Стихи есенина для егэ по литературе

***
Гой ты, Русь, моя родная,[2]
Хаты — в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.

Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.[3]
И гудит за корогодом[4]
На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
1914
Источник: Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. – М.: Наука; Голос, 1995–2002.
Т. 1. Стихотворения. – 1995. – С. 50–51.

***
Запели тёсаные дроги,[5]
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.

Опять я тёплой грустью болен
От овсяного ветерка,
И на извёстку колоколен
Невольно крестится рука.

О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озёрную тоску.

Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить —
Я научиться не могу.

И не отдам я эти цепи,
И не расстанусь с долгим сном,
Когда звенят родные степи
Молитвословным ковылём.
1916
Источник: Т. 1. Стихотворения. – 1995. – С. 83–84.

***
Мы теперь уходим понемногу[6]
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.

Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящим
Я не в силах скрыть своей тоски.

Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящим
Я всегда испытываю дрожь.

Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
1924
Источник: Т. 1. Стихотворения. – 1995. – С. 201–202.

***
Не бродить, не мять в кустах багряных[7]
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук.
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,[8]
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.

Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи —
К светлой тайне приложил уста.

Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
1916
Источник: Т. 1. Стихотворения. – 1995. – С. 72–73.

***
Не жалею, не зову, не плачу,[9]
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.

Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя! иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
1921
Источник: Т. 1. Стихотворения. — 1995. — С. 163—164.

***
Низкий дом с голубыми ставнями,[10]
Не забыть мне тебя никогда,—
Слишком были такими недавними
Отзвучавшие в сумрак года.

До сегодня еще мне снится
Наше поле, луга и лес,
Принакрытые сереньким ситцем
Этих северных бедных небес.

Восхищаться уж я не умею
И пропасть не хотел бы в глуши,
Но, наверно, навеки имею
Нежность грустную русской души.

Полюбил я седых журавлей
С их курлыканьем в тощие дали,
Потому что в просторах полей
Они сытных хлебов не видали.

Только видели березь да цветь,
Да ракитник кривой и безлистый,
Да разбойные слышали свисты,
От которых легко умереть.

Как бы я и хотел не любить,
Все равно не могу научиться,
И под этим дешевеньким ситцем
Ты мила мне, родимая выть.

Потому так и днями недавними
Уж не юные веют года.
Низкий дом с голубыми ставнями,
Не забыть мне тебя никогда.
1924
Источник: Т. 1. Стихотворения. — 1995. — С. 205—206.

***
О красном вечере задумалась дорога,[11]
Кусты рябин туманней глубины.
Изба-старуха челюстью порога
Жует пахучий мякиш тишины.

Осенний холод ласково и кротко
Крадется мглой к овсяному двору;
Сквозь синь стекла желтоволосый отрок[12]
Лучит глаза на галочью игру.

Обняв трубу, сверкает по повети[13]
Зола зеленая из розовой печи.
Кого-то нет, и тонкогубый ветер
О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.

Кому-то пятками уже не мять по рощам
Щербленый лист и золото травы.
Тягучий вздох, ныряя звоном тощим,
Целует клюв нахохленной совы.

Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,
Дорога белая узорит скользкий ров…
И нежно охает ячменная солома,
Свисая с губ кивающих коров.
1916
Источник: Т. 1. Стихотворения. — 1995. — С. 74—75.

Письмо матери[14]

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.[15]

И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.

Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.

Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось,—
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.

Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
1924
Источник: Т. 1. Стихотворения. — 1995. — С. 179—180.

Пушкину[16]

Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре[17],
Стою и говорю с собой.

Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган.

Но эти милые забавы
Не затемнили образ твой,
И в бронзе выкованной славы
Трясешь ты гордой головой.

А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.

Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь…
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.
26 мая 1924
Источник: Т. 1. Стихотворения. — 1995. — С. 203—204.

Русь[18]

1
Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса.
Только видно на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.

Воют в сумерки долгие, зимние,
Волки грозные с тощих полей.
По дворам в погорающем инее
Над застрехами храп лошадей.

