26 ноября 1936 года, находясь в прескверном настроении, Михаил Булгаков приступил к своему самому смешному и одновременно самому злому произведению. На титуле написал два варианта заглавия: «Записки покойника» и «Театральный роман», причем первое дважды подчеркнул. Роман Булгаков не дописал — в то время он работал над «Мастером и Маргаритой», был занят в Большом театре. Позже, когда спустя четверть века после смерти писателя обрывающийся на полуслове роман все-таки опубликуют в журнале «Новый мир», будет выбрано нейтральное второе название. Однако реакция на него будет отнюдь не нейтральной — в персонажах многие театральные деятели узнают себя, и смешно будет далеко не всем.
Нехороший год: что еще случилось с Булгаковым в 1936-м
Что стало причиной плохого настроения, в котором Булгаков сел за работу над «Театральным романом»? Неприятности начались еще в 1930 году. Писатель попал под запрет: его прекратили печатать. С показа был снят спектакль «Багровый остров» в Центральном театре рабочей молодежи, где он тогда работал режиссером, запрещены «Дни Турбиных» в МХТ, «Зойкина квартира» в Театре имени Вахтангова. Критика сочла их реакционными, оправдывающими «белогвардейщину». Булгаков «принял победу народа не с радостью, а с великой болью покорности» — говорилось в одной из статей.
В марте 1930 года он в отчаянии написал письмо в адрес правительства СССР с просьбой определить его судьбу: либо дать эмигрировать в Париж к братьям, либо предоставить возможность работать в Москве. Иосиф Сталин лично позвонил Булгакову и посоветовал поступить на службу в МХТ. Ему, в отличие от критиков, пьеса «Дни Турбиных» нравилась — он видел в ней пользу. «Демонстрация всесокрушающей силы большевизма» — так Сталин охарактеризовал «Дни Турбиных» за год до этого звонка. Тогда же он лично распорядился восстановить снятый было с репертуара спектакль, который шел в МХТ с 1926 года.
Как режиссер-ассистент Михаил Булгаков проработал в театре до 1936 года. Сделал инсценировку к спектаклю «Мертвые души» по Николаю Гоголю, даже выходил на сцену в роли судьи в спектакле «Пиквикский клуб» по Чарльзу Диккенсу.
Комедию о французском драматурге Мольере «Кабала святош» он написал для Художественного еще в 1929 году, но спустя два месяца после первой читки ее завернула цензура. В 1931-м, после вмешательства Сталина и Максима Горького, пьеса была реабилитирована. Но цензура потребовала заменить название на «Мольер» и убрать намеки на советскую действительность. Наконец весной 1932 года режиссер Николай Горчаков приступил к репетициям, которые завершились лишь в 1936 году. Все это время Булгакову приходилось переписывать то одну, то другую сцену. Премьера состоялась в феврале, а уже в марте писатель с женой читали в «Правде» анонимную разгромную рецензию «Внешний блеск и фальшивое содержание». Спектакль, который готовили четыре года, в итоге был показан лишь семь раз. Причем все семь — с огромным успехом.
«МХАТ — кладбище моих пьес», — с горечью говорил Булгаков. Летом того же года он навсегда покинул Художественный театр и перешел на должность либреттиста и переводчика в Большой. Той же осенью он взялся за «Театральный роман» — по большей части чтобы развлечь себя. Придя после работы домой, бросался к столу и самозабвенно писал о злоключениях бедного писателя Максудова. Бедняга попал в жернова театра, управляемого двумя стариками, которые много лет не разговаривают друг с другом. Полная интриг театральная жизнь доводит героя романа до самоубийства.
До смерти самого Михаила Булгакова оставалось всего четыре года. Подчеркивая двойной линией заглавие «Записки покойника» в 1936 году, он не подозревал, что скоро сам покинет этот мир.
ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА
Режиссер Сергей Женовач Художник Александр Боровский Художник по свету Дамир Исмагилов Композитор Григорий Гоберник
Композиция по произведениям М.А.Булгакова. В спектакле использованы фрагменты книги «Работа актера над собой» и репетиций К.С.Станиславского.
