МКОУ «КАЛИНОВСКАЯ СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА»
307573 КУРСКАЯ ОБЛАСТЬ,
ХОМУТОВСКИЙ РАЙОН,
С. КАЛИНОВКА,
УЛ. ПИОНЕРСКАЯ, 1
ТЕЛ. 8 471 37 2 41 60
КОНКУРСНОЕ СОЧИНЕНИЕ
в номинации
«У КАЖДОГО ВРЕМЕНИ СВОЯ ЖЕСТОКОСТЬ.
А ДОБРОТА — ОДНА, НА ВСЕ ВРЕМЕНА»
Работа обучающейся 7 «А» класса
Гладилиной Елены (18.06.2001)
Руководитель Фирсова Е. М.,
учитель русского языка и литературы.
2015 год
Всё дальше уходит от нас жестокая, кровопролитная Великая Отечественная война. И, к счастью, она моё поколение не застала. В связи с этим мы не можем в полной мере понять всех трудностей, лишений людей военных лет. Но читая произведения о войне, мы можем почувствовать, что переживали дети и взрослые в те страшные годы. Это и холод, и голод, и огромное количество смертей. Отчасти я понимаю их, но всё равно это сложно для людей, живущих в XXI веке. О детях, чью золотую пору поглотила война и которые преодолевали трудности и лишения, как только могли, рассказал в повести «Последние холода» Альберт Анатольевич Лиханов. «Посвящаю детям минувшей войны, их лишениям и вовсе не детским страданиям. Посвящаю нынешним взрослым, кто не разучился поверять свою жизнь истинами военного детства. Да светят всегда и не истают в нашей памяти те высокие правила и неумирающие примеры, – ведь взрослые всего лишь бывшие дети», — читаем мы в начале повести. И действительно, знакомясь с произведением, понимаешь, что страдания, выпавшие на долю детей, нечеловеческие. Война вот-вот закончится. Все живут надеждой. Но последние дни войны, «последние холода», очень тяжелы. Голод не отпускает никого, крепко держит в своих «объятьях», «войны кончаются рано или поздно… голодуха отступает медленнее, чем враг». «Хоть и жили мы в городе тыловом, хоть мама с бабушкой и надсаживались изо всех сил, не давая мне голодать, чувство несытости навещало по многу раз в день», — рассказывает герой-повествователь Коля. Голод заставляет детей попрошайничать, «шакалить». И мы, современные читатели, вначале не до конца понимаем даже значение этих слов, а потом задумываемся: «А мы бы так смогли?» Ведь главный герой Коля, живший в семье, которая не знала, что такое голод, тоже думал: «А я бы смог так? Ведь это небось стыдно. Да, наверное, и противно – доедать за другими. Ещё и просить…» Скорее всего, если бы и мы оказались в такой ситуации, то вряд ли бы смогли пересилить в себе чувство голода, никому не хочется умереть от недостатка пищи. Для Коли фраза голодного мальчика: «Можно я доем?» — прозвучала «громче громкого крика». Он отдал мальчику свою еду и с удивлением смотрел на него. Я не знаю, как бы я повела себя в такой ситуации, но скорее всего из сочувствия к голодному ребёнку, разделила бы с ним свою еду.
Яркий пример борьбы за жизнь автор показывает на Вадике и Маше, которые были братом и сестрой. Они рано повзрослели. «Марья и Вадим тоже совсем взрослые – пришло мне в голову. Взрослые! Им не хватает только роста и знания, чтобы спасти себя», — делится своим открытием Коля. Это же чувство не покидает и меня. С раннего детства их стали преследовать ужасные события: начало войны, когда трагически погиб их отец, болезнь матери, из-за чего она попала в больницу и не могла заботиться о своих маленьких детях. Вадик понимал, что он как мужчина должен заботиться о своей младшей сестре и больной матери. За это ответственное решение я уважаю героя: не каждый мальчик в таком юном возрасте отважился бы на столь серьёзный поступок. К сожалению, Вадик не в силах изменить положение его семьи в лучшую сторону, а особенно не может помочь с выздоровлением маме. Коля в силу своих возможностей старается вместе со своей мамой и бабушкой помогать детям, и они им благодарны за это. Трудно представить, что было бы с Вадиком и Марьей, если бы не доброта Колиной семьи. Но всё-таки главную мечту детей осуществить они не смогли – их мать умерла за несколько дней до победы. А в День Победы, когда все люди радовались, прославляли солдат, завоевавших свободу для народа, Вадик и Маша были погружены в печаль, их ничего не радовало. Время никогда не сможет залечить раны в сердце, оставленные войной. Никто не вернёт им мать и отца. Мне очень жалко детей. Конечно, хотелось, чтобы всё закончилось иначе: их мама была бы жива, и они вместе отмечали бы День Победы со слезами на глазах, но слезами не горя и отчаяния, а радости и счастья. Но, к сожалению, в жизни многое происходит вопреки нашим желаниям.
