Обновлено: 11.03.2023
Творчество Салтыкова-Щедрина, демократа, для которого самодержавно-крепостнический строй, царящий в России, был абсолютно неприемлем, имело сатирическую направленность. Писателя возмущало русское общество “рабов и господ”, бесчинство помещиков, покорность народа, и во всех своих произведениях он обличал “язвы” общества, жестоко высмеивал его пороки и несовершенства.
Так, начиная писать “Историю одного города”, Салтыков-Щедрин поставил перед собой цель обличить уродство, невозможность существования самодержавия с его общественными пороками, законами, нравами, высмеять все его реалии.
Таким образом, “История одного города” — произведение сатирическое, доминирующим художественным средством в изображении истории города Глупова, его жителей и градоначальников является гротеск, прием соединения фантастического и реального, создающий абсурдные ситуации, комические несоответствия. По сути, все события, происходящие в городе, являются гротеском. Жители его, глуповцы, “ведущие свой род от древнего племени головотяпов”, не умевших жить в самоуправлении и решивших найти себе повелителя, необычайно “начальстволюбивы”. “Испытывающие безотчетный страх”, неспособные самостоятельно жить, они “чувствуют себя сиротами” без градоначальников и считают “спасительной строгостью” бесчинства Органчика, имевшего в голове механизм и знавшего только два слова — “не потерплю” и “разорю”. Вполне “обычны” в Глупове такие градоначальники, как Прыщ с фаршированной головой или француз Дю-Марио, “при ближайшем рассмотрении оказавшийся девицей”. Однако своей кульминации абсурдность достигает при появлении Угрюм-Бурчеева, “прохвоста, задумавшего охватить всю вселенную”. Стремясь реализовать свой “систематический бред”, Угрюм-Бурчеев пытается все в природе сравнять, так устроить общество, чтобы все в Глупове жили по придуманному им самим плану, чтобы все устройство города было создано заново по его проекту, что приводит к разрушению Глупова его же жителями, беспрекословно выполняющими приказания “прохвоста”, и далее — к смерти Угрюм-Бурчеева и всех глуповцев, следовательно, исчезновению заведенных им порядков, как явления противоестественного, неприемлемого самой природой.
Так с помощью использования гротеска Салтыков-Щедрин создает логическую, с одной стороны, а с другой стороны — комически-нелепую картину, однако при всей своей абсурдности и фантастичности “История одного города” — реалистическое произведение, затрагивающее множество злободневных проблем. Образы города Глупова и его градоначальников аллегоричны, они символизируют самодержавно-крепостническую Россию, власть, в ней царящую, русское общество. Поэтому гротеск, используемый Салтыковым-Щедриным в повествовании, — это еще и способ обличить отвратительные для писателя, уродливые реалии современной ему жизни, а также средство выявления авторской позиции, отношения Салтыкова-Щедрина к происходящему в России.
Описывая фантастически-комическую жизнь глуповцев, их постоянный страх, всепрощающую любовь к начальникам, Салтыков-Щедрин выражает свое презрение к народу, апатичному и покорно-рабскому, как считает писатель, по своей при роде. Единственный лишь раз в произведении глуповцы были свободны — при градоначальнике с фаршированной головой. Создавая эту гротесковую ситуацию, Салтыков-Щедрин показывает, что при существующем общественно-политическом строе народ не может быть свободен. Абсурдность же поведения “сильных” (символизирующих реальную власть) мира сего в произведении воплощает беспредел и произвол, чинимый в России высокопоставленными чиновниками. Гротесковый образ Угрюм-Бурчеева, его “систематический бред” (своеобразная антиутопия), который градоначальник решил во что бы то ни стало воплотить в жизнь, и фантастический конец правления — реализация идеи Салтыкова-Щедрина о бесчеловечности, противоестественности абсолютной власти, граничащей с самодурством, о невозможности ее существования. Писатель воплощает мысль о том, что самодержавно-крепостнической России с ее безобразным укладом жизни рано или поздно придет конец.
Так, обличающий пороки и выявляющий нелепость и абсурд реальной жизни гротеск передает особую “злую иронию”, “горький смех”, характерный для Салтыкова-Щедрина, “смех сквозь презрение и негодование”. Писатель порой кажется абсолютно безжалостным к своим героям, чересчур критичным и требовательным к окружающему миру. Но, как говорил Лермонтов, “лекарство от болезни может быть горьким”. Жестокое обличение пороков общества, по мнению Салтыкова-Щедрина, — единственное действенное средство в борьбе с “болезнью” России. Осмеяние несовершенств делает их очевидными, понятными для всех. Неверно было бы говорить, что Салтыков-Щедрин не любил Россию, он презирал недостатки, пороки ее жизни и всю свою творческую деятельность посвятил борьбе с ними.
Найти или скачать Гротеск, его функции и значение в изображении города Глупова и его градоначальников
Если в раннем творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина почти отсутствовали приемы резкого сатирического преувеличения, то ко времени создания “Истории одного города” писатель уже максимально использовал необыкновенные сравнения и уподобления, составившие основу его сатирической фантастики. Автор развил все способы типизации, которые воплотились у него в образах глуповских градоначальников. Так он пришел к созданию гротескного образа, сатирико-фантастического персонажа. Основная функция его преувеличений – выявление сущности человека,
В своем произведении Салтыков-Щедрин направил острые стрелы сатирического обличения в правящую верхушку страны, поставив в центре повествования критическое изображение взаимоотношений власти и народа. Основной целью сатирика было создание обобщенного образа России, в котором синтезируются вековые слабости национальной истории, достойные сатирического освещения, коренные пороки русской государственной и общественной жизни. Именно для наилучшего достижения этой задачи он избрал самую удачную форму – гротеск и фантастику. Причем эта форма нисколько
не искажает действительности, а лишь доводит до парадокса те качества, которые таит в себе бюрократический режим.
Художественное преувеличение здесь играет роль своеобразного увеличительного стекла, сквозь которое становится явным все тайное, обнажается истинная суть вещей, укрупняется реально существующее зло. Гипербола помогает Щедрину сорвать покровы действительности, выводя наружу настоящую природу явления. Именно гиперболический образ в наилучшей степени помогал приковать внимание читателя к тем отрицательным сторонам, что уже примелькались и стали привычным.
Кроме того, гиперболическая форма вскрывала все негативное, что только зарождалось в обществе, но еще не приняло своих угрожающих размеров. Такое преувеличение предвосхищало будущее, намекало на то, что будет завтра. С помощью гротеска и фантастики Салтыков-Щедрин ставит диагноз социальным болезням общества, выводит на поверхность все те последствия социального зла, которые еще не проявились, но которые непременно вытекают из существующего строя.
Здесь сатирик вступает в “область предвидений и предчувствий”. Именно такой пророческий смысл и заключен в образе Угрюм-Бурчеева, в котором объединились в гипертрофированном виде все пороки остальных градоначальников.
Поясняя характер эзоповской формы, включавшей преувеличение и иносказание, автор отмечал, что они не затемняют его мысль, а наоборот, делают ее общедоступной. Писатель отыскивал такие краски и образы, которые врезались в память, живо, доходчиво, рельефно обрисовывали объект сатиры, делали понятнее ее идею. В ответ на критику своей повествовательной манеры, тех образов, которые он использовал, сатирик писал: “Если б вместо слова “органчик” было бы поставлено слово “дурак”, то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного…
Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывающий романсы “не потерплю” и “разорю”, а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?”
Однако, обличая деспотизм правящих кругов, автор затрагивает и другой вопрос – в каких условиях, благодаря чему возможно процветание такого бюрократического режима. И здесь он уже выступает с сатирой на обитателей Глупова. Эти люди наивны, покорны, слепо верят в начальство, в верховную власть. “Мы люди привышные! – говорят глуповцы. – Мы претерпеть могим.
Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить – мы тогда противного слова не молвим!” Такому народу автор не выказывает ни малейшего сочувствия. Наоборот, он подвергает решительной критике такое бездействие и попустительство. Про народ Глупова писатель говорил: “Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть и речи”.
Искреннее сожаление вызывают у автора лишь тщетные попытки той части народа, которая стремится противиться злу, но его старания так наивны и неумелы, что не приносят ни малейшего результата.
В сатирическом свете предстает и “история глуповского либерализма” в рассказах об Ионке Козыреве, Ивашке Фарафонтьеве и Алешке Беспятове. Мечтательность и незнание практических путей осуществления своих мечтаний – таковы характерные признаки глуповских либералов. Политическая наивность народа звучит даже в самом его сочувствии своим заступникам: “Небось, Евсеич, небось! – провожают глуповцы в острог правдолюбца Евсеича, – с правдой тебе везде будет жить хорошо. ” Следует отметить, что в сатире на народ, в отличие от обличения градоначальников, Щедрин строго соблюдает границы той сатиры, которую сам народ создал на себя.
Писатель широко использует фольклор, и, как отмечал А. С. Бушмин, чтобы сказать горькие слова обличения о народе, он взял эти слова у самого народа, от него получил санкцию быть его сатириком.
Именно благодаря своей жестокости и беспощадности сатирический смех Салтыкова-Щедрина в “Истории одного города” имеет великий очистительный смысл. Надолго опережая свое время, автор обнажает полную несостоятельность существующего в России полицейско-бюрократического режима.
