Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел Пушкина. У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста, некрасивый, вертлявый и очень смущённый тем вниманием, которое ему оказывало общество. Уверяю вас, что на этого человека я глядел как на чудо.
Сочинение написано в соответствии с новыми критериями оценивания 2019.
Сочинение
Александр Иванович Куприн в данном тексте задается вопросом: как люди относятся к выдающимся личностям, к своим кумирам?
Отвечая на поставленный вопрос, Куприн рассказывает историю о том, как он лично видел Толстого. Знаменитый писатель уезжал из Ялты и приехал к пароходу на конном экипаже. Когда Куприна представили Толстому, то Александра Ивановича поразило, что «вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея», он «увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях». Этим автор хочет подчеркнуть, что слава часто бежит впереди героя, и поклонники таланта писателя, певца или актера создают в своем воображении образ и поклоняются ему. В то время как сам кумир может не подходить под этот образ или отличаться от него. Доказывая эту точку зрения, Куприн пишет: «3десь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли благодаря его косматой и плоской причёске за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за ним». Толпа не предсказуема, но интересно то, что люди в толпе всегда действуют синхронно. Так и здесь перед Толстым люди расступались, пропускали вперед, это была сцена всеобщего уважения и преклонения перед талантливым человеком. Бывают, однако, и комичные моменты, об этом тоже замечает Куприн и описывает анекдотическую ситуацию, рассказанную Толстым, когда из толпы поклонников его таланта вышла девушка для приветствия, она не читала ни одного произведения Толстого и, опираясь на подсказки сзади, она «краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном смущении: «Ах да… детство отрока… военный мир… и другие…»
В конце повествования автор подводит нас к мысли: несмотря на то, что Толстой и другие великие писатели обладали мощной энергией, силой таланта, они оставались людьми, но людьми, наделенными особой властью, и «власть … — подобная творческой власти Бога — останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас, ни наших детей, ни внуков не будет на свете».
Позиция автора данного текста состоит в том, что люди ценят выдающихся личностей, своих кумиров, оказывают им внимание, преклоняются перед их талантом, выражают им свою благодарность, глядят на них как на чудо, гордятся тем, что выдающиеся люди являются их современниками и соотечественниками.
С данной позицией я совершенно согласна. Известность – это то неизменное, что сопровождает талант. Писатели, поэты, певцы вынуждены смиряться с большой популярностью. Хотя народная мудрость и гласит: «Не сотвори себе кумира», — люди не устают восхищаться талантом других людей. Главное, чтобы сами кумиры не стали страдать звездной болезнью, а продолжали творить и создавать новые и новые шедевры. Со славой и всеобщей известность надо быть очень осторожным, сколько писателей, поэтов, артистов, пользовавшихся всемирной известностью, закончили свою жизнь в полном одиночестве и абсолютной нищете. Известность – это груз, увезти который могут не все.
Таким образом, сколько будет стоять мир, столько люди будут преклоняться перед великими людьми. Хочется думать, что появившиеся сейчас недоброжелатели быстро пропадут, потому что высказывать что-то отрицательное о человеке, за творчеством которого ты следишь, по крайней мере, неприлично. Осуждение и выворачивание на изнанку чьего-то творчества удел слабых и закомплексованных людей. Остается лишь надеяться, что разум и добрые чувства победят и творческие люди будут оцениваться людьми, которые понимают в творчестве и могут оценить талант по заслугам.
Проблема несоответствия наших представлений о человеке…
Проблема несоответствия наших представлений о человеке реальной действительности. По А.И. Куприну
Всегда ли наши представления о человеке соответствуют реальности? Именно этот вопрос возникает при чтении текста А. И. Куприна.
Раскрывая проблему несоответствия наших представлений о человеке реальной действительности, писатель рассказывает о том, как весной тысяча девятьсот пятого года он впервые увидел Льва Николаевича Толстого. Рассказчик заранее узнал, что Толстой уезжает из Ялты и отправится в дальнейший путь на пароходе «Святой Николай». Куприн представлял Толстого совершенно другим и был крайне растерян, когда его представили великому писателю. По прочитанным произведениям русского классика он составил его портрет. Ему казалось, что Лев Николаевич внешне похож на маститого старца, похожего на героя знаменитого творения Микеланджело Моисея. Но он увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях, который производил впечатление очень старого и больного человека. Ничто не ускользнуло от глаз рассказчика: высокие болотные сапоги, коротковатое драповое пальто, подержанная шляпа котелком. С одной стороны, из-за растерянности в первую минуту от несоответствия своего представления о Толстом и его реального образа Куприн даже не мог сказать, какого цвета глаза у великого провидца, а с другой стороны, он успел отметить, что выцветшие спокойные глаза Толстого уже вбирали в себя реалии окружающего мира: беготню матросов, небо, солнце. Интересно, что на протяжении всей этой встречи образ Толстого постоянно менялся в глазах рассказчика. Когда приехали знакомые Толстого, то Куприн увидел нового писателя: показалось, что автору «Войны и мира» исполнилось тридцать лет: твёрдый голос, ясный взгляд, светские манеры. А когда подошли какие-то англичане, то автор уже увидел выдержанного, корректного, европейского аристократа. Все эти изменения с Толстым происходили в течение десяти-пятнадцати минут.
Автор подводит нас к мысли о том, что не всегда наше представление о человеке, которое мы получили о нём заочно, совпадает с его реальным обликом.
Авторская мысль мне понятна и близка. Бесспорно, трудно сразу же узнать человека, так как каждая личность – это целая вселенная. И, конечно же, не всегда наши представления о ком-либо совпадают с реальной действительностью.
Завершая своё сочинение, хочу подчеркнуть, что нес стоит разочаровываться, если какой-нибудь человек не оправдал ваши ожидания, а его образ, созданный в вашем воображении, не соответствует реальности. Чтобы узнать и понять другого, нужно время.
Текст А.И. Куприна
Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел Пушкина. У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста, некрасивый, вертлявый и очень смущенный тем вниманием, которое ему оказывало общество. Уверяю вас, что на этого человека я глядел, как на чудо. Пройдет лет пятьдесят — шестьдесят, и на тех людей, которые видели Толстого при его жизни (да продлит Бог его дни!), будут также глядеть, как на чудо. И потому я считаю не лишним рассказать о том, как весной тысяча девятьсот пятого года я видел Толстого.