Повесть заканчивается словами: «Мы-то это помним. Не забыли бы вы, новые люди. Не забудьте! Так мне велела наша учительница Анна Николаевна». И я понимаю, что мы не вправе забывать. Это забыть невозможно. Нас этому учит наша учительница, Елена Михайловна. Учит помнить годы войны, трудное положение людей, когда им нечего было есть и они умирали от голода. Сейчас мы порой легкомысленно относимся к жизни, не думаем о завтрашнем дне. Но если мы хоть на минуту представим себе войну, то наше отношение к современной жизни изменится и мы начнём больше ценить мир, возможность жить беззаботно среди любящих нас людей. Ещё нам нужно уважать детей войны, живущих рядом с нами, ведь война отобрала у них детство, и им пришлось испытать много горя. Но я уверена, что дети войны, став взрослыми, не ожесточились. Напротив, они сохранили в себе лучшие человеческие начала и живут по высоким нравственным правилам, заложенным в суровое военное время. Они пример для нас, пример силы духа, добра, сострадания, милосердия, отзывчивости – человечности. И герои книги А.Лиханова «Последние холода» помогают нам это понять и принять.
Столько на свете существует книг – не перечесть и за тысячу лет жизни! Авторов, наверное, миллионы. а “талмудов” – во много раз больше. Большая часть их, наверное, и не стоит лично моего внимания.
Кое-что из прочитанного забывается на следующий же день. Некоторые книги остаются в душе, редкие хочется перечитать еще раз. Единицы – переворачивают душу, вызывают слезы, шокируют и не забываются никогда.
Вряд ли я еще вернусь и перечитаю повесть Альберта Лиханова под символическим названием “Последние холода”. Но забыть ее
малолетних несчастных героев я уже не смогу.
Тема, предложенная для сочинения, довольно суха и малоэмоциональна, хотя и относится к разряду почти “свободных”. “О чем заставляет задуматься”? Разве все упомнишь, обо всем словами на бумаге напишешь?
Во-первых, о детстве. О том, какое это сложное время для Личности. Ты не хозяин сам себе, своему телу, собственным вещам, даже речам и мыслям, которые пытаются контролировать “бдительные” и “заботливые” родители. Ничего маленький человек не может решать.
Нет сил и опыта для
того, чтобы противостоять авторитетам, нравоучениям, физическому и – главное – психическому насилию. Мамы-папы-бабушки лучше знают, с кем можно дружить, а с кем не стоит водиться, сколько съедать котлет и выпивать компота, какие книжицы читать и когда возвращаться домой… Ах, какое счастье, что это детское рабство для нас уже кончилось!
Вывод, который можно сделать из вышесказанного (он почти дословно повторяет высказывания автора): родителям, учителям, соседям и вообще всем взрослым, которые общаются с детьми, нужно быть чрезвычайно внимательными, следить за собой, своими действиями и словами. Не навредить! Не покалечить душу!
Не извратить моральных норм!
Во-вторых, страшно и красноречиво, хотя и немногословно, описана тема лишений и голода, от которого люди “съезжают” с рельс нравственности, воспитанности, самоуважения. Как это – тарелки облизывать? Как это – у малышей краюху черного хлеба отнимать? Не знает тот, кто просто голоден, кого дома ждет ужин, бабушкой заботливой приготовленный.
Тот же, кто голодает неделями, перебиваясь “шакальством”, уже не воспринимает это, как унижение, лишь – как средство, чтобы протянуть еще денек, чтобы не умереть.
Мальчик – ученик начальных классов, он же автор, от лица которого ведется повествование, начинает осознавать “океанские глубины” жизни. Он, сидя на маленьком, теплом и чистом островке, мамой-бабой оберегаемый, одетый-причесанный-накормленный (ценой немалых лишений для двух измотавшихся женщин), никогда не сталкивался с бедой. Оказывается, существуют градации: того же голода, например. Или отчаяния, от которого можно вцепиться в глотку главарю хулиганской злобной шайки.
А после – упасть от истощения в обморок.
Все это в новинку для благополучного мальчика. И не успела его захватить, засосать та страшная жизнь, на которую обречены осиротевшие Вадька и Марья.
Все кончается победой, счастьем и ликованием. Почти для всех.
Об это тоже задумываешься над повестью: какое же это счастье – мир!
Loading…
Обновлено: 11.03.2023
- Для учеников 1-11 классов и дошкольников
- Бесплатные сертификаты учителям и участникам
Выберите документ из архива для просмотра:
Выбранный для просмотра документ Приложение 1.docx
Приложение 1
Альберт Лиханов
Первая встреча с желтолицым.
… Еда сегодня оказалась похуже вчерашней. На первое – овсяный суп. Уж как я не хотел есть, уж как я не терпел овсяную кашу, одолеть суп из овсянки было для меня непомерное геройство. Вспоминая строгие лица бабушки и мамы, взывавшие меня к твердым правилам питания, я глотал горячую жидкость с жутким насилием над собой. А власть женской строгости все-таки велика! Сколь ни был я свободен здесь, в далекой от дома столовой, как ни укрывали меня от маминых и бабушкиных взоров стены и расстояние, освобождаться от трудного правила было нелегко. Две трети тарелки выхлебал пополам с тоской и, вздохнув тяжко, помотав головой, как бы завершая молчаливый спор, отложил ложку. Взялся за котлету.
