больницы, ехали мы с возницей моим ровно сутки. И даже до курьезного ровно: в 2 часа дня 16 сентября 1917 года были у последнего лабаза, помещающегося на границе этого замечательного города Грачевки, а в 2 часа 5 минут 17 сентября того же 17-го незабываемого года я стоял на битой умирающей и смякшей от сентябрьского дождика траве во дворе Мурьинской больницы. Стоял я в таком виде: ноги окостенели, и настолько, что я смутно тут же во дворе перелистывал страницы учебников, тупо стараясь припомнить — существует ли действительно, или мне это померещилось во вчерашнем сне в деревне Грабиловке, болезнь, при которой у человека окостеневают мышцы? Как ее, проклятую, зовут по-латыни? Каждая из мышц этих болела нестерпимой болью, напоминающей зубную боль. О пальцах на ногах говорить не приходится — они уже не шевелились в сапогах, лежали смирно, были похожи на деревянные культяпки. Сознаюсь, что в порыве малодушия я проклинал шепотом медицину и свое заявление, поданное 5 лет назад ректору университета. Сверху в это время сеяло, как сквозь сито. Пальто мое набухло, как губка. Пальцами правой руки я тщетно пытался ухватиться за ручку чемодана и наконец плюнул на мокрую траву. Пальцы мои ничего не могли хватать, и опять мне, начиненному всякими знаниями из интересных медицинских книжек, вспомнилась болезнь — паралич… «Парализис», — отчаянно, мысленно и черт знает зачем сказал я себе.
— П… по вашим дорогам, — заговорил я деревянными синенькими губами, — нужно и… привыкнуть ездить.
И при этом злобно почему-то уставился на возницу, хотя он, собственно, и не был виноват в такой дороге.
— Эх… товарищ доктор, — отозвался возница, тоже еле шевеля губами под светлыми усишками, — пятнадцать годов езжу, а все привыкнуть не могу.
Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус, на небелёные бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию — двухэтажный очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместо латинских слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки и холода мозгах полный тенор с голубыми ляжками:
«…Привет тебе… при-ют священный…»
Прощай, прощай надолго, золото-красный Большой театр. Москва, витрины… ах, прощай.
«Я тулуп буду в следующий раз надевать… — в злобном отчаянии думал я и рвал чемодан за ремни негнущимися руками, — я… хотя в следующий раз будет уже октябрь… хоть два тулупа надевай. А раньше чем через месяц я не поеду, не поеду в Грачевку… Подумайте сами… ведь ночевать пришлось! Двадцать верст сделали в могильной тьме… ночь… в Грабиловке пришлось ночевать… учитель пустил… А сегодня утром выехали в семь утра… И вот едешь… батюшки-светы… медленнее пешехода. Одно колесо ухает в яму, другое на воздух подымается, чемодан на ноги — бух… потом на бок, потом на другой, потом носом вперед, потом затылком. А сверху сеет и сеет, стынут кости. Да разве я мог бы поверить, что в середине серенького кислого сентября человек может мерзнуть в поле, как в лютую зиму?! Ан, оказывается, может. И пока умираешь медленною смертью, видишь одно и то же, одно. Справа горбатое обглоданное поле, слева чахлый перелесок, а возле него серые драные избы, штук пять или шесть. И кажется, что в них нет ни одной живой души. Молчание, молчание кругом…»
Чемодан наконец поддался. Возница налег на него животом и выпихнул его на меня. Я хотел удержать его прямо за ремень, но рука отказалась работать, и распухший, осточертевший мой спутник с книжками и всяким барахлом плюхнулся прямо на траву, шарахнув меня по ногам.
— Эх ты, Госпо… начал возница испуганно, но я никаких претензий не предъявлял — ноги у меня были все равно хоть выбрось их.
— Эй, кто тут? Эй! — закричал возница и захлопал руками, как петух крыльями. — Эй, доктора привез!
Тут в темных стеклах фельдшерского домика показались лица, прилипли к ним, хлопнула дверь, и вот я увидел, как заковылял по траве ко мне человек в рваненьком пальтишке и сапожишках. Он почтительно и торопливо снял картуз, подбежав на два шага ко мне, почему-то улыбнулся стыдливо и хриплым голоском приветствовал меня:
— Здравствуйте, товарищ доктор.
— Кто вы такой? — спросил я.
— Егорыч я, — отрекомендовался человек, — сторож здешний. Уж мы вас ждем, ждем…
И тут же он ухватился за чемодан, вскинул его на плечо и понес. Я захромал за ним, безуспешно пытаясь сунуть руку в карман брюк, чтобы вынуть портмоне.
Человеку, в сущности, очень немного нужно. И прежде всего ему нужен огонь. Направляясь в мурьинскую глушь, я, помнится, еще в Москве давал себе слово держать себя солидно. Мой юный вид отравлял мне существование на первых шагах. Каждому приходилось представляться:
— Доктор такой-то.
И каждый обязательно поднимал брови и спрашивал:
— Неужели? А я-то думал, что вы еще студент.
— Нет, я кончил, — хмуро отвечал я и думал: «Очки мне нужно завести, вот что». Но очки было заводить ни к чему, глаза у меня были здоровые, и ясность их еще не была омрачена житейским опытом. Не имея возможности защищаться от всегдашних снисходительных и ласковых улыбок при помощи очков, я старался выработать особую, внушающую уважение повадку. Говорить пытался размеренно и веско, порывистые движения по возможности сдерживать, не бегать, как бегают люди в 23 года, окончившие университет, а ходить. Выходило все это, как теперь, по прошествии многих лет, понимаю, очень плохо.
В данный момента этот свой неписаный кодекс поведения нарушил. Сидел, скорчившись, сидел в одних носках, и не где-нибудь в кабинете, а сидел в кухне, и, как огнепоклонник, вдохновенно и страстно тянулся к пылающим в плите березовым поленьям. На левой руке у меня стояла перевернутая дном кверху кадушка, и на ней лежали мои ботинки, рядом с ними ободранный, голокожий петух с окровавленной шеей, рядом с петухом его разноцветные перья грудой. Дело в том, что еще в состоянии окоченения я уже успел произвести целый ряд действий, которых потребовала сама жизнь. Востроносая Аксинья, жена Егорыча, была утверждена мною в должности моей кухарки. Вследствие этого и погиб под ее руками петух. Его я должен был съесть. Я со всеми перезнакомился. Фельдшера звали Демьян Лукич, акушерок — Пелагея Ивановна и Анна Николаевна. Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший. При этом с той же ясностью и вынужден был признать (про себя, конечно), что очень многих блестящих девственно инструментов назначение мне вовсе неизвестно. Я их не только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и не видел.
