Шергин для увеселения сочинение

Владимиру Сякину

В семидесятых годах прошлого столетия плыли мы первым весенним рейсом из Белого моря в Мурманское.

Льдина у Терского берега вынудила нас взять на восток. Стали попадаться отмелые места. Вдруг старик рулевой сдернул шапку и поклонился в сторону еле видимой каменной грядки.

– Заповедь положена, – пояснил старик. – «Все плывущие в этих местах моря-океана, поминайте братьев Ивана и Ондреяна».

Белое море изобилует преданиями. История, которую услышал я от старика рулевого, случилась во времена недавние, но и на ней лежала печать какого-то величественного спокойствия, вообще свойственного северным сказаниям.

Иван и Ондреян, фамилии Личутины, были родом с Мезени. В свои молодые годы трудились они на верфях Архангельска. По штату числились плотниками, а на деле выполняли резное художество. Старики помнят этот избыток деревянных аллегорий на носу и корме корабля. Изображался олень, и орел, и феникс, и лев; также кумирические боги и знатные особы. Все это резчик должен был поставить в живность, чтобы как в натуре. На корме находился клейнод, или герб, того становища, к которому приписано судно.

Вот какое художество доверено было братьям Личутиным! И они оправдывали это доверие с самой выдающейся фантазией. Увы, одни чертежи остались на посмотрение потомков.

К концу сороковых годов, в силу каких-то семейных обстоятельств, братья Личутины воротились в Мезень. По примеру прадедов-дедов занялись морским промыслом. На Канском берегу была у них становая изба. Сюда приходили на карбасе, отсюда напускались в море, в сторону помянутого корга.

На малой каменной грядке живали по нескольку дней, смотря по ветру, по рыбе, по воде. Сюда завозили хлеб, дрова, пресную воду. Так продолжалось лет семь или восемь. Наступил 1857 год, весьма неблагоприятный для мореплавания. В конце августа Иван с Ондреяном опять, как гагары, залетели на свой островок. Таково рыбацкое обыкновение: «Пола мокра, дак брюхо сыто».

И вот хлеб доели, воду выпили – утром, с попутной водой, изладились плыть на матерую землю. Промышленную рыбу и снасть положили на карбас. Карбас поставили на якорь меж камней. Сами уснули на бережку, у огонька. Был канун Семена дня, летопроводца. А ночью ударила штормовая непогодушка. Взводень, вал морской, выхватил карбас из каменных воротцев, сорвал с якорей и унес безвестно куда.

Беда случилась страшная, непоправимая. Островок лежал в стороне от расхожих морских путей. По времени осени нельзя было ждать проходящего судна. Рыбки достать нечем. Валящие кости да рыбьи черева-то и питание. А питье – сколько дождя или снегу выпадет.

Иван и Ондреян понимали свое положение, ясно предвидели свой близкий конец и отнеслись к этой неизбежности спокойно и великодушно.

Они рассудили так: «Не мы первые, не мы последние. Мало ли нашего брата пропадает в относах морских, пропадает в кораблекрушениях. Если на свете не станет еще двоих рядовых промышленников, от этого белому свету перемененья не будет».

По обычаю надобно было оставить извещение в письменной форме: кто они, погибшие, и откуда они, и по какой причине померли. Если не разыщет родня, то, приведется, случайный мореходец даст знать на родину.

На островке оставалась столешница, на которой чистили рыбу и обедали. Это был телдос, звено карбасного поддона. Четыре четверти в длину, три в ширину.

При поясах имелись промышленные ножи – клепики.

Оставалось ножом по доске нацарапать несвязные слова предсмертного вопля. Но эти два мужика – мезенские мещане по званью – были вдохновенными художниками по призванью.

Не крик, не проклятье судьбе оставили по себе братья Личутины. Они вспомнили любезное сердцу художество. Простая столешница превратилась в произведение искусства. Вместо сосновой доски видим резное надгробие высокого стиля.

Чудное дело! Смерть наступила на остров, смерть взмахнулась косой, братья видят ее – и слагают гимн жизни, поют песнь красоте. И эпитафию они себе слагают в торжественных стихах.

