Сочинение про корнея чуковского - Помощь в подготовке к экзаменам и поступлению

Нужно начать с того, что Чуковский Корней Иванович является детским писателем. Дать несколько биографических фактов: родился 31 марта 1882 года в городе Санкт-Петербурге, что Чуковский – это лишь псевдоним, а его настоящим именем было Николай Васильевич Корнейчуков. Первый сборник его стихов под названием «Елка» вышел в 1916 году, тогда же писатель написал свою первую сказку под названием «Крокодил». В 1923 году свет увидели новые сказки – это «Мойдодыр» и «Тараканище», а в 1929 году появился доктор Айболит. Корней Чуковский все время наблюдал за детьми, чтобы понять их внутренний мир. Все это для того, чтобы написать произведения, которые были бы понятны даже младшим дошкольникам. Как результат наблюдения за малышами, вышла книга «От двух до пяти», где Чуковский писал наиболее интересные выражения детишек.
Далее нужно перечислить наиболее его известные произведения: «Федорино горе», «Муха-цокотуха», «Телефон», «Краденое солнце», «Айболит», «Мойдодыр», «Путаница», «Приключение Бибигона», «Крокодил», «Бармалей», «Чудо-дерево», «Тараканище». Названия книг можете проиллюстрировать картинками из произведений.
Можете охарактеризовать одно-два произведения. Мол, сказка «Доктор Айболит» рассказывает о враче, который очень любил детишек и животных. Он всегда стремился им чем-нибудь помочь, лечил их, спасал от злодеев (спас обезьянку от шарманщика, поехал в Африку, чтобы вылечить зверей). За это животные тоже выручали его из бед (помогли попасть в Африку и т.д.). Это сказка о дружбе между человеком и животным миром.

Любимый
писатель-сказочник
Чуковский Корней Иванович родился 31 марта 1882 г. в городе Санкт-Петербурге .
Его настоящее имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков.
Корней Иванович Чуковский—один из самых любимых детских писателей. В 1916 году Чуковский составил сборник «Ёлка» и написал свою первую сказку «Крокодил». В 1923 году вышли его знаменитые сказки «Мойдодыр» и «Тараканище», а в 1929 году он пишет сказку про доктора Айболита. В жизни Чуковского было ещё одно увлечение — изучение психики детей и того, как они овладевают речью. Он записал свои наблюдения за детьми, за их словесным творчеством в книге «От двух до пяти»
Список сказок:
«Федорино горе»
«Муха-цокотуха»
«Телефон»
«Краденое солнце»
«Айболит»
«Мойдодыр»
«Путоница»
«Приключение Бибигона»
«Крокодил»
«Бармалей»
«Чудо дерево»
«Тараканище»
и др.
Федорино горе
Эта сказка про бабушку Федору,
которая была очень неряшливая,
и поэтому от неё убежала вся посуда.
Но потом бабушка исправилась,
навела в доме порядок и посуда
вновь вернулась к ней.
Эта сказка учит тому, что очень
стыдно быть грязнулей и неряхой.
Приключения Бибигона
Эта сказка про маленького лилипута Бибигона, который прилетел с Луны
и поселился на даче у одной семьи.
У него было очень много друзей.
Ещё у него был враг-злой волшебник Брундуляк.
Бибигон был очень храбрый и отважный, не смотря на свой маленький рост.
Викторина
1. Назовите сказки К.И. Чуковского
2. Какие сказки Чуковского учат быть аккуратным и чистоплотным?
3. В какой сказке ботинки росли на дереве?
4. Кто вылечил всех больных зверей?
5. Кто своими усами напугал всех зверей?
6. В какой сказке медведь победил крокодила?
7. Кто стал добрей, побывав в животе у крокодила?
8. Кто победил таракана?
9. В каких сказках присутствует крокодил?
10. Кто спас муху-цокотуху?
Спасибо за внимание!

Известный всем с детства Корней Иванович был при рождении Николай Васильевич Корнейчуков. Но даже с выдуманным именем, псевдонимом, он не становится меньше любимым всеми своими почитателями. Он не ограничивается только написанием произведением для детей. Он совмещает работу переводчика, литературного критика, публициста и журналиста.
Коренной петербуржец Николай был крестьянским сыном. Екатерина Корнейчукова приехала из Полтавской губернии и устроилась горничной в богатую семью с еврейскими корнями Левенсон. Екатерина и хозяйский сын Эммануил жили в гражданском браке и имели двоих детей Машу и Колю. Но с рождением сына Эммануил официально женился на другой женщине. Екатерина забрала детей и уехала в Одессу, а когда Коленьке исполнилось 5 лет, его определили в детский сад.
Уже в этом учебном заведении, а впоследствии в гимназии, у него появляются друзья, которые в будущем станут известными людьми: Владимиром Жаботинским и Борисом Житковым. Биография писателя полна неожиданностей. Из гимназии его отчислили, он был незаконнорождённый, без отчества, то есть недостойного происхождения. Впоследствии настоящая фамилия разделилось надвое, добавилось вымышленное отчество – так родился литературный псевдоним: Корней Иванович Чуковский.
Молодой писатель начинает свою литературную деятельность в «Одесских новостях». Английский язык он выучил самостоятельно, благодаря чему уезжает в Лондон в творческую командировку. Гонорары вскоре прекратились, нужно было подрабатывать в музее Британии, переписывая старые каталоги. Вернулся в Россию в самом начале революционных событий. Начинает издание журнала «Сигнал», в который пригласил Куприна, Сологуба и Тэффи. Издатель попал под суд, был арестован на девять дней, но усилиями адвоката оправдан.
Знакомство с художником Репиным и писателем Короленко произвело на свет юмористический альманах «Чукоккала». Корней Иванович начинает зарабатывать на переводах, получает влияние в среде литературных критиков. Его лучшими работами стали книги о его современниках: А.Блоке, В.Маяковском, А.Ахматовой. Чуковский уделяет в своей работе много времени творчеству своего любимого поэта Н. Некрасова. Он пишет его биографию, подробно рассматривает произведения, объясняет лексику и авторскую рифму, знакомит читателей с прозаическими трудами Некрасова.
Стараниями Чуковского выходит первое собрание сочинений Некрасова, для его издания потребовалось много времени на переработку рукописей поэта. Кроме того, сам Корней Иванович добавил некоторые научные комментарии к текстам. В дальнейшем он уделил такое же пристальное внимание Чехову, Достоевскому, Слепцову. Детским писателем Чуковский стал уже в зрелом возрасте, он создаёт настоящие шедевры в виде сказок для детей. Детская психика, постепенное освоение ими членораздельной речи так увлекло Чуковского, что он наблюдает за детским познанием мира.
Позже он изложил все собранные перлы в книге «От двух до пяти». Ещё одно испытание в биографии Чуковского. Правительство усмотрело в произведениях писателя неуважение к детям и заставило всенародно отречься от написания детских книжек. Чуковский покидает родной город и переезжает в Москву. На закате своих лет и творчества Корней Иванович живёт в Переделкино на даче. Он часто встречается с детьми, организовывает встречи с приглашением знаменитых людей, артистов, писателей.
Чуковский был оценён по достоинству при жизни: он обладал рядом государственных премий, ему вручались ордена. Поэт дружил с теми, кто являлся диссидентом в советскую эпоху. А.Солженицын и Иосиф Бродский охотно делились своими мыслями с Корнеем Чуковским.
В личной жизни Чуковского было много печальных моментов. Были счастливые периоды встречи с друзьями. Небезызвестный Жаботинский присутствовал на свадьбе своего друга и был свидетелем со стороны жениха. Женился Корней Иванович на Марии Гольдфельд и прожил с ней в любви и согласии. Она родила ему двух сыновей, Колю и Бориса. Из двух дочерей осталась жива только Лидия. Мария, её ласково называли Мурочкой, умерла в возрасте одиннадцати лет.
Она заболела туберкулёзом, переносила болезнь очень тяжело. Именно ей посвящено много стихов и рассказов отца. Старший сын полностью пошёл по стопам Корнея Ивановича, он стал поэтом и прозаиком. Дочь Лидия тоже выбрала литературную деятельность, фамилию не меняла. Первую свою семью сохранить не удалось, хотя её первый муж был литературоведом, общий язык они так и не смогли найти. Лидия выходила замуж вторично, но уже не за лирика, а за физика Бронштейна.
Почти перед самой войной он был расстрелян. Сыну Борису не удалось дожить до Великой Победы 9 мая 1945 года, он погиб, когда возвращался из разведки в осенний день сорок первого года. В семье Чуковских-младших – внуков – много разнообразных профессий: микробиолог и химик, литературовед и инженер связи, кинооператор и врач – анестезиолог, историк и продюсер каналов о спорте, математик. Все помнят и любят знаменитого деда и прадеда, читают его книги своим детям.
Автор биографии: Natsh

Мой любимый детский писатель Корней Иванович Чуковский. На его произведениях я вырос. Мама полностью прочла мне книгу «Чудо дерево». Я представляю себе детского писателя, всегда окруженного вниманием детей. Он всегда веселый и отзывчивый, потому что любит детей и посвящает им веселые стихи, рассказы и сказки. Эти произведения учат детей быть добрыми, сильными, смелыми. В его произведениях всегда добро побеждает зло. Больше всего мне понравились такие его стихи, как: «Доктор Айболит», «Украденное солнце», «Муха-Цокотуха», «Слониха читает», «Скрюченная песенка». Читая его книги, я хотел быть похожим на положительных главных героев. Этот мудрый писатель навсегда останется в моем детстве. (Грибенников Николай).
Детский писатель – это очень интересный человек. Он должен быть добрым любить детей, уметь фантазировать, так чтобы его произведение хотелось перечитывать много-много раз. Я представляю детского писателя пожилым человеком с добрыми глазами и озорной улыбкой. У детского писателя есть свой кабинет, в котором много стеллажей с книгами. Возле окна стоит письменный стол и мягкое кожаное кресло. В его доме всегда много детей, которые подсказывают ему идеи для новых произведений. В этих произведениях всегда добро побеждает над злом. (Яцеленко Виктория)
Я представляю себе детского поэта очень ласковым, интеллигентным, красивым человеком, который сможет своими стихами поддержать и развеселить ребенка в трудной ситуации. Человек, который пишет стихи детям, мне кажется, очень красиво одет, сидит за мраморным столом, в расписном кресле, с большим пером и листом бумаги. Он пишет стихи. Поэт своими произведениями переносит нас в сказочную страну, где звери разговаривают, оживают предметы и происходит много чудес. А , иногда, стихи нас заставляют задуматься о нашем отношении к чему – то и кому – то. Детский писатель – это очень талантливый человек. (Мажара Владислав)
Я представляю себе детского поэта так: он невысокого роста, у него русые волосы, зеленые глаза и у него стройная фигура. У него есть свой воображаемый друг. Лошадь или олень, кот или собака. Не важно, кто это. С ним поэт общается, советуется, делится своими секретами и неприятностями. Он любит сочинять стихи и сказки. Он очень загадочный и смешной, капризный и добрый! (Воропаева Юлия)
Детский поэт… Он веселый и грустный.
Он любит писать и писать очень много.
Он любит веселить, веселить всех детей своими стихами.
Он любит играть со своими друзьями.
Да, я знаю, что он не ребенок, но все – таки друг.
Он пишет. Пишет очень много строк без передышки.
А как только отдохнет, сразу сядет продолжать…

Ученый-филолог, поэт и прозаик, критик и добрый сказочник таков был Корней Иванович Чуковский. Диапазон его Творчества необыкновенно широк: он увлекает за собой и малышей, которые еще не умеют читать, и школьников-подростков, и взрослых людей самых различных профессий.
Ценой огромных усилий ей удалось устроить сына и гимназию, однако па основе циркуляра министра просвещения «о кухаркиных детях» он вскоре был исключен из гим-НВЗИИ, так как его мать была прачкой. Знания, которые он успел приобрести в гимназии, сводились к знакомству с классическими языками. Началась трудовая жизнь. Чуковский переменил несколько профессий, сталкивался с самыми различными людьми. Все свободное время он посвящал самообразованию, зачитывался Пушкиным, Некрасовым, Чеховым. В 1901 году К. И. Чуковский принес в редакцию газеты «Одесские новости» свою первую статью — «Что такое искусство». Статья была напечатана, а через два года он едет в Лондон в качестве корреспондента этой газеты. Однако вскоре газета перестала высылать ему деньги, и он вынужден был начать работать в Британском музее. Вернулся в Одессу он в разгар революции 1905 года. На рейде Одесского порта стоял в то время броненосец «Потемкин», и Чуковскому дважды удалось побывать на легендарном корабле. Переехав в Петербург, К. И. Чуковский начинает издавать журнал «Сигнал» (субсидировал издание известный оперный певец Л. В. Собинов). Журнал носил сатирический, антисамодержавный характер, за что К. И. Чуковский как редактор журнала был привлечен к суду. После революции 1905 года он сотрудничает во многих журналах, занимается литературной работой. В последующие годы К. И. Чуковский впервые обращается к детской литературе: он пишет статьи о специфике детской литературы, о детском чтении, о восприятии детьми литературы. Около 1907 года выходит его статья «Детский язык», а через десять лет был написан «Крокодил» — первая сказка для детей.
В 1916 году писатель познакомился с М. Горьким, который и натолкнул его на мысль написать «Крокодил». Сказка была напечатана в журнале «Для детей» (приложение к журналу «Нива»), редактором которого стал к этому времени Чуковский. После Октябрьской революции К. И. Чуковский вместе с М. Горьким подготовил к изданию первую советскую книгу для детей, которая вышла под названием «Елка» в январе 1918 года. В этом же 1918 году К. И. Чуковский был привлечен к работе в издательстве «Всемирная литература», основанном М. Горьким, где возглавил англо-американский отдел. В 1919 году под его редакцией выходит полное собрание сочинений Н. А. Некрасова, его любимого поэта. В те же годы он пишет сказки «Мойдодыр», «Тараканище», организует издательство для выпуска детских книг — «Радуга». В этом издательстве вышли его стихотворения «Домик», «Зайка», «Скок-поскок» и др. В 1924 году появилась книга Чуковского «Маленькие дети», которая впоследствии получила широкую известность под названием «От двух до пяти». В 20-е годы им были написаны ставшие со временем всемирно известными сказки: «Муха-Цокотуха», «Бармалей», «Телефон», «Федорино горе», «Чудо-дерево», «Путаница», «Лимпопо», «Краденое солнце», «Топтыгин и Лиса».
В 1934 году К. И. Чуковский принимал участие в работе I Всесоюзного съезда советских писателей, где дважды выступил с докладами: о детской литературе и о состоянии переводческого дела в нашей стране. 30-е годы — это время напряженнейшего литературного труда. Чуковский пишет повести «Солнечная» и «Гимназия», пересказывает прозой сказку о докторе Айболите, переиздает «От двух до пяти», пишет ряд критических статей о детской литературе: «Хорошая, яркая детская книга будет создана», «Поставщики литературных сухарей», «Дайте детям книгу», «О детской книжке» и др. С первого дня войны К. И. Чуковский весь свой талант, все спои силы отдает общему делу разгрома фашистов.
В западной прессе он публикует статьи, очерки «Плечом к плечу», «Дети великой эпохи», «Русско-американские сказки», в которых рассказывает о мужестве советского народа, о зверствах фашистов, о советских детях, которым пришлось жить в это страшное время («Дети и война»).
К изучению детской психологии Чуковский обратился сразу же после Октября, в 20-е годы. В этот период, по его словам, он «ушел в детвору», проводил с ней все свободное время, посещал детские сады, был активным участником всей внешкольной работы с детьми. С материалом, накопленным Чуковским, в те же годы познакомился М. Горький и посоветовал ему написать специальную книгу о детях. Так в 1924 году появилась первая книга писателя — «Маленькие дети», которая легла в основу одной из популярнейших его работ — «От двух до пяти». В этой книге К. И. Чуковский выступил прежде всего как ученый. Литературовед В. Перцов пишет: «Его К. И. Чуковского можно сравнить с натуралистом, который годами и десятилетиями присматривается к явлениям природы, чтобы, накопив наблюдения в достаточном количестве, сделать обоснованные выводы». Название книги, прежде всего, четко очерчивает границы исследования: это мир ребенка «от двух до пяти». Однако, утверждает К. И. Чуковский, этот возраст не есть какой-то замкнутый мир. В нем есть внутреннее движение, изменение: возраст до трех лет он называет периодом лингвистической одаренности, от трех до четырех лет — периодом максимальной одаренности, а возраст от четырех до пяти характеризуется спадом этой одаренности, а в восьмилетнем возрасте ее нет и в помине, так как надобность в ней миновала: к этому ребенок уже полностью овладел основными принципами. Помимо активного пополнения своего словаря ребенок за эти годы усваивает и многие грамматические нормы родного языка: «У взрослого лопнул бы череп, если бы ему пришлось в такое малое время усвоить то множество грамматических форм, которые так легко и свободно усваивает двухлетний «лингвист».
Стихотворения должны быть графичны;
* наибыстрейшая смена образов — …второе правило для писателей;
* словесная живопись должна быть в то же время лирична;
* подвижность и переменчивость ритма;
* повышенная музыкальность поэтической речи;
* рифмы в стихах для детей должны быть поставлены на самом близком расстоянии одна от другой;
* слова, которые служат рифмами в детских стихах, должны быть главными носителями смысла всей фразы;
* каждая строка детских стихов должна жить своей собственной жизнью и составлять отдельный организм;
* не загромождать своих стихов прилагательными;
* преобладающим ритмом ребячьих стихов должен быть непременно хорей;
* стихи должны быть игровыми…;
* поэзия для маленьких должна быть и для взрослых поэзией».
«Есть еще,— говорит Чуковский,— и тринадцатая. Мы должны не столько приспособляться к ребенку, сколько приспособлять его к себе, к своим «взрослым» ощущениям и мыслям». Высокая культура, целеустремленность, неистощимая трудоспособность всегда отличали этого талантливого человека. Он с одинаковой глубиной работал и над детской сказкой, и над исследованием творчества Н. А. Некрасова, и над книгой о современном русском языке. Ему удалось сделать поэзию для детей поэзией большого искусства. Он наполнил сказки огромным познавательным и воспитательным материалом, учил своих слушателей и читателей быть смелыми, храбрыми, находчивыми, а главное — гуманными, умеющими ценить доброту и быть добрыми. Его сказки — ценнейший фактор эстетического воспитания детей. Путь Чуковского в литературу не был легким. Подвергались осуждению сказки, перевертыши, формально были восприняты даже его известные «заповеди» для детских поэтов. Отдельные творческие неудачи писателя (например, сказка «Одолеем Бармалея») служили поводом к нападкам на все его творчество, на художественные принципы. В борьбе за сказку для детей, за свои литературные принципы К. И. Чуковский оказался победителем. Книги, написанные им, выдержали испытание временем. Его герои живут широкой жизнью среди нашей детворы. Творческое наследие Чуковского— это и своеобразный художественный портрет самого писателя, так как вся его жизнь отражена в его произведениях. К. И. Чуковский навсегда останется в памяти читателей как человек, глядящий на мир широко открытыми глазами ребенка.
К. И. Чуковский — крупный литературовед. Под его редакцией вышло полное собрание сочинений Н. А. Некрасова, книги «Лев Толстой и Дружинин», «Жизнь и смерть Николая Успенского» и др. После войны он закончил книгу «Мастерство Некрасова», которая была удостоена Ленинской премии, опубликовал книгу о русском языке «Живой как жизнь». В 1957 году К. И. Чуковскому было присвоено звание доктора филологических наук, в 1962 году — почетное звание доктора литературы Оксфордского университета в Англии. К. И. Чуковский награжден орденом Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени. Скончался К. И. Чуковский в 1969 году.

Корней Иванович Чуковский – псевдоним поэта Николая Васильевича Корнейчукова. Он появился на свет (19) 31 марта 1882 года в Санкт-Петербурге. Отцом его был Эммануил Левенсон, в доме которого служила полтавская крестьянка Екатерина Корнейчукова – мать будущего Корнея Чуковского.
Своё детство Николай Корнейчуков провел в Одессе. В гимназии он подружился с Борисом Житковым, который также стал знаменитым детским писателем.
В 1903 году Корней Иванович отправился в Петербург с намерением заняться литературной деятельностью. С огромным трудом, после долгих поисков он нашел-таки себе подходящую работу – стал корреспондентом газеты «Одесские новости».
После революции псевдоним «Корней Иванович Чуковский» стал настоящим именем поэта. Его дети носили фамилию Чуковских и отчество Корнеевич/Корнеевна. Весь 1916 год Корней Чуковский проводит в Великобритании, Франции, Бельгии, работая военным корреспондентом газеты «Речь». В 1917 году, вернувшись в Петроград, Чуковский по предложению М.Горького становится руководителем детского отдела издательства «Парус».
Интересные, не совсем обычные образы, четкий ритм делали его стихи быстро запоминающимися. Он пишет все новые и новые произведения: «Мойдодыр» (1923), «Тараканище» (1923), «Муха-Цокотуха» (1924 под названием «Мухина свадьба»), «Бармалей» (1925), «Федорино горе» (1926), «Телефон» (1926), «Айболит» (с 1929 под названием «Приключения Айболита»).
В 1962 году он стал почетным доктором литературы Оксфордского университета. 28 октября 1969 года писателя Корнея Ивановича Чуковского не стало. Но его произведения для детей и сегодня любимы и детворой, и взрослыми.

Сочинение про любимого писателя Корнея Чуковского

Ответы:

Источник

20 января 2022На этой странице размещаются эссе, принятые на Конкурс к 140-летию Корнея Чуковского

31 марта 2022 года исполняется 140 лет со дня рождения Корнея Чуковского. Редакция «Нового мира» объявляет конкурс эссе, посвященный этой памятной дате. Работа должна быть посвящена биографии или творчеству Корнея Чуковского. Произведения победителей будут опубликованы в «Новом мире» в апрельском номере 2022 года.

С условиями Конкурса можно ознакомиться здесь.

31. Сергей Дмитренко, историк русской литературы и культуры, прозаик. Москва

Почитаем Бармалея

И какой-то малыш

Показал ему шиш…

Среди книжек поры первоначального детства вспоминаются две особенные.

Первой, как я сейчас выяснил, возникла только в моём воображении. О второй расскажу ниже. Важно, что у них — один автор.

Корней Иванович Чуковский.

Моё детство пришлось на пятидесятые годы. Время было уже не послевоенное, но совсем небогатое. Мои тридцатилетние родители целеустремлённо собирали для своего первенца библиотечку, в неё попадало то, что удавалось приобрести: можно было выписать «Мурзилку» — с двухмесячного возраста мне стали выписывать «Мурзилку», папа переплетал её по годам: 1954, 1955, и эти тома ждали, когда я подрасту, чтобы журнал рассматривать, а потом и читать. Появились «Весёлые картинки» — выписали мне «Весёлые картинки». Тоненькие книжки Сутеева, Маршака, Чарушина, Скребицкого, Пятьдесят поросят». «Дядя Стёпа» с рисунками гениального Константина Ротова…

Но самая удивительная, самая манящая, самая желанная книга называлась «Чудо-дерево».

Вначале мне её читали, а за тем я долго разглядывал картинки… позднее читал сам, хотя, кажется, все стихотворения из неё запомнил со слуха, знал наизусть.

Ехали медведи на велосипеде.
А за ними кот задом наперёд…

Живите в Петрограде,
В уюте и прохладе,
Но только, Бога ради,
Не ешьте никого…

Как это можно с лёту не запомнить?!

Такими же волшебными в этой книжке были и картинки.

И художник был волшебник, имя — Конашевич — запомнилось, так же, как это: Корнейчуковский.

Конашевич.

Для меня именно он нарисовал тот самый невероятный мир, никогда не существовавший в земной плоти, но рождающийся с каждым ребёнком на земле, — мир детства, мироздание детства.

Этой большой, в переплёте книги у нас не было. Мне её приносили: прочитали, потом перечитывали. На ней не было библиотечных штампов, наверное, родители или жившая с нами папина сестра, молоденькая учительница литературы и немецкого языка тётя Юля, брали у кого-то из знакомых. Не скрою, хорошо известный всем частнособственнический инстинкт требовал получить эту книгу в безраздельное владение и пользование, но мне объясняли: эта книга — не только для тебя, все её хотят читать.

В начале нынешнего трагического февраля, ещё ничего не осознавая, но неясно предчувствуя, я отправился к детским полкам замечательной библиотеки родного Литинститута, чтобы вновь пережить давние ощущения, вновь оказаться под сенью «Чуда-дерева».

И здесь открылось, что в действительности в детстве у меня в руках были два сборника Чуковского — не только «Чудо-дерево», но и «Сказки». В первой рисунки, кроме Конашевича, разных художников, чёрно-белые, а во второй — как раз те самые цветные, Конашевича… Впрочем, это уже подробности. Наверное, потому эти две книжки слились в моей памяти в одну, что написанное Корнеем Ивановичем для детей взаимосвязанно перетекает: стихотворение в сказку, сказка в песенку, песенка в считалку — и так по кругу. Так что неважно, сколько книг было — важно, что всё это — Корнейчуковский, а все говорящие по-русски люди делятся на тех, у кого в детстве Корнейчуковский был, и тех, у кого Корнеячуковского не было.

В те же годы у нас в доме появилась ещё одна книга этого чародея детства — сборник его воспоминаний о писателях и о художнике Репине, увлечение живописью которого в то время переживал мой папа.

Я тоже засунул в этот зелёненький томик нос (кажется, уже учился в первом классе) и даже прочитал, как помню, про Маяковского (любимого поэта тёти), уже знакомых мне Горького и Бориса Житкова.

Здесь я пережил второе чудо: Корнейчуковский открыл мне мир писателя, рассказал об этих сумасшедших чудаках, без которых: жизнь — не жизнь. До этого я прочитал завораживающего «Сказочника» Паустовского — историю жизни Андерсена, а дедушка Чукоша своими экспрессивными очерками о писателях окончательно утвердил меня в мысли, что без писателя народ не полный (хотя Корней Иванович, писавший о всех, каким-то образом о Платонове не писал, не так ли, дорогие Наталья Васильевна Корниенко и Павел Михайлович Крючков?! устыдите меня, если не так, времени проверять не осталось; впрочем, это моего не отменит).

Но далее пошло ещё интереснее. Увлекшись историей русской литературы, которой Корней Иванович в советское время много занимался (как-никак первый литературовед, ставший лауреатом Ленинской премии; и то сказать — не за гениальное же «Тараканище» ленинскую рыжебородую медальку ему навешивать?! Было, как сегодня видим, у людей из тех дирижирующих инстанций чутьё, вкус и нечто ещё, что ни за какие деньги не купишь), я вдруг понял, что и он зачастую обдёргивался, и он от времени до времени отдавал дань иллюзии — вместо реальности рисовал нам какие-то взошедшие на дрожжах чернышевско-добролюбовского шестидесятничества терпкие, пахучие фантомы в истории русской литературы, и это касается не только Некрасова, за которого его олауреатили, но и других писателей.

Не очень справедлив был Чукоша и в рассуждениях о мастерстве художественного перевода — при том, что сам был его головокружительным мастером (достаточно вспомнить отредактированный им перевод «Острова сокровищ», на котором выросло, наверное, вуже десять поколений российских мальчишек — а, пожалуй, и девчонок, буду гендернокорректен). Используя свою поистине термоядерную энергию и литературоведа и газетчика одновременно, Корней Иванович отстрелил немало из того, что, по меньшей мере, нуждалось в поддержке.

И всё же… Это сказанное ничего не отменяет сказанного прежде.

Отец талантливого Николая Чуковского (его потрясающий своим лиризмом военный рассказ «Цвела земляника» ещё предстоит прочитать и пережить, тем более сегодня, русскочитающим) и конгениальной отцу Лидии Чуковской (её книгу «Памяти детства» читать всем, алкающим хоть что-то понять в этой жизни), Корнейивановичьчуковский в конце концов по итогам своего творческого наследия (не забываем и «Серебряный герб», и дневник его, мучительно освобождающийся от <…>), стал и навсегда останется тем Бармалеем русской литературы, без которого она уже будет не совсем русской.

Ибо он, в полном соответствии с вышними посылами изящной словесности, не только измыслил Бармалея, ставшего, между прочим, — энергией уже Вадима Коростылёва и Ролана Быкова, — «Бармалеем-66», но и сам, до тогонезабываемого фильма, не гнушался, при всяком удобном моменте, в какой-то степени побармалеить действительность.

Чтобы не застаивалась.

И это тоже урок Корнея Ивановича Чуковского.

Который он, скорее всего, не предусматривал, но, как и всё у него, совершенно естественным образом нам преподал.

30. Мария Аверина, преподаватель, писатель. Москва.

«Мы – не как все люди…»

«Добрый доктор Айболит…», «А лисички взяли спички…», «А из маминой из спальни…».

За моими плечами почти половина жизни. Я давно далека от детских забот и, ей Богу, не помню, на какой полке стоит теперь та самая толстая синяя книжка, с которой я не расставалась в детстве. Та, которую сперва читала мне бабушка, и по которой потом училась складывать первые слоги. Но, время от времени, я, взрослая, обремененная заботами, проблемками, тысячей мыслей в секунду, тем не менее, ловлю себя на том, что из памяти неожиданно, что называется, «к слову», к ситуации, да и просто так, по ходу жизни, неожиданно выплывают короткие, емкие, чеканные, казалось бы, в данный момент и бессмысленные, строчки. Написанные вроде бы, для самых маленьких, они внезапно необыкновенно точно отражают мое нынешнее, взрослое эмоциональное состояние…

Много лет я не могла понять этого эффекта… Понимала, что секрет в классичности – то есть точности, выверенности, выстраданности, простоты, скрывающей сложную работу автора над словом. Нашла даже подтверждение в дневниках Корнея Ивановича: «Трудность моей работы заключается в том, что ни одной строки не могу написать сразу. Никогда я не наблюдал, чтоб кому-нибудь другому с таким трудом давалась сама техника писания. Я перестраиваю каждую фразу семь или восемь раз, прежде чем она принимает сколько-нибудь приличный вид (17 декабря 1925 г)». Но в конечном же результате этого труда автора не видно: строчки легкие, звонкие, самозапоминающиеся… И все же этого объяснения мне было мало.

Тогда почему? Почему я взрослая, время от времени в метро, или во время лекций, или в кинотеатре по ходу фильма вдруг могу сама себе прошептать неожиданно всплывающее: «Солнце по небу гуляло / И за тучку забежало / Глянул заинька в окно / Стало заиньке темно» или «Горе-горе. Крокодил / Солнце в небе проглотил»…

Спросите меня, что такое для меня Чуковский? И, невзирая на горы им написанного, а мною почитанного, я Вам отвечу: его дневники. Только тот, кто вдумчиво, с карандашом в руках пройдет строчку за строчкой эту огромную жизнь, поймет до конца, что скрывается за короткими, звонкими, емкими и такими непритязательными стишками-прибаутками, какой огромный притчевый (отнюдь не сиюминутный, политический или сатирический) смысл в них заключен. Недаром же Корней Иванович задумывал писать Детскую Библию. Он бы смог, жаль, что не воплотил…

Зачем люди пишут дневники? А еще пуще вопрос: зачем их публикуют? Что это вообще такое – дневник, который всю жизнь прячут от постороннего глаза, а когда человека больше нет – выкладывают на всеобщее обозрение?

1 апреля 1955 года Корней Иванович с горькой иронией отвечает нам на эти вопросы: «Ну, вот, Корней, тебе и 73 года! До сих пор я писал дневник для себя, т.е. для неведомого мне Корнея Чуковского, каким я буду в более поздние годы. Теперь более поздних лет для меня уже нет. Для кого же я пишу это? Для потомства? Если бы я писал его для потомства, я писал бы иначе, наряднее… Выходит, что писать дневник уже незачем, ибо всякий, кто знает, что такое могила, не думает о дневниках для потомства».

«Для себя… Для неведомого мне Корнея Чуковского, каким я буду в более поздние годы». Настоящие дневники – это попытка удержать в ладошках утекающую воду жизни, доказать самому себе сегодняшнему, что убегающие и уже убежавшие вчерашние дни были не пустыми, не праздными, что ты в них жил, ходил, дышал, что-то делал, что, в конечном итоге, эти дни вообще были. Прошлое ведь остается только в твоей памяти, впечатывается в нее короткими вспышками, подчас не сохраняя своего вкуса, запаха, цвета неба будней… А будни – они ведь тоже – твоя жизнь, которая больше никогда не повторится. Потому на склоне жизни и кажется – а была ли она вообще, эта жизнь? Теперь превратившаяся исключительно в обрывки, кадры, отдельные всплески памяти, остроту которых некому разделить, которые, в сущности, никому не дороги, кроме тебя самого…

Вот тогда поворачиваешь голову – на полке тетради. А, нет, значит, была… Значит – ты был.