— Гм, — очень многозначительно промычал я, — однако у вас инструментарий прелестный. Гм…
— Как же-с, — сладко заметил Демьян Лукич, — это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал.
Тут я облился прохладным потом и тоскливо поглядел на зеркальные сияющие шкафики.
Засим мы обошли пустые палаты, и я убедился, что в них свободно можно разместить 40 человек.
— У Леопольда Леопольдовича иногда и пятьдесят лежало, — утешил меня Демьян Лукич, а Анна Николаевна, женщина в короне поседевших волос, к чему-то сказала:
— Вы, доктор, так моложавы… так моложавы… Прямо удивительно. Вы на студента похожи.
«Фу ты, черт, — подумал я, — как сговорились, честное слово».
И проворчал сквозь зубы, сухо:
— Гм… Нет, я… то есть я… да, моложав…
Затем мы спустились в аптеку, и сразу я увидел, что в ней не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах пахло травами, на полках стояло все что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего.
— Леопольд Леопольдович выписал, — с гордостью доложила Пелагея Ивановна.
«Прямо гениальный человек был этот Леопольд», — подумал я и проникся уважением к таинственному, покинувшему тихое Мурье, Леопольду.
Человеку, кроме огня, нужно еще освоиться. Петух был давно мною съеден, сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней, горела лампа в кабинете, в моей резиденции. Я сидел и как зачарованный глядел на третье достижение легендарного Леопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств по хирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около тридцати томов. А терапия! Накожные чудные атласы!
Надвигался вечер, и я осваивался.
«Я ни в чем не виноват, — думал я упорно и мучительно, — у меня есть диплом, я имею 15 пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, что хочу идти вторым врачом. Нет. Они улыбались и говорили «освоитесь». Вот тебе и освоитесь. А если грыжу привезут? Объясните, как я с ней «освоюсь»? И в особенности, каково будет чувствовать себя больной с грыжей у меня под руками? Освоится ли он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику)…
А гнойный аппендицит? Га! А дифтеритный круп у деревенских ребят? Когда трахеотомия показана? Да и без трахеотомии будет мне не очень хорошо… А… а… роды! Роды-то забыл! Неправильные положения. Что ж я буду делать? А! Какой я легкомысленный человек! Нужно было отказаться от этого участка. Нужно было. Достали бы себе какого-нибудь Леопольда».
В тоске и сумерках я прошелся по кабинету. Когда поравнялся с лампой, увидал, как в безграничной тьме полей мелькнул мой бледный лик рядом с огоньками лампы в окне.
«Я похож на Лжедимитрия», — вдруг глупо подумал я и опять уселся за стол.
Часа два в одиночестве я мучил себя и домучил до тех пор, что уж больше мои нервы не выдерживали созданных мною страхов. Тут я начал успокаиваться и даже создавать некоторые планы.
Так-с… Прием, они говорят, сейчас ничтожный. В деревнях мнут лен, бездорожье… «Тут тебе грыжу и привезут, — бухнул суровый голос в мозгу, — потому что по бездорожью человек с насморком (нетрудная болезнь) не приедет, а грыжу притащит, будь спокоен, дорогой коллега доктор».
Голос был не глуп, не правда ли? Я вздрогнул.
«Молчи, — сказал я голосу, — не обязательно грыжа. Что за неврастения. Взялся за гуж, не говори, что не дюж».
«Назвался груздем, полезай в кузов», — ехидно отозвался голос.
Так-с… со справочником я расставаться не буду… Если что выписать, можно, пока руки моешь, обдумать. Справочник будет раскрытым лежать прямо на книге для записей больных. Буду выписывать полезные, но нетрудные рецепты. Ну, например, натри салицилици 0,5 по одному порошку 3 раза в день…
«Соду можно выписать!» — явно издеваясь, отозвался мой внутренний собеседник.
При чем тут сода? Я и ипекакуанку выпишу инфузеум… на 180. Или на двести. Позвольте.
И тут же, хотя и никто и не требовал от меня в одиночестве у лампы ипекакуанки, я малодушно перелистал рецептурный справочник, проверил ипекакуанку, а попутно прочитал машинально о том, что существует на свете какой-то «инсипин». Он не кто иной, как «сульфат эфира хининдигликолевой кислоты»… Оказывается, вкуса хинина не имеет! Но зачем он? И как его выписывать? Он что — порошок? Черт его возьми!
«Инсипин инсипином, а как же все-таки с грыжей будет?» — упорно приставал страх в виде голоса.
«В ванну посажу, — остервенело защищался я, — в ванну. И попробую вправить».
«Ущемленная, мой ангел! Какие тут — к черту — ванны! Ущемленная, — демонским голосом пел страх. — Резать надо…»
Тут я сдался и чуть не заплакал. И моление тьме за окном послал: все, что угодно, только не ущемленную грыжу. А усталость напевала:
«Ложись ты спать, злосчастный эскулап. Выспишься, а утром будет видно. Успокойся, юный неврастеник. Гляди — тьма за окнами покойна, спят стынущие поля, нет никакой грыжи. А утром будет видно. Освоишься… Спи… Брось атлас… Все равно ни пса сейчас не разберешь… Грыжевое кольцо…»
Как он влетел, я даже не сообразил. Помнится, болт на двери загремел, Аксинья что-то пискнула. Да еще за окнами проскрипела телега.
Он без шапки, в расстегнутом полушубке, со свалявшейся бородкой, с безумными глазами.
Он перекрестился, и повалился на колени, и бухнул лбом в пол. Это мне.
«Я пропал», — тоскливо подумал я.
— Что вы, что вы, что вы, — забормотал я и потянул за серый рукав.
Лицо его перекосило, и он, захлебываясь, стал бормотать в ответ прыгающие слова.
— Господин доктор… господин… единственная, единственная… единственная, — выкрикнул он вдруг по-юношески звонко, так, что дрогнул ламповый абажур. — Ах ты, Господи… Ах… — Он в тоске заломил руки и опять забухал лбом в половицы, как будто хотел разбить его. — За что? За что наказанье?.. Чем прогневали?