Как совиные глазки за ветками,
Смотрят в шали пурги огоньки.
И стоят за дубровными сетками,
Словно нечисть лесная, пеньки.

Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь — везде колдуны.
В злую заморозь в сумерки мглистые
На березках висят галуны.

2
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что — разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.

Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гуд комаров.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.

Загорятся, как черна смородина,
Угли-очи в подковах бровей.
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей.[19]

3
Понакаркали черные вороны
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.

Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небес.

Повестили под окнами сотские[20]
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.

Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб и слез,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.

По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ.
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.

4
Затомилась деревня невесточкой —
Как-то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой,—
Не погибли ли в жарком бою?

В роще чудились запахи ладана,
В ветре бластились стуки костей.
И пришли к ним нежданно-негаданно
С дальней волости груды вестей.

Сберегли по ним пахари памятку,
С потом вывели всем по письму.
Подхватили тут ро́дные грамотку,
За ветловую сели тесьму.

Собралися над четницей[21] Лушею
Допытаться любимых речей.
И на корточках плакали, слушая,
На успехи родных силачей.

5
Ах, поля мои, борозды милые,
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.

Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам, грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.

Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды.

Разгадал я их думы несметные,
Не спугнет их ни гром и ни тьма.
За сохою под песни заветные
Не причудится смерть и тюрьма.

Они верили в эти каракули,
Выводимые с тяжким трудом,
И от счастья и радости плакали,
Как в засуху над первым дождем.

А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами рос,
Им мерещился в далях за дымами
Над лугами веселый покос.

Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
1914
Источник: Т. 2. Стихотворения (Маленькие поэмы). — 1997. — С. 17—21.

Русь cоветская[22]

А.Сахарову[23]

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.[24]

Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница — бревенчатая птица
С крылом единственным — стоит, глаза смежив.

Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

А жизнь кипит.
Вокруг меня снуют
И старые и молодые лица.
Но некому мне шляпой поклониться,
Ни в чьих глазах не нахожу приют.

И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны.

И это я!
Я, гражданин села,
Которое лишь тем и будет знаменито,
Что здесь когда-то баба родила
Российского скандального пиита.

Но голос мысли сердцу говорит:
«Опомнись! Чем же ты обижен?
Ведь это только новый свет горит
Другого поколения у хижин.

Уже ты стал немного отцветать,
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней —
Уж не село, а вся земля им мать».

Ах, родина, какой я стал смешной!
На щеки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.

Вот вижу я:
Воскресные сельчане
У волости[25], как в церковь, собрались.
Корявыми немытыми речами
Они свою обсуживают «жись».

Уж вечер. Жидкой позолотой
Закат обрызгал серые поля.
И ноги босые, как телки под ворота,
Уткнули по канавам тополя.

Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Буденном,
О том, как красные отбили Перекоп.

«Уж мы его — и этак и раз-этак,—
Буржуя энтого… которого… в Крыму…»
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.

С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.

Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Ну что ж!
Прости, родной приют.
Чем сослужил тебе — и тем уж я доволен.
Пускай меня сегодня не поют —
Я пел тогда, когда был край мой болен.

Приемлю все,
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам,
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.

Я не отдам ее в чужие руки,—
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.

Цветите, юные, и здоровейте телом!
У вас иная жизнь. У вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.

Но и тогда,
Когда на всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть,—
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
1924
Источник: Т. 2. Стихотворения (Маленькие поэмы). — 1997. — С. 94—97.

***
Спит ковыль. Равнина дорогая,[26]
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.

Знать, у всех у нас такая участь.
И, пожалуй, всякого спроси —
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси.

Свет луны таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.

И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревёнчатой избы.

По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.

Но и все же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Все любя, спокойно умереть!
Июль 1925
Т. 1. Стихотворения. — 1995. — С. 226—227.

***
Шаганэ ты моя, Шаганэ![27]
Потому что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,[28]
Он не лучше рязанских раздолий.

Потому что я с севера, что ли?
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи —
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.

Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
1924
Источник: Т. 1. Стихотворения. — 1995. — С. 252—253.