Это для нас с вами Блок или Репин – классики. Для Корнея Ивановича – собеседники, друзья, с которыми шутишь, ссоришься, соглашаешься или споришь, играешь в шахматы или поднимаешь бокал. Он запоминает их не для потомков – для себя, как свидетельство самому себе того, что они были. Для того, чтобы сейчас, например, когда их уже нет, мысленно протянуть руку Кони или Андрееву, и пожать ее. И никто не ощутит крепости или, напротив. расслабленности этого рукопожатия, а ты его помнишь… Помнишь чувствами, которые вызывают буквы… Такое себе «домашнее видео», прокручиваемое в памяти ощущений. Для самого себя — свидетельство того, что ты этого не выдумал, ты был и они — были…

Те, кто ведут такие «ненарядные» дневники – они и впрямь «не как все люди». Так может существовать (и писать об этом) тот, кто ежесекундно ощущает, что такое могила…Кто изначально честен перед самим собой, понимая, что каждый шаг в твоих буднях может быть последним, а потому этот шаг важен, ценен и неповторим. Так пишет Человек, который, чтобы ощутить полноту жизни, нуждается в самом себе, в самоощущении себя в каждом дне, в бесконечном разговоре с самим собой. Человек, который надоедает сам себе: «В неспанье ужасно то, что остаешься в собственном обществе дольше чем тебе это надо. Страшно надоедаешь себе – и отсюда тяга к смерти: задушить бы этого постылого собеседника, затуманить, погасить. Страшно жаждешь погашения этого я. У мне этой ночью дошло до отчаянья. Неужели таки я никогда не кончусь. Ложишься на подушку, задремываешь, но не до конца еще бы какой-то кусочек – и ты был бы весь в бессознательном. Но именно маленького кусочка не хватает. Обстается наблюдательность: «сплю я или я не сплю? Засну или не засну? Шпионишь за вот этим маленьким кусочком, и именно из-за этого шпионства и не спишь совсем…» Человек, который, чтобы ощущать, что живет, должен быть чем-то все время занят: «О, какой труд ничего не делать!», «Спасаюсь от самого себя работой…»

«Жизнечувствие», «жизнебиение» (слова самого Корнея Ивановича) – вот что такое для меня его дневники. Я тот человек, который, внимательно читая, поднимаю бокал с Блоком, жму руку Андрееву или беседую с Репиным. И они для меня такие же живые, как и для самого Корнея Ивановича – не классики, а люди, друзья, знакомые…

Связь времен…От одной такой жизни к другой, от одного такого, обнаженного в своей искренности перед самим собой дневника к другому осуществляется бесконечная неприрываемость времени, в котором мы существуем – живого, ощущаемого, а не холодного, отстраненного, зазубренного из учебников. Вот зачем то, что прячут при жизни, публикуют после того, как та могила, ради которой уже не стоило бы писать дневники, все же разверзлась…

Дневники Чуковского – это исповедь Человека перед самим собой. Человека, который создал себя сам, остро существуя между полнотой и жаждой жизни и четким ощущением своей конечности. А потому – человека глубоко чувствующего и много-эмоционального.

Читайте их. И тогда и вам откроется вся глубина философии коротких, емких, непритязательных стишков-прибауток и та причина, по которой они сами собой всплывают в самые, казалось бы, неподходящие для этого, минуты жизни…

29. Алексей Бодяшкин, журналист, аспирант МГУ. Москва

Корней Чуковский

В Переделкине — песни и пламя,

Искры веером, шутки остры,

Не для нас коллективная память

Сохранила те чудо-костры?

Помню, Крупская ставит на вид вам:

Мол, негоже стращать молодежь.

Но смешны с Бармалеями битвы.

Вроде шел как по лезвию бритвы,

Но зато — приживается Уитмен

На Руси, где живёшь и умрёшь,

Где ботинки с волшебных деревьев,

Прямо гроздьями сыплются вниз.

Перечти чародея Корнея,

Дотянись до мечты, дотянись!

Невпопад, наугад и некстати,

Не вникая в семантику слов,

Говорят: жил-был «детский» писатель.

Что же — в мире хватает ослов.

Быть философом детства — награда.

Мы проходим от двух до пяти

По Садовой, Сенной, мимо сада,

И до Африки можем дойти.

Не притащишь добро на аркане,

А презрение к злу — это дар.

Многовато кругом тараканищ,

Обожающих самопиар.

Мы черствеем, порой сатанеем,

Но потом — расступается тьма.

Перечти Чародея Корнея,

Когда мир уже сходит с ума.

28. Филипп Хорват, писатель, литературный обозреватель. Бат-Ям, Израиль.

Судьба «военного» Айболита

…Наверное, с этим миром происходит что-то не то, раз дети жгут книги, в том числе и те бесконечно драгоценные, родные ему, вдохновлявшие Корнея Ивановича Чуковского на написание собственных детских книг.

А случилось это в июле 1943 года. Приехавший на свою дачу в Переделкине Чуковский обнаружил в доме неимоверный хаос. В особенности неприятно поразило полнейшее разграбление библиотеки: снова, как и двадцать лет назад в Куоккале, под ногами утрамбованный солдатскими сапогами книжный наст — печальное свидетельство того, что война обесценивает вечное, то есть прежде всего искусство.

Дальше, впрочем, ещё хуже. Вышедший на прогулку к лесу Корней Иванович замечает в чаще отблески костра. И, подступив к его свету, обнаруживает ватагу детей, которые тут же разбегаются, оставив груды книг и журналов — эти тоже из библиотеки писателя. И как тут не загрустить Чуковскому, ведь растопкой служат редкие английские книги XVII века, в том числе издания Стерна и Свифта, любимая американская детская “Think of it” и журнальные номера “Детской литературы”[1].

Особая горечь по поводу детей у Чуковского в 1943 году — непонятном, смутном, всё ещё перемалывающем в молохе жестокой войны людские жизни. Война страшна прежде всего обесчеловечиванием, но страшнее вдвойне, когда человеческое теряют дети. Они ведь жертвы невольные: видя цинизм и жестокость окружающей жизни, впитывают в себя всё зло, как губка. И сами ступают на преступную тропу просто потому, что добра не видят, не знают.

Об этом писал чуть ранее в том же году Корней Иванович в письме, адресованном лично товарищу Сталину[2].

“Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!

После долгих колебаний я наконец-то решился написать Вам это письмо. Его тема — советские дети.

Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что в огромном своем большинстве они благородны и мужественны. Уже одно движение тимуровцев, подобного которому не существует нигде на земле, является великим триумфом всей нашей воспитательной системы.

Но именно потому, что я всей душой восхищаюсь невиданной в истории сплоченностью и нравственной силой наших детей, я считаю своим долгом советского писателя сказать Вам, что в условиях военного времени образовалась обширная группа детей, моральное разложение которых внушает мне большую тревогу.

Хуже всего то, что эти разложившиеся дети являются опасной заразой для своих товарищей по школе. Между тем школьные коллективы далеко не всегда имеют возможность избавиться от этих социально опасных детей”.

Дальше Чуковский рассказывает советскому вождю о некоторых случаях встреч с этими социально опасными детьми. Здесь и история о карманнике Шагае, который бьёт свою мать, и описание банды хулиганов из 3В класса 135-й московской школы, есть даже воспоминания о ташкентских мальчишкахp[3], издевавшихся в зоологическом саду над обезьянками.

По мнению детского писателя профилактические беседы в комнатах милиции с такими подростками ничем не помогают — это дети войны, в чьих сердцах зло укоренилось очень плотно. Однако, по мысли Чуковского, исправлению ситуации поспособствовала бы организация “трудколоний с суровым военным режимом типа колонии Антона Макаренко”.

Вот как можно было бы организовать это дело (далее опять цитированная выдержка из письма):

“Режим в этих колониях должен быть гораздо более строг, чем в ремесленных училищах. Основное занятие колоний — земледельческий труд.

Во главе каждой колонии нужно поставить военного. Для управления трудколониями должно быть создано особое ведомство — нечто вроде Наркомата Безнадзорных детей. В качестве педагогов должны быть привлечены лучшие мастера этого дела, в том числе бывшие воспитанники колонии Макаренко.

При наличии этих колоний можно произвести тщательную чистку каждой школы: изъять оттуда всех социально опасных детей и тем спасти от заразы основные кадры учащихся. А хулиганов — в колонии, чтобы по прошествии определенного срока сделать из них добросовестных, дисциплинированных и трудолюбивых советских людей!”.

Жёстко? Не то слово — можно ли вообще ожидать чего-то подобного от сердечного, добрейшего детского писателя, автора замечательных сказок “Доктор Айболит”,“Мойдодыр”, “Муха-Цокотуха”?

Письмо Чуковского, к сожалению, подлинное. Известно, что Сталин на него не откликнулся, никак не отреагировал. Однако возникает вопрос — а что послужило причиной для этого письма, отправленного в Кремль именно в мае 1943 года? Ведь ни до этого момента, ни после Корней Иванович напрямую к Сталину не обращался.

Для понимания биографического контекста стоит упомянуть, что в это время Чуковский переживал далеко не лучший в творческом плане период жизни. Связан этот период был прежде всего с внезапно сгустившимися над детским писателем тучами: недавно написанную сказку “Одолеем Бармалея” затянуло в водоворот неопределённости.

Написанная в 1942 году сказка завершала цикл стихотворных и прозаических произведений о докторе Айболите, но сама по себе резко выделялась на фоне прочих текстов. Задуманная в качестве символического отражения Великой Отечественной войны, сказка повествует о противостоянии «маленькой страны Айболитии» «звериному царству Свирепии», и при этом наполнена довольно шокирующими сценами насилия, жестокости и беспощадной мести врагу.

Для понимания вот небольшая цитата из сказки:

Оробел, обомлел Бармалей

И, как мел, побелел Бармалей,

И зарыдал Бармалей,

И пред Ваней упал Бармалей:

«Не губи ты меня,

Не руби ты меня,

Пожалей ты меня, пожалей!»

Но Ванюша усмехнулся,

Вправо-влево повернулся

И спросил у медведей,

У орлов и лебедей:

«Пощадить ли Бармалея,

Кровожадного злодея?»

И сейчас же из лесов

Триста тысяч голосов

Закричали: «Нет! нет! нет!

Да погибнет людоед!

Палачу пощады нет!»

И примчалися на танке

Три орлицы-партизанки

И суровым промолвили голосом:

«Ты предатель и убийца,

Мародёр и живодёр!

Ты послушай, кровопийца,

Всенародный приговор:

НЕНАВИСТНОГО ПИРАТА

РАССТРЕЛЯТЬ ИЗ АВТОМАТА

НЕМЕДЛЕННО!»

И сразу же в тихое утро осеннее,

В восемь часов в воскресение

Был приговор приведён в исполнение.

Несмотря на то, что “Одолеем Бармалея” вышла отдельными изданиями в Ереване, в Ташкенте и в Пензе (в 1942 году), сказку чуть позже разгромили в советской печати. Так, в изданиях «Правда» и «Литература и искусство» её окрестили «шутовским побоищем» и «аттракционом в зоопарке».

Однако окончательный крест на судьбе сказки поставил, видимо, Сталин, собственноручно вычеркнувший её из антологии советской поэзии. Не исключено, что письмо Чуковского, написанное совсем по другому поводу, на самом деле маскировало попытку робкого установления контакта с вождём, стремление узнать отношение Иосифа Виссарионовича к себе в нелёгкий период травли.

Известно, что Сталин на это письмо никак не отреагировал. Но и Чуковского не обидел — ни в годы войны, ни позже. А действительно неудачная, странная и довольно жёсткая военная сказка “Одолеем Бармалея” увидела целиком и полностью свет только в 2001 году[4].

Примечание

[1] Вольное переложение содержания “Дневника К. Чуковского, 1930-1969 годы”, — М.: Современный писатель, 1994. — 165 С.

[2] Письмо поступило в Общий сектор ЦК ВКП(б) 17 мая 1943 года.

[3] Чуковский вернулся в Москву из ташкентской эвакуации в начале 1943 года.

[4] Отдельные отрывки из сказки («Айболит и воробей» и «Радость») выходили в качестве самостоятельных произведений.

27. Илья Александров, кандидат филологических наук, доцент. Москва

Возвращение Федоры – возвращение посуды

Желание анализировать детские стихи Чуковского настолько же естественно, насколько и воспринимать их с детской непосредственностью. «Ловкий и гибкий», как писал Юрий Тынянов в одноименном очерке, простой и в тоже время насыщенный, по-настоящему модернистский стих Корнея Чуковского приглашает пуститься в чехарду звука и образа. Велик (и оправдан!) соблазн начать с «Крокодила» или «Тараканища», ранних текстов автора, имеющих политическую подложку и поэтому соединяющих детское и взрослое, веселое и страшное. Мир слонов и бегемотов обезоруживает нас своим обаянием, и мы с головой уходим в «крокодилиаду». «Федорино горе» выбивается из всего списка сказок. Сюжет о русской бабушке-неряхе, имя которой связано с Богом («Федора» с греческого переводится как «Божий дар»), лишен экзотизма. А между тем произведение не уступает другим сказкам по своей мифологической силе, хотя и кажется устроенным проще, чем, к примеру, близкий по «гигиенической» проблематике «Мойдодыр».

Сказка «Федорино горе» — это история возвращения. Эдакая бытовая «Одиссея», если обращаться к идее Борхеса о четырех сюжетах мировой литературы. Героиня потеряла дом, остался без дома и предметный мир. Умалчиваемая адресация детям только внешне снижает такой высокий нарратив. Хотя, быть может, именно в силу все той же значимости он не дает развернуться прямой педагогической назидательности, мойдодыровскому «А нечистым трубочистам стыд и срам…». Цель же возвращения связана с восстановлением привычного и логичного порядка вещей, и главное, любви. Чем «Федорино горе» не притча о блудном сыне, а точнее, дочери? Но только отношения здесь построены в разрезе сказочного перевертыша: если блудный сын осознал ошибку и вернулся к отцу, то здесь вразумление (которое божественно, материально не мотивировано, ибо Корней Чуковский не пишет, почему «стала Федора добрей», а объясняет это лишь «чудом») происходит у Федоры, причем, по отношению к миру, иерархически уступающем человеку: к посуде, утюгам и самовару. Тут есть соблазн заподозрить автора в реверансе пошлости и даже нэповскому мещанству – произведение написано в 1926 году, тяжелом в материальном плане для самого автора. Но, во-первых, не будем вторить известным нападкам Надежды Крупской, а во-вторых, примем тот факт, что в «Федорином горе» показан мир, в котором горьковское «человек – это звучит гордо» не довлеет ни над личностью, ни над предметом. По всей видимости, мир сам по себе предполагает единство, а трещина в отношениях – не что иное, как результат оплошности и беспечности главной героини. Оплошности оскорбительной, но поправимой. Поэтому одномоментно с возвращением к Федоре доброты желание простить посещает и всю утварь: «И заплакали блюдца: не лучше ль вернуться?».

Возвращение – это сюжет переосмысления ценности утраченного или брошенного, а следовательно, история взросления. Тот факт, что речь является зеркалом взросления, доказывал еще Лев Выготский. Фрагментарные отрывистые реплики чайника, блюдец и корыта в начале отражают инфантильный характер их непоследовательных и необдуманных действий. Поход не имел конечной цели, участники его оказались глухи даже к предостережению соседских котов, мудро увещевавших о возможной гибели. Но каков спрос с подобных беглецов? В первую очередь причина бегства кроется в незрелости (читай: инфантильности) Федоры, «запустившей и закоптившей» посуду. Корней Чуковский дает героине шанс на внутреннее взросление. И вновь изменение психологического возраста в конкретной ситуации отражается посредством языка. Очевидно качественное отличие речи Федоры, буквальное её преображение: если в начале произведения мы слышим россыпь междометий «ой-ой-ой», то в переломном моменте конфликта звучит «тихая песня». В русской культуре песня выражает самое чистое и сокровенное, в нее вкладывается душа. Мотив тишины связывает сюжетный поворот с христианской традицией, наполняет сцену лаской и миром. «Бедная баба» просит прощения у своих детей, и в этот момент мы становимся свидетелями обратного перехода героини в родительскую ипостась. В этом видится воплощение сказочного жанра — чудо глобально и внезапно. Федора становится матерью, а кухонные насельники теряют сиротскую сущность. Добро и любовь рождают семью.
Все тот же Юрий Тынянов, доказывая масштабность дарования поэта, называл Корнея Чуковского создателем «детского комического эпоса». Пожалуй, «Федорино горе» — это драматический эпос. «Горе», конечно, слишком обязывающее понятие. Ситуация потери не позволяет даже при благополучном исходе дела назвать сказку комедией. Но комическое начало все-таки проявляет себя. Тем ценней, что не в открытую, а с расчетом на узнавание просвещенческих представлений о добре и зле. Разумеется, Федора далека от фонвизинского Митрофанушки. Но чем нерадивость не смягченная степень злонравия? Это и есть сатирический смех, который «облегчает» горе и задает именно драматический лад, подслащивает трагическую пилюлю несчастья. К тому же последняя строка сказки по-особенному оптимистична. Она как бы завершает сюжет возвращения взрослой ипостаси героини, которая уже не «баба Федора», а «Федора Егоровна» («Кушай, кушай Федора Егоровна!»). Композиция замыкается: была Федора при горе, а теперь величай по имени-отчеству.

Разве у такой героини заведутся тараканы? Только у быков и носорогов. А мы чаю попьем.

26. Инна Ваничева, высшее техническое образование. Санкт-Петербург

Мой Чуковский

Сразу предупреждаю: это мои эмоциональные впечатления от кудесника, сказочника, фантазёра по имени Корней Иванович Чуковский. Не помню чётко его биографию и специально не заглядывала, чтобы не перейти к унылому пересказыванию. Помню, правда, что были какие-то отдельные несправедливые и обидные фрагменты из его детства, и ещё о неровностях в отношении к нему окружающих в юности, которые наложили отпечаток на всю жизнь, как это часто и бывает. Но в отличие от многих предсказаний психологов о том, что тяжёлое детство формирует уродов и мстителей, он взял сторону добра. Испытывал страстный интерес к жизни детей, пытаясь украсить будни и фон их нелёгкой детской жизни. Я сама не верю в счастливое детство. Всегда много проблем. А прочтёшь: «У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон…» и представляешь себе этого слона, и любопытничаешь, и интересно, и уходишь в придуманный сказочный мир, где почему-то всё нравится.

Когда-то читала, как явно страдая, но всё-таки весело писал он про безграмотные учебники русского языка и про буквари, к примеру: «Ой-ой-ой-ой-ой-ой, кАкой будет дом большой!». Сравнивал их примеры с запомнившимися ему стишками: «Полна корзина здесь яиц, что мы имеем от курИц». Посмеялась и запомнила! Почему-то дурное запоминается быстрее. Или писал об употреблении странного глагола «взнать»: «его нетрудно взнать», или «с другою вже стоит»… Писал это с азартом и легко. И от того, что нет такого писателя сейчас, стала все чаще слышать по телевизору: «залазить», «влазить», «нагинаться» … Говорят, что язык и должен меняться, но не так же! Не дай Бог!

Совершенно завораживали его переводы Киплинга, причём, с первого же обращения: «Слушай, мой милый мальчик, слушай, внимай, разумей, потому что это произошло, потому что это случилось, потому что это было ещё в ту далекую пору…». Хочется продолжать и продолжать. Уверена, что обаяние и тепло к читающему и слушающему шло от самого Чуковского. Так чудесно звучат и ложатся на душу слова. Ведь, можно слушать и не внимать. Можно внимать и не разуметь. Я и сейчас, когда вспоминаю, улыбаюсь и добрею, хотя совсем не мальчик, да и девочкой уже трудно назвать. А ведь с детства не перечитывала, хотя, лукавлю, читала ведь дочке, но тоже очень, очень давно.
Об отношении к детям нечего и говорить! Одно слово – Любовь! Переделкинская библиотека, игры, костры, большие компании. Помню как зачитывались его книгами «От двух до пяти». Считал, что в школе надо учить детей восхищаться, а не заучивать стихотворения наизусть. Абсолютное проникновение в детскую психологию, правда, и не только в детскую. Завораживает не только смысл, но и музыка речи. Хотя, и содержание своей нетривиальностью надолго оставалось в памяти. Причём, запоминался без усилий. Никогда банальностей, цеплял своей оригинальностью. Запоминался легко, особенно начало. Почти, как Пушкин. У меня есть весёлая подруга. Однажды зимой, в солнечное ясное утро, в автобусе громко прочла «Мороз и солнце ..» И тут же кто-то подхватил «День чудесный..». Конечно, Пушкина заучивали в школе. А вот Чуковского нет. Хотя, многие легко откликаются. Запоминается бессознательно. Сидит в подкорке. Недавно в телевизионном шоу ведущая задала вопрос взрослому дядьке, явно не имеющему отношения к литературе: «По улице ходила большая крокодила», а он сразу: «она, она зелёная была..» Вот так-то! А у другого солидного предпринимателя спросила: «Что муха купила на базаре?». Тоже ответил и не ошибся!

Чувствую, что впадаю в сюсюканье, но не могу устоять.

Конечно, бывал и другим, иногда смеялся, но не всегда по-доброму. Своей домработнице, служившей ему долго и преданно, немке по происхождению, говаривал, когда видел летящие немецкие самолёты: «Ваши летят…». Она сердилась, но всё равно ведь смешно.
Или как он, по воспоминаниям А. Райкина, сначала уговорил его зайти к нему на дачу, потом долго уступал ему первенство входа в дом вплоть до падения на колени. И, наконец, когда замученный этими расшаркиваниями Райкин прошёл вперёд, он пожурил его за невнимание к пожилому человеку.

На все эти мои благостные воспоминания накладываются и трагические события его жизни и самые ужасные – это гибель детей: сначала смерть любимой маленькой дочки от тяжёлой болезни, а потом и двух уже взрослых сыновей, один из которых погиб в самом начале войны. Очень глубоко и сильно протестовал против войны, обращаясь к молодым сверстникам и сострадая всем, понёсшим неизбежные потери.

Так, обращаясь к совсем маленьким сверстникам, выжившим в войне, он, явно предупреждая, говорил, что военные преступления и потери остаются навсегда. Обращался как бы к детям, но и ко взрослым. Так было с его популярными сказками, где, по сути, идёт вечная борьба между сильной властью и хрупкой, но храброй слабостью.

Вот нашла в интернете отрывок из его стихотворения о войне:

«…Так вот, когда станете вы старичками с такими большими очками, и чтоб размять свои старые кости, пойдете куда-нибудь в гости, – (ну, скажем, возьмёте внучонка Николку и поведёте на ёлку), или тогда же, – в две тысячи двадцать четвёртом году; – на лавочку сядете в Летнем саду, или не в Летнем саду… Всюду, куда б ни заехали вы, всюду, везде, одинаково, Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго и Кракова . …– на вас молчаливо укажут И тихо, почтительно скажут: «Он был в Ленинграде… во время осады… В те годы… вы знаете… в годы … блокады»… И снимут пред вами шляпы.»

Правда, вполне возможно, что новейшая история внесёт поправку. И неизвестно, что скажут жители в 2024 году…

Как-то прочла у И. Бродского о главенстве этики над эстетикой. Что-то всплыло в моем сознании и в статье Чуковского. Не выдержала и все-таки заглянула в шестой том сборника его сочинений. Действительно тоже писал об этом главенстве, подчёркивая, что при отсутствии этики даже при наличии интуиции можно совершить много ошибок и сделать неверных выводов. Поняла, что эту книгу можно читать и перечитывать и даже необходимо. Там так много интересных открытий в области критики литературы, совершенно особых обличительных очерков об отношении к бездарным критикам. И не просто обличал, а писал остроумно, жёстко, иронично, что ранило сильнее.

Его невозможно было напугать, невозможно было навязать заготовленное мнение о чем-либо. Писал и не боялся ничего. Среди писателей детской литературы был этаким «Эйнштейном». Совершал открытия, вносил в сюжеты нетривиальные ходы, был разнообразен, смел и цветист, как крылья бабочек, и всегда узнаваем. Ведь крылья бабочек не перепутаешь ни с какими другими крыльями.

И, конечно, главное, Чуковский — это искренность и страсть, страсть во всем!

Вот такой он обаятельный, мудрый и серьёзный волшебник и гипнотизёр!

25. Ирина Виноградова, экскурсовод, искусствовед, филолог. Москва

«Крокодил». Сиквел, приквел и крокодиловы слёзы

Из дневника Чуковского: «…в «Госиздате» приказчики книжных магазинов сообщают мне, что покупатели надоели им, требуя «Крокодила». 17 февраля 1926 г.

Родился Крокодил гораздо раньше, в 1916 году.

Жил да был
Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил, —

Крокодил, Крокодил Крокодилович!..

Зеленое пресмыкающееся живет в Петрограде, обладает неуживчивым характером и почем зря глотает обывателей. Только благодаря своевременному вмешательству грозного Вани Васильчикова удается утихомирить рептилию. Поверженный Крокодил бежит домой, в родную Африку к семье. Но обида за братьев, томящихся в зоосаде, заставляет его обратиться к африканскому олигарху гиппопотаму и пойти на Петроград освободительной войной. После кровавых сражений и киднеппинга опять появляется Васильчиков и наводит порядок. Крокодил перевоспитывается и даже приходит с визитом к автору стихотворения, который с удовольствием рассказывает:

Я усадил старика на диванчик,

Дал ему сладкого чаю стаканчик.

Нехитрая, энергичная история про аллигатора понравилась читателям и потребовала продолжения.

В 1921 году выходит сиквел «Мойдодыр».

Из него становится ясно, что перевоспитавшийся Крокодил не только остался в Петрограде, но и перевез туда семью:

…Вдруг навстречу мой хороший,

Мой любимый Крокодил.

Он с Тотошей и Кокошей

По аллее проходил…

Стихотворение «Мойдодыр» тоже имеет успех у читателей и в 1924-м году Чуковский пишет приквел- «Телефон».

Теперь перед нами разворачивается прошлое Крокодила. Он гораздо моложе, испытывает материальные затруднения (об этом свидетельствует просьба выслать ему калоши для пропитания) и имеет пока одного сына Тотошу:

— Мой
милый, хороший,

Пришли мне калоши,

И мне, и жене, и Тотоше…

Младший Кокоша еще не родился. Возможно, появление второго ребенка и заставит зубастого папу в будущем уехать в Петроград в поисках лучшей жизни.

В 1925-м году выходит «Бармалей». Основное действие стихотворения происходит в Африке, куда, ослушавшись взрослых, попадают Танечка и Ванечка.

…Мы акулу Каракулу

Кирпичом, кирпичом,

Мы акулу Каракулу

Кулаком, кулаком!..

…Таня и Ваня хохочут,

Бегемотово брюхо щекочут…

Естественно, несчастные животные стали звать на помощь. На подмогу приходит воспользовавшийся ситуацией Бармалей. К счастью, его антагонист добрый доктор Дулиттл Айболит не дремлет. Он лихо подлетает на аэроплане и… попадает в костер, устроенный злодеем.

В критический момент появляется Крокодил и глотает злобного Бармалея. Но гуманизм побеждает, Бармалей выплюнут обратно и отправлен в Ленинград на перевоспитание.

Обращает на себя внимание, что Крокодил, исполняя функцию карающего меча правосудия, не проронил ни одной слезинки. Любой Айболит объяснит это так:
-Крокодил льет слезы в процессе пережевывания пищи или избавляясь от лишней соли в организме. Значит, всех несчастных он глотал, не жуя или они были несоленые.

А вот на следующий вопрос доктор ответит вряд ли. Почему Крокодил опять оказался в Африке, да еще и без семьи? Если сопоставить это с последующими произведениями, можно сделать предположение, что по какой-то причине семья распалась, бывшая супруга оставила себе детей и жилье в Ленинграде, а Крокодил уехал в родную Африку. Это уже не то франтоватое существо, прогуливающееся с сыновьями по аллее Таврического сада, а малообщительный субъект:

Повернулся,

Улыбнулся,

Засмеялся

Крокодил…

И чуть позже:

…Крокодил головою кивает,

Широкую пасть разевает…

Мы не слышим от Крокодила ни одного слова. Только действие! Похоже, что и добрый поступок он совершает по привычке, а не воодушевленный идеями братания народных масс.

В следующем произведении К.И. Чуковского «Краденое солнце» (1927 г.) происходит развитие и апофеоз крокодильей темы. Жизнь Крокодилыча сделала полный виток и вышла на новый, увы, отвратительный уровень. После лишения общения со своими детьми он словно обращается в первобытное состояние, которое описывается во многих древних мифах. Поскольку в произведениях сказочника часто упоминается Африка, мы возьмем миф этого континента:

«Жил огромный небесный крокодил, который время от времени, проглатывал солнце. Делал он это тогда, когда был недоволен поведением людей. Несчастным приходилось громко шуметь, кричать и бить в барабаны. Тогда небесный агрессор пугался и отпускал светило».

Так же ведет себя и наш Крокодил. Только в сказке Чуковского его пугают не люди, а Медведь-богатырь.

…Уж он мял его

И ломал его:

«Подавай сюда

Наше солнышко!»

Увы, Крокодил окончательно встал на путь зла. На этом его история, длившаяся 11 лет подошла к концу. Превзойти временной рекорд не смогла даже Д. Роулинг, развернувшая основную часть Поттерианы на десять лет.

Однако, в 1942 году Крокодил появляется еще раз. В сказке «Одолеем Бармалея» он превращается в сообщника агрессора. И только доблестный Ваня Васильчиков, очевидно уже выросший и выучившийся, смог опять усмирить и Бармалея, и его злобного сообщника Крокодила. Но военная сказка не понравилась партийной номенклатуре и была надолго исключена из печати.

…Закат этой саги прошел незаметно. В восприятии читателей Крокодил остался все-таки положительным героем. Сами же стихи Чуковского чем-то напоминают кожу крокодила- неровные, острые, бугристые. Читаешь и словно проводишь рукой по грубой, шишковатой поверхности. Огромная древняя рептилия, очеловеченный крокодил медленно и уверенно идет своей дорогой, и никакие запреты, никакие жизненные метаморфозы уже не смогут испортить этот образ.

«…Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано «Автор „Крокодила“…», справедливо сокрушался писатель, критик, историк, литературовед, поэт, переводчик К.И. Чуковский.

Зря опасался Корней Иванович. Не начертали.

С недавних пор стали появляться памятники Мойдодыру, Айболиту и, конечно, Крокодилу. Памятники современные, симпатичные, ничем особым не выделяющиеся.
Но был еще один памятник. Он появился при жизни писателя в начале сороковых годов. Если быть точным, то это не памятник, а типовой фонтан, установленный в нескольких городах СССР незадолго до войны. В том числе и в Сталинграде. После страшнейшей бомбежки, которую не выдерживали не только люди, но и мощные дома, фонтан выстоял. Крепко взявшись за руки, гипсовые дети водили хоровод и улыбались. Если присмотреться к фотографии, сделанной 23 августа 1942-го года сразу после немецкого авианалета, то можно заметить, как задорно смотрит в небо одна из девочек: «Не попали, не попали!»

А в центре хоровода лежит тот самый Крокодил, одолевший Бармалея, одолевший критику власть имущих, одолевший время и оставшийся непобежденным символом детского прекрасного упрямства его автора.

Примечание

Сиквел — повествование, по сюжету являющееся продолжением произведения.

Приквел — повествование, где действие происходит до событий ранее созданного произведения.

24. Наталья Сивакина, бухгалтер. Нижний Новгород

Любовь в жизни Чуковского

Уникальное слово «любовь»: его употребляют миллионы людей, при этом каждый из них чувствует в этот момент что-то свое, исключительно личное. Жизнь Корнея Ивановича Чуковского также была пропитана любовью. Многим, сейчас знакомящимся с его биографией, она покажется сложной и тяжелой, но сам Чуковский называл ее счастливой.

Только сам автор знаменитых детских сказок мог расставлять приоритеты, ранжируя свою любовь к предметам и людям. Мы же можем просто перечислить его основные симпатии в порядке, не претендующем на занятие призового места.