— Что? Что случилось?! — выкрикнул я, чувствуя, что у меня холодеет лицо.
Он вскочил на ноги, метнулся и прошептал так:
— Господин доктор… что хотите… денег дам… Деньги берите, какие хотите. Какие хотите. Продукты будем доставлять… Только чтоб не померла. Только чтоб не померла. Калекой останется — пущай. Пущай! — кричал он в потолок. — Хватит прокормить. Хватит.
Бледное лицо Аксиньи висело в черном квадрате двери. Тоска обвилась вокруг моего сердца.
— Что?.. Что? Говорите! — выкрикнул я болезненно.
Он стих и шепотом, как будто по секрету, сказал мне, и глаза его стали бездонны:
— В мялку попала…
— В мялку… в мялку… — переспросил я. — Что это такое?
— Лен, лен мяли… господин доктор… — шепотом пояснила Аксинья, — мялка-то… лен мнут…
«Вот начало. Вот. О, зачем я приехал?» — в ужасе подумал я.
— Кто?
— Дочка моя, — ответил он шепотом, а потом крикнул: — Помогите! — И вновь повалился, и стриженные его в скобку волосы метнулись на его глаза…
* * *
Лампа-молния с покривившимся жестяным абажуром горела жарко, двумя рогами. На операционном столе на белой, свежепахнущей клеенке я ее увидел, и грыжа померкла у меня в памяти.
Светлые, чуть рыжеватые волосы свешивались со стола сбившимся засохшим колтуном. Коса была гигантская, и конец ее касался пола. Ситцевая юбка была изорвана, и кровь на ней разного цвета — пятно бурое, пятно жирное, алое. Свет молнии показался мне желтым и живым, а ее лицо бумажным, белым, нос заострен.
На белом лице у нее, как гипсовая, неподвижная, потухала действительно редкостная красота. Не всегда, не часто встретишь такое лицо.
В операционной секунд десять было полное молчание, но за закрытыми дверями слышно было, как глухо выкрикивал кто-то и бухал, все бухал головой.
«Обезумел, — подумал я, — а сиделки, значит, его отпаивают… Почему такая красавица? Хотя у него правильные черты лица. Видно, мать была красивая… Он вдовец…»
— Он вдовец? — машинально шепнул я.
— Вдовец, — тихо ответила Пелагея Ивановна.
Тут Демьян Лукич резким, как бы злобным движением от края до верху разорвал юбку и сразу ее обнажил. Я глянул, и то, что увидал, превысило мои ожидания. Левой ноги, собственно, не было. Начиная от раздробленного колена, лежала кровавая рана, красные мятые мышцы и остро во все стороны торчали белые раздавленные кости. Правая была переломлена в голени так, что обе кости концами выскочили наружу, пробив кожу. От этого ступня ее безжизненно, как бы отдельно, лежала, повернувшись набок.
— Да, — тихо молвил фельдшер и ничего больше не прибавил.
Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В холодной руке его не было. Лишь после нескольких секунд нашел я чуть заметную редкую волну. Она прошла… потом была пауза, во время которой я успел глянуть на синеющие крылья носа и белые губы… Хотел уже сказать: конец… по счастью удержался… Опять прошла ниточкой волна.
«Вот как потухает изорванный человек, — подумал я, — тут уж ничего не сделаешь»…
Но вдруг сурово сказал, не узнавая своего голоса:
— Камфары.
Тут Анна Николаевна склонилась к моему уху и шепнула:
— Зачем, доктор. Не мучайте. Зачем еще колоть. Сейчас отойдет… Не спасете.
Я злобно и мрачно оглянулся на нее и сказал:
— Попрошу камфары…
Так, что Анна Николаевна с вспыхнувшим, обиженным лицом сейчас же бросилась к столику и сломала ампулу.
Фельдшер тоже, видимо, не одобрял камфары. Тем не менее он ловко и быстро взялся за шприц, и желтое масло ушло под кожу плеча.
«Умирай. Умирай скорее, — подумал я, — умирай. А то что же я буду делать с тобой?»
— Сейчас помрет, — как бы угадав мою мысль, шепнул фельдшер. Он покосился на простыню, но, видимо, раздумал: жаль было кровавить простыню. Однако через несколько секунд ее пришлось прикрыть. Она лежала как труп, но она не умерла. В голове моей вдруг стало светло, как под стеклянным потолком нашего далекого анатомического театра.
— Камфары еще, — хрипло сказал я.
И опять покорно фельдшер впрыснул масло.
«Неужели же не умрет?.. — отчаянно подумал я. — Неужели придется…»
Все светлело в мозгу, и вдруг без всяких учебников, без советов, без помощи я сообразил — уверенность, что сообразил, была железной, — что сейчас мне придется в первый раз в жизни на угасающем человеке делать ампутацию. И человек этот умрет под ножом. Ах, под ножом умрет. Ведь у нее же нет крови! За 10 верст вытекло все через раздробленные ноги, и неизвестно даже, чувствует ли она что-нибудь сейчас, слышит ли. Она молчит. Ах, почему она не умирает? Что скажет мне безумный отец?
— Готовьте ампутацию, — сказал я фельдшеру чужим голосом.
Акушерка посмотрела на меня дико, но у фельдшера мелькнула искра сочувствия в глазах, и он заметался у инструментов. Под руками у него взревел примус…
Прошло четверть часа. С суеверным ужасом я вглядывался в угасший глаз, приподымая холодное веко. Ничего не постигаю. Как может жить полутруп? Капли пота неудержимо бежали у меня по лбу из-под белого колпака, и марлей Пелагея Ивановна вытирала соленый пот. В остатках крови в жилах у девушки теперь плавал и кофеин. Нужно было его впрыскивать или нет? На бедрах Анна Николаевна, чуть-чуть касаясь, гладила бугры, набухшие от физиологического раствора. А девушка жила.
