Сочинение екимов родня

Рассказ Б. Екимова «Ночь исцеления» об одной из тысячи человеческих судеб, в которой оставила свой неизгладимый след война и для которой эти страшные годы не прошли бесследно.

Главными героями рассказа являются пожилая женщина. Живущая в деревне, и её внук Гриша. С приездом внука в жизни бабы Дуни всё оживало, она «суетилась», « варила», «доставала», «затевала» (глаголы действия). Как замечает автор, «живым духом веяло в доме». Можно предположить, что это оживление вызвано радостью: старушка теперь не одна. Семантический ряд синонимов, использованных в рассказе: «одна» -«одинокая» -«одиночество»,- передаёт трагедию бабы Дуни. Есть родня, а она одна и живёт лишь ожиданием приезда внука.

С каждый годом баба Дуня всё реже ездила в город к детям, потому что не хотела быть для них обузой, не хотела им мешать. Она стыдилась своей болезни(ночных кошмаров), от которой её дети не могли найти лекарства. Глаголы и деепричастия передают душевное состояние героини, привыкшей думать о других: « горевала», «совестясь», «чувствовала себя такой виноватой».

Ночь была для бабы Дуни мучением. Именно в своих снах она возвращалась в то далёкое военное время, о котором её внук знает лишь по рассказам и фильмам. Ей снилось то, что много лет назад было страшной реальностью, а теперь стало кошмаром, мешающим забыть тот ужас: она потеряла продуктовые карточки и теперь беспокоилась, чем ей накормить детей. И мы можем представить, насколько тяжёлые испытания уготовила война обычным людям, насколько это запало им в души, если, спустя годы, тот страх, та боязнь не покидает человека.

Из снов бабы Дуни можно понять, что продуктовые карточки были на вес золота. В них спасение от голода, надежда на выживание. Ужас от потери самого дорогого, карточек, старушка испытывает по ночам, возвращаясь в ту жизнь. И вновь боль- и «рыдания», «крик», ошеломление.

Автор не случайно даёт описание бабушки и внука рядом. Он – «красив», у него «милое лицо, смуглое, с румянцем». У неё « согбенное, оплывающее тело», «седая голова», «в глазах <> что –то нездешнее». Видя рядом бабушку и внука, мы понимаем, что молодость и счастье Гриши куплены страданиями старости. Гриша чувствует это и вспоминает лицо бабушки в слезах после ночных кошмаров. Это воспоминание «резануло по сердцу».

Гришу не покидает мысль о страданиях родного человека. Но самое страшное, что он не знает, как помочь бабушке. Он бы мог воспользоваться советом матери: «Она лишь начнёт с вечера говорить, а ты крикни : «Молчать!» Она перестаёт». Так делала его мать, когда баба Дуня гостила в городе. Но мальчик не принимает такого бесчеловечного совета. Он нежнее и совестливее своих родителей. Видя бабушкины страдания, он хочет облегчить их, но не ценой собственного спокойствия. Здесь нужно действовать по –другому: криком можно было только навредить.

Сердце Гриши «обливалось жалостью и болью», которые и подсказали ему верный выход. «В душе что –то теплело и таяло, что –то жгло и жгло». Перед нами чуткий, благородный мальчик. Он нашёл другой выход: он «стал убеждать мягко, ласково». Как истинный психолог, мальчик проник в сон бабушки и, переживая вместе с ней её трагедию, утешил её, решил её проблему по –человечески, как можно было решить в те военные годы: он сказал, что карточки нашлись. Успокоенная старушка больше не вскрикивала ночью, «не выговаривала со слезами, в тяжкой муке», а «облегчённо вздохнула», «смолкла» и заснула. Гриша стал её ангелом –хранителем. Ночь исцеления нелегко далась Грише. Он плачет, но не только из –за жалости к бабушке, а ещё и потому, что он сам прочувствовал состояние людей в те далёкие военные годы, стал на одно мгновение одним из тех, кто всё это пережил. Поэтому его «бьёт озноб», « холод пронизывает до костей», «слёзы катились и катились», «сердце болело и ныло», «он плакал». Автор понимает, что из таких детей вырастут настоящие люди, и радуется за Гришу.

Первое желание Гриши – утром рассказать бабушке о её страхе и своей «помощи». Рассказать со смехом. Но чуткая совесть подсказывает, что этого делать нельзя, что всё можно разрушить, потому что его бабушка живёт во сне другой жизнью и по другим законам. Эта мысль «обожгла» его. Он понял, что спаситель из снов его бабушки не должен превратиться в Гришу, это должен быть человек из её тяжёлого военного времени. Чтобы спасти бабушку от ночных кошмаров, нужна помощь из того времени. Гриша это понял. Гриша хочет исцелить бабушку не столько от физических мучений, сколько от психологических, душевных терзаний. Он хочет избавить её от горьких воспоминаний и от чувства вины перед детьми.