Сергей Яковлевич Елпатьевский предупредил меня, что завтра утром Толстой уезжает из Ялты. Ясно помню чудесное утро, веселый ветер, море — беспокойное, сверкающее — и пароход «Святой Николай», куда я забрался за час до приезда Льва Николаевича. Он приехал в двуконном экипаже с поднятым верхом. Коляска остановилась. И вот из коляски показалась старческая нога в высоком болотном сапоге, ища подножки, потом медленно, по-старчески, вышел он. На нем было коротковатое драповое пальто, высокие сапоги, подержанная шляпа котелком. И этот костюм, вместе с седыми иззелена волосами и длинной струящейся бородой, производил смешное и трогательное впечатление. Он был похож на старого еврея, из тех, которые так часто встречаются на юго-западе России.
Меня ему представили. Я не могу сказать, какого цвета у него глаза, потому что я был очень растерян в эту минуту, да и потому, что цвету глаз я не придаю почти никакого значения. Помню пожатие его большой, холодной, негнущейся старческой руки. Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях. Помню его утомленный, старческий, тонкий голос. И вообще он производил впечатление очень старого и больного человека. Но я уже видел, как эти выцветшие от времени, спокойные глаза с маленькими острыми зрачками бессознательно, по привычке, вбирали в себя и ловкую беготню матросов, и подъем лебедки, и толпу на пристани, и небо, и солнце, и море, и, кажется, души всех нас, бывших в это время на пароходе.
Здесь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли благодаря его косматой и плоской прическе за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за ним. В это время Толстой, как будто даже обрадовавшись минутной свободе, прошел на нос корабля, туда, где ютятся переселенцы, армяне, татары, беременные женщины, рабочие, потертые дьяконы, и я видел чудесное зрелище: перед ним с почтением расступались люди, не имевшие о нем никакого представления. Он шел, как истинный царь, который знает, что ему нельзя не дать дороги. В эту минуту я вспомнил отрывок церковной песни: «Се бо идет царь славы». И не мог я также не припомнить милого рассказа моей матери, старинной, убежденной москвички, о том, как Толстой идет где-то по одному из московских переулков, зимним погожим вечером, и как все идущие навстречу снимают перед ним шляпы и шапки, в знак добровольного преклонения. И я понял с изумительной наглядностью, что единственная форма власти, допустимая для человека, — это власть творческого гения, добровольно принятая, сладкая, волшебная власть.
Потом прошло еще пять минут. Приехали новые знакомые Льва Николаевича, и я увидел нового Толстого — Толстого, который чуть-чуть кокетничал. Ему вдруг сделалось тридцать лет: твердый голос, ясный взгляд, светские манеры. С большим вкусом и очень выдержанно рассказывал он следующий анекдот:
— Вы знаете, я на днях был болен. Приехала какая-то депутация, кажется, из Тамбовской губернии, но я не мог их принять у себя в комнате, и они представлялись мне, проходя пред окном… и вот… Может, вы помните у меня в «Плодах просвещения» толстую барыню? Может быть, читали? Так вот она подходит и говорит: «Многоуважаемый Лев Николаевич, позвольте принести вам благодарность за те бессмертные произведения, которыми вы порадовали русскую литературу…» Я уже вижу по ее глазам, что она ничего не читала моего. Я спрашиваю: «Что же вам особенно понравилось?» Молчит. Кто-то ей шепчет сзади: «Война и мир», «Детство и отрочество»… Она краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном смущении: «Ах да… Детство отрока… Военный мир… и другие…»
В это время пришли какие-то англичане, и вот я опять увидал нового Толстого, выдержанного, корректного, европейского аристократа, очень спокойного, щеголявшего безукоризненным английским произношением.
Вот впечатление, которое вынес я от этого человека в течение десяти — пятнадцати минут. Мне кажется, что, если бы я следил за ним в продолжение нескольких лет, он так же был бы неуловим.
Но я понял в эти несколько минут, что одна из самых радостных и светлых мыслей — это жить в то время, когда живет этот удивительный человек. Что высоко и ценно чувствовать и себя также человеком. Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же прекрасном русском языке. Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську Денисова, и старого мерина Холстомера, и суку Милку, и Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и «круглого» Платона Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, с его подрагивающей ляжкой, и масонов, и солдат, и казаков вместе с очаровательным дядей Брошкой, от которого так уютно пахло немножко кровью, немножко табаком и чихирем, — что этот многообразный человек, таинственною властью заставляющий нас и плакать, и радоваться, и умиляться — есть истинный, радостно признанный властитель. И что власть его — подобная творческой власти Бога — останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас, ни наших детей, ни внуков не будет на свете.
Вот приблизительно и все, что я успел продумать и перечувствовать между вторым и третьим звонком, пока отвалил от ялтинской пристани тяжелый, неуклюжий грузовой пароход «Св. Николай».
Вспоминаю еще одну маленькую, смешную и трогательную подробность.
Когда я сбегал со сходен, мне встретился капитан парохода, совсем незнакомый мне человек.
Я спросил:
— А вы знаете, кого вы везете?
И вот я увидел, как сразу просияло его лицо в крепкой радостной улыбке, и, быстро пожав мою руку (так как ему было некогда), он крикнул:
— Конечно, Толстого!
И это имя было как будто какое-то магическое объединяющее слово, одинаково понятное на всех долготах и широтах земного шара.
Конечно, Льва Толстого!
От всей полноты любящей и благодарной души желаю ему многих лет здоровой, прекрасной жизни. Пусть, как добрый хозяин, взрастивший роскошный сад на пользу и радость всему человечеству, будет он долго-долго на своем царственном закате созерцать золотые плоды — труды рук своих.
А.И. Куприн
Вариант 30. Разбор текста из сборника Цыбулько 2018. Аргументы.
Текст Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел Пушкина. У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста, некрасивый, вертлявый и очень смущенный тем вниманием, которое ему оказывало общество. Уверяю вас, что на этого человека я глядел, как на чудо. Пройдет лет пятьдесят — шестьдесят, и на тех людей, которые видели Толстого при его жизни (да продлит Бог его дни!), будут также глядеть, как на чудо. И потому я считаю не лишним рассказать о том, как весной тысяча девятьсот пятого года я видел Толстого.
Сергей Яковлевич Елпатьевский предупредил меня, что завтра утром Толстой уезжает из Ялты. Ясно помню чудесное утро, веселый ветер, море — беспокойное, сверкающее — и пароход «Святой Николай», куда я забрался за час до приезда Льва Николаевича. Он приехал в двуконном экипаже с поднятым верхом. Коляска остановилась. И вот из коляски показалась старческая нога в высоком болотном сапоге, ища подножки, потом медленно, по-старчески, вышел он. На нем было коротковатое драповое пальто, высокие сапоги, подержанная шляпа котелком. И этот костюм, вместе с седыми иззелена волосами и длинной струящейся бородой, производил смешное и трогательное впечатление. Он был похож на старого еврея, из тех, которые так часто встречаются на юго-западе России.
