Сочинение какого философа экономиста читал онегин

За весь роман три раза упоминается о прочтении Онегиным книг. Всего называется 17 авторов и поэм, а также несколько неизвестных произведений. Самые важные из них — произведения «Гяур» и «Дон Жуан» английского поэта Лорда Байрона.

Первое упоминание

Первый раз об этом говорится в первой главе, когда А.С. Пушкин знакомит нас с главным героем. Особенно в тот момент Евгений книги не любил, поэтому упоминаются всего четыре книги/автора:

1. Энеида – поэма, написанная древнеримским поэтом Вергилием между 29 и 19 г. до н. э. Поэма посвящена троянскому герою Энею, переселившемуся в Италию. Онегин даже примерно помнил два стиха из нее.
2. Гомер – древнегреческий поэт, создатель эпических «Илиады» и «Одиссеи». Нельзя сказать точно, читал ли его Онегин – в романе говорится, что Онегин «бранил» его, и, возможно, он делал это и без прочтения.
3. Феокрит – еще один древнегреческий поэт, создатель известных идиллий. Ситуация такая же, как и с Гомером – со стороны Онегина исходит критика, но точно утверждать факт прочтения нельзя. Тем более, что Онегин умел рассуждать о вещах, в которых мало что понимал:
   

   Ученый малый, но педант.
   Имел он счастливый талант
   Без принужденья в разговоре
   Коснуться до всего слегка,

4. Адам Смит – шотландский философ и экономист, один из основателей современной экономической теории. Единственный автор, понравившийся Онегину в то время.

Второе упоминание

Второй раз перечисляются прочтенные Онегиным книги в седьмой главе. Эти книги находит Татьяна в доме главного героя в его кабинете. Пушкин не приводит весь список книг, понравившихся Евгению, ограничиваясь двумя произведениями Джорджа Гордона Байрона:

1. «Гяур» — одна из восточных поэм Байрона, написанная в 1813 году. По сути, это печальная история любви и мести главного героя по имени Гяур в Греции, порабощенной турками.
2. «Дон Жуан» – незаконченный роман в стихах о жизни путешествующего испанца Жуана. Этот величайший роман лорда Байрона очень часто сравнивают с Евгением Онегиным.

Третье упоминание

В восьмой главе, после отказа Татьяны, Евгений на всю зиму сидит дома и читает. Но читает он для отвлечения, а не из интереса. Список довольно большой, и почти все авторы современны для Онегина. Стоит отметить большое количество французских писателей и революционеров.

1. Эдвард Гиббон – британский историк, исследовавший распад Римской империи, прославившийся благодаря «истории упадка и разрушения Римской империи».
2. Жан-Жак Руссо – известнейший французский философ, писатель и революционер.
3. Алессандро Мандзони – писатель-романтик из Италии 19 века, его самый известный роман – «Обрученные».
4. Иоганн Гердер – немецкий писатель, историк культуры и критик конца 18 века.
5. Себастьен-Рок де Шамфор – французский моралист, писатель и поэт, живший и творивший во второй половине 18 века.
6. Мадам де Сталь – французская писательница-романтик времен Наполеона 1.
7. Мари Биша – врач и анатом из Франции конца 18 века. Отец патологии и гистологии.
8. Пьер-Франсуа Тиссо – французский писатель, историк и журналист. Революционер.
9. Пьер Бейль — французский богословский критик и философ конца 17 века, а также один из самых влиятельных мыслителей своего времени.
10. Бернер Фонтенель — французский учёный и писатель начала 18 века.
11. Альманахи и журналы – подробные названия не называются.

За что Евгений Онегин ценил Адама Смита

17 марта 2015 г., 6:57

Евгений Онегин, если верить знаменитому литературоведу и культурологу Юрию Лотману, «родился» в 1795 году…

Продолжая мысль Юрий Петрунина о том, что следует отмечать юбилеи отдельных стихов (а то и дни рождения, если они были указаны автором), мы вправе в Год литературы отметить 220-летие одного из самых знаменитых в России литературных героев.