Ночь исцеления не только для бабы Дуни, которая избавилась от своих тревожных снов, это ночь исцеления и для Гриши. Она помогла открыть в нём человека большой души, избавить от эгоизма. Гриша готов на маленькие еженочные подвиги ради исцеления бабушки. Он порядочнее своей матери.

Проблему, поднятую в рассказе «Ночь исцеления», Б. Екимов продолжает в другом рассказе, «Родня». От его названия веет чем –то тёплым, уютным.

Родня –это люди, связанные родственными узами, кровными отношениями. Но, несмотря на такое важное и простое значение этого слова, в рассказе оно звучит как –то иронически, парадоксально.

Семья старинного друга Лунякина – обыкновенная городская семья, плохо знающая деревенскую жизнь. Встреча друзей детства тоже была самой обыкновенной: « хозяин пошёл вниз», « хозяйка готовила скорый ужин», «дочка хрустела гостинцем». Беседа началась с «рядовых», стандартных вопросов( о жизни, о работе) и протекала легко, непринуждённо. Но при чтении создаётся неприятное ощущение от иронических, а иногда и невежливых реплик хозяйки: «передразнила», «добавила насмешливо». Но один, вроде бы простой вопрос, который Лунякин задал хозяевам неожиданно, нарушил спокойное течение беседы. Вопрос о «дедуле», который вырастил обоих друзей, а теперь живёт в городе у одного из них. Этот вопрос заставил хозяев смешаться, растеряться, замереть и замолчать в растерянности. Чем же вызвано смущение? Дедуля уже не живёт в доме своего сына –он в доме престарелых. Очень спокойно, как о чём –то само собой разумеющемся, об этом говорит дочь. Пытаясь как –то сгладить неловкость, хозяйка поправляет: « В доме ветеранов войны». Это звучит солидно, но сути не меняет: деда отправили подальше, сбыли с рук, потому что очень с ним хлопотно.

На все вопросы Лунякина хозяин отвечает нехотя, понимая, что говорит глупые вещи в своё оправдание. Он рассказывает о новом жилье деда: « кафель югославский», «пластик», «красочка импортная», но не хочет понимать, что для пожилого человека самое главное не паркет, не ковры, а любовь и забота близких, домашнее тепло. А Лунякин видит совсем другую картину: «невзрачная комнатёнка» «больничная коечка», «серое казённое одеяло», — лишённую тепла и уюта.

Хозяин в своё оправдание ссылается на решение самого деда переехать в дом престарелых: «Ему там понравилось. Вокруг такие же старики. Есть с кем поговорить, не скучно». И делает вывод: «Ему там лучше!»,не понимая, что домашнего общения не заменит ни один старичок.

На вопрос Лунякина, для кого лучше, продолжает твердить своё: про врачей, про уход. А Лунякин понимает истинную причину: от старичка избавились, он был в тягость. Значит, когда в голодные годы растил и своего, и чужого ребёнка, это не считалось тяжестью, а теперь, когда пришло время платить долги, забеспокоились о собственном благополучии.

Пытаясь достучаться до совести своих друзей, Лунякин приводит примеры из деревенской жизни: «Люди и не таких стариков держат», на что получает один ответ: «Ему там лучше. Там уход, врачи». Так постепенно рушатся связи между родными. Родной становится чужим. Дед в доме своего сына – чужой, и виноват в этом только сам хозяин дома.

Случай с дедом разбередит совесть Лунякина. Он невольно проводит параллель: «Недавно ещё босиком бегал теперь уж сам отец глядишь, и дед». Да и сам себя Лунякин упрекает в том, что порой не было времени навестить родителей: « жизнь, суета, спешка, дурная работа», но время прошло, и теперь «вспоминать горько», « сердце щемило». Подвоя итог своим размышлениям, Лунякин понимает, что связь с домом друга теперь порвётся, потому что его друг так и не понял простой истины: надо проявлять милосердин к старости, мы все будем старыми.

Лунякин решает навестить деда(чужого человека) просто потому, что они «столько лет знались», просто из чувства человеческой жалости, от стыда за поступок друга, и берёт с собой дочь друга. Комната, в которой находился дед, была светлая и чистая. Но в одном Лунякин не ошибся: душевное состояние деда никак не соответствовало тому радостному чувству, о котором говорил друг. «Дед лежал, устремив глаза в потолок», но когда увидел гостя, «старика словно подбросило». Видимо, редко навещали здесь деда родные, и поэтому Лунякин был дороги и нежданным гостем. И не повернулся дед сразу только потому, что не рассчитывал никого увидеть.