***
Я иду долиной. На затылке кепи,[29]
В лайковой перчатке смуглая рука.[30]
Далеко сияют розовые степи,
Широко синеет тихая река.

Я — беспечный парень. Ничего не надо.
Только б слушать песни — сердцем подпевать,
Только бы струилась легкая прохлада,
Только б не сгибалась молодая стать.

Выйду за дорогу, выйду под откосы —
Сколько там нарядных мужиков и баб!
Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы…
«Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?

На земле милее. Полно плавать в небо.
Как ты любишь долы, так бы труд любил.
Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?
Размахнись косою, покажи свой пыл».

Ах, перо — не грабли, ах, коса — не ручка,—
Но косой выводят строчки хоть куда.
Под весенним солнцем, под весенней тучкой
Их читают люди всякие года.

К черту я снимаю свой костюм английский.
Что же, дайте косу, я вам покажу —
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?

Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.
Хорошо косою в утренний туман
Выводить по долам травяные строчки,
Чтобы их читали лошадь и баран.

В этих строчках — песня, в этих строчках — слово.
Потому и рад я в думах ни о ком,
Что читать их может каждая корова,
Отдавая плату теплым молоком.
18 июля 1925
Источник: Т. 4. Стихотворения, не вошедшие в «Собрание стихотворений». — 1996. — С. 224—225.

1. Кодификатор –
это документ, описывающий элементы содержания по учебному предмету для составления КИМ ЕГЭ, выносимого на проверку учебного содержания. Другими словами, в кодификатор включен список тем, произведений (обязательный минимум), на основании которых будут составлены КИМ в каждый конкретный год.
Считается, что использование кодификатора при подготовке к ЕГЭ позволит систематизировать знания по всем разделам предмета, реально оценить уровень подготовки, выявить имеющиеся пробелы и «проблемные» темы. (вернуться)

2. «Гой ты, Русь, моя родная…» – впервые напечатано: Бирж. вед., 1915, 14 ноября, № 15209. (вернуться)

3. Спас – эпитет, присваиваемый Иисусу Христу.
Образы иконографии Христа: Спас Вседержитель, Спас Нерукотворный, Спас Эммануил, Спас Ярое око, Спас Недреманное Око, Спас Благое Молчание,
Спас в силах, Спас Великий Архиерей, Спас Иерей, Смоленский Спас.
Спас Вседержи́тель или Пантокра́тор (от греч. – всевластный, всесильный) – центральный образ в иконографии Христа, представляющий Его как Небесного Царя и Судию. Вседержителем Господь многократно именуется в Ветхом и Новом Завете. Спаситель может изображаться в рост, сидя на троне, по пояс, или погрудно. В левой руке свиток или Евангелие, правая обычно в благословляющем жесте. (вернуться)

4. На лугах, за корогодом… т. е. за порядком – «за домами, образующими улицу» (см.: Даль В. Толковый словарь…) Комментарий из книги «Лингвистические детективы» Н.Шанского. (вернуться)

5. «Запели тесаные дроги…» – впервые напечатано: Бирж. вед., 1916, 17 апреля, № 15503.
А.А.Койранский отнес стихотворение к числу вещей не свободных «от властного влияния Блока» (газ. «Последние новости», Париж, 1921, 29 сентября, № 446). Ф.В.Иванов, противопоставляя это стихотворение «Инонии», относил его к числу тех произведений поэта, «от которых действительно пахнет крестьянскою Русью, тихой печалью ее вечеров, так гармонирующих с задумчивым обликом ласкового послушничка русской поэзии Сергея Есенина» (Иванов Ф.В. «Красный Парнас», Берлин, 1922, с. 65).
Дроги – 1. удлиненная повозка без кузова, передняя и задняя части которой соединены продольными брусьями. 2. погребальная повозка, колесница для перевозки умерших. (вернуться)