Меня ему представили. Я не могу сказать, какого цвета у него глаза, потому что я был очень растерян в эту минуту, да и потому, что цвету глаз я не придаю почти никакого значения. Помню пожатие его большой, холодной, негнущейся старческой руки. Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях. Помню его утомленный, старческий, тонкий голос. И вообще он производил впечатление очень старого и больного человека. Но я уже видел, как эти выцветшие от времени, спокойные глаза с маленькими острыми зрачками бессознательно, по привычке, вбирали в себя и ловкую беготню матросов, и подъем лебедки, и толпу на пристани, и небо, и солнце, и море, и, кажется, души всех нас, бывших в это время на пароходе.
Здесь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли благодаря его косматой и плоской прическе за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за ним. В это время Толстой, как будто даже обрадовавшись минутной свободе, прошел на нос корабля, туда, где ютятся переселенцы, армяне, татары, беременные женщины, рабочие, потертые дьяконы, и я видел чудесное зрелище: перед ним с почтением расступались люди, не имевшие о нем никакого представления. Он шел, как истинный царь, который знает, что ему нельзя не дать дороги. В эту минуту я вспомнил отрывок церковной песни: «Се бо идет царь славы». И не мог я также не припомнить милого рассказа моей матери, старинной, убежденной москвички, о том, как Толстой идет где-то по одному из московских переулков, зимним погожим вечером, и как все идущие навстречу снимают перед ним шляпы и шапки, в знак добровольного преклонения. И я понял с изумительной наглядностью, что единственная форма власти, допустимая для человека, — это власть творческого гения, добровольно принятая, сладкая, волшебная власть.
Потом прошло еще пять минут. Приехали новые знакомые Льва Николаевича, и я увидел нового Толстого — Толстого, который чуть-чуть кокетничал. Ему вдруг сделалось тридцать лет: твердый голос, ясный взгляд, светские манеры. С большим вкусом и очень выдержанно рассказывал он следующий анекдот:
— Вы знаете, я на днях был болен. Приехала какая-то депутация, кажется, из Тамбовской губернии, но я не мог их принять у себя в комнате, и они представлялись мне, проходя пред окном… и вот… Может, вы помните у меня в «Плодах просвещения» толстую барыню? Может быть, читали? Так вот она подходит и говорит: «Многоуважаемый Лев Николаевич, позвольте принести вам благодарность за те бессмертные произведения, которыми вы порадовали русскую литературу…» Я уже вижу по ее глазам, что она ничего не читала моего. Я спрашиваю: «Что же вам особенно понравилось?» Молчит. Кто-то ей шепчет сзади: «Война и мир», «Детство и отрочество»… Она краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном смущении: «Ах да… Детство отрока… Военный мир… и другие…»
В это время пришли какие-то англичане, и вот я опять увидал нового Толстого, выдержанного, корректного, европейского аристократа, очень спокойного, щеголявшего безукоризненным английским произношением.
Вот впечатление, которое вынес я от этого человека в течение десяти — пятнадцати минут. Мне кажется, что, если бы я следил за ним в продолжение нескольких лет, он так же был бы неуловим.
Но я понял в эти несколько минут, что одна из самых радостных и светлых мыслей — это жить в то время, когда живет этот удивительный человек. Что высоко и ценно чувствовать и себя также человеком. Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же прекрасном русском языке. Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську Денисова, и старого мерина Холстомера, и суку Милку, и Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и «круглого» Платона Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, с его подрагивающей ляжкой, и масонов, и солдат, и казаков вместе с очаровательным дядей Брошкой, от которого так уютно пахло немножко кровью, немножко табаком и чихирем, — что этот многообразный человек, таинственною властью заставляющий нас и плакать, и радоваться, и умиляться — есть истинный, радостно признанный властитель. И что власть его — подобная творческой власти Бога — останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас, ни наших детей, ни внуков не будет на свете.
Вот приблизительно и все, что я успел продумать и перечувствовать между вторым и третьим звонком, пока отвалил от ялтинской пристани тяжелый, неуклюжий грузовой пароход «Св. Николай».
Вспоминаю еще одну маленькую, смешную и трогательную подробность.
Когда я сбегал со сходен, мне встретился капитан парохода, совсем незнакомый мне человек.
Я спросил:
— А вы знаете, кого вы везете?
И вот я увидел, как сразу просияло его лицо в крепкой радостной улыбке, и, быстро пожав мою руку (так как ему было некогда), он крикнул:
— Конечно, Толстого!
И это имя было как будто какое-то магическое объединяющее слово, одинаково понятное на всех долготах и широтах земного шара.
Конечно, Льва Толстого!
От всей полноты любящей и благодарной души желаю ему многих лет здоровой, прекрасной жизни. Пусть, как добрый хозяин, взрастивший роскошный сад на пользу и радость всему человечеству, будет он долго-долго на своем царственном закате созерцать золотые плоды — труды рук своих.
А.И. Куприн
Примерный круг проблем:
1. Проблема отношения к выдающимся личностям, к кумирам. (Как люди относятся к выдающимся личностям, к своим кумирам?)
Авторская позиция: Люди ценят выдающихся личностей, своих кумиров, оказывают им внимание, преклоняются перед их талантом, выражают им свою благодарность, глядят на них как на чудо, гордятся тем, что выдающиеся люди являются их современниками и соотечественниками.
2. Проблема силы таланта. (В чем заключается сила таланта?)
Авторская позиция: Сила таланта заключается во власти творческого гения, таинственной власти, заставляющей людей «и плакать, и радоваться, и умиляться».
3. Проблема несоответствия наших представлений о человеке и действительности. (Всегда ли наши представления о человеке соответствуют реальности?)
Авторская позиция: Наши представления о человеке могут не соответствовать действительности: рассказчик, ожидавший встретить мастистого старца Л.Н. Толстого «увидел среднего роста старика», осторожного и точного в движениях».
4. Проблема трудности жизни талантливых людей. (Легко ли быть талантливым человеком?)
Авторская позиция: Талантливым людям жить непросто: им приходится нести на себе груз таланта и все время находиться в центре внимания.
5. Проблема соотношения внешнего облика человека и его внутреннего мира. (Всегда ли внешность человека отражает его внутренний мир?)
Авторская позиция: Не всегда внешность человека отражает его внутренний мир: внешне беспомощный человек может обладать огромной внутренней силой, которую не всегда сразу можно уловить.
6. Проблема роли личности Л.Н. Толстого в нашей культуре. (Какова роль личности Л.Н. Толстого в нашей культуре? Что отличало личность Л.Н. Толстого?)