Повествование о нём Александр Пушкин начинает в 1819-м, в год основания Санкт-Петербургского университета, тогда как сам Роман в стихах создавался в 1823 по 1831 год.

Тот факт, что, хотя бы частично, автор списал образ Онегина с себя, никто из исследователей не опровергает. Да и, по Пушкину, интересно (или нет) то или иное произведение, напрямую зависит от того, что писатель «пишет о себе», хотя в «Онегине» он с этим «массовым» мнением спорит.

В романе, который Виссарион Белинский не случайно назвал «энциклопедией русской жизни», тогда как сам автор «собраньем пёстрых глав», не упущена и экономика, точнее, модные в Российской империи течения западной политической экономии. Эта «мода» сильно повлияла на декабристов и в немалой степени явилась их печальным финалом.

А разбирался ли в новомодных экономических теориях «наш юбиляр»? И, следовательно, сам Александр Сергеевич?

В моей домашней библиотеке имеется книга, на это вопрос отвечающая положительно, — «Муза и мамона» Александра Аникина. Вышедшая в издательстве «Мысль» на закате перестройки, в 1989 году, она имеет и «прямо указующий» подзаголовок «Социально-экономические мотивы у Пушкина».

Тут надо понимать: политическая экономия — это именно экономическая политика государства, то есть чисто общественная дисциплина.

Говорю об этом потому, что многих нас в годы учёбы элементарно отпугивала политэкономия социализма, настойчиво противопоставлявшаяся незнакомой нам политэкономии капитализма с его «акулами». И что же? Жили при первой, теперь вот – при второй, избавившись от первой далеко не окончательно.

В советские времена практически вся нехудожественная литература начиналась с цитирования классиков «марксизма-ленинизма». Не избежал этого в своём научно-художественном труде и Аникин (1927 – 2001), доктор экономических наук и писатель-фантаст. Но у него – всё по делу.

«Круг чтения Онегина отражает интересы самого Пушкина», — повторяет он вслед за пушкиноведами, но предлагает сосредоточиться на «экономической строфе» романа, где Онегин…

Бранил Гомера, Феокрита,

Зато читал Адама Смита

И был глубокий эконом,

То есть умел судить о том,

Как государство богатеет,

И чем живёт и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет.

Отец понять его не мог

И земли отдавал в залог.

Бранить эпического Гомера и идиллического Феокрита – штука странная, но объясняется тем, что в Пушкинскую эпоху интерес к античности и латыни снижается, да и настолько ли он был высок? Другое дело – шотландский экономист Адам Смит, при имени коего у всех изучавших политэкономию социализма, автоматически воспроизводятся в памяти «Три источника, три составные части марксизма».

В 1913 году Владимир Ульянов-Ленин в целом правильно охарактеризовал марксизм, как «учение». Только вот сам Карл Маркс, как это ни странно звучит, к марксистам себя не причислял. Причина проста. Маркс, как и его правая рука Фридрих Энгельс были настоящими учёными-энциклопедистами.

А вот те, кто вооружился их учением, «веровали» в него, не читая научных трудов, написанных, между тем, блестяще. Не случайно в прошлый экономический кризис 2008-2009 годов в Европе «Капитал» Маркса «сметали с книжных полок».

Ну, Европа в целом и Маркс, в частности, нам не указ, у нас в экономике лучше всех разбирался Алексей Кудрин, «в тучные годы» не дававший денег на развитие экономики и резко выступавший против перевооружения армии.

Пушкин, то есть Онегин критикует отца за то, что тот «земли отдавал в залог». Почему? Потому что вырученные деньги не вкладывались в какое-либо выгодное дело, а элементарно проедались.

Но мог ли этот «отец» воспринять экономические идеи какого-то шотландца о необходимости развития рыночных отношений, распределении труда и свободе предпринимательства?