Творчество Салтыкова-Щедрина, демократа, для которого самодержавно-крепостнический строй, царящий в России, был абсолютно неприемлем, имело сатирическую направленность. Писателя возмущало русское общество “рабов и господ”, бесчинство помещиков, покорность народа, и во всех своих произведениях он обличал “язвы” общества, жестоко высмеивал его пороки и несовершенства.
Так, начиная писать “Историю одного города”, Салтыков-Щедрин поставил перед собой цель обличить уродство, невозможность существования самодержавия с его общественными пороками, законами, нравами, высмеять все его реалии.
Таким образом, “История одного города” — произведение сатирическое, доминирующим художественным средством в изображении истории города Глупова, его жителей и градоначальников является гротеск, прием соединения фантастического и реального, создающий абсурдные ситуации, комические несоответствия. По сути, все события, происходящие в городе, являются гротеском. Жители его, глуповцы, “ведущие свой род от древнего племени головотяпов”, не умевших жить в самоуправлении и решивших найти себе повелителя, необычайно “начальстволюбивы”. “Испытывающие безотчетный страх”, неспособные самостоятельно жить, они “чувствуют себя сиротами” без градоначальников и считают “спасительной строгостью” бесчинства Органчика, имевшего в голове механизм и знавшего только два слова — “не потерплю” и “разорю”. Вполне “обычны” в Глупове такие градоначальники, как Прыщ с фаршированной головой или француз Дю-Марио, “при ближайшем рассмотрении оказавшийся девицей”. Однако своей кульминации абсурдность достигает при появлении Угрюм-Бурчеева, “прохвоста, задумавшего охватить всю вселенную”. Стремясь реализовать свой “систематический бред”, Угрюм-Бурчеев пытается все в природе сравнять, так устроить общество, чтобы все в Глупове жили по придуманному им самим плану, чтобы все устройство города было создано заново по его проекту, что приводит к разрушению Глупова его же жителями, беспрекословно выполняющими приказания “прохвоста”, и далее — к смерти Угрюм-Бурчеева и всех глуповцев, следовательно, исчезновению заведенных им порядков, как явления противоестественного, неприемлемого самой природой.
Так с помощью использования гротеска Салтыков-Щедрин создает логическую, с одной стороны, а с другой стороны — комически-нелепую картину, однако при всей своей абсурдности и фантастичности “История одного города” — реалистическое произведение, затрагивающее множество злободневных проблем. Образы города Глупова и его градоначальников аллегоричны, они символизируют самодержавно-крепостническую Россию, власть, в ней царящую, русское общество. Поэтому гротеск, используемый Салтыковым-Щедриным в повествовании, — это еще и способ обличить отвратительные для писателя, уродливые реалии современной ему жизни, а также средство выявления авторской позиции, отношения Салтыкова-Щедрина к происходящему в России.
Описывая фантастически-комическую жизнь глуповцев, их постоянный страх, всепрощающую любовь к начальникам, Салтыков-Щедрин выражает свое презрение к народу, апатичному и покорно-рабскому, как считает писатель, по своей при роде. Единственный лишь раз в произведении глуповцы были свободны — при градоначальнике с фаршированной головой. Создавая эту гротесковую ситуацию, Салтыков-Щедрин показывает, что при существующем общественно-политическом строе народ не может быть свободен. Абсурдность же поведения “сильных” (символизирующих реальную власть) мира сего в произведении воплощает беспредел и произвол, чинимый в России высокопоставленными чиновниками. Гротесковый образ Угрюм-Бурчеева, его “систематический бред” (своеобразная антиутопия), который градоначальник решил во что бы то ни стало воплотить в жизнь, и фантастический конец правления — реализация идеи Салтыкова-Щедрина о бесчеловечности, противоестественности абсолютной власти, граничащей с самодурством, о невозможности ее существования. Писатель воплощает мысль о том, что самодержавно-крепостнической России с ее безобразным укладом жизни рано или поздно придет конец.
Так, обличающий пороки и выявляющий нелепость и абсурд реальной жизни гротеск передает особую “злую иронию”, “горький смех”, характерный для Салтыкова-Щедрина, “смех сквозь презрение и негодование”. Писатель порой кажется абсолютно безжалостным к своим героям, чересчур критичным и требовательным к окружающему миру. Но, как говорил Лермонтов, “лекарство от болезни может быть горьким”. Жестокое обличение пороков общества, по мнению Салтыкова-Щедрина, — единственное действенное средство в борьбе с “болезнью” России. Осмеяние несовершенств делает их очевидными, понятными для всех. Неверно было бы говорить, что Салтыков-Щедрин не любил Россию, он презирал недостатки, пороки ее жизни и всю свою творческую деятельность посвятил борьбе с ними.
Это в литературе данное понятие представлено ярче всего, оно является разновидностью комического приема, сочетает в себе в форме фантастики смешное и ужасное, возвышенное и безобразное. В гротеске переплетается выдуманное с реальным, вскрываются противоречия действительности.
Гротеск нельзя назвать просто комическим. Он содержит в себе юмор и иронию, но они неотделимо связаны с чем-то зловещим, трагическим. При этом за всем неправдоподобным и фантастическим кроется глубокий жизненный смысл. Гротеск всегда предполагает отклонение от нормы, он широко применяется в сатирических целях.
Примеры в литературе
Для того чтобы понять, что такое гротеск, нужно рассмотреть его примеры, представленные в литературе.
Примеры гротеска в произведениях мировых литераторов:
Гротеск же — это термин, означающий тип художественной образности (образ, стиль, жанр), основанный на фантастике, смехе, гиперболе, причудливом сочетании и контрасте чего-то с чем-то.
Гипербола и фантастика, утверждал Салтыков-Щедрин,— это особые формы образного повествования, отнюдь не искажающие явлений жизни. Литературному исследованию подлежат, отмечал сатирик, не только поступки, которые человек беспрепятственно совершает, но и те, которые он несомненно совершил бы, если бы умел или смел.
Основная функция художественного преувеличения — выявление сущности человека, подлинных мотивов, его речей, поступков и действий. Гипербола как бы прорывает осязаемые черты и покровы действительности, вынося наружу настоящую природу явления. Гиперболический образ приковывал внимание к безобразию зла, к тому отрицательному в жизни, что уже примелькалось.
Другая, не менее важная функция гиперболической формы состояла в том, что она вскрывала зарождающееся, находящееся под спудом. Иначе говоря, приемы гиперболы и фантастики позволяли сатире художественно схватить, обозначить самые тенденции действительности, возникающие в ней какие-то новые элементы. Изображая готовность как реальную данность, как нечто уже отлившееся в новую форму, завершившее жизненный цикл, сатирик преувеличивал, фантазировал. Но это такое преувеличение, которое предвосхищало будущее, намекало на то, что будет завтра.
Салтыков-Щедрин однажды заявил, что, рисуя ретивого губернатора-помпадура, любившего сочинять законы, он никак не предполагал, что русская действительность в период реакции так скоро полностью подтвердит этот гиперболический сюжет.
Разъясняя характер эзоповской формы, включающей художественное преувеличение и иносказание, Салтыков-Щедрин заметил, что эти последние не затемняли его мысль, а, напротив, делали ее общедоступной. Писатель отыскивал такие дополнительные краски, которые врезывались в память, живо, доходчиво, рельефно обрисовывали объект сатиры, делали понятнее ее идею.
Салтыков-Щедрин типизировал в Органчике упрощенность административного руководства, вытекающую из самой природы самодержавия как насильственного, узурпаторского режима.
В этом блестящем создании салтыковской фантазии схвачены и сатирически рельефно запечатлены все бюрократические ухищрения антинародной власти, все ее политические постулаты — от субординации до шпионского сердцеведения, вся ее законодательно-административная система, покоящаяся на принуждении, на всяческой муштре, на порабощении и угнетении масс.
Знаменитым казарменным идеалом Угрюм-Бурчеева обнимаются наиболее реакционные эксплуататорские режимы не одной какой-нибудь эпохи, а многих эпох. И дело отнюдь не ограничивается аракчеевщиной, батожными порядками Николая 1 или вообще русским самодержавно-монархическим строем как таковым. Салтыков-Щедрин имел в виду и французский бонапартизм, и милитаристский режим Бисмарка. Более того, утрюм-бурчеевщина — это гениальное сатирическое обобщение — совсем недавно открыто, обнаженно проглянула в гитлеризме и проглядывает по сей день в режимах, концепциях, традициях и перспективах фашизирующихся эксплуататорских классов и государств современной нам эпохи. В современной ему реальности Щедрин видел разоблаченных им властителей благополучно процветающими на своих местах. Однако знал он о них и об их неменуемой грядущей участи уже все. И, превращая их своим художническим воображением в нечто низменное, нечеловеческое, он торжествовал радость одержанной нравственной победы.
Смех автора горек. Но есть в нем и высокое упоение тем, что все наконец предстает в истинном свете, всему объявляется настоящая цена, все названо своим именем. Сатирик ни минуты не сомневается в том, что собственно в человеческом качестве градоначальников и сейчас уже не существует.
В разнообразные формы сатирической и юмористической насмешки писатель облек глубокую мысль, точные общественные наблюдения.
ней царящую, русское общество. Поэтому гротеск, используемый Салтыковым-Щедриным в повествовании, — это еще и способ обличить отвратительные для писателя, уродливые реалии современной ему жизни, а также средство выявления авторской позиции, отношения Салтыкова-Щедрина к происходящему в России.