КУПИТЬ БИЛЕТ
Премьера состоялась 16 января 2014 года.
Сергей Женовач:
«Это не обычная инсценировка «Театрального романа». Это самостоятельная сценическая композиция. Она включает в себя подготовительные и ранние материалы, служившие прообразом романа. В основе нашего спектакля лежит природа чувств сновидений, и главное — трагикомическое восприятие мира. Нам хотелось сосредоточиться на взаимоотношениях автора и его героев, автора и театра, драматурга и режиссера. Было важно дать понять, какой это болезненный и неразрешимый конфликт: между тем, что автору хочется сделать, и тем, что получается в итоге. Как много теряет замысел автора в результате этого конфликта. Иногда самое главное, то, ради чего все затевалось. «Записки покойника» – глубоко выстраданная, трагическая вещь Булгакова». Находясь на гастролях в Киеве в прошлом году, но еще не зная о предстоящей постановке по роману Булгакова, труппа посетила его замечательный дом-музей. Таким незапланированным образом
продолжилась традиция «СТИ» бывать на родине писателей, над произведениями которых идет работа.
В постановке заняты
три поколения студийцев,
в том числе принятые в труппу этой осенью выпускники мастерской Сергея Женовача в ГИТИСе.
Из письма Елены Булгаковой театроведу Павлу Маркову:
«И великолепно, что ты написал о «Записках покойника». Все ставит на свое место. Я одинаково не выношу, когда мне говорят «Я так смеялся или смеялась!..» и когда начинают расспрашивать — кто-кто? Не об этом. Не про это. Это трагическая тема Булгакова — художник в его столкновении все равно с кем — с Людовиком ли, с Кабалой, с Николаем или с режиссером. А о любви к МХАТу, о том, что это был его театр, как он был его автор, — говорить не приходится, так ясно все это в романе». Спектакль «Записки покойника» — второе обращение Сергея Женовача к творчеству М.А.Булгакова. В 2004 году в МХТ им.Чехова состоялась премьера его спектакля «Белая гвардия», причем с той же постановочной командой — Александром Боровским, Дамиром Исмагиловым и Григорием Гоберником.
Номинации на Премию «Золотая Маска»-2015г: «Лучший спектакль в драме, малая форма», «Лучшая работа режиссера», «Лучшая работа художника», «Лучшая мужская роль» (Сергей Качанов).
Спектакль — участник программы «Russian Case» фестиваля «Золотая Маска» 2015 года. Иван Янковский — лауреат Премии газеты «Московский Комсомолец» за роль Максудова.Гастроли: Январь 2021 — Санкт-Петербург — МДТ – Театр Европы
Дорогие зрители, просим вас обратить внимание, что в спектакле содержатся сцены курения.
Запрещено для детей
Спектакль идет 3 часа с одним антрактом. «Записки покойника» — участник Международного театрального фестиваля «Сезон Станиславского» (2014). БИЛЕТЫ: от 500 до 2200 р. Начало спектаклей в 19.00.