Я взял нож, стараясь подражать (раз в жизни в университете я видел ампутацию) кому-то… Я умолял теперь судьбу, чтобы уж в ближайшие полчаса она не померла…
«Пусть умрет в палате, когда я кончу операцию…»
За меня работал только мой здравый смысл, подхлестнутый необычайностью обстановки. Я кругообразно и ловко, как опытный мясник, острейшим ножом полоснул бедро, и кожа разошлась, не дав ни одной росинки крови. «Сосуды начнут кровить, что я буду делать?» — думал я и, как волк, косился на груду торзионных пинцетов. Я срезал громадный кус женского мяса и один из сосудов — он был в виде беловатой трубочки, но ни капли крови не выступило из него. Я зажал его торзионным пинцетом и двинулся дальше. Я натыкал эти торзионные пинцеты всюду, где предполагал сосуды… «Arteria… arteria… как, черт, ее?..» В операционной стало похоже на клинику. Торзионные пинцеты висели гроздьями. Их марлей оттянули кверху вместе с мясом, и я стал мелкозубой ослепительной пилой пилить круглую кость. «Почему не умирает?.. это удивительно… ох, как живуч человек!»
И кость отпала. В руках у Демьяна Лукича осталось то, что было девичьей ногой. Лохмы мяса, кости! Все это отбросили в сторону, и на столе оказалась девушка, как будто укороченная на треть, с оттянутой в сторону культей. «Еще, еще немножко… Не умирай, — вдохновенно думал я, — потерпи до палаты, дай мне выскочить благополучно из этого ужасного случая моей жизни».
Потом вязали лигатурами, потом, щелкая колленом, я стал редкими швами зашивать кожу… но остановился, осененный, сообразил… оставил сток… вложил марлевый тампон… Пот застилал мне глаза, и мне казалось, будто я в бане…
Отдулся. Тяжело посмотрел на культю, на восковое лицо. Спросил:
— Жива?
— Жива… — как беззвучное эхо, отозвались сразу и фельдшер, и Анна Николаевна.
— Еще минуточку проживет, — одними губами, без звука в ухо сказал мне фельдшер. Потом запнулся и деликатно посоветовал: — Вторую ногу, может, не трогать, доктор. Марлей, знаете ли, замотаем… а то не дотянет до палаты… А? Все лучше, если не в операционной скончается.
— Гипс давайте, — сипло отозвался я, толкаемый неизвестной силой…
Весь пол был заляпан белыми пятнами, все мы были в поту. Полутруп лежал неподвижно. Правая нога была забинтована гипсом, и зияло на голени вдохновенно оставленное мною окно на месте перелома.
— Живет… — удивленно хрипнул фельдшер.
Затем ее стали подымать, и под простыней был виден гигантский провал — треть ее тела мы оставили в операционной.
Затем колыхались тени в коридоре, шмыгали сиделки, и я видел, как по стене прокралась растрепанная мужская фигура и издала сухой вопль. Но его удалили. И стихло.
В операционной я мыл окровавленные по локоть руки.
— Вы, доктор, вероятно, много делали ампутаций? — вдруг спросила Анна Николаевна. — Очень, очень хорошо. Не хуже Леопольда…
В ее устах слово «Леопольд» неизменно звучало как «Дуайен».
Я исподлобья взглянул на лица. И у всех — и у Демьяна Лукича, и у Пелагеи Ивановны — заметил в глазах уважение и удивление.
— Кхм… я… Я только два раза делал, видите ли…
Зачем я солгал? Теперь мне это непонятно.
В больнице стихло. Совсем.
— Когда умрет, обязательно пришлите за мной, — вполголоса приказал я фельдшеру, и он почему-то вместо «хорошо» ответил почтительно:
— Слушаю-с…
Через несколько минут я был у зеленой лампы в кабинете докторской квартиры. Дом молчал.
Бледное лицо отражалось в чернейшем стекле.
«Нет, я не похож на Дмитрия Самозванца, и я, видите ли, постарел как-то… Складка над переносицей… Сейчас постучат… Скажут: «умерла»…
Да, пойду и погляжу в последний раз… Сейчас раздастся стук…
* * *
В дверь постучали. Это было через два с половиной месяца. В окне сиял один из первых зимних дней.
Вошел он; я его разглядел только тогда. Да, действительно, черты лица правильные. Лет сорока пяти. Глаза искрятся.
Затем шелест… На двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка в широчайшей юбке, обшитой по подолу красной каймой.
Она поглядела на меня, и щеки ее замело розовой краской.
— В Москве… в Москве… — И я стал писать адрес. — Там устроят протез, искусственную ногу…
— Руку поцелуй, — вдруг неожиданно сказал отец.
Я до того растерялся, что вместо губ поцеловал ее в нос.
Тогда она, обвисая на костылях, развернула сверток, и выпало длинное снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом. Так вот что она прятала под подушку на осмотрах. То-то, я помню, нитки лежали на столике.
— Не возьму, — сурово сказал я и даже головой замотал. Но у нее стало такое лицо, такие глаза, что я взял…
И много лет оно висело у меня в спальне в Мурьине, потом странствовало со мной. Наконец, обветшало, стерлось, продырявилось и наконец исчезло, как стираются и исчезают воспоминания.
Примечания
Журнал «Медицинский работник», 12 и 18 сентября 1926 г.
Из книги «Записки юного врача».
Произведение М. Булгакова “Полотенце с петухом” рассказывает читателю о жизни молодого врача в провинции.
По распределению после медицинского университета он оказывается в селе Мурьево, где должен занять должность главного врача. До него это место занимал некий Леопольд Леопольдович, опытный и знающий свое дело доктор. После Леопольда Леопольдовича герой обнаруживает в больнице достаточно богатую библиотеку – все полки забиты медицинской литературой, а количество инструментов превосходит все возможные ожидания героя. Мысли
героя больше всего занимает страх: сможет ли он делать те операции, что потребуется?!
Ночью он засыпает с великим трудом – перед его взором появляются грыжи, воспаления, опухоли, все это предстоит либо резать, либо удалять. На следующую ночь все повторяется: страх мешает уснуть, на душе героя “скребут кошки”, он мысленно ругает себя за свой страх и неопытность. Неожиданно в комнату вбегает мужчина.
Взгляд его безумен, полушубок на нем расстегнут, борода свалялась. Вбежавший с криком падает на пол и крестится. Молодой доктор с тоской
думает, “что случилось что-то ужасное”.
Мужчина сбивчиво объясняет – попала в мялку его единственная дочь, и главное для него, чтобы она осталась жива, даже если останется калекой. Главный герой бежит в операционную: на столе уже лежит девушка. На лице девушки уже “потухает редкостная красота”, а ситцевая юбка с боку изорвана и покрыта пятнами крови.