Ондреян, младший брат, прожил на островке шесть недель. День его смерти отметил Иван на затыле достопамятной доски.

Когда сложил на груди свои художные руки Иван, того нашими человеческими письменами не записано.

На следующий год, вслед за вешнею льдиной, племянник Личутиных отправился отыскивать своих дядьев. Золотистая доска в черных камнях была хорошей приметой. Племянник все обрядил и утвердил. Списал эпитафию.

История, рассказанная мезенским стариком, запала мне в сердце. Повидать место покоя безвестных художников стало для меня заветной мечтой. Но годы катятся, дни торопятся…

В 1883 году Управление гидрографии наряжает меня с капитаном Лоушкиным ставить приметные знаки о западный берег Канской земли. В июне, в лучах незакатимого солнца, держали мы курс от Конушиного мыса под Север. Я рассказал Максиму Лоушкину о братьях Личутиных. Определили место личутинского корга.

Канун Ивана Купала шкуна стояла у берега. О вечерней воде побежали мы с Максимом Лоушкиным в шлюпке под парусом. Правили в голомя. Ближе к полуночи ветер упал. Над водами потянулись туманы. В тишине плеснул взводенок – признак отмели. Закрыли парус, тихонько пошли на веслах. В этот тихостный час и птица морская сидит на камнях, не шевелится. Где села, там и сидит, молчит, тишину караулит.

– Теперь где-нибудь близко, – шепчет мне Максим Лоушкин.

И вот слышим: за туманной завесой кто-то играет на гуслях. Кто-то поет, с кем-то беседует… Они это, Иван с Ондреяном! Туман-то будто рука подняла. Заветный островок перед нами как со дна моря всплыл. Камни вкруг невысокого взлобья. На каждом камне большая белая птица. А что гусли играли – это легкий прибой. Волна о камень плеснет да с камня бежит. Причалили; осторожно ступаем, чтобы птиц не задеть. А они сидят, как изваяния. Все как заколдовано. Все будто в сказке. То ли не сказка: полуночное солнце будто читает ту доску личутинскую и начитаться не может.

Мы шапки сняли, наглядеться не можем. Перед нами художество, дело рук человеческих. А как пристало оно здесь к безбрежности моря, к этим птицам, сидящим на отмели, к нежной, светлой тусклости неба!

Достопамятная доска с краев обомшела, иссечена ветром и солеными брызгами. Но не увяло художество, не устарела соразмерность пропорций, не полиняло изящество вкуса.

Посредине доски письмена – эпитафия, -делано высокой резьбой. По сторонам резана рама – обнос, с такою иллюзией, что узор неустанно бежит. По углам аллегории-тонущий корабль; опрокинутый факел; якорь спасения; птица феникс, горящая и не сгорающая. Стали читать эпитафию:

Корабельные плотники Иван с Ондреяном
Здесь скончали земные труды,
И на долгий отдых повалились,
И ждут архангеловой трубы.

Осенью 1857-го года
Окинула море грозна непогода.
Божьим судом или своею оплошкой
Карбас утерялся со снастьми и припасом,
И нам, братьям, досталось на здешней корге
Ждать смертного часу.

Чтобы ум отманить от безвременной скуки,
К сей доске приложили мы старательные руки…
Ондреян ухитрил раму резьбой для увеселенья;
Иван летопись писал для уведомленья,
Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенски мещана.
И помяните нас, все плывущие
В сих концах моря-океана.

Капитан Лоушкин тогда заплакал, когда дошел до этого слова – «для увеселенья». А я этой рифмы не стерпел – «на долгий отдых повалились».

Проплакали и отерли слезы: вокруг-то очень необыкновенно было. Малая вода пошла на большую, и тут море вздохнуло. Вздох от запада до востока прошумел. Тогда туманы с моря снялись, ввысь полетели и там взялись жемчужными барашками, и птицы разом вскрикнули и поднялись над мелями в три, в четыре венца.