Авторская позиция: Л.Н. Толстой был очень наблюдательным, выдержанным, учтивым человеком, был «истинным царем», вызывающим уважение у окружающих его людей, был признанным мастером слова, создавшим яркие художественные образы. Его вклад в русскую литературу трудно переоценить.
Проблема несоответствия наших представлений о человеке реальной действительности. По А.И. Куприну
Всегда ли наши представления о человеке соответствуют реальности? Именно этот вопрос возникает при чтении текста А. И. Куприна.
Раскрывая проблему несоответствия наших представлений о человеке реальной действительности, писатель рассказывает о том, как весной тысяча девятьсот пятого года он впервые увидел Льва Николаевича Толстого. Рассказчик заранее узнал, что Толстой уезжает из Ялты и отправится в дальнейший путь на пароходе «Святой Николай». Куприн представлял Толстого совершенно другим и был крайне растерян, когда его представили великому писателю. По прочитанным произведениям русского классика он составил его портрет. Ему казалось, что Лев Николаевич внешне похож на маститого старца, похожего на героя знаменитого творения Микеланджело Моисея. Но он увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях, который производил впечатление очень старого и больного человека. Ничто не ускользнуло от глаз рассказчика: высокие болотные сапоги, коротковатое драповое пальто, подержанная шляпа котелком. С одной стороны, из-за растерянности в первую минуту от несоответствия своего представления о Толстом и его реального образа Куприн даже не мог сказать, какого цвета глаза у великого провидца, а с другой стороны, он успел отметить, что выцветшие спокойные глаза Толстого уже вбирали в себя реалии окружающего мира: беготню матросов, небо, солнце. Интересно, что на протяжении всей этой встречи образ Толстого постоянно менялся в глазах рассказчика. Когда приехали знакомые Толстого, то Куприн увидел нового писателя: показалось, что автору «Войны и мира» исполнилось тридцать лет: твёрдый голос, ясный взгляд, светские манеры. А когда подошли какие-то англичане, то автор уже увидел выдержанного, корректного, европейского аристократа. Все эти изменения с Толстым происходили в течение десяти-пятнадцати минут.
Автор подводит нас к мысли о том, что не всегда наше представление о человеке, которое мы получили о нём заочно, совпадает с его реальным обликом.
Авторская мысль мне понятна и близка. Бесспорно, трудно сразу же узнать человека, так как каждая личность – это целая вселенная. И, конечно же, не всегда наши представления о ком-либо совпадают с реальной действительностью.
Завершая своё сочинение, хочу подчеркнуть, что нес стоит разочаровываться, если какой-нибудь человек не оправдал ваши ожидания, а его образ, созданный в вашем воображении, не соответствует реальности. Чтобы узнать и понять другого, нужно время.
Текст А.И. Куприна
Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел Пушкина. У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста, некрасивый, вертлявый и очень смущенный тем вниманием, которое ему оказывало общество. Уверяю вас, что на этого человека я глядел, как на чудо. Пройдет лет пятьдесят — шестьдесят, и на тех людей, которые видели Толстого при его жизни (да продлит Бог его дни!), будут также глядеть, как на чудо. И потому я считаю не лишним рассказать о том, как весной тысяча девятьсот пятого года я видел Толстого.
Сергей Яковлевич Елпатьевский предупредил меня, что завтра утром Толстой уезжает из Ялты. Ясно помню чудесное утро, веселый ветер, море — беспокойное, сверкающее — и пароход «Святой Николай», куда я забрался за час до приезда Льва Николаевича. Он приехал в двуконном экипаже с поднятым верхом. Коляска остановилась. И вот из коляски показалась старческая нога в высоком болотном сапоге, ища подножки, потом медленно, по-старчески, вышел он. На нем было коротковатое драповое пальто, высокие сапоги, подержанная шляпа котелком. И этот костюм, вместе с седыми иззелена волосами и длинной струящейся бородой, производил смешное и трогательное впечатление. Он был похож на старого еврея, из тех, которые так часто встречаются на юго-западе России.
Меня ему представили. Я не могу сказать, какого цвета у него глаза, потому что я был очень растерян в эту минуту, да и потому, что цвету глаз я не придаю почти никакого значения. Помню пожатие его большой, холодной, негнущейся старческой руки. Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях. Помню его утомленный, старческий, тонкий голос. И вообще он производил впечатление очень старого и больного человека. Но я уже видел, как эти выцветшие от времени, спокойные глаза с маленькими острыми зрачками бессознательно, по привычке, вбирали в себя и ловкую беготню матросов, и подъем лебедки, и толпу на пристани, и небо, и солнце, и море, и, кажется, души всех нас, бывших в это время на пароходе.
Здесь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли благодаря его косматой и плоской прическе за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за ним. В это время Толстой, как будто даже обрадовавшись минутной свободе, прошел на нос корабля, туда, где ютятся переселенцы, армяне, татары, беременные женщины, рабочие, потертые дьяконы, и я видел чудесное зрелище: перед ним с почтением расступались люди, не имевшие о нем никакого представления. Он шел, как истинный царь, который знает, что ему нельзя не дать дороги. В эту минуту я вспомнил отрывок церковной песни: «Се бо идет царь славы». И не мог я также не припомнить милого рассказа моей матери, старинной, убежденной москвички, о том, как Толстой идет где-то по одному из московских переулков, зимним погожим вечером, и как все идущие навстречу снимают перед ним шляпы и шапки, в знак добровольного преклонения. И я понял с изумительной наглядностью, что единственная форма власти, допустимая для человека, — это власть творческого гения, добровольно принятая, сладкая, волшебная власть.
Потом прошло еще пять минут. Приехали новые знакомые Льва Николаевича, и я увидел нового Толстого — Толстого, который чуть-чуть кокетничал. Ему вдруг сделалось тридцать лет: твердый голос, ясный взгляд, светские манеры. С большим вкусом и очень выдержанно рассказывал он следующий анекдот:
— Вы знаете, я на днях был болен. Приехала какая-то депутация, кажется, из Тамбовской губернии, но я не мог их принять у себя в комнате, и они представлялись мне, проходя пред окном… и вот… Может, вы помните у меня в «Плодах просвещения» толстую барыню? Может быть, читали? Так вот она подходит и говорит: «Многоуважаемый Лев Николаевич, позвольте принести вам благодарность за те бессмертные произведения, которыми вы порадовали русскую литературу…» Я уже вижу по ее глазам, что она ничего не читала моего. Я спрашиваю: «Что же вам особенно понравилось?» Молчит. Кто-то ей шепчет сзади: «Война и мир», «Детство и отрочество»… Она краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном смущении: «Ах да… Детство отрока… Военный мир… и другие…»
В это время пришли какие-то англичане, и вот я опять увидал нового Толстого, выдержанного, корректного, европейского аристократа, очень спокойного, щеголявшего безукоризненным английским произношением.