Описывая фантастически-комическую жизнь глуповцев, их постоянный страх, всепрощающую любовь к начальникам, Салтыков-Щедрин выражает свое презрение к народу, апатичному и покорно-рабскому, как считает писатель, по своей при роде. Единственный лишь раз в произведении глуповцы были свободны — при градоначальнике с фаршированной головой. Создавая эту гротесковую ситуацию, Салтыков-Щедрин показывает, что при существующем общественно-политическом строе народ не может быть свободен. Абсурдность же поведения “сильных” (символизирующих реальную власть) мира сего в произведении воплощает беспредел и произвол, чинимый в России высокопоставленными чиновниками. Гротесковый образ Угрюм-Бурчеева, его “систематический бред” (своеобразная антиутопия), который градоначальник решил во что бы то ни стало воплотить в жизнь, и фантастический конец правления — реализация идеи Салтыкова-Щедрина о бесчеловечности, противоестественности абсолютной власти, граничащей с самодурством, о невозможности ее существования. Писатель воплощает мысль о том, что самодержавно-крепостнической России с ее безобразным укладом жизни рано или поздно придет конец.
Так, обличающий пороки и выявляющий нелепость и абсурд реальной жизни гротеск передает особую “злую иронию”, “горький смех”, характерный для Салтыкова-Щедрина, “смех сквозь презрение и негодование”. Писатель порой кажется абсолютно безжалостным к своим героям, чересчур критичным и требовательным к окружающему миру. Но, как говорил Лермонтов, “лекарство от болезни может быть горьким”. Жестокое обличение пороков общества, по мнению Салтыкова-Щедрина, — единственное действенное средство в борьбе с “болезнью” России. Осмеяние несовершенств делает их очевидными, понятными для всех. Неверно было бы говорить, что Салтыков-Щедрин не любил Россию, он презирал недостатки, пороки ее жизни и всю свою творческую деятельность посвятил борьбе с ними.
Список литературы
1. Бушмин А.С. Салтыков-Щедрин: Искусство сатиры — М., Современник, 1976
2. Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. — М.;Л., АН СССР, 1959
3. Добролюбов Н.А.. Губернские очерки Щедрина. — М., Гослитиздат, 1959
4. Кирпотин В.Я.. Михаил Евграфович Салтыков. Жизнь и творчество — М., 1955
5. Макашин С.А. М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Предисл. подгот. текста и коммент. — М., Гослитиздат, 1957
6. Ольминский М.С.. Статьи о Салтыкове-Щедрине. — М., Гослитиздат, 1959
7. Покусаев Е.И.. Салтыков-Щедрин в шестидесятые годы. — Саратов, 1957
8. Покусаев Е.А. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. — М., Гослит. 1962
9. Салтыков-Щедрин М. Е.. Избранные произведения — М., Гослитиздат, 1965
10. Чернышевский Н.Г.. Губернские очерки Щедрина. — М., Гослитиздат, 1959.
Абсурдность многих ситуаций призвана разоблачить глубокую аморальность самодержавия. Так, один из героев был съеден предводителем дворянства, так как носил на плечах настоящую фаршированную голову.
За комически-нелепой картиной Глупова стоят реальные злободневные проблемы самодержавной и крепостнической России. Гротеск, примеры которого представлены выше, смог обличить уродливые реалии современной для авторов жизни.
Так, в образной форме, Салтыков-Щедрин отражает наиболее ужасные, требовавшие повышенного общественного внимания стороны жизни русского общества. Главной идеей произведения является недопустимость самовластия. И именно это объединяет главы произведения, которые могли бы стать
отдельными рассказами. Щедрин рассказывает нам историю города Глупова, что происходило в нем на протяжении примерно ста лет. Причем акцентирует внимание на градоначальниках, так как именно они выражали пороки городского управления.
создают единый образ самодержавного правителя. Суть каждого из градоначальников можно представить даже после простого описания внешности.
Даже факты реальной действительности обретают фантастические черты. Щедрин намеренно пользуется таким приемом, чтобы усилить ощущение незримой связи с истинным положением дел в крепостнической России. Произведение написано в форме летописей.
Гротескный роман — это роман с причудливой, гротескной стилистикой и фразеологией, где допускаются, кажется, совершенно немыслимые сочетания необузданной сюжетной выдумки и внешне реального со всеми бытовыми подробностями факта. Здесь смеются, и смех превращается в хохот, плачут и хихикают, дышат злобой и говорят о любви.
Гротеск же — это термин, означающий тип художественной образности (образ, стиль, жанр), основанный на фантастике, смехе, гиперболе, причудливом сочетании и контрасте чего-то с чем-то.
Нужна помощь в написании реферата?
Мы — биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Гипербола и фантастика, утверждал Салтыков-Щедрин,— это особые формы образного повествования, отнюдь не искажающие явлений жизни. Литературному исследованию подлежат, отмечал сатирик, не только поступки, которые человек беспрепятственно совершает, но и те, которые он несомненно совершил бы, если бы умел или смел.
Основная функция художественного преувеличения — выявление сущности человека, подлинных мотивов
, его речей, поступков и действий. Гипербола как бы прорывает осязаемые черты и покровы действительности, вынося наружу настоящую природу явления. Гиперболический образ приковывал внимание к безобразию зла, к тому
отрицательному в жизни, что уже примелькалось.
Другая, не менее важная функция гиперболической формы состояла в том, что она вскрывала зарождающееся, находящееся под спудом. Иначе говоря, приемы гиперболы и фантастики позволяли сатире художественно схватить, обозначить самые тенденции действительности, возникающие в ней какие-то новые элементы.
Изо
бражая готовность как реальную данность, как нечто уже отливше
еся в новую форму, завершившее жизненный цикл, сатирик преувеличивал, фанта
зировал. Но это такое
преувеличение, которое предвосхищало будущее, намекало на то, что будет завтра.
Салтыков-Щедрин однажды заявил, что, рисуя ретивого губернатора-помпадура, любившего сочинять законы, он никак не предполагал, что русская действительность в период реакции так скоро полностью подтвердит этот гиперболический сюжет.
Разъясняя характер эзоповской формы, включающей художественное преувеличение и иносказание, Салтыков-Щедрин заметил, что эти последние не затемняли его мысль, а, напротив, делали ее общедоступной. Писатель отыскивал такие дополнительные краски, которые врезывались в память, живо, доходчиво,
рельефно обрисовывали объект сатиры, делали понятнее ее идею.
Нужна помощь в написании реферата?
Мы — биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Салтыков-Щедрин типизировал в Органчике упрощенность административного руководства, вытекающую из самой природы самодержавия как насильственного, узурпаторского режима.
В этом блестящем создании
салтыковской фантазии схвачены и сатирически рельефно запечатлены все бюрократические ухищрения антинародной власти, все ее политические постулаты — от субор
динации до шпионского сердцеведения, вся ее законодательно-административная система, покоящаяся на принуждении, на всяческой муштре, на порабощении и угнетении масс.
Нужна помощь в написании реферата?
Мы — биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Знаменитым казарменным идеалом Угрюм-Бурчеева обнимаются наиболее реакционные эксплуататорские режимы не одной какой-нибудь эпохи, а многих эпох. И дело отнюдь не ограничивается
аракчеевщиной,
батожными порядками Николая 1 или вообще русским
самодержавно-монархическим строем как таковым. Салтыков-Щедрин имел в виду и французский бонапартизм, и милитаристский режим
Бисмарка. Более того,
утрюм-бурчеевщина — это гениальное сатирическое обобщение — совсем недавно открыто, обнаженно проглянула в гитлеризме и проглядывает по сей день в режимах, концепциях, традициях и перспективах
фашизирующих
ся эксплуататорских классов и государств современно
й нам эпохи. В современной ему реальности Щедрин видел разоблаченных им властителей благополучно процветающими на своих местах. Однако знал он о них и об их неменуемой грядущей участи уже все. И, превращая их своим художническим воображением в нечто низменное, нечеловеческое, он торжествовал радость одержанной нравственной победы.
Смех автора горек. Но есть в нем и высокое упоение тем, что все наконец предстает в истинном свете, всему объявляется настоящая цена, все названо своим именем. Сатирик ни минуты не сомневается в том, что собственно в человеческом качестве градоначальников и сейчас уже не существует.
В разнообразные формы сатирической и юмористической насмешки писатель облек глубокую мысль, точные общественные наблюдения.
Нужна помощь в написании реферата?
Мы — биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Описывая фантастически-комическую жизнь глуповцев, их постоянный страх, всепрощающую любовь к начальникам, Салтыков-Щедрин выражает свое презрение к народу, апатичному и покорно-рабскому, как считает писатель, по своей при роде. Единственный лишь раз в произведении глуповцы были свободны — при градоначальнике с фаршированной головой. Создавая эту гротесковую ситуацию, Салтыков-Щедрин показывает, что при существующем общественно-политическом строе народ не может быть свободен. Абсурдность же поведения “сильных” (символизирующих реальную власть) мира сего в произведении воплощает беспредел и произвол, чинимый в России высокопоставленными чиновниками. Гротесковый образ Угрюм-Бурчеева, его “систематический бред” (своеобразная антиутопия), который градоначальник решил во что бы то ни стало воплотить в жизнь, и фантастический конец правления — реализация идеи Салтыкова-Щедрина о бесчеловечности, противоестественности абсолютной власти, граничащей с самодурством, о невозможности ее существования. Писатель воплощает мысль о том, что самодержавно-крепостнической России с ее безобразным укладом жизни рано или поздно придет конец.