Брак Корнея и Марии был достаточно ранним: ему двадцать один год, ей двадцать три. Привлекательная девушка из порядочной еврейской семьи по меркам того времени совершила самый настоящий подвиг: вышла замуж за незаконнорожденного, без приличного образования, без денег, без родни. У него не было даже отчества. «Она решается жизнь свою переломать, все изменить и говорит это так, будто просит закрыть дверь», — писал в своем дневнике Чуковский. Об одобрении такого шага со стороны родителей Марии не могло быть и речи. Хотя с момента их знакомства прошло два года, в течение которых Корней Иванович сильно продвинулся по социальной лестнице: сдал экзамены за гимназический курс и из помощника маляра и расклейщика афиш стал журналистом, корреспондентов популярной одесской газеты. Молодые люди были разных вероисповеданий. Мария приняла православие и, по ее воспоминаниям, рассказанным внучкой Натальей Николаевной Костюковой, выходя из церкви, встретила в свой адрес множество окурков, плевков и ругательств.

По данным метрической книги пара обвенчалась в мае 1903 года в Крестовоздвиженской церкви в Одессе. Практически сразу молодожены уехали в Лондон, куда Корней Иванович был назначен корреспондентом «Одесских ведомостей». Постоянные блуждания по городу, переезды с квартиры на квартиру, кочевание по самым бедным кварталам, настоящим трущобам, населенным безработными, ворами и проститутками, с мышами, с отсутствием денег, имея единственный костюм – обо всем этом подробно пишет Чуковский в своих дневниках. Мария мужественно проходит через все трудности, безоговорочно поддерживая мужа, не мешая ему совершенствоваться и развиваться.

В 1906 году Чуковские переехали в Куоккалу. Еще одна жертва со стороны Марии, когда она «заживо закопала свою молодость в Финляндии», как позже напишет в письме к сыну Корней Чуковский. Жизнь Маши была горька и мучительна. У него же в это время была полноценная, захватывающая, насыщенная событиями жизнь в Питере и уютная жизнь среди детей, ручьев и сосен, на самом берегу моря, которую Чуковский считал идиллией. Море было еще одной его любовью.

Однако для его жены наступили годы, проведенные в пустыне, редко перемежающиеся событиями с подобием светской жизни. Хотя Наталья Николаевна Костюкова считает, что это были лучшие годы Чуковских: они были молоды, за ее бабушкой ухаживал Владимир Маяковский, ей посвящали стихи. В дневниках Корнея Ивановича и находим ответ: яркой и густонаселенной Куоккала становилась только летом. С наступлением первых заморозков дети, смех, мороженщики и разноцветные зонтики исчезали, и местность превращалась в безлюдную, хмурую и всеми покинутую. Это был рай для детей и него, отдыхавшего здесь от питерской суматохи, но для Марии Борисовны зимы становились тяжелым испытанием.

Стоит упомянуть и трагическую любовь в жизни талантливого человека – дочь Мурочку, Марию, прожившую всего одиннадцать лет. Очень одаренный ребенок, сочинявший стихи, вызывал всеобщее восхищение. Костный туберкулез, появившийся у девочки, развиваясь, поразил и другие органы. Корней Иванович пишет, что им приходилось присутствовать при ее «медленном четвертовании», когда отняли одну ногу, потом вторую, затем почку. Отец страдал безмерно и сбегал в работу, Марии Борисовне прятаться было некуда. Она полтора года провела у постели не находящей себе место от боли Муры. Мурочка стала музой Чуковского. Ей посвящены многие сказки, которые с увлечением читают и сегодняшние дети.

Нельзя не сказать о любви Корнея Ивановича к литературе. Это была страсть. Он сильно переживал, что останется в памяти людей, как автор детских произведений, хотя в его творчестве были очень серьезные вещи. Именно Чуковский по-новому открыл миру Николая Алексеевича Некрасова, много написал критических очерков, занимался теорией художественного перевода. За свои труды ему приходилось и страдать, и получать награды, и переживать гонения, и испытывать гордость. Он никогда не просил себе сытой легкой жизни и бурные события подстерегали Чуковского во всех сферах.

Корней Иванович, Коля Корнейчуков, — сын безбожной крестьянки. Не учился в университете, до всего дошел своим трудом, выучил английский язык по самоучителю и навсегда влюбился в английскую литературу. Несмотря на огромные потери и сложности в жизни, отмечал, что всегда чувствовал приливы счастья. Он обожал свою работу, жену, детей, море. Вероятно, это все и придавало сил выстоять, сохраняло желание жить. Любовь – удивительная и во многом непознанная вещь.

23. Никита Калеткин, юрист. Москва

Живой как жизнь

На юбилейном вечере К.И. Чуковского в 1962 году профессор Ожегов обращаясь к восьмидесятилетнему имениннику произнес: «Смотря на Вас и восхищаясь Вашей энергией, молодостью духа, невольно думаешь, что «живой как жизнь» это не только русский язык, живой как жизнь – это Вы, Корней Иванович!» В зале зааплодировали и засмеялись (запись, кстати, отлично доносит до нас настроение того вечера, где много и по-доброму шутили, а искренние поздравления в адрес юбиляра не переходили грань слащавого пафоса).

Живой как жизнь! Сама жизнь Чуковского живая, по-настоящему кинематографичная – постоянное движение сменяющихся кадров, картинок и картин, состоящих из запечатленных им самим многочисленных портретов современников, пейзажей новороссийских степей, туманного Альбиона, Таврического сада, раскаленного Ташкента, дачного Переделкино, батальных сцен трех войн и трех революций, помпезного соцреализма и трогательно-наивных детских рисунков, как в домашней «Так и не так».

Но если снимать многосерийную «Сагу о Чуковском», то легко впасть в соблазн рассказать через заглавного героя о двадцатом веке больше, чем о самом К.И. «Живым как жизнь» Чуковского надо показать в последнее десятилетие его жизни, показать «шестидесятником». Удивительное дело – исследовать творчество Некрасова – шестидесятника XIX века – и стать шестидесятником века ХХ.

Шестидесятые годы! Красивая картинка для любого кино: переносные радиоприемники «Спидола», нейлоновые рубашки, Гагарин, «Космос наш», сменивший культ личности культ студенчества, мини-юбки, туфли на шпильках, твист, болоньевые плащи, мотоциклы «Иж» – мирная весенняя жизнь с четко определенной датой наступления коммунизма – лучшего мира новых людей, воспитанных и на сказках «дедушки Корнея».

Мало у кого и вся жизнь может включить в себя такое количество событий, встреч, людей, работы, творчества, переживаний, путешествий, какое было у К.И. в его последнее десятилетие. Солженицын, Ильинский, Вознесенский, Бродский, оксфордские профессора и лондонские студентки, дети и гости у традиционного костра в Переделкино, создание и формирование поселковой библиотеки, награды и опала, постоянные хлопоты о других и постоянные же от других кляузы, «Вавилонская башня…» и смерть в расцвете творческих сил, но глубоким стариком, сумевшим убедить всех и, прежде всего, себя самого, что он прожил счастливую жизнь.

Человек, который в начале жизни по самоучителю выучил английский язык, в течение жизни смог еще и самообучиться счастью. Человек, на долю которого выпало столько трагизма: предательство «благородного» отца, болезнь и смерть младшей дочери, арест и расстрел зятя, гибель на фронте младшего сына, смерть старшего сына – он смог в течение жизни самообучиться счастью… Ведь человек «непременно должен быть счастлив. Счастлив, как и те, для кого он творит».

Со стороны это выглядело как просто регулярное использование известно актерской практики-методики, что описано Агнией Барто в придуманной для восьмидесятилетнего юбилея К.И. пародийной поэме «Чук и Век»:

… Всем желаю я добра!

Улыбаюсь внукам на ночь,

А редакторам с утра!

Надо, надо улыбаться

По утрам и вечерам,

А сердитым и небритым –

Стыд и срам, стыд и срам!..

Как это перекликается со строчками песни из завершающего шестидесятые годы спектакля театра Сатиры: «… не выпускай улыбку из открытых глаз…»! (В этой же песне, кстати, прекрасные строки-референс к ворчанию стариков-пуристов в «Живом как жизнь» – «Часто от взрослых слышат дети, / Что измельчало все на свете – / Люди, дожди и все, что ни возьмешь…»).

Актерские приемы почти всегда работают на внешнее, показное и напускное счастье, а К.И., как точно в одном из интервью отметила Е.Ц. Чуковская, «был человек не без актерства, умел лавировать». Так насколько же Чуковский научился не только казаться счастливым, но и быть им?

Чуковский очень любил озорничать, веселиться, лицедействовать, все это присутствует почти во всех воспоминаниях о нем. Его актерство, дурачество, продолжавшиеся и в восьмидесятилетнем возрасте, зафиксированы для нас в многочисленных воспоминаниях (например, в мемуарах Аркадия Райкина и в бесподобном рассказе Коваля «Слушай, дерево») и на известной фотографии в головном уборе индейского вождя. Все, знавшие его, говорят об органике его общения, о его юморе и затеях, но, может, он и этому самообучился за долгую жизнь?! «Работать с людьми и скитаться с людьми, но больше всего он любил веселиться с людьми, озорничать, хохотать вместе с ними» – это из написанного Чуковским восторженного портрета Чехова в жэзээловских «Современниках». Но также эта фраза является и пропущенной через себя, усвоенной раз и навсегда моделью поведения самого К.И., почти довлатовское «однако похожим быть хочется только на Чехова». Вот читаем: «Так и видишь его в это время: высокий, изящный, гибкий, очень подвижный, со светло-карими веселыми глазами, магнетически влекущий к себе всех». О ком это написано? Как будто о Чуковском, а это все тот же портрет Чехова в ЖЗЛ.

Еще К.И. об А.П.: «И как весело ему было с людьми! С теми, кого он любил. А полюбиться ему было нетрудно, так как хотя он был человек беспощадно насмешливы и каждого, казалось бы, видел насквозь, он при первом знакомстве с людьми почти всегда относился к ним с полной доверчивостью…» При этом он тут же, буквально на соседней странице, цитирует письмо Чехова Короленко: «Около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на нее». И это все – и любовь к «многолюдству», и осознаваемое одиночество – тоже не только об Антоне Павловиче, но и о самом себе. Невестка Марина подметила сразу: «Он … приятельствовал со многими, но не имел ни одного настоящего друга. … Огромен и всеобъемлющ был интерес к жизни. … Жадно набрасывался на каждого нового человека, проводил с ним много времени…».

Чуковский, взяв в учителя самого Чехова и соорудив для себя из его писем и воспоминаний о нем самоучитель по счастью сумел раскрыть главный секрет А.П.: ежедневное выдавливание из себя по капли раба, ведет не к мизантропии, а к течению настоящей человеческой крови. Счастье не только как жизнелюбие, но и как человеколюбие, как гуманизм. Знание этого секрета К.И. стремился передать всем вокруг всю свою жизнь и особенно в последние годы. Марина Чуковская пишет, что всякий деспотизм был К.И. ненавистен. И далее: «О нет, он не был святым – отнюдь! Правда, к старости стал терпимее». Никто не бывает святым (особенно за почти вековую жизнь), но проповедником простого человеческого ежедневного счастья Чуковский безусловно был. Живым как жизнь Чуковского делает взваленная на себя миссия быть глашатаем прописных истин: счастье – есть, добро всегда побеждает зло, наука и прогресс рано или поздно одолеют мракобесие, любовь, юмор и вера всегда сильнее любого цинизма, мизантропии, отчаяния, трагизма и неверия.

Именно образ такого Чуковского – проповедника живой жизни – хочется открыть всем, кто знает его только как «всесоюзного дедушку и сказочника». Кинематограф нам в помощь!

22. Игорь Сухих, критик, литературовед, доктор филологических наук, профессор СПбГУ. Санкт-Петербург

«Мой Чехов» Чуковского (1905 — 1969)

Он был верен своему герою, как вассал сюзерену, как рыцарь – королю[1]. Шестьдесят три года. Всю свою литературную жизнь.

Первая книга К. Чуковского называлась «От Чехова до наших дней» (1905) и начиналась с десятистраничного «А. П. Чехова». В предреволюционное десятилетие критик пишет еще десяток статей, отмечая новые публикации и развивая собственные мысли. Он откликается на сборник чеховских писем, анализирует публикацию «Записных книжек», пристрастно разбирает английский перевод, критикует критиков-социологов («Чехов и пролетарствующее мещанство») и предпочитает иные, неожиданные ракурсы («Чехов и христианство»).

Но, главное, Чехов постоянно находится у него под рукой. В двух томах дореволюционной критики (1901 – 1915) писатель по разным поводам упоминается более двухсот раз.

Чехов (а не модернисты и даже не Лев Толстой!) становится для Чуковского барометром литературной погоды (его выражение из статьи «Проклятый род»).

Блестящая критическая карьера оборвалась в начале двадцатых годов. Чуковский перековывается/превращается в историка литературы, детского поэта, наставника молодых дарований.

Возвращение к Чехову происходит лишь через два десятилетия и растягивается на четверть века.

«Я пишу книгу о Чехове, написал листа 3–4…» — внучке и будущей наследнице (Е.Ц. Чуковской, 15 июля 1943).

Этому первоначальному наброску была уготовлена странная судьба. Отвергнутый журналом «Знамя» за «искажение облика Чехова» и даже «прямую издевку над марксизмом», он был переведен на английский и лишь в 1957 году опубликован другим журналом, недавно созданной «Москвой», а потом вышел и отдельным изданием (1958).

Одна их попутных дневниковых записей (их было много): «Сволочь я, что не пишу о Чехове» (7 декабря 1964).

Однако прошло еще несколько лет до того, как Чуковский сообщит английской переводчице: «Я только что закончил книгу — вернее, книжку — «Чехов и его мастерство»» (М. Гинзбург 15 октября 1966).

Но и это закончил — еще не конец. Уже после публикации отдельного издания (1967), меньше чем за год до кончины (ему 86 лет!), он признается близкой знакомой: « Я снова взялся за “Чехова”. Готовлю новое издание, вписываю целые страницы. Нынче ночью даже не прилег — так приятно и весело было писать» (Т.М. Литвиновой, после 12 ноября 1968).

Окончательный вариант «О Чехове. Человек и мастер» (1971) появился уже после его ухода, причем в издательстве «Детская литература».

Итог такого сизифова труда показался автору парадоксальным: «О Чехове я скажу Вам один секрет: сейчас, в 1959 году, я случайно наткнулся на свои статьи о нем, напечатанные в 1914 и в 1915 — и там сказано буквально то самое, что сказано в книжке «Чехов», которую я посылаю Вам сейчас. Для меня это величайший сюрприз. Насколько я был тогда умнее, чем сейчас», — то ли каялся, то ли гордился он еще в одном письме писателю-приятелю (Л.Н. Радищеву 4 февраля 1959).

Диагноз Чуковского точен. Книгу, вышедшую в 1968 году, убрав лишь несколько упоминаний о фашистских застенках, осатанелых садистах и лагерях массовой смерти, можно представить и в 1916-м.

Пред нами тот же критик Чуковский, работающий, как заметил В. Брюсов методом шаржа. В творчестве подопечного писателя он выделяет несколько характерных примет, свойств, черт и подтверждает их огромными списками, перечнями примеров.

Чехов Чуковского — небывалый талант и великий труженик, предъявляющий непомерные требования к себе и в то же время поэтизирующий прямо противоположный тип — «слабых, безвольных людей, не умеющих постоять за себя, справиться со своей тяжелой судьбой, преодолеть те невзгоды, которыми терзает их жизнь». Таков парадокс Чехова-человека, обозначенный еще в начале века. Разница лишь в том, что в 1905 году таким Чеховым ранний Чуковский восхищался, в 1968-м, скорее удивляется и чуть ли не кается: «…Эти дряблые души, при всех своих грехах и падениях, представлялись нам — я говорю о своих сверстниках, людях минувшего века — как бы озаренными милосердием Чехова».

Любопытно взглянуть на другого главного героя советских штудий Чуковского, недавнего юбиляра Н. А. Некрасова. В изучении творчества автора «Кому на Руси жить хорошо» он двигался в потоке, менялся во времени – и не всегда в лучшую сторону. Увенчанная Ленинской премией итоговая книга «Мастерство Некрасова» явно уступает задиристым работам 1920-х годов, очеркам «Поэт и палач» или «Кнутом иссеченная муза»[2].

В книге Чехове, Чуковский, напротив, твердо стоял на месте, настаивал на идеях десятых годов (буквально то самое). Однако существенно иной контекст этого – ведения сегодня вызывает вздох; ах, лучше бы менялся.

Советское некрасоведение вплоть до семидесятых годов было скучным, периферийным, прямолинейно социологическим. Ранние работы Чуковского на общем фоне выглядели ярким пятном, еретическим вызовом.

Иначе было с Чеховым. Наряду с доминирующими клише коллективного Ермилова (поэт сумерек или борец с мещанством) уже в двадцатые, а затем, начиная с середины сороковых, появлялись глубокие, тонкие, увлекательные исследования, посвященные разным аспектам чеховского мира.

Однако диалог с другими понимателями Чехова в книге «О Чехове» парадоксален. Чуковский страстно обличает и разоблачает критиков-современников Чехова. «”Двадцать лет непонимания” — лучшее заглавие для статей и рецензий о Чехове, печатавшихся в современной ему журналистике».

Может и лучшее, но очень одностороннее и вряд ли справедливое. А как же тогда быть с Андреевским, который уже/еще в 1895 году замечал, что многие видят в Чехове «общепризнанного принца наших литературных королей»? Даже Н. К. Михайловский, который, по мнению Чуковского, «на протяжении пятнадцати лет третировал Чехова как поверхностного, безыдейного писателя», на самом деле, был не таким. Его отношение к писателю менялось, не принимая одно, он высоко оценивал чеховское другое. Прочитав «Степь», он написал молодому писателю письмо, назвав его «силачом» и предсказывая ему «блестящую будущность» (при выполнении некоторых условий). Чехов, в свою очередь, в 1901 году выступал за избрание критика в почетные академики[3]. Конечно, это отношение мало похоже на «третирование», «назойливое брюзжание», тем более, включение Михайловского в лагерь «врагов».

Еще сложнее — с советскими современниками Чуковского сороковых-шестидесятых годов. В книге встречается несколько ритуальных ссылок на работы А. Дермана, С. Балухатого. С почтением упоминаются составитель «Летописи жизни и творчества» Н. И. Гитович, публикатор записных книжек Е. Н. Коншина, краеведческие и сравнительные работы («Чехов на Сахалине», «Чехов в Англии») — и это все. Но даже таких формальных ссылок не набирается и десятка – чтобы отстали.

В январе 1959 года Чуковский (в больнице!) читает только что вышедшую книгу А. П. Скафтымова, куда вошли замечательные статьи о Чехове, написанные еще в середине 1940-г годов, и отправляет автору огромное письмо, фактически – панегирическую рецензию: «Мне кричать хотелось от восторга, когда я — ночью, в палате санатория — перечитывал эти страницы. Какая точность сложнейших формулировок, в создании которых Вы непревзойденно сильны». Но в книге «О Чехове» никаких следов чтения Скафтымова нет. Нет и А. И. Роскина, Г. А. Бялого, Б. М. Эйхенбаума, Н. Я. Берковского.

В двадцатые годы, когда Виктор Шкловский менял сферу деятельности и даже кожу – поставив «Памятник научной ошибке», пытался «есть марксисткой ложкой», — Осип Брик язвительно пошутил по поводу его историко-литературных работ: «Когда-то Витя вступил в неизвестную страну теории литературы и стал давать вещам имена. Получалось очень сильно. Но по истории нельзя ходить как по новой земле. И вещи там не нуждаются в назывании, так как имеют библиографию» (Запись Л. Я.Гинзбург, 1932).

Отношения Шкловского и Чуковского в последние десятилетия были враждебными. Но в этой точке они вдруг совпали. В критике Чуковский предпочитал тоже ходить по неосвоенной земле и давать имена. Библиография ему только мешала. Размышления о Чехове не последних ученых двух следующих поколений ему не понадобились.

Возможно, еще по одной причине. Чехов для этого «белого волка» (заглавие мемуарного очерка Е. Шварца) был не объектом критического анализа, а, возможно, самым родным человеком. Быть может, потому, что Чуковский любил его на расстоянии.

Биографические проговорки в книге немногочисленны. Но их расширяют и поясняют дневниковые записи.

«…и опять сердце залило как вином, и я понял, что по-прежнему Чехов — мой единственный писатель» (5 февраля 1921).

«Пятьдесят лет со дня смерти Чехова. Ровно 50 лет тому назад, живя в Лондоне, я вычитал об этом в «Daily News» и всю ночь ходил вокруг решетки Bedford Square’a — и плакал как сумасшедший — до всхлипов. Это была самая большая моя потеря в жизни. <…> Прошло 50 лет, а моя любовь к нему не изменилась — к его лицу, к его творчеству (15 июля 1954).

Даже в снах он видел не близких, а его.

«Мне всю ночь снился Чехов. Будто я разговариваю с ним, и он (я даже помню, каким почерком) внес поправки в издание Гослита. Проснувшись, я еще помнил, какие поправки, но теперь, через час, забыл» (22 декабря 1953).

«Снился мне до полной осязательности Чехов. Он живет в гостинице, страшно худой, с ним какая-то пошлая женщина, знающая, что он через 2—3 недели умрет. Он показал мне черновик рассказа: вот видите, я пишу сначала без «атмосферы», но в нижней части листка выписываю все детали, которые нужно сказать мимоходом в придаточных предложениях, чтобы создалась атмосфера. Живу я, будто, в гостинице — и забыл, в котором номере. Предо мной то и дело мелькают три неразлучные молодые веселые женщины. Одна из них моя жена. Я не знаю, которая из них, и спрашиваю об этом коридорного. Чехов пригласил меня кататься в коляске. И та пошлячка, которая состоит при нем, говорит: — Ты бы, Антоша, купил Кадиляк. И я думаю во сне: какая стерва! Ведь знает, что он умрет и машина останется ей. И поцеловал у Чехова руку. А он у меня (21 апреля 1960).

Чехов Чуковского остается примером упрямства, верности, любви.

Примечания
[1]«Он был гостеприимен, как магнат», — первая фраза книги К. Чуковского «О Чехове».

[2] Об этом я недавно писал, см.: Сухих И. Н. Корней Чуковский: полвека с Некрасовым.

[3] Подлинную картину оценки Чехова современной критикой можно представить хотя бы по антологии: А. П. Чехов: pro et contra. Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца ХIХ – начала ХХ века (1887 – 1914). СПб., 2002

21. Ефим Гаммер, поэт, писатель. Иерусалим

«Мойдодыр» – кинчик что надо

Что такое «утиль»? Это лавка с надписью печатными буквами на дверях «СКУПКА УТИЛЬСЫРЬЯ». На улице Малая Калею, в Старой Риге.

Утильщик, человек лет пятидесяти, грузный, с вислым носом и круглым животом, утиль, само собой, не собирал. А что же он делал? Он его взвешивал на весах, смастеренных под платформу, потом покупал. За это получал зарплату, а мы – наши копейки, что рубль берегут, если сразу же не потратить их на мороженое, а сберечь на билет в кино.

К утильщику мы наведывались не только с развалки, бывшего ювелирного магазина, разрушенного немецкой бомбой в начале войны. И не обязательно с подсвечниками. Мы собирали всё: ржавые болты, гайки, куски кровельного железа, трубы. Однажды доволокли даже до лавки батарею центрального отопления. Удивительно, в том 1954 году ещё ни у кого из нас не было центрального отопления, а батарея – раз! – и почему-то нашлась в одном из подвалов. Удивительно, но факт жизни! Такой же факт, как и то, что по неведомой нам странности утильщик в основном «жаждал» получить от нас «лом цветного металла» – разбитые рамы от зеркал, бра, фигурные безделушки и всякое такое. Этого он «жаждал» намного больше, чем что-нибудь другое. И мы «жаждали». Он – латунь и бронзу. Мы – мороженое и билет в кинотеатр «Айна». За рубль пятьдесят. На детский утренник.

Дядя утильщик говорил нам о своей жажде. Мы ему о своей. И чтобы напрасно «не жаждать», искали и находили.

Мы умели искать. Глаза, как рентген. Руки, как щупальца осьминога. Мы находили «лом цветного металла» везде, чтобы за день – за два поднакопить гривенников на рубль с полтиной и – «айда в кинчик!». Мы смотрели все подряд фильмы, и трофейные со стрельбой, и наши про «мичуринские яблоки». И все это благодаря цветному металлу! Однако, хоть и много было его по весне, к концу летнего киносезона он стал исчезать с наших горизонтов. Мы подскребывали его, подскребывали, да и выскребли чуть ли не подчистую. А его снова не «выбросят». Как, скажите, прорваться тогда на сеанс? Ведь в анонсах обещают классный кинчик «Мойдодыр» по стихотворной сказке Корнея Чуковского. «Мойдодыра» мы знали наизусть. А вот как фильм посмотреть, когда в кармане только фантики от конфет, которые могут служить разменной монетой разве что в детских играх? Тащить утильщику снова батарею центрального отопления? Но она из металла дешёвого – чугуна. Да и где её второй раз отыщешь? Кроме того, и «зряплата» – копеечная. Приволочь утильщику неразорвавшийся снаряд? Наругается – выгонит, и вообще фига заплатит за нервное потрясение. А в кино хочется! Без кино – невозможно. К тому же – мультик! А мультиков на экране мы практически ещё не видели. Время ведь какое? Чуть ли не допотопное по нынешним представлениям. 1954 год!

Как же быть? Как обогатиться билетом в кино?

Казалось бы, если нет «лома цветного металла», значит, и решения нет. Однако одно «нет», входя в конфликт со вторым, даёт в результате «да», как «дважды два – четыре». Именно – четыре!

Именно – четыре, а не пять, было у нас перстеньков из цветного металла, жёлтого, подобно яичному желтку цвета, найдены неподалеку от дома в разрушенном бомбой ювелирном магазине. И каждый увенчан продолговатым зеленым или красным камешком, не годным для меткой стрельбы из рогатки. Перстеньки были как новенькие, хоть и выгребли мы их на развалке еще весной. Вот это нас и смущало. «Как новенькие…» А новенький цветной металл утильщик не принимает. Ему нужен старенький, на его языке – «лом». И мы решили превратить перстеньки в «лом цветного металла». По детской смекалке, сотворить такое чудо очень просто. Стоит выковырять из перстеньков камешки, и, пожалуйста, дело сделано: уважаемый утильщик, мы вам загоняем «лом», а вы нам гоните монету.

Утильщик укладывал наши перстеньки, разумеется, уже не на весы, а на свой верстачок, жестью покрытый. И глазом в нашлёпке с увеличительным стеклом клевал их – зырк-зырк! – подобно игрушечному ювелиру с витрины магазина «Детский мир». Поклюет глазом в нашлёпке, на нас посмотрит вторым, без нашлёпки.

Поклюет глазом в нашлёпке, опять зырится на нас. Хочет что-то сказать, да не смеет. Наконец рот открыл, стальной зуб показал.

– Хороший металл. Правда, не совсем «лом»…

– «Лом-лом!!!» – восклицали мы, боясь прогадать при оплате.

– Пусть будет «лом», – вздохнул утильщик. – Может, еще есть?

– Найдется, дядя, если не обманешь.

– Вас разве обманешь? Рубль за штуку. Приносите еще. Такие штуки в нашем утиле принимаются без ограничения.

– Даже, если не совсем «лом»?

– Даже! Даже! Более того…

Но что «более того» он так и не проговорился, боясь, видать, прогадать. Небось, потребуем от него за «более того» уже не по рублю, а по трёшке.

Но по трёшке мы от него не требовали. Мы вообще от него ничего не требовали. Что давал, то и получали. На кино да мороженое хватало, и ладно!

Вот так! На этом и следует поставить точку. Ничего человеку больше не надо, если он угнездился на своём законном месте у экрана в кинотеатре «Айна» и одним из первых в Риге смотрит во все глаза на Мойдодыра, и смеётся от души, как и все остальные. Смеётся и помнит, что по возвращению восвояси все дворовые ребята будут приставать с расспросами:

– Как тебе кинчик?

И ты с гордостью первооткрывателя ответишь:

– «Мойдодыр» – кинчик что надо!

20. Оксана Гордеева, учитель русского языка и литературы. Село Покосное, Братского района, Иркутской области

Детство с Корнеем Чуковским

Когда моя дочка Аленушка была совсем маленькой, я смотрела на нее и думала: «Ну, когда же она начнет говорить? И какой у нее будет голос?» Но она лежала в своей кроватке, такой крошечный маленький человечек, и смотрела на меня своими большими карими глазами… и молчала. Ей было месяцев пять-шесть от роду. Поскольку так как просто ждать, когда она заговорит, было не очень интересно, я стала читать ей книги. Начала с Корнея Чуковского. Я читала своей крошечной дочке каждый день свои любимые с детства сказки: «Тараканище», «Муха-Цокотуха», «Мойдодыр», «Доктор Айболит».

Она бегала ко мне на кухню в ползунках, с большим трудом удерживая книгу Чуковского и просила: «Мама, почитай!» Мне было некогда, я мыла посуду, готовила, делала несколько дел одновременно, а дочка все носила и носила большие книги со сказками Корнея Чуковского.

И вот, настал момент, когда я переделала все дела и могу почитать. Мы садимся вместе на диван, открываем яркую красивую книгу с картинками. И начинаем читать «Муху-Цокотуху».

Дочка внимательно следит за развитием событий. Ее большие карие глаза темнеют, тень от длинных ресниц падает на щеки, кажется, что она боится дышать, — так захватывают ее события сказки. Когда же Муха-Цокотуха спасена, ей ничего не угрожает, паук побежден, а Муха выходит замуж за Комарика, дочка совсем оживает, румянец появляется на ее лице и она тихонько шепчет, показывая на картинку:

— Мама! Проделай мне тут дырочку.

Я смотрю на страницу книги, где нарисованы пляшущие бабочки и жуки, Муха-Цокотуха и Комарик. Смотрю на текст: «А жуки рогатые, мужики богатые, платочками машут, с бабочками пляшут». И ничего не понимаю.

— Как же я могу испортить книжку? Как проделать дырочку? И зачем? – спрашиваю дочку.

Аленка умоляюще смотрит на меня и шепчет:

— Я к ним хочу!

Так поэзия Корнея Чуковского завораживает ребенка. Учит сопереживать, сочувствовать героям, захватывает ребенка целиком и полностью. И это удивительное свойство талантливой поэзии в который раз заставляет меня удивляться, переворачивая не только душу моего ребенка, но и мою. И я понимаю, что моя дочка искренне верит, что за страницами книги сейчас идет пир на весь мир, где пляшут герои сказки Чуковского. И как здорово было бы сейчас оказаться там!

Когда Аленке исполнилось два годика, мы решили съездить в гости к моей бабушке, прабабушке Аленки. Путь предстоял неблизкий: надо было ехать несколько дней на поезде. Наконец, сборы позади, мы вошли в своей купе и скоро поезд тронется.

— Мама, почитай! – просит меня Аленка.

И тут я понимаю, что я… забыла книгу! Такого раньше со мной не случалось. Мы всей семьей попали впросак. Книг нет нигде – ни в сумке, ни в чемодане. Ни у меня, ни у мужа. Дочка проверяет на всякий случай все сумки и видит: действительно, книги нет нигде. Мы ее забыли! Для нас это почти катастрофа. Как ехать без сказок Корнея Чуковского?

И вдруг моя двухлетняя дочка начинает читать вслух. По памяти:

— Муха, Муха-Цокотуха, позолоченное брюхо! Муха по полю пошла, Муха денежку нашла!

Мы с мужем замираем на месте.

Как? Оказывается, наша дочка давным-давно знает эту сказку наизусть? Так зачем же мы ее читаем ей каждый вечер? Эх мы, не могли догадаться!…

Мы хвалим ребенка на все лады. И последующий путь проходит весело. Аленка ходит по всем купе нашего вагона и рассказывает Чуковского. Ей всего два года, она такая маленькая, что едва дотягивается до ручки двери. Но сказки читает наизусть. И все пассажиры нашего вагона вскоре становятся нашими друзьями. Так Корней Чуковский меняет наш мир к лучшему.

19. Наталья Нагорнова, психолог, кандидат психологических наук. Самара

Расписание от Чуковского

Многим интересна организация творческого процесса писателя: техники, приемы, условия работы, позволяющие не спугнуть музу.

“Как сложилась песня у меня? И сама не знаю, что сказать!

Я сама стараюсь у огня По частям снежинку разобрать!” (Новелла Матвеева)

У писателей встречаются высказывания о необходимости экологии, чистоты пространства вокруг себя, изоляции от потока информации на какое-то время, разграничении уединения и активности.