Фельдшер резким движением разрывает юбку, и доктор видит страшную картину: одной ноги почти что нет, колено раздроблено, мышцы и кости торчат во все стороны. Доктор приказывает уколоть ей камфару, надеясь, что это ускорит смерть искалеченной девушки. Но она продолжает жить, и вторичный укол камфары не меняет дело.
Доктор понимает, что придется “в первый раз в жизни на угасающем человеке делать ампутацию”…
Проходит четверть часа. Девушка все еще жива. Доктор берет в руки нож и начинает операцию. Извечный страх куда-то исчезает, операция проходит успешно.
Но доктор ждет, когда пациентка умрет – он думает, что из-за большой потери крови она не выживет. Завершив операцию, он со вздохом моет окровавленные по локоть руки и слышит, как в приемной раздается сухой вопль отца девушки…
Наступает вечер, в больнице все стихает. Молодой доктор собирается уходить в свою комнату и просит фельдшера об одном: “когда умрет, обязательно пришлите за мной”. Весь вечер он сидит в комнате и со страхом ждет, что вот-вот постучат.
Стук не раздается…
Постучали только через два с половиной месяца. Вошел отец девушки. Глаза его сияли. Затем раздался шелест и “на двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка”.
Доктор выписывает направление в Москву, где ей сделают протез. Девушка краснеет, а потом, обвисая на костылях, разворачивает сверток. В ее руках оказывается “длинное, снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом”. Это полотенце она вышивала все то время, что лежала в больнице, а на осмотрах прятала под подушку.
Доктор пытается отказаться от подарка, но в глазах девушки появляется такая грусть, что отказаться не получается…. Много лет потом это полотенце висело в спальне доктора, пока не “обветшало, стерлось и исчезло, как исчезают воспоминания”.
На этом завершается произведение М. Булгакова “Полотенце с петухом”.
Loading…
Экзаменационные сочинения по ЕГЭ
Полотенце с петухом — Михаил Булгаков
Произведение М. Булгакова «Полотенце с петухом» рассказывает читателю о жизни молодого врача в провинции. По распределению после медицинского университета он оказывается в селе Мурьево, где должен занять должность главного врача. До него это место занимал некий Леопольд Леопольдович, опытный и знающий свое дело доктор. После Леопольда Леопольдовича герой обнаруживает в больнице достаточно богатую библиотеку — все полки забиты медицинской литературой, а количество инструментов превосходит все возможные ожидания героя. Мысли героя
больше всего занимает страх: сможет ли он делать те операции, что потребуется?!
Ночью он засыпает с великим трудом — перед его взором появляются грыжи, воспаления, опухоли, все это предстоит либо резать, либо удалять. На следующую ночь все повторяется: страх мешает уснуть, на душе героя «скребут кошки», он мысленно ругает себя за свой страх и неопытность. Неожиданно в комнату вбегает мужчина.
Взгляд его безумен, полушубок на нем расстегнут, борода свалялась. Вбежавший с криком падает на пол и крестится. Молодой доктор с тоской думает, «что случилось что-то ужасное». Мужчина сбивчиво объясняет — попала
в мялку его единственная дочь, и главное для него, чтобы она осталась жива, даже если останется калекой.
Главный герой бежит в операционную: на столе уже лежит девушка. На лице девушки уже «потухает редкостная красота», а ситцевая юбка с боку изорвана и покрыта пятнами крови. Фельдшер резким движением разрывает юбку, и доктор видит страшную картину: одной ноги почти что нет, колено раздроблено, мышцы и кости торчат во все стороны.
Доктор приказывает уколоть ей камфару, надеясь, что это ускорит смерть искалеченной девушки. Но она продолжает жить, и вторичный укол камфары не меняет дело. Доктор понимает, что придется «в первый раз в жизни на угасающем человеке делать ампутацию»… Проходит четверть часа. Девушка все еще жива.
Доктор берет в руки нож и начинает операцию. Извечный страх куда-то исчезает, операция проходит успешно. Но доктор ждет, когда пациентка умрет — он думает, что из-за большой потери крови она не выживет.
Завершив операцию, он со вздохом моет окровавленные по локоть руки и слышит, как в приемной раздается сухой вопль отца девушки… Наступает вечер, в больнице все стихает. Молодой доктор собирается уходить в свою комнату и просит фельдшера об одном: «когда умрет, обязательно пришлите за мной». Весь вечер он сидит в комнате и со страхом ждет, что вот-вот постучат. Стук не раздается…
Постучали только через два с половиной месяца. Вошел отец девушки. Глаза его сияли.
Затем раздался шелест и «на двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка». Доктор выписывает направление в Москву, где ей сделают протез. Девушка краснеет, а потом, обвисая на костылях, разворачивает сверток. В ее руках оказывается «длинное, снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом». Это полотенце она вышивала все то время, что лежала в больнице, а на осмотрах прятала под подушку.
Доктор пытается отказаться от подарка, но в глазах девушки появляется такая грусть, что отказаться не получается…. Много лет потом это полотенце висело в спальне доктора, пока не «обветшало, стерлось и исчезло, как исчезают воспоминания». На этом завершается произведение М. Булгакова «Полотенце с петухом».
Собачье сердце как социально-философская сатира.
Полотенце с петухом — Михаил Булгаков
Categories: Краткие изложения
Сегеда Галина Николаевна, учитель МБОУ СОШ №7 г.
Минеральные Воды Ставропольского края
Тема целения и целителя
в рассказе М.А.Булгакова
«Полотенце с петухом»
Материалы к уроку литературы
в 11 классе
Введение
В одной из своих работ Лев Толстой писал, что, «в сущности,
когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора,
основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: « Ну-ка, что ты за
человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь сказать
нового о том, как надо смотреть на жизнь?»
Вот и перечитывая небольшой рассказ «Полотенце с петухом»,
стремимся понять, что за человек Михаил Булгаков, «чем отличается от всех
людей», что он сможет сказать нового о жизни.
Рассказ
этот занимает особое место в творчестве автора. Прежде всего потому, что
относится к его раннему творчеству и открывает цикл «Записки юного врача»
(работа над ним была начата в 1919 году в Киеве) со всеми характерными для него
чертами жанра записок. Необходимость создания записок определяется желанием
писателя сохранить уходящее и исчезающее, оставить след в сердцах читателей.