Нужна помощь в написании реферата?
Мы — биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Так, обличающий пороки и выявляющий нелепость и абсурд реальной жизни гротеск передает особую “злую иронию”, “горький смех”, характерный для Салтыкова-Щедрина, “смех сквозь презрение и негодование”. Писатель порой кажется абсолютно безжалостным к своим героям, чересчур критичным и требовательным к окружающему миру. Но, как говорил Лермонтов, “лекарство от болезни может быть горьким”. Жестокое обличение пороков общества, по мнению Салтыкова-Щедрина, — единственное действенное средство в борьбе с “болезнью” России. Осмеяние несовершенств делает их очевидными, понятными для всех. Неверно было бы говорить, что Салтыков-Щедрин не любил Россию, он презирал недостатки, пороки ее жизни и всю свою творческую деятельность посвятил борьбе с ними.
Бушмин А.С. Салтыков-Щедрин: Искусство сатиры – М., Современник, 1976
Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. — М.;Л., АН СССР, 1959
Добролюбов Н.А.. Губернские очерки Щедрина. — М., Гослитиздат, 1959
Кирпотин В.Я.. Михаил Евграфович Салтыков. Жизнь и творчество — М., 1955
Макашин С.А. М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Предисл. подгот. текста и коммент. – М., Гослитиздат, 1957
Ольминский М.С.. Статьи о Салтыкове-Щедрине. — М., Гослитиздат, 1959
Покусаев Е.И.. Салтыков-Щедрин в шестидесятые годы. — Саратов, 1957
Покусаев Е.А. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. — М., Гослит. 1962
Салтыков-Щедрин М. Е.. Избранные произведения — М., Гослитиздат, 1965
Чернышевский Н.Г.. Губернские очерки Щедрина. — М., Гослитиздат, 1959.
Читайте также:
- Сочинение мой день в научном стиле
- Мой папа машинист бульдозера сочинение
- Сочинение про островского по творчеству
- Сочинение образ народа в поэме мертвые души сочинение
- Почему люди в 21 веке не перестают ходить в театр сочинение
Если в раннем творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина почти отсутствовали приемы резкого сатирического преувеличения, то ко времени создания “Истории одного города” писатель уже максимально использовал необыкновенные сравнения и уподобления, составившие основу его сатирической фантастики. Автор развил все способы типизации, которые воплотились у него в образах глуповских градоначальников. Так он пришел к созданию гротескного образа, сатирико-фантастического персонажа. Основная функция его преувеличений – выявление сущности человека,
подлинных мотивов его речей, поступков и действий.
В своем произведении Салтыков-Щедрин направил острые стрелы сатирического обличения в правящую верхушку страны, поставив в центре повествования критическое изображение взаимоотношений власти и народа. Основной целью сатирика было создание обобщенного образа России, в котором синтезируются вековые слабости национальной истории, достойные сатирического освещения, коренные пороки русской государственной и общественной жизни. Именно для наилучшего достижения этой задачи он избрал самую удачную форму – гротеск и фантастику. Причем эта форма нисколько
не искажает действительности, а лишь доводит до парадокса те качества, которые таит в себе бюрократический режим.
Художественное преувеличение здесь играет роль своеобразного увеличительного стекла, сквозь которое становится явным все тайное, обнажается истинная суть вещей, укрупняется реально существующее зло. Гипербола помогает Щедрину сорвать покровы действительности, выводя наружу настоящую природу явления. Именно гиперболический образ в наилучшей степени помогал приковать внимание читателя к тем отрицательным сторонам, что уже примелькались и стали привычным.
Кроме того, гиперболическая форма вскрывала все негативное, что только зарождалось в обществе, но еще не приняло своих угрожающих размеров. Такое преувеличение предвосхищало будущее, намекало на то, что будет завтра. С помощью гротеска и фантастики Салтыков-Щедрин ставит диагноз социальным болезням общества, выводит на поверхность все те последствия социального зла, которые еще не проявились, но которые непременно вытекают из существующего строя.
Здесь сатирик вступает в “область предвидений и предчувствий”. Именно такой пророческий смысл и заключен в образе Угрюм-Бурчеева, в котором объединились в гипертрофированном виде все пороки остальных градоначальников.
Поясняя характер эзоповской формы, включавшей преувеличение и иносказание, автор отмечал, что они не затемняют его мысль, а наоборот, делают ее общедоступной. Писатель отыскивал такие краски и образы, которые врезались в память, живо, доходчиво, рельефно обрисовывали объект сатиры, делали понятнее ее идею. В ответ на критику своей повествовательной манеры, тех образов, которые он использовал, сатирик писал: “Если б вместо слова “органчик” было бы поставлено слово “дурак”, то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного…
Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывающий романсы “не потерплю” и “разорю”, а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?”
Однако, обличая деспотизм правящих кругов, автор затрагивает и другой вопрос – в каких условиях, благодаря чему возможно процветание такого бюрократического режима. И здесь он уже выступает с сатирой на обитателей Глупова. Эти люди наивны, покорны, слепо верят в начальство, в верховную власть. “Мы люди привышные! – говорят глуповцы. – Мы претерпеть могим.
Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить – мы тогда противного слова не молвим!” Такому народу автор не выказывает ни малейшего сочувствия. Наоборот, он подвергает решительной критике такое бездействие и попустительство. Про народ Глупова писатель говорил: “Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть и речи”.
Искреннее сожаление вызывают у автора лишь тщетные попытки той части народа, которая стремится противиться злу, но его старания так наивны и неумелы, что не приносят ни малейшего результата.
В сатирическом свете предстает и “история глуповского либерализма” в рассказах об Ионке Козыреве, Ивашке Фарафонтьеве и Алешке Беспятове. Мечтательность и незнание практических путей осуществления своих мечтаний – таковы характерные признаки глуповских либералов. Политическая наивность народа звучит даже в самом его сочувствии своим заступникам: “Небось, Евсеич, небось! – провожают глуповцы в острог правдолюбца Евсеича, – с правдой тебе везде будет жить хорошо!..” Следует отметить, что в сатире на народ, в отличие от обличения градоначальников, Щедрин строго соблюдает границы той сатиры, которую сам народ создал на себя.
Писатель широко использует фольклор, и, как отмечал А. С. Бушмин, чтобы сказать горькие слова обличения о народе, он взял эти слова у самого народа, от него получил санкцию быть его сатириком.
Именно благодаря своей жестокости и беспощадности сатирический смех Салтыкова-Щедрина в “Истории одного города” имеет великий очистительный смысл. Надолго опережая свое время, автор обнажает полную несостоятельность существующего в России полицейско-бюрократического режима.
Loading…
Роман «История одного города» — вершина сатирической прозы Салтыкова-Щедрина. Для описания русской истории в разрезе взаимоотношений народа с властью писатель использует такие приемы, как фантастику, гиперболу, гротеск.
Так, с помощью приема гротеска — «суть которого составляет сочетание реального и фантастического, объединение резких, неожиданных контрастов, форм» — Салтыков-Щедрин описывает быт жителей города Глупова, подразумевая под ним всю Россию.
Уже в первой главе — «О корени происхождения глуповцев» — гротеск присутствует в описании головотяпов — предков глуповцев. Летописец объясняет нам, что и название свое это народ получил от привычки обо все «тяпать» головой: «Стена попадется — об стену тяпают; Богу молиться начнут — об пол тяпают».
Гротескно и неумение, неспособность головотяпов организовать собственную жизнь. Это описание построено на использовании фольклорных мотивов: «…Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили…»
Далее, в основной части романа, который строится как описание деяний «великих» глуповских градоначальников, гротесковые описания также занимают важное место. Автор показывает, что не только мысли и страхи глуповцев нелепы и невероятны. Таково же, непредсказуемое и необъяснимое, поведение этих людей. Так, когда жители Глупова остались без начальства, то наступил период анархии. В это время герои творили великие по своей глупости и нелогичности поступки: «Анархия началась с того, что глуповцы собрались вокруг колокольни и сбросили с раската двух граждан: Степку да Ивашку… Тут утопили еще двух граждан: Порфишку да другого Ивашку, и, ничего не доспев, разошлись по домам».
Город трясло от переворотов и градоначальниц, сменяющих друг друга («Сказание о шести градоначальниках»). Когда свергли одну из них, «беспутную Клемантинку», глуповцы посадили эту женщину в клетку и вывезли на площадь. Солдаты развлекались тем, что дразнили бывшую правительницу, а «некоторые, более добродушные, потчевали водкой, но требовали, чтобы она за это откинула какое-нибудь коленце».
Однако глуповцы обожествляли своих градоначальников, считая их чуть ли не посланниками божьими. В их традиции было заложено беспрекословное подчинение и пресмыкание. Когда Фердыщенко начал осуществлять свои «путешествия» (глава «Фантастический путешественник»), то глуповцы из кожи вон лезли, чтобы во всем угодить своему начальнику: «Ожидавшие тут глуповцы, в числе четырех человек, ударили в тазы, а один потрясал бубном». На другой день развлечения повторились и даже разнообразились: «Тут тоже в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и в него грешным делом из малой пушечки стреляли». А уж на третий день глуповцы выказали всю силу своей любви к Фердыщенко: «Стучали в тазы, потрясали бубнами, и даже играла одна скрипка. В стороне дымились котлы, в которых варилось и жарилось такое количество поросят, гусей и прочей живности, что даже попам стало завидно».