6. «Мы теперь уходим понемногу…» – впервые напечатано: Кр. новь, 1924, № 4, июнь-июль, с. 128.
В рукописи стихотворение озаглавлено «Ровесникам», в Кр. нови – «Памяти Ширяевца».
Александр Васильевич Ширяевец (наст. фам. Абрамов; 1887–1924) – поэт. «…Я вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения»,– писал ему Есенин еще 21 января 1915 г., и с той поры его дружеское расположение оставалось неизменным. Хотя Есенин с тех
лет считал А.В.Ширяевца участником, как он писал, «нашего народнического движения», их личное знакомство состоялось лишь в 1921 г., в Ташкенте. После переезда А.В.Ширяевца в Москву в 1922 г. и возвращения Есенина из зарубежной поездки их встречи стали более частыми, но в ближайшее окружение Есенина он не вошел. За месяц с небольшим до смерти, 4 апреля 1924 г., А.В.Ширяевец писал одному из своих друзей: «Дня три тому назад на Арбате столкнулся с Есениным. Пошли, конечно, в пивную, слушали гармонистов и отдавались лирическим излияниям. Жизнерадостен, как всегда, хочет на лето ехать в деревню, написал много новых вещей» (Gordon McVay. «Ten Letters of A. V. Shiryaevets» – «Oxford Slavonic Papers». New series. V. XXI. Oxford, 1988, p. 168).
А.М.Марченко высказала предположение, что стихотворение Есенина – «это еще и вариация на заданную Ширяевцем тему:
Пусть свалюсь в кладбищенскую яму,
К берегам безвестным уплыву…»
(Марченко А., «Поэтический мир Есенина», М., 1972, с. 224–226). (вернуться)

7. «Не бродить, не мять в кустах багряных…» – впервые напечатано: Газ. «Земля и воля», Пг., 1917, 21 сентября, № 148.
С.А.Толстая-Есенина высказывала предположение, что «стихотворение было навеяно смертью одной девушки, которую Есенин любил в годы молодости в своем родном селе» (Комментарий – ГЛМ). Имелась в виду Анна Алексеевна Сардановская (1896-1921; внучатая племянница священника села Константинова Ивана (И.Я.Смирнова), обладала прекрасным голосом). Предположение неверное (она скончалась позже, в апреле 1921 г.), но стихотворение действительно могло быть связано с А.А.Сардановской. Есенин виделся с ней во время поездки на родину в июне 1916 г.
(вернуться)

8. …заря на крыше, как котенок, моет лапкой рот… – ср. вариацию этих строк в стихотворении Н.А.Клюева «Бумажный ад поглотит вас…»:
Не для тебя, мой василек,
Смола терцин, устава клещи,
Ржаной колдующий восток
Тебе открыл земные вещи:
«Заря-котенок моет рот,
На сердце теплится лампадка».
Что мы с тобою не народ —
Одна бумажная нападка. (вернуться)

9. «Не жалею, не зову, не плачу…» – впервые напечатано: Кр. новь, 1922, № 2, март-апрель, с. 100.
В первой публикации было посвящено Сергею Клычкову. Сергей Антонович Клычков (1889–1937) – один из поэтических соратников Есенина. Печататься начал с 1906 г., в 1911 г. вышел его первый сборник «Песни». Стихи С.А.Клычкова стали известны Есенину еще в 1913–14 гг. и были им восприняты как «близкие по духу». К этому времени, возможно, относится и начало их личного знакомства. С.А.Клычков назван Есениным среди поэтов, которых он узнал в годы учебы в Университете Шанявского. Тесное сотрудничество между ними установилось в 1918–1919 гг.: они вместе принимали участие в создании «Московской трудовой артели художников слова», намеревались создать «крестьянскую секцию» при московском Пролеткульте, вместе с М.П.Герасимовым написали «Кантату», с ним и с Н.А.Павлович – киносценарий «Зовущие зори», вдвоем думали написать монографию о С.Т.Коненкове. Тогда же в «Ключах Марии» Есенин назвал Клычкова «истинно прекрасным народным поэтом».
Участие Есенина в группе имажинистов сочувствия у С.А.Клычкова не вызвало. В августе 1923 г. он опубликовал полемическую статью «Лысая гора», в которой уподобил российский поэтический Парнас тех лет этому обиталищу нечистой силы. Один из главных упреков С.А.Клычкова: «Надуманность, неестественность и непростота образа стали достоинством». Приметы этого он находил в творчестве Есенина: «Однажды я застал Есенина за такой работой: сидит человек на корточках и разбирает на полу бумажки. На бумажках написаны первые пришедшие в голову слова. Поэт жмурится, как кот на сметану, подбирает случайно попавшие под руку бумажки и из случайных слов конструирует более или менее выигрышный образ. Выходило подчас совсем недурно. Проделывалось все это, может, в шутку и озорство, тем не менее для нашего времени и эта шутка показательна: механизация нашей образной речи – явление характерное не только для имажинистов» (Кр. новь, 1923, № 5, август-сентябрь, с. 391). Эта полемика не нарушила их дружеских взаимоотношений.
С.А.Толстая-Есенина вспоминала: «Есенин рассказывал […], что это стихотворение было написано под влиянием одного из лирических отступлений в «Мертвых душах» Гоголя. Иногда полушутя добавлял: „Вот меня хвалят за эти стихи, а не знают, что это не я, а Гоголь“. Несомненно, что место в «Мертвых душах», о котором говорил Есенин, – это начало шестой главы, которое заканчивается словами: „…что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!» (Восп., 2, 260).
Публикацией этого стихотворения началось сотрудничество Есенина в Кр. нови, где он за 1922–1925 гг. напечатал более тридцати произведений («Анна Снегина», «Русь советская», «Возвращение на родину», «Все живое особой метой…» и мн. др.). (вернуться)