«Экономическую строфу», — напоминает Аникин, перевёл, изучая русский язык, Энгельс, неоднократно её цитировавший письменно и устно. Больше он по-русски так, кстати, ничего и не выучил.

От него о глубоких экономических знаниях русского поэта узнал и Маркс, придумавший новую формулу деньги – товар – деньги, когда «покупатель выпускает из рук деньги лишь с затаённым намерением снова овладеть ими. Таким образом, деньги здесь лишь авансируются…»

Онегину было 7 лет, когда труд Смита начали издавать с 1802 по 1806 год в четырёх томах «под титлом» «Исследование свойства и причин богатства народов». Правда, в отвратительном переводе. Поэтому, вероятно, мало кто смог заметить: шотландец ставил знак равенства между крепостным правом и рабством.

Вскорости мы видим, как кабинет Онегина, «философа в осьмнадцать лет» украшает

Всё, чем для прихоти обильной

Торгует Лондон щепетильный

И по балтическим волнам

За лес и сало возит нам…

Дальше идёт перечисления всякой чепухи, включая парижскую…

Сегодня доля России в товарообороте со «щепетильным Лондоном» не дотягивает до 2 процентов. Доля Германии, к примеру, в шесть раз больше. Да, лес, скорее всего, и иное сырьё в нашем экспорте сохранился…

Вступив в дядино наследство, Евгений

Ярем от барщины старинной

Оброком лёгким заменил:

И раб судьбу благословил.

Зато в углу своём надулся,

Увидя в этом страшный вред,

Его расчётливый сосед,

Другой лукаво улыбнулся,

И в голос все решили так,

Что он опаснейший чудак.

«Чудак» снизил налоги и, надо думать, производительность крестьянского труда выросла в отдельно взятом поместье, повысив тем самым его конкурентоспособность. Вопрос, надолго ли?

По роману, Онегин и Пушкин – приятели. В 1952 году Лидия Тимошенко изобразила автора и его героя «на брегах Невы». Первый весел, второй – грустен: главные его приключения впереди.

Исследователи неоконченной главы X размышляли, намеревался ли Поэт поставить своего «доброго» приятеля в строй декабристов, где оказалось множество его друзей, со всеми известными последствиями. Но, вероятно, достаточным оказалось пророческое «из искры возгорится пламя…»

И ещё об экономических нравах. В «Путешествии Онегина» герой оказывается в Нижнем Новгороде.

Сюда жемчуг привёз индеец,

Поддельны вины – европеец.

Двести лет, как с куста, а «поддельны вины» никуда не делись, только поэты о них больше не пишут, да и экономисты стараются помалкивать.

Владимир ИЛЬИЦКИЙ

Иллюстрация: Лидия ТИМОШЕНКО «Онегин и Ленский»

Источник

«Евгений Онегин» как учебник экономики

Он был глубокий эконом

Спустя несколько лет уже Онегин признается в любви Татьяне, но та отвергает его.

Казалось бы, банальнейший из сюжетов. Однако В.Г. Белинский называл роман в стихах «Евгений Онегин» «энциклопедией русской жизни».

Покопавшись в памяти, вспоминаем, что Евгений в совершенстве владел французским языком, «легко мазурку танцевал», знал массу анекдотов и – внимание! – «был глубокий эконом».

В наше время слово «эконом» имеет значение: бережливый, хозяйственный человек или заведующий хозяйством. В начале XIX века, а действие романа происходит в 1819–1824 годах, оно употреблялось в значении «экономист». А что позволяет Пушкину называть «героя своего романа» экономистом? Приведем полностью строки, характеризующие Онегина в интересующем нас аспекте:

…Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.

Интересно, что «экономическая» строфа Пушкина привлекла внимание Маркса и Энгельса. В работе «К критике политической экономии» Маркс пишет: «В поэме Пушкина отец героя никак не может понять, что товар – деньги. Но что деньги – товар, это русские поняли уже давно…»

Ф. Энгельс в труде «Внешняя политика русского царизма», оценивая внешнюю торговлю России в период континентальной блокады Англии, также упоминает вышеприведенные строки.