Вот впечатление, которое вынес я от этого человека в течение десяти — пятнадцати минут. Мне кажется, что, если бы я следил за ним в продолжение нескольких лет, он так же был бы неуловим.
Но я понял в эти несколько минут, что одна из самых радостных и светлых мыслей — это жить в то время, когда живет этот удивительный человек. Что высоко и ценно чувствовать и себя также человеком. Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же прекрасном русском языке. Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську Денисова, и старого мерина Холстомера, и суку Милку, и Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и «круглого» Платона Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, с его подрагивающей ляжкой, и масонов, и солдат, и казаков вместе с очаровательным дядей Брошкой, от которого так уютно пахло немножко кровью, немножко табаком и чихирем, — что этот многообразный человек, таинственною властью заставляющий нас и плакать, и радоваться, и умиляться — есть истинный, радостно признанный властитель. И что власть его — подобная творческой власти Бога — останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас, ни наших детей, ни внуков не будет на свете.
Вот приблизительно и все, что я успел продумать и перечувствовать между вторым и третьим звонком, пока отвалил от ялтинской пристани тяжелый, неуклюжий грузовой пароход «Св. Николай».
Вспоминаю еще одну маленькую, смешную и трогательную подробность.
Когда я сбегал со сходен, мне встретился капитан парохода, совсем незнакомый мне человек.
Я спросил:
— А вы знаете, кого вы везете?
И вот я увидел, как сразу просияло его лицо в крепкой радостной улыбке, и, быстро пожав мою руку (так как ему было некогда), он крикнул:
— Конечно, Толстого!
И это имя было как будто какое-то магическое объединяющее слово, одинаково понятное на всех долготах и широтах земного шара.
Конечно, Льва Толстого!
От всей полноты любящей и благодарной души желаю ему многих лет здоровой, прекрасной жизни. Пусть, как добрый хозяин, взрастивший роскошный сад на пользу и радость всему человечеству, будет он долго-долго на своем царственном закате созерцать золотые плоды — труды рук своих.
А.И. Куприн
Что такое счастье? У каждого на этот вопрос будет свой ответ, ведь каждый человек имеет свою собственную точку зрения на то, каким должно быть счастье. Кто-то считает, что стать счастливым невозможно без материальной составляющей и видит настоящее счастье в деньгах. Для другого человека истинное счастье кроется в любви и создании дружной семьи. В тексте, предложенном мне для анализа, В. С. Розов рассуждает на тему счастья и освещает свою точку зрения по данному вопросу.
Автор текста поднимает проблему настоящего счастья и как его достичь.
Эта
проблема относится к ряду философских. Каждый из нас хоть раз интересовался этой темой и, так же как и Розов, пытался найти ответы на вопросы, относящиеся к теме счастья.
Говоря о счастье, В. С. Розов задается вопросом: а в чем же самая суть, «сердцевина» счастья? Пытаясь найти ответ на этот вопрос, он перебирает множество вариантов. Автор считает, что счастье не в материальных благах, ведь имея их, человек может мучиться душевными невзгодами. Так же Розов не думает, что счастье кроется в одном только здоровье. Он, безусловно, понимает, что здоровье очень важно для жизни человека, но и здоровый человек не всегда абсолютно счастлив. Автор считает, что счастье кроется в гармонии личности, а эта гармония зависит от множества факторов. И главный из них это сам человек, его умение бороться за «честного малого» в себе.
Позиция автора предельно ясна. Он считает, что только тот, кто достиг гармонии личности, кто умеет бороться с самим собой и искоренять свои недостатки может стать счастливым человеком.
Трудно не согласиться с мнением автора. Человек сам способен сделать себя счастливым, добиться внутренней гармонии. Никто не будет делать этого за нас, все только в наших руках.
Вопросы: «что такое счастье?», «кого можно назвать счастливым человеком?», «как обрести счастье?» — поднимали писатели разных эпох. То, что человек сам способен сделать себя счастливым подтверждает история героя рассказа Шолохова «Судьба человека», Андрея Соколова. Война отняла у него все, что он имел. Соколов лишился любящей жены и детей, страшные месяцы провел в плену, потерял родной дом, пережил недоверие властей и невозможность работать по специальности. Любой другой на его месте сдался бы, опустил руки. Но Андрей Соколов находит в себе силы не только жить дальше, но и стать опорой для оставшегося без семьи мальчика Вани. Счастье для Соколова — это быть нужным кому-то, иметь смысл своего существования.
А как борются за свое счастье люди, окружающие нас, мы можем самостоятельно наблюдать изо дня в день. В качестве примера хочу привести историю моей мамы. Он прошла очень долгий путь, наполненный многими трудностями и препятствиями, но все же смогла найти свое счастье. Она построила прекрасную любящую и дружную семью и продолжает делать счастливой не только себя, н и своих домочадцев.
Текст Розова помогает нам по-новому взглянуть на проблему счастья и понять, что его основа — это гармония личности. Только благодаря ей человек может стать по-настоящему счастливым.
Сочинение прилагательное.
Понятие счастья Что значит быть счастливым человеком? по тексту Розова (ЕГЭ по русскому)
Categories: Школьные сочинения
Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел Пушкина. У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста, некрасивый, вертлявый и очень смущённый тем вниманием, которое ему оказывало общество. Уверяю вас, что на этого человека я глядел как на чудо.
Сочинение написано в соответствии с новыми критериями оценивания 2019.
Сочинение
Александр Иванович Куприн в данном тексте задается вопросом: как люди относятся к выдающимся личностям, к своим кумирам?
Отвечая на поставленный вопрос, Куприн рассказывает историю о том, как он лично видел Толстого. Знаменитый писатель уезжал из Ялты и приехал к пароходу на конном экипаже. Когда Куприна представили Толстому, то Александра Ивановича поразило, что «вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея», он «увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях». Этим автор хочет подчеркнуть, что слава часто бежит впереди героя, и поклонники таланта писателя, певца или актера создают в своем воображении образ и поклоняются ему. В то время как сам кумир может не подходить под этот образ или отличаться от него. Доказывая эту точку зрения, Куприн пишет: «3десь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли благодаря его косматой и плоской причёске за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за ним». Толпа не предсказуема, но интересно то, что люди в толпе всегда действуют синхронно. Так и здесь перед Толстым люди расступались, пропускали вперед, это была сцена всеобщего уважения и преклонения перед талантливым человеком. Бывают, однако, и комичные моменты, об этом тоже замечает Куприн и описывает анекдотическую ситуацию, рассказанную Толстым, когда из толпы поклонников его таланта вышла девушка для приветствия, она не читала ни одного произведения Толстого и, опираясь на подсказки сзади, она «краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном смущении: «Ах да… детство отрока… военный мир… и другие…»
В конце повествования автор подводит нас к мысли: несмотря на то, что Толстой и другие великие писатели обладали мощной энергией, силой таланта, они оставались людьми, но людьми, наделенными особой властью, и «власть … — подобная творческой власти Бога — останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас, ни наших детей, ни внуков не будет на свете».