Неизъяснимая, непонятная радость начала шириться в сердце. Где понять!… Где изъяснить!…

Обратно с Максимом плыли – молчали.

Боялись – не сронить бы, не потерять бы веселья сердечного.

Дорофеева О.М.,

учитель русского языка и литературы

«Правда, добро, красота живут вечно! И только в них смысл жизни…» (анализ рассказа Б.В.Шергина «Для увеселения»).

Характеристика темы: рассказ «Для увеселения» продолжает ряд уроков регионального компонента по изучению творчества известного северного писателя Б.В.Шергина.

Тип занятия: урок изучения нового материала с элементами развития речи.

Формы работы учащихся: индивидуальная, групповая, фронтальная.

Цель урока: дать анализ рассказа Б. Шергина «Для увеселения».

Задачи:

• обучающие: проанализировать рассказ Б. Шергина «Для увеселения», познакомить учащихся с устаревшими словами.
• воспитательные: способствовать возникновению патриотических чувств к родной земле, к родной природе; способствовать формированию эстетического вкуса, воспитанию уважения к личности автора, к художественному слову; способствовать формированию представлений об общечеловеческих ценностях;
• развивающие: способствовать развитию эмоций и воображения учащихся, развитию выразительного чтения, устной речи, обогащению словарного запаса; содействовать формированию умения анализировать прозаический текст, выделять ключевые слова, рассматривать образную систему произведения; содействовать формированию умения логически мыслить, рассуждать, работать творчески.

Необходимое техническое оборудование: мультимедийный проектор, экран, DVD проигрыватель.

Дидактические материалы: выставка книг Бориса Шергина, раздаточный материал (опорный конспект

Предварительное задание:

• учащимся класса познакомиться с содержанием рассказа;
• составить синквейн (братья Личутины)

Методы: эвристическая беседа, работа в группах, использование проблемно – диалоговой технологии, технологии критического мышления.

Ход урока.

I. Учитель: Знакомо ли вам имя Бориса Викторовича Шергина? Назовите, какие произведения этого писателя вам известны? («Рифмы», «Волшебное кольцо», «Сказки о Шише», «Мартынко», «Миша Ласкин»).

Сегодня на уроке мы с вами обратимся к творчеству писателя Б.Шергина.

Тема. Цель. (Слайд 1)

«Держатель чудесного, певучего, до щегольства богатого северно – русского сказа», — так называл Шергина писатель Леонид Леонов. (Слайд 2, 3, 4)

«В родной семье, в городе Архангельске я главным образом и наслушался, и воспринял все свои новеллы, былины, песни, скоморошины. На всю жизнь запасся столь бесценным для писателя наследством», — писал позднее Шергин. (Слайд 5, 6, 7)

Живя среди поморов – корабельщиков, Шергин был хорошо знаком с народной морской рукописной литературой – древними северными морскими лоциями, уставами, сборниками правил морского судоходства – «правильниками», с интересом читал записные книжки поморов, в которых встречались и описания «любознательных случаев». (Слайд

Сегодня на уроке мы с вами попытаемся проанализировать содержание небольшого рассказа «Для увеселения». И поможет нам в этом книга, которую вы напишите сегодня сами.

Прежде, чем мы с вами приступим к анализу рассказа, давайте вместе попробуем объяснить смысл слова «увеселение». (Слайд 9)

Работа с опорным конспектом. Задание 1. Запишите, как вы понимаете смысл этого слова?

Б.В.Шергин говорил: «Дай телу принужденье, глазам управление, мыслям средоточие, тогда и ум взвеселится».

Работа в малых группах. Подберите синонимы к последнему слову:

Ум взвеселится – возрадуется, просветлится

Итак, увеселение – просветление, возвышение духа.

А теперь давайте обратимся к истории создания рассказа.

Документальным источником для создания рассказа послужили письма одного из двух погибших от голода рыбаков, найденные писателем – этнографом Максимовым. Эти письма были напечатаны в «Архангельских Губернских Ведомостях» в 1847г.