«Сейчас эту чудесную картинку … как смотрю на звёзды в ночном небе – смело бы в единый миг звонком мобильного телефона. Я была бы взмахом дурной волшебной палочки изъята из блаженного личного пространства и перенесена туда, где все. Туда, где тебя могут достать в любой момент. Но тогда … ещё дозволено было настоящее уединение» (Татьяна Москвина, «Обмани смерть»).

«… мы все время сидим и ждем, чтобы через нас текст пошел … нужна некая чистка ушей, это – тишина, событие, которое через тебя хочет проговорить, какой-то сюжет. Внешний информационный поток эту тишину замутняет» (Татьяна Толстая, видеоинтервью).

Самая близкая формула распорядка творческой работы Корнея Чуковского, на мой взгляд, у Фазиля Искандера («Поэт»): “Нужно движение, беспрерывное трение о мир, чтобы задымилась искра мысли, а потом нужны тишина и одиночество, чтобы эту искру раздуть”. Заметно именно такое регулярное чередование “трения о мир” и уединения.

Я обратилась к дневникам Корнея Ивановича и его дочери Лидии Чуковской, в которых описываемые события отражаются друг в друге, как в зеркалах, и можно увидеть происходящее с разных сторон.

Почерк Чуковского в них научный, трагический, свойственный творческому типу личности. Ранее летящие спонтанные линии со временем тяжелеют, появляются подтеки, напряжение, жёсткость, ломаность, как скопившиеся подавляемые переживания, агрессия, непереработанные эмоции. Однажды ему приснилось, как Чехов вносил поправки в издание, Корней Иванович даже запомнил, каким почерком – видимо, он придавал значение письму от руки, стимулирующему творческий процесс.

Работая с текстом, Чуковский погружался в изоляцию, тишину. Дочь Лидия описывает такие периоды с завистью к дачникам: “… к ним всегда, в любую минуту, приходят гости, их дома не заколдованы, как наш, двумя словами: “папа занимается”. … Мы-то уже обученные. Мы-то усвоили давно, накрепко, что перебивать нельзя не только чтение вслух, а иногда и молчание. Притащишь ему зимою на чужую дачу в мороз – он убегал туда кончать статью, – притащишь кастрюлю супу или чайник кипятку, а он сидит с карандашом в руке и молчит – и этого молчания прерывать нельзя. Ставь еду на подоконник и скорей уходи. Молча. Если невпопад заговоришь – он как рявкнет!”

“Он убегал из тепло вытопленной своей дачи, от благоустроенного письменного стола, в чью-нибудь чужую, нежилую, пустую, в промерзший дощатый сарай и часами, а то и сутками писал там, без стола, в пальто, в валенках и шапке, сидя на полу, на газете, притулившись к стене. Один, в полной отрешенности от людей. … В руках дощечка с бумагой, опертая на острые колени, и карандаш. Кругом, на полу, раскиданы книги и исписанные листы. Изо рта валит пар. В те часы и сутки, когда он писал статью или, по его ощущению, поэму, он жаждал одиночества: книга, о которой он пишет; поэма, которую он пишет; свеча, запас бумаги, чернил, карандашей – и чтобы ни единой живой души рядом. Никого поблизости – ни чужих, ни своих. Он требовал полной тишины, и притом защищенной, надежной. Как в броне” (Лидия Чуковская, “Памяти детства: мой отец – Корней Чуковский”).

Пока Чуковский работал, от детей требовалось “провалиться сквозь землю”. В эти часы “отец превращался в угрюмого, озлобленного, чужого господина средних лет – желчного, недовольного всем на свете и требующего от всех одного: не приставать к нему, не заговаривать с ним”. Супруга иногда отправляла детей на берег, откуда их не было слышно.

Дочь писателя рассказывала, что быть детьми человека, который занимается художественным трудом, это очень большое счастье, сопряженное, однако, с трудностями: когда он начинал сочинять свои статьи, он чрезвычайно менялся. Корней Иванович был счастлив отдельному кабинету в Переделкине, разгонялся в своей работе, не желая прерываться на посетителей. Однажды она застала его с булькающими звуками из телефонной трубки: собеседник не мог остановиться и все говорил, а отец писал, не мог прерваться.

Периоды погружения в работу сменялись прогулками, на которых писатель общался, отвлекался, набирался сил – “трение о мир”. В поселке была уникальная возможность творить, дружить и обсуждать творчество, сохраняя при этом необходимую автономию.

Известно, что если человек день за днем находится в неизменной обстановке, в мозге угнетаются центры, отвечающие за ориентацию в пространстве, они же отвечают и за принятие решений. Поэтому идеи, точные формулировки легче возникают в движении, на ходу – мозг стимулируется разнообразными картинками. А в привычном интерьере обыденность не находит препятствий, и человек упрощается.

В дневнике он писал: “Тоска!! Переутомление! … От тоски, от корректур, от безлюдья, от сознания полной своей неприкаянности — я побрел к … У меня есть особый способ лечиться от тоски и тревоги: созвать к себе детей и провести с ними часов пять, шесть, семь … они очень утомили меня — но сердце отдохнуло”. Корней Иванович жаждал общения с детьми, черпал из него впечатления, слова, ситуации, как из природного источника.

Внучка писателя Елена Чуковская вспоминала: “Он был человеком очень общительным, либо работал, либо был окружен множеством людей. Как только он выходил на дорогу – обрастал толпами детей, встреченных знакомых”. Это была чаша, уравновешивающая другую – писательскую работу, а обе составляли единое целое, как две стороны одной медали.

В дневниках Корней Иванович подробно описывает гуляние по Переделкину с указанием: с кем, о чем говорили, сколько по времени, что чувствовал, какими были настроение, погода: “встретил… блуждали… подошел… гуляли… зашел по пути… вышел на улицу… прошлись… был у меня… познакомился…”

Упомяну еще об одной прогулке, записи о которой в дневниках я не нашла, но о ней упоминает кто-то из переделкинцев. Как-то, гуляя по Переделкину, Чуковский произнес: «Еще раз услышу, что кто-то из жителей нашего поселка не склоняет Переделкино, буду ставить вопрос перед администрацией о выселении” (из радиобеседы с М.Н. Русецкой) – русские слова среднего рода, оканчивающиеся на -о, -е, склоняются, хотя сегодня нормативным считается и несклоняемый вариант.

Бывает, литераторы чередуют писательство с чтением, с живописью, что тоже – наедине с собой. А у Чуковского продуктивность, на мой взгляд, поддерживалась именно чередованием общения и уединения. Такой режим позволял бурлить сочинительству полноводным потоком, не затопляя берега жизни, а писателю до 87 лет не расставаться с творчеством и сохранять теплые отношения с окружающими.

18. Королева Екатерина. Москва

Корней Иванович Чуковский

Волна блаженство раскидала

На пляж песчаный золотой,

Дрейфует в водах Чукоккала

Волшебной сказочной страной.

Тропинку покрывает млечность,

Под звёздами лежат пути,

Поможет детская беспечность

Пешком до Африки дойти.

Под парусами белых лилий

Зверушек лечит Айболит,

И добрый мир сплошных идиллий

Вновь с нами чудо сотворит.

Там пляшет Муха-Цокотуха

В обнимку с храбрым Комаром,

И не прощает грязь за ухом –

Бьёт Мойдодыр в таз кулаком.

А если солнышко проглотит

Злой и зубастый Крокодил,

Прижмут ворьё при всем народе,

Чтоб солнце в небо воротил!

Там одолеем Бармалея,

Идём вперед быстрей, смелей:

Наш добрый ангел – панацея,

Великий сказочник Корней.

С грустинкой вспомнится порою,

Как жили в той стране давно,

Как сказки с мамой молодою

Читаем вместе – всем смешно!

Я сказку нынче прочитала

Внучатам, их глаза блестят:

Чтоб продолжалась Чукоккала

Для всех теперешних ребят!

17. Игорь Федоровский, писатель, поэт, журналист. Омск

Что-то чуковское или Запретить можно кого угодно

Извинение перед Хармсом

В начале эссе хотелось бы извиниться перед ещё одним (вместе с Чуковским) любимым поэтом моего детства Даниилом Хармсом – всё же не он будет главным героем. Хотя многих детских поэтов можно подвести под одну гребёнку – «да что это за чушь», «да может, в кровавую революцию для бандитов-беспризорников это и сошло бы, но у нас детки правильные, не мешайте им сидеть в айфонах и играть в игрушки». Словом, был бы Бибигон, а свой Брундуляк всегда найдётся.

Да, сегодня дети изнежены, Чуковский для них (хорошо, что ещё не для всех) чужд, Хармс – непонятен, да и стихотворения вообще вызывают зевоту и скуку. Давайте нам крровищщи! Но ограничения по возрасту (этот суровый маркер 0+, 6+ и прочие) заставляют новое поколение российских детских писателей быть осторожнее – ещё с Хармсом сравнят. Вот и выходит бесконфликтная детская проза, где в очередной битве хорошего с лучшим читатель проигрывает.

Чуковский – взрослый писатель

И это, безусловно, так. Это и многократно переиздававшиеся «Современники» и «От двух до пяти», и «Дни моей жизни». Однако я взрослого Чуковского читал в детском возрасте – благо тогда никаких ограничителей по возрасту не существовало. «Запретить! – найдётся сейчас визгливый, скрипучий голос, готовый ворваться в моё прошлое, материализоваться во въедливую директрису Брундуляк и отнять книгу. Там же откровенно говорится о смерти и о том, как получаются дети! » «К сожалению, мы вынуждены вам отказать в выдаче книги, – вздохнёт библиотекарша, заставшая ещё лучшие времена. Здесь маркер 16+». Ох, нелёгкая это работа…

Чуковского захочется перечитать, повзрослев до 60+. «Дни моей жизни» показывают, что, несмотря на огромную славу при жизни, Чуковский так и остался неудовлетворён собой, своим творчеством. Он пережил всех своих знаменитых сверстников, пережил сыновей – писателя Николая Чуковского и инженера Бориса Чуковского. Где вы, друзья юности, первые авторы Чукоккалы? Читать мемуарную прозу Чуковского обязательно следует тем Брундулякам, которые добились чинов и званий и думают, что их точка зрения окончательна и обжалованию не подлежит.

Крокодил Крокодилович Чуковский

«Да что это за сказки! – слышу я тот же противный голос. «Краденое солнце» Чуковского сродни вываливающимся старухам Хармса – ребёнок не поймёт! А где же толерантность! У Чуковского всюду — преимущество белой расы, ведь «В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы!» А вот без малого сто лет назад в феврале 1928 года в «Правде» была опубликована статья заместителя народного комиссара просвещения РСФСР Н. К. Крупской «О „Крокодиле“ Чуковского»: «Такая болтовня – неуважение к ребёнку. Сначала его манят пряником – весёлыми, невинными рифмами и комичными образами, а попутно дают глотать какую-то муть, которая не пройдёт бесследно для него. Я думаю, «Крокодила» ребятам нашим давать не надо…»

Растерзать была готова Чуковского и критик Э. Любина: «Идея и содержание «Мухи-Цокотухи» не соответствует нашему воспитанию малышей в духе дружбы, единства, помощи коллектива. Посмотрите, букашки веселятся, и ни Муха-Цокотуха, ни автор отнюдь не осуждают всех этих «друзей», покинувших товарища в трудную минуту…»

Ничего не напоминает из событий недавних дней? Там Хармс, тут Чуковский – история повторяется, букашки нападают на Крокодилыча. Но что же они предлагают взамен? Не превратится ли пресловутый 0+ в ноль без палочки? Хочется успокоить читателей, критики и критиканы будут всегда, но и дети, не поддавшиеся различным маркированиям и чипированиям, не ушедшие полностью в компьютерную реальность, останутся. Но то, что российским критиканам-брундулякам нужен свой Мойдодыр – очевидно.

Добро и зло истребляют друг друга, а безликие торжествуют

Директриса, которую и саму пора бы запретить, может обвинить Чуковского в эстетизации зла. Бармалей Чуковского очень уж притягивает, где светлый идеал, чему научится молодое поколение? И действительно, Танечка и Ванечка в экранизациях и мультипликациях – никакие, безликие. Акцент делается на Айболите и Бармалее. Но ведь и мы – всегда воспринимаем крайности, чтобы дойти до середины нужно либо «земную жизнь пройти до половины», либо учиться уже в детском возрасте искать потаённые смыслы. Не Жадный Бармалей противопоставляется доброму Айболиту, а всё яркое и запоминающееся – холодному и косному. «Айболит-66» – величайший фильм, однако и ему досталось за отрыв от реальности (хотя, блин, это же сказка!), наивность и условность. Слова такого «Арт-хаус» наши брундуляки не знают. Умеют лишь Танечек и Ванечек воспитывать, боясь – вдруг где не Иван дурак, а доблестный Ваня Васильчиков-то и вырастет.

Извинение перед детской литературой

В конце эссе извинюсь перед современной детской литературой. Может, есть сегодняшние ныне творящие чуковские-хармсы, мне неведомые. Что нужно сейчас – грамотные, горящие учителя – чудо-деревья у наших ворот, умеющие приметить современного КорнейИваныча. Иначе, не познакомившись с детской литературой, наши от 2 до 5 не полюбят Пушкина, Гоголя и Толстого. А став школярами, будут считать чтение наказанием.

Запретить можно кого угодно. Но можно и, не теряя времени, учиться с детских лет анализировать прочитанное, и тогда что-то доброе, мягкое, чуковское точно не пробежит мимо вас.

16. Елена Бежак, библиотекарь, ОГАУК Магаданская областная универсальная научная библиотека А.С. Пушкина. Магадан

Право выбора

(Литературное исследование)

«Мое добро всегда оборачивается злом» — «порой жестоко бичевал» себя Чуковский. Так уж и злом!? Впрочем, в истории с Всеволодом Багрицким так и получилось. В 1938 году Корней Иванович Чуковский вынужден был «выбирать из двух зол — меньшее». Выбрал. И это «меньшее зло» так и маячит тенью плагиата в биографии замечательного поэта Всеволода Багрицкого. Мудро ли поступил тогда Корней Иванович? И был ли плагиат?

В Википедии, на странице, посвященной Всеволоду Эдуардовичу Багрицкому, читаем: «В 1938 году Всеволод Багрицкий выдавал знакомым неопубликованное стихотворение арестованного Осипа Мандельштама «Мой щегол, я голову закину…» за свое, а так же переписал его. Возможно, это стихотворение молодой Багрицкий узнал от своего дяди В.И. Нарбута. Разоблачил его Корней Чуковский, знавший текст Мандельштама из письма самого автора…».

К слову сказать, Корней Иванович молодого поэта Багрицкого не «разоблачил», а «уличил». Чуковский знал вес каждому слову! Но, толкуй не толкуй – проступок еще тот!

Сыну Николаю Корней Иванович Чуковский пишет ( штамп 29 июля 1938 года): «Дорогой Коля…Вчера у меня на скамье сидели рядом: Шагинян (дочь), Багрицкий (сын) и Иванов (сын Всеволода). Странно, что дети здесь хуже родителей: ни Багрицкий-сын, ни Шагинян-дочь не знают иностранных языков (родители знали). Дети Пастернака – хулиганы, а сын Багрицкого, который «тоже пишет стихи», прочитал мне вчера: До чего щегол ты, /До чего ты щегловит! / То есть выдал стихи Мандельштама за свои!!! Я уличил его. Он не сконфузился».

Странное поведение для 16–летнего юноши. Не правда, ли? Ведь в этом «ранимом» возрасте молодым людям свойственно смущаться, хоть ругай, хоть хвали. А, Всеволод Багрицкий, уличенный в плагиате, не сконфузился! Почему!?

Ответ может показаться совершенно неожиданным — Всеволод Багрицкий не присваивал стихи арестованного Мандельштама! Стихи Мандельштама принадлежали ему по духу. И стихи, и птицы в клетках, и щегол были родом из его детства. Отец, знаменитый поэт Эдуард Багрицкий, читал стихи Мандельштама, как принимал лекарство от астмы, помогающее ему дышать. Чтением стихов Всеволод не претендовал на авторство, это было выражением протеста на арест Мандельштама. Бунтарство, вызванное обостренным чувством справедливости и желанием понять то, что он и его сверстники, попавшие в такую же жизненную ситуацию, понять не могли: арестованы, осуждены, сосланы их родные и близкие. В 36 году сослан на Колыму муж его родной тети Серафимы В.И. Нарбут (Всеволод шлет ему письма и посылки), в 37 году арестованы отчим и мать его школьной подруги Елены Боннэр, а 4 августа того же года арестована и сослана в Карагандинский лагерь Лидия Густавовна Багрицкая – мама Всеволода…

Объяснить, что происходит в обществе, умудренный горьким опытом (хлопотал о попавших в беду литераторах, о собственной дочери Лидии, над которой нависла угроза ареста, выяснял судьбу зятя Матвея Бронштейна, арестованного в августе 37 года…) Чуковский не мог – сам не понимал! Но, знал, чем для всех собравшихся обернется смелая дерзость юного Багрицкого: одно «…какое-то лишнее словцо в приятельской компании. Кто-то донес – и пошло…Один уперся, двое подтвердили. И сломана жизнь». И, хоть и пишет Чуковский 3 мая 38 года оптимистичные строки в письме к сыну Николаю «…главное, что есть признаки, что положение Лиды и Катеньки Л.– и тысяч других Лид и Катенек стало тверже, прочнее…» (Лида – дочь, Екатерина Лури — племянница К.И. Чуковского) сам в это мало верит. Вот и придумал Корней Иванович, как найти выход из сложившейся ситуации — «уличил» Багрицкого! Умышленно! И «…прав был Корней Иванович: за свои поступки человек должен нести ответственность. Своих детей он твердо решил выучить этому…» и чужих тоже! Нравственные качества считал главным в человеке. Вот и в Багрицком разглядел не юношеское озорство и тщеславие, а деятельную смелость! Иначе было бы запредельное зло! Вот такой он, Корней Иванович Чуковский. «Сложный человек. Лукавый. Коварный. К нему близко не подходи: опасно. Ток».

Всеволод догадался, что Чуковский «играет роль», потому и «не сконфузился», читай — не обиделся! Но, «свои» стихи о щегле читать продолжал. Друг детства писатель Юрий Нагибин писал: «Я помню, как в довоенном Коктебеле Сева Багрицкий, сын поэта и сам поэт, унаследовавший от отца не только дар стихосложения, но и смуглый тембр голоса и умение налить им звучащее слово, читал на террасе волошинского дома эти стихи. «Мои!» — сказал он резко, чтобы прекратить расспросы и доносы, и мы все поняли, чьи это стихи. А потом он читал невероятное о земной оси, которую надо услышать поэту, как последнюю истину. Вон куда уже добрался Мандельштам! Я это к тому, что стихи ссыльнопоселенца звучали в сталинской ночи…». «Сева Багрицкий, погибший на Волховском фронте, не виноват, что в его единственном тощем сборнике, изданном посмертно, оказалось стихотворение Мандельштама».

Из-за этого «тощего» сборника в 1964 году и устроила скандал вдова Мандельштама. Досадно, но Надежда Яковлевна, так и не поняла, что Всеволод Багрицкий был единственный из известных молодых поэтов, кто услышал ее «вой» и смело кинулся на защиту арестованного Мандельштама его же стихами! В воспоминаниях Н.Я Мандельштам пишет: «… большинство стихотворений все же ходило в списках»… «попытка начисто сорвалась у Севы Багрицкого и кончилась скандалом, когда мать опубликовала «Щегла» как стихотворение Севы…». Ни мама, ни школьная подруга Всеволода Елена Боннэр не смогли найти взаимопонимания с Надеждой Яковлевной …Не хватило сил у вымотанной лагерями Лидии Густавовны, доказывать очевидное: дневник – это личное, и подписывать или нет написанные своей рукой стихотворения дело тоже личное. Разве Всеволод мог предугадать, что после своей гибели его личный дневник будет напечатан? Нам, потомкам, мама Всеволода оставила завет в виде надписи на кенотафе сына: «Поэт. Комсомолец»!

А что же Чуковский? Он не стал вмешиваться в скандал. Время рассудит! Его невестка Марина Чуковская об отце (тесте) говорила: «Хвалил безудержно, ругал – не щадя. Увлекался страстно и горячо, охладевал полностью». Охладел?

Вспоминал ли Чуковский Всеволода Багрицкого? Возможно! Ведь Всеволод, как и его сыновья – Борис (погиб под Москвой в 1941 году) и Николай, добровольцами ушли на фронт! Всеволод служил писателем-поэтом в армейской газете «Отвага» 2 Ударного фронта. Защищал Ленинград, « …его фронтовая жизнь исчислялась всего 34 днями. Мало, мало же ты пожил на земле поэт!». Погиб 26 февраля 1942 года. Поэт Всеволод Эдуардович Багрицкий прожил всего 19 лет, а обвинения в плагиате тянутся и по наше время!

Кто знает!? Не случись этот «конфуз» с молодым поэтом, как бы сложилась судьба всех сидящих «на скамье»?

15. Никита Тимофеев, кандидат филологических наук. Москва

Уходящий свет

(24 октября 1958 года в жизни К. И. Чуковского)

Как приятно и успокоительно бывает после бессонницы не солнечное, а невзрачное, серое утро, без резкого света, блеска и пестроты. Открыть ненадолго окно. Кабинет наполняется осенним холодом. Моросящий дождь невидим – только в воздухе лёгкое мерцание. Листопад на исходе, сад потускнел, лишь светятся кое-где уцелевшие листья.

Внизу голоса, оживление. Корней Иванович, или «Дед», как зовут его дома, встаёт из-за стола, спускается по лестнице. Шаги его гулки, он по обыкновению бодр, шутлив, любезен.

– Что скажете хорошенького?

Но вот вспыхивают, как молния, слова секретаря: «Нобелевская премия».

Обычное утро преображается: будто сегодня праздник, о котором случайно забыли. Наперебой обсуждают. Внучка предлагает послать телеграмму, но «Дед» говорит:

– Поздравим сами, по-соседски. Идём!

Дождь устал и превратился в исчезающую тонкую водяную пыль. Ветер беспокоит деревья, с дружным шорохом срываются капли, мягко стуча по мокрой палой листве. На даче у Константина Александровича сумрачно, но, кажется, потаённо мелькнул в окне жёлтый огонь между шторами. Тянется длинный, тёмный от дождей забор, а справа – простор пустого поля, и только бредёт кто-то вдалеке к погосту, сгорбившись…

В доме лауреата – шум, суета. Накрывают на стол, звенят посудой. Растерянный, перескакивая с одного на другое, Борис Леонидович наспех рассказывает новости. Он помолодел, смеётся, сияет, перебивает сам себя, кивает кому-то через плечо Корнея Ивановича, делает умоляющие жесты, а сам пятится в боковую комнатку:

– Сюда, на минутку…

Заходят. Притворив дверь, Борис Леонидович показывает поздравительные телеграммы и, весь лучась лицом, гудит что-то невнятно, будто не может вспомнить, о чём хотел рассказать. Губы дрожат извиняющейся улыбкой. Наконец он преодолевает немоту и с несколько напряжённым юмором сообщает, что недавно заходил Константин Александрович, очень мрачный, и убеждал отказаться от премии, отмежеваться.

Корней Иванович слушает смех, с которым Борис Леонидович говорит это, и сам, взвинченный общей радостью и суетой, хохочет тоже, восприняв случай с Константином Александровичем как анекдотический:

– Отказаться от Нобелевской? Помилуйте!

Смеясь и в избытке чувств хватая друг друга за руки, как-то топчась, теснясь, выходят в коридор. Борис Леонидович, смущаясь репортёров, приглашает гостей к столу, роняет обрывки фраз, невидящими глазами ищет бокалы, берёт их и без цели переставляет, пока жена с сердитой иронией не предлагает ему наконец налить всем вина.

Корней Иванович произносит тост, все чокаются, шумят. Щёлкают фотоаппараты. После застолья Борис Леонидович набрасывает пальто и идёт проводить гостей. Речь его, как всегда, похожа на беспорядочно скачущий горный поток, и дед с внучкой улыбаются этой его вечной, молодой бодрости. Внезапно Борис Леонидович начинает отдаляться и на ходу второпях извиняется: ему ещё нужно идти к кому-то по делам, и потому он вынужден проститься.

На даче Константина Александровича всё так же сумрачно, ни звука, ни движения. Расставшись с внучкой, Корней Иванович заходит к нему.

В кабинете хозяин, будто потревоженный старый ворон, шевелится за столом, тяжело встаёт и в мучительной маяте начинает бродить по комнате, потирая озябшие руки, хмуро посматривает, двигая пушистыми бровями. Он говорит о том, что история с премией добром не кончится не только для Бориса Леонидовича, ведущего себя неосмотрительно, но и для всех, всех… Корнею Ивановичу делается не по себе.

Возвращаясь домой после этого разговора, он чувствует, как наваливается противная слабость, усталость. Раздражает налетевшая морось, холодной мошкарой щекочущая лицо. За шумящими соснами клубятся дождевые облака. Где-то прерывисто гудит автомобиль, назойливо, нескончаемо, и звук этот тоже бьёт по нервам. Уже неловко и совестно за свой недавний смех, шутки, веселье: будто навлекли этой беззаботностью нехорошее.

Дома ждала повестка: уже завтра заседание по поводу премии! «Дед» молча показал её домашним, не говоря ни слова и этим молчанием как бы не допуская ненужных обсуждений там, где всё и так ясно. Он поднялся в кабинет, намереваясь что-то предпринять и не зная – что, и это соединение готовности яро броситься на помощь с чувством растерянности, бессилия было горько и унизительно. Он опустился в кресло и, не зажигая лампы, долго сидел так у пасмурного окна. Ещё только третий час, а дневного света уже мало. Как быстро уходит осенью свет.

– Провели двадцатый съезд – и опять по-старому… – страстным шёпотом говорил кто-то внизу и, услышав шаги «Деда» на лестнице, поспешно оборвал себя на полуслове, но Корней Иванович сделал вид, что ничего не слышал, и на ходу будничным тоном предупредил, что идёт по делам.

Опять те же сосны, тот же шум, то же мокрое шоссе. Ветер трепал деревья, бешеной стаей неслись сорванные листья, в безумии летя поперёк дороги. Корней Иванович вспомнил себя в 1929-м, когда свирепо топтали, вспомнил свою свинцовую тоску, метания, попытки спастись, вдруг на миг показалось, что увидел эти бегущие листья как при магниевой вспышке – с каким-то особым ужасом, будто и не нынешними, а теми, более молодыми, глазами… Сердце тяжело ухало, перехватило дыхание, надо было постоять, отдышаться. Он стоял и смотрел: опять пустое осеннее поле, и опять бредёт кто-то вдалеке у погоста.

Когда он шагнул в ярко освещённую столовую, Борис Леонидович, его семья и гости как раз застыли в том внезапном молчании, которое на миг возникает, как общий гипноз, в разгаре бурного, нервного разговора. Все посмотрели на Корнея Ивановича, будто он вышел минуту назад и вот вернулся. Едва он рассказал о повестке – тотчас, точно нарочно, явился посыльный и передал такую же Борису Леонидовичу. Он пробежал текст, отвернулся и без единого слова ушёл в кабинет. Время ползло, спотыкалось, неизвестно, сколько его минуло, когда Борис Леонидович, бледный, вновь возник в столовой, явившись из полумрака коридора. Корней Иванович стал излагать свои варианты спасительных действий. Борис Леонидович мотал головой, то сбивчиво возражал, то неуверенно соглашался. Наконец пообещал написать одно письмо – и вскоре принёс его: то было письмо человека, который пытается пойти на уступки, но возвышает голос до отчаянно звенящих нот.

– Это не то… – сказал слабым голосом Корней Иванович и стал прощаться, чувствуя, что сегодня больше нет сил ни на что. Кто-то жал руку, что-то говорил, но он всё видел как в тумане и очнулся, только когда уже брёл к калитке. Голову освежил холодный ветер. Один из гостей догнал Корнея Ивановича и предложил машину, видя, как тяжело он идёт.

Дома в окнах горел свет: «Деда» ждали, волновались, но ему не хотелось расспросов, хотелось немного тишины. Машина давно уехала, никого не было вблизи, и можно было ещё минуту постоять одному в темноте.

14. Дарья Фомина, филолог, редактор-корректор, Балашиха

Живой как жизнь

Имя Корнея Ивановича Чуковского (при рождении — Николай Корнейчуков) обычно ассоциируется со всем известными «Мухой-Цокотухой», «Мойдодыром», «Айболитом» и другими сказками и стихотворениями для детей. И не все знают, что К. Чуковский – автор критических статей, множества литературоведческих работ о Чехове, Некрасове, Достоевском, Бальмонте, Блоке и т.д., что благодаря переводам К. Чуковского мы можем наслаждаться произведениями У. Уитмена, М. Твена, Р. Киплинга, О. Уайльда.
Задатки будущего филолога в нем проявились рано. В книге «Серебряный герб» Корней Иванович вспоминает: «В нашем классе я считался чемпионом диктовки. Не знаю отчего, но чуть не с семилетнего возраста я писал без единой ошибки самые дремучие фразы. В запятых не ошибался никогда».

В детстве ненавистную для всех российских гимназистов латынь он знал на «отлично», чувствовал ее звучную красоту и логику. Благодаря своим способностям и упорству, он самостоятельно выучил английский. Правда, по самоучителю невозможно было научиться произношению, поэтому, приехав в Англию, К. Чуковскому пришлось учить язык заново.

Вероятно, абсолютной грамотностью К. Чуковский обязан своей страстной любви к чтению. В детстве он много читал – ровно то же, что и все мальчишки в то время. В поэме «Нынешний Евгений Онегин» упомянут характернейший Майн Рид, прикрытый характерным латинским учебником Ходобая. Но Чуковский читал и совсем нехарактерное – уже с детства влюбился в стихи, множество их знал наизусть, интуитивно умел их понимать, соотносить с собой, жить ими. Редкого школьника ритм поэта Овидия взволновал бы до слез. Читал он и «Одесский листок», еще второклассником, учеником прогимназии – ему, больному скарлатиной, каждый день доставали газету с фельетоном Дорошевича. Вот что писал об этом Корней Иванович: «..и я с тем восторгом, с которым читают величайшие произведения искусства, читал эти фельетоны – необыкновенно талантливые». Читал и «Ниву», с которой позднее стал сотрудничать, и свидетельствовал позднее, что именно этот журнал приобщил его к литературе.

В книге «Живой как жизнь», посвященной русскому языку, его истории и современности, законам его развития, К. Чуковский прямо-таки призывает больше читать. Именно читать, а не анализировать тексты: «Не вредит ли навязчивое, слишком усердное толкование, пресловутое «анализирование» русских стихов, рассказов, поэм, повестей? Не полезнее ли для ребят просто побольше их читать, может быть, с помощью умного старшего друга? Получается, что между Пушкиным и четырнадцатилетним мальчуганом стоит какой-то страшно тусклый и бездушный посредник, взявший на себя роль переводчика. Почему мы не доверяем поэтам, художникам слова? Ведь художественное произведение тем и замечательно, что доводит какую-то идею до глубин нашего сознания».

Чуковский отличался невероятной чуткостью ко всему «сегодняшнему, сиюминутному» – всю жизнь тщательно собирал словесные приметы сегодняшнего дня, записывал и коллекционировал слова: в Чукоккале (рукописном юмористическом альманахе, который Корней Иванович вел до конца своих дней), в дневниках, в черновиках сохранились длиннейшие списки слов. Одни – просто в качестве картинки из жизни, другие – для работы над статьей о языке, третьи – чтобы сделать детскую сказку максимально приближенной к жизни. Но первые списки в ранних дневниках – это списки слов для работы над собой: юный Чуковский внимательно вслушивался в грамотную речь и сознательно истреблял в своей речи признаки провинциальности, мещанства, знаменитого одесского говора – конечно, смешного и своеобразного, но недопустимого у работника слова.

В книге «Живой как жизнь», в главе «Умслопогасы», автор рассказывает забавную историю. Искусственно созданное слово «облупрпромпродтовары» так рассердило смоленскую жительницу Татьяну Шабельскую, что она вместе с гневным письмом прислала ему коробку витаминов, на которой без зазрения совести начертано это бездарное слово. К. Чуковский комментирует, что прекрасно понимает негодование женщины, но призывает не осуждать данный метод образования слов.
В этой же книге К. Чуковский говорит о важности культуры и искусства для духовного развития людей: «Человек, не испытавший горячего увлечения литературой, поэзией, музыкой, живописью, не прошедший через эту эмоциональную выучку, навсегда останется душевным уродом, как бы ни преуспевал он в науке и технике. При первом же знакомстве с такими людьми я всегда замечаю их страшный изъян — убожество их психики, их тупосердие (по выражению Герцена)».