10. «Низкий дом с голубыми ставнями…» – впервые напечатано: Журн. «Русский современник», Л.–М., 1924, № 3, с. 75.
Сергей Есенин с особой нежностью вспоминал родное село Константиново в котором прошли его детские годы. Поэтому он часто посвящал ему, стихи наполненные грустью и восхищением. (вернуться)

11. «О красном вечере задумалась дорога…» – впервые напечатано: «Скифы», сборник 1, Пг., 1917. с. 117.
Это стихотворение, вместе с четырьмя другими, Есенин в середине октября 1916 г. передал И.И.Ясинскому для публикации в Бирж. вед., а 30 ноября 1916 г. обратился к другому сотруднику редакции, А.Л.Волынскому, с просьбой «задержать» два из них («О товарищах веселых…» и «О красном вечере задумалась дорога…»). (вернуться)

12. Отрок – подросток, юноша. (вернуться)

13. Поветь (повет) – нежилая пристройка к деревенскому дому сзади над хлевом, для хранения скотского корма, земледельческих орудий, дровней. (вернуться)

14. Письмо матери – впервые напечатано: Кр. новь, 1924, № 3, апрель-май, с. 132. (вернуться)

15. Шушун – женская верхняя короткополая одежда или кофта. Была распространена в северорусских и отчасти среднерусских областях Российской империи. Шилась из сукна, холста и других материалов с перехватом в талии, иногда на сборах сзади.
Год написания стихотворения – 1924-й. К этому времени шушун имел все основания быть ветхим и считаться старомодным. А когда-то носился повсеместно. (вернуться)

16. Пушкину – впервые напечатано: Бак. раб., 1924, 25 сентября, № 217.
Пушкинский юбилей (125-летие со дня рождения) отмечался широко, был горячо воспринят и поддержан значительной частью критики и читателями. В этом был своеобразный ответ на те нигилистические и разрушительные идеи и действия, которые так трагически сказались на развитии русской культуры. Вопрос об отношении к А.С.Пушкину вновь стал одним из вопросов, порождавших самые разные точки зрения и позиции литературных группировок и объединений. Именно с событиями пушкинского юбилея связана острая литературная пикировка между Есениным и В.В.Маяковским в сентябре 1924 г., которая отразилась в «Юбилейном» и в «На Кавказе».
Есенин читал стихотворение на юбилейном митинге 6 июня 1924 г. у памятника Пушкину. «После приветственной речи П.Н.Сакулина и возложения венка к подножию памятника перед Пушкиным выступили ново-крестьянские поэты С.Есенин, П.Орешин, пролетарский поэт В.Казин, поэты Сергей Городецкий и Зенкевич» (журн. «Современник», М., 1925, № 1, январь, с. 69).
«…После скандалов и озорства он обращается к Пушкину,– писал о Есенине М.Л.Слоним,– и пред его бронзовой статуей стоит, как пред причастьем. Отравленный «горькою отравой», кабаками и хулиганской позой, усталый от непутевой жизни – пытается возвратиться он в дом, в „простоту, чистоту и пустоту»» (журн. «Воля России», Прага, 1925, № 12, декабрь, с. 159). (вернуться)