Тема целения и целителя у Булгакова значительно шире
профессионального аспекта и относится скорее к философским проблемам, нежели к
медицинским.
С именем Михаила Булгакова, как правило, часто связывают
только два, безусловно, великих его произведения — «Мастер и
Маргарита» и «Белая гвардия». Однако не все помнят о том,
что многие темы, которые автор в них развивает, берут начало в его раннем творчестве,
в частности, в «Записках юного врача», куда и входит анализируемый рассказ.
На примере рассказа «Полотенце с петухом» можно обсуждать
важные для подрастающего поколения проблемы ответственности и долга, победы над
собой и важности правильного выбора в жизни.
Глава 1. Автобиографический цикл М.А.Булгакова «Записки юного врача»
1.1.Из истории создания цикла «Записки юного врача» Русский писатель Михаил Булгаков родился в 1891 году, в Киеве, в
семье профессора кафедры западных вероисповеданий Киевской духовной академии
Афанасия Ивановича Булгакова. Бесспорное влияние на будущего писателя оказали
родители: твердая рука матери Варвары Михайловны, не склонной к сомнениям по
поводу того, что есть добро, а что — зло (праздность, уныние, эгоизм),
образованность и трудолюбие отца («Моя любовь — зеленая лампа и книги в
кабинете», — напишет позже Михаил Булгаков, вспоминая отца, допоздна
засиживающегося за работой). В семье царит безусловный авторитет знания и
презрение к невежеству. В
шестнадцать лет будущий писатель становится студентом медицинского факультета
Киевского университета. «Профессия врача казалась мне блестящей», — скажет он
позже, объясняя свой выбор. Возможные аргументы в пользу медицины:
независимость будущей деятельности (частная практика), интерес к «устройству
человека», равно как и возможность ему помочь. Учеба
Булгакова в университете была прервана досрочно. Шла мировая война, весной 1916
года «ратником второго ополчения» Михаил выпущен из университета (диплом был
получен позже) и добровольно отправился работать в один из киевских госпиталей.
Раненые, страдающие люди стали его врачебным крещением. «Заплатит ли кто-нибудь
за кровь? Нет. Никто», — написал он через несколько лет на страницах «Белой
гвардии». Осенью 1916 года доктор Булгаков получил первое назначение — в
маленькую земскую больницу в Смоленской губернии. Именно этот период и нашёл
отражение в «Записках юного врача». В
цикл объединены истории, в которых рассказываются случаи из врачебной практики
молодого сельского врача. События, описанные в «Записках», имеют под собой
реальную основу. М.А. Булгаков около года (29 сентября 1916 — 18 сентября 1917)
проработал земским врачом в деревне Никольское Сычёвского района Смоленской
области, после чего был переведён в городскую больницу Вязьмы (также Смоленская
область), где работал до февраля 1918 года. Воспоминания тех лет и стали
основой представленных в цикле произведений. Выбор,
связанный с постоянной напряженностью морального поля, на фоне слома рутинного
течения жизни, экстремальной повседневности формировал будущего писателя. Для
него характерно стремление к позитивному, действенному знанию: с одной стороны,
серьезность размышлений над атеистическим миросозерцанием «естественника», с
другой — вера в высшее начало.
1.2.Особенности жанра записок. Документальность и лирическое начало.
Рассказы, входящие в цикл «Записки юного врача», в
1925-1926 гг. публиковались в московском журнале «Медицинский работник», а
также в ленинградском журнале «Красная панорама».
«Записки юного врача» представлены читателю в форме
дневника, который ведет главный герой. Он выступает в роли рассказчика, и
личность его раскрывается постепенно, с нарастающей красотой и яркостью. Этот
цикл во многом автобиографичен: в молодости Булгаков, как и его герой, окончил
медицинский факультет с отличием, а затем работал врачом в одной из глухих
деревень вместе со своей женой Татьяной Николаевной. Но уже с первых страниц
произведения бросается в глаза то, что юный врач, в отличие от автора, не имеет
жены. Это явление можно объяснить несколькими факторами. Во-первых, ко времени
написания рассказа писатель расстался со своей супругой, к тому же он не любил
перелистывать страницы прошлого, да и героев своих наделял таким же качеством.
Во-вторых, возможно, сам сюжет произведения не требовал точного описания личной
жизни героя. Намного важнее было показать его внутреннее противостояние миру,
понимание жизни и смерти с медицинской и жизненной точек зрения.
В жизни Михаил Булгаков был остро наблюдателен,
стремителен, находчив и смел, он обладал выдающейся памятью. Эти качества
определяют его и как врача, и как писателя. Они помогали ему в его врачебной
деятельности. Диагнозы он ставил быстро, умел сразу схватить характерные черты
заболевания; ошибался в диагнозах редко. Смелость помогала ему решиться на
трудные операции. Такими же способностями и качествами характера обладает герой
«Записок юного врача».
Произведение необычно и непривычно по своей форме. Здесь воедино
сплетаются публицистика, художественная проза, рассуждения, черновые наброски,
жанровые бытовые картинки, диалоги и драматические сцены. И все вместе дает
представление, полное гармонии и логической завершенности.
1.3.«Записки юного врача» М.Булгакова в сравнении с «Записками врача» В.Вересаева. Булгаковские «Записки» были ориентированы на «Записки врача» (1901) В. В. Вересаева.
Позднее Булгаков был дружен с ним, и Вересаев был соавтором «Александра Пушкина».
Однако при внешней схожести темы герои книг Булгакова и Вересаева очень не похожи.
В момент создания своей книги Вересаев был близок к марксистам. Он писал:
«Пришли новые люди, бодрые, верящие, находившие счастье не в жертве, а в
борьбе». Герой Вересаева видел успех лишь в том, чтобы быть частью целого и помогать
этому целому. Герой Булгакова, напротив, борется за человеческую жизнь не
совместно с каким-то абстрактным целым, но совместно с конкретными
коллегами-врачами. Автор «Записок юного врача» утверждал силу личного подвига
интеллигента, несущего помощь страждущим и просвещение народу, тогда как
Вересаев в «Записках врача» стремился продемонстрировать бессилие одиночки без
слияния с массой.