Именно поэтому жители Глупова не знали счастливых времен — они постоянно терпели напасти и бедствия, вызванные глупостью градоначальников. Так, летописец с прискорбием сообщает, что в правление градоначальника Негодяева город «представлял беспорядочную кучу почерневших и обветшавших изб», а сами глуповцы совсем потеряли человеческий облик — «перестали стыдиться, обросли шерстью и сосали лапы».
Но зато они знали времена вольности, которые, однако, из-за их дикости, не шли глуповцам впрок. Так, при виконте дю Шарио (глава «Поклонение Мамоне и покаяние») настала эпоха «бесстыжего глуповского неистовства». Жители Глупова стали бросать хлеб под стол и креститься «неистовым обычаем». Далее «они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса» и поклоняться идолам.
А затем наступили времена глуповского разврата. В их описании автор активно использует гротеск. Летописец сообщает, что появились новая одежда («мужчины завели жилетки с неслыханными вырезками, которые совершенно обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения, имевшие прообразовательный смысл»). Образовался новый язык — «получеловеческий, полуобезьяний». Люди до того дошли в своей гордыне, что перестали пахать землю, чтобы сеять хлеб: «- И так, шельма, родит! — говорили они в чаду гордыни». За свое глупое и невежественное поведение глуповцы, конечно же, поплатились самым жестоким образом.
В романе «История одного города» Щедрин создает непривлекательный портрет русского народа. В этом писателю помогают многие художественные средства, одним из которых является гротеск. С его помощью Щедрин показывает глуповцев как косную и невежественную массу, неспособную на принятие самостоятельных решений. Жители Глупова возлагают всю ответственность за свои жизни на градоначальников, считая их родными отцами и наместниками Бога на земле. Смирение в сочетании с «разухабистостью души», нерациональной тратой энергии, нежеланием мыслить «приговаривает» глуповцев к убогой животной жизни, полной всевозможных лишений.
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!
/ Сочинения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города / Гротеск как ведущий художественный приём в «Истории одного города» М.Е.Салтыкова-Щедрина
Гротеск как ведущий художественный приём в «Истории одного города» М.Е.Салтыкова-Щедрина
Салтыков-Щедрин – оригинальный писатель русской литературы, занимающий в ней особое место. Он был и остаётся крупнейшим мастером социального обличения. Щедрин был великим мастером художественного преувеличения, заострения образов, фантастики и сатирического гротеска, то есть такого фантастического преувеличения, которое показывает явление реальной жизни в причудливой невероятной форме, но позволяет раскрыть их сущность.
Каждый образ градоначальника в романе создаётся с помощью гротеска. Подобную характеристику градоначальников историк-сатирик начинает с 1762 года, когда в Глупов был прислан на градоначальничество Дементий Варламович Брудастый. Он образец такого гротеска. При первом же появлении этот герой «пересёк уйму ямщиков» и ошеломил представлявшихся ему чиновников возгласом: «Не потерплю!». Свою программу он выразил следующими словами: «Натиск и притом быстрота, снисходительность и притом строгость». При Брудастом «хватали и ловили, секли и пороли, описывали и продавали». Это продолжалось до тех пор, пока не оказалось, что у градоначальника вместо головы был органчик, сделанный Винтергальтером и выговаривающий два слова: «разорю» и «не потерплю».
Поставив на место головы градоначальника примитивный инструмент, сатирик представил в убийственно-смешном виде тупость и ретивость царского сановника. Отвечая на упрёки в «преувеличении», Щедрин писал: «Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: «Не потерплю!» и «Разорю!», а в том, что есть люди, которых всё существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?»
С помощью такого же приёма автор описывает и расстройство музыкального инструмента, когда Органчик мог произнести только: «Плю ….». Брудастый принуждён был отправить голову для исправления в Петербург. При доставке её обратно в Глупов ямщик, услыхав, что голова отчётливо произнесла «разорю», выбросил её в ужасе на дорогу. В Глупове, оставшемся на некоторое время без начальника, появились самозванцы, и началась смута.
Следующий правитель Глупова — Прыщ Иван Пантелеич — имел привычку «каждую ночь уходить спать на ледник». Потом обнаружилось, что он, вместо обыкновенной, имел фаршированную голову, которую с большим аппетитом съел предводитель дворянства. Но прежде чем это случилось, глуповцы успели насладиться покоем, ибо фаршированная голова оказалась несравненно пригоднее для развития самоуправления глуповцев. Прыщ позволил им жить, как они хотят, и даже громогласно объявил, что в невмешательстве в обывательские дела и заключается вся сущность администрации.
Образ Фердыщенко, любителя путешествовать, обрисован писателем гротескно. Вся его свита состоит из денщика и двух солдат инвалидной команды. Толпа, встречающая Фердыщенко, насчитывает четыре человека, а вместо торжественной музыки раздается звон тазов и бубна. «Дары», преподнесённые глуповскому путешественнику счастливым населением, заключаются в осетровой тушке средней величины и куске ветчины.
Каждая деталь гротескной картины, нарисованной Щедриным, каждый поворот действия строго продуман и несут серьёзную сатирическую нагрузку.
Намерения Фердыщенко посетить сначала один угол выгона, потом – другой, а после этого очутиться в середине отражала реальные маршруты высоких путешественников, в которых предусматривалось посещение как окраин страны, так и её «середины», то есть Москвы.
Главным пунктом программы Фердыщенко становится обед. Еще перед закуской глуповский градоначальник пропускает «три чарки очищенной». Съевши первую перемену, он «опять выпил два стакана». Затем последовала вторая перемена и т. д. После этого градоначальнику перекосило рот. Так бесславно, во время торжественного обеда, устроенного в его честь, скончался от обжорства глуповский градоначальник Фердыщенко.
Нарисованная Щедриным гротескная картина фантастических вояжей Фердыщенко носит обобщающий характер. Так, например, известно, что Александр I скончался во время одного из своих многочисленных путешествий.
Угрюм-Бурчеев – это монументальный гротескный образ, представляющий собой ту галерею градоначальников, которые удостоены развёрнутого описания. Образ человекоподобный по внешности и глубоко античеловеческий по сути. При его создании Щедрин использовал целую совокупность гротескных приёмов и средств. В этой странной фигуре есть нечто и от вещи («это мужчина с каким-то деревянным лицом»), и от зверя («его представление о простоте не переступало далее простоты зверя, обличающей совершенную наготу потребностей»), и от образов «нечистой силы» («недаром молва присвоила ему название сатаны»), и от механизма («страстность была вычеркнута из числа элементов, составляющих его природу, и заменена непреклонностью, действовавшую с регулярностью самого отчётливого механизма»).
Сатирик создал гротескный образ «мрачного идиота», столь же гиперболизированный, как и упоминаемый портрет его на фоне пустыни, «посреди которой стоит острог, сверху, вместо неба, нависла серая шинель…». Герой имеет обыкновение спать на голой земле, есть сырое лошадиное мясо, часами маршировать в одиночку, подавая самому себе команды. В его фигуре и поступках доведены до крайности «виртуозность прямолинейности», страсть к уравнительности, готовность «взять в руки топор и помахивая этим орудием творчества направо и налево, неуклонно идти, куда глаза глядят».
Таким образом, гротеск – один из основных приёмов в раскрытии образов «Истории одного города».
0 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.
/ Сочинения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города / Гротеск как ведущий художественный приём в «Истории одного города» М.Е.Салтыкова-Щедрина
Смотрите также по
произведению «История одного города»:
- Краткое содержание
- Полное содержание
- Характеристика героев
Литература и гротеск
Это в литературе данное понятие представлено ярче всего, оно является разновидностью комического приема, сочетает в себе в форме фантастики смешное и ужасное, возвышенное и безобразное. В гротеске переплетается выдуманное с реальным, вскрываются противоречия действительности.
Гротеск нельзя назвать просто комическим. Он содержит в себе юмор и иронию, но они неотделимо связаны с чем-то зловещим, трагическим. При этом за всем неправдоподобным и фантастическим кроется глубокий жизненный смысл. Гротеск всегда предполагает отклонение от нормы, он широко применяется в сатирических целях.
Примеры в литературе
Для того чтобы понять, что такое гротеск, нужно рассмотреть его примеры, представленные в литературе.
Примеры гротеска в произведениях мировых литераторов:
- Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль». В произведении главные герои имеют громадные размеры, они живут с обычными людьми. Гротескно выглядит сцена, в которой один из приближенных попадает в рот своему господину. Там он обнаруживает деревни и города.
- Эразм Роттердамский, «Похвала глупости». Произведение было написано в шуточной форме во время путешествия автора. Гротеск, примеры которого описаны выше, выражается с самого начала, когда Глупость представляется аудитории, сообщая тему своей речи.