Вот эти письма, вырезанные на трех дощечках:

«Пашенька! Как унесло нас – четвёртое воскресенье и понедельник; ты не пришла; тепло было. Ходили по Осинке, дожидали вас, вы не приехали; Бог с вами! Панюшка, тощи стали! Карбас отлучился (оторвало ветром) 15 вёрст ниже льды». (Слайд 10)

«Панюшка! Я воскресение ходил по Осинке; вперёд не знаем: долго ли живём, или коротко. У Канбалина якорь возьми и долг Рындину заплати. Ты, Пашенька, не забудь души моей грешной. Мы здесь друг другу клялись и скажем отцу: всеми грехами грешны и согрешили, и ты поставь псалтырь (закажи читать) Панюшка! Мы один белый мох едим и силы не стало. Простите, други и недруги, меня грешного Якова Елисеева». (Слайд 11)

«20 числа ходил по Осинке и домой смотрел; лед тонкий: если бы можно, ещё бы ушел домой. Пашенька, прости! И всем скажи, и все меня простите. Братец Андрей, не обидь Прасковьи и другим не давай. Прости, Пашенька, и меня, и меня грешника простите Якова». (Слайд 12)

— Какие чувства овладевают нами, когда мы читаем эти письма? (жалость, сожаление)

Комментируя эти письма, Максимов говорит: «Совсем голодной, не русской смертью умерли несчастья и всего только в десяти верстах от родной деревни… Жили страдальцы на острове более пяти недель… Лежат на полу два почернелых уже человека, обхватившись руками и плотно прижавшись друг к другу…» (Слайд 13)

Б.В.Шергин, создавая рассказ в 1952 г., решился показать, к чему стремится душа помора в самые трагические минуты жизни.

II. Работа с текстом

Рассказ, который вы читали к сегодняшнему уроку, – быль о братьях Личутиных, попавших в беду.

Скажите, как автор определяет жанр своего произведения? Что такое предание? (Предание. См. опорный конспект. Задание 3).

– С какими однокоренными словами у нас ассоциируется это слово? (Передавать). То есть это история, дошедшая до нас от наших предков, передающаяся из поколения в поколение.

Работа в группах. О ком это произведение? (Слайд 14)

А еще о чем это произведение? (Заполняем таблицу)

При первом прочтении восхищаемся величием души братьев Личутиных, нашедших в себе силы достойно встретить свою смерть. Представляем себе пейзажи Белого моря, стаи гагар, сидящих на островках, кочующие льдины, красоту прилива на пике белых ночей.

А как вы думаете, что помогает автору достоверно и ярко раскрыть эти образы? Язык произведения. (Заполняем 3 столбик таблицы)

А сейчас я попрошу вашего внимания на экран… Начало. Мультфильм. (Слайд 15)

Для того, чтобы вспомнить детали биографии братьев Личутиных , я предлагаю вам разгадать кроссворд. (Слайд 16)

Кроссворд. 1. Найдите в тексте и зачитайте, откуда родом были братья Личутины?

2. Кем были приняты по штату Иван и Ондриян?

Ребята, а почему, рассказывая о занятиях Ивана и Ондрияна, писатель слово «плотник» заменяет словом «резчик»?

Правильно. Рассказчик упоминает языческих богов ( «кумирических богов»), что изображались на кораблях:

А знаете ли вы, что означают эти символы? Давайте поговорим о них, а потом вновь вернемся к кроссворду.

олень – это молодость и начинание (Слайд 17), орел – сила и могущество (Слайд 18),

феникс – духовное бессмертие и воскресение (Слайд 19), лев – храбрость (Слайд 20).

Как вы думаете, почему именно эти символы изображали на кораблях Иван и Ондреян?

(Это качества, необходимые мореходам).

«К концу сороковых годов братья по семейным обстоятельствам возвратились в Мезень. Назовите род их занятий?» (промышленники) (Слайд 21)

– Кто такие «промышленники»?

– Какая беда «страшная, непоправимая» случилась с промысловиками? (зачитать эпизод, стр. 57)

А сейчас я вновь попрошу вашего внимания на экран… Мультфильм (Слайд 22)

Какие слова заставляют нас обратить на себя внимание?