Главное, что можно заметить, читая книгу «Живой как жизнь», — это нескрываемый интерес автора к слову. Он ярко и образно объясняет, как важно правильно подбирать слова в каждой отдельной ситуации: «Язык что одежда», — говорит некий английский лингвист. И действительно, на лыжах не ходят во фраке. Никто не явится в бальную залу, облачившись в замусоленную куртку, которая вполне хороша для черной работы в саду».

Чуковский в книге обращает внимание и на то, что мало писать и говорить без ошибок. Необходимо постоянно пополнять свой словарный запас и стараться обходиться без штампованных, заезженных выражений. Чуковский связывал речь человека, в частности бедность словарного запаса, с духовной пустотой: «Мало добиться того, чтобы люди не говорили «выборА» или «мне ндравится». Иной и пишет и говорит без ошибок, но какой у него бедный словарь, какие замусоленные фразы! Какая худосочная душевная жизнь сказывается в тех заплесневелых шаблонах, из которых состоит его речь!»

К. Чуковский пишет о том, что книга — это всегда благо, она никогда не научит плохому: «Нет, грубость гнездится не в книгах, а в семье и на улице. Я еще не видал человека, который научился бы сквернословить по книгам».

Всячески борясь за правильность, чистоту и богатство языка, К. Чуковский, однако, призывает не переусердствовать, чтобы случайно вместе со словесными сорняками не выдернуть что-то ценное, самобытное: «С блюстителями чистоты языка такое случалось не раз: стремясь очистить нашу речь от сорняков, они то и дело прихватывали и добрую траву, и тучный колос».

Корней Иванович очень ценил новаторство, словотворчество, все то яркое и необычное, что выделяет художника из серой однообразной толпы: «Всякий даровитый писатель есть по самой своей природе новатор. Именно своеобразие речи и выделяет его из среды заурядных писак».

Маленькие дети, познавая мир, часто занимаются слово- и смыслотворчеством . К. Чуковский в другой своей книге, «От двух до пяти», снова обращается к этой теме: «Было приятно узнавать от детей, что у лысого голова босиком, что от мятных лепешек во рту сквознячок, что женщина-дворник – дворняжка».

Итак, мы видим, что К. Чуковский всем сердцем любил родной язык, наблюдал за его изменениями и относился к языку как к живому существу, которое меняется, развивается, живет своей жизнью, по своим законам.

13. Александр Ралот, прозаик, публицист, краевед. Краснодар

Чукоколла

(Рассказ-загадка для детей)

Со сказками и стихами этого писатели дети знакомятся за долго до того, как научатся читать самостоятельно. Ещё пару десятков лет назад своим маленьким слушателям их читали вслух мамы, бабушки и дедушки. Гораздо реже-папы. В наш двадцать первый век всех этих родственников заменили плееры, планшеты и прочая компьютерная живность.

Великое множество ярких и запоминающихся персонажей, добрых и не сильно злых остаются в памяти юного поколения и хранятся там всю жизнь. А что мы знаем о самом писателе? Как он жил? Как стал писать?

Будущий писатель родился очень давно, ещё в девятнадцатом веке, в столице Российской империи в городе Санкт-Петербурге. Ещё мальчиком он вместе с мамой переехал в жить к морю, в славный город Одесса.

Из из гимназии (то есть из общеобразовательной школы) его отчислили. И не потому, что мальчик плохо учился. В те годы вышел закон. Его называли «Циркуляр о кухаркиных детях». И вот, в соответствии с ним детям из бедных семей путь в гимназию был закрыт. Жизнь в Одессе была несладкой для семьи, денег почти не было. Часто недоедали. Однако мальчик показал всем, что у него есть характер. Подрабатывал, где только мог. Разносил газеты, чистил и красил крыши, расклеивал по городу афиши. Купил подержанные учебники. Учился самостоятельно, дома. И в конце концов взял да и сдал экзамены в гимназии, экстерном.

Феноменальная память позволила юноше совершенно самостоятельно выучить английский язык Купил, на одесском «Привозе» самоучитель Олендорфа. Писал на крышах дома английские слова, заучивал их, а потом закрашивал. Хозяева домов, усердного юношу хвалили. Крыши всегда были выкрашены на совесть. Позже стал подрабатывать и переводами. Тексты переводил прямо с листа, ни разу не запинаясь. Много лет спустя уже взрослым человеком писатель узнал, что в зачитанном до дыр, самоучителе отсутствовали страницы, на которых подробно описывался принцип правильного произношения. И однажды оказавшись в Англии, сильно удивился, что местные жители его совершенно не понимают.

Хорошей работы в солнечной Одессе не было. Молодому человеку пришлось возвратиться в дождливый Санкт-Петербург. Там удалось устроиться на работу довольно быстро. Он раздобыл немного денег и стал издавать журнал «Сигнал». За размещённые в этом издании злые карикатуры писатель был арестован. Однако через девять дней верным друзьям удалось вызволить его из заключения.

После революции Максим Горький предложил ему возглавить детский отдела издательства «Парус». Пришлось молодому писателю стать всероссийским сказочником.

В те годы сильно болел его сын Коля. Что бы отвлечь любимое чадо от приступов, писатель буквально на ходу стал придумывать сказку, про крокодила, который любит питаться калошами.

Шли годы. Герой моего рассказа ежедневно ходил по различным издательствам, Отслеживал каждую вышедшую из печати строчку. Его произведения публиковались в журналах «Ёж», «Костёр», «Чиж» и «Воробей». И какой-то момент писатель и сам поверил в то, что сказки – это его призвание.
Вот собственно и всё, что я хотел тебе рассказать, мой юный читатель. Ты конечно же напомнишь мне, что в каждой моей загадке есть подсказка. И будешь прав. Есть она и здесь. Знаешь где? Она в самом верху. В названии. Удачи тебе и успехов.

12. Дмитрий Аникин, математик, предприниматель. Москва

Многоопытный старик

Когда Чуковский в Советском Союзе пытался издать библейские истории для детей, то Бога Отца он называл волшебник Яхве.

Так и живем: вместо Бога – волшебник Яхве, вместо Библии – библейские истории, вместо России – Советский Союз.

И до сих пор так…

***

Он спасался работой. Бессонные ночи, скучные и страшные дни были заполнены изнурительным трудом. Главное – не думать, главное не понять всё раз и навсегда, потому что если понять, то дальше честному человеку деваться некуда, придется об этом, понятом, писать. Потому как писатель и не отвертишься. А отвертишься, так перестанешь быть писателем.

Бесконечная работа, как способ медитации, способ заклинания судьбы.

О дочери не думать!

О зяте не думать!

О себе? О себе тем более не думать!

***

Хорошо вспоминать прошлые, дореволюционные унижения: нищету, несчастное происхождение, незаконченное образование. Бывшими неприятностями он не пытается оправдать для себя современные казни, но на какой-то терапевтический эффект все же рассчитывает.

***

«…Immerhin, mag Thorheit und Unrecht

Dich ganz bedecken, о Deutschland.

Ich sehne mich dennoch, nach dir:

Denn wenigstens bist du doch festes Land.

Даже если ты вся будешь охвачена безумием и несправедливостью, о Германия, я все же буду тосковать по тебе, хотя бы потому, что ты твердая, надежная земля» – писал Генрих Гейне.

И царская Россия тоже была нехороша, всякой мерзости хватало: еврейские погромы, циркуляр «о кухаркиных детях», но это была твердая, надежная земля.

***

Чуковский не из самых виноватых. Так… сочувствовал матросам с «Потемкина». Видел темные стороны жизни и писал о них.

Что же потом так изменилось?.. Соломинку видел, бревна не замечал?

Нет. Тут другое. Тут не масштабы зла изменились, изменилась его природа.

Живые люди оказались во владениях смерти. И все их знания, умения рассыпались прахом.

***

Как писать в мире, где все потеряло смысл. Где любые чувства объявлены врагами победившего пролетариата. Где прокляты все основы самостояния человека: память, вера, семья, собственность.

Можно писать об антимире, но как писать, не об антимире, живя в антимире?

А что всегда говорило о мире и об антимире? – сказки!

***

Что значат все бывшие противоречия между правыми и левыми, между русскими и инородцами, между добром и злом? Это все живые с живыми спорили. И всех, кто не смог убежать заграницу, поглотило небытие…

Живой осел лучше мертвого льва…

***

Конечно, Крупская права и сказки Чуковского антисоветские. Все, что настоящее, то обязательно противоречит духу антимира, бесит антимир. А детство, оно всегда настоящее, естественное, потому органичные, живые детские сказки были Крупской, как серпом по яйцам.

Детство надо вытаптывать, выкорчевывать, чтобы никаких детей, чтобы октябрята, да пионеры.

***

«Муха-Цокотуха» воспевает мещанский быт.

«Муха-Цокотуха» сентиментальна, как самые сильные вещи Чарской.

«Видишь, дружок, как меняется мненье»

***

Наш вариант «Исхода». Собраться всей немытой толпой и вперед по полям, по болотам, где-то ведь есть великое пространство для чистоты и блеска. Туда, туда! Dahin! Dahin!

И не верить всяким Федорам, которые станут зазывать обратно.

Будете вы у нее сиять, мало не покажется!

***

А в Петрограде 1917 года не нашлось Вани Васильчикова, который смог бы договориться со зверьми, прогнать Зверя.

***

Чуковский сетовал, что останется в памяти людской автором «Крокодила», а ведь, сколько честных, добротных книг написал.

Один из лучших русских критиков либо лукавил, либо оказался плохим судьей в своем собственном деле. Много чего хорошего, полезного написал Чуковский, но только в сказках он превзошел самого себя, только в сказках присутствует гений.

Так всегда – дух дышит, где хочет.

***

Конечно, Чуковский, когда писал «Тараканище» не имел в виду Сталина, но кто-то, кто иногда подсказывал ему нужные слова, знал, о каком страшилище еще есть время написать, пока оно окончательно не воплотилось, пока еще только начало двадцатых. Пока это литература, а не акт самоубийства.

***

Любовь к английской литературе дисциплинирует ум.

***

Для нас Чуковский создал не только русскую, но и английскую детскую литературу.

Курица-красавица у меня жила.

Ах, какая умная курица была!

—

А когда управится, сядет у ворот —

Сказочку расскажет, песенку споёт.

***

Символ англо-русской дружбы – Робин Бобин Барабек, пришедший к Демьяну похлебать ухи.

***

Кто кому что подарил, подсказал?

Гиппиус – Савинкову псевдоним «Ропшин».

Леонид Андреев – Горькому название «На дне», было «На дне жизни».

Николай I – Пушкину (графу Нулину) будильник, отобрав, впрочем, урыльник.

Чуковский с Маяковским отдарились друг другу, но не вровень.

Маяковскому досталось для «Облака в штанах» «Мария, дай», было пошло-приказчичье «Мария, отдайся»

Чуковский получил сомнительное «мясо» вместо «плоти» для перевода Уитмена.

***

Переводили у нас по-всякому, от души и даже больше.

В сумароковском переводе «Гамлета» все заканчивалось хэппи-эндом – Гамлет женился на Офелии.

«Светлана» и «Людмила» это переводы одной и той же баллады Бюргера.

Пушкин был мастером переводить несуществующие тексты (Ченстон и Андрей Шенье многим ему обязаны).

Чуковский один из первых, кто сделал перевод делом профессиональным, но и он отдал дань старым традициям, переведя «Доктора Дулитла», как «Айболита».

***

Скальды считали, что проза принадлежит всем, какая разница, кто первый сказал или написал. Настоящий след автора есть только на стихах. С Чуковским это, во всяком случае, верно.

***

«Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их».

И крокодил будет питаться калошами.

***

Геродот рассказывал, как определяли древнейший из народов. Только что родившегося ребенка оставили в полном одиночестве и ждали, когда он произнесет первое слово, то на каком языке.

«От двух до пяти» – Чуковский исследовал древность и детскость нашего языка.

***

Было в нем неприкаянном и, в общем-то, несчастном человеке что-то уютное и домашнее. Дунский и Фрид сочинили в лагерном бараке:

Чуковский мемуары пишет снова,

расскажет многоопытный старик

про файфоклок на кухне у Толстого

и преферанс с мужьями Лили Брик.

***

«Бедный Робин Крузо! Где ты? Где ты? Как ты сюда попал?»

11. Евгений Кремчуков, поэт. Чебоксары

Совершенная мистерия о Мухе-Цокотухе

Необычайно жарким и душным днём 29 августа 1923 года «в раскалённом, как печь, Петрограде» Корней Чуковский возвращался Невским проспектом в свою пустую – поскольку семья ещё не приехала с загородной дачи – квартиру на Кирочной. Без малого полвека спустя он будет вспоминать о случившемся с ним в тот день так же отчётливо и ясно, словно это произошло вчера (пожалуй, даже яснее и отчётливее, чем если бы это произошло с ним вчера): «Не знаю, бывали ли у вас такие беспричинные приливы веселья, а я без них, кажется, пропал бы совсем в иные наиболее тоскливые периоды жизни. Идёшь по улице и, бессмысленно радуясь всему, что ты видишь, – вывескам, трамваям, воробьям, – готов расцеловаться с каждым встречным». В один такой день, – вспоминает Чуковский, – «я внезапно на Невском пережил наитие этого необыкновенного чувства и так обрадовался факту своего бытия на земле… Флаги моей радости нисколько не никли, а, напротив, развевались с каждым шагом всё шире, и, чувствуя себя человеком, который может творить чудеса, я не взбежал, а взлетел, как на крыльях, в нашу пустую квартиру на Кирочной и, схватив какой-то запылённый бумажный клочок и с трудом отыскав карандаш, стал набрасывать строка за строкой (неожиданно для себя самого) весёлую поэму о мухиной свадьбе, причём чувствовал себя на этой свадьбе женихом».

Исчезли все привычные приметы того, что мы обыкновенно называем временем и пространством: день недели и год, погода и время суток, и возраст, и чувства, и окружающая обстановка. Август, среду, и духоту, и самый раскалённый камень Петрограда за стенами квартиры в доме № 6 по Манежному переулку – всё легко смахнула единой внезапной, великой волной стихия всепоглощающей и священной радости. «Поэму я задумал давно, – вспоминает на девятом десятке лет Чуковский, – и раз десять принимался за неё, но больше двух строчек не мог сочинить. Выходили вымученные, анемичные, мертворождённые строки, идущие от головы, но не от сердца. А теперь я исписал без малейших усилий весь листок с двух сторон и, не найдя в комнате чистой бумаги, сорвал в коридоре большую полосу отставших обоев и с тем же чувством бездумного счастья писал безоглядно строку за строкой, словно под чью-то диктовку». Когда же насекомый народ сказки после победы добра над злом затевает лихие свадебные танцы – срывается в пляс и воображающий их творец: «Очень удивился бы тот, кто, войдя в мою квартиру, увидел бы меня, отца семейства, 42-летнего, седоватого, обременённого многолетним подённым трудом, как я ношусь по квартире в дикой шаманской пляске и выкрикиваю звонкие слова и записываю их на корявой и пыльной полоске содранных со стенки обоев».

В основе этой сказочной (и возникшей, как видим, чудесным образом, словно по мановению волшебной палочки) поэмы лежит универсальный сюжет о деве в беде, а если взглянуть глубже – миф о гибели/исчезновении и спасении/возвращении богини. Механизм неизбежного проявления онтологического зла запускается в сюжете обретением проклятого сокровища, той самой найденной в поле «денежки», что форсированно предопределяет всю цепочку роковых событий: покупку самовара; чаепитие в честь именин; дары собравшихся гостей; явление злодея-паука, похищение им добродетельной, чистой, наивной и невинной героини-инженю, оказавшейся у самой погибели в сокровенной тьме «уголка»-предсмертия; полные последнего ужаса смертельные её мучения («Зубы острые в самое сердце вонзает / И кровь у неё выпивает»); выход на сцену спасителя – носителя частицы света святого («маленький фонарик»), убивающего злодея и освобождающего героиню, которая возвращается с ним в пространство света и жизни: «Муху за руку берёт / И к окошечку ведёт»; торжество насекомого народца и финальную свадьбу героев.

Нас не должна вводить в заблуждение дважды демонстрируемая наречием «вдруг» якобы «случайность» ключевых перипетий: «Вдруг какой-то старичок / Паучок / Нашу Муху в уголок / Поволок»; и так же «Вдруг откуда-то летит / Маленький Комарик», – неожиданны они лишь для самих действующих лиц «внутри» истории, однако внимательный читатель-зритель совершающейся мистерии обнаруживает здесь всецело предрешённое и в некотором смысле «ритуальное» действо. Прошедшая в ходе явленного ей представления светом и тьмой, через первозданную радость, падение в приоткрывшийся на миг смертный мрак и счастливое возвращение к жизни, крохотная крылатая душа на тот же краткий миг возвышается до священного катарсиса. И хотя сам Чуковский, вспоминая день создания сказочной поэмы, пишет: «В этой сказке два праздника: именины и свадьба. Я всею душою отпраздновал оба. Но чуть только исписал всю бумагу и сочинил последние слова своей сказки, беспамятство счастья мгновенно ушло от меня, и я превратился в безмерно усталого и очень голодного дачного мужа, приехавшего в город для мелких и тягостных дел», – а всё-таки след этого прикосновения к иррациональному празднику радости (вообще говоря – к чуду) сохраняет не только аккуратный почерк пристально вглядывающейся в прошедшее памяти, но и самое сердце. Сердце, для которого по странной его природе всё бывшее, и сущее, и грядущее – всегда настоящее.

В конце концов, как раз подобные явления чуда изредка дарят-таки нам прекрасную, хоть и напрасную, надежду на то, что мироздание пылко, на то, что это не частицы добра бессмысленно разбросаны в холодном и бездушном мире, но что – напротив – именно зло частично, а добро всеобъемлюще и целокупно.

10. Виктория Ерёмина, социолог и переводчик. Москва

Эссе снято по требованию автора.

9. Татьяна Зверева, доктор филологических наук, профессор Удмуртского государственного университета. Ижевск

К. Чуковский в фокусе двойного взгляда

Быть может, четверым детям Корня Чуковского судьба отводила роль евангелистов – именно им было суждено написать историю их необыкновенного отца. Но Боги завистливы, а Большая история безжалостна – крошечный Эдем в Куоккале рухнет под ветрами революционных перемен, а из четверых детей с патриархом детской литературы останется лишь Лидия Чуковская. Мария-Мура на руках у родителей умрет от тяжелой болезни, Борис-Боб канет без вести на фронтах Великой Отечественной войны, а Николай-Коля уйдет из этой жизни во сне, оставив после себя большое литературное наследство. Теплота семейной атмосферы по-своему будет хранить этих – очень разных – людей. Отец стал Сталкером, который привел всех своих детей в мир русской культуры ХХ века, ставшим для них колыбелью.

Только двое из четверых оставят свои воспоминания об отце. Свидетельства Лидии и Николая Чуковских интересны в своей парности – это два взгляда на детство, два восприятия прошлого, растворившегося в дымке Былого. У нас нет возможности (да мы и не вправе) судить о реальных семейных отношениях, поскольку прошлое уклончиво и обманчиво, а вымысел всегда подлиннее реальности. Так вопреки творимому Лидией Корнеевной мифу косвенные свидетельства указывают на то, что ее восприятие отца было разным, не всегда таким, каким она показывает его в «Памяти детства». Поэтому более важн, как Лидия и Николай творчески переосмысляют действительность, какой миф они конструируют о Корнее Чуковском.

В «Памяти детства» Лидии Чуковской отец занимает присущее детскому взгляду место Творца. Он – Первочеловек. Он – мера всех вещей – им измеряется мир. Он – первородная тьма/утроба, спасающая от зимней стужи. Он – человек-Книга, и звучание исполняемых им стихов покоряет морскую стихию: «– Зыбь ты великая! Зыбь ты морская! – начинал он, закидывая весла и чуть-чуть раскачиваясь. – Чей это праздник так празднуешь ты?

Волны несутся, гремя и сверкая,

Чуткие звезды горят с высоты».

Сквозь многочисленные характеристики прорывается дочерняя завороженность отцом (мать почти не фигурирует в воспоминаниях).

«Он награжден каким-то вечным детством», – эти ахматовские строчки легко можно переадресовать Корнею Чуковскому. Он охотно играл со своими детьми (в шахматы и шашки, палочку-выручалочку, снежки, смешные переводы с английского, песчаные замки и крепости, «кучу-малу», перегонки, «Царя Пузана», стихи и загадки…). «Счастье, счастье, счастье…», – пишет о своем детстве Лидия Чуковская. Да, Корнею Чуковскому удалось создать для своих детей «Элизий земной», омываемый «морем и стихами», «стихами и морем»… Однако за радостью светлого дня почти всегда стояли темные бессонные ночи. Бессонница была мучительной; по признанию самого поэта, он бегал по комнате и «выл часами» от невозможности уснуть. И свою миссию по отношению к отцу Лида рано начинает осознает как жертвенную. Чуковский легче засыпает под чтение книг, и она на ночь подолгу читает ему книги. Они с удовольствием меняются ролями – поэт играет роль избалованного ребенка, Лида – роль взрослой, заботящейся о своем неразумном дитя. Впрочем, именно это игра определяет реальные отношения дочери и отца – дочь всегда сочувствовала «странностям» Корнея Чуковского, прощала и оправдывала их. В своей дальнейшей жизни Лидия Корнеевна всегда будет занимать вот эту – уготованную ей в детстве – позицию Свидетеля и Служителя. Исток главного ее труда – будущих «Записок об Анной Ахматовой» – в куаоккальских ночных бдениях. Здесь закладывается бесконечное терпение по отношению к тому, кто выше и талантливее тебя.

Николай Чуковский мемуаров об отце не оставил. Его «Литературные воспоминания» включают множество имен – А. Блока, Н. Гумилева, О. Мандельштама, К. Вагинова, Н. Заболоцкого, Е. Шварца, Ю. Тынянова и пр. – за исключением имени самого главного человека в его жизни. В этих воспоминаниях отец – фигура отсутствия («минус-прием», как выразились бы структуралисты). Если Лидии Чуковской важно сказать о первостепенности отца в ее жизни, то писательская стратегия Николая Чуковского противоположна – он почти не говорит о семье. Безусловно, именно отец распахнул для него мир русской культуры. В. Маяковский, В. Каменский, И. Репин, Л. Андреев, Ф. Шаляпин и пр. – окружение отца, которое было настолько естественным и обыденным, что не воспринималось детьми в качестве особенного. Знаменитый очерк «Я видел Блока» начинается с эпизода, когда семилетний Коля видит высокого человека, «в мокром от дождя макинтоше». «Когда мы остались одни, папа сказал мне: – Это поэт Блок. Он совершенно пьян».

Но очень рано старший сын начинает утверждать собственное право на пребывание пространстве культуры. Ему важны свои оценки, свои впечатления, свои суждения. С чем это связано? В отличие от Лиды у Коли с детства было узаконенное отцом «право мечтать», т.е. находиться в собственных мирах (впоследствии «морские мечтания» найдут свое воплощение в «морских романах»). Открытая отцом связь «стихии и стихов» навсегда запечатлеется в творческой душе сына).

Впрочем, несмотря на сочувствие к творческой натуре Коли, отец им чаще недоволен – в своем сыне он хотел бы видеть даже не продолжение себя, а, как это часто бывает, «лучшего себя». С редким занудством и назидательностью Чуковский пытается направлять жизнь Коли: «Ни разу не было, чтобы ты сам, своей волей, захотел узнать, наконец, как следует этот язык, которым я стал заниматься в 17 лет, один, без учителей, без учебников, без всякой поддержки. Да я на твоем месте проглотил бы в одно лето всего Шекспира, Байрона, Мура, Браунинга…». В отличие от брата и сестер Николай с детства претендовал на роль Поэта. Эти юношеские притязания на славу подчас не венчались успехом (вспомним убийственный отзыв О. Мандельштама, которому он читает свои стихи: «Каким гуттаперчевым голосом эти стихи не читай, они все равно плохие»). Известность отца в литературных кругах, его слава критика, переводчика, а впоследствии и детского писателя, могли, пусть даже неосознанно, мешать сыну. Отношения внутри этой большей семьи всегда отличались теплотой и доброжелательностью, но в качестве значимых для собственной судьбы лиц Николай определяет других – М. Волошинова, К. Вагинова, Е. Шварца, Н. Заболоцкого. А отец… Отец присутствует, но в качестве фона, на котором еще ярче выписываются портреты других.

Время по-своему распорядилось посмертными судьбами детей Корнея Чуковского. Чем далее, тем более имя Николая Чуковского растворяется в дымке прошлого, становясь знаком ушедшей эпохи. Имя Лидии Чуковской, дожившей до времен «перестройки и гласности», оставившей «Записки об Анне Ахматовой» и «Софью Петровну», по-прежнему прочно вписано в контекст русской культуры ХХ в. А за детьми стоит неугасимая слава их отца, удостоенного главной награды Богов, – детей, продолживших поэтическое дело, обретших подлинную «религию в 66 сонете Шекспира».

8. Василий Супрун, доктор филологических наук, профессор Волгоградского государственного социально-педагогического университета. Волгоград

Ласковые имена в жизни и творчестве Корнея Чуковского

Корней Иванович Чуковский всю свою жизнь был ономатургом, создателем имён. Всем, конечно, известно, как он придумал себе имя и фамилию. Юноша разделил фамилию матери на два части: в первой восстановил этимологическую основу антропонима, образованного от личного имени Корней с добавлением украинского фамильного суффикса -чук и русского суффикса -ов, а вторую часть преобразовал в новую фамилию добавлением суффикса -ский. Такие фамилии были известны в Одессе, где начинающий писатель решил опубликовать статью с этим псевдонимом. Его друг ещё по детскому саду мадам Бухтеевой, а потом и по гимназии «никопольский мещанин Владимир Евгеньев Жаботинский» носил фамилию с таким суффиксом. А ещё ранее, 8 апреля 1882 года, при крещении младенца Коли Корнейчукова во Владимировской церкви в Санкт-Петербурге восприемником стал кандидат Новороссийского университета Василий Владимирович Бочковский, фамилия которого от псевдонима отличалась всего парой звуков.

А вот с отчеством не всё понятно. Старшая сестра Николая Маруся носила, как и положено, отчество Мануиловна или Эммануиловна. А Николай не захотел именоваться по отцу Эммануилу Соломоновичу Левенсону. В разных источниках он называется то Васильевичем, то Емельяновичем, а то и Степановичем. Первое отчество можно считать закономерным: у незаконнорождённых детей оно часто давалась в честь крёстного отца. Можно объяснить и второе отчество: по дореволюционной орфографии имя Эммануил могло быть записано с начальным Е, а наиболее подходящей расшифровкой возникшего инициала было Емельянович. Но почему Степанович? Биографы писателя на этот счёт молчат. В конце концов Корней подобрал для своей полной антропонимической формулы, которая после революции стала его официальным ФИО, отчество Иванович, видимо, как наиболее распространённое в России и не вызывающее лишних расспросов.

Тема отца была для Чуковского на протяжении всей жизни болезненной. Дочь Лида вспоминала, как однажды мать собрала детей и строго наказала: «Запомните, дети, спрашивать папу о его папе, вашем дедушке, нельзя. Никогда не спрашивайте ничего». Когда семья жила в финском местечке Куоккала, Чуковский неожиданно привёл в дом Эммануила Соломоновича. Предполагалось, что тот погостит у них несколько дней, но Корней, побеседовав с отцом в кабинете, неожиданно выгнал его. Скрывая свою боль, он непринуждённо обратился к растерянным домашним: «Почему никто не обедает?».

Так он и прожил всю свою жизнь: с виду открытый, жизнерадостный, весёлый, доброжелательный, а внутри с печальной памятью о безотцовщине, трудном одесском детстве, нелёгкой судьбе матери. Наверное, и ласковые имена его домашних и героев произведений было стремлением скрыть эту внутреннюю печаль. По крайней мере, он заложил традицию именования родных и близких краткими и ласкательными именами, часто образованными по необычным для языка моделям, а потом перенёс это в своё творчество.

Автобиографическая повесть Лидии Корнеевны Чуковской «Прочерк» содержит многие краткие и ласкательные антропонимы родных и близких: «Это будет приятно Цезарю: он гордился знакомством с «Митей» – как все они называли Матвея Петровича тогда. <…> Коля – приятель Льва Гумилёва, вынул счастливый жребий — народный суд; Лёва же без суда был отправлен в лагерь. <…> И я, и братья мои (оба, и Коля и Боба, тоже учились в Тенишевском) на школьных переменках по любому поводу, а то и «просто так» навещали во «Всемирке» отца <…> Мурочка, моя маленькая сестра, умирала от туберкулёза в Крыму, в Алупке, безо всякой надежды на спасение. <…> Я Мурку очень любила. <…> Оправившись после скарлатины, Люша росла здоровым ребёнком весёлого и спокойного нрава. <…> Незадолго до этой моей мольбы, в июне 27-го, навестил меня в Саратове старший брат, Николай, Коля. Привёз кое-какую одежку, банки варенья, сласти, книги, приветы, фотографии Мурочки, письма родных и друзей. <…> В Ташкенте я узнала, что убит под Можайском наш Боба. (Впоследствии более точно: под деревней Уваровкой.) <…> Мама — а на коленях у неё длинненькая смешная беззубая Мурочка. Мурке — уже 7 лет».

Весь текст насыщен домашними именами с закономерными и необычными формами: Мария – Мурка, Мурочка, Николай – Коля, Лев – Лёва, Борис – Боба, Елена – Люша, Матвей – Митя.

Николай Васильевич Корнейчуков и Мария Борисовна Гольдфельд были повенчаны 26 мая 1903 года в Крестовоздвиженской церкви в Одессе. За два дня до этого Мария Аронова-Берова, «иудейского закона», была там же крещена. Старший сын родился через год, 20 мая 1904 года, был записан Николаем Николаевичем Корнейчуковым. Уже после революции он стал Николаем Корнеевичем Чуковским. Лида родилась в 1907 году уже в Санкт-Петербурге, она тоже была записана Лидией Николаевной Корнейчуковой, Чуковской стала позже. Борис появился на свет три года спустя. Дети подрастали, писатель любил проводить время с ними, многие его произведения появились благодаря общению с малышами.

Однажды по пути домой из Хельсинки в поезде сын Коля заболел, стал капризничать и плакать. И тогда отец начал ему рассказывать историю про Крокодила: «Жил да был Крокодил, / Он по улицам ходил, / Папиросы курил, / По-турецки говорил, / Крокодил, Крокодил Крокодилович!» Мальчик успокоился, а утром, проснувшись, попросил продолжить историю. Так появилась первая детская сказка писателя «Крокодил», которая позже, спустя 12 лет, стала причиной зубодробительной критики в газете «Правда», а в наши дни является классикой детской литературы.

Но больше всего произведений Корнея Ивановича было написано для Мурочки, любимой младшей дочери, названной, видимо, в честь матери. Чуковский писал в дневнике о ней: «Долгожданное чадо, которое – чёрт его знает – зачем, захотело родиться в 1920 году, в эпоху Горохра и тифа». Домашнее имя Мура образовано с помощью суффикса -ура, который характерен для севернорусских говоров, но в некоторых именах закрепился и по всей России: Анна – Нюра, Александр – Саша – Сашура – Шура, Анастасия – Настюра – Стюра.

Мура вдохновляла писателя на создание детских стихов. В 1925 году им была издана тиражом 10 тысяч экземпляров «Муркина книга», в которой почти на каждой странице девочка является героиней стихотворений: «Мура туфельку снимала, / В огороде закопала; Бутерброд, / Сумасброд, / Не ходи из ворот, / А пойдёшь, – / Пропадёшь, / Муре в рот попадёшь; Испугалась Мурочка, / Побежала к заиньке». Мария умерла в 11-летнем возрасте, что стало трагедией семьи Чуковских.

Ласковые имена появляются во многих произведениях писателя для детей. В «Крокодиле» действуют доблестный Ваня Васильчиков, Ванюша, милая девочка Лялечка, Ляля, крокодильчики Тотоша, Кокоша, Кокошенька, Лелёшенька. И даже грязнуля Федора из «Федорина горя», от которой убежала посуда, в конце концов получает ласкательное имя Федорушка.