Читать бесплатно книгу Записки покойника — Булгаков Михаил
МИХАИЛ БУЛГАКОВ ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА ТЕАТРАЛЬНЫЙ РОМАН
ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА – 3
ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ СЛУШАТЕЛЕЙ
По городу Москве распространился слух, что будто бы мною сочинен сатирический роман, в котором изображается один очень известный московский театр. Долгом считаю сообщить слушателям, что слух этот ни на чем не основан. В том, что сегодня я буду иметь удовольствие читать, вопервых, нет ничего сатирического. Вовторых, это не роман. И, наконец, и сочинено это не мною. Слух же, повидимому, родился при следующих обстоятельствах. Както, находясь в дурном расположении духа и желая развлечь себя, я прочитал отрывки из этих тетрадей одному из своих знакомых актеров. Выслушав предложенное, гость мой сказал: — Угу. Ну, понятно, какой театр здесь изображен. И при этом засмеялся тем смехом, который принято называть сатанинским. На мой тревожный вопрос о том, что ему, собственно, сделалось понятно, он ничего не ответил и удалился, так как спешил на трамвай. Во втором случае было так. Среди моих слушателей был десятилетний мальчик. Придя както в выходной день в гости к своей тетушке, служащей в одном из видных московских театров, мальчик сказал1 ей, улыбаясь чарующей детской улыбкой и картавя: — Слыхали, слыхали, как тебя в романе изобразили! Что возьмешь с малолетнего? Крепко надеюсь на то, что высококвалифицированные слушатели мои сегодняшние с первых же страниц разберутся в произведении и сразу поймут, что в нем и тени намека на какойнибудь определенный московский театр нет и быть не может, ибо дело в том, что…
ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ2
Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах. Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова3, которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо. В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания: Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет. Странная, но предсмертная воля! В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме — никого у него не осталось на этом свете. И я принимаю подарок. Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно — роман Сергея Леонтьевича не был напечатан. Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма неприятное название — меланхолия. Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было. И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным… Этот эпиграф был: «Коемуждо по делом его…»4 И кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало. Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста5 вниз головой. Итак…
[Часть первая]
Глава I НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ
Гроза омыла Москву 29го апреля, и стал сладостен воздух, и душа както смягчилась, и жить захотелось. В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:
«Глубокопочитаемый Сергей Леонтьевич6!
До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и очень небезынтересно для Вас. Если Вы свободны, я был бы счастлив, чтобы Вы пришли в здание Учебной сцены Независимого Театра7 в среду в 4 часа. С приветом К. Ильчин».
Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было напечатано:
«Ксаверий Борисович Ильчин, режиссер Учебной сцены Независимого Театра».
Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но никогда в нем не был. Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты «Пароходство»8. Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом этаже в районе Красных ворот у Хомутовского тупика. Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух, и размышлял о том, что гроза ударит опять, а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин узнал о моем существовании, и как он разыскал меня, и какое дело может у него быть ко мне. Но сколько я ни раздумывал, последнего понять не мог и, наконец, остановился на мысли, что Ильчин хочет поменяться со мною комнатой. Конечно, надо было Ильчину написать, чтобы он пришел ко мне, раз что у него дело ко мне, но надо сказать, что я стыдился своей комнаты, обстановки и окружающих людей. Я вообще человек странный и людей немного боюсь. Вообразите, входит Ильчин и видит диван, а обшивка распорота и торчит пружина, на лампочке над столом абажур сделан из газеты, и кошка ходит, а из кухни доносится ругань Аннушки9. Я вошел в резные чугунные ворота, увидел лавчонку, где седой человек торговал нагрудными значками и оправой для очков. Я перепрыгнул через затихающий мутный поток и оказался перед зданием желтого цвета и подумал о том, что здание это построено