Ребята, давайте с вами обратимся к карте (Слайд 23).

Старинный путь из Белого моря в Баренцево проходит вдоль юго-восточного берега Кольского полуострова. Это и есть Терский берег, который тянется от мыса Святой Нос (граница Белого и Баренцева морей) до мыса Лудошный. Протяженность его – 500 километров – определить место острова было бы трудно. Но в дальнейшем мы узнаем, что братья Личутины приходили на островок с Канского берега – берега полуострова Канин, то есть берега, противоположного Терскому. А значит место «помянутого корга» следует искать где-то в проливе между двумя этими берегами.

А вот что говорится в другом документе, «Лоции Белого моря» для капитанов кораблей:

«Терский берег северной части Белого моря более приглуб и чист от опасностей, чем Канинский берег. Плавание вдоль этого берега обычно осуществляется по так называемому Терскому фарватеру и преимущественно на судах с осадкой до 4,5 м, так как плавание здесь из-за банок и отмелей возможно лишь на значительном расстоянии от берега».

– Назовите дату, когда случилась беда с братьями Личутиными?

Беда случилась в Семенов день – то есть 14 сентября, в один из последних дней навигации на Белом море. С сентября оно становится опасным для мореплавания, тем более в «неблагоприятный», по словам рассказчика, год. А если учесть еще и удаленность Личутинского корга от Терского и Канинского фарватеров, по которым последние корабли могли возвращаться в становища, то можно понять, что шансов у братьев фактически не оставалось.

– Найдите в тексте, как встретили братья обрушившееся на них несчастье?

(Зачитывается эпизод со слов «Иван и Ондреян понимали» до «И эпитафию они себе слагают в торжественных стихах»).

– Что означает слово «эпитафия»? (работа с опорным конспектом, зад.7).

– Почему в трудную для них минуту братья вспомнили «любезное их сердцу художество»? Как автор говорит об этом в тексте? (Осенью…эпитафия)

(«Чтобы ум отманить от безвременной скуки»).

– Что оставил каждый из братьев в память своим родным и потомкам? (Текст зачитывают учащиеся)

– Я попрошу вашего внимания на экран. (Слайд 24)

Ребята, найдите в тексте и зачитайте, чем сопровождалась эпитафия, какими символами?

Описание «Личутинской доски». Здесь мы сталкиваемся с древней символикой смерти – тонущий корабль и перевернутый факел. Тут же якорь – символ надежды и спасения (спасения в мире ином и надежды на жизнь вечную). И феникс – воскрешение. Думается, рассказчик не случайно заостряет внимание слушателей на символах. Ведь через них мы видим жизненный и духовный путь братьев Ивана и Ондреяна. От молодости и силы, через храбрость – к спокойному приятию смерти и впоследствии – к надежде на воскресение и жизнь вечную. (Слайд 25)

– Какие чувства возникают у вас, когда вы читаете эту надпись?

Проверка домашнего задания. Синквейн о братьях

Здесь мы подходим к главному вопросу: почему же этот рассказ называется «Для увеселенья»?

Можно было бы предположить, что название рассказу дала исключительно строчка из послания на личутинской доске.

Из контекста послания понимаем, что художественное оформление автоэпитафии было затеяно для того, чтобы избежать уныния – один из самых тяжких грехов в православии. Можно назвать это и увеселеньем, то есть способом развеять тоску.

Вся проделанная братьями работа – для того, чтобы вызвать в людях это «веселье сердечное», веселье от осознания духовного величия человека. (Слайд 26)

Показ слайда 27.

Закончить наш урок мне хотелось бы словами Б.В.Шергина: «Правда, добро, красота живут вечно! И только в них смысл жизни…» Слайды 28, 29.

Рефлексия. О чем заставил вас задуматься этот рассказ?

– Сегодня я узнал…

– Было интересно…

– Было трудно…

– Я выполнял задания…

– Я научился…

– Меня удивило…

– Урок дал мне для жизни…

Кстати о поморах – которых наши доблестные спецслужбы сейчас жаждут запретить.