- Николай Гоголь, «Нос».Здесь исчезновение Носа переплетается с будничной реальностью Петербурга. Абсурдность состоит в том, что нос, исчезнув с лица, стал чиновником 5-го класса. Все ведут себя с ним, как с обычным человеком. Даже героя происшествия, который лишился носа, заботит не то, чем он будет дышать, а то, как он будет выглядеть в обществе при дамах. Нос в должности чиновника вовсе не вызывает ни у кого лишних вопросов. Нелепость самой идеи является гротеском.
- Эрнст Гофман, «Крошка Цахес». Описывает жизнь уродливого карлика, которого добрая фея заколдовала и сделала для всех другим. Гротеск (это в литературе) проявляется в самой внешности героя. Его настоящее обличие видит только Бальтазар, студент, влюбленный в героиню Кандиду. В конце обличенный всеми Цахес тонет в ночном горшке с нечистотами.
- Франц Кафка, «Превращение». Ошеломляет с первой же строки, из которой становится понятно, что такое гротеск. Главный герой проснулся насекомым. Неправдоподобность ситуации дополняется чувством отвращения, которое испытывают большинство людей к насекомым. Родственники продолжают жить своей обычной жизнью, несмотря на всю абсурдность ситуации. В конце концов насекомое умирает, а его семья, как ни в чем ни бывало, едет на прогулку.
- Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита». В романе сталкивается реальное и фантастическое. Персонажи попадают во множество гротескных ситуаций, которые позволяют обличить их внутренний мир. К гротеску относится появление кота Бегемота человеческих размеров, выступление Воланда в театре «Варьете», предыстория «нехорошей квартиры». Гротеск проходит не только через это произведение Михаила Булгакова. Не менее интересны его «Собачье сердце», «Роковые яйца».
“История одного города”. Особенности сатирического гротеска
“История одного города” (1869–1870) – произведение поистине новаторское, преодолевшее привычные рамки художественной сатиры. И. С. Тургенев оставил свидетельство о впечатлении, произведенном “Историей…”: “Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то почти страшное в этом смехе, потому что публика смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое”. Основной конфликт произведения – народ и власть в России; проблемы, поднятые писателем, глубоко национальные и одновременно общемировые. Повествовательная композиция представляет собой чередование нескольких ликов рассказчиков. В начале “Истории…” очевидна маска бесстрастного издателя, ориентирующегося, якобы, на официальных историков, каковым был М. П. Погодин. Задача издателя, как она изложена им самим, – показать физиономию города в развитии, в разнообразных переменах, изложить биографии градоначальников, разнообразие мероприятий и их влияние на обывательский дух. Так подспудно обнаруживаются принципы реалистического историзма, одной из черт которого стала высокая степень типизации: в городе Глупове отразился весь русский мир, жизнь всей России, а “столетняя” летопись – свернутая хроника российской истории. Несмотря на то, что границы летописания указаны точно (с 1731 по 1829 г.), они – художественная условность, и за ней скрыты совсем иные исторические масштабы. Издатель “передоверяет” повествование четырем архивариусам-летописцам, но его голос не раз будет врываться в летописный строй комментариями, уточнениями. Порой они “глубокомысленны” до пошлости, порой псевдонаучны, квазиточны, порой откровенно комичны. Издатель заявляет о себе и композиционными решениями, например, представить биографии только замечательных градоначальников. В целом автор добивается нужного эстетического впечатления: картина глуповской жизни предстает как “объективная”, “эпическая”. “Обращение к читателю от последнего архивариуса-летописца” еще более усложняет и обогащает повествовательную композицию и содержательный строй произведения. “Разглагольствование” Павлушки Маслобойникова в одно и то же время высокопарно и уничижительно. Провинциальный грамотей начала XIX в. прибегает к высокой риторике, свойственной XVIII в., и ставит цель – найти в русской истории собственных Неронов и Калигул. Имена римских императоров, известных не столько своей государственной мудростью, сколько жестокостью и сумасбродством, далеко не случайны. Русская монархия, подсказывает читателю автор, – преемница не лучших, а худших мировых политических традиций. Основной композиционный прием произведения – летописное “преемство градоначальников”. Преемственность проявляется не только в последовательной смене правителей. Всех властителей заботят не процветание города и благоденствие сограждан, а вечное и безраздельное господство, которое основывается на самоуправстве и репрессиях. Это важнейший сквозной мотив книги, заявленный на первой же странице и воплощенный в разнообразных сюжетно-тематических ходах. Терпение народа, покорно и бездумно несущего ужас самодержавия, – еще один сквозной мотив “Истории одного города”. Сарказм служит сатирику для выражения боли и негодования: “…в первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором – трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем – возвышались до трепета, исполненного доверия”. В главе “О корени происхождения глуповцев” оба главных мотива отнесены к пра-историческим временам. С целью художественной стилизации российской древности автор прибегает к пародии известнейших древнерусских памятников: “Слова о полку Игореве” и “Повести временных лет”. Легенда о разрозненных славянских племенах, пригласивших на княжение варяга, вначале приобретает под пером сатирика комический вид (чему во многом способствуют приемы художественной псевдоономастики в обозначении племен: лукоеды, куралесы, лягушечники, проломленные головы, слепороды, кособрюхие), а затем превращается в абсурдную картину жизни предков глуповцев – головотяпов. Салтыков блестяще использует приемы фольклорного жанра “небывальщины” – небылицы, а также пословицы и поговорки. Описание неудавшегося внутреннего устройства – проявление яркого писательского таланта, питающегося традициями устного народного творчества. “Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле варили…” Кончилось тем, что “божку съели… Однако толку не было. Думали-думали и пошли искать глупого князя”. Финал “легендарной” главы-экспозиции вызывает у читателя уже не смех или недоумение, а совсем другую эстетическую реакцию: от горестного неприятия (сцена плача головотяпских послов, “пожелавших себе кабалы” и пожалевших об утраченной воле) до протеста (трагикомичные эпизоды первых притеснений, первых бунтов и первых жестоких расправ). Поразительный художественный эффект главы “Опись градоначальникам…” основан на совмещении двух художественных планов, на приеме образного и стилевого контраста. Первый план – жизнеподобные детали в описании градоначальников и строгий стиль официальных документов. Реестр начальственных особ составлен в хронологическом порядке. Он содержит краткие биографические справки, описание “деяний”, а также служебного или жизненного итога двадцати одного градоначальника. Значимы их имена и фамилии: Бородавкин, Негодяев, Прыщ, Перехват-Залихватский и пр. Лаконично констатируется абсурдно-комичные смерть или отстранение от власти: “растерзан собаками”, “сослан в заточение”, “умер от объедения”, “смещен за невежество”. Стилизуется казенный реестр: номер следует за номером – в результате вырисовывается обобщенное лицо самодержавия. Нумерация усиливает мотив унифицированности, поразительного однообразия служителей власти. Большинство градоначальников – проходимцы и авантюристы, все – жестокие деспоты. Пустые, лишенные позитивного содержания дела (“ввел в употребление игру ламуш и прованское масло”, “размостил вымощенные предместниками его улицы и из добытого камня настроил монументов”) есть результат умственной ограниченности, тупости. Значительная часть отличается странными наклонностями и прихотями (“любил петь непристойные песни…”, “любил рядиться в женское платье и лакомился лягушками”). Салтыков блестяще развивает гоголевский мотив абсурда, царящего в мире российского чиновничества. Так возникает второй образный план произведения – фантастика, одухотворенная комическим пафосом. Художественными находками сатирика можно назвать сверхъестественные, но бессмысленные способности градоначальников, невероятные, но от этого не менее нелепые поступки и положения. Легкомысленный маркиз да Санглот летал по воздуху в городском саду. Прыщ “оказался с фаршированной головой”. Баклан, что был “переломлен пополам во время бури”, “кичился тем, что происходит по прямой линии от Ивана Великого (намек на Ивана Грозного и известную в Москве колокольню)”. Последний пример – из ряда неподвластных логике сопоставлений. Авторская обращенность к читателю содержит загадку: где же происходит логический сбой В глуповской “реальности”, которая абсурдна, в головах градоначальников или архиваурисов Точный ответ невозможен. Такова природа художественного гротеска – невиданной деформации действительности в художественном образе, нелогичной комбинации жизненных реалий. Гротеск стал одним из главных форм фантастики М. Е. Салтыкова-Щедрина, фантастики реалистической, ибо она воплощала типические стороны угнетающей, обезличивающей человека системы государственного управления. Ярчайший пример тому – глава “Органчик”. В художественном отношении она одна из лучших, имеет выраженный сюжет с раскрытием тайны, потерями и находками, появлением двойников и т. д. Подлинным открытием сатирика был гротескный образ Брудастого – градоначальника с механической головой. Художественное время приобретает конкретные очертания в главе “Сказание о шести градоначальницах” – исторической сатире на период с 1725 г. по 1796 г., когда на российском престоле сменились пять императриц, а главным средством воцарения был дворцовый переворот. Писатель значительно утрирует реальные события, превращает историческую картину в шарж. Во многих щедринских образах “Истории…” проглядывали черты реальных российских самодержцев. Под “толстой немкой” Амалией Карловной Штокфиш можно подразумевать Екатерину II. Негодяев напоминает Павла I. В меланхолическом Эрасте Андреевиче Грустилове угадывался