Итак, с уверенностью можно сказать, что отец Онегина не желал развивать хозяйство, что влекло бы за собой увеличение «простого продукта», продав который, можно было бы получить деньги. А деньги родитель Онегина, как и многие другие помещики того времени, получал, закладывая свои земли, то бишь имения, а также крепостных. (Наиболее ушлые проделывали сей фортель даже с мертвыми душами, пока они числились согласно последней налоговой декларации – «ревизской сказке» – живыми.)

Тут весьма уместно вспомнить, что на момент отмены крепостного права более 2/3 дворянских имений и 2/3 крепостных душ были заложены в обеспечение взятых у государства ссуд. Поэтому освобождение крестьян могло произойти и без единого государственного акта. Для этого государству достаточно было ввести принудительный выкуп заложенных имений – с уплатой помещикам лишь небольшой разницы между стоимостью имения и накопленной недоимкой по просроченной ссуде. (И подобный план рассматривался.) В результате такого выкупа большинство имений перешло бы к государству, а крепостные крестьяне – в разряд государственных (то есть, по сути, лично свободных) крестьян. Однако эти планы вызывали сильное недовольство помещиков, которые при таком раскладе оказались бы, по сути дела, беднее своих бывших крепостных.

Крайне примечательно, что для двух последних строк в черновике романа имеется другой вариант, в котором экономическая мысль Пушкина выражена еще более отчетливо:

…Отец с ним спорил полчаса
И продавал свои леса.

Эти строчки пугающе наглядно демонстрируют извечное отношение в России к своему национальному богатству. К тогдашнему лесу ныне прибавились нефть, газ, металлы, которые большей частью в виде сырья поставляются за границу. Хотя переработка вышеуказанного продукта на отечественных производствах дала бы десятикратную прибыль. Да, жаль, что, как 200 лет назад, так и сейчас предприятий перерабатывающих отраслей в России явно не хватало и не хватает. Во времена Онегина значительная часть английского флота (Англия с конца XVIII века была главным торговым партнером России) была построена из российского леса, паруса из русского льна, канаты из русской пеньки.

О знакомых нам и сегодня чертах внешней торговли России в начале XIX века можно узнать из XXIII строфы первой главы «Онегина», где говорится:

Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной,
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.

Поясним, что прилагательное «щепетильный» имело в пушкинское время значение – «мелочный». То есть Россия им – сырье, а они ей – всяческие мелочи-безделушки. Отметим, что Пушкин знал, по-видимому, тот факт, что сало занимало в то время (начало 20-х годов XIX века) первое место в экспорте России, а ввоз зерна в Англию с 1815 года был ограничен хлебными законами.

Гениальность «Евгения Онегина» в том, что деталями романа могут воспользоваться для характеристики эпохи и историк, и исследователь русского быта, и, как мы попытались показать, экономист. И с полной уверенностью можно сказать, что «великим экономом», сиречь экономистом, был сам автор бессмертного творения.

Источник

Три непонятных слова в 18 строках: понимаем ли мы текст «Онегина»?

Каждому переводчику знакомо выражение «ложный друг переводчика». Это слова-обманки: видишь их, и кажется, что понимаешь… Особенно коварны близкородственные языки. Услышав слово «олово» от серба, не усомнишься: он имеет в виду олово. На самом деле «олово» по-сербохорватски – это свинец.

Много таких «друзей» и в сочинениях классиков. Верно ли мы понимаем «Онегина»? Откроем первую главу! В восемнадцати строчках – три волчьих ямы.

В пятой строфе читаем:

Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Учёный малый, но педант.

Смотрим у Даля, ровесника (и друга) Александра Сергеевича:

Педант … строгий, точный, придирчивый мелочник, требующий соблюденья в деле внешностей, околичности, порядка .