Потрясающий рассказ Шергина «Для увеселения» мы прочитали в своё время в дневнике Элеоноры Раткевич, которую мы очень уважаем – так что на дневник Раткевич и ссылаемся:

http://www.diary.ru/~Ela/p39313909.htm?oam#more1

******************************

Борис Викторович Шергин

ДЛЯ УВЕСЕЛЕНИЯ

В семидесятых годах прошлого столетия плыли мы первым весенним рейсом из Белого моря в Мурманское.
Льдина у Терского берега вынудила нас взять на всток. Стали попадаться отмелые места. Вдруг старик рулевой сдернул шапку и поклонился в сторону еле видимой каменной грядки.
— Заповедь положена,- пояснил старик.- «Все плывущие в этих местах моря-океана, поминайте братьев Ивана и Ондреяна».
Белое море изобилует преданиями. История, которую услышал я от старика рулевого, случилась во времена недавние, но и на ней лежала печать какого-то величественного спокойствия, вообще свойственного северным сказаниям.

Иван и Ондреян, фамилии Личутины, были родом с Мезени. В свои молодые годы трудились они на верфях Архангельска. По штату числились плотниками, а на деле выполняли резное художество. Старики помнят этот избыток деревянных аллегорий на носу и корме корабля. Изображался олень и орел, и феникс и лев; также, кумирические боги и знатные особы. Все это-резчик должен был поставить В живность, чтобы как в натуре. На корме находился клейнод, или герб, того становища, к которому приписано судно.
Вот какое художество доверено было братьям Личутиным! И они оправдывали это доверие с самой выдающейся фантазией. Увы, одни чертежи остались на посмотрение потомков.
К концу сороковых годов, в силу каких-то семейных обстоятельств, братья Личутины воротились в Мезень. По примеру прадедов-дедов занялись морским промыслом. На Канском берегу была у них становая изба. Сюда приходили на карбасе, отсюда напускались в море, в сторону помянутого корга.
На малой каменной грядке живали по нескольку дней, смотря по ветру, по рыбе, по воде. Сюда завозили хлеб, дрова, пресную воду. Так продолжалось лет семь или восемь. Наступил 1857 год, весьма неблагоприятный для мореплавания. В конце августа Иван с Ондреяном опять, как гагары, залетели на свой островок. Таково рыбацкое обыкновение:
«Пола мокра, дак брюхо сыто».
И вот хлеб доели, воду выпили — утром, с попутной водой, изладились плыть на матерую землю. Промышленную рыбу и снасть положили на карбас. Карбас поставили на якорь меж камней. Сами уснули на бережку, у огонька. Был канун Семена дня, летопровидца. А ночью ударила штормовая непогодушка. Взводень, вал морской, выхватил карбас из каменных воротцев, сорвал с якорей и унес безвестно куда.
Беда случилась страшная, непоправимая. Островок лежал в стороне от росхожих морских путей. По времени осени нельзя было ждать проходящего судна. Рыбки достать нечем. Валящие кости да рыбьи черепа — то и питание. А питье-сколько дождя или снегу выпадет.
Иван и Ондреян понимали свое положение, ясно предвидели свой близкий конец и отнеслись к этой неизбежности спокойно и великодушно.
Они рассудили так: «Не мы первые, не мы последние. Мало ли нашего брата пропадает в относах морских, пропадает в кораблекрушениях. Если на свете не станет еще двоих рядовых промышленников, от этого белому свету перемененья не будет».
По обычаю надобно было оставить извещение в письменной форме: кто они, погибшие, и откуда они, и по какой причине померли. Если не разыщет родня, то приведется, случайный мореходец даст знать на родину.
На островке оставалась столешница, на которой чистили рыбу и обедали. Это был телдос, звено карбасного поддона. Четыре четверти в длину, три в ширину.
При поясах имелись промышленные ножи- клепики.
Оставалось ножом по доске нацарапать несвязные слова, предсмертного вопля. Но эти два мужика — мезенские мещане по званью — были вдохновенными художниками по призванью.
Не крик, не проклятье судьбе оставили по себе братья Личутины. Они вспомнили любезное сердцу художество. Простая столешница превратилась в произведение искусства. Вместо сосновой доски видим резное надгробие высокого стиля.