Самая кульминационная и эмоциональная сцена –встреча с дедом. Он начинает принюхиваться к запаху, вспоминая прежнюю жизнь. Ностальгически звучат его слова: «Хутором пахнет», «печной дым», «скотье тепло» «родины дух». Автор даёт столь полное и подробное описание запахов, чтобы сильнее передать тоску деда по родной стороне, по дому, его одиночество. А от слов деда о том, что он лежи, «привыкает к могилам», мурашки бегут по спине. Жизнь в доме престарелых для деда –репетиция смерти, ожидание его медленного прихода. У этого старого человека отняли надежду на жизнь, на радость. И никакие яркие шторы не смогут продлить жизнь человека, которого оттолкнули родные. Никакие заморские фрукты не радуют старика, потому что нет в них души. А простая деревенская репка вышибла у него слезу.

Единственно правильное решение принимает Луняким: забрать деда. Дедуля напоминает ребёнка, обидеть которого- великий грех. Лунякин утирает стариковские слёзы, как утирал их ему когда –то теперь уже одинокий старик. Лунякие несёт старичка к машине. Как несут самое дорогое, а рядом идёт девочка. За всё время свидания она не произнесла ни слова, но получила хороший урок милосердия, гуманного отношения к старости. Она, как и Гриша из первого рассказа Б. Екимова явилась свидетелем совершенно разного отношения к старости, и хочется верить, что сможет сделать правильные выводы.

ТЕЗИСЫ СТАТЬИ

Безразличие и гуманное отношение к старости, равнодушие и милосердие – такую проблему рассматривает Б. Екимов в своих рассказах. Анализ «вслед за автором», проведённый ученицей, помогает раскрыть эту проблему и показать отношение молодого поколения к данному вопросу. Ученица смогла проследить столкновение двух жизненных позиций и показать, как решается проблема выбора героями.

    Городской день пролетел незаметно. Лунякин выехал с хутора затемно, ко времени в город успел и там, колхозные дела управляя, нигде будто не рассиживал, лишь перекусил наспех в каком-то буфете — и день промелькнул. Осталось лишь время кое в какие магазины заскочить да заехать к свояченице — родной сестре жены,— передать гостинцы да приветы. Оттуда он выбрался не сразу: поужинал, новости рассказал да выслушал — в общем, тары да бары. Оставляли его до утра, но Лунякин ночевать решил у старинного товарища, с которым дружил с детства, сельхозинститут вместе кончали.Товарищ был по рождению человеком городским, но с малых лет подолгу жил на хуторе, у деда с бабкой. В детстве и младости бедокурили вместе, потом учились в институте. Окончив учебу, товарищ остался в городе. Лунякин вернулся к себе, в колхоз. Но старое не забывалось. Старались, по возможности, видеться. И нынче, коли случай выпал, Лунякин решил заночевать у друга. А там, куда Лунякин спешил, гостей не ждали. Уже собирались ложиться спать, досматривали телевизор, позевывая. За окном стихал город: гул машин, громыханье трамваев полегоньку утишивались. И тут объ¬явился нежданный гость — Лунякин.

     Прибыл гость, и квартира словно сбросила дрему. Хозяин пошел вниз, во двор, отпирать гараж. Своей машины пока не было, но гараж имелся. Хозяйка готовила скорый ужин. Хозяйская же дочка хрустела хуторским гостинцем — репкою. Теперь, по весне, тем более в городе, этот нехитрый овощ был едов и сладок.

     Когда мужики вернулись в квартиру, уже и хозяйка репкой баловалась, грызла. Гость засмеялся, спросил:

     — Лучше ваших апельсинов? То-то… Ты помнишь? — обратился он к хозяину.— Раньше-то как ее любили. По краю левады насадит мать, оставит в зиму, а рано весной, еще никакой зелени нет, так в охотку едим. Потом перестали сажать, позабыли. А это наш новый агроном привез, говорит, лечебное, от всех болезней, называется топинамбур. Получше разглядел: да это же репка! Помнишь?

     — Репка… — передразнила гостя хозяйка.— Ты чего глаз не казал всю зиму? Нету и нет… — Наскучали? — спросил Лунякин. — Приехали бы на провед. Дурачья зима какая-то, — пожаловался он.— То одно, то другое. Зимовка тяжелая. Потом опять меня в район сватали, еле отбился.

     Лунякин председательствовал в колхозе, и который год уже звали его в район.

     — Не хочешь в начальство?

     — Нет. Не желаю. А потом я ногу сломал,— вспомнил он.— Да… Угораздило. На ровном месте сигнул и не встал. Срасталась плохо. Видно, уже не молоденькие,— пожаловался он. — Ну да? — удивилась хозяйка.— Слава богу, дошло.— И, поглядев с улыбкой на мужа и гостя, добавила насмешливо: — Женихи…

     — Отженихались…— покачал головою Лунякин. — Отгулялись седоклокие…— взъерошил он свои густые черные волосы в жестких кольцах. Седины там было не счесть. — Отгулялись… Теперь вот чья пора,— шагнул он к хозяйской дочке, обнимая ее.