Так и жил, так и творил Корней Иванович Чуковский, глубоко скрывая печаль в своём сердце, но наполняя мир вокруг себя добротой и счастьем, радостью и весельем, в том числе и за счёт использования уменьшительно-ласкательных имён героев произведений.

7. Леонид Дубаков, филолог, преподаватель, Шэньчжэнь. Китай

Многоликий Чуковский

Корней Иванович Чуковский очень разный.

Начать с того, что он, конечно, не Чуковский, он – Корнейчуков, незаконнорожденный, что после преодолевал эту мнимую социальную незаконность. С другой стороны, он именно Чуковский – человек, сделавший себя сам, ставший новым, другим, но словно бы разорвавшийся для этого. И кажется, что это была не просто маскировка, не просто литературная игра. Наверное, это было по-человечески больно – отрываться от корней.

Чуковский – полукровка, у него русское и еврейское происхождение, разные социально-мировоззренческие установки (мать – русская крестьянка, отец – еврей-интеллигент). Он родился в Петербурге, но детство и юность провёл в Одессе. У него генетическая многокультурность. И ещё – ему будто показали большую русскую культуру, а потом отодвинули от неё подальше. Тем сильнее он стремился в неё войти и в ней остаться. Он отчасти чужой, пришедший с края в центр, он один из свежих южных ветров, который позже охладился до первоначального, петербургского, петроградского, классицистического состояния.

Чуковский в молодости был журналистом в Одессе и в Лондоне (газета «Одесские новости»). Он научился работать подённо и при этом интересно для читателя, он умел в хорошем смысле подстраиваться под людей и обстоятельства. Не зависеть от вдохновения. Разрабатывать разные сюжеты. Жить реальной жизнью.

Чуковский – любитель и знаток английской, англосаксонской культуры. Переводчик Уолта Уитмена («гимны равенству, труду, демократии», «радостное опьянение бытием»), Марка Твена (детская тема и юмор), Редьярда Киплинга (восточная экзотика). Вероятно, оттуда он почерпнул и этику труда, и умение последовательно и продолжительно заниматься одним и тем же делом, и совмещение сдержанности и эксцентричности, и просветительскую интенцию. Английская, англосаксонская культура – это еще одна большая культура для него. Другой воздух. Мост в другую сторону, по которому было естественно иногда прогуливаться вольному одесситу.

Он публицист, всегдашний борец с несправедливостью. Но борец, который умел не забарываться, не заигрываться. Он знал, когда нужно свернуть свою сатиру – без ущерба для совести и творческих сил. Что, возможно, и спасало его многие десятилетия. Конечно, помимо везения. А везения у него было очень много.

Чуковский – критик («От Чехова до наших дней», «Книга о современных писателях», «Лица и маски», «Футуристы», «Александр Блок как человек и поэт», «Две души Максима Горького», «Нат Пинкертон и современная литература»). Критик широкого чтения, что писал о большой литературе и массовой. Критик, обнаруживавший новое и проникавший в психологию писателя, критик, умевший уходить от частностей и выходить на уровень теоретических обобщений.

Он – литературовед, открыватель и исследователь Н. Некрасова и писателей его эпохи. Он умел смывать «хрестоматийный глянец» с талантливого писателя, возвращать его к живой жизни. То же касается и исследований в области языка («Живой как жизнь»). Он кодифицировал язык, мудро защищал его, борясь с канцеляритами и оставляя его живым, не скатываясь в безоглядный пуризм. При этом у него был сверхакадемический подход к литературоведческой и лингвистической работе и способность к расширению исследовательского горизонта.

Чуковский – детский писатель («Муха-Цокотуха», «Тараканище», «Мойдодыр», «Айболит», «Бармалей», «Федорино горе», «Краденое солнце», «Крокодил», «Телефон», «Путаница», «Приключения Бибигона»). Он погружался в детский мир, попутно оформляя принципы успешной детской сказки (игровой характер; создание образов, связанных с наблюдаемой детьми повседневностью и уходящих корнями в детское подсознание с его радостями и страхами; «попадание» в имя; победа добра над злом, разностопные размеры, сюжетная и глагольная динамика, красочность сцен).

Он также исследователь детской психики, что и сам, в самом себе сохранял связи с детством (книга «От двух до пяти», выдержавшая при жизни Чуковского 21 переиздание: о детской психике, о детском языке, о детских жанрах, о детском творчестве – детей и для детей). Чуковский создавал русскую, советскую детскую культуру, став предтечей «звёзд» советской детской литературы – С. Маршака, А. Барто, С. Михалкова, Л. Кассиля, многие из которых совершенно справедливо считали его своим учителем.

Чуковский – хранитель памяти, что общался или дружил с И. Репиным, Н. Гумилёвым, М. Горьким, Л. Андреевым, А. Куприным, А. Н. Толстым, А. Блоком, В. Маяковским, А. Ахматовой, Ю. Тыняновым, М. Зощенко, Б. Пастернаком. Он был способен искренне интересоваться другими, ценить таланты других людей. В окололитературной жизни он обладал безусловным тактом.

Чуковский – «диссидент», хотя таковым, в сущности, не был (поэтому и в кавычках). Просто он оказался очень живым и совестливым для омертвляющего времени. Когда, например, боролись с «чуковщиной», или когда ему навязывали «Детскую колхозию», или когда он заступался за подвергавшихся террору, общался с теми, кого преследовали. Но его «диссидентство», конечно, не про политическую борьбу, оно про стремление к сбережению культуры и созидателей культуры, языка. Они были для него драгоценностью.

Чуковский – дачник: Куоккала и Переделкино – это его хвойная, бодрящая частная жизнь, идеальное пространство для свободного творчества. Оттуда «Чукоккала», там писательская молодёжь, там библиотека для детей, там «костры», там книги и умиротворяющий вид из окна.

Он – отец, у которого было 4 детей, 5 внуков, 7 правнуков. Он – основатель династии очень разных писателей: «правый» Николай Чуковский (поэт, писатель, переводчик; развитие чуковской линии экзотики и путешествий) и «левая», Лидия Чуковская (поэт, писательница, мемуарист, диссидентка; развитие чуковской линии сопротивления).

Корней Иванович Чуковский многолик. Его образ складывается из разных составляющих, которые трудно ранжировать. Их можно перетасовать в любом порядке, потому что не понятно, что в Чуковском важнее. Он везде оставил значимые следы. И в его случае образ детского поэта ничуть не менее интересен, чем образ литературоведа или лингвиста, дачника или отца. Чуковский умел внешне легко, а по сути – упорно ходить в разные стороны и на длинные дистанции. Он оказался способен стать интегральной фигурой, объединив Н. Некрасова, «серебряный век» и Е. Евтушенко.

Он – литератор, или, перефразируя знаменитое натуралистическое сравнение М. Горького, Чуковский – орган, созданный природой для преданного служения русской литературе. И, наверное, если он орган, то больше всего похожий на печень, что принимает, сохраняет, очищает, поддерживает, синтезирует и даже отчасти кроветворит.

6. Валерий Силиванов, автор палиндромов и анаграмм. Москва

Анаграммы

КОРНЕЙ ИВАНЫЧ

(наивный очерк)

***

Я тихо перечитал отменную сказку Чуковского «Одолеем Бармалея».

Ее почти не издавали.

И нет – не все о ней знают.

Она невероятная.

Там дикие реки крови. Тонны мертвых тел.

Там казнь ненавистного тирана – на пути к гармонии.

—

Однозначно, история опять произвела на меня глубокое впечатление.

Вот отрывок из нее:

Мчатся танки, танки, танки,

А за ними на волках

Лютые орангутанги

С минометами в руках.

Скорее найдите ее в интернете.

Рекомендую.

***

И комар прилетел и спас муху.

А паук умер с хрипом и истлел.

5. Александр Чанцев, писатель. Москва

Проверив себя до конца

В статьях Чуковского о Некрасове из его «Критических рассказов» мы встречаем описание преследования того за оду борцу с вольнодумством и кровавому усмирителю Польши Муравьеву («выступление с прославлением гнусного режима», по словам Щиглева), вообще умело используемых механизмов травли, а также троллинга и почти что буллинга (Герцен подхватывает каждое неловко сказанное слово и поступок и высмеивает его). Цитирует Чуковский и выражения вроде «темные русские не желают свободы», свидетельствует о «партийной» вражде литераторов и идеологов, приводит их сплетни, борьбу с репутациями и то шельмование и остракизм (на современном русском – cancel culture), которым подвергся Некрасов. Все это задевает своим современным звучанием – будто в Фейсбуке очередной скандал и преследование сказавшего не то, не так и не тогда.

Но поиск аналогий между давними временами и нынешними не всегда далеко уведет, в силу некоторой рекурсивности самого процесса. Тем более что – а вот здесь отличие от современной критики, где принято свой яд прятать за политесом, более сдержанными выражениями – и сам Чуковский позволяет себе иногда страстные, неполиткорректные выражения вроде «жирного» и «бегемота» о том же самом Муравьеве или «бездарный радикальный стихотворец Владимир Романович Щиглев, честный, но чрезвычайно тупой человек». Заметим, кстати, что Чуковский раздает отрицательные эпитеты вне зависимости от идеологической конъюнктуры (ее вообще и нет, судя по текстам, да, это еще были «вегетарианские» 20-е, но на протяжении многих страниц хвалить Ахматову за религиозный характер ее лирики, описывать разочарование Блока в революции, а Горького журить за то, что знать, ученых и писателей он изображать не может, только деклассированные элементы живописать в состоянии – сильно!).

Но вот радикальное отличие от критики современной. Чуковский изо всех сил стремится понять своего героя, забраться к нему под кожу и в голову, оправдать. Сейчас же не только принято понимать самого себя (оригинальнее, «под необычным углом подойти к вопросу», «применить оптику» и т.п.), но и – где и когда в последний раз встречалось такое христианское просто смирение в понимании другого (Другой, Посторонний – теперь отчуждены даже терминами, заглавная буква маркирует забор и границу)? Чуковский же удаляет самого себя: в огромных воспоминаниях о Блоке сам он лишь пару раз, фоном, необходимым для раскрытия того же Блока персонажем, а весомо описывает себя – когда прочел плохой доклад про Блока, провалился, а тот так утешал. Вспомнить эссе о Чехове, так Чуковский использует тот же прием «работы над собой», что он видел в Чехове: (пре)вознося другого, тот умалял себя (писал, скажем, одному должнику, что сам одалживаться горазд, и вообще не беспокойте меня с этим больше). Такая вот «культура отмены» самого себя.

Некрасов открыто жил с женой Панаева и «отжал» у него журнал, посвятил оду мерзавцу, был замешан в какую-то финансовую аферу, зарабатывал картами, писал о тяжкой крестьянской доле, но тусовался с великими их поработителями, лицемерил вплоть до того, что осуждал обивание задника кареты гвоздями от взбирающихся на него детей, но утыкал гвоздями свою. И т.д. и т.п. – приводя весь список преступлений и неблаговидностей Некрасова, Чуковский ни разу его не осуждает. Но старается понять. Про ту же Панаеву: «если же она и присвоила какую-нибудь часть этих денег, то нечаянно, без плана и умысла, едва ли сознавая, что делает. Тратила деньги, не думая, откуда они, а потом оказалось, что деньги чужие. Это ведь часто бывает» — и еще несколько строк возможных причин.

«Лирика всегда мифотворчество», пишет Чуковский о Некрасове по поводу пристрастия того к мрачному, смертям, жесткости, расчлененке даже. И пишет свое мифотворчество, не просто со знаком плюса, но со знаком проникновения, понимания, адвокатства. Знаков вообще нет, знаки ведь отстраняют. А теперь представим себе вывод где-нибудь в современной гуманитаристике после страниц мрачных цитат из Некрасова и приведенного описания убийства детей. Да что там далеко ходить – чистейшая кислота Набокова о Бунине, Гоголь некрофил, в лучшем случае постмодернистское хохмование Терца над Пушкиным (Чуковский цитирует статью «Ирония» Блока, где та – «дьявольски-издевательская улыбка»).

А сколько доставалось Бунину? А Чуковский начнет о нем с того, что тот прекрасный пейзажист, цвет чувствует лучше всех, вообще влюблен во все земное. А после этих уже более чем «сильных комплиментов» подведет к выводу, что на пятом десятке Бунин переродился, прыгнул выше головы, стал качественнее лучше и сильнее.

Без имен и цитат, но ныне о Чехове – от рассказа о его странных отношениях с женщинами, через то, что писал свое унылое, трагичное, а сам в жизни веселился, однако роман так и не осилил, сбежал на Сахалин, «Ich sterbe», пошлый бокал перед смертью, сам пошляк законченный, как и его герои, вот и труп его приехал в вагоне льда для устриц. А вот Чуковский обходится без устриц и – поет просто объяснение в любви к Чехову! Дикое гостеприимство, юмор, розыгрыши, любовь к природе, помогал всем, школы строил, себя строил-воспитывал, всем помогал, сады сажал, деньги сужал, на Сахалине один перепись провел, вообще непостижимый подвиг, себя уморил, за других, даже бездарностей, писал, помощью своей почти обременял. Это просто песня песней, любовное признание, заявка на причисление к лику святых, адвокат дьявола наоборот! Да, пара фраз о гордости Чехова, сложности его, особенно в последние месяцы жизни. Так ведь болел же мучительно, умирал.

Да, есть такие критики, что только хвалят, кабы чего не вышло. Но после всех слов добрых скажет о Блоке он и горькие слова, правдивые и тягостные. И есть пишущие только о том, о тех, кого любят, знают, кто безоговорочно близок им. Вот о раздражающем иногда даже, кажется, Чуковского Горьком: «Мысли Горького всегда так лубочны, знают только черную и белую краски, разделяют весь мир пополам». Осудил? Нет, ибо тут же, сразу – «в этом их главная сила».

Или, после описания того, как горланит дикий, стихийный хулиган Маяковский на фоне камерной, светелочно-скитной Ахматовой: «Я же могу сказать о себе, что, проверив себя до конца, отдав себе ясный отчет во всех своих литературных и не-литературных симпатиях, я, к своему удивлению, одинаково люблю их обоих: и Ахматову, и Маяковского, для меня они оба свои. Для меня не существует вопроса: Ахматова или Маяковский? Мне мила и та культурная, тихая, старая Русь, которую воплощает Ахматова, и та плебейская, буйная, площадная, барабанно-бравурная, которую воплощает Маяковский. Для меня эти две стихии не исключают, а дополняют одна другую, они обе необходимы равно».

Та работа понимания, когда изучаемый становится роднее себя, подразумевает оправдание, а не осуждение. Скорее обмывание (сколько гадостей и сплетен налипло на Некрасове, сокрушается Чуковский, он ведь просто в силу своего происхождения был вот таким двойным человеком), чем препарирование, и не разоблачение, но одевание в смысл.

4. Елена Кудрина, филолог, старший научный сотрудник ИМЛИ РАН. Москва

Неосуществленные замыслы

Не было такого дня,

когда бы я был доволен собою,

своей работой и только теперь,

через тысячу лет, я вижу,

как добросовестно и старательно я работал.

К.И. Чуковский — Л.К. Чуковской, 30 октября 1968

Неосуществленных замыслов в творческой биографии К.И. Чуковского было несколько, и каждый позволяет лучше понять Чуковского-художника в потоке меняющегося времени.

Первый замысел, о котором пойдет речь, – трагикомическая пьеса, обещанная в январе 1926 г. Вс. Мейерхольду, – «Госпогода». О том, как люди со временем научатся управлять ветрами, дождями и солнечными лучами под надзором «Главного управления туч и ветров». К августу было написано первое действие, однако работа у «липового драматурга», как называл себя сам Чуковский, застопорилась. Вскоре от своего замысла Чуковский предпочел отказаться, сославшись на то, что Борис Житков, привлеченный в соавторы, слишком занят срочной работой. Начавшаяся в 1928 г. травля писателя тоже внесла свои коррективы. В октябре 1933 г. Чуковский вновь вернулся к этой теме: заключил договор с кино и приглашал сына совместно написать фантастический сценарий, действие в котором должно было происходить на Беломорканале. Затем обратился за поддержкой к М. Горькому. Горький с радостью откликнулся, предложил свою помощь. Чуковский, по всей видимости, не испугался «советов» Горького «коснуться» льдов Арктики, лесных массивов и тундры Севера, «вечной мерзлоты» и «всякой всячины этого рода в наше время, когда гипотетическое мышление становится все более обычным и − “безумным”», – и принялся за работу, однако дело продвигалось медленно. В 1939 г. Чуковский отнес «Госпогоду» на ленинградскую кинофабрику, и через месяц получил ответ, что произведение не подходит по идеологическим соображениям. Работа над этим произведением, которое наверняка бы пополнило коллекцию шедевров Корнея Ивановича, затянулась и совпала с переменой политического и идеологического курса. Замысел 1920-х годов потерял свою актуальность в предвоенные годы. Сатирическое, фантасмагорическое отвергалось, им не было места в новом мире «индустриализации творчества». И Чуковский отступил.

Другой неосуществленный замысел касался выполнения Чуковским политического заказа и взятого на себя обязательства.

30 декабря 1929 г. в «Литературной газете» было опубликовано заявление, подписанное К. Чуковским. В нем были такие строки: «Я понял, что колхозное строительство в 2–3 года так изменит лицо старорусской деревни, как это лицо не менялось и в тысячу лет.
Я понял, что всякий, кто уклоняется сейчас от участия в коллективной работе по созданию нового быта, есть или преступник, или труп». Смело! А далее следовали слова, в которых именитый детский писатель отрекался от своих «старинных» книг и своих прежних устаревших тем. «Мне хочется разрабатывать новые темы, волнующие новых читателей». Чуковский брал на себя обязательство написать нацеленное на будущее, актуальное произведение. Им должна была стать «Детская колхозия (для детей от 10–12 лет)» – «книга нового типа: календарь, энциклопедия, хрестоматия, сборник новых колхозных пословиц, песен, поговорок, прибауток, загадок». Другими словами – жанровый ералаш. К составлению сборника нового «небывалого» фольклора Чуковский решил привлечь молодых поэтов и крестьянских писателей: «подчинить их распыленные силы строгому и стройному плану», цель которого – создание новой «чуковщины». Он планировал «предвосхитить» стихийные процессы сотворением профессионалами «народных детских песен». Категорично и иронично звучали его слова.

И Чуковский, действительно, начинает собирать материал о колхозах. Беседует с Ю.Н. Тыняновым о колхозах, о Сталине как авторе колхозов – «величайшем из гениев, перестраивавших мир». Едет в колхоз, организованный в 12 км от Алупки, беседует с местным татарским населением, своими глазами видит проблемы деревни. Читает народническую литературу, изучает труды Н. Михайловского, Н. Успенского, А. Эртеля, В. Слепцова, Г. Успенского. И в итоге в 1930 г. записывает в дневнике: «…когда вчитаешься во все это, изучишь от А до Z, только тогда увидишь, что колхоз – это единственное спасение России, единственное разрешение крестьянского вопроса в стране! Замечательно, что во всей народнической литературе ни одному даже самому мудрому из народников, даже Щедрину, даже Чернышевскому – ни на секунду не привиделся колхоз. Через десять лет вся тысячелетняя крестьянская Русь будет совершенно иной, переродится магически – и у нее настанет такая счастливая жизнь, о которой народники даже не смели мечтать, и все это благодаря колхозам. Некрасов – ошибался, когда писал:

…нужны не годы –

Нужны столетья, и кровь, и борьба,

Чтоб человека создать из раба.

Столетий не понадобилось. К 1950 году производительность колхозной деревни повысится вчетверо».

Здесь и серьезные размышления о поставленной задаче, и ирония, и неразрешимые противоречия – все свойства его беспокойной, мятущейся, ищущей личности.
Спустя 39 лет после появления покаянного письма в «Литературной газете», 30 июня 1968 г., в дневнике Чуковский вспомнил и описал этот «малодушный поступок». Обвинил некоего Ханина в том, что именно он заставил его, Чуковского, растерянного, одинокого, доведенного травлей до отчаяния, подписать постыдную бумагу с отречением от своих произведений. Он называет фамилию «искусителя» шесть раз, и каждый раз сопровождает её нелестными эпитетами. Так или иначе знакомый со всеми участниками литературного процесса того времени, Чуковский не мог не знать заведующего отделом детской и юношеской литературы Госиздата Давида Марковича Ханина. Этот Ханин, резко высказывавшийся против Чуковского на собраниях в 1929, в дневнике 1968 г. удостаивается звания «казенной сволочи».

Эпизод из прошлого мучил Чуковского, не давал покоя. Кроме того, мУка с «Колхозией» совпала по времени с тяжелой болезнью любимой дочери Мурочки. Смерть ребенка в сознании отца стала «возмездием» за малодушие. Многолетнюю боль он доверил бумаге – своему дневнику – спустя десятилетия освобождался от непосильной ноши. Исповедовался.

«Детскую колхозию» Чуковский не написал. Это был честный поступок писателя: не проникся он идеями коллективизации, не смог о ней написать. «И с той поры раз навсегда взял себе за правило: не поддаваться никаким увещаниям омерзительных Ханиных, темных и наглых бандитов, выполняющих волю своих атаманов». Всецело посвятил себя переводам, научной и редакторской деятельности.

Третий неосуществленный замысел – издание книги «Вавилонская башня» под редакцией Чуковского. К нему как авторитетному человеку в литературе со смелой инициативой обратилась в 1962 г. дирекция детского издательства с предложением возглавить новый проект. Это был первый в Советском Союзе пересказ Библии «без религиозной сущности», появиться на свет которому помешали внешнеполитические события (Шестидневная война в июне 1967 года между Израилем и арабскими странами и «Культурная революция» в Китае). Полностью подготовленная к печати, книга сперва была задержана цензурой, а затем была уничтожена в 1968 г. Чуковский не увидел своего «сборника библейских легенд в форме сказок», написанных «артелью даровитых молодых литераторов». Он как редактор предпринимал попытки реанимации издания: написал председателю Комитета по делам печати Н.А. Михайлову обстоятельное письмо. В нём, ссылаясь на заместителя министра просвещения А.И. Маркушевича и главного редактора издательства «Детская литература» В.Г. Компанийца, Чуковский писал о вынужденном своем согласии возглавить издание и желании довести дело до конца. Однако «Вавилонская башня» в полной мере оправдала своё название. Вышедшие в 1990?е годы многотиражные републикации были далеки от оригинала и морально устарели. Подмена Бога волшебником Ягве, ошибки исторические и стилистические были слишком очевидны.

Неосуществленные замыслы переживались Чуковским трагически. Рефлексирующее сознание подсказывало выход, диктовало необходимую тактику поведения. Фантастически экспериментальная «Госпогода» не могла быть издана в условиях борьбы с творческим инакомыслием. Навязанная «Детская колхозия» не могла быть написана против воли художника. Старательно выстроенная по заказу «Вавилонская башня» рухнула. Интуитивно предчувствуя неуспех, писатель отступился от своих замыслов, но они остались в художественном мире Чуковского в качестве свидетелей его неустанных творческих исканий.

3. Дмитрий Овчинников, литератор. Новосибирск

Писатель должен быть счастлив

«В России надо жить долго»

К. И. Чуковский

В 1957 году, вручая Корнею Чуковскому Орден Ленина, тогдашний первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв похлопал писателя по плечу и сказал: «Я и так устаю на работе, а ту ещё внуки по вечерам заставляют читать ваших «Мойдодыров». Эта незатейливая шутка лидера партии и государства, пожалуй, лучше любых званий и наград иллюстрировала статус Чуковского как главного сказочника Страны Советов, который успешно перекочевал в постсоветскую Россию. И который сам писатель не то чтобы не принимал, но считал его не вполне адекватным и эквивалентным своим представлениям о себе, о своём вкладе в русскую литературу и той роли, которую он хотел в ней играть.
Строчки из «Мойдодыра» или «Тараканища» — это едва ли не первые слова, которые слышат, а потом и произносят наши дети. Уже более ста лет, начиная с первой своей сказки, «Крокодила», Чуковский остаётся одним из самых популярных писателей нашей страны, причём среди представителей самых разных поколений. Его одинаково любят как дети, так и взрослые. Недаром в 2016 году Чуковского признали самым читаемым и издаваемым детским писателем России.

Если с любовью детей всё понятно, то любовь взрослых к Чуковскому характеризуют, например, воспоминания сотрудников «Союзмультфильма» о встречах с Чуковским, когда тот посещал легендарную мультипликационную студию. Сам Корней Иванович, к слову, к этой своей сказочной во всех смыслах славе относился сдержанно, и даже в значительной степени иронично. Как и Ганс Христиан Андерсен, он не считал себя сугубо детским писателем, и досадовал на то, что написал за свою жизнь 12 серьёзных книг, но все знают его как автора сказок, которыми занимался совсем недолго. За 87 лет жизни Чуковский написал 9 сказок, и все они были созданы за очень короткий срок, в 20-е годы. Но все запомнили и полюбили его исключительно как сказочника.

Впрочем, всё это по большей части относится к светлым сторонам биографии Чуковского. Но были и другие.

Вообще говоря, весь его жизненный путь, ab ovo ad mala, не назовёшь счастливым: слишком много испытаний выпало на его долю. Здесь, как кажется, есть какая-то общая закономерность: многие детские писатели сами были лишены счастливого детства, и, видимо, пытались в своём творчестве это компенсировать, даря счастье другим детям, в том числе собственным.

Его настоящее имя – Николай Корнейчуков. Его мать, Екатерина Осиповна Корнейчукова, служила прислугой в петербургском доме Эммануила Левенсона. Принадлежа к разным вероисповеданиям, они не состояли в законном браке, но прожили вместе несколько лет. Сначала у них родилась старшая дочь Маша, а затем – сын Коля. Через несколько лет Левенсон оставил незаконную семью, женился на враче Кларе Рабинович и уехал из Петербурга в Баку. Чуковскому было всего три года, когда это произошло. После этого мать с ним и дочерью на руках переехала в Одессу, где Чуковский поступил в местную гимназию, окончить которую не смог. Из пятого класса его отчислили, судя по его собственным свидетельствам, из-за низкого социального происхождения. Это вполне возможно, учитывая, что в тот период действовал печально знаменитый циркуляр «О кухаркиных детях». Много позднее, уже на закате жизни, Корней Иванович описал эти события в автобиографической повести «Серебряный герб».

Екатерина Осиповна очень переживала за сына, несправедливо отчисленного из гимназии, со слезами просила у него прощения за то, что родила детей вне брака. Впрочем, самой Екатерине Осиповне было немногим лучше. Незамужняя женщина с детьми в царской России была если не парией, то человеком не слишком уважаемым и поражённым во многих правах. Отсюда – мягко выражаясь, нелюбовь Чуковского к отцу, с которым он общался впоследствии, но это общение трудно назвать тёплым. Ни с кем другим об отце он также не хотел говорить. Сам он говорил: «У меня никогда не было такой роскоши, как отец или хотя бы дед». Эта тема была для него очень тяжёлой и болезненной.
Этот период в жизни Чуковского едва ли назовёшь счастливым. Чтобы помочь матери, он работал на стройке и грузчиком в порту. Тогда же пристрастился к чтению, которое стало его главным и любимым занятием до конца жизни. Чуковский говорил, что «хорошая книга меняет цвет глаз и состав крови человека». Это увлечение чтением привело будущего писателя в журналистику, в газету «Одесские новости», с которой он сотрудничал с 1901 года. В те же годы Корней Иванович усиленно занимался английским языком, который ему вскоре понадобился, когда в 1903 году его отправили корреспондентом газеты в Лондон, куда он выехал с молодой женой. По возвращении из Англии он включился в революционные события, происходившие в стране, дважды посетив знаменитый броненосец «Князь Потёмкин-Таврический». В последующие годы занимался изданием сатирического журнала «Сигнал», переводами, писал литературоведческие статьи. Тогда же была опубликована его первая сказка – «Крокодил».

Сказочником Чуковский стал, в общем-то, случайно, но именно сказки принесли ему любовь и признание миллионов людей. Самые знаменитые из них — «Тараканище», «Мойдодыр», «Бармалей» — были написаны в 20-е годы. Главной вдохновительницей для писателя была младшая дочь Мурочка, которая умрёт от туберкулёза очень рано, в 11 лет. Виновным в этом писатель считал себя.

В 1928 году началась травля Чуковского. В «Правде» была опубликована статья Надежды Крупской «О «Крокодиле» Чуковского», где прямым текстом было написано, что «Крокодила ребятам нашим давать не надо». Вскоре в среде литературных критиков возник новый термин – «чуковщина», в их статьях разоблачалась «группка Чуковского-Маршака», хотя эти два поэта были мало связаны друг с другом. Чуковского объявляют классовым врагом и антисоветским элементом, перестают печатать, книги изымают из библиотек. В результате в конце 1929 года Чуковский публикует «Литературной газете» покаянное письмо, где отрекается от своих сказок, признаёт, что они не нужны советским детям. Вскоре после этого заболевает дочь Мурочка, и писатель не мог отделаться от мысли, что эти события связаны между собой. Впоследствии он очень жалел о том своём малодушии.

По сути, после этого Чуковский заканчивается как сказочник. В войну он ещё напишет «Одолеем Бармалея», но эта сказка не получит широкого признания. В последние годы он жил в Переделкино, где, в частности, написал книгу о воспитании детей в возрасте от двух до пяти лет. А незадолго до смерти он опубликует статью «Признания старого сказочника», где сформулирует главные законы сказки: образность, обилие гласных, глаголов, постоянная смена ритма. Чуковский считал, что детский писатель должен быть счастлив, чтобы создавать сказки со счастливым концом, которые так любят дети. Был ли он сам счастлив, вопрос открытый. Но очевидно, что любовь, которую он вложил в каждую строчку, уже пережила века, а его наследие останется с нами навечно.

2. Александр Костерев, инженер, автор стихов, песен, пародий, коротких рассказов. Санкт-Петербург

«Прощай, моё Вдохновенье!» или ода английскому шиллингу

В 1907 году в издании «Кружка молодых» при Петербургском университете увидела свет первая книга переводов Корнея Чуковского — «Мой Уитмен».
История формирования личности Корнея Чуковского как переводчика и его глубокого увлечения англоязычной литературой весьма поучительна и позволяет в полной мере оценить живой и непредсказуемый характер писателя-исследователя.

Известно, что с 1901 года Чуковский начал писать статьи для «Одесских новостей», а в 1903 году — как единственный корреспондент газеты, условно знающий английский язык (которому обучился по книге «Самоизученiе иностранныхъ языковъ» профессора Оллендорфа, популярной в среде русской разночинной интеллигенции), а главное, соблазнившись высокими гонорарами (до 100 рублей ежемесячно) — отправился собственным корреспондентом газеты в Лондон.

Однако гонорары из России поступали нерегулярно, а вскоре и вовсе прекратились, но Чуковскому, благодаря настойчивости и трудолюбию, удалось получить подработку переписчиком каталогов русской литературы библиотеки Британского музея, с посуточной оплатой в один шиллинг. Именно это, более чем скромное жалованье, позволило Чуковскому еще несколько месяцев продержаться в Лондоне, отдавая все силы и время основательному учению в оригиналах классической англоязычной литературы — Диккенса, Теккерея, Свифта, Уайльда и других.

Напомним, что толчком к самостоятельному изучению писателем английского языка послужила покупка им в 1901 году книги Уолта Уитмена — поэта-великана, как позднее охарактеризовал его Чуковский, у заезжего матроса в одесском порту.

С этого времени Чуковским овладела подлинная страсть к переводу, хотя писатель признаётся, что его переводы, опубликованные в первом издании книги «Мой Уитмен» были крайне слабы и беспомощны. Единственный плюсом выхода книги он находит пробуждение интереса к поэзии Уитмена в России.
По возвращению в Россию Чуковский не только много переводил (М. Твен, О. Уайльд, Р. Киплинг, У.Уитмен, О. Генри), но и разрабатывал теоретические аспекты художественного перевода в сборниках «Принципы художественного перевода» (издания 1919 и 1920 годов со статьями Гумилёва, Чуковского, Батюшкова), «Искусство перевода» (издания 1930 и 1936 годов), «Высокое искусство» (издания 1941, 1964, 1966, 1968 годов).

Как мы понимаем, особое место в длинном ряду англоязычных писателей, любимых и охотно переводимых Чуковским, занимало творчество Уолта Уитмена.

Книга Чуковского «Мой Уитмен» выдержала до 1944 года десять переработанных изданий, при этом собственно поэзия Уитмена наиболее полно представлена в сборниках переводов его книги «Листья травы», вышедших в 1953 и 1955 годах.