Позиция автора данного текста состоит в том, что люди ценят выдающихся личностей, своих кумиров, оказывают им внимание, преклоняются перед их талантом, выражают им свою благодарность, глядят на них как на чудо, гордятся тем, что выдающиеся люди являются их современниками и соотечественниками.
С данной позицией я совершенно согласна. Известность – это то неизменное, что сопровождает талант. Писатели, поэты, певцы вынуждены смиряться с большой популярностью. Хотя народная мудрость и гласит: «Не сотвори себе кумира», — люди не устают восхищаться талантом других людей. Главное, чтобы сами кумиры не стали страдать звездной болезнью, а продолжали творить и создавать новые и новые шедевры. Со славой и всеобщей известность надо быть очень осторожным, сколько писателей, поэтов, артистов, пользовавшихся всемирной известностью, закончили свою жизнь в полном одиночестве и абсолютной нищете. Известность – это груз, увезти который могут не все.
Таким образом, сколько будет стоять мир, столько люди будут преклоняться перед великими людьми. Хочется думать, что появившиеся сейчас недоброжелатели быстро пропадут, потому что высказывать что-то отрицательное о человеке, за творчеством которого ты следишь, по крайней мере, неприлично. Осуждение и выворачивание на изнанку чьего-то творчества удел слабых и закомплексованных людей. Остается лишь надеяться, что разум и добрые чувства победят и творческие люди будут оцениваться людьми, которые понимают в творчестве и могут оценить талант по заслугам.
Счастье-это птица, которую ты стараешься поймать, а она ускользает, поднимается все выше и выше. И самое главное-стараться успеть за ней, всегда быть в движении.
Что же такое счастье? Как его достигнуть? Именно над этими вопросами размышляет В. Розов. Автор затрагивает философскую проблему человеческого счастья.
Эти вопросы всегда волновали Человечество во все времена. Многие философы, поэты, писатели, ученые, простые люди пытались постигнуть эту истину. И каждый трактовал счастье по-своему.
По мнению автора, счастье достигается тогда, когда присутствуют не только душевная гармония, но и земные радости. В. Розов считает, что для полной «гармонии личности» нужно постоянное движение вперед, стремление к самосовершенствованию.
Я разделяю позицию автора о том, что счастье нужно добиваться. По моему мнению, только сам человек ценой усилий может сделать себя счастливым. А в чем оно заключается, решает человек сам.
Вспомним слова французского философа Клода Гельвеция: «Счастье людей заключается в том, чтобы любить то, что они должны делать». Как заметил автор цитаты, действительно, очень важно выбрать правильный путь в жизни. Для некоторых именно в работе, самореализации и заключается счастье.
Приходить каждый день на работу и заниматься любимым делом, доставляя удовольствие не только себе, но и принося пользу окружающим. Не в этом ли счастье?
Проблема человеческого счастья затронута и в творчестве Н.А. Некрасова. Ярким примером является Гриша Добросклонов из поэмы «Кому на Руси жить хорошо?». Автор хочет показать, что истинно счастлив тот, кто борется за освобождение народа. Таково понимание счастья Н.А. Некрасовым, жившим в эпоху общественной нестабильности и подготовки к революции.
Как же многогранно это понятие-счастье. Его понимание зависит от самого человека, его взглядов и потребностей.
Быть счастливым хочет каждый, это естественная потребность человека. И лишь стремление к нему, полное осознание своих желаний могут приблизить к этому заветному ощущению. Но стоит всегда помнить, что говорил Бернард Шоу: «Мы не имеем права потреблять счастье, не производя его».
вернуться к списку сочинений
Русский язык с репетиторами онлайн
Практичные советы по изучению русского языка
Мы в соцсетях:
Подполковник
Группа: Проверенные
Сообщений: 134
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Исходный текст в полной версии для сочинения ЕГЭ
Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел Пушкина. У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста, некрасивый, вертлявый и очень смущенный тем вниманием, которое ему оказывало общество. Уверяю вас, что на этого человека я глядел, как на чудо. Пройдет лет пятьдесят — шестьдесят, и на тех людей, которые видели Толстого при его жизни (да продлит Бог его дни!), будут также глядеть, как на чудо.
И потому я считаю не лишним рассказать о том, как весной тысяча девятьсот пятого года я видел Толстого. Сергей Яковлевич Елпатьевский предупредил меня, что завтра утром Толстой уезжает из Ялты. Ясно помню чудесное утро, веселый ветер, море — беспокойное, сверкающее — и пароход «Святой Николай», куда я забрался за час до приезда Льва Николаевича. Он приехал в двуконном экипаже с поднятым верхом. Коляска остановилась. И вот из коляски показалась старческая нога в высоком болотном сапоге, ища подножки, потом медленно, по-старчески, вышел он.
На нем было коротковатое драповое пальто, высокие сапоги, подержанная шляпа котелком. И этот костюм, вместе с седыми иззелена волосами и длинной струящейся бородой, производил смешное и трогательное впечатление. Он был похож на старого еврея, из тех, которые так часто встречаются на юго-западе России. Меня ему представили. Я не могу сказать, какого цвета у него глаза, потому что я был очень растерян в эту минуту, да и потому, что цвету глаз я не придаю почти никакого значения.
Помню пожатие его большой, холодной, негнущейся старческой руки. Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях. Помню его утомленный, старческий, тонкий голос. И вообще он производил впечатление очень старого и больного человека. Но я уже видел, как эти выцветшие от времени, спокойные глаза с маленькими острыми зрачками бессознательно, по привычке, вбирали в себя и ловкую беготню матросов, и подъем лебедки, и толпу на пристани, и небо, и солнце, и море, и, кажется, души всех нас, бывших в это время на пароходе.
Здесь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли благодаря его косматой и плоской прическе за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за ним. В это время Толстой, как будто даже обрадовавшись минутной свободе, прошел на нос корабля, туда, где ютятся переселенцы, армяне, татары, беременные женщины, рабочие, потертые дьяконы, и я видел чудесное зрелище: перед ним с почтением расступались люди, не имевшие о нем никакого представления. Он шел, как истинный царь, который знает, что ему нельзя не дать дороги.