     — Мои девки велели тебя привезти. Каникулы ведь… Троек-то нет?

     — Нет,— ответила девочка.

     — Ну, и поехали. Завтра поднимемся — и айда. Дела я сделал.

     — А секция? А музыка? — всполошилась хозяйка.— Да там и каникулы-то — кот наплакал. Неделя всего.

     — Мама… — просяще протянула девочка. — Поедем, поедем,— успокоил ее Лунякин.— Мне девки приказывали — высшее начальство. Они уж с каких пор галдят. Моды им городские расскажешь, песни. Молочка попьешь. Заморилось дите совсем, с секциями с вашими,— пожалел он.

     Хозяйская девочка и впрямь гляделась не больно хорошо. Рослая, но в юной худобе: с тонкими руками, угловатыми, худыми плечиками.

     — Ну, ладно, поезжай, — разрешила мать.— Но чтоб вот такая приехала…— надула она щеки. — Хуторская..

     — Сделаем, — пообещал гость. — Поставим на интенсивный откорм. У нас скотина за сутки по килограмму привеса дает. А мы чем хуже? А? — спросил он.— Даешь килограмм привеса? Берем обязательство?

     — Берем, — весело согласилась девочка.

     — Вот и хорошо. А где дедуня? — вспомнил вдруг гость.— Либо уже спать улегся? С курами? Или на гости подался? Хозяин смешался, растерянно поглядел на жену, но и та не сразу нашлась, замерев с недоеденной репкой в руках. Девочка, дочка их, взглянула на смолкших родителей и сказала спокойно:

     — Дедушка у нас не живет. Он теперь в доме престарелых.

     — Не болтай, чего не понимаешь! — оборвала ее мать.— Сколько раз говорить, не в доме престарелых, а в доме ветеранов войны. Ветеранов войны,— подчеркнула она. — Это огромная разница. А ты плетешь… Иди ложись спать! Утром не добудишься, не поднимешь ее, а вечером…

     Девочка опустила глаза и ушла, хозяйка продолжала речь: — Услышит где-то и плетет. Повторяет чужие глупости. Не варит башка. Пойду и я ложиться, — внезапно решила она. — Вчера так плохо спала, и завтра чуть свет… Так надоело…

     Она ушла, и мужчины остались одни, в тесной кухне, за столом, друг перед другом.

     На воле отходил к ночному покою вечерний город. Реже и звучнее бежали по пустеющей гулкой улице трамваи. В небе, над крышами, в стороне западной, светила неяркая, но чистая заря. В кухне темнело. Молчать было тягостно. Хозяин завел разговор:

     — Тебя куда в район-то сватали?

     — В управление,— не сразу ответил гость.

     — Не хочешь?

     — Нет. Бумажки перебирать, на людей цобекать да забегать начальству вперед, в глаза заглядывать. Смолоду не привык, а теперь…

     Они сидели друг против друга, два нестарых еще мужика — чуть за сорок обоим,— плечистые, крепкие, но в ранней седине.

     Говорили о городских да хуторских новостях, перебрасывались словами, но в глаза друг другу боялись взглянуть.

     —Так как же с дедом-то? — не выдержал наконец Лунякин.

     — Что ж вы его так? Хозяин вздохнул, ответил нехотя:А чего дед? Дед живет неплохо. Можно сказать, у Христа за пазухой. Дом ветеранов войны. Для ветеранов специально построили. Сейчас, знаешь, как к этому делу относятся. Для них — лучшее. Там все блестит. Кафель югославский, пластик, красочка тоже импортная, паркет, ковры, зимний сад, всякие процедурные кабинеты, врачей куча. За ними, как за детьми малыми.

     Хозяин начинал говорить будто нехотя и чуть виновато, но постепенно смелел, поднял голову, и голос его звучал тверже. —Врачи, медсестры — весь персонал… В обкомовской больнице такого нет. Кондиционеры, цветы, питание.

     Лунякин сидел все так же, склонясь над столом. Он слушал и слышал все, но виделся ему почему-то не шик-блеск с югославским ярким кафелем и коврами, а какая-то невзрачная комнатенка, больничная коечка и дед — под серым казенным одеялом. Виделось такое — и все.

     Деда увезли с хутора прошлой осенью, еще по теплу. Получилось все как-то быстро: приехали, забрали, дом удачно продали. Хороший был у старика дом, и глядели за ним хорошо, бабка рук не жалела. Весной старая умерла, остался дед сиротой. Лишь внук в городе да еще племянник. Туда его и забрали.

     — Ты вот съездишь, поглядишь и поймешь, — рассказывал хозяин. — Туда абы кого не берут. Через обком устраивал. Дед туда с охотою. Сначала в госпитале лежал, подлечивался. Ему там понравилось. Вокруг такие же старики. Есть с кем поговорить, не скучно. А возможность появилась в доме ветеранов — он согласился, и не жалеет.