Как он присел напротив меня, я даже и не заметил. Возник без единого шороха. Вчерашний воробей нашумел куда больше, когда слетал на стол. А этот мальчишка появился точно привидение. И уставился на тарелку с недоеденным супом.
Я сначала не обратил на это внимания – меня тихое появление пацана поразило. И еще – он сам.
У него было желтое, почти покойницкое лицо, а на лбу, прямо над переносицей, заметно синела жилка. Глаза его тоже были желтыми, но, может, это мне только показалось оттого, что такое лицо? По крайней мере, в них что-то светилось такое, в этих глазах. Какое-то полыхало страшноватое пламя. Наверное, такие глаза бывают у сумасшедших. Я сперва так и подумал: у этого парня не все в порядке. Или он чем-то болен, какой-то такой странной болезнью, которой я никогда не видывал.
Еще он бросал странные взгляды. У меня даже сердце сжалось, слышно застучала кровь в висках. Мальчишка смотрел мне в глаза, потом быстро опускал взгляд на тарелку, быстро-быстро двигал зрачками: на меня, на тарелку, на меня, на тарелку. Будто что-то такое спрашивал. Но я не мог его понять. Не понимал его вопросов.
Тогда он прошептал:
Этот шепот прозвучал громче громкого крика. Я не сразу понял. О чем он? Что спрашивает? Можно ли ему доесть?
Я сжался, оледенел, пораженный. Меня дома учили всегда все съедать, мама придумывала мне всякие малокровия, и я старался, как мог, но даже при крепком старании не все у меня выходило, хотя я и знал, что скоро снова засосет под ложечкой. И вот мальчишка, увидевший недоеденный противный суп, просит его – просит!
Я долго и с натугой выбирал слово, какое должен сказать пацану, и это мое молчание он понял по-своему, понял, наверное, будто мне жалко или я еще доем эту невкусную похлебку. Лицо его – на лбу и на щеках – покрылось рваными, будто родимые пятна, красными пятнами. И тогда я понял: еще мгновение – и я окажусь свиньей, самой последней свиньей. И только потому, видите ли, что у меня не находится слов.
Я быстро кивнул. И потом еще кивнул раза три, но мальчишка уже не видел этих кивков. Он схватил мою ложку и быстро, в одно мгновение, доел овсяный суп.
После того как я кивнул, пацан больше не смотрел на меня. Ни разу не взглянул. Быстро съел суп и, спрятав глаза, двинулся от стола. Я посмотрел ему вслед. Пацан ушел в дальний угол столовой и только там обернулся. Он не глядел на меня, я, видно, уже не интересовал его. Он смотрел на зал, передергивая взгляд от одного столика, где кто-то ел, к другому. Рядом с ним, в углу, стояла маленькая девчонка.
Я доел котлету, выпил чай и слез с портфеля. Медленно, нарочно утишая шаг, я направился к выходу, украдкой, чтобы он не заметил этого, разглядывая пацана. Одет он был ничего, прилично, в серое пальто с черным собачьим воротником, такие, я знал, давали по ордерам в универмаге, и на девочке было точно такое же пальто, только, понятно, маленького размера, и я подумал, что, может, это детдомовские ребята – там одевают всех похоже, будто в форму.
Когда я совсем приблизился к мальчишке с его сестрой – какой же мальчишка в наше время мог стоять с девчонкой, если она не сестра? – маленькая быстро, точно мышь, шмыгнула к столу возле окна.
Там сидела большая девчонка, тонкая и бледная, как бумага. Она кивала маленькой головой. И когда та подбежала, подвинула ей половину котлеты с половиной картофельного пюре. Я задержался в дверях и увидел, что большая девчонка дала маленькой еще и хлеба. Она что-то шептала, маленькая, а большая девчонка говорила ей неслышные мне, но добрые слова – это сразу видно, что добрые, потому что, когда говорят добрые слова, в такт им кивают головой.
Так вот про каких шакалов говорили вчера гладкие парни!
Я шел домой и все думал: а я бы смог так? Ведь это небось стыдно. Да, наверное, и противно – доедать за другими. Еще и просить…
Нет, пожалуй, паренек с сестренкой не из детского дома, там ведь кормят исправно, а эти… Какими же надо быть голодными, чтобы отираться в столовке, доедать чужие куски, вылизывать чужие тарелки?
В детстве человечество не страдает риторикой. И этот вопрос, сколько дней надо голодать, чтобы попрошайничать в восьмой столовке, не был для меня вопросом ради вопроса. Я решил, что можно выдержать два дня. Да, два дня. На третий, каким бы ты ни был стыдливым, придешь, попросишь, взмолишься.
На всякий случай еще с вечера я стянул из буфета кусок хлеба, обернул его аккуратно газетой и положил в портфель.