либеральный Александр I, в Перехват-Залихватском – Николай I. Кроме того, множество совпадений можно обнаружить в образе Беневоленского и биографии реформатора М. М. Сперанского. Наконец, современники писателя увидели прототип Угрюм-Бурчеева в А. А. Аракчееве, видном политике времен Павла и Александра I, руководителе канцелярии кабинета министров, организаторе военных поселений. Однако писатель не раз предупреждал, что его произведение не является опытом исторической сатиры. В пылу полемики звучали слова М. Е. Салтыкова: “Мне нет никакого дела до истории, я имею в виду лишь настоящее”. Произвол власть предержащих сконцентрировался в образе последнего глуповского градоначальника Угрюм-Бурчеева. Этот “чистейший тип идиота” наделен чертами звериной агрессии и машинной механистичности. В угрюм-бурчеевских планах нивелировки общества людям отводится роль теней, застегнутых, выстриженных, идущих однообразным шагом в однообразных одеждах с одинаковыми физиономиями к некоему фантастическому провалу, который “разрешил все затруднения тем, что в нем пропадало”. Последний образ вызывает ассоциации с Апокалипсисом. Эсхатологическая образная параллель подкрепляется именем Сатаны, которым нарекли глуповцы Угрюм-Бурчеева. Легендарно-мифологический подтекст усиливает общечеловеческий смысл произведения. Очевиден и прогностический план: в “Истории одного города” видится гениальное предвидение того, что стало реальностью в веке двадцатом. Состраданием и болью писателя проникнуты картины жизни обездоленного народа в главах “Сказание о шести градоначальницах”, “Голодный город”, “Соломенный город”, “Подтверждение покаяния”. Вымирание оставшихся без хлеба глуповцев, зарево грандиозного пожара, тотальное разрушение собственных жилищ “среди глубокого земского мира” по приказу властей – таковы лишь вершинные эпизоды всеобщих бедствий. Автор постоянно подчеркивает масштабность катастроф. Так конкретно-исторический, национальный смысл смыкается с эсхатологическим. Воплощая принципы художественного историзма, автор пытается ответить на вопрос: что может противопоставить народ произволу властей Со времен пушкинского “Бориса Годунова” этот вопрос в русской литературе ставился как важнейшая национальная проблема. Ответ Салтыкова, наиболее полно прозвучавший в главе “Голодный город”, далек от оптимистического: беспредельное терпение или стихийный бунт. Как и Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин видит в покорности народа позор и беду нации. Доведенные до отчаяния глуповцы выдвигали из своей среды ходоков – “старателей русской земли”, писали просьбы, ждали на завалинках резолюции. Попав на съезжую и подвергшись экзекуции, каждый оговаривал друг друга. Едва наметившийся массовый протест закончился расколом, стихийный порыв разъяренной толпы уничтожил не виновников голода, а личность случайную. “Бессознательная кровавая драма” сменяется карательными мерами, направленными против бунтующих. Салтыков беспощаден к уродливым сторонам психологии народа, и в этом смысле он, как писатель, существенно эволюционировал по сравнению с “Губернскими очерками”. В образном строе “Истории одного города” есть мотивы, позволяющие говорить об обнадеживающей исторической перспективе. Ясно прочитывается смысл аллегорического образа реки, вышедшей из берегов и не подчинившейся планам Угрюм-Бурчеева – живая жизнь не подвластна бессмысленному произволу. В символическом образе загадочного Оно, которое в финале повествования сметает Угрюм-Бурчеева, можно видеть не только природную стихию, восставшую против губительной политики, не только намек на народную революцию, но знак неизбежного воздаяния, суда Высшей силы. Последняя фраза “История прекратила свое течение” – явная параллель к апокалиптическому предсказанию о конце человеческой истории и установлению Благодати. В этом – бытийном – плане финал “Истории одного города” можно считать оптимистичным.
«История одного города» как гротескный роман
Концепцию общественно-политической сатиры автор смог воплотить через гротеск в «Истории одного города». Название вымышленного города говорит о многом. История Глупова начинается с «Описи градоначальников». Первого градоначальника звали Амадей Мануйлович, который получил такую должность «за искусную стряпню макарон». Весь ужас данного гротеска в том, что за более чем сто лет глуповцы выбирали себе градоначальников за знание заграничной болтовни, экзотическую фамилию и тому подобное.
Абсурдность многих ситуаций призвана разоблачить глубокую аморальность самодержавия. Так, один из героев был съеден предводителем дворянства, так как носил на плечах настоящую фаршированную голову.
За комически-нелепой картиной Глупова стоят реальные злободневные проблемы самодержавной и крепостнической России. Гротеск, примеры которого представлены выше, смог обличить уродливые реалии современной для авторов жизни.
Приемы сатирического изображения в романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»
Несмотря на название, за образом города Глупоза скрывается целая страна, а именно — Россия. Так, в образной форме, Салтыков-Щедрин отражает наиболее ужасные, требовавшие повышенного общественного внимания стороны жизни русского общества. Главной идеей произведения является недопустимость самовластия. И именно это объединяет главы произведения, которые могли бы стать отдельными рассказами. Щедрин рассказывает нам историю города Глупова, что происходило в нем на протяжении примерно ста лет. Причем акцентирует внимание на градоначальниках, так как именно они выражали пороки городского управления. Заранее, еще до начала основной части произведения, приводится “опись” градоначальников. Слово “опись” обычно относят к вещам, поэтому Щедрин применяет его намеренно, как бы подчеркивая неодушевленность градоначальников, которые в каждой главе являются ключевыми образами. Сатирические средства, используемые автором хроники, разнообразны. В совокупности образы всех градоначальников создают единый образ самодержавного правителя. Суть каждого из градоначальников можно представить даже после простого описания внешности. Например, упорство и жестокость Угрюм-Бурчеева выражаются в его “деревянном лице, очевидно, никогда не освещавшемся улыбкой”. Более миролюбивый Прыщ, напротив, “румян, имел алые и сочные губы”, “походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый”. Образы формируются в воображении читателя при помощи таких художественных приемов, как гипербола, метафора, аллегория и др. Даже факты реальной действительности обретают фантастические черты. Щедрин намеренно пользуется таким приемом, чтобы усилить ощущение незримой связи с истинным положением дел в крепостнической России. Произведение написано в форме летописей. Некоторые части, которые, по замыслу автора, считаются найденными документами, написаны тяжеловесным канцелярским языком, а в обращении летописца к читателю присутствуют и просторечия, и пословицы, и поговорки. Усиливают комичность путаница в датах и часто допускаемые летописцем анахронизмы и аллюзии (например, ссылки на Герцена и Огарева). Наиболее полно Щедрин представляет нам градоначальника Угрюм-Бурчеева. Здесь имеет место прозрачная аналогия с реальностью: фамилия градоначальника похожа по звучанию на фамилию известного реформатора Аракчеева. В описании Угрюм-Бурчеева меньше комического, а больше мистического, ужасающего. Пользуясь сатирическими средствами, Щедрин наделил его большим количество самых “ярких” пороков. И не случайно именно на описании правления этого градоначальника заканчивается повествование. По словам Щедрина, “история прекратила течение свое”. Роман “История одного города” — безусловно, выдающееся произведение, оно написано красочным, гротескным языком и в образной форме обличает бюрократическое государство. “История” до сих пор не утратила актуальности, потому что мы, к сожалению, пока еще встречаемся с людьми, подобными глуповским градоначальникам. Сама “История” выстроена создателем намеренно нелогично, непоследовательно. Великий сатирик предпослал основному содержанию обращение издателя (в роли которого он выступает сам) и обращение к читателям якобы последнего глуповского архивариуса. Опись градоначальников, придающая книге якобы историографичность и особый смысл, состоит из 21 фамилии (от макаронника-изменника Клементия до майора Перехват-Залихватского, сжегшего гимназия и упразднившего науки). В самой “Истории” внимание к начальствующим особам явно неравнозначно: одним (Беневоленский, Брудастый, Бородавкин, Угрюм-Бур-чеев) посвящено много литературных страниц, другим (Ми-келадзе, Дю-Шарио) повезло меньше. Это видно и по структуре “Истории”; три вступительных раздела, одно заключительное Приложение (Оправдательные документы, содержащие градоначальствующие мыслительные и законопроектные упражнения) и всего 5 основных разделов для повествования о подвигах 21 управителя. Никогда не было в Российской империи города под названием “Глупов”, никто не встречал таких диковинных, неправдоподобных начальников (с фаршированной головой, как у Ивана Пантелеевича Прыща). М. Е. Салтыков-Щедрин показал себя блестящим знатоком эзопова языка, облек его в якобы летописную форму (летопись градоначальственных успехов охватывает около века, причем указываются, хотя и приблизительно года правления). Эта пародийность изложения позволяла писателю говорить о современности, обличать официальных лиц, не вызывая цензурного вмешательства и гнева вышестоящих. Не зря Щедрин сам называл себя “воспитанником цензурного ведомства”. Конечно, понятливый читатель угадывал за уродливыми картинами Глупова окружающую жизнь. Сила сатирического обличения Щедриным реакционных устоев, на которых держалась русская монархическая власть, была настолько мощной, что гротескно-фантастические образы книги воспринимались как самое правдивое изображение жизни. Чего стоит, например, описание причин смерти градоначальников: Ферапонтов растерзан собаками; Ламврокакис заеден клопами; Баклан переломлен пополам бурей; Фердыщенко кончил жизнь от объедения; Иванов — от натуги постичь сенатский Указ; Микеладзе — от истощения сил и пр. В “Истории” Щедрин искусно пользуется сатирической