Примерно то же мы найдем и в современных словарях. В том же значении употребляем это слово мы. Однако…

Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка…

Постойте, можно ли назвать Онегина педантом? Он-то здесь при чем?

В «Словаре Пушкина» педант – это:

«человек, выставляющий напоказ свои здания, свою ученость, с апломбом судящий обо всем».

Вот, все становится на свои места! Значение слова изменилось уже к середине XIX века.

Дочитываем эту же строфу:

С учёным видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнём нежданных эпиграмм.

Онегин – поэт? Способный сочинять экспромтом, остроумно и красиво, эпиграммы? Автор «Онегина» это умел, но его персонаж. Занятная деталь! Только она не вяжется с романом! Через пятнадцать строчек мы читаем:

Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет…

Что ж, Александр Сергеевич – сам себе противоречит? Его главный герой – то поэт, то не поэт. Автор так долго над текстом работал, но не привел роман в порядок, даже стыдно…

На самом же деле в «Словаре Пушкина» слово эпиграмма имеет еще одно значение:

« Колкое, остроумное замечание, насмешка, острота ».

И здесь все становится на свои места!

Уф! Пятая строфа Онегина закончилась. Всего четырнадцать строчек – и два подводных камня среди них… Это не значит, что и со следующей, шестой строфой все гладко. Новый подводный камень ждет нас уже в четвертой строке:

Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,

Вроде бы, все понятно. ЭпигрАф, который может прочитать Онегин – это, очевидно, то же самое, что эпИграф к какой-нибудь книге. Так поймет текст 99,9% современных читателей «Евгения Онегина». Надо ли бегать за примерами? Сам Пушкин к следующей главе «Онегина» предпосылает эпиграф из Горация:

И сам же его переводит с латыни:

Но если эпиграф дается в книге с переводом, то какой смысл мучительно «разбирать» его?

На самом деле Пушкин употребил это слово в исконном древнегреческом значении. По-древнегречески ἐπιγρᾰφή – это «надпись»! Онегин читал латинские надписи на памятниках и надгробиях. Там-то они, как правило, не переводились, и без знания языка нельзя было понять, о чем речь.

Все мои статьи, связанные с Пушкиным и «Евгением Онегиным», можно найти в оглавлении журнала «Нетривиальная история» .

Источник

Он был глубокий эконом

То есть умел судить о том,

Как государство богатеет,
       И чем живет, и почему
       Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.

Этот штрих к портрету Онегина может многое рассказать и о самом Пушкине.