Итак, в цикле, состоящем из семи рассказов, автор размышляет о
врачебном долге — вот что прежде всего определяет отношение его героя к
больным. Он относится к ним с подлинно человеческим чувством, глубоко жалеет
страдающего человека и горячо хочет ему помочь, чего бы это ни стоило лично
ему. Пишет он об этом без излишней декламации, без пышных фраз о долге
врача, без ненужных поучений.
Не боится он сказать и о том, как трудно ему приходится.
Глава 2. Тема целения и целителя в рассказе М.Булгакова «Полотенце с
петухом»
2.1. Мотивы
поведения юного врача в ответственной ситуации. Внутренний
монолог и портрет как средства раскрытия характера героя.
Рассказ «Полотенце с петухом», которым открывается цикл
«Записки юного врача», начинается с описания привычно грязной и ухабистой
русской дороги, сорок верст которой отделили героя не только от ближайшего
города, но и от всей прежней его жизни. Еще недавно представлявший, каким
солидным и уважаемым врачом он будет в деревне, наш герой «сидел, скорчившись…
и не где-нибудь в кабинете, а сидел в кухне, и, как огнепоклонник, вдохновенно
и страстно тянулся к пылающим в плите березовым поленьям». Чувство собственного
ничтожества охватывает, когда он остается один на один со своими не слишком
серьезными медицинскими познаниями, с неведомыми ему доселе мужиками, с тоской
по оставленной Москве…. Так намечается одна из главных тем булгаковского
творчества – внутреннее противостояние героя миру, одиночество как естественное
состояние.
Он в этой глуши единственный врач – целитель, которому
суждено помогать людям, спасать жизнь. Сомнение, страх овладевают героем.
Внутренний монолог (это один из излюбленных приемов Булгакова) помогает нам
понять его состояние: «А если грыжу привезут? Объясните, как я с ней освоюсь? И
в особенности каково будет чувствовать себя больной с грыжей у меня под руками?
Освоится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику)…»
Интересен и портрет героя. Надо сказать, в мемуарах это
явление достаточно редкое. Стараясь выглядеть старше, солиднее, юный врач носит
очки, пытается выработать особую, внушающую уважение повадку, говорит
размеренно и веско, сдерживает по возможности порывистые движения. Сам он
впоследствии признается: «Выходило все это, как теперь, по прошествии многих
лет, понимаю, очень плохо».
2.2.Возможности
человека и тема судьбы.
Испытания, которых опасался герой, не заставили себя долго
ждать. В сцене внезапного появления крестьянина с искалеченной дочерью («в
мялку попала») возникает любимый булгаковский мотив – мотив неведомой судьбы.
Создается ситуация, когда против собственной воли доктор вынужден был взять на
себя ответственность за девушку, из которой буквально на его глазах уходит
жизнь. С темой судьбы переплетается тема возмездия за легкомыслие и
самонадеянность. «Вот начало. Вот. О, зачем я приехал!» — в ужасе думает
доктор. Судьба точно мстит за то, что «назывался груздем».
Трудно понять состояние героя в этот момент. Особенно
удивительно, как совместились внутренняя борьба и внешнее спокойствие. В его
сознании как бы соединяются два разных человека. Один из них – врач, точно
знающий свое дело, но лишь теоретически: приходится мучительно вспоминать
страницы учебника. Другой — обычный человек с присущими ему переживаниями,
сомнениями, страхом. Для более полного понимания мироощущения своего героя
писатель использует особый прием: внутренний монолог переходит в диалог героя с
самим собой. Создается впечатление, будто голос разума противостоит голосу
сердца. Но, может, именно это и помогает человеку найти нужное решение.
Кажется, только чудо может спасти девушку.… И этим чудом оказалось некое
сознание человека, таинственное для него самого: «Вот как потухает изорванный
человек, — подумал я, — тут уже ничего не сделаешь». Но вдруг сурово сказал, не
узнавая своего голоса: «Камфоры». Смотря в глаза смерти, герой остается один на
один с самим собой, своими знаниями, со стихией. В течение всей операции
внутренний голос врача не раз меняет свои оттенки. До ампутации он требует,
молит, упрашивает несчастную, чтобы она скорее умерла, не терзала хирурга,
«не доводила бы» дело до того, чтобы смерть наступила на операционном столе.
Потом звучит голос страха, отчаяния: « Неужели же не умрет?..
Неужели придется?..» И только после мысли: «Что скажет отец?» — следует
распоряжение: «Готовьте ампутацию». Всё более утверждаясь в своих силах, врач
озаряется уверенностью, книжные знания в нужный момент помогают, соединяясь с
волей, настойчивостью, решимостью. Спасая жизнь девушки, он забывает о себе.
Жизнь в данном случае побеждает, но судьба здесь ни при
чем: все зависит от таланта, гуманности и чувства долга настоящего врача. И
«после того, как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился
настолько, что под тяжестью своей славы чуть не погиб». Тема чудесного исцеления
связана с профессиональным и моральным долгом того, кто является в данный
момент целителем. 2.3.Роль образа петуха в
рассказе.
Образ петуха не раз появляется на страницах рассказа, но
лишь в финале этот образ раскрывается. Мы легко улавливаем его родство с
традицией в народной культуре: ведь петух – это предвестник и символ рассвета,
солнца. К тому же мифологические представления о петухе говорят как о «дважды
рожденном», перекликаясь с главным событием рассказа — возвращением к жизни, вторым
рождением, чудом воскресения. Каким-то радостным и легким ощущением пронизан
финал рассказа: сверкающие глаза отца, покрасневшая от смущения красивая
девушка на костылях, «длинное, снежно-белое полотенце с безыскусственным
красным вышитым петухом».
2.4. Жизнеутверждающий
финал рассказа. Связь целителя и исцелённого.