давно, давно, когда ни меня, ни Ильчина еще не было на свете10. Черная доска с золотыми буквами возвещала, что здесь Учебная сцена. Я вошел, и человек маленького роста, с бороденкой, в куртке с зелеными петлицами, немедленно преградил мне дорогу. — Вам кого, гражданин? — подозрительно спросил он и растопырил руки, как будто хотел поймать курицу. — Мне нужно видеть режиссера Ильчина, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой звучал надменно. Человек изменился чрезвычайно, и на моих глазах. Он руки опустил по швам и улыбнулся фальшивой улыбкой: — Ксаверия Борисыча? Сию минутс. Пальтецо пожалуйте. Калошек нету? Человек принял мое пальто с такой бережностью, как будто это было церковное драгоценное облачение11. Я подымался по чугунной лестнице, видел профили воинов в шлемах и грозные мечи под ними на барельефах, старинные печиголландки с отдушниками, начищенными до золотого блеска. Здание молчало, нигде и никого не было, и лишь с петличками человек плелся за мной, и, оборачиваясь, я видел, что он оказывает мне молчаливые знаки внимания, преданности, уважения, любви, радости по поводу того, что я пришел и что он хоть и идет сзади, но руководит мною, ведет меня туда, где находится одинокий, загадочный Ксаверий Борисович Ильчин. И вдруг потемнело, голландки потеряли свой жирный беловатый блеск, тьма сразу обрушилась — за окнами зашумела вторая гроза. Я стукнул в дверь, вошел и в сумерках увидел наконец Ксаверия Борисовича. — Максудов, — сказал я с достоинством. Тут гдето далеко за Москвой молния распорола небо, осветив на мгновение фосфорическим светом Ильчина. — Так это вы, достолюбезный Сергей Леонтьевич! — сказал, хитро улыбаясь, Ильчин. И тут Ильчин увлек меня, обнимая за талию, на такой точно диван, как у меня в комнате, — даже пружина в нем торчала там же, где у меня, — посередине. Вообще и по сей день я не знаю назначения той комнаты, в которой состоялось роковое свидание. Зачем диван? Какие ноты лежали растрепанные на полу в углу? Почему на окне стояли весы с чашками? Почему Ильчин ждал меня в этой комнате, а не, скажем, в соседнем зале, в котором в отдалении смутно, в сумерках грозы, рисовался рояль? И под воркотню грома Ксаверий Борисович сказал зловеще: — Я прочитал ваш роман. Я вздрогнул. Дело в том…
Глава II ПРИСТУП НЕВРАСТЕНИИ12
Дело в том, что, служа в скромной должности читальщика в «Пароходстве», я эту свою должность ненавидел и по ночам, иногда до утренней зари, писал у себя в мансарде роман. Он зародился однажды ночью, когда я проснулся после грустного сна. Мне снился родной город, снег, зима, гражданская война… Во сне прошла передо мною беззвучная вьюга, а затем появился старенький рояль и возле него люди, которых нет уже на свете. Во сне меня поразило мое одиночество, мне стало жаль себя. И проснулся я в слезах. Я зажег свет, пыльную лампочку, подвешенную над столом. Она осветила мою бедность — дешевенькую чернильницу, несколько книг, пачку старых газет. Бок левый болел от пружины, сердце охватывал страх. Я почувствовал, что я умру сейчас за столом, жалкий страх смерти унизил меня до того, что я простонал, оглянулся тревожно, ища помощи и защиты от смерти. И эту помощь я нашел. Тихо мяукнула кошка, которую я некогда подобрал в воротах. Зверь встревожился. Через секунду зверь уже сидел на газетах, смотрел на меня круглыми глазами, спрашивал — что случилось? Дымчатый тощий зверь был заинтересован в том, чтобы ничего не случилось. В самом деле, кто же будет кормить эту старую кошку? — Это приступ неврастении, — объяснил я кошке. — Она уже завелась во мне, будет развиваться и сгложет меня. Но пока еще можно жить. Дом спал. Я глянул в окно. Ни одно в пяти этажах не светилось, я понял, что это не дом, а многоярусный корабль, который летит под неподвижным черным небом. Меня развеселила мысль о движении. Я успокоился, успокоилась и кошка, закрыла глаза. Так я начал писать роман. Я описал сонную вьюгу. Постарался изобразить, как поблескивает под лампой с абажуром бок рояля. Это не вышло у меня. Но я стал упорен. Днем я старался об одном — как можно меньше истратить сил на свою подневольную работу. Я делал ее механически, так, чтобы она не задевала головы. При всяком удобном случае я старался уйти со службы под предлогом болезни. Мне, конечно, не верили, и жизнь моя стала неприятной. Но я все терпел и постепенно втянулся. Подобно тому как нетерпеливый юноша ждет часа свидания, я ждал часа ночи. Проклятая квартира успокаивалась в это время. Я садился к столу… Заинтересованная кошка садилась на газеты, но роман ее интересовал чрезвычайно, и она норовила пересесть с газетного листа на лист