– Что с тобой было? – спросил я Вадьку. Теперь я знал имя желтолицего. – У забора?
Мы шли втроем – Вадька, его сеструха, которую он смешно и торжественно называл Марья, и я. Маша доедала кусок хлеба украденный, а Вадька – который принес я.
– Только зря все это, – сказал Вадька. – Жрать сильнее захотелось.
– Ага! – согласилась Марья. – Если не есть, на третий день легче становится.
– Тебя это не касается, – оборвал ее Вадька, – тебе надо есть, ты еще растешь.
– Можно подумать, ты вырос! – как взрослая, проворчала Марья.
Мы шли по улице, и я думал: мы бредем просто так, без всякой цели, может быть, в сторону дома, где живут Вадька и Марья, но пришли мы к главной почте. Вадька уверенно распахнул дверь, прошел в большое помещение, сел за стол.
– Доставай, – велел он Марье.
Девчонка открыла портфель, вынула тетрадку в косую линейку, вырвала листок.
– Пиши ты, – строго сказал Вадька сестренке, – мама любит твой почерк.
Машка, видно, перечила брату не всегда. Высунув язык, она взяла почтовую ручку, обмакнула перо в казенные чернила и старательно, большими буквами вывела первую строчку.
– Уже написала, – сказала Марья.
– Да все равно, – сказал Вадька, – главное, холодец.
Я понял, что они врут. Про холодец и про гости врут абсолютно точно, это ясно, но ведь про пятерки, наверное, тоже.
– Зачем врешь? – спросил я Вадьку.
– Затем, – ответил он зло, – что ей нельзя расстраиваться.
– Если бы мы написали правду, – качнул он головой. – А, Марья?
Она подняла голову, усмехнулась горькой взрослой улыбкой. Спросила:
– Как я карточки потеряла? И деньги?
Вот так дела! Они живут без карточек и без денег, да мыслимое ли это дело в войну-то! Мама и бабушка приносили домой рассказы, как померла с голоду одна женщина, а вторая заболела так, что все равно померла, – и все из-за проклятых карточек, из-за того, что их потеряли или украли злобные бандиты.
Да что там! Разве мог я забыть, как ограбили нас, украли отцовский костюм из шифоньера, только пустые плечики постукивали одиноко друг о дружку, а вместе с костюмом прихватили и карточки. Как мы выжили месяц, один бог знает.
– А родные-то есть у вас? – спросил я.
– Мы эвакуированные, – ответила Марья.
– Тогда знакомые? – воскликнул я.
Вадька понурился, опустил голову, о чем-то крепко думал он, и Марья ответила за обоих:
– Мы боимся, они маме скажут. А ей волноваться нельзя.
Он поднял голову, мой новый приятель, и на лбу его я увидел морщинки, будто он старик.
– Это ее убьет, – сказал он.
Есть люди, похожие на магниты. Они ничего особенного не делают, а к ним тянет.
Вадька был такой магнит. Правда, нельзя сказать, что он ничего не делал. Шакалил в столовой – разве этого мало? Отнял хлеб у девчонки. Но, честно сказать, меня тянуло к нему не это.
Я чувствовал, что желтолицый парень какой-то совсем другой, чем все остальные знакомые мне люди. Даже если сравнивать его со взрослыми. Что-то в нем было такое.
Что? Я не знал. Маленькие люди ведь вообще, многого не зная, умеют чувствовать. Умеют ощущать. Вот, может, и во мне было такое ощущение.
Вадька меня никуда не звал, а самому мне надо было идти домой, учить уроки, но я, точно примагниченный, шел за желтолицым и его сестрой. Они даже не очень-то со мной разговаривали, обращаясь лишь в необходимых случаях, так что болтунами их никак не назовешь.
Незаметно мы пришли к каким-то баракам, издалека совсем черным, от них несло карболкой, хлоркой, еще чем-то больничным, и я понял, куда мы забрели. Об этой больнице в городе говорили с суеверным страхом, утишая голос, чтоб, не дай бог, не сглазить, не поймать ненароком страшную тифозную вошь и не оказаться в этих самых тифозных бараках, откуда, конечно, выходят, выбираются некоторые счастливчики, но откуда многих выносят, обрядив в последнюю дорогу.
Бараки эти я видел впервые, хотя знал, в каком примерно месте они стоят, я подальше обходил не то что больницу, но даже часть города, где она была.
Вот, значит, в какой больнице лежит мама Вадика и Марьи!
Но знают ли они об этом? Догадываются ли, куда угодила их мать? Понимают ли, что за беда…
При виде бараков я попятился, и Вадим заметил это. Он остановился и, помолчав чуточку, сказал:
– Вы будете здесь. А я отнесу письмо.
Он ушел к проходной, долго был там, потом вернулся.
Вадим подходил к нам какой-то сгорбленной, усталой, взрослой походкой. Он, казалось, даже не видел нас.
– Ну как мама? – окликнула его Марья.
Он вскинул голову, посмотрел на нас.