     — О-хо-хо… — негромко сказал гость. — Дед, дед… Живем, живем… И на лице его появилась, совсем некстати, улыбка. Глядел он в сторону, в окно, где остывало вечернее небо.

     — Помнишь, на пасеке у него жили? — вдруг спросил он хозяина.

     Давно то было, в годы мальчишеские, но вспомнилось ясно: опушка займищного леса, голубые улья, гудение пчел, медогонка… вперемежку ручки ее крутили, и тягучая медовая струя, светлая в солнце, лилась и лилась. И дед, припадая на калеченую ногу, суетился рядом.

     Хозяин заварил свежего чаю, гостю налил и себе, хлебнул пахучего пития и сказал, поднимая глаза на Лунякина:

     — Я чувствую, ты сейчас на меня грешишь. Понимаю… Мол, дед тебе столько помогал, вместо матери-отца остался. Да, помогал. Много помог. Спасибо ему. Но я-то хочу как лучше. Тоже по-хорошему.

     — Для кого лучше?

     — Как для кого? Для деда. Ему там спокойнее: уход, врачи, ровесники вокруг. Поговорят, потолкуют. Веселей идет жизнь. А здесь он в четырех стенах, один да один. Лишь вечером собираемся. Ему и поесть по-человечески никто не подаст. И с ногой у него совсем плохо стало. В туалет и то… Пока дошкандыляет… Глядишь, обсикается. А там лучше.

     —Лучше-то, может, и лучше, — задумчиво сказал Лунякин. — Но зачем вы его сюда тянули? Старушку эту прогнали. Они б, может, жили и жили…

     — Кто ее прогонял, она сама ушла.

     — Рассказывай…— усмехнулся Лунякин.— Твоя ж на нее шумела. Уходи! Ты — чужая! — передразнил он.— Хочешь завладать!

     — Но это же правда,— вступился за жену хозяин.— Она и хотела захватить все. Бабаня умерла, и она сразу подлезла. Любовь… В такие-то годы… На пенсию дедову она польстилась да на хату. Вот и все.

     После смерти жены к деду приклонилась, тоже одинокая, пожилая женщина. Сначала приходила сварить да постирать, а он в ее хозяйстве помогал топором да молоткомПотом она вовсе к нему перешла. Но ненадолго. Приехал из города внук с женою и поломали все.

     — А сейчас лучше вышло? — спросил Лунякин.— Бабку прогнали. Хату продали… Пять тысяч несчастных… — Ты чего же хочешь сказать, что мы из-за этих денег деда и забрали?— Нет, этого я не говорю. Тут, как говорится, бог вам судья. Но деда мне жалко. И конечно, это я прямо скажу, ты не обижайся, раз уж вы забрали его, и бабку прогнали, и хату продали, то надо было до конца и докормить. Уж коли с места тронули.

     — А я тебе еще раз говорю,— начал сердиться хозяин. — Ему там лучше. Там уход, врачи. А здесь — один да один. И некому за ним приглядеть. Он ходить стал совсем плохо. В туалет не дойдет… По коридору — лужа.

     — Ну, и подтерли бы, какая беда… Сам-то каким был? Не помнишь? Бабка матрацы сушить не успевала.

     Давно то было, грех детский, но хозяин, вспомнив, покраснел, проговорил, оправдываясь:

     — Это болезнь детская.

     — Правильно, детская. А это — стариковская. И ты уж, бога ради, никому не жалься, что он, мол, на пол насикал— сказал Лунякин, поморщившись.— Не говори, не позорься. Люди и не таких стариков держат. Бабу Ксеню помнишь? Калимановы, у школы живут… Она напоследок вовсе из ума выжила. Огород зорит, в доме бедокурит. Поджигала. Тетка Фаина плакала, но держала ее до конца. А Малешкиных дед… Тот вовсе… Старые, они не лучше малых…

     — Ты сравнил…— усмехнулся хозяин.— То хутор, он хутор и есть. Там и Колю-Хабу держат, и Настю-сластуху,— вспомнил он хуторских дурачков.

     — А чего ж…— сказал гость.— И Коля, и Настя на месте. Живут…

     — Конечно, с родителями…— объяснил хозяин.— Какие ни есть, а родные отец-мать… Своего дитя. А дед, если честно говорить, он кому, он мне лишь . родня. А для дочки и для жены кто он? В гости несколько раз приезжали. Вот и все. Они к нему и не | привыкли. Словно чужой человек. И он это чуял. Ему ] тоже несладко, будто у чужих…

     — Тогда уж ты виноват,— определил Лунякин.— Так поставил. Дед… Дед — и чужой. А у Коли-Хабы, между прочим, мать его, тетка Татьяна, померла. И Колю Василий забрал, брат его. А Василия жинка, она тоже косоротится. Так Василий сам и в бане Колю моет, а то и стирает… В общем, глядит. Вот так…

     Лунякину захотелось закурить. Но не здесь, в тесной кухне, а на воле. Да и чего было пустое толочь.