             Юбилейная страда рождает очередные нелепости, которых вокруг Пушкина за многие годы и так накопилось немало. Некий пушкинист (надо думать, из тех, о которых Маяковский сказал: «Бойтесь пушкинистов») обнаружил и навязал двум солидным изданиям «открытие»: Александр Сергеевич Пушкин в молодости увлекался… пушками и артиллерией и является автором нескольких статей и даже книги в этой области, подписанных «А. Пушкин». Профессионалы без труда доказали, что эти труды принадлежат однофамильцу поэта — офицеру Андрею Пушкину.
       Однако бывают и подлинные открытия, благодаря которым мы узнаем о Пушкине важные и неожиданные вещи. В 1930 году Павел Щеголев, известный историк и автор многих работ о Пушкине, опубликовал в «Известиях» статью «Пушкин — экономист». Щеголев обнаружил несомненно принадлежащие руке поэта краткие замечания на книгу декабриста Михаила Орлова «О государственном кредите», изданную в Москве в 1833 году.
       Пушкин знал Орлова по Кишиневу, где боевой генерал, участник войн с Наполеоном, командовал дивизией. Активный участник тайных обществ, Орлов отделался после восстания декабристов полугодовым заключением в Петропавловской крепости, а затем был сослан в свою деревню. Николай I был много обязан его брату Алексею, который 14 декабря вывел на защиту царя свой полк. Алексей Орлов и вымолил брату мягкое наказание. В сельском уединении Михаил Орлов вернулся к наукам, которыми увлекался с молодых лет. Так появилась книга, которая в библиотеке Пушкина была в двух экземплярах. Один Орлов послал поэту в Петербург с дарственной надписью и с вплетенной в книгу рукописной главой, которую не удалось провести через цензуру. Второй экземпляр Пушкин, видимо, купил сам еще до того, как получил подарок. Он, похоже, прочел только первый десяток страниц и набросал несколько замечаний карандашом на отдельном листе бумаги. Щеголев был поражен основательностью суждений Пушкина. Его впечатления полностью подтвердились, когда более пристальному анализу их подвергли экономисты. Так, оказалось, что Пушкин был близок к некоторым оценкам, содержащимся в рецензии на рукопись Орлова, которую дал самый крупный русский экономист того времени академик Андрей Шторх. Пушкин эту рецензию читать не мог. Разумеется, заглавие статьи Щеголева «Пушкин — экономист» не надо понимать буквально. Ничто не было так чуждо поэту, как ученый педантизм.
       Публицистика Пушкина обычно меньше интересует читателей, чем поэзия и художественная проза. Между тем она так же, как и художественные произведения, поражает умом, юмором, меткостью суждений и яркостью языка. У Пушкина есть большая статья, оставшаяся в рукописи и публикуемая в новейших изданиях под условным заглавием «Путешествие из Москвы в Петербург». Держа в руках знаменитую и полузапретную в то время книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», поэт как бы совершает путешествие обратным маршрутом. Поэтому статья начинается главкой «Москва». В начале 30-х Луначарский написал об этой незавершенной работе: «С необыкновенным ясновидением, какого можно было бы ожидать от экономиста и социолога, осознает Пушкин превращение старой Москвы, ее новый купеческий, торговый характер, рост буржуазии повсюду и все больший удельный вес разночинца».
       В 1945 году в США на английском языке вышла книга «Дух русской экономической науки» (The Spirit of Russian Economics), представляющая собой популярную историю русской экономической мысли до 1917 года. Ее автором был русский эмигрант первой волны И. И. Левин, выступавший в данном случае под псевдонимом Дж. Ф. Нормано. В сравнительно небольшом тексте (около 150 страниц) имя Пушкина упоминается на 28 страницах — чаще, чем имена всех других русских экономистов и писателей. «Исследование экономических идей Пушкина было бы благородной, хотя и трудной задачей,— пишет Нормано.— Я надеюсь когда-нибудь посвятить время этой теме». Такая работа не появилась, но вместо него исследованием экономических идей Пушкина уже вовсю занимались другие. И чаще всего внимание исследователей привлекали строфы из «энциклопедии русской жизни» — романа «Евгений Онегин».