– Идет на поправку, – ответил он спокойно и уверенно, будто ничего другого и не могло быть. Вадим говорил одно, а думал другое, я понял это. Но что думает он?
– Велит тебя поцеловать, – неожиданно сказал он. Постоял секунду, наклонился и поцеловал Марью. – Теперь вот надо нам думать.
Вадька стоял и раскачивался, как от зубной боли. Молчал и раскачивался. Марья даже сказала ему:
– Слушай! – повернулся он ко мне. – А у тебя нет какой-нибудь куртки? До весны. Не бойся, я отдам. – Вадька воодушевлялся с каждым словом, видать, его озарила хорошая идея. – Понимаешь, – объяснил он, – я бы толкнул это пальто на рынке, и мы бы как-нибудь дожили до конца месяца. А там новые карточки!
Я не знал, что ответить. Была ли у меня куртка? Была. Но, если по-честному, я ведь не распоряжался ею. Надо спрашивать разрешения мамы. А она станет обсуждать это с бабушкой. Значит, разрешение требовалось от обеих.
– Пошли ко мне! – сказал я Вадьке решительно.
Коля помогает Марье
Я должен был помогать ей, раз Вадька доверил мне свою сестру. Но разве сразу сообразишь, какие надо придумать слова, чтобы продиктовать письмо их маме.
Пришлось снять шапку, потому что голова взмокла от напряжения. А Марья сидела рядом со мной, взирая на меня с послушным вниманием. Она взирала, а я потел и краснел. Да еще она оказалась спорщицей – ворчала на каждом шагу.
– Ни одной, – вздохнула Машка.
Она охотно записала мою ложь.
– У них уже нет арифметики, – вскинула голову Марья, – алгебра, геометрия.
Но Машка не унималась.
– По истории он получил позавчера, – сказала она привередливо. – Что-то часто!
– Тогда по географии, – сказал я.
Наконец-то привереда согласилась.
И тут на меня накатило. Совершенно неожиданно к голове прихлынула кровь (а еще мама говорит – малокровие), и я, может, первый раз в жизни испытал на себе, что такое творческий подъем.
Я припомнил, что говорил мне сегодня Вадим у себя дома. Надо было и про это написать.
Я попробовал вообразить себя на месте Вадьки и маленькой Маши. Меня опять окатила жаркая волна. Перехватило горло горькая тоска: я – и один? Но это невозможно! Схватить себя за голову и завыть!
Пришлось тряхнуть головой. Нет, это не со мной. Слава богу, слава богу! И если мне только что хотелось взвыть, слова в письме, которое я диктую от имени Вадика и Марьи, нужны совсем другие.
Марья дописала предыдущую строчку и смотрела на меня с интересом. Что я еще способен сочинить?
Я, кажется, брякнул это зря, про решающую победу, но Мария воспротивилась.
– Ты что! – горячо зашептала она. – Да я бы такого никогда не придумала. И Вадик тоже.
Пришлось согласиться. Я придумал еще две-три фразы, которые полагаются в конце любого письма, и мы двинулись в больницу.
Путь к ней мы одолели быстрей, чем вчера. Правда, Марья опять останавливалась, но реже и дышала не так загнанно, как накануне.
У тифозных бараков я опять растерялся. На меня напал страх. Мама и бабушка всегда говорили, что именно к этой больнице даже приближаться опасно. А я должен был войти в проходную и передать письмо.
Я остановился, потоптался на месте. И снова меня прошиб пот. Марья, маленькая Машка, окинула меня строгим взглядом и сказала голосом Вадима:
– Ты постой тут, а я схожу.
И двинулась к проходной. Какой позор!
Я метнулся вперед, схватил ее за воротник и с такой силой повернул к себе, что она чуть не упала.
– Стой здесь, – сказал я голосом, не терпящим возражений, и выхватил письмо из ее руки.
Потом я повернулся и уверенным, спокойным шагом двинулся к проходной.
Едва я открыл дверь, на меня жарко дохнуло хлоркой и еще чем-то противно больничным. Но я не дрогнул. Ведь мой страх ждал такого запаха.
В маленькой проходной сидели две женщины. Обе в черных халатах, как говорил Вадим. И лоб и щеки у них были затянуты такими же черными платками. Как будто они хотели побольше закрыть свое тело. Даже на руках у них я увидел черные перчатки.
Сердце мое колотилось совсем по-заячьи.
– Можно передать письмо? – спросил я у черных теток.
– Письмо мо-ожно, – неожиданно добродушно сказала одна тетка. Она казалась повыше.
– Да неплохо бы еще и еды, – вздохнула другая.
Еды? Какой еды? Я ведь не знал об этом. И Вадька ничего не говорил.
Бывает так в жизни, бывают такие мгновения, когда вдруг маленький человек думает совсем по-взрослому. А человек взрослый, даже старик, убеленный сединой, думает, как малыш.
Почему, отчего это?