исписанный. И я брал ее за шиворот и водворял на место. Однажды ночью я поднял голову и удивился. Корабль мой никуда не летел, дом стоял на месте, и было совершенно светло. Лампочка ничего не освещала, была противной и назойливой. Я потушил ее, и омерзительная комната предстала предо мною в рассвете. На асфальтированном дворе воровской беззвучной походкой проходили разноцветные коты. Каждую букву на листе можно было разглядеть без всякой лампы. — Боже! Это апрель! — воскликнул я, почемуто испугавшись, и крупно написал: «Конец». Конец зиме, конец вьюгам, конец холоду. За зиму я растерял свои немногие знакомства, обносился очень, заболел ревматизмом и немного одичал. Но брился ежедневно13. Думая обо всем этом, я выпустил кошку во двор, затем вернулся и заснул — впервые, кажется, за всю зиму — сном без сновидений. Роман надо долго править. Нужно перечеркивать многие места, заменять сотни слов другими. Большая, но необходимая работа! Однако мною овладел соблазн, и, выправив первых шесть страниц, я вернулся к людям. Я созвал гостей. Среди них было двое журналистов из «Пароходства»14, рабочие, как и я, люди, их жены и двое литераторов. Один — молодой, поражавший меня тем, что с недосягаемой ловкостью писал рассказы, и другой — пожилой, видавший виды человек, оказавшийся при более близком знакомстве ужасною сволочью15. В один вечер я прочитал примерно четверть своего романа. Жены до того осовели от чтения, что я стал испытывать угрызения совести. Но журналисты и литераторы оказались людьми прочными. Суждения их были братски искренни, довольно суровы и, как теперь понимаю, справедливы. — Язык! — вскрикнул литератор (тот, который оказался сволочью), — язык, главное! Язык никуда не годится. Он выпил большую рюмку водки, проглотил сардинку. Я налил ему вторую. Он ее выпил, закусил куском колбасы. — Метафора! — кричал закусивший. — Да, — вежливо подтвердил молодой литератор, — бедноват язык. Журналисты ничего не сказали, но сочувственно кивнули, выпили. Дамы не кивали, не говорили, начисто отказапись от купленного специально для них портвейна и выпили водки. — Да как же ему не быть бедноватым, — вскрикивал пожилой, — метафора не собака, прошу это заметить! Без нее голо! Голо! Голо! Запомните это, старик! Слово «старик» явно относилось ко мне. Я похолодел. Расходясь, условились опять прийти ко мне. И через неделю опять были. Я прочитал вторую порцию. Вечер ознаменовался тем, что пожилой литератор выпил со мною совершенно неожиданно и против моей воли брудершафт и стал называть меня «Леонтьич». — Язык ни к черту! Но занятно. Занятно, чтоб тебя черти разорвали (это меня), — кричал пожилой, поедая студень, приготовленный Дусей. На третьем вечере появился новый человек. Тоже литератор — с лицом злым и мефистофельским, косой на левый глаз, небритый. Сказал, что роман плохой, но изъявил желание слушать четвертую, и последнюю, часть. Была еще какаято разведенная жена и один с гитарой в футляре. Я почерпнул много полезного для себя на данном вечере. Скромные мои товарищи из «Пароходства» попривыкли к разросшемуся обществу и высказали и свои мнения.
Театральный роман — Булгаков Михаил
Михаил Булгаков
ТЕАТРАЛЬНЫЙ РОМАН
Романы. Пьесы
Театральный роман
(Записки покойника)
Предисловие
Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.
Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо.
В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания.
Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет.
Странная, но предсмертная воля!
В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме – никого у него не осталось на этом свете.
И я принимаю подарок.
Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно – роман Сергея Леонтьевича не был напечатан.
Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма неприятное название – меланхолия.
Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.
И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным.
Этот эпиграф был:
«Коемуждо по делом его…»
И, кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.
Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же требовать от человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой. Итак…
ЧАСТЬ I
Глава 1
НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ
Гроза омыла Москву 29 апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось.
В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:
«Глубокопочитаемый Сергей Леонтьевич!
До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и очень небезынтересно для Вас.
Если Вы свободны, я был бы счастлив встретиться с Вами в здании Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4 часа.