Чудное дело! Смерть наступила на остров, смерть взмахнулась косой, братья видят ее — и слагают гимн жизни, поют песнь красоте. И эпитафию они себе слагают в торжественных стихах.
Ондреян, младший брат, прожил на островке шесть недель. День его смерти отметил Иван на затыле достопамятной доски.
Когда сложил на груди свои художные руки Иван, того нашими человеческими письменами не записано.
На следующий год, вслед за вешнею льдиной, племянник Личутиных отправился отыскивать своих дядьев. Золотистая доска в черных камнях была хорошей приметой. Племянник все обрядил и утвердил. Списал эпитафию.
История, рассказанная мезенским стариком, запала мне в сердце. Повидать место покоя безвестных художников стало для меня заветной мечтой. Но годы катятся, дни торопятся…
В 1883 году Управление гидрографии наряжает меня с капитаном Лоушкиным ставить приметные знаки о западный берег Канской земли. В июне, в лучах незакатимого солнца, держали мы курс от Конушиного мыса под Север. Я рассказал Максиму Лоушкину о братьях Личутиных. Определили место личутинского корга.
Канун Ивана Купала шкуна стояла у берега. О вечерней воде побежали мы с Максимом Лоушкиным в шлюпке под парусом. Правили в голомя. Ближе к полуночи ветер упал. Над водами потянулись туманы. В тишине плеснул взводенок — признак отмели. Закрыли парус, тихонько пошли на веслах. В этот тихостный час и птица морская сидит на камнях, не шевелится. Где села, там и сидит, молчит, тишину караулит.
— Теперь где-нибудь близко,- шепчет мне Максим Лоушкин.
И вот слышим: за туманной завесой кто-то играет на гуслях. Кто-то поет, с кем-то беседует… Они это, Иван с Ондреяном! Туман-то будто рука подняла. Заветный островок перед нами, как со дна моря всплыл. Камни вкруг невысокого взлобья. На каждом камне большая белая птица. А что гусли играли, это легкий прибой. Волна о камень плеснет да с камня бежит. Причалили; осторожно ступаем, чтобы птиц не задеть. А они сидят, как изваяние. Все, как заколдовано. Все, будто в сказке. То ли не сказка: полуночное солнце будто читает ту доску личутинскую и начитаться не может.
Мы шапки сняли, наглядеться не можем. Перед нами художество, дело рук человеческих. А как пристало оно здесь к безбрежности моря, к этим птицам, сидящим на отмели, к нежной, светлой тусклости неба!
Достопамятная доска с краев обомшела, иссечена ветром и солеными брызгами. Но не увяло художество, не устарела соразмерность пропорций, не полиняло изящество вкуса.
Посредине доски письмена-эпитафия, -делано высокой резьбой. По сторонам резана рама — обнос, с такою иллюзией, что узор неустанно бежит. По углам аллегории — тонущий корабль; опрокинутый факел; якорь спасения; птица феникс, горящая и не сгорающая. Стали читать эпитафию:
Корабельные плотники Иван с Ондреяном
Здесь скончали земные труды,
И на долгий отдых повалились,
И ждут архангеловой трубы.
Осенью 1857-го года
Окинула море грозна непогода.
Божьим судом или своею оплошкой
Карбас утерялся со снастьми и припасом,
И нам, братья, досталось на здешней корге
Ждать смертного часу.
Чтобы ум отманить от безвременной скуки,
К сей доске приложили мы старательные руки…
Ондреян ухитрил раму резьбой для увеселенья;
Иван летопись писал для уведомленья,
Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенские мещана.
И помяните нас, все плывущие
В сих концах моря-океана.
Капитан Лоушкин тогда заплакал, когда дошел до этого слова — «для увеселенья». А я этой рифмы не стерпел — «на долгий отдых повалились».
Проплакали и отерли слезы: вокруг-то очень необыкновенно было. Малая вода пошла на большую, и тут море вздохнуло. Вздох от запада до востока прошумел. Тогда туманы с моря снялись, ввысь полетели и там взялись жемчужными барашками, и птицы разом вскрикнули и поднялись над мелями в три, в четыре венца.
Неизъяснимая, непонятная радость начала шириться в сердце. Где понять!.. Где изъяснить!..
Обратно с Максимом плыли — молчали.
Боялись, не сронить бы, не потерять бы веселья сердечного.
Да разве потеряешь?!