17. Стою я на Тверском бульваре… – памятник Пушкину на Тверском бульваре в Москве установлен в 1880 году. (вернуться)

18. Русь – впервые напечатано: «Новый журнал для всех», Пг., 1915, № 5, май, с. 4 (строки 17—28); журн. «Северные записки», Пг., 1915, № 7/8, июль–август, с. 77–79.
На обороте первого листа (после слова «объяснить») Есенин карандашом написал следующее:
«1. В погорающем инее. – Облетающем, исчезающем инее.
2. Застреха. – Полукрыша, намет соломы у карниза.
3. Шаль пурги. – Снежный смерч (вьюга) (зга) (мзга).
4. Бласт. – Видение.». Следовательно: бластиться – мерещиться, чудиться.
С.Д.Фомин, член Суриковского кружка, вспоминал: «…в начале 1915 г., еще перед отъездом в Петербург, Есенин является к товарищам, где был и я, с большим новым стихотворением под названием «Русь». В тесной накуренной комнате все притихли. Зазвенел голос белокурого Сережи. […] Читал Сережа с душой и с детски чистым и непосредственным проникновением в те события, какие надвигались на любимую им, мужичью, в берестяных лапотках, Русь. <…> Есенин стихотворением «Русь» [..] гигантски шагнул вперед. Этим стихотворением он и приобретает себе известность и имя» (сб. «Памяти Есенина», М., 1926, с. 130—131).
(вернуться)

19. Купырь – растение Angelica silvestris L., семейства зонтичных (дудник лесной); по другим данным – дягиль. (вернуться)

20. Сотский – в царской России низший полицейский чин в деревне, выбираемый из крестьян. (вернуться)

21. Четница – женщина, читающая неграмотным людям письма, «груды вестей», пришедшие с фронта. (вернуться)

22. Русь советская – впервые напечатано: Бак. раб., 1924, 24 сентября, № 216.
В.С.Чернявский свидетельствовал: «Незадолго до отъезда [из Ленинграда в июле 1924 г.] он утром, едва проснувшись, читал мне в постели только что написанную им „Русь советскую“, рукопись которой с немногими помарками лежала рядом на ночном столике. Я невольно перебил его на второй строчке: „Ага, Пушкин?“ – „Ну да!“ – и с радостным лицом твердо сказал, что идет теперь за Пушкиным» (Восп., 1, 232).
Одно из первых авторских публичных исполнений поэмы состоялось в Баку 3 октября 1924 года в студенческом клубе им. Сабира. В отчете об этом «вечере стихов» М.Х.Данилов сообщал, что «наибольший успех имели, конечно, „Москва кабацкая“ и „Русь советская“» (Бак. раб., 1924, 6 октября, № 226; подпись: М.Д-ов; вырезка – Тетр. ГЛМ).
В.А.Мануйлов, слушавший Есенина в тот вечер, запомнил один из штрихов авторского чтения: «Когда же речь шла о Демьяне Бедном, Есенин иной раз с подчеркнутым лукавством особо выделял псевдоним „Бедный“, превращая его в эпитет [имеется в виду строка „Поют агитки Бедного Демьяна“]» (Восп., 2, 181// сб. «С.А.Есенин в воспоминаниях современников», тт. 1—2, М.: «Художественная литература», 1986).
Произведение создавалось в то время, когда Есенин продолжал работу над отрывком из поэмы «Гуляй-поле», позже озаглавленным «Ленин». Читая в связи с этим материалы о вожде, поэт не мог пройти мимо статьи А.К.Воронского «Россия, человечество, человек и Ленин», к тому же начинающейся пересказом разговора с Есениным (подробнее о ней см.: Куприяновский П.В. «…Но есть Ленин».— журн. «Подъем», Воронеж, 1985, № 8, август, с. 136, 139). Критик, в частности, писал: «…теперь, на глазах наших, растет и лезет изо всех щелей Русь новая, советская, Русь кожаных людей, звездоносцев, красных шлемов […], у кого на степной полевой загар легли упрямые тени […], а в лесных, голубых, васильковых глазах сверкает холод и твердость стали…» (Прож., 1923, № 14, 31 августа, с. 18). Вероятно, смысл и пафос этих слов оказались созвучными раздумьям самого Есенина о новой России и сыграли роль при выборе им названия для поэмы. (вернуться)