Ранние стихи Уитмена — новатора свободного стиха, стяжавшего к концу жизни славу первого общенационального поэта США, — довольно невнятные предвестники рождения оригинального самобытного поэта, который смело заявил о себе после выхода в 1855 году в Нью-Йорке сборника «Листья травы».
Можно предположить, что увлечение Чуковского, открытого для всего нового, творчеством Уитмена объясняется не только оригинальностью его восприятия мира, включая антиэстетическое, порою весьма натуралистическое, полное подчеркнутых физиологизмов отношение к человеку, но и системой индустриальных образов, занимающих главенствующее место в поэзии Уитмена: фабричные трубы, домны, станки, паровозы, что сделало его предтечей так называемой урбанистической поэзии.

Оценка Чуковским творчества Уитмена безусловно менялась с годами от шокового потрясения уитменовской картиной мира до взвешенного понимания достоинств и недостатков его стихов.

В интервью журналу «Вопросы литературы» в 1965 году Чуковский так сформулирует своё зрелое отношение к творчеству американского поэта: «Ни об одном писателе не было выдумано столько эффектных и лживых легенд, как о моём любимом Уолте Уитмене. Но едва Уолт Уитмен предстал перед нами не в обличии мудреца и пророка, а таким же смертным, как и мы, он стал для нас гораздо милее и ближе».

Взаимодействие Уитмена с представителями русской литературы происходило последовательно по линиям проникновения: Уитмен — Тургенев, Уитмен — Лев Толстой, Уитмен — футуристы (Хлебников, Маяковский).

Тургенев отметив, что «Ничего более поразительного себе представить нельзя», настолько увлекся поэзией Уитмена, что в 1872 году перевел несколько его стихотворений. В свою очередь Уитмен с сожалением отзывался о том, что «благородному и грустному Тургеневу» не пришлось побывать в Соединенных Штатах.

Отношение Толстого к поэзии Уитмена, в части глубоких мыслей последнего, было тем более близким, чем сама эта система мыслей соответствовала гуманитарным воззрениям и установкам Льва Николаевича, о чем можно судить по его дневниковым записям. 11 июня 1889 года Толстой запишет: «Получил книги: Уитмен, стихи нелепые». 27 октября 1889 года отметит стихотворение «Приснился мне город», позднее — «Читая книгу», а в дневнике напишет: «Читал опять присланного Уитмена. Много напыщенного, пустого, но кое-что я уже нашел хорошего». В 1890 году характер его оценок меняется: «… книжечка весьма оригинального и смелого поэта Уолта Уитмена. И статья о нем с выборкой переведенных его стихотворений будет, я думаю, Принята всяким журналом…». Безусловно говорить о сближении творчества Толстого и Уитмена сегодня нет достаточных оснований, хотя подобные сравнения имели место в журналистике конца XIX — начала XX века.

Маяковский не был подражателем Уитмена, но с большой долей вероятности его стиль, полный гипербол, эксцентризмов и метафор во многом схож со стилем Уитмена.

Поэма Хлебникова «Зверинец» является нам в образе одного из наиболее типичных произведений Уитмена, напоминая отрывок «Песни о себе», причем у Уитмена заимствована не только структура стиха, но и многие его мысли.

В предисловии к последнему изданию книги «Мой Уитмен» 1966 года Чуковский напишет: «Но странное дело! — недавно, перечитывая новейшие русские издания Уолта Уитмена, я, к своему удивлению, увидел, что уже не чувствую в его стихотворениях той магии, того «магнетизма», которые так чаровали меня, когда я читал их молодыми глазами. Кое-что даже показалось мне скучным».

Примечательно, что одним из стихотворений Уитмена, котором он простился с миром, было — «Прощай, моё Вдохновенье!» с пророческими словами: «Долго мы жили вместе, радуя и лаская друг друга…»

На этом этапе писатель и его переводчик простились с творчеством друг друга, но мы, я надеюсь, откроем ещё много удивительного в стихах Уитмена в блистательных переводах Корнея Чуковского.

— Здравствуйте, мистер Уитмен! Давайте вместе строить наш город …

Приснился мне город, который нельзя одолеть, хотя бы

напали на него все страны вселенной,

Мне снилось, что это был город Друзей, какого ещё

никогда не бывало,

И превыше всего в этом городе крепкая ценилась

Любовь,

И каждый час она сказывалась в каждом поступке

жителей этого города,

В каждом их слове и взгляде.

1. Иван Образцов, писатель. Барнаул

Сатори для Федоры

Метаэссе

Общий читательский фонд для подавляющего большинства взрослого населения России составляют сегодня тексты «старого» советского фонда литературы «для детей». Эта более-менее возможная реальность совершенно исключительного положения «детской» литературы напрямую связана (и даже из этого вытекает) с отсутствием единого для граждан Российского государства сакрального текста. Что касается вопроса о сакральной «главной книге» в современной России, то отсутствие таковой очевидно по причине многонациональности и многоконфессиональности государства, и даже его конституционно-формальной светскости.

Период глобального государственного атеизма сменился периодом глобальной всевозможности вероисповеданий, другими словами, сакральных «главных книг» стало много, а атеизм (научный, кухонный и проч.) конституционно уравнен с ними в правах. Множественность «сакральных» книг также, как и тотальный запрет на вероисповедания, имеют общую тенденцию развиваться в человеческом обществе в тотальную неспособность формирования единого читательского культурного фонда. Проще говоря, вырастая из детства гражданин России совершенно не имеет никакого общего с таким же россиянином повода для культурного сознания (создания) некоего единого пространства смыслов. По крайней мере, у граждан единого государства есть все основания не понимать друг друга с самого детского возраста. И вот здесь-то и возрастает фундаментальная общекультурная роль и социальное значение художественной литературы для детей, как единственного текста, потенциально формирующего социум людей многонационального и многоконфессионального государства. Говорить сегодня о едином чтении для детей не приходится по причине разновекторных книжно-издательских политик продвижения авторов, потому намного продуктивнее будет поговорить об успешном литературном опыте советского литфонда, так как затасканная уже формулировка о «проверке временем», как никогда оказалась единственно верной для общественного сознания. Но почему эту «проверку временем» выдержали лишь избранные произведения «для детей», среди которых одно из ключевых мест занимают стихотворения Корнея Чуковского?

Настоящее эссе обусловлено философско-психологическим взглядом на предмет обсуждения, и, соответственно, не ставит целью сделать какие-либо филологические или лингвистические открытия.

Корней Иванович Чуковский неоднократно указывал на технические нюансы, спонтанно открываемые им при работе над произведениями, вот, например, о «Федорином горе»: «Передо мной внезапно возник каскад взбунтовавшихся, ошалелых вещей, вырвавшихся на волю из долгого плена, – великое множество вилок, стаканов, чайников, ведер, корыт, утюгов и ножей, в панике бегущих друг за дружкой. Причем во время этого отчаянно быстрого бегства каждая тарелка зазвучала совершенно иначе, чем, скажем, сковорода или чашка. Бойкая и легковесная кастрюля пронеслась лихим четырехстопным хореем мимо отставшего от нее утюга».

Стихотворение «Федорино горе» начинается с бега бытовых предметов, но в беге ли и его удачной стихотворно-содержательной фиксации дело, точнее, эти ли особенности сохранили стихотворение в культурном коде, в корпусе основных, значимых литературных текстов? Отчего бы не сказать так: ответ здесь возможен, и он лежит далеко от областей языкознательных. Вполне в духе традиционного метафизического направления поисков в русской литературной традиции.

Во-первых, надо понимать, что любое противостояние неизменно стремится быть разрешённым. Разрешённым и в смысле узаконенности постановки вопросов (в нашем случае эта узаконенность актуализирована культурной повседневного быта), но и в смысле разрешения конфликта неким итогом, рождением определённого плода примирения, покорения или компромисса.

Подобные вышесказанным слова, термины, понятия, даже их подчинённости внутри предложений совершенно немыслимы в таком виде для «детских» книжек просто потому, что непонятны потенциальному читателю. Но в том и феноменальность поэтического голоса Чуковского, что он находит необходимый язык для беседы с детским сознанием на серьёзные «взрослые» темы.

«Куд-куда! Куд-куда!

Вы откуда и куда?!»

И ответила посуда:

«Было нам у бабы худо,

Не любила нас она,

Била, била нас она,

Запылила, закоптила,

Загубила нас она!..»

Характерно, что предметы вначале разъясняют причину своего поведения и только потом отвечают на вопрос курицы:

Оттого-то мы от бабы

Убежали, как от жабы…

Дело в том, что при ответе на вопрос «вы откуда и куда?!» становится очевидной бессмысленность побега, ведь гуляя по полям, по болотам и лугам предметы явно не становятся чище. Действительно, единственным персонажем стихотворения, способным выполнять функции по обслуживанию и уходу за бытовыми предметами, является Федора. То есть, цель побега предметов, вовсе не побег сам по себе, а устрашающая акция, принуждающая Федору осознать степень её нужды в предметах быта.

В шестой части стихотворения, к предметам приходит осознание собственной зависимости от Федоры. Теперь есть все предпосылки для взаимовыгодного разрешения конфликта. Ключевым является уточнение о качестве произошедших с Федорой изменений:

Но чудо случилося с ней:

Стала Федора добрей!

Другими словами, халатное отношение к выполнению своих перед предметами обязанностей было вызвано недостаточной степенью доброты Федоры. Более того, мораль стихотворения с этого момента выходит за рамки обучения только нормам поведения в социуме. С этого момента, стихотворение становится доступной и наглядной для ребёнка демонстрацией и разъяснением таких понятий как «чудо» и «добро». Тома исписаны в попытках разъяснить такие явления, но Чуковский даёт поразительно простую и эффективную формулу – чудо случилось, потому что стала добрей. То есть, если человек становится добрым, то это чудо, не волшебство (лакированный суррогат для бедных), не колдовство (фастфуд для психически расслабленных личностей), но именно Чудо!

Предложенная Чуковским метафора оказалась тем надвременным языком, что и прост, и невероятно точен в серьёзном разговоре «отцов» с «детьми». Действительно, неприятно иметь дело с неряшливым человеком, ведь такой человек, прежде всего, не вызывает доверия. Кроме того, если мы посмотрим ещё шире, распространив данную метафору на отношение человека к культурному наследию, к исторической памяти, то «била, запылила, закоптила, загубила», то она становится вообще крайне актуальным для любого исторического периода описанием «синдрома Федоры», проявляющегося в безразличном отношении человека к человеку, человека к культуре, человека к исторической памяти.

Источник

метки: Корень, Писатель, Чуковский, Детский, Творчество, Любимый, Стать, Ребенок

Корней Иванович Чуковский. В чем секрет популярности его детских произведений?

31 марта 1882 года в Санкт-Петербурге родился замечательный детский писатель Корней Иванович Чуковский, автор множества сказок, которые вы помните наизусть, даже если у вас нет детей.

Биография его описана в различных источниках и им самим в автобиографической повести «Серебряный герб». В ней значится, что имя Корнея Ивановича Чуковского при рождении – Николай Васильевич Корнейчуков. Его отцом был Эммануил Соломонович Левенсон, в семье которого жила прислугой мать Корнея Чуковского – полтавская крестьянка Екатерина Осиповна Корнейчук. Отец оставил их, и мать переехала в Одессу. Писатель долгие годы страдал от того, что был «незаконнорожденным». В пятом классе его отчислили из гимназии из-за низкого происхождения…

В 1901 году появилась его первая статья в газете «Одесские новости». Он писал статьи на самые разные темы – от философии до фельетонов. В 1903 году Корней Иванович отправился в Петербург с твердым намерением стать писателем. Он ездил по редакциям журналов и предлагал свои произведения, но везде получил отказ. Это не остановило Чуковского. Он познакомился со многими литераторами, привык к жизни в Петербурге и нашел-таки себе работу – стал корреспондентом газеты «Одесские новости», куда отправлял свои материалы из Петербурга. «Одесскими новостями» он был командирован в Англию в качестве корреспондента. В 1904 году Чуковский вернулся в Россию и стал литературным критиком, печатая свои статьи в петербургских журналах и газетах. В 1916 году Чуковский стал военным корреспондентом газеты «Речь» в Великобритании, Франции, Бельгии.

Данный этап биографии не обнаруживает в Чуковском задатков детского писателя. К этому времени он получил известность и признание как литературный критик и журналист.

Что же заставило писателя на этапе определенных жизненных достижений и успехов обратиться к детскому творчеству?

Из биографии: дало толчок предложение от М. Горького в 1917 г. стать руководителем детского отдела издательства «Парус». Тогда же он стал обращать внимание на речь и обороты маленьких детей и записывать их, изучать детскую психологию. Однажды Чуковскому надо было составить альманах «Жар-птица». Это была обыкновенная редакторская работа, но именно она явилась причиной рождения детского писателя. Написав к альманаху свои первые детские сказки «Цыпленок», «Доктор» и «Собачье царство», Чуковский выступил в совершенно новом свете. Его работы не остались незамеченными. А.М. Горький решил выпустить сборники детских произведений и попросил Чуковского написать поэму для детей к первому сборнику. Чуковский вначале очень переживал, что он не сможет написать, поскольку никогда ранее этого не делал. Но помог случай. Возвращаясь в поезде в Петербург с заболевшим сыном, он под стук колес рассказывал ему сказку про крокодила. Ребенок очень внимательно слушал. Прошло несколько дней, Корней Иванович уже забыл о том эпизоде, а сын запомнил все, сказанное тогда отцом, наизусть. Так родилась сказка «Крокодил», опубликованная в 1917 году. С тех пор Чуковский стал любимым детским писателем.

7 стр., 3154 слов

Чуковский, Корней Иванович

… который Корней Иванович вёл до последних дней своей жизни. В 1907 году Чуковский опубликовал переводы Уолта Уитмена. Книга стала популярной, что увеличило известность Чуковского в литературной среде. Чуковский стал … поэтов. Переделкинские дети, давно ставшие взрослыми, до сих пор вспоминают эти детские посиделки на даче Чуковского. Умер Корней Иванович 28 октября 1969 года от вирусного гепатита. На …

Чуковский – отец четырёх детей: Николая, Лидии, Бориса и умершей в детстве Марии (Мурочки), которой посвящены многие его детские стихи.

В основе его произведений лежит беззаветная любовь к детям. Он хорошо знал и понимал их. Писатель сумел сохранить в себе ту детскую непосредственность, которая позволила ему на языке, понятном детям, и в близких им образах рисовать замечательные словесные картинки: родные и запоминающиеся, ведущие в увлекательный большой мир без скучных нравоучений и нудных нотаций. В моей семье эти стихи прошли через четыре поколения и занимают на книжных полках видное место в ожидании следующих.

В чем секрет популярности и «живучести» его детских произведений?

Кто лучше «Мойдодыра» без утомительных нотаций может рассказать детям про важность личной гигиены? Замечательно закрепляет материал урока чистоты «Федорино горе».

А «Айболит»? Как часто не хватает нам сегодня образа доброго волшебника в лице доктора.

«Слава, слава Айболиту!

Слава добрым докторам!»

«Телефон» – современно и актуально, даже, благодаря сотовым телефонам, современней и актуальней, чем во времена Чуковского.

«И такая дребедень

Целый день:

Динь-ди-лень,

Ди

Источник

Чуковский – русский писатель и переводчик, который прославился во многих уголках мира.

Это человек с удивительной судьбой и невероятным талантом.

Его детские произведения стали самыми издаваемыми в России.

Блок: 1/6 | Кол-во символов: 206
Источник: https://gdz-gramota.ru/biografii-pisatelei-dlia-detei/chukovskii-kornei-ivanovich-biografiia

Содержание

1 Краткая биография Корнея Чуковского для детей начальной школы
- 1.1 Корней Иванович Чуковский биография для детей
- 1.2 Интересные факты
  - 1.2.1 Сохрани себе на стену чтобы не потерять!
2 Журналистская деятельность до Октябрьской революции
3 Детские и юношеские годы
4 Литература
5 Командировка в Англию
6 Интересные факты
7 Литературоведение
8 Сочинение «Мой любимый писатель Чуковский Корней Иванович»
9 Творческий литературный путь
10 Личная жизнь
11 Смерть
12 Викторина по произведениям Корнея Чуковского
13 Фото Корнея Чуковского
14 Семья
15 Память
- 15.1 Воспоминания о К. И. Чуковском
  - 15.1.1 Литература
- 15.2 Памятные места
  - 15.2.1 Адреса в Санкт-Петербурге — Петрограде — Ленинграде
  - 15.2.2 Адреса в Москве
16 Награды
17 Список произведений
- 17.1 Сказки
- 17.2 Стихи для детей
- 17.3 Повести
- 17.4 Работы о переводе
- 17.5 Дошкольное воспитание
- 17.6 Воспоминания
- 17.7 Статьи
- 17.8 Издания сочинений
- 17.9 Экранизации произведений

Краткая биография Корнея Чуковского для детей начальной школы

Детство будущего писателя прошло на территории Украины.

В 5 лет Корнея Ивановича отдали в садик Бехтеевой.

Затем было 5 лет школы, но из-за «низкого происхождения» его отчислили.

С 1901 года Чуковский занимается журналистикой, пишет статьи для «Одесских новостей».

Потом, выучив самостоятельно английский язык, Корней Иванович работает корреспондентом в столице Великобритании.

Переводы, литературная критика – то, что сделало писателя знаменитым.

Очень большое место в жизни Чуковского заняла детская литература, хотя для маленьких читателей он начал творить сравнительно поздно.

Корней Иванович переводил произведения известных зарубежных писателей, пересказал «Библию для детей».

Умер К.И. Чуковский в 1969 году от гепатита.

Блок: 2/6 | Кол-во символов: 792
Источник: https://gdz-gramota.ru/biografii-pisatelei-dlia-detei/chukovskii-kornei-ivanovich-biografiia

Корней Иванович Чуковский биография для детей

Корней Иванович Чуковский (Николай Васильевич Корнейчуков) родился в Петербурге в 1882 году в бедной семье. Свое детство он провел в Одессе и Николаеве.

Ему было 3 года, когда он остался жить только с матерью. Из одесской гимназии его исключили по причине «низкого» происхождения, так как мать работала прачкой. Семье тяжело жилось на маленькую зарплату матери, но юноша занимался самообразованием, изучал английский язык и сдал экзамены, получив аттестат зрелости.

Интересоваться поэзией Чуковский начал с ранних лет: писал стихотворения и даже поэмы. Когда ему было 24 года, он уже начал печатать статьи в газете «Одесские новости».

В 1903 году Корней Иванович отправился в Петербург, чтобы стать писателем. Вскоре он стал корреспондентом газеты «Одесские новости», куда отправлял свои материалы из Петербурга. Благодаря своим способностям, он был отправлен в Лондон. Там хорошо изучил английский язык.

А в 1916 году Чуковский стал военным корреспондентом газеты «Речь» в Великобритании. В 1917 году он вернулся на родину.

Однажды, в 1916 году, А.М. Горький попросил Чуковского написать поэму для детей. Чуковский очень переживал, что он не сможет написать, потому что никогда раньше этого не делал. Но ему помог случай. Возвращаясь в поезде в Петербург с заболевшим сыном, Чуковский под стук колес рассказывал ему сказку про крокодила. Сын очень внимательно слушал. Прошло несколько дней. Корней Иванович уже забыл о том эпизоде, а сын запомнил все, рассказанное тогда отцом, наизусть. Так появилась сказка «Крокодил», опубликованная в 1917 году. С тех пор Чуковский стал любимым детским писателем.

А сказку «Чудо-дерево» (1924) К.Чуковский посвятил своей маленькой дочери Муре, рано умершей от туберкулеза.

Кроме произведений для детей Чуковский пишет книги о детях – об их языковом творчестве. В 1928 году выходит книга «Маленькие дети». Также он высказывал свои наблюдения за тем, как дети обучаются русскому языку в известной книге «От двух до пяти», которая только при жизни автора выдержала 21 издание.

В 1906 он приехал в финскую деревню Куоккала (нынешнее Репино, Курортный район Санкт — Петербурга) где познакомился с художником Ильёй Репиным и писателем Короленко. Там он прожил 10 лет.

Блок: 2/2 | Кол-во символов: 2240
Источник: https://kratkoe.com/korney-chukovskiy-biografiya-dlya-detey/

Интересные факты

На первый гонорар за статью, размером в 7 рублей, купил рубашку и презентабельного вида брюки.

На свадьбе молодой семье Чуковских дарили цветы, а деньги — нет. После поздравлений он обходил гостей с шапкой, собирая деньги.

В 1968 году издал краткое издание библии для детей «Вавилонская башня», но власти уничтожили тираж.

Сохрани себе на стену чтобы не потерять!

Блок: 3/3 | Кол-во символов: 377
Источник: https://sochinyshka.ru/biografiya-korneya-chukovskogo-dlya-detej.html

Журналистская деятельность до Октябрьской революции

С 1901 года Чуковский начал писать статьи в «Одесских новостях». В литературу Чуковского ввёл его близкий гимназический друг, журналист В. Е. Жаботинский. Жаботинский также был поручителем жениха на свадьбе Чуковского и Марии Борисовны Гольдфельд.

Затем в 1903 году Чуковский, как единственный корреспондент газеты, знающий английский язык (которому обучился самостоятельно по «Самоучителю английского языка» Олендорфа), и соблазнившись высоким по тем временам окладом — издатель обещал 100 рублей ежемесячно — отправился корреспондентом «Одесских новостей» в Лондон, куда выехал с молодой женой. Кроме «Одесских новостей» английские статьи Чуковского публиковались в «Южном обозрении» и в некоторых киевских газетах. Но гонорары из России поступали нерегулярно, а затем и вовсе прекратились. Беременную жену пришлось отправить обратно в Одессу. Чуковский подрабатывал перепиской каталогов в Британском музее. Зато в Лондоне Чуковский основательно ознакомился с английской литературой — прочитал в оригинале Диккенса, Теккерея.

Вернувшись в Одессу в конце 1904 года, Чуковский поселился с семьёй на улице Базарной № 2 и окунулся в события революции 1905 года. Чуковский оказался захвачен революцией. Он дважды посетил восставший броненосец «Потёмкин», кроме прочего приняв письма к близким у восставших моряков.

В Петербурге начал издавать сатирический журнал «Сигнал». Среди авторов журнала были такие известные писатели как Куприн, Фёдор Сологуб и Тэффи. После четвёртого номера его арестовали за «оскорбление величества». Его защищал знаменитый адвокат Грузенберг, добившийся оправдания. Чуковский находился под арестом 9 дней.

Чуковский (сидит слева) в студии Ильи Репина, Куоккала, ноябрь 1910 года. Репин читает сообщение о смерти Толстого. На стене виден неоконченный портрет Чуковского. Фотография Карла Буллы.

В 1906 году Корней Иванович приехал в финское местечко Куоккала (ныне Репино, Курортный район Санкт-Петербурга), где свёл близкое знакомство с художником Ильёй Репиным и писателем Короленко. Именно Чуковский убедил Репина серьёзно отнестись к своему писательству и подготовить книгу воспоминаний «Далёкое близкое». В Куоккале Чуковский прожил около 10 лет. От сочетания слов Чуковский и Куоккала образовано «Чукоккала» (придумано Репиным) — название рукописного юмористического альманаха, который Корней Иванович вёл до последних дней своей жизни.

В 1907 году Чуковский опубликовал переводы Уолта Уитмена. Книга стала популярной, что увеличило известность Чуковского в литературной среде. Чуковский стал влиятельным критиком, насмешливо отзываясь о популярных в то время произведениях массовой литературы: книгах Лидии Чарской и Анастасии Вербицкой, «Пинкертоновщине» и других, остроумно защищал футуристов — как в статьях, так и в публичных лекциях — от нападок традиционной критики (познакомился в Куоккале с Маяковским и в дальнейшем с ним приятельствовал), хотя сами футуристы далеко не всегда были ему за это благодарны; вырабатывал собственную узнаваемую манеру (реконструкция психологического облика писателя на основании многочисленных цитат из него).

Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и Юрий Анненков, проводы на фронт. Случайная фотография Карла Буллы. 1914 год

В 1916 году Чуковский с делегацией Государственной думы вновь посетил Англию. В 1917 году вышла книга Паттерсона «С еврейским отрядом в Галлиполи» (о еврейском легионе в составе британской армии) под редакцией и с предисловием Чуковского.

После революции Чуковский продолжал заниматься критикой, издав две наиболее знаменитые свои книги о творчестве современников — «Книга об Александре Блоке» («Александр Блок как человек и поэт») и «Ахматова и Маяковский». Обстоятельства советского времени оказались неблагодарны для критической деятельности, и Чуковскому пришлось этот свой талант «зарыть в землю», о чём он впоследствии сожалел.

Блок: 4/13 | Кол-во символов: 3886
Источник: https://worldofaphorism.ru/kratkie-biografii/kornej-chukovskij

Детские и юношеские годы

Горничная Катерина три года жила в незаконном браке с хозяйским сыном студентом Эммануилом Соломоновичем, родила от него двоих детей – старшую дочь Марусю и мальчика Николая.

Однако отношениям своего сына с крестьянкой воспротивился отец Эммануила. Левенсоны были владельцами нескольких типографий в разных городах, и такой неравный брак никогда не мог стать законным. Вскоре после того, как родился будущий поэт, Эммануил Соломонович оставил Екатерину и сочетался браком с женщиной своего круга.

Мама Корнея Чуковского с двумя малыми детьми была вынуждена уехать в Одессу. Здесь на Новорыбной улице они поселились в небольшом флигеле. Всё детство маленького Николая прошло в Николаеве и Одессе. Как вспоминает поэт о своих ранних годах: «Мать воспитывала нас демократически – нуждою». Много лет Екатерина Осиповна хранила и часто рассматривала фотографию бородатого мужчины в очках и приговаривала при этом детям: «Не сердитесь на своего папку, он хороший человек». Эммануил Соломонович иногда помогал Катерине деньгами.

Однако маленький Коля очень стеснялся своей незаконнорожденности и страдал от этого. Ему казалось, что он самый нецельный человечек на земле, что он один-единственный на планете, рождённый вне закона. Когда другие дети рассказывали про своих отцов, бабушек и дедушек, Коля краснел, начинал что-то придумывать, лгать и путаться, и тогда ему казалось, что за спиной все шепчутся о его незаконном происхождении. Он так и не смог простить отца за своё нерадостное детство, бедность и клеймо «безотцовщины».

Маму свою Корней Иванович очень любил и всегда вспоминал о ней с теплотой и нежностью. С раннего утра до позднего вечера она стирала и гладила другим людям, чтобы заработать денег и прокормить детей, при этом умудрялась успевать вести дом и вкусно готовить еду. В их комнатке во флигеле всегда было уютно и чисто, даже нарядно, потому что стояло много цветов и повсюду висели расшитые узорами занавески и полотенца. Всё всегда сверкало, мама была необыкновенной чистюлей и в их маленькое жилище вкладывала свою широкую украинскую душу. Она была неграмотной крестьянкой, но приложила все усилия, чтобы её дети получили образование.

В пятилетнем возрасте мать отдала Колю в детский сад мадам Бехтеевой. Он хорошо запомнил, как там рисовали картинки и маршировали под музыку. Потом мальчик пошёл учиться во вторую одесскую гимназию, но после пятого класса его отчислили из-за низкого происхождения. Тогда он занялся самообразованием, изучал английский язык и очень много читал книг. Литература вторглась с его жизнь и полностью завладела мальчишеским сердцем. Каждую свободную минуту он бежал в библиотеку и читал запоем без разбора.

У Николая было очень много друзей, с которыми он бегал на рыбалку или запускал воздушного змея, лазил по чердакам или, спрятавшись в больших мусорных ящиках, мечтал о путешествиях в дальние страны. Он пересказывал мальчишкам прочитанные книги Жюля Верна и романы Эмара.

Чтобы помочь матери, Николай пошёл работать: чинил рыбацкие сети, расклеивал театральные афиши, красил заборы. Однако чем старше он становился, тем менее нравилась ему мещанская Одесса, он мечтал уехать отсюда в Австралию, для чего и учил иностранный язык.

Блок: 2/6 | Кол-во символов: 3214
Источник: https://stories-of-success.ru/korneya-chukovskogo

Литература

В 1917 г. Корней Чуковский стал руководителем детского отдела издательства «Парус». В его биографии появился новый творческий проект – альманах «Жар-птица».

Ему удавалось с легкостью писать интересные рассказы для детей, которыми зачитывались даже взрослые. На тот момент он написал знаменитых «Цыпленка» и «Доктора».

Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и Юрий Анненков, проводы на фронт, 1914 г.

В это время его больной сын Николай мучился от частых приступов болезни. Чтобы облегчить ему страдания, Чуковский на ходу придумывал для него разные сказки. Ребенок с таким интересом слушал истории отца, что забывал о своей болезни и не издавал ни единого стона.

Именно таким образом родилось знаменитое произведение «Крокодил», изданное накануне Октябрьской революции 1917 г.

После прихода к власти большевиков, Корней Чуковский сотрудничал с разными издательствами и посетил немало городов, выступая с лекциями.

В 20-х и 30-х годах литератор написал множество сказок, которые приобрели огромную популярность в обществе. К их числу относятся «Тараканище», «Мойдодыр», «Муха-цокотуха», «Бармалей», «Федорино горе», «Айболит» и многие другие.

Интересен факт, что перед тем, как отправлять в печать свои произведения, Корней тщательно проверял качество оформления той или иной книги. Особое внимание он уделял иллюстрациям к сказкам или детским стихам.

Казалось, что биография писателя Чуковского складывается вполне успешно. Это продолжалось до того момента, пока его труды не подверглись жесткой критике со стороны Надежды Крупской.

Вдова Владимира Ленина в жесткой форме раскритиковала произведения Чуковского, назвав их «буржуазной мутью». Кроме этого она обвиняла писателя в том, что он якобы навязывал детям ложные идеалы, идущие вразрез с линией партии.

После этого советские цензоры начали видеть практически с каждой сказке или стихе поэта «скрытый смысл». Например, в главном персонаже «Тараканища» они увидели карикатурный образ Сталина.

Серьезное давление со стороны власти лишало Чуковского каких-либо сил. Порою он сам начинал верить в то, что его творчество никому не интересно. В 1929 г. он публично отрекся от своих старых работ, пообещав работать в другом жанре.

Александр Блок и Корней Чуковский

В разгар Великой Отечественной войны (1941-1945) из-под пера Корнея Чуковского вышли сказки «Приключения Бибигона» и «Одолеем Бармалея». Первую из них раскритиковал лично Сталин, а вторую цензоры назвали «идеологически вредным произведением».

В связи с этим писатель переживал не самые лучшие годы в своей биографии и был вынужден вернуться к публицистике.

В 1962 г. Чуковский издал книгу «Живой как жизнь», состоящую из 7 глав и небольшого «словарика». В ней он описывал «болезни», которым подвергся русский язык. Затем он издал полное собрание сочинений Николая Некрасова, творчеством которого серьезно интересовался.

Корней Чуковский

В этот период биографии Корней Чуковский прочел книгу Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», став позже ее первым цензором.

Вместе с Твардовским ему удалось убедить Никиту Хрущева опубликовать это произведение. Стоит отметить, что когда на Солженицына началась травля со стороны властей (см. интересные факты о Солженицыне), Корней Иванович прятал его на своей даче в Переделкино.

В 1964 г. Чуковский вместе с Маршаком не побоялся выступить в защиту поэта Иосифа Бродского, который испытывал гонения, как со стороны властей, так и от коллег по цеху.

Еще при жизни Корнея Чуковского по его произведениям были сняты десятки мультфильмов, которые не теряют своей популярности и сегодня.

Блок: 4/7 | Кол-во символов: 3571
Источник: https://interesnyefakty.org/kornej-chukovskij/

Командировка в Англию

Когда выяснилось, что во всей редакции только один Корней знает английский язык, руководство предложило ему поехать в качестве корреспондента в командировку в Лондон. Молодой человек совсем недавно женился, семье нужно было становиться на ноги, и его соблазнил предложенный оклад – 100 рублей ежемесячно. Вместе с супругой Чуковский отправился в Англию.

Его английские статьи публиковали издательства «Одесские новости», «Южное обозрение» и несколько киевских газет. Со временем гонорары из России стали приходить в Лондон на имя Чуковского нерегулярно, а потом и вовсе прекратились. Жена была беременна, но из-за нехватки денежных средств, Корней отправил её к родителям в Одессу, а сам остался в Лондоне, подыскивая подработку.