     —Давай ложиться,— сказал он.— Подниматься завтра рано, дорога…

     Ему постелено было в отдельной комнате, на широком диване. После ванной он не улегся сразу, а вышел на балкон.

     Ночной город лежал во тьме и огнях. А виделся снова дед, и почему-то опять на узкой кровати, под серым одеялом, словно покойник уже. Но глаза откры¬тые, живые, глядит в потолок. О чем-то думает. Боже мой…

     Потом, через тьму и долгие километры, увиделись свои старики. Теперь, издали, он так жалел их, даже сердце щемило. И не в чем было себя особо упрекать. Но все же… Жизнь, суета, спешка, дурная работа — все некогда. А они — уже неторопкие. Чего? Да почему? Да не слышу… Иной раз и… сейчас вспоминать горько.

     Как быстро время-то прошло… Вроде недавно еще босиком бегал. Отец с матерью дотемна в поле. «Баба-ня, вареничков с вишнею…» — «И-и, вишенный… Когда их лепить.Тут делов…» Но лепит. «Дедуня…»

     Бабаня… Дедуня… Мамка да батя… Как незаметно время ушло… Как быстро вы постарели… Теперь уж сам отец, а там, глядишь, и дед. И все. Издали, с городского балкона, словно с высокой горы, виделся хутор и вся жизнь, словно на ладони.

     И будто особой вины перед своими не чуял, но думалось не больно сладкое. Сначала о хуторе, о своих, потом снова больничные стены привиделись, одеяло казенное, дед под ним.

     Надо завтра поехать, проведать. Конечно, расстройство будет, слезы стариковские, но проехать мимо нельзя. Столько лет знались, и даже родня какая-то дальняя, кажется по матери. Заехать надо.

     И о другом думалось, об этом доме, где он гостил сейчас. Теперь с ним порвется нить. Все. Сколько было и было: детство, юность и молодость, и в зрелые годы сходились все ближе, дорожили друг другом, казалось, теперь до конца. Порвалось… Конечно, порвалось. Не глядя в глаза друг другу, как жить? Зачем так… Ясно, что порвалось. И это было горько.

     Ночью снилось Лунякину детство: мальчишеские годы, купание в речке, костры на берегу — все беззаботное, доброе, но сон был тревожен. И проснулся он будто от испуга.

     Утром разговаривали мало. Хозяин торопился, а жена его и вовсе чуть свет убежала на работу. Девочка, хозяйская дочка, с утра гляделась нездорово. Может, и вправду, она немного хворала, а может, просто росла, тянулась.

     — Ты собралась? — спросил ее Лунякин.

     — Может, не надо,— вступил в разговор хозяин.— Начнется там…

     — Брось…-остановил его Лунякин, все пони¬мая,—Мы ж не совсем глупые. Пусть дите отдохнет. У нас сейчас хорошо. Весна…— сказал он протяжно и улыбнулся, потому что увиделся ему хутор, утренние дымы над хатами, поля, рдяные и сизые талые зай¬мища — все рядом.— Поехали!

     Место, где размещался дом ветеранов войны и госпиталь, Лунякин знал и потому доехал не спрашивая. Девочка, прикорнувшая на переднем сиденье, все поняла лишь в последнюю минуту, когда подрулили к месту и Лунякин стал набирать в целлофановый пакет мандаринов, пряников, яблок, конфет — того да другого из купленных для хутора гостинцевПакет уже был полон, когда под руку попалась последняя забытая репка, из тех, что он привез в город. Лунякин посмотрел на нее, усмехнулся и положил на самый верх.

     – Пойдем,— позвал он девочку.

     Та помедлила, но вышла из машины.

     — Он плачет,— сказала она, потупясь.— Как приходят к нему, плачет.

     — Годы…— вздыхая, объяснил Лунякин.— Старые люди, что малые дети. Так уж устроено. Жизнь…

     Это объяснение девочка будто приняла и пошла рядом с Лунякиным, подстраиваясь под его широкий шаг. В пустынном вестибюле они надели халаты. Коридоры были по-утреннему тихи и безлюдны.

     Постучав в комнату и войдя в нее, Лунякин тотчас вспомнил свое вчерашнее видение: сирый больничный покой, казенное одеялко. Здесь, в яви, все было по-иному: яркие шторы, голубое покрывало.

     Дед лежал, устремив глаза в потолок, и к вошедшим не повернулся.

     —Дедуня? — позвал его Лунякин.— Гостей не ждешь?

     Старика словно подбросило. Он сел в кровати.