Спор о простом продукте
       Один современник, наблюдая юного Пушкина в Кишиневе, за обеденным столом у наместника Бессарабии Ивана Инзова, сделал такую запись в своем дневнике. В дискуссиях на разные темы, вроде «торговли нашей с англичанами», Пушкин был способен «обнять все и судить обо всем». А вот любопытный отрывок из «Евгения Онегина»:
       Все, чем для прихоти обильной
       Торгует Лондон щепетильный
       И по балтическим волнам
       За лес и сало возит нам…
       Не правда ли, замечательные строки, особенно если слово «лес» заменить, например, на «нефть», а «сало» — на «никель»? Но не эти строки наиболее интересны экономистам. Вспомним первую главу «Евгения Онегина», где говорится о воспитании и интеллектуальном кругозоре героя, который
       Бранил Гомера, Феокрита;
       Зато читал Адама Смита
       И был глубокий эконом,
       То есть умел судить о том,
       Как государство богатеет,
       И чем живет, и почему
       Не нужно золота ему,
       Когда простой продукт имеет.
       Что до Гомера и Феокрита, то «брань» в их адрес объяснил Юрий Лотман, величайший знаток Пушкина и его времени. Это «декабристский» мотив: Николай Тургенев (декабрист, добрый знакомый Пушкина, автор интересных экономических сочинений) говорил, что для нуждающейся в обновлении России политическая экономия важнее древнегреческой поэзии. А вот об Адаме Смите, родоначальнике классической политической экономии, во времена Пушкина господствовавшей в России, поговорим особо.
       Отмечу, что речь пойдет о специальных вопросах экономической теории и истории экономической мысли. При всех моих усилиях упростить изложение, читателю, не закаленному в свое время изучением этих предметов, что-то может показаться непонятным. Но таков уж характер затронутой темы. С другой стороны, сознательное упрощение и популяризация приводит к некоторой некорректности формулировок. А потому тех, кто заинтересуется предметом, я отсылаю к своим трудам по пушкиноведению, особенно к книге «Муза и мамона: Социально-экономические мотивы у Пушкина».
       Первый русский перевод главного труда Адама Смита — «Исследования о природе и причинах богатства народов» — вышел в самом начале XIX века. Сочинение великого шотландца отсутствует в библиотеке Пушкина, и у нас нет сведений о том, что поэт читал Смита. Но ученые давно установили, что все сочинения, чтение которых Пушкин приписал Онегину, он знал и сам. Почему бы Адаму Смиту быть исключением? К тому же Пушкин лучше многих других — и прежде всего своих комментаторов — понял и передал одну из главный идей «Богатства народов». Чего стоит один только загадочный простой продукт, который поставил в тупик несколько поколений пушкиноведов!
       В русском переводе «Богатства народов», где Смит противопоставляет деньги продуктам, переводчик употребил выражение «иждивительные товары». Такой термин уже при Пушкине звучал архаично. К тому же он громоздок и, разумеется, непоэтичен. У Пушкина появляется термин «простой продукт», который, насколько мне известно, ни у одного экономиста пушкинской эпохи не встречается. Привычным для тех, кто знаком с историей экономической мысли, является термин чистый продукт (по-французски — produit net). Это одно из фундаментальных понятий теории физиократов, предшественников Смита, которые считали, что чистый продукт (вновь созданная ценность) возникает исключительно в земледелии, тогда как все остальные отрасли лишь придают этому продукту новую форму.
       Исходя из этого, все комментаторы (среди них наиболее авторитетные — Владимир Святловский, Николай Бродский, Владимир Набоков, Юрий Лотман) полагают, что поэт заменил чистый продукт простым по небрежности или для соблюдения размера стиха. Вот цитата из комментария Лотмана: «‘Простой продукт’ — перевод одного из основных понятий экономической теории физиократов produit net (чистый продукт) — продукт сельского хозяйства, составляющий, по их мнению, основу национального богатства». Набоков в своем комментарии к «Евгению Онегину» совершает ту же ошибку. Но в то же время в своем переводе романа на английский язык из различных вариантов передачи термина «простой продукт» он выбрал правильный — simple product.
       Упомяну также такого комментатора, как Фридрих Энгельс. Он не раз использовал «экономическую» строфу Пушкина для иллюстрации собственных научных идей и неоднократно цитировал их, в том числе по-русски. Энгельс перевел прозой на немецкий язык первые 11 строф «Евгения Онегина», делая в ряде случае значимые варианты перевода (возможно, именно этот перевод использовал Карл Маркс в книге «К критике политической экономии»). Термин «простой продукт» он перевел как «сырой продукт». Это, безусловно, неточность. Но в более поздних работах Энгельс исправляет ошибку. У него появляется «избыток продуктов», что значительно ближе к оригиналу и в принципе передает экономический смысл понятия «простой продукт».
       Мне думается, Пушкин использует придуманный им термин «простой продукт», чтобы выразить противоположность между всеми полезными предметами и деньгами. И не более того. Это позволяет ему с наибольшей рельефностью выразить отличие Смита и классической политической экономии от учения меркантилистов (физиократы здесь вообще ни при чем). Меркантилисты видели богатство нации в деньгах. Смит с ними полемизировал. Его идея была в том, что богатство нации состоит в массе непрерывно производимых продуктов, тогда как деньги, непосредственно для потребления бесполезные, играют лишь вспомогательную роль, обслуживая оборот этих продуктов. Наконец, против «физиократического» толкования термина «простой продукт» свидетельствует сохранившийся в пушкинских черновиках вариант строки «когда простой продукт имеет» — «когда … кредит имеет». Этот вариант явно уводит от физиократии. Надеюсь, на этом в споре можно поставить точку.