Я думаю, потому, что взрослость приходит к нам не однажды, не в какой-то установленный всеми миг. Взрослость приходит, когда маленький человек видит важное для него и понимает это важное. Он вовсе не взрослый, нет. И нету у него взрослого понимания подряд всех вещей. Но в лесу, где много деревьев, которых он не знает, он вдруг догадывается: вот это, пожалуй, пихта. А это кедр. Во множестве сложных вещей он узнает самые главные, понимая их если и не умом, то сердцем.
Ну а взрослый… Это объясняется легче. Просто взрослым надо помнить свое детство. В этом нет ничего стыдного. Наоборот! Прекрасно!
Прекрасно, если взрослый, даже седой человек способен подумать как ребенок.
Снова перехватило горло.
Его перехватило потому, что я понял Вадькину беспомощность перед этой проходной, перед черными, как галки, тетками, перед тифозными бараками. Перед бедой – своей и маминой.
Он не мог ей помочь. У него не было таких сил.
Я вздохнул, онемелый, – и раз и два.
– Что, милый? – спросила высокая тетка.
– Тебе худо? – заволновалась другая.
– Тяжко без мамки-то? – вздохнула первая.
– О-хо-хо! – вздохнула вторая.
– Нету еды, – сказал я совсем Вадькиным голосом.
Они вздохнули вразнобой.
– Худо! – сказала высокая.
Теперь-то я знал: худо! И страшно оттого, что худо. Надо было уходить. Но я топтался. Какая-то ведь у меня мелькнула мысль.
– А можно ответ получить?
Черная тетка, что повыше, качнула головой. И сказала страшное:
Дверь проходнушки жахнула за моей спиной. Ее приходилось оттягивать изо всех сил, потому что держалась она на крепких железных пружинах, но я этот дверной выстрел как теткины слова понял: приговор!
К Марье я подходил другим человеком. Нет, внешне, конечно, все оставалось таким же, наверное. Но в душе моей много чего произошло за какие-нибудь десять минут.
Виду, однако, подавать не следовало. Не имел я таких прав киснуть, расплываться киселем, пугаться и дрожать.
– Порядок! – сказал я ей бодрейшим из голосов и пошел вперед, не оборачиваясь, чтобы все-таки постепенно прийти в себя.
В четвертом классе
Осенью я пошел в четвертый класс, и мне снова выдали талоны на дополнительное питание.
Дорогу в восьмую столовку приукрасила солнечная осень – над головой качались кленовые ветви, расцвеченные, точно разноцветными флажками, праздничными листьями.
Многое я теперь видел и понимал по-другому. Отец был жив, и хотя еще не вернулся, потому что шла новая война, с японцами, это уже не казалось таким страшным как все, что минуло. Мне оставалось учиться всего несколько месяцев, и – пожалуйста – в кармане свидетельство о начальном образовании.
Все растет кругом. Деревья растут, ну и маленькие люди – тоже, у каждого сообразительности прибывает, и все меняется в наших глазах. Решительно все!
Осень стояла теплая, раздевать и одевать народ не требовалось, и тетя Груша выглядывала из своего окошка черным, антрацитовым глазом просто так, из чистого любопытства, тотчас опуская голову, – наверное, вязала.
И вообще народу в столовке стало меньше. Никто почему-то не толкался в тот час.
Я спокойно получил еду – опять славная, во все времена вкусная гороховица, котлета, компот, – взялся за ложку и, не оглядываясь по сторонам, бренчал уже о дно железной миски, как напротив меня возник мальчишка.
Война кончилась, слава богу, и я уже все забыл – короткая память. Мало ли отчего мог появиться тут пацан! Я совершенно не думал о таком недалеком прошлом.
На виске у мальчишки вздрагивала, пульсировала синяя жилка, похожая на гармошку, он смотрел на меня очень внимательно, не отрывая взгляда, и вдруг проговорил:
– Мальчик, если можешь, оставь!
Я опустил ложку…
А он глядел на меня голодными глазами.
Когда так смотрят, язык не поворачивается.
Я промолчал. Я виновато подвинул ему миску, а вилкой проделал границу ровно посередине котлеты.
Да, войны кончаются рано или поздно.
Но голодуха отступает медленнее, чем враг.
И слезы долго не высыхают.
И работают столовки с дополнительным питанием. И там живут шакалы. Маленькие, голодные, ни в чем не повинные ребятишки.
Читайте также:
- Генеральша марфа петровна печенкина или как ее зовут сочинение егэ
- Сочинение по картине сычкова катание с горки 2 класс описание человека
- Что значит быть учеником сочинение
- Сочинение на тему ваш друг отправляется в поход что вы ему посоветуете
- Какого человека можно назвать свободным сочинение
Столько на свете существует книг — не перечесть и за тысячу лет жизни! Авторов, наверное, миллионы. а «талмудов» — во много раз больше. Большая часть их, наверное, и не стоит лично моего внимания. Кое-что из прочитанного забывается на следующий же день. Некоторые книги остаются в душе, редкие хочется перечитать ещё раз. Единицы — переворачивают душу, вызывают слезы, шокируют и не забываются никогда. Вряд ли я ещё вернусь и перечитаю повесть Альберта Лиханова под символическим названием «Последние холода». Но забыть её малолетних несчастных героев я уже не смогу.