     — Вылеживаешься…— шутливо попенял Лунякин.— Как тут поднимешь с вами сельское хозяйство… Прежде все деды работали до упору: на бахчах, в садах сторожевали, арбы делали, сани, колеса, бочки. А теперь— у всех пенсии. Вот вы и залегли.

     — Лежим…— оправдывался дед.— Привыкаем к могилкам.

     На второй кровати, отвернувшись к стене, посапывая, спал человек.

     — Не разбудим? — покосился на него Лунякин.

     — Его колом не подымешь,— ответил дед.— Ден¬но и нощно спит. Не то живой, не то уж помер неделю назад.

     Старик, еще не поверив в происходящее, смотрел на Лунякина и правнучку удивленно. Гостинцы, которые ему подали, он не глядя поставил,и вдруг насторожился,принюхался.

    -Мандарины…-Догадался Лунякин.-РПокушай.Я тоже оскоромился.-И подал оранжевый мягкий плод.

     Но старик, отложив мандарин, потянулся и жадно понюхал большую руку Лунякина, рукав его пиджака, лицом припадая к одежде.

     — Хутор… Хутором пахнет…— проговорил он.

     — А-а…— засмеялся Лунякин.— Скотиной провонял, креолином, он вонючий.

     Старик явственно слышал, чуя, как пробивается, точно ключ живой, через запахи — больничный, мандариновый, табачный и прочие,— пробивается и веет в лицо родного хутора.

     Лунякин подал репку, сказал:

     — Вот тебе тогда. Это уж наше…

     Старик принял ее, поглядел и заплакал. Все вчерашнее, о чем думалось, что ночью грези¬лось, снилось,— все разом вдруг поднялось в Лунякине, и все ему стало ясно: забирать надо деда, забирать — и никаких. Большой ладонью он отер стари¬ковские слезы и сказал:

     — Не плачь. Не плачь, дедуня. Все заживет. Поехали-ка домой. Домой… Там весна,оживешь.

     Он поднял старика,почуяв тяжесть еще не усохшего тела. Поднял и понес на выход,к машине. Девочка шла рядом.

Предложите, как улучшить StudyLib

(Для жалоб на нарушения авторских прав, используйте

другую форму
)

Сочинение по тексту Б.П.
Екимова по проблеме взаимоотношений между близкими людьми.

1)Два случая. (2)Между ними — срок долгий, почти
жизнь. (З)Первый — совсем давний. (4)Тогда наш Петя был маленьким. (5)Учился в
третьем, а может, в четвёртом классе. (6)Ждали его к обеду. (7)А главное, для
какого-то дела. (8)Ждали да ждали, а его нет и нет. (9)Я уж начинаю злиться.
(10)А матушка моя — человек и вовсе серьёзный. (11)Пети нет, она меня точит:
(12)— Это ты виноват. (13)Приучил, он никого не слушает. (14)Никакой
ответственности. (15)Надо с детских лет. (16)Надо… (17)Наконец вижу, мчится
наш ученик. (18)Понимает, что к сроку давно опоздал, и спешит. (19) — Тебе что
было велено…— начала было мать, но перебил её, конечно же, виноватый, с
захлёбом голос: (20) — Не ругай меня, пожалуйста, ладно?.. (21)И такая была в
этом голосе наивная просьба, что я невольно улыбнулся, поднялся из-за стола,
чтобы мать немного, но сдержать. (22)Она порою ругаться мастер, особенно под
горячую руку. (23)А мне жалко стало — уж больно он хорошо попросил: (24)«Не
ругай, пожалуйста…» — не испуг, а лишь искренняя просьба. (25)Мальчишеская,
детская: (26)«Не ругай». (27)Я поднялся и вышел на кухню. (28)Стояли друг
против друга строгая мать моя и маленький Петя, взъерошенный воробьишко: пальто
— нараспашку, волосы — дыбом, на лице и в глазах наивная детская просьба:
(29)«Не ругай». (З0)Всё так ясно было, что помощи моей не понадобилось. (31)—
Не ругай… — повторила мать и тоже улыбнулась. (32)— Ну, ладно. (ЗЗ)Тогда не
будем ругать. (34)Я вернулся в горницу, к своему столу.

(35)Прошло много и много лет. (З6)Тот случай, конечно,
давно забылся. (37)Сколько было всего, и доброго, и несладкого, — жизнь течёт.
(38)Матушка моя состарилась, Петя вырос. (39)В старом доме теперь мы проводим
лишь тёплое лето. (40)А чуть заосенеет, сразу переезжаем на городскую квартиру.
И вот похолодало, месяц — сентябрь. (42)Пора «на крыло». (43)Но пожилого
человека с места насиженного стронешь не вдруг. (44)Вот и мать наша собирается
будто навсегда. (45)Для матери переезд — дело серьёзное, готовится к нему
долго. (46)Поэтому с переездом получается так: похолодало, собрались, уехали, а
мать ещё два ли, три дня, а то и неделю на старом месте копошится. (47)Потом за
ней приезжаем. (48)Тогда уж и дом на запор.