С приветом К. Ильчин».
Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было напечатано:
«КСАВЕРИЙ БОРИСОВИЧ ИЛЬЧИН
РЕЖИССЕР УЧЕБНОЙ СЦЕНЫ
НЕЗАВИСИМОГО ТЕАТРА»
Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но никогда в нем не был.
Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты «Пароходство». Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом этаже в районе Красных Ворот у Хомутовского тупика.
Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух, и размышлял о том, что гроза ударит опять, а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин узнал о моем существовании, и как он разыскал меня, и какое дело может у него быть ко мне. Но сколько я ни раздумывал, последнего понять не мог и наконец остановился на мысли, что Ильчин хочет поменяться со мною комнатой.
Конечно, надо было Ильчину написать, чтобы он пришел ко мне, раз у него дело ко мне, но надо сказать, что я стыдился своей комнаты, обстановки и окружающих людей. Я вообще человек странный и людей немного боюсь. Вообразите, входит Ильчин и видит диван, а обшивка распорота и торчит пружина, на лампочке над столом абажур сделан из газеты, и кошка ходит, а из кухни доносится ругань Аннушки.
Определи предложение, в котором НЕ с выделенным словом пишется СЛИТНО. Раскрой скобки и выпиши это слово (в той же форме, с маленькой буквы и без точки).
Костромин любил говорить, что методика работы комиссара, или, как он выражался, методика воспитания мужества, (НЕ)ЗАПИСАНА нигде.
Иван Николаевич как упал на скамейку, (НЕ)ДОБЕЖАВ до турникета, так и остался на ней.
Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я (НЕ)ИМЕЮ никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.
Всё лицо его облегали густые чёрные волосы, почти (НЕ)ТРОНУТЫЕ сединой.
В шестнадцатом и даже в семнадцатом веках ещё было известно это дерево, обладавшее чудесными, (НЕ)ОБЪЯСНИМЫМИ свойствами.
метки: Гоголь, Письмо, Мертвый, Книга, Белинский, Русский, Народ, Натура
Незадолго до физической смерти Белинского и после литературной смерти Гоголя, от которого по его собственным признаниям «ушел талант», взаимоотношения между этими исторически великими людьми сложились трагически. После публикации первого тома «Мертвых душ» Гоголь со всего написанного им ко второму тому «Мертвых душ» достойным его прежнего таланта признал только один фрагмент — «Повесть о капитане Копейкине». Величайшая духовная трагедия Гоголя началась с того момента, как только он осознал потерю своего бывшего с ним таланта. Наступила депрессия. Бывший Гений метался в тисках безысходности. В этом состоянии он публикует свои «Выбранные места из переписки с друзьями». Новое произведения Гоголя свидетельствовало о его отходе от духа своих предыдущих гениальных произведений.
После публикации Гоголем «Выбранных мест из переписки с друзьями», Белинский написал на произведение отзыв, в котором подверг критике вышедшее новое сочинение писателя. Особенно досталось той части «Выбранных мест…», где Николай Васильевич начинает восхвалять русское православие.
Гоголь обиделся на отзыв, написал письмо критику. Белинский писал ответное письмо несколько дней, дважды переписывал окончательный вариант письма.
О публикации такого письма в официальной русской печати не могло быть и речи. По пути из Зальцбрунна в Россию Белинский заехал в Париж, где встретился с Герценом и прочитал ему свое письмо к Гоголю. Герцен сразу же сказал об этом своим друзьям в эмиграции и заметил: «Это гениальная вещь, да это, кажется, и его завещание».
Письмо Белинского дошло до Гоголя. Гоголь сначала написал длинный ответ, но «разорвал его в клочки» и в своей коротенькой отписке выразил готовность признать за Белинским «часть правды». Письмо Белинского к Гоголю в России ходило в рукописном виде, с некоторыми, самыми незначительными, искажениями. Впервые письмо было опубликовано Герценом в 1855 году в журнале «Полярная звезда».