Очень сильно понравилась Чуковскому Англия. Правда, поначалу его язык, изученный самостоятельно, никто не понимал. Но для Корнея это была не проблема, он улучшал его, с утра до вечера занимаясь в библиотеке Британского музея. Здесь же он нашёл подработку в том, что переписывал каталоги, а заодно в оригинале прочитал Теккерея и Диккенса.

Блок: 4/6 | Кол-во символов: 1092
Источник: https://stories-of-success.ru/korneya-chukovskogo

Интересные факты

Интересно то, что Чуковский основал целую литературную династию. Его сын Николай Корнеевич Чуковский и дочь Лидия Корнеевна Чуковская также стали знаменитыми писателями. Николай писал кратко литературные воспоминания о поэтах и писателях Серебряного века, которые были вхожи в дом его отца, а Лидия стала писательницей – диссидентом.
Второй сын писателя – Борис Корнеевич – погиб в начале Великой Отечественной войны на фронте.
Известно, что Чуковский был дружен с О. Мандельштамом и В. Маяковским. В его “Чукоккале” оставлял свои автографы и рисунки Н. Гумилев.
В честь Мухи-Цокотухи, одной из самых известных героинь Чуковского, в 1992 году энтомолог А. П. Озеров назвал новый род и вид мух-муравьевидок из отряда Diptera – mucha tzokotucha.
Чуковский был Оксфордским почетным доктором литературы, но из-за того, что учил английский язык по самоучителю, до конца жизни разговаривал с сильным акцентом, так что англичане его с трудом понимали.

Блок: 6/6 | Кол-во символов: 962
Источник: https://obrazovaka.ru/alpha/c/chukovskij-kornej-chukovsky-korney

Литературоведение

В 1908 году опубликованы его критические очерки о писателях Чехове, Бальмонте, Блоке, Сергееве-Ценском, Куприне, Горьком, Арцыбашеве, Мережковском, Брюсове и других, составившие сборник «От Чехова до наших дней», выдержавший в течение года три издания.

С 1917 года Чуковский принялся за многолетний труд о Некрасове, его любимом поэте. Его стараниями вышло первое советское собрание стихотворений Некрасова. Чуковский закончил работу над ним только в 1926 году, переработав массу рукописей и снабдив тексты научными комментариями. Монография «Мастерство Некрасова», вышедшая в 1952 году, много раз переиздавалась, а в 1962 году Чуковский был удостоен за неё Ленинской премии. После 1917 года удалось опубликовать значительную часть стихов Некрасова, которые либо были ранее запрещены царской цензурой, либо на них было наложено «вето» правообладателями. Примерно четверть известных в настоящее время стихотворных строк Некрасова была введена в оборот именно Корнеем Чуковским. Кроме того, в 1920-е годы им были обнаружены и изданы рукописи прозаических сочинений Некрасова («Жизнь и похождения Тихона Тросникова», «Тонкий человек» и других).

Помимо Некрасова, Чуковский занимался биографией и творчеством ряда других писателей XIX века (Чехова, Достоевского, Слепцова), чему посвящена, в частности, его книга «Люди и книги шестидесятых годов», участвовал в подготовке текста и редактировании многих изданий. Самым близким себе по духу писателем Чуковский считал Чехова.

Блок: 4/8 | Кол-во символов: 1489
Источник: https://Chukovskiy.su/biografiya/

Сочинение «Мой любимый писатель Чуковский Корней Иванович»

Чуковский — мой любимый писатель!

Первое знакомство с творчеством Корнея Ивановича произошло еще в раннем детстве.

Тогда я был в восторге от его «Айболита».

Постепенно начал открывать для себя и другие шедевры писателя-сказочника.

«Муха-Цокотуха», «Мойдодыр», «Телефон» – все эти произведения можно перечитывать до бесконечности, они одновременно смешные и поучительные.

Кроме того, мне очень нравится изучать жизненный путь Чуковского.

Он был разносторонней личностью, старательным и целеустремленным человеком.

Это вызывает искреннее уважение.

Я часто советую своим друзьям почитать произведения именно Корнея Ивановича, и не устаю повторять: «Чуковский — мой любимый писатель!».

Блок: 5/6 | Кол-во символов: 742
Источник: https://gdz-gramota.ru/biografii-pisatelei-dlia-detei/chukovskii-kornei-ivanovich-biografiia

Творческий литературный путь

К революции 1905 года Чуковский вернулся в Россию и полностью окунулся в происходящие события. Два раза он побывал на восставшем броненосце «Потёмкин». Затем уехал в Петербург и занялся там издательством сатирического журнала «Сигнал». Был арестован за «оскорбление величества», провёл под арестом 9 дней, но вскоре его адвокат добился оправдания.

Выйдя на свободу, Корней какое-то время издавал журнал подпольно, но вскоре понял, что издательское дело ему не подходит. Он посвятил свою жизнь писательству.

Сначала он больше занимался критикой. Из-под его пера вышли очерки о Блоке и Бальмонте, Куприне и Чехове, Горьком и Брюсове, Мережковском и Сергееве-Ценском. С 1917 по 1926 годы Чуковский трудился над работой о своём любимом поэте Некрасове, в 1962 году он получил за неё Ленинскую премию.

И когда он был уже довольно известным критиком, к Корнею пришло увлечение детским творчеством:

В 1916 году вышел в свет его первый сборник детских стихов «Ёлка» и сказка «Крокодил».
В 1923 году были написаны «Тараканище» и «Мойдодыр».
В 1924 году был опубликован «Бармалей».

Впервые в детских произведениях прозвучала новая интонация – малышей никто не поучал. Автор шутливо, но при этом всегда искренне радовался вместе с маленькими читателями красоте окружающего мира.

В конце 1920-х годов у Корнея Ивановича появилось новое увлечение – изучение психики детей и наблюдение за тем, как они овладевают речью. В 1933 году это вылилось в словесный творческий труд «От двух до пяти».

Советские дети выросли на его стихах и сказках, потом читали их своим детям и внукам. До сих пор многие из нас помнят наизусть:

«Федорино горе» и «Муху-цокотуху»;
«Краденое солнце» и «Путаницу»;
«Телефон» и «Айболит».

Практически на все сказки Корнея Чуковского сняты мультипликационные фильмы.

Корней Иванович вместе со старшим сыном очень много занимались переводами. Благодаря их труду в Советском Союзе смогли прочитать «Хижину дяди Тома» и «Приключения Тома Сойера», «Робинзона Крузо» и «Барона Мюнхгаузена», «Принца и нищего», сказки Уайльда и Киплинга.

За свои творческие достижения Чуковский имел награды: три ордена Трудового Красного Знамени, орден Ленина, многочисленные медали и степень доктора Оксфордского университета.

Блок: 5/6 | Кол-во символов: 2246
Источник: https://stories-of-success.ru/korneya-chukovskogo

Личная жизнь

Первая и единственная любовь пришла к Корнею Ивановичу совсем в юном возрасте. В Одессе на соседней улице проживала еврейская семья Гольдфельд. У главы семейства бухгалтера Арона-Бера Рувимовича и его супруги домохозяйки Тубы Ойзеровны подрастала дочь Мария. Черноглазая и пухленькая девушка очень нравилась Чуковскому.

Когда выяснилось, что и он Маше не безразличен, Корней сделал ей предложение. Однако родители девушки были против этого брака. Отчаянная Мария сбежала из дома, и в 1903 году влюблённые обвенчались. Это был первый, единственный и счастливый брак для обоих.

В семье родилось четверо детей, троих из них отец Корней Иванович Чуковский пережил.

В 1904 году появился на свет их первенец – сын Коля. Как и отец, всю жизнь он занимался литературной деятельностью, став знаменитым советским писателем Николаем Корнеевичем Чуковским. Во время Отечественной войны участвовал в обороне Ленинграда, оставался в блокадном городе. В 1965 году он скончался внезапно во сне. Смерть сына стала для 83-летнего Корнея Ивановича тяжелейшим ударом.

В 1907 году в семье Чуковских родилась дочь Лидия, которая тоже стала писательницей. Самые известные её произведения – повести «Софья Петровна» и «Спуск под воду», а также значительное произведение «Записки об Анне Ахматовой».

В 1910 году родился сын Борис. В 31-летнем возрасте он погиб недалеко от Бородинского поля, возвращаясь из разведки. Это случилось практически сразу после начала Отечественной войны, осенью 1941 года.

Самая младшенькая дочь Мария в семье Чуковских родилась в 1920 году. Поздний ребёнок был всеми безумно любим, её ласково называли Мурочка, именно она стала героиней большинства детских рассказов и стихов отца. Но ближе к 10 годам девочка заболела, у неё был неизлечимый костный туберкулёз. Малышка ослепла, перестала ходить и сильно плакала от боли. В 1930 году родители отвезли Мурочку в Алупкинский санаторий для детей-туберкулёзников.

Два года Корней Иванович жил, как во сне, ездил к больной дочери, вместе с ней сочинял детские стихи и сказки. Но в ноябре 1930 года девочка умерла на руках у отца, он собственноручно сделал для неё гроб из старого сундука. Мурочку похоронили там же, в Крыму.

Именно после её смерти свою любовь к дочери он перенёс на всех детишек Советского Союза и стал всеобщим любимцем – дедушкой Корнеем.

Его супруга Мария умерла в 1955 году, раньше мужа на 14 лет. Каждый день Корней Иванович ходил на её могилу и вспоминал счастливые моменты их жизни. Он отчётливо помнил её бархатную кофточку, даже запах, их свидания до рассвета, все радости и беды, которые им приходилось переживать вместе.

Две внучки и три внука продолжили род знаменитого детского поэта, очень много правнуков у Корнея Ивановича. Кто-то из них связал свою жизнь с творчеством, как дедушка, но есть в родословном древе Чуковских и другие профессии – доктор медицинских наук, продюсер дирекции спортивных каналов «НТВ-Плюс», инженер-связист, химик, кинооператор, историк-архивист, врач-реаниматолог.

В последние годы жизни Корней Иванович проживал в Переделкино на даче. Часто у себя он собирал детишек, приглашал на такие встречи известных людей – артистов, лётчиков, поэтов и писателей. Детвора обожала эти посиделки с чаем на даче у дедушки Корнея.

28 октября 1969 года Корней Иванович скончался от вирусного гепатита. Похоронили его на кладбище в Переделкине.

На этой даче сейчас действующий музей писателя и поэта дедушки Корнея.

Блок: 6/6 | Кол-во символов: 3427
Источник: https://stories-of-success.ru/korneya-chukovskogo

Смерть

Чуковский был всегда гостеприимным и добрым человеком. Он устраивал встречи с разными известными людьми, а также часто приглашал к себе в дом местных детей.

Корней Чуковский читает

За 3 года до своей кончины он подписал письмо 25 деятелей культуры и науки Леониду Брежневу против реабилитации Сталина.

Корней Иванович Чуковский умер 28 октября 1969 года в возрасте 87 лет. Причиной его смерти стал гепатит. На даче в Переделкине, где писатель прожил большую часть жизни, ныне действует его музей.

Блок: 6/7 | Кол-во символов: 504
Источник: https://interesnyefakty.org/kornej-chukovskij/

Викторина по произведениям Корнея Чуковского

1. Назовите сказки Корнея Чуковского, которые вы читали.

«Мойдодыр», «Айболит», «Телефон», «Муха-Цокотуха», «Федорино горе»

2. Где Мойдодыр советовал купаться?

В ушате, в корыте, в лохане, в реке, в ручейке, в океане.

3. О каком праздничном дне говорится в произведении «Муха-Цокотуха»?

Именины

4. На чем передвигались комарики в произведении «Тараканище»?

На воздушном шарике

5. В каком произведении посуда занялась воспитанием своей хозяйки?

«Федорино горе»

6. Кого испугались портные из произведения «Храбрецы»?

Улитку

7. На ком путешествовали Айболит и его друзья?

Но волке, ките и орле

8. Назовите имя мальчика, который победил Крокодила.

Ваня Васильчиков

Краткая биография Корнея Ивановича Чуковского для детей начальной школы. Интересные факты из жизни писателя. Готовая викторина по произведениям Корнея Чуковского. Пример сочинения «Моя любимый писатель Корней Иванович Чуковский».

Оставить 2 человек (а).

Блок: 6/6 | Кол-во символов: 1093
Источник: https://gdz-gramota.ru/biografii-pisatelei-dlia-detei/chukovskii-kornei-ivanovich-biografiia

Фото Корнея Чуковского

Чуковский (сидит слева) в студии Ильи Репина, Куоккала, ноябрь 1910 года. Репин читает сообщение о смерти Толстого. На стене виден неоконченный портрет Чуковского

Корней Чуковский за работойФото Чуковского с рисунком к Айболиту

Понравился пост? Нажми любую кнопку:

Блок: 7/7 | Кол-во символов: 289
Источник: https://interesnyefakty.org/kornej-chukovskij/

Семья

Одно из последних стихотворений А. Блока; посвящено Чуковскому. Март 1921

Жена (с 26 мая 1903 года) — Мария Борисовна Чуковская (урождённая Мария Арон-Беровна Гольдфельд, 1880—1955). Дочь бухгалтера Арона-Бера Рувимовича Гольдфельда и домохозяйки Тубы (Таубы) Ойзеровны Гольдфельд.
- Сын — поэт, прозаик и переводчик Николай Корнеевич Чуковский (1904—1965). Его жена — переводчица Марина Николаевна Чуковская (1905—1993).
- Дочь — писательница и диссидент Лидия Корнеевна Чуковская (1907—1996). Её первым мужем был литературовед и историк литературы Цезарь Самойлович Вольпе (1904—1941), вторым — физик и популяризатор науки Матвей Петрович Бронштейн (1906—1938).
- Сын — Борис Корнеевич Чуковский (1910—1941), погиб вскоре после начала Великой Отечественной войны, осенью 1941 года, возвращаясь из разведки недалеко от Бородинского поля.
- Дочь — Мария Корнеевна Чуковская (Мурочка) (1920—1931), героиня детских стихов и рассказов отца.
  - Внучка — Наталья Николаевна Костюкова (Чуковская), Тата (род. 1925), микробиолог, профессор, доктор медицинских наук, Заслуженный деятель науки России.
  - Внучка — литературовед, химик Елена Цезаревна Чуковская (1931—2015).
  - Внуки — Николай Николаевич Чуковский (род. 1933), инженер-связист; Евгений Борисович Чуковский [1937—1997), кинооператор; Дмитрий Чуковский (род. 1943), муж теннисистки Анны Дмитриевой.
Племянник — математик Владимир Абрамович Рохлин (1919—1984).
Дед — врач Соломон Михайлович Левенсон, выпускник Берлинского университета, потомственный почётный гражданин (1872), автор монографии «К вопросу об уголовной ответственности врача» (Одесса: тип. «Одесского вестника», 1888).

Блок: 10/13 | Кол-во символов: 1617
Источник: https://worldofaphorism.ru/kratkie-biografii/kornej-chukovskij

Память

Именем Корнея Чуковского названы улицы в различных населённых пунктах государств бывшего СССР. В 2014 году появилась улица Корнея Чуковского в Санкт-Петербурге.
В 1992 году энтомологом А. П. Озеровым был описан новый род и вид мух-муравьевидок, названный в честь самого известного литературного героя из отряда Diptera — Mucha tzokotucha.
В память о Корнее Чуковском, по названию альбома «Чукоккала», получил имя астероид (3094) Chukokkala, открытый 23 марта 1979 года Н. С. Черных в Крымской астрофизической обсерватории, название присвоено 11 июля 1987 года.

Воспоминания о К. И. Чуковском

Литература

Чуковская, Л. К. Памяти детства: Мой отец — Корней Чуковский. — М.: Время, 2012. — 256 с., ил. — 3000 экз.
Воспоминания о Корнее Чуковском. — Время, 2012.
Чуковская, Е. «Чукоккала» и около. — М.: Русский мир ; Жизнь и мысль, 2014. — 480 с. — (Литературная премия Александра Солженицына). — 2000 экз.
А. Нилин Станция Переделкино: поверх заборов : роман частной жизни. Москва: АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2015

Памятные места

Адреса в Санкт-Петербурге — Петрограде — Ленинграде

август 1905—1906: Академический переулок, 5;
1906 — осень 1917: доходный дом — Коломенская улица, 11;
осень 1917—1919: доходный дом И. Е. Кузнецова — Загородный проспект, 27;
1919—1938: доходный дом — Манежный переулок, 6.
1912: на имя К. И. Чуковского (совместно с И.Е.Репиным) приобретена дача (не сохранилась) в п. Куоккала (п. Репино) наискосок от «Пенатов» И. Е. Репина, где Чуковские жили и зимой. Вот как описывают современники местоположение этой дачи:

Дача выходит в море. Она двухэтажная, с некоторым отзвуком английского коттеджа… Поместье с двух сторон отделено от соседей забором, с третьей стороны — водою ручья, с четвёртой, от берега моря его не отделяло ничего…В 1918 году территория дачи отошла к Финляндии, а сама дача была разграблена… В 1940 году К. И., имея в Москве «полный набор советских благ», пытался отвоевать дачу для сына, но его права на куоккальский дом не признали. Дом стал обкомовской дачей, никогда официально не считался чем-то особенно ценным для российской культуры — и сгорел дотла в 1986 году…

Адреса в Москве

ул. Горького, дом 6, кв. 89

Блок: 11/13 | Кол-во символов: 2150
Источник: https://worldofaphorism.ru/kratkie-biografii/kornej-chukovskij

Награды

орден Ленина (29.03.1957)
4 ордена Трудового Красного Знамени (31.01.1939; 28.03.1962; 15.07.1965; 28.10.1967)
медали
Ленинская премия (1962)
в Великобритании удостоен степени Доктора литературы Honoris causa Оксфордского университета.

Персонажи сказок Чуковского на российских почтовых марках 1993 (ИТЦ 70 — 74, Скотт 6130a — 6130e)

Блок: 12/13 | Кол-во символов: 335
Источник: https://worldofaphorism.ru/kratkie-biografii/kornej-chukovskij

Список произведений

Почтовая марка СССР, посвящённая Чуковскому, 1982 год, 4 копейки (ЦФА (ИТЦ) #5282; Sc #5033)

Сказки

Собачье царство (1912)
Крокодил (1916)
Тараканище (1921)
Мойдодыр (1923)
Чудо-дерево (1924)
Муха-цокотуха (1924)
Бармалей (1925)
Путаница (1926)
Федорино горе (1926)
Телефон (1926)
Краденое солнце (1927)
Айболит (1929)
Айболит и воробей
Английские народные песенки
Топтыгин и Лиса (1934)
Одолеем Бармалея! (1942)
Приключения Бибигона (1945—1946)
Топтыгин и Луна
Цыплёнок
Что сделала Мура, когда ей прочли сказку «Чудо-дерево»
Приключения белой мышки
Так и не так
Джек — покоритель великанов
Храбрый Персей
Доктор Айболит (по Хью Лофтингу)

Стихи для детей

Обжора
Слониха читает
Закаляка
Поросёнок
Ёжики смеются
Бутерброд
Федотка
Черепаха
Свинки
Огород
Песня о бедных сапожках
Верблюдица
Головастики
Бебека
Радость
Пра-пра-правнукам
Ёлка
Муха в бане
Курица

Повести

Солнечная
Серебряный герб

Работы о переводе

Принципы художественного перевода (1919, 1920)
Искусство перевода (1930, 1936)
Высокое искусство (1941, 1964, 1966, 1968, 2008)

Дошкольное воспитание

От двух до пяти (1933)

Воспоминания

«Современники». ЖЗЛ, 1962

Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского / Предисл. И. Андроникова; Коммент. К. Чуковского; Сост., подгот. текста, примеч. Е. Чуковской. — М.: Русский путь, 2006. — С. 584.

Дневник (1901—1929). / Подготовка текста и Е. Ц. Чуковской. Вступительная статья В. А.Каверина. — М.: Советский писатель, 1991. — С. 544. X.

Дневник (1930—1969). / Составление, подготовка текста, Е. Ц. Чуковской. — М.: Современный писатель, 1995. — С. 558.

Современники
Воспоминания о Репине
Юрий Тынянов
Борис Житков
Ираклий Андроников

Статьи

Живой как жизнь. Архивировано 26 ноября 2012 года.
К вечно-юному вопросу. Архивировано 26 ноября 2012 года.
История моего «Айболита»
Как была написана «Муха-Цокотуха»
Признания старого сказочника
Страничка Чукоккалы
О Шерлоке Холмсе
Госпиталь № 11. Архивировано 26 ноября 2012 года.
Вербицкая (она же позднее — Нате Пинкертон)
Лидия Чарская

Издания сочинений

Чуковский К. И. Собрание сочинений в шести томах. — М.: Художественная литература, 1965—1969.
Чуковский К. И. Сочинения в двух томах. — М.: Правда — Огонёк, 1990. / составление и общая редакция Е. Ц. Чуковской
Чуковский К. И. Собрание сочинений в 5 томах. — М.: Терра — Книжный Клуб, 2008.
Чуковский К. И. Собрание сочинений в 15 томах. — М.: Терра — Книжный Клуб, 2001—2009 (электронная версия — 2013).
Чуковский К. И. Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского / Предисл. И. Андроникова; Коммент. К. Чуковского; Сост., подгот. текста, примеч. Е. Чуковской. — 2-е изд. испр. — М.: Русский путь, 2006. — 584 с. — 3000 экз.

Экранизации произведений

1927 — м/ф «Мойдодыр» — не сохранился
1927 — м/ф «Тараканище»
1938 — «Доктор Айболит» (реж. Владимир Немоляев)
1939 — м/ф «Мойдодыр» (реж. Иван Иванов-Вано)
1939 — м/ф «Лимпопо» (реж. Леонид Амальрик, Владимир Полковников)
1941 — м/ф «Бармалей» (реж. Леонид Амальрик, Владимир Полковников)
1943 — м/ф «Краденое солнце» (реж. Иван Иванов-Вано)
1944 — м/ф «Телефон» (реж. Михаил Цехановский) — изображён художником в качестве автора
1946 — м/ф «Павлиний хвост» (реж. Леонид Амальрик, Владимир Полковников)
1954 — м/ф «Мойдодыр» (реж. Иван Иванов-Вано)
1960 — м/ф «Муха-Цокотуха» (реж. Борис Дёжкин и Владимир Сутеев)
1963 — м/ф «Тараканище» (реж. Владимир Полковников)
1966 — «Айболит-66» (реж. Ролан Быков)
1973 — м/ф «Айболит и Бармалей» (реж. Наталия Червинская)
1974 — м/ф «Федорино горе» (реж. Наталия Червинская)
1974— м/ф «Путаница» («Весёлая карусель» № 6)
1976 — м/ф «Муха-Цокотуха» (реж. Борис Степанцев)
1978 — м/ф «Краденое солнце» (реж. Натан Лернер)
1981 — м/ф «Бибигон»
1982 — м/ф «Путаница»
1983 — м/ф «От двух до пяти»
1984 — м/ф «Ваня и крокодил» (реж. Наталья Дабижа
1985 — м/ф «Доктор Айболит» (реж. Давид Черкасский)
1985 — м/ф «Чудо-дерево» («Весёлая карусель» № 16)
1985 — к/м «Телефон» (реж. Игорь Минаев) — Лембит Ульфсак в роли Чуковского

Категории : Метки :

Блок: 13/13 | Кол-во символов: 3855
Источник: https://worldofaphorism.ru/kratkie-biografii/kornej-chukovskij

Кол-во блоков: 25 | Общее кол-во символов: 34495
Количество использованных доноров: 8
Информация по каждому донору:

https://stories-of-success.ru/korneya-chukovskogo: использовано 4 блоков из 6, кол-во символов 9979 (29%)
https://gdz-gramota.ru/biografii-pisatelei-dlia-detei/chukovskii-kornei-ivanovich-biografiia: использовано 5 блоков из 6, кол-во символов 3241 (9%)
https://interesnyefakty.org/kornej-chukovskij/: использовано 3 блоков из 7, кол-во символов 4364 (13%)
https://obrazovaka.ru/alpha/c/chukovskij-kornej-chukovsky-korney: использовано 1 блоков из 6, кол-во символов 962 (3%)
https://sochinyshka.ru/biografiya-korneya-chukovskogo-dlya-detej.html: использовано 1 блоков из 3, кол-во символов 377 (1%)
https://worldofaphorism.ru/kratkie-biografii/kornej-chukovskij: использовано 5 блоков из 13, кол-во символов 11843 (34%)
https://Chukovskiy.su/biografiya/: использовано 1 блоков из 8, кол-во символов 1489 (4%)
https://kratkoe.com/korney-chukovskiy-biografiya-dlya-detey/: использовано 1 блоков из 2, кол-во символов 2240 (6%)

Поделитесь в соц.сетях:

Оцените статью:

Загрузка…

Источник

Муниципальное
бюджетное общеобразовательное учреждение

«Средняя
общеобразовательная школа №1»

Левокумского
муниципального района Ставропольского края

Номинация:

Проза

Эссе:
«Детский писатель К.И.Чуковский»

к
135-летию со дня рождения поэта-писателя

Подготовила:

Василенко
Алина Михайловна

05.06.2006
год

357960
с.Левокумское ул.Пролетарская, 134

МБОУ
СОШ №1 4 «Б» класс

357960
с.Левокумское, ул.Пролетарская, 177

8-86543-3-19-70

Руководитель:

Осенина
Татьяна Владимировна

с.Левокумское
2017 год

Аннотация

31 марта
2017 года исполнится 135 лет со дня рождения Корнея Ивановича Чуковского, поэта
и переводчика, публициста и критика, литературоведа и известного детского
писателя.

В своей работе
я решила рассказать о Корнее Ивановиче Чуковском, потому что его произведения
«идут с нами» с самого раннего детства. Мама читала мне их, когда я была еще
совсем маленькой. Дети в детском саду практически наизусть знают его стихи.

В 2017 году 31 марта большой детский
праздник – 135 лет со дня рождения Корнея Ивановича Чуковского, поэта и переводчика, публициста и критика,
литературоведа и известного детского писателя. Он – автор забавных, веселых и
восхитительных произведений для детей.

Какая это радость в доме
– книги со сказками Чуковского. С самого раннего детства с творчеством
замечательного поэта-писателя познакомила меня моя мама.
Стихи и сказки Чуковского очень задорные, веселые и немного грустные. Я не
знаю человека, поэта, который так просто и ясно, так неожиданно и так весело
разговаривал бы с ребятами на страницах своих детских книжек. Сюжеты сказок и стихов Чуковского близки
к детским играм Они быстро запоминаются, привлекают сменой картин,
причудливым переплетением реального с фантастическими сказочными приключениями.

Во втором классе на уроках
литературного чтения мы читали стихотворение «Телефон». Это очень веселое,
смешное произведение. Когда

мы его читали,
нам было так смешно, оно нас так развеселило! А в третьем классе мы изучали
произведение Чуковского «Федорино горе» и очень переживали за героиню

Стихи Чуковского воспитывают
драгоценную способность сопереживать, сострадать, сорадоваться. Без этой
способности человек — не человек. Стихи Чуковского великолепно звучат,
развивают нашу речь, обогащают нас новыми словами, формируют чувство юмора,

Корней Иванович активно использует в
своих произведениях «перевертыши»

Достаточно прочитать начало произведения
«Тараканище»:

Ехали медведи

На
велосипеде.

А за
ними кот

Задом
наперед.

А за
ним комарики

На
воздушном шарике.

Его сказка «Путаница» полностью состоит из перевертышей:

Свинки замяукали: Мяу, мяу!

Кошечки захрюкали: Хрю, хрю, хрю!

Уточки заквакали: Ква, ква, ква!

В основе сказки лежит борьба со злом: лисички взяли спички и
подожгли море. Но перевертыш остается перевертышем: крокодил тушит море «пирогами
и блинами», «два курчонка поливают из бочонка». Неожиданна и развязка:
никому не удалось потушить море, лишь маленькой бабочке оказалось это под силу:

Крылышками помахала,

Стало море потухать

И потухло.

В сказках К. И. Чуковского часто героем оказывается вовсе не тот,
от кого можно было бы ожидать смелости, героизма; как правило, писатель делает
героем самого маленького, самого слабого физически. Так, в «Приключениях
Бибигона» герой «ростом, бедняга, не выше вот этакой маленькой мыши»,
зато

Со всеми врагами

Готов он сразиться

И никогда Никого Не боится.

Он весел и ловок,

Он мал, да удал,

Другого

Такого

Я век не вида.

В «Мухе-Цокотухе» спасителем выступает не рогатый жук, не
больно жалящая пчела, а неведомо откуда взявшийся «маленький комарик»:

Вдруг откуда-то летит

Маленький комарик,

И в руках его горит

Маленький фонарик.

Создавая сказки для малышей,
К. И. Чуковский следовал своим заповедям. Сказка написана простым детским
языком, эмоциональна, доступна для детей, легко воспринимается, но в то же
время она оказывает большое воспитательное значение. Каждая сказка писателя имеет
свой завершенный сюжет, в основе конфликта лежит, как правило, борьба добра со
злом. Идея сказки заключается в победе добра над злом, в торжестве счастья,
светлого начала.

Действие «Мойдодыра», как и большинства сказок Чуковского,
начинается стремительно:

Что такое?

Что случилось?

Отчего же

Все кругом

Завертелось,

Закружилось

И помчалось
колесом?

Оказывается, Мойдодыр не терпит грязнуль… Вначале он укоряет мальчика-грязнулю,
затем переходит к угрозам и, наконец, идет в наступление: двинул на него
мочалки, щетки, мыло… Грязнуля бежит, пытается увернуться от мочалки… Казалось
бы, спасения нет, но «навстречу мой хороший, мой любимый Крокодил»,
который «мочалку, словно галку, словно галку, проглотил». Но и любимый
Крокодил требует от мальчика того же, а иначе, говорит, «растопчу и
проглочу». И наконец, радостный гимн в честь воды:

Давайте же мыться,
плескаться,

Купаться ,
нырять, кувыркаться

В ушате, в
корыте, в лохани,

В
реке, в ручейке, в океане,

И в
ванне, и в бане

Всегда
и везде

Вечная
слава воде!

На страницах сказок Чуковского множество сцен бурного веселья. «Радость»
— любимое слово Чуковского, и он готов повторять его бесконечно:

Рада, рада, рада, рада детвора

Заплясала, заиграла у костра. («Бармалей»).

В «Тараканище» радуются звери:

То-то рада,
то-то рада вся звериная семья,

Поздравляют,
прославляют удалого Воробья

Не
только живые существа могут радоваться и веселиться. В «Федорином горе» это
случилось с посудой:

Засмеялися
кастрюли,

Самовару
подмигнули…

И
обрадовались блюдца:

Дзынь-ля-ля,
дзынь-ля-ля!

И
хохочут и смеются:

Дзынь-ля-ля,
дзынь-ля-ля!

Дети легко запоминают сказочные
образы, называют их ласковыми именами, дают своим игрушкам прозвища по
Чуковскому.

На
детских книгах Чуковского воспиталось уже не одно поколение. Видимо, это
объясняется тем, что сюжет сказок, образы, даже ритм являются настолько
органичными для детского восприятия, что трудно представить себе ребёнка,
который не запомнил бы на всю жизнь и не полюбил храброго

Комара или бесстрашного Ваню Васильчикова,
или милого доктора

Айболита, готового всегда прийти на помощь.

Чем дальше
— тем больше:

Рада, рада
вся земля,

Рады рощи и
поля,

Рады синие
озера

И седые тополя…

Источник

Когда-то давно, когда я ещё не умела разговаривать и ходить, состоялось моё первое знакомство со стихами Корнея Ивановича Чуковского. Моя мама читала вслух книги этого писателя, сидя у моей кроватки. Она говорит, что, стоило мне услышать эти стихи, как я успокаивалась и внимательно слушала. Чуковский до сих пор мой любимый поэт. Читаю его книги очень часто. Сейчас уже братишке.

Хорошо, что есть такие замечательные сказки в стихах, как «Мойдодыр», «Путаница», «Федорино горе» или «Муха-Цокотуха», «Бармалей», «Телефон» и другие чудесные творения Корнея Чуковского. Простые и понятные, очень добрые и интересные! Они делают читателей лучше, вдохновляют на хорошие поступки, учат смелости и другим прекрасным человеческим качествам. Думаю, что они полюбились не только мне. Ведь их знают и любят все.

Став старше, я прочитала биографию любимого писателя. Узнала, что он родился в России, долго жил на Украине. Провёл много лет в Одессе. Жизнь писателя была интересной и насыщенной. Он не только писал, но также много путешествовал. Ещё я узнала, что настоящее имя писателя Николай Корнейчуков. А позже он стал подписывать свои произведения литературным именем, которое и стало известным.

Источник