(49)И вот новое утро. (50)Подъезжаем. (51)Пасмурно
уже, зябко. (52)Дом нахохлился. (53)Кое-где у соседей дымки из труб.
(54)Подтапливают. (55)Осень. (56)Вошли в дом. (57)А у матери только-только
самые сборы. (58)Опять все богатства свои разложила. (59)Без слов видно, что не
готова. (60)Я лишь головой покачал, охнул. (61)А Петя, он молодой, горячий.
(62)И ведь верно: у него — работа, а он бабку каждый день возит-возит и никак
не увезёт. (бЗ)Раскрыл он было рот, да, слава богу, ничего сказать не успел. (64)Мать
наша стоит, маленькая, виноватая, голову подняла и попросила робко: (65) — Не
ругайте меня, пожалуйста. (66)От тихих слов её, видно, не только моё дрогнуло
сердце. (67) Петя вздохнул и сказал неожиданно мягко, с усмешкой: (68) — Ладно,
не будем тебя ругать.

 (69)Господи, как же она постарела, наша мать!
(70)Высохла, согнулась. (71)А какая была… (72)И ростом, и статью. (73)А
характер… (74)Куда что делось. (75)Человек я — тоже немолодой.
(76)Повернулся, ушёл в настывшую горницу, сел за стол, пустой и непривычно
просторный, стал глядеть в окошко.

(77)Вот она, жизнь. (78)Вроде и не больно короткая, а
всё равно на один огляд. (По Б. Екимову *)

 Борис Петрович Екимов (род. в 1938г.) — русский
прозаик и публицист, лауреат Государственной премии РФ (1998), лауреат премии
Александра Солженицына (2008). Бориса Екимова нередко называют проводником
литературных традиций Донского края. Лейтмотив его произведений — реальные
жизненные будни простого человека. Широкую известность получили сборники
рассказов «За тёплым хлебом», «Ночь исцеления», «Пастушья звезда», роман
«Родительский дом».

Близкие люди…
Они потому и близки, что находятся рядом и видят нас без прикрас в обычной и
будничной жизни. А ещё потому, что, как никто, умеют понять нас и простить за
ошибки и недостатки характера.  Б.П. Екимов поднимает проблему взаимоотношений
близких людей.

В центре
внимания писателя находятся два случая в семье, когда мудрость и великодушие её
членов не позволили дать выхода раздражению и злости и отругать, по сути, за
невинные проступки. И в том, и в другом эпизоде ключевыми словами является
робкая просьба: «Не ругай меня, пожалуйста!»  Об этом умоляет строгую бабушку
маленький Петя, который поздно пришёл домой. Он, конечно, виноват, но наивно
верит во взрослых, в их силу и мудрость. И что-то дрогнуло в душе суровой
бабушки: ведь её внук ещё маленький, он слабый и беззащитный. Не случайно автор
сравнивает мальчика с «взъерошенным воробьишкой» — так он жалок и испуган.
Б.Екимов подчёркивает, что в семье нужно жалеть малого и слабого.

 А второй
эпизод показывает, что следует быть милосердным и к старому и тоже
беззащитному. С годами властная мать резко изменилась: «высохла, согнулась»,
стала всё делать медленно, потому что силы ушли. И как её можно упрекать за то,
что вовремя не собралась к переезду в город? И опять прозвучали слова: «Не
ругайте меня, пожалуйста». Внук, уже взрослый, и старенькая бабушка поменялись
ролями. Теперь уже к ней нужно проявить великодушие, не дать выхода копившемуся
раздражению. И мы понимаем, почему дрогнули сердца рассказчика и Пети от этих
тихих слов, от мольбы о снисхождении к старости.

Автор считает,
что в семье отношения должны строиться на взаимопонимании и умении прощать.

Я разделяю
точку зрения писателя в том, что родным людям нужно быть терпимыми к
недостаткам, им следует поставить себя на чужое место и понять, почему человек
так поступил. Иначе в семье не будет покоя и радости. Вспомним повесть А.М.
Горького «Детство», где показана семья Кашириных, в которой все друг друга
ненавидят и боятся. Дед с молодости жестоко избивал свою жену, не замечая её
доброты и любви ко всем членам семьи, потом он стал жестоко наказывать внуков,
избивая их розгами за малейшую провинность. Каширин ни разу  не выслушал своих
домочадцев, никого не пожалел, он устроил ад в собственном доме. Каждодневные
муки искалечили души всех родственников.

Прочитав
текст, понимаешь, как важно бережно и тепло относиться к родным, ведь добрые
чувства благотворно сказываются на человеке: он начинает верить в себя,
становится сильным, милосердным и сострадательным к другим.