Композиционно рассказ делится на две части, каждая из
которых занимает шесть страниц. Первая – прелюдия к основным событиям: дорога,
больница, медицинский персонал, воспоминания, внутренние монологи и диалоги,
неуверенность и страхи… Вторая часть необычайно динамичная, насыщенная
действием, когда читательский интерес всё время подогревается неизбежными
вопросами – умрёт или не умрёт девушка, будет или не будет делать ампутацию
доктор и т.д., и тем более важна неожиданная счастливая развязка, которая
позволяет оценить события совсем по-другому, ведь непосредственно перед финалом
доктор устало размышляет: «Сейчас постучат… Скажут: «Умерла…» Да, пойду и
погляжу в последний раз… сейчас раздастся стук…» Сразу же после звёздочек: «В
дверь постучали», — и только после этого – «Это было через два с половиной
месяца». Прочитав о том, что в дверь постучали, читатель, естественно, вместе
с врачом ждёт трагического сообщения, и вдруг…на пороге спасённая девушка и её
счастливый отец. А в знак благодарности – то самое полотенце с петухом,
которое и вынесено в заглавие рассказа.
«Мистический реалист» Михаил Булгаков верил в то, что
добро вознаграждается. Его герой, деревенский доктор, первый в ряду целителей в
творчестве писателя-врача, награжден вечной памятью спасенной им девушки и
многих таких, как она.
Заключение
С рассказа «Полотенце с петухом» в творчестве Булгакова
начинается тема чудесного исцеления, которого по обыденной логике вещей не могло
быть. Тема целителей продолжала привлекать автора и в дальнейшем. Вспомним
таких булгаковских героев, как Алексей Турбин, профессор Преображенский,
Борменталь.… И, пожалуй, Иешуа – целитель в самом высоком смысле этого слова.
Обратим внимание на то, что действие рассказа происходит в
1917-1918 годах, но не слышно даже отголосков революционных событий. Почему?
Трудно предположить, что автор и его герой не знали о происходящем в стране, но
в данном случае это не так важно. Ведь речь идет о человеческой жизни, о тех
вечных ценностях, которые важны в любые времена.
Но, думается, в рассказе так и остался нерешённым один
очень важный философский вопрос: что же движет нами в жизни – судьба,
случайность, воля людей или различные сочетания этих начал? Как говорится,
сколько людей – столько и мнений. Потому Булгаков даёт читателю возможность,
поставив себя на место героя рассказа, ощутить важность глубинных вопросов
жизни, задуматься над ними, начать путь к постижению истины, путь, который,
наверное, никому ещё не удалось пройти до конца.
Использованная литература
1.Булгаков
М.А. Сочинения в трёх томах. Том 1.- С-Петербург: Кристалл, 1998 – 688 стр.
2. Как воспитать талантливого читателя: сб. статей: в
2-х ч. Ч. 1.Чтение как творчество.
Ч. 2. Растим читателя-творца / авт.-сост. И.И.
Тихомирова; предисл., коммент., прилож. И.И. Тихомировой. — М.: Русская
школьная библиотечная ассоциация, 2009
3.
Княжицкий А. Уроки Михаила Булгакова // Учительская газета. – 1992.- 21 июля
метки: Полотенце, Рассказ, Девушка, Просить, Смерть, Уколоть, Камфора, Ждать
Произведение Михаила Булгакова «Полотенце с петухом» описывает судьбу одного молодого врача, которого распределили в село Мурьево после окончания университета. Его назначили туда главным врачом.
Раньше здесь практиковал опытный авторитетный доктор — Леопольд Леопольдович. После него в больнице осталась очень большая библиотека медицинской литературы и огромное количество всевозможных инструментов. Герой оказался в замешательстве, он и не думал найти такое богатство в простой сельской больнице.
В мыслях зарождается страх и робость. Герой задаётся вопросом, а способен ли он делать операции, какие от него потребуются? Ночью он не может уснуть, ворочается, ему мерещатся воспаления, опухоли, которые необходимо удалять, резать. Вся следующая ночь проходит так же. Неуверенность и страх не дают молодому врачу уснуть.
Он корит себя за неопытность, трусость.
В это время в комнату врывается мужчина в расстёгнутом полушубке. Его глаза горят, борода растрепалась. Он падает на колени и крестится. «Случилось что-то ужасное», — печально думает доктор.
Оказывается, дочь этого мужчины попала в мялку. Он очень просит врача спасти её, чтобы она жила, хоть и будет калекой. Несчастная уже лежала на операционном столе. Главный герой вбегает в комнату и видит, что юбка сбоку порвана, вся в кровавых пятнах, а на лице девушки «потухает редкостная красота».
Фельдшер резко разрывает остатки юбки, и доктор приходит в ужас: одна нога почти оторвана, мышцы, кости торчат в стороны, колено повреждено. Усилием воли молодой врач берёт себя в руки и приказывает уколоть камфору. Так он надеется ускорить смерть девушки. Но она остаётся жива и после второго укола. Преодолев растерянность, герой решает, что нужно «в первый раз в жизни на угасающем человеке делать ампутацию»…
Спустя четверть часа доктор берёт нож, и операция начинается. Во время ампутации страх и смятение главного героя пропадает. И хотя всё прошло успешно, доктор продолжает ждать смерти пациентки. Уверен, что она умрёт от потери крови. После операции врач моет руки — они наполовину в крови — и слышит вопль отца девушки.
8 стр., 3907 слов
О человеческих страхах. исследование
… стремления, направленные на обеспечение «Я», что любая дистанция, любое отдаление и разъединенность с партнером вызывают у них страх, и они делают попытки уменьшить расстояние. Противоположной формой социального страха является опасение … бы: ты не одинок, я с тобой, знай, что о тебе помнят. Страх одиночества может испытывать девушка, влюбленная в своего парня и опасающаяся, что он может …
Вечером, когда в больнице наступает тишина, доктор собирается идти в свою комнату. Перед сном он просит фельдшера: «Когда умрет, обязательно пришлите за мной». До самой ночи герой ждёт, что постучат. Однако этого не происходит.
Прошло два с половиной месяца. В комнату постучали — зашёл тот самый мужчина. Счастливый, радостный. Послышался шорох, на двух костылях впрыгнула девушка. Врач дал ей направление, чтобы сделать в Москве протез. И тут девушка берёт свёрток и раскручивает его. Краснея, она даёт юному доктору «длинное, снежно-белое полотенце с безыскусственным красным вышитым петухом».
Петуха на полотенце она вышивала, когда была в больнице, а если входил молодой врач, прятала под подушку. Герой рассказа М. Булгаова не смог отказаться от подарка – такая грусть была в глазах девушки.
То полотенце висело у доктора ещё много лет, пока не «обветшало, стерлось и исчезло, как исчезают воспоминания». Так заканчивается произведение.