******************************

Примечательно, что Элеонора Раткевич выложила тогда этот рассказ Шергина в качестве своего рода эпиграфа к разговору о Стэнфордском эксперименте – к разговору о том, что поддерживает человека в том, чтобы оставаться человеком даже в самых вывернутых обстоятельствах. И о том, что ведёт к обратному…

В 1870-х годах рассказчик плыл из Белого моря в Баренцево.

Дорогу кораблю преградила большая льдина, пришлось повернуть на восток. Проплывая мимо небольшого островка, старый рулевой снял шапку, сказал, что здесь все мореходы поминают братьев Ивана и Ондреяна, и поведал рассказчику историю братьев.

В молодости Иван и Ондреян работали в Архангельске, на корабельных верфях. Числились они там плотниками, но на деле были искусными резчиками по дереву, украшали деревянные корабли прекрасными узорами.

К концу 40-х годов братья ушли с верфи, вернулись на родину в Мезень — городок в Архангельской области, и стали заниматься «морским промыслом». Братья завозили на островок провизию, дрова, воду и жили там по нескольку дней, ловили рыбу.

Морским промыслом Личутины занимались семь или восемь лет, пока не наступил неблаго­приятный для мореплавания 1857 год. К концу августа братья подъели все припасы, сложили сети и улов в лодку, поставили её на якорь между камней и заночевали на берегу, собираясь утром отплыть домой.

Ночью разразился сильный шторм, и лодку унесло в океан. Островок лежал в стороне от морских путей, есть на нём, кроме рыбьих костей, было нечего, а пресную воду мог дать только дождь или снег. Братья поняли, что придётся им здесь умереть.

По обычаю, погибающие оставляли письменные сообщения: кто они и откуда, чтобы те, кто их найдёт, сообщили обо всём родне. На острове осталась толстая и широкая сосновая доска — часть лодки, служившая братьям столом. Иван и Ондреян «были вдохновенными художниками по призванью», они превратили столешницу в уникальное резное надгробие.

Чудное дело! Смерть наступила на остров, смерть взмахнулась косой, братья видят её — и слагают гимн жизни, поют песнь красоте. И эпитафию они себе слагают в торжественных стихах.

Младший брат, Ондреян, смог прожить шесть недель. Иван вырезал дату его смерти на обратной стороне доски. Когда умер сам Иван — неизвестно.

На следующее лето племянник Личутиных отправился искать своих дядьёв и нашёл доску.

Эта история запала рассказчику в сердце. Он долго мечтал увидеть место, где умерли мужественные братья. Наконец в 1883 году Управление гидрографии отправило рассказчика в те места. Он рассказал капитану о братьях Личутиных и уговорил остановиться у острова.

Остров был как заколдованный: на камнях неподвижно сидели птицы, в тумане слышались музыка и голоса, оказавшиеся плеском прибоя. Рассказчик и капитан нашли доску и изумились её красоте. Стихотворные письмена были окаймлены узорной рамкой с рисунками-аллегориями по углам: тонущим кораблём, перевёрнутым факелом, якорем и птицей-фениксом.

В эпитафии было написано, что здесь «на долгий отдых повалились» корабельные плотники Иван и Ондреян и ждут смерти, а доску они вырезали «для увеселенья» души, чтобы не поддаться смертной тоске и руки занять.

Пока капитан и рассказчик плакали над надгробием, туман развеялся, птицы поднялись над островом, и «неизъяснимая, непонятная радость начала шириться в сердце». Обратно они плыли молча: «не потерять бы веселья сердечного».