В эту минуту я вспомнил отрывок церковной песни: «Се бо идет царь славы». И не мог я также не припомнить милого рассказа моей матери, старинной, убежденной москвички, о том, как Толстой идет где-то по одному из московских переулков, зимним погожим вечером, и как все идущие навстречу снимают перед ним шляпы и шапки, в знак добровольного преклонения. И я понял с изумительной наглядностью, что единственная форма власти, допустимая для человека, — это власть творческого гения, добровольно принятая, сладкая, волшебная власть.
Потом прошло еще пять минут. Приехали новые знакомые Льва Николаевича, и я увидел нового Толстого — Толстого, который чуть-чуть кокетничал. Ему вдруг сделалось тридцать лет: твердый голос, ясный взгляд, светские манеры. С большим вкусом и очень выдержанно рассказывал он следующий анекдот: — Вы знаете, я на днях был болен. Приехала какая-то депутация, кажется, из Тамбовской губернии, но я не мог их принять у себя в комнате, и они представлялись мне, проходя пред окном… и вот… Может, вы помните у меня в «Плодах просвещения» толстую барыню? Может быть, читали?
Так вот она подходит и говорит: «Многоуважаемый Лев Николаевич, позвольте принести вам благодарность за те бессмертные произведения, которыми вы порадовали русскую литературу…» Я уже вижу по ее глазам, что она ничего не читала моего. Я спрашиваю: «Что же вам особенно понравилось?» Молчит. Кто-то ей шепчет сзади: «Война и мир», «Детство и отрочество»… Она краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном смущении: «Ах да… Детство отрока… Военный мир… и другие…»
В это время пришли какие-то англичане, и вот я опять увидал нового Толстого, выдержанного, корректного, европейского аристократа, очень спокойного, щеголявшего безукоризненным английским произношением. Вот впечатление, которое вынес я от этого человека в течение десяти — пятнадцати минут. Мне кажется, что, если бы я следил за ним в продолжение нескольких лет, он так же был бы неуловим. Но я понял в эти несколько минут, что одна из самых радостных и светлых мыслей — это жить в то время, когда живет этот удивительный человек. Что высоко и ценно чувствовать и себя также человеком. Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же прекрасном русском языке.
Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську Денисова, и старого мерина Холстомера, и суку Милку, и Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и «круглого» Платона Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, с его подрагивающей ляжкой, и масонов, и солдат, и казаков вместе с очаровательным дядей Брошкой, от которого так уютно пахло немножко кровью, немножко табаком и чихирем, — что этот многообразный человек, таинственною властью заставляющий нас и плакать, и радоваться, и умиляться — есть истинный, радостно признанный властитель.
И что власть его — подобная творческой власти Бога — останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас, ни наших детей, ни внуков не будет на свете. Вот приблизительно и все, что я успел продумать и перечувствовать между вторым и третьим звонком, пока отвалил от ялтинской пристани тяжелый, неуклюжий грузовой пароход «Св. Николай». Вспоминаю еще одну маленькую, смешную и трогательную подробность. Когда я сбегал со сходен, мне встретился капитан парохода, совсем незнакомый мне человек.
Я спросил: — А вы знаете, кого вы везете? И вот я увидел, как сразу просияло его лицо в крепкой радостной улыбке, и, быстро пожав мою руку (так как ему было некогда), он крикнул: — Конечно, Толстого! И это имя было как будто какое-то магическое объединяющее слово, одинаково понятное на всех долготах и широтах земного шара. Конечно, Льва Толстого! От всей полноты любящей и благодарной души желаю ему многих лет здоровой, прекрасной жизни. Пусть, как добрый хозяин, взрастивший роскошный сад на пользу и радость всему человечеству, будет он долго-долго на своем царственном закате созерцать золотые плоды — труды рук своих. А.И. Куприн
Читать далее…
(1)Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел
Пушкина. (2)У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста,
некрасивый, вертлявый и очень смущённый тем вниманием, которое ему оказывало общество. (3)Уверяю
вас, что на этого человека я глядел как на чудо. (4)Пройдёт лет пятьдесят-шестьдесят, и на тех людей,
которые видели Толстого при его жизни (да продлит Бог его дни!), будут также глядеть как на чудо. (5)И
потому я считаю нелишним рассказать о том, как весной тысяча девятьсот пятого года я видел Толстого.
(6)Меня предупредили, что завтра утром Толстой уезжает из Ялты. (7)Ясно помню чудесное утро,
весёлый ветер, море — беспокойное, сверкающее — и пароход «Святой Николай», куда я забрался за
час до приезда Льва Николаевича. (8)Он прибыл в двуконном экипаже с поднятым верхом. (9)Коляска
остановилась, и вот из нее показалась старческая нога в высоком болотном сапоге, ища подножки, потом
медленно, по-старчески, вышел Толстой. (10)На нём было коротковатое драповое пальто, высокие
сапоги, подержанная шляпа котелком. (11)И этот костюм, вместе с седыми иззелена волосами и длинной
струящейся бородой, производил смешное и трогательное впечатление.
(12)Меня ему представили. (13)Я не могу сказать, какого цвета у него глаза, потому что я был очень
растерян в эту минуту, да и потому, что цвету глаз я не придаю почти никакого значения. (14)Помню
пожатие его большой, холодной, негнущейся старческой руки. (15)Помню поразившую меня
неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея, я увидел
среднего роста старика, осторожного и точного в движениях. (16)Помню его утомлённый, старческий,
тонкий голос. (17)И вообще он производил впечатление очень старого и больного человека. (18)Но я уже
видел, как эти выцветшие от времени, спокойные глаза с маленькими острыми зрачками бессознательно,
по привычке, вбирали в себя и ловкую беготню матросов, и подъём лебёдки, и толпу на пристани, и небо,
и солнце, и море, и, кажется, души всех нас, бывших в это время на пароходе.
(19)3десь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли
благодаря его косматой и плоской причёске за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за
ним. (20)В это время Толстой, как будто даже обрадовавшись минутной свободе, прошёл на нос корабля,
туда, где ютятся переселенцы, армяне, татары, беременные женщины, рабочие, потёртые дьяконы, и я
видел чудесное зрелище: перед ним с почтением расступались люди, не имевшие о нём никакого
представления. (21)Он шёл, как истинный царь, который знает, что ему нельзя не дать дороги. (22)В эту
минуту я вспомнил отрывок церковной песни: «Се бо идет Царь славы». (23)И не мог я также не
припомнить милого рассказа моей матери о том, как Толстой идёт где-то по одному из московских
переулков зимним погожим вечером и как все идущие навстречу снимают перед ним шляпы и шапки в
знак добровольного преклонения. (24)И я понял с изумительной наглядностью, что единственная форма
власти, допустимая для человека, — это власть творческого гения, добровольно принятая, сладкая,
волшебная власть.