Тема, предложенная для сочинения, довольно суха и малоэмоциональна, хотя и относится к разряду почти «свободных». «О чем заставляет задуматься»? Разве все упомнишь, обо всем словами на бумаге напишешь? Во-первых, о детстве. О том, какое это сложное время для Личности. Ты не хозяин сам себе, своему телу, собственным вещам, даже речам и мыслям, которые пытаются контролировать «бдительные» и «заботливые» родители. Ничего маленький человек не может решать. Нет сил и опыта для того, чтобы противостоять авторитетам, нравоучениям, физическому и — главное — психическому насилию. Мамы-папы-бабушки лучше знают, с кем можно дружить, а с кем не стоит водиться, сколько съедать котлет и выпивать компота, какие книжицы читать и когда возвращаться домой… Ах, какое счастье, что это детское рабство для нас уже кончилось!
Вывод, который можно сделать из вышесказанного (он почти дословно повторяет высказывания автора): родителям, учителям, соседям и вообще всем взрослым, которые общаются с детьми, нужно быть чрезвычайно внимательными, следить за собой, своими действиями и словами. Не навредить! Не покалечить душу! Не извратить моральных норм! Во-вторых, страшно и красноречиво, хотя и немногословно, описана тема лишений и голода, от которого люди «съезжают» с рельс нравственности, воспитанности, самоуважения. Как это — тарелки облизывать? Как это — у малышей краюху черного хлеба отнимать? Не знает тот, кто просто голоден, кого дома ждет ужин, бабушкой заботливой приготовленный. Тот же, кто голодает неделями, перебиваясь «шакальством», уже не воспринимает это, как унижение, лишь — как средство, чтобы протянуть ещё денек, чтобы не умереть.
Мальчик — ученик начальных классов, он же автор, от лица которого ведется повествование, начинает осознавать «океанские глубины» жизни. Он, сидя на маленьком, теплом и чистом островке, мамой-бабой оберегаемый, одетый-причесанный-накормленный (ценой немалых лишений для двух измотавшихся женщин), никогда не сталкивался с бедой. Оказывается, существуют градации: того же голода, например. Или отчаяния, от которого можно вцепиться в глотку главарю хулиганской злобной шайки. А после — упасть от истощения в обморок. Все это в новинку для благополучного мальчика.
И не успела его захватить, засосать та страшная жизнь, на которую обречены осиротевшие Вадька и Марья. Все кончается победой, счастьем и ликованием. Почти для всех. Об это тоже задумываешься над повестью: какое же это счастье — мир!
Многие писатели обращались к теме войны, изображая судьбу людей в сложное для них время. Лиханов также написал замечательное произведение, которое посвятил детям войны. Повесть Лиханова Последние холода передает лишения и недетские страдания, раскрывая читателю тему детей и войны.
Изучение повести Последние холода в кратком содержании для читательского дневника, позволит за короткое время прикоснуться к прошлому, к событиям, которые оставили отпечаток и в детских сердцах. В своем рассказе, изображая тяжкие испытание детей военного времени, автор отражает настоящие ощущения и переживания, ведь он был свидетелем всего происходящего. Начнем же знакомство с кратким содержанием работы Альберта Лиханова и его произведением Последние холода.
Повествование автор ведет от первого лица. Это Коля, который уже глазами взрослого смотрит на пережитое и делится с читателями страшными мгновениями из своей жизни.
Краткое содержание книги Последние холода
Рассказчик вспоминает школьные годы и свою учительницу. Звали ее Анной Николаевной. Это была прекрасная женщина, которая не только преподавала школьные предметы такие как математика, география, русский язык, но и давала уроки жизни, преподнося их ненавязчиво, произнося тихо, как будто разговаривая сама с собой.
Из рассказа мы узнаем имя героя. Это Коля, который живет в городе. Хоть на улице военное время, отец на фронте, сам город в тылу. Это последний год войны и из радиоприемников постоянно сообщается об очередной победе. Повсюду царит голод, и его испытывают как взрослые, так и дети. Живет мальчик с мамой и бабушкой, которые стараются защитить ребенка от лишений, голода и холода. Коля ходит в третий класс и ему, как и другим детям, полагаются талоны на питание. Несмотря на то, что родные старались всеми силами сделать так, чтобы их ребенок не испытывал нужды, у Коли все равно присутствует ощущение не сытости.
Мальчику предстоит посещать восьмую столовку, которая ему представляется райским местом, но в реальности все было другим. Это был большой холодный зал, который наполняли голодные дети. Талоны доставались не всем, поэтому дети ходили питаться по очереди. Получали же они хлеб и невкусную овсянку. Еда была безрадостной для героя, но другие дети поглощали все быстро и с аппетитом.