Письмо В.Г. Белинского было написано более 165 лет тому назад, но изложенные в нем мысли как нельзя лучше созвучны событиям и условиям жизни в современной. Ничто из сказанного «неистовым Виссарионом» не устарело. Каждое его предложение, за исключением упоминаний о крепостничестве, как бы написано на научно-обобщенном и с болью в сердце отраженном обильном материале из современной жизни в России. Ни одно его пристрастное утверждение нельзя опровергнуть.
16 стр., 7882 слов
Общественно–политическая деятельность В.Г. Белинского
… Ю. Г. Оксман в статье «Белинский и политические традиции декабристов» исследовал влияние восстания декабристов на социально-политические взгляды и политические концепции Белинского во второй половине 1930-х годов. В статье «Письмо В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю как …
Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: это эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение вашей книги. Но Вы вовсе не правы, приписавши это вашим, действительно не совсем лестным, отзывам о почитателях вашего таланта. Нет, тут была причина более важная. Оскорбленное чувство самолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если бы все дело заключалось только в нем. Но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства. Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель.
… Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которая возбудила ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появления ее, все ваши враги — и литературные (Чичиковы, Ноздревы, Городничие и т. п.) и не литературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с ее духом. Если бы она и была написана вследствие глубоко-искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление…
… Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их исполнение … Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в ее апатическом полусне! И в это время великий писатель, который своими дивно-художественными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на самое себя как будто в зеркале, — является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их «неумытыми рылами»!.. И это не должно было привести меня в негодование?!. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки… И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления вашей книги?! Нет! Если бы Вы действительно преисполнились истиной Христова, а не дьяволова ученья, — совсем не то написали бы Вы вашему адепту из помещиков.
Вы написали бы ему, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном по отношению к ним положении… А ваше понятие о национальном русском суде и расправе, идеал которого Вы нашли в словах глупой бабы из повести Пушкина и по разуму которого, якобы, должно пороть и правого и виновного? Да это и так у нас делается вчастую, хотя чаще всего порют только правого, если ему нечем откупиться — быть без вины виноватым. И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления?!. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…
2 стр., 571 слов
Сочинения | Сочинения 7 класс. Судьба народа русского… …
… подавляющего и унижающего народ. Стихотворение начинается с обычной картины, как от подъезда знатного человека … – сплошное удовольствие. С гневом пишет Некрасов об этих хозяевах жизни, чье существование … весь народ России. Автор сознательно сгущает краски, говоря, что повсюду стонет простой русский мужик. … любит оборванной черни!», И захлопнулась дверь. У «владельца роскошных палат» нет ни малейшего …
Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?!! Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь — это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницею деспотизма . Но Христа, Христа-то зачем Вы примешали тут?! Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичество запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принцип ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть, поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, — чем продолжает быть до сих пор. Но смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века. И вот почему какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно больше сын Христа, плоть от плоти и кость от костей Его, нежели все ваши попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные. Неужели Вы этого не знаете? А ведь все это теперь вовсе не новость для всякого гимназиста…
А потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мертвых душ», неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что католическое духовенство было чем-то, между тем как православное духовенство никогда, ничем и нигде не было, кроме как слугою и рабом светской власти. Но неужели и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабные сказки? Про попа, попадью, попову дочку, попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? — Попов. Не есть ли поп на Руси, ля всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства? И будто всего этого Вы не знаете? Странно! По-вашему, русский народ — самый религиозный народ в мире? — Ложь! Основа религиозности есть пиетизм, благоговение, страх Божий. А русский человек произносит имя Божие, почесывая себе задницу. Он говорит об иконе: «Годится — молиться, не годится — горшки покрывать». Приглядитесь попристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ.
В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности. Суеверие проходит с успехами цивилизации, но религиозность часто уживается и с ним. Живой пример Франция, где и теперь много искренних, фанатических католиков между людьми просвещенными и образованными и где многие, отложившись от христианства, все еще упорно стоят за какого-то Бога. Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре. У него слишком много против этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем. Религиозность не привилась в нем даже к духовенству, ибо несколько отдельных, исключительных личностей, отличавшихся тихою, холодною, аскетической созерцательностью, — ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме. Его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры. Религиозность проявлялась у нас только в раскольнических сектах, столь противоположных, по духу своему, массе народа и столь ничтожных перед нею числительностью.