(25)Потом прошло ещё пять минут, приехали новые знакомые Льва Николаевича. (26)И я увидел нового
Толстого — Толстого, которому вдруг сделалось тридцать лет: твёрдый голос, ясный взгляд, светские
манеры. (27)С большим вкусом и очень выдержанно рассказывал он следующий анекдот:
— Вы знаете, я на днях был болен. (28)Приехала какая-то депутация, кажется, из Тамбовской губернии, но
я не мог их принять у себя в комнате, и они представлялись мне, проходя пред окном… и вот…
(29)Может, вы помните у меня в «Плодах просвещения» толстую барыню? (ЗО)Может быть, читали?
(31)Так вот, одна такая барыня подходит и говорит: «Многоуважаемый Лев Николаевич, позвольте
принести вам благодарность за те бессмертные произведения, которыми вы порадовали русскую
литературу…» (32)Я уже вижу по её глазам, что она ничего не читала моего. (33)Я спрашиваю: «Что же
вам особенно понравилось?» (34)Молчит. (35)Кто-то ей шепчет сзади: «Война и мир», «Детство и
отрочество»… (36)Она краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном
смущении: «Ах да… детство отрока… военный мир… и другие…»
(37)В это время пришли какие-то англичане, и вот я опять увидал нового Толстого, выдержанного,
корректного, европейского аристократа, очень спокойного, щеголявшего безукоризненным английским
произношением.
(38)Вот впечатление, которое вынес я от этого человека в течение десяти-пятнадцати минут. (39)Мне
кажется, что, если бы я следил за ним в продолжение нескольких лет, он так же был бы неуловим.
(40)Но я понял в эти несколько минут, что одна из самых радостных и светлых мыслей — это жить в то
время, когда живёт этот удивительный человек. (41)Что высоко и ценно чувствовать и себя также
человеком. (42)Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же
прекрасном русском языке. (43)Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську
Денисова, и старого мерина Холстомера, и Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и «круглого» Платона
Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, с его подрагивающей ляжкой, и масонов, и солдат, и
казаков вместе с очаровательным дядей Брошкой, от которого так уютно пахло немножко кровью,
немножко табаком, — что этот многообразный человек, таинственною властью заставляющий нас и
плакать, и радоваться, и умиляться, — есть истинный, радостно признанный властитель. (44)И что
власть его — подобная творческой власти Бога — останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас,
ни наших детей, ни внуков не будет на свете.
(45)Вспоминаю ещё одну маленькую, смешную и трогательную подробность.
(46)Когда я сбегал со сходен, мне встретился капитан парохода, совсем незнакомый мне человек.
(47)Я спросил:
— А вы знаете, кого вы везёте?
(48)И вот я увидел, как сразу просияло его лицо в крепкой радостной улыбке, и, быстро пожав мою руку
(так как ему было некогда), он крикнул:
— Конечно, Толстого!
(49)И это имя было как будто какое-то магическое объединяющее слово, одинаково понятное на всех
долготах и широтах земного шара.
(50)Конечно, Льва Толстого!
(По А. И. Куприну*)
Александр Иванович Куприн (1870-1937) — русский писатель и переводчик.
В тексте
русский писатель А.И. Куприн поднимает проблему первого впечатления о человеке.
Размышляя
над этим вопросом, автор рассказывает о том, как весной 1905 года он встретил
Л.Н. Толстого. А.И. Куприн был поражён, что «вместо громадного маститого старца»,
увидел «среднего роста старика, осторожного и точного в движениях». И вообще
Л.Н. Толстой «производил впечатление очень старого и больного человека».
Действительно, иногда многие известные люди кажутся нам совершенно идеальными.
Но не всегда наши предположения и ожидания совпадают с действительностью.
Противопоставлением
образу «старого и больного человека» является впечатление А.И. Куприна о
великом писателе буквально через пять минут после встречи. Автор текста «увидел
нового Толстого – Толстого, которому вдруг сделалось тридцать лет: твёрдый
голос, ясный взгляд, светские манеры». Великий писатель кардинально изменился:
он помолодел, повеселел и даже начал «с большим вкусом и очень выдержанно»
рассказывать анекдот. И мы понимаем, что не всегда первое впечатление о человеке
целиком и полностью может показать его истинный, настоящий характер. Именно поэтому
так важно не судить о новом знакомом только лишь по первым секундам встречи.
Таким
образом, А.И. Куприн приходит к выводу: первое впечатление не даёт полное
представление о человеке и в течение жизни может дополняться всё новыми и
новыми подробностями. Если бы писатель следил за Л.Н. Толстым «в продолжение нескольких
лет, он также был бы неуловим».
Трудно не
согласиться с автором. В жизни нам постоянно приходится формировать мнение о
других людях. К сожалению, очень часто мы делаем это, основываясь только лишь
на нашем первом впечатлении о них. Именно такая ситуация описана в романе Л.Н.
Толстого «Война и мир». Элен Курагина – красивая и обаятельная девушка, которая
почти мгновенно влюбляет в себя Пьера Безухова. Недолго думая, буквально после
первой встречи он решает жениться на ней. Но Элен только делает вид, что любит
его, а на самом деле выходит замуж только ради денег и положения в обществе. К
сожалению, именно ошибочное первое впечатление приводит Пьера к такому несчастливому
браку.
В заключение
хочу ещё раз отметить: чтобы сформировать полное и объективное представление о
человеке, ни в коем случае не следует судить о нём, основываясь только на своём
первоначальном впечатлении.
P.S. Здравствуйте! Спасибо большое за проверку. Но я никак не могу
понять, почему в моей предыдущей работе (https://neznaika.info/check/rus-write/full/11932.html) не выявлена смысловая связь между примерами. Я же специально пытался показать её,
начиная свой второй аргумент «Следствием такого публичного унижения …». И вроде
бы всё кажется логичным (причинно-следственная связь), ведь после речи доктора
фельдшер обиделся, т.е. следствием речи доктора является обида фельдшера. Не могли бы Вы
объяснить чуть более подробно, пожалуйста. Заранее огромное спасибо!
|
Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в |
||||||
|
||||||
|
||||||
|
||||||
|
Скачать бесплатно несколько вариантов экзаменационных сочинений
Читать далее…