23. Сахаров Александр Михайлович (1894–1952) – один из близких друзей Есенина, издательский работник (в 1922 году выпустил есенинского «Пугачева»). Впоследствии был репрессирован, умер в ссылке. Оставил несколько вариантов воспоминаний о Есенине, один из которых опубликован (газ. «Вечерний Ленинград», 1990, 3 октября, № 229). В мае 1924 года сопровождал Есенина в его поездке в родное село. (вернуться)

24. …вернулся в край… в котором не был восемь лет. – на самом деле Есенин побывал в Константинове четырьмя годами ранее, в конце апреля – начале мая 1920 г. Есть сведения и о других его поездках в родное село в 1921–1922 годах. (вернуться)

25. Волость – здесь: здание сельского административного правления. (вернуться)

26. «Спит ковыль. Равнина дорогая…» – впервые напечатано: Бак. раб., 1925, 20 июля, № 161. (вернуться)

27. «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..» – впервые напечатано: Бак. раб., 1925, 1 января, № 1. Судя по письму к Г.А.Бениславской от 20 декабря 1924 г., с которым были отправлены это стихотворение и «Ты сказала, что Саади…», оно было закончено до этой даты.
Шаганэ – в зимние месяцы 1924/25 гг., когда Есенин жил в Батуме, он познакомился там с молодой женщиной, тогда учительницей – Шаганэ Нерсесовной Тальян, они несколько раз встречались, Есенин подарил ей свой сборник с дарственной надписью. Но с его отъездом из Батума знакомство оборвалось, и в последующие месяцы он никаких усилий к его возобновлению не прилагал, хотя имя Шаганэ вновь возникло в стихах, написанных в марте, а потом в августе 1925 г. (вернуться)

28. Шираз – город на юге Ирана, родина Саади и Хафиза. 8 апреля 1925 г. Есенин писал Г.А.Бениславской: «Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики. И недаром мусульмане говорят: если он не поет, значит, он не из Шушу, если он не пишет, значит, он не из Шираза». Эту поговорку Есенин использовал в стихотворении «Руки милой – пара лебедей…». (вернуться)

29. «Я иду долиной. На затылке кепи…» – впервые напечатано: Бак. раб., 1925, 4 авг., № 174.
А. А. Есенина вспоминала: «В первой половине июля ‹1925 г.› Сергей уезжает в деревню, или, как мы говорили, «домой». Дома он прожил около недели. В это время шел сенокос, стояла тихая, сухая погода, и Сергей почти ежедневно уходил из дома то на сенокос к отцу и помогал ему косить, то на два дня уезжал с рыбацкой артелью ‹…›. Вернувшись из деревни, под впечатлением этой поездки он написал стихи: «Я иду долиной. На затылке кепи…», «Спит ковыль, равнина дорогая…» (Восп., 1, 118).
С. А. Толстая-Есенина уточнила: Есенин уехал в Константиново «в ночь с 9 на 10-е июля ‹…›, а 16 июля вернулся в Москву». Одновременно она заметила, что стихотворение «Я иду долиной. На затылке кепи…» «не было включено Есениным в «Собрание» ‹…› (Комментарий — ГЛМ). (вернуться)

30. В лайковой перчатке… – лайка – сорт мягкой кожи. (вернуться)

в начало страницы