52 стр., 25648 слов
Сопоставительное изучение русского и восточного эпоса в 6 классе …
… звене, в изучении героического эпоса народов мира. Современная русская школа наряду с изучением русского эпоса изучает ряд произведений мирового героического эпоса, но не сравнительно, а … социологические предпосылки изучения эпоса соседних народов в современной русской школе, русский героический эпос как объект исследования в литературоведении, восточный героический эпос как объект исследования …
Не буду распространяться о Вашем дифирамбе любовной связи русского народа с их архиерейскими владыками. Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил себе сочувствия и уронил Вас в глазах даже людей, в других отношениях очень близких к Вам по их направлению… Замечу только одно: когда европейцем, особенно католиком, овладевает религиозный дух — он делается обличителем неправой власти, подобно еврейским пророкам, обличавшим в беззаконии сильных земли. У нас же наоборот, постигнет человека (даже порядочного) болезнь, известная у врачей-психиатров под именем mania religiosa, он тотчас же земному Богу подкурит больше, чем небесному, да еще хватит через край, что небесный и земной Бог и хотел бы наградить его за рабское усердие, да видит, что этим скомпрометировал бы себя в глазах общества… Бестия наш верующий брат, русский человек!
Вспомнил я еще, что в Вашей книге Вы утверждаете как великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна. Что сказать Вам на это? Да благословит Вас ваш византийский Бог за эту византийскую мысль. А знали ли Вы, предавая такую мысль бумаге, что творили?
…Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностью дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронесся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать по самой низкой цене, мои друзья приуныли. Но я тогда сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всеми статьями о ней, нежели сама собой. Да! У русского человека глубок, хотя и не развит еще, инстинкт истины!
Ваше обращение, пожалуй, могло быть и искренно. Но мысль — довести ваше обращение ко мне до сведения публики — была самая несчастная. Времена наивного благочестия давно уже прошли и для нашего общества.
…Что же касается меня лично, повторяю Вам: Вы ошиблись, сочтя статью мою выражением досады за ваш отзыв обо мне как об одном из ваших критиков. Если бы только это рассердило меня, я только об этом и отозвался с досадою, а обо всем остальном выразился спокойно и беспристрастно. А это правда, что ваш отзыв о бывших почитателях вдвойне нехорош… Передо мною была ваша книга, а не ваши намерения. Я читал и перечитывал ее сто раз и все-таки не нашел в ней ничего, кроме того, что в ней написано. И то, что в ней есть, глубоко возмутило и оскорбило мою душу.
8 стр., 3820 слов
Мысль семейная» в романе «Война и мир
… и семейного счастья, но она полностью доверяется воле Божией и готова принять любую участь. Она ловит себя на дурных мыслях об отце, сковывающем ее свободу и обрекающем ее на … его лицу и становится его натурой. В результате он мучит дочь жестокими выходками и насмешками тем больнее, чем … о приличиях и этикете. С Ростовыми вообще связаны самые светлые и задушевно лиричные сцены романа. Праздники, балы …
Если б я дал полную волю моему чувству, письмо это скоро бы превратилось в толстую тетрадь. Я никогда не думал писать к Вам об этом предмете, хотя и мучительно желал этого и хотя Вы всем и каждому печатно дали право писать к Вам без церемоний, имея в виду одну правду… Я не умею говорить наполовину, не умею хитрить — это не в моей натуре. Пусть Вы или само время докажет мне, что я ошибаюсь в моих заключениях, — я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь о том, что сказал Вам. Тут дело идет не о моей или вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас. И вот мое последнее, заключительное слово: если Вы имели несчастье с гордым смирением отречься от ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы ваши прежние.
Зальцбрунн
15-го июля 1847-го года.