Записка о народном воспитании
       Среди ранних «шалостей» Пушкина есть такое прелестное четверостишие:
       Вот здесь лежит больной студент;
       Его судьба неумолима.
       Несите прочь медикамент:
       Болезнь любви неизлечима!
       Пушкин любил называть своих однокашников студентами, но, как известно, университетов он не кончал. Его формальное образование закончилось в 18 лет выпуском из Царскосельского лицея, соединявшего в себе черты среднего и высшего учебных заведений. В те годы, когда учился Пушкин, политические науки были в большой моде. Среди них почетное место занимала политическая экономия. Идеи экономистов и социологов стали одной из тем обсуждения даже у светских дам, о чем говорит и Пушкин: «…иная дама // Толкует Сея и Бентама». (Француз Жан Батист Сей и англичанин Джереми Бентам были популярны в России как либеральные мыслители.)
       В Царскосельском лицее политические науки преподавал Александр Куницын, который обучался в Германии в либеральном Геттингенском университете и был, можно сказать, на уровне тогдашней европейской учености. Политическую экономию и финансы лицеисты изучали на двух старших курсах, то есть в 1815-1817 годах. Так что перед Куницыным сидели в классе уже не мальчики, а юноши с пробивающимися усами. Мы довольно точно знаем, о чем рассказывал Куницын лицеистам, поскольку сохранилась и издана запись его лекций, сделанная рукой Александра Горчакова, в будущем — министра иностранных дел и канцлера. Не вникая в детали, можно сказать: едва ли где-либо еще в России можно было получить в то время более солидные экономические знания. Записи лекций рукой Пушкина нам неизвестны. Вернее всего, их и не было. Но и нет оснований полагать, что Пушкин пропускал мимо ушей то, о чем говорил Куницын (кстати, единственный из наставников, о котором Пушкин позже не раз отзывался с признательностью и уважением) — после литературы и истории политические науки интересовали его больше всего.
       После возвращения из ссылки в Михайловском Пушкин получил через шефа жандармов Бенкендорфа поручение от Николая I заняться «предметом о воспитании юношества». Едва ли император всерьез интересовался взглядами Пушкина на воспитание. Скорее всего, это был своего рода тест, проверка на благонадежность. Осенью 1826 года Пушкин написал краткую записку, озаглавленную «О народном воспитании». Рассматривая курс обучения в гимназиях, лицеях и университетских пансионах, Пушкин заключает: «Высшие политические науки займут окончательные годы. Преподавание прав, политическая экономия… статистика, история».
       Всего этого, я думаю, достаточно, чтобы сделать один довольно простой вывод. Пушкин, конечно же, не был ни экономистом-теоретиком, ни экономистом-практиком. Однако его четкие и краткие формулировки сложных экономических идей позволяют говорить о том, что познания Пушкина в области экономики заметно превышали уровень окружавшего его общества. Да и многих последующих исследователей и комментаторов. Есть все основания полагать, что Пушкин, делая Онегина «глубоким экономом», во многом имел в виду себя. Конечно, это сказано с большой долей иронии и шутливого преувеличения, но на фоне дилетантски-светского типа учености, который господствовал в обществе, где вращались Пушкин и его герой, они, вероятно, действительно могли казаться глубокими экономами.

АНДРЕЙ АНИКИН, доктор экономических наук, профессор
http://www.kommersant.ru/doc/22865/print

А вот здесь еще продолжение темы