гиперболой: факты подлинной действительности приобретают у него фантастические очертания, что позволяет сатирику наиболее ярко раскрыть ту или иную сторону образа. Но писатель не избегает и реалистических зарисовок. Так, очень натуралистически описан пожар в Пушкарской слободе “соломенного города”: “видно было, как вдали копошатся люди, и казалось, что они бессознательно толкутся на одном месте, а не мечутся в тоске и отчаянии. Видно было, как кружатся в воздухе оторванные вихрем от крыш клочки зажженной соломы. Постепенно одно за другим занимались деревянные строения и словно таяли”. Хроника городского управления написана красочным, но и сложным по составу языком. В нем широко использован и тупой чиновничий слог: “всякий да печет по праздникам пироги, не возбраняя себе таковое печение и в будни” (Устав о добропорядочном пирогов печении — в исполнении Беневоленского). Есть и старинная славянская речь: “хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные дела и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло и ветвями своими всю землю покрало”. Нашлось место и время и для народных присловий: “только вот я какое слово тебе молвлю: лучше… с правдой дома сидеть, чем беду на себя накликать” (Фердыщенко). Портретная галерея щедринских “любимцев” — глупов-ских градоначальников запоминается сразу и сильно. Один за другим проходят они перед читателем, нелепые и отвратительные в своих жестокости, тупоумии, злобной ненависти к народу. Тут и бригадир Фердыщенко, моривший глуповцев голодом, и его преемник Бородавкин, спаливший тридцать три деревни, чтобы “с помощью сих мер” взыскать недоимок на два рубля с полтиною, и майор Перехват-Залихватский, упразднивший в городе науки, и Феофилакт Беневоленский, одержимый страстью к писанию законов (уже на скамьях семинарии начертал он несколько замечательных законов, среди которых наиболее известны следующие: “всякий человек да имеет сердце сокрушенно”, “всяка душа да трепещет”, “всякий сверчок да познает соответствующий его званию шесток”). Именно в описании главных героев М. Е. Салтыков-Щедрин использует самые разнообразные художественные средства. Так, предельная жестокость Угрюм-Бурчеева зафиксирована “в деревянном лице, очевидно, никогда не освещавшемся улыбкой”, с “узким и покатым лбом”, впавшими глазами и развитыми челюстями, готовыми “раздробить или перекусить пополам”. Напротив, либерально настроенный Прыщ, градоначальник с фаршированной го-ловог, “был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых ниднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый”. Внешние характеристики сходны с их психологическими образами: свирепый Бруддетый, он же Органчик, не похож на выходца из Франции, аристократа Дю-Шарио, весело проводящего время б удовс льствиях и развлечениях, а “друг Карамзина” Грус-тилов, отличавшийся “нежностью и чувствительностью сердьа”, не менее далек от “фантастического путешественника бригадира Фердыщенко… Горожане, народ в “Истории” вызывают двойственное чувство. С одной стороны, им свойственны, по оценке самого автора, две вещи: “обычная глуповская восторженность и обыкновенное глуповское легкомыслие”. Страшно жить в городе Глупове. Книга вызывает смех, но не веселый, а горький и мрачный. Писатель сам говорил, что рассчитывал “на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия”. Страшно за Глупов не только потому, что в нем властвуют ограниченные чиновники, “от российского правительства поставленные”. Страшно, что народ безропотно и терпеливо переносит свои бедствия. Однако этот молчаливый тягостный укор писателя вовсе не означал глумления над народом. Щедрин любил своих современников: “Все мои сочинения, — писал он позднее, — полны сочувствием”. Глубокий смысл “Истории одного города” заключается не только в гениальных по своей обличительной силе образах градоначальников, но и в той обобщающей характеристике глуповцев, которая неизбежно наводила на мысль о будущем пробуждении задавленного властью народа. Великий сатирик призывает к тому, чтобы внутренняя жизнь российских городов, подобных Глупову, когда-то вырвалась наружу, стала светлой, достойной человека. Не случайно “историческая” хроника заканчивается бегством последнего градоначальника; Уг-рюм-Бурчеев исчез, “словно растаяв в воздухе”. Могучее движение подлинной истории человечества власть оказалась не в состоянии сдерживать еще одно столетие: “река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась…”. Выходит, что Щедрин смотрел далеко вперед. Он верил в крушение глуповского строя жизни, в победу идеалов разума, достоинства человека, демократии, прогресса, цивилизации. Его произведениям, включая и “Историю одного города”, предрекали великое будущее. Тургенев сравнивал Салтыкова-Щедрина со Свифтом, Горький признавался, что именно за данное произведение он “очень полюбил” писателя. Так и случилось. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин стал одним из самых читаемых писателей в нашей стране и зарубежье.
Мы изучаем — Роль Гротеска в Истории одного города М. Е. Салтыкова-Щедрина. Подсказки школьнику
Если в раннем творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина почти отсутствовали приемы резкого сатирического преувеличения, то ко времени создания Истории одного города писатель уже максимально использовал необыкновенные сравнения и уподобления, составившие основу его сатирической фантастики. Автор развил все способы типизации, которые воплотились у него в образах глуповских градоначальников. Так он пришел к созданию гротескного образа, сатирико-фантастического персонажа. Основная функция его преувеличений выявление сущности человека, подлинных мотивов его речей, поступков и действий.
В своем произведении Салтыков-Щедрин направил острые стрелы сатирического обличения в правящую верхушку страны, поставив в центре повествования критическое изображение взаимоотношений власти и народа. Основной целью сатирика было создание обобщенного образа России, в котором синтезируются вековые слабости национальной истории, достойные сатирического освещения, коренные пороки русской государственной и общественной жизни. Именно для наилучшего достижения этой задачи он избрал самую удачную форму гротеск и фантастику. Причем эта форма нисколько не искажает действительности, а лишь доводит до парадокса те качества, которые таит в себе бюрократический режим.
Художественное преувеличение здесь играет роль своеобразного увеличительного стекла, сквозь которое становится явным все тайное, обнажается истинная суть вещей, укрупняется реально существующее зло. Гипербола помогает Щедрину сорвать покровы действительности, выводя наружу настоящую природу явления. Именно гиперболический образ в наилучшей степени помогал приковать внимание читателя к тем отрицательным сторонам, что уже примелькались и стали привычным.
Кроме того, гиперболическая форма вскрывала все негативное, что только зарождалось в обществе, но еще не приняло своих угрожающих размеров. Такое преувеличение предвосхищало будущее, намекало на то, что будет завтра. С помощью гротеска и фантастики Салтыков-Щедрин ставит диагноз социальным болезням общества, выводит на поверхность все те последствия социального зла, которые еще не проявились, но которые непременно вытекают из существующего строя.
Здесь сатирик вступает в область предвидений и предчувствий. Именно такой пророческий смысл и заключен в образе Угрюм-Бурчеева, в котором объединились в гипертрофированном виде все пороки остальных градоначальников.
Поясняя характер эзоповской формы, включавшей преувеличение и иносказание, автор отмечал, что они не затемняют его мысль, а наоборот, делают ее общедоступной. Писатель отыскивал такие краски и образы, которые врезались в память, живо, доходчиво, рельефно обрисовывали объект сатиры, делали понятнее ее идею. В ответ на критику своей повествовательной манеры, тех образов, которые он использовал, сатирик писал: Если б вместо слова органчик было бы поставлено слово дурак, то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного…
Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывающий романсы не потерплю и разорю, а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?
Однако, обличая деспотизм правящих кругов, автор затрагивает и другой вопрос в каких условиях, благодаря чему возможно процветание такого бюрократического режима. И здесь он уже выступает с сатирой на обитателей Глупова. Эти люди наивны, покорны, слепо верят в начальство, в верховную власть. Мы люди привышные! говорят глуповцы. Мы претерпеть могим.
Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить мы тогда противного слова не молвим! Такому народу автор не выказывает ни малейшего сочувствия. Наоборот, он подвергает решительной критике такое бездействие и попустительство. Про народ Глупова писатель говорил: Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть и речи.
Искреннее сожаление вызывают у автора лишь тщетные попытки той части народа, которая стремится противиться злу, но его старания так наивны и неумелы, что не приносят ни малейшего результата.
В сатирическом свете предстает и история глуповского либерализма в рассказах об Ионке Козыреве, Ивашке Фарафонтьеве и Алешке Беспятове. Мечтательность и незнание практических путей осуществления своих мечтаний таковы характерные признаки глуповских либералов. Политическая наивность народа звучит даже в самом его сочувствии своим заступникам: Небось, Евсеич, небось! провожают глуповцы в острог правдолюбца Евсеича, с правдой тебе везде будет жить хорошо!.. Следует отметить, что в сатире на народ, в отличие от обличения градоначальников, Щедрин строго соблюдает границы той сатиры, которую сам народ создал на себя.
Писатель широко использует фольклор, и, как отмечал А. С. Бушмин, чтобы сказать горькие слова обличения о народе, он взял эти слова у самого народа, от него получил санкцию быть его сатириком.
Именно благодаря своей жестокости и беспощадности сатирический смех Салтыкова-Щедрина в Истории одного города имеет великий очистительный смысл. Надолго опережая свое время, автор обнажает полную несостоятельность существующего в России полицейско-бюрократического режима.
Все сочинения