Доедал свои обеды и главный герой, ведь так его учила мать. Поэтому в силу своего воспитания он старался съесть холодную кашу. Сам мальчик рос в окружении заботы, но в школе он увидел и судьбы других детей. Как раз рассказ Лиханова помогает понять всю тяжесть их судьбы. Дети старались все доедать, а крошки оставлять птицам, чтобы те не оставались шакалам.
О шакалах Коля слышал часто и уже на следующий день понял кто это. Это были те дети, которым не доставались талоны и они приходили в столовую, чтобы выпрашивать питание, а то и воровать. Так герой встречает брата с сестрой, которые попрошайничают. Но кроме них еще есть шайка злых детей, которые только и умеют, что насмехаться и издеваться.
Как рассказали Коле, среди шакалов были и те, кто забирал не только хлеб, но и кашу. В этот раз получилось, что мальчик, которому Коля давал еду, также обворовал девочку. Шайка с носатым предводителем решает побить вора, и догнав на улице, стали его избивать. Защищаясь, мальчик хватает главного за шею и начинает душить. Дети разбегаются, а Коля подходит к пострадавшему ворюге, который потерял сознание. Герой спасает мальчишку, позвав гардеробщицу. Та угощает пострадавшего чаем. Мальчик рассказывает, что уже более пяти дней ничего не ел.
У мальчишки оказалось имя, и Вадим рассказывает о своей сестре Марье, и о том, что их отец воевал и погиб на фронте. Их эвакуировали из Минска, а без талонов они оказались, так как потеряли их. Мать же, заболев тифом, находится в больнице, а дети, чтобы той не стало известно об их проблемах, пишут веселые письма, где в каждом слове сплошная ложь.
Коля не остался равнодушным к горю детей. Вадим одалживает у Коли курточку, так как решает продать свое дорогое пальто, чтобы прокормиться до раздачи новых талонов. Коля соглашается отдать свою верхнюю одежду.
Когда Вадим примерял куртку, мама Коли увидела эту картину и подошла к детям. От сына она узнала о бедах детей. Она пытается им помочь, пригласив в дом, накормив и уложив спать. Дальше она позвонила в школу, сообщая об ужасном положении детей, хотя те просили держать их историю в тайне.
Следующий день ознаменовался Колиным прогулом. Тот пропустил уроки, так как подался с Вадимом на поиски еды. Как показала прогулка, новый знакомый уже хорошо знал злачные места. По дороге Вадим рассказал о детях, которые отбирают еду, угрожая ножом.
Мальчики подошли к коммуналке, которую выделили семье Русаковых. Такой убогой комнаты Коля еще не видел. В этот день он опять делится своей едой с другом. Когда они ели, увидели Марью, что радостно бежала к брату. Она рассказала о том, что им выделяют новые талоны, и еще для них собрали небольшую сумму денег.
Сестра Вадима получила обед первой, но не успела его съесть, как к ней подбежал с лезвием шакал и отобрал котлету. Вадька пошел заступаться за сестру, напугав вора. Тот бросил котлету и убежал. Теперь надкушенная котлета осталась без внимания, хотя только вчера дети тут же доели бы ее. Получается, когда чувство голода покидает человека, он становится другим.
Выходя из столовой, на Вадима напал все тот же шакал с лезвием и подпортил парню пальто, которое тот хотел продать. Это расстраивает Вадима.
Дети расстались. Вадька направился на уроки, а Коля с Марьей, написав письмо, пошли в барак, где находились тифозные больные. Дорогой Марья делилась, как было стыдно воровать и как стыд со временем сменяется, ведь голод быстро убивает все человеческие начала.
Коля вечером узнает от Марьи и ее брата о том, что учителя вновь дали портфель с продуктами, при этом мама Коли не признавалась, что это ее рук дело. Позже Марья рассказала о своем походе в баню, но в женское отделение брат ее не пустил, так как боялся, что сестра там ошпарится и взял ее с собой в мужскую баню. Теперь сестре стыдно посещать баню. А еще вечером Коля получил нагоняй от мамы, которой стало известно о прогуле ее сына. Несмотря на объяснения, мама была неумолимой и считала, что брат с сестрой плохо влияют на ее ребенка.
Далее из краткого пересказа повести Последние холода, мы узнаем о том, что мама Коли передавала Вадиму вести о хорошем состоянии их мамы. А вот восьмого мая, накануне дня Победы, мать пришла расстроенная. Собрав еды, они направляются в гости к детям. Там она странно себя ведет.
На следующий день город праздновал знаменательный день. Учителя просят всех детей запомнить пережитое и пронести эти воспоминания через всю жизнь, передав память своим внукам.
После праздника Коля идет к Вадиму и узнает о их горе. Мать Вадима умерла от тифа. Теперь стало понятно странное поведение его мамы. Теперь знакомых Коли увезут в детский дом. Наш герой еще пару раз встретится со своим другом, который в последствии сообщит, что их детский дом переезжает в другой город.
Уже осенью Коля пойдет вновь в школу, в следующий класс. Там опять будут талоны на допитание и вновь он увидит голодного мальчугана, с которым поделится своей едой.