Токарева текст егэ про фаину

Сволочей тоже жалкоЭта история произошла тридцать лет назад.

Мой муж обожал играть в преферанс и ходил с этой целью в генеральский дом. Недалеко от нас было выстроено «Царское село» – дома для высшего сословия. Генерала звали Касьян, а генеральшу Фаина. Фаина – действующий врач, работала в Кремлевской больнице.

Я иногда сопровождала мужа, сидела за его спиной.

Фаина восседала за столом – огромная, как сидячий бык. При этом у нее были локоны и бархатный голос.

Касьян – на десять лет моложе, красавец. Фаина отбила его у законной жены. Чем взяла? Возможно, романтическими локонами и воркующим голосом.

У меня к этому времени вышли фильм и книга. Я ходила в молодых и талантливых. Жизнь улыбалась. Но вдруг ни с того ни с сего моя дочь перестала видеть правым глазом. Ее положили в больницу с диагнозом неврит, воспаление зрительного нерва.

Моей девочке было десять лет, мы никогда до этого не расставались, и эта первая разлука явилась трагедией. Она плакала в больничной палате, а я у себя дома, на улице и в гостях.

Фаина увидела мой минор и вызвалась помочь.

На другой день мы вместе отправились в Морозовскую больницу. Глазное отделение находилось на пятом этаже, без лифта. Фаина шла, вздымая свои сто килограммов, и недовольно бурчала. Смысл ее бурчания был таков: зачем она пошла, зачем ей это надо, вечно она во что-то влезает себе во вред.

Я плелась следом и чувствовала себя виноватой.

Наконец мы поднялись на нужный этаж.

– Стойте и ждите, – приказала Фаина.

Она достала из объемной сумки белый халат, надела его и скрылась за дверью глазного отделения.

Я стояла и ждала. Время остановилось. Было не совсем понятно, зачем я ее привела. В отделении хорошие врачи. Они любили мою девочку, готовы были сделать все необходимое. Зачем эта начальница? Напугать? Но в семидесятые годы медицина была добросовестной, в отличие от сегодняшней. Напугать – значит выразить недоверие. Некрасиво. Однако цена вопроса была слишком высока: глаз. Я ждала.

Появилась Фаина. Подошла близко. Устремила на меня пронзительный взор. Буквально впилась взглядом.

– Соберитесь, – сказала она. – Выслушайте разумно. У вашей дочери опухоль мозга. Эта опухоль передавливает нерв, поэтому он не проводит зрение.

– И что теперь? – тупо спросила я.

– Операция. Надо делать трепанацию черепа и удалять опухоль.

Я понимала: она говорит что-то страшное, но до меня не доходил смысл сказанного. Я не могла совместить эти слова с моей девочкой.

– И что потом? – спросила я.

– Молите бога, чтобы она умерла. Если выживет, останется идиоткой.

Фаина замолчала. Стояла и изучала мое лицо. Мое лицо ничего не выражало. Меня как будто выключили из розетки.

– Я вам что-то должна? – спросила я.

– Ничего, – великодушно ответила Фаина. – Но поскольку я потратила на вас время, сопроводите меня в ателье.

На такси. Я должна забрать норковый берет и норковый шарф.

– Хорошо, – отозвалась я.

Мы спустились вниз. Я остановила такси, и Фаина загрузила в него весь свой живой вес.

У меня вдруг упали из рук часы и щелкнули об асфальт. Почему они оказались у меня в руке? Видимо, я их сняла. Наверное, я не отдавала отчета в своих действиях.

Я сидела возле шофера и не понимала: зачем Фаина заставила меня ехать с ней в ателье? Сообщить матери о том, что ее ребенок безнадежен, – значит воткнуть нож в ее сердце. А потом потребовать, чтобы я с ножом в сердце повезла ее в ателье… Стоимость такси – рубль. Неужели у генеральши нет рубля, чтобы доехать самой?

Мы остановились возле ателье. Фаина выбралась из машины постепенно: сначала две сиськи, потом зад, обширный, как у ямщика, а на локоны она наденет норковый берет.

Я осталась в машине, сказала шоферу:

– Обратно в больницу.

Я вернулась в глазное отделение, вызвала врача.

– У моей дочки опухоль мозга? – прямо спросила я.

– С чего вы взяли? – удивился врач. – У нее обычный неврит.

– А как вы отличаете неврит от опухоли?

– По цвету. Когда неврит, нерв красный, а когда опухоль, нерв синий.

– А у моей дочки какой цвет?

– Красный. Мы будем колоть ей нужный препарат, воспаление уйдет, зрение восстановится.

– А можно сделать рентген?

– Можно. Только зачем?

– Удостовериться, что опухоли нет.

– Если хотите…

Я не ушла до тех пор, пока врач не вынес мне рентгеновский снимок и я не убедилась воочию, что снимок чист, прекрасен и даже красив, благословенны дела твои, Господи…

Я вернулась домой без ножа в груди. Рассказала мужу. Он слушал, не прекращая смотреть по телевизору новости. Я спросила:

– Зачем она это сделала?

– Сволочь, – коротко ответил муж.

Я набрала телефон Фаины и сказала ей:

– Вы ошиблись. У моей дочери нет никакой опухоли. Обыкновенный неврит.

– Ну и пожалуйста, – ответила Фаина, как будто обиделась.

Я потом долго пыталась понять: что это было? Может быть, зависть? Но она живет лучше меня. У нее муж генерал с генеральской зарплатой и норковый берет с норковым шарфом. А у меня обычная вязаная шапка. Но скорее всего – просто сволочь, как сказал муж. Есть же такое слово – «сволочь», значит, должны быть и люди, этому слову соответствующие.

Прошло десять лет. Моя дочь выросла, набралась красоты, одинаково видела обоими глазами. Запуталась в женихах.

В один прекрасный день мы с мужем поехали на базар. В овощном ряду я углядела Фаину. С тех давних пор я с ней не общалась, хотя слышала, что недавно ее муж умер в гараже возле машины, а сын выпал из окна. Наркотики.

Фаина увидела меня и кинулась мне на грудь как близкая родственница.

Я стояла, скованная ее объятьями, и мне ничего не оставалось, как положить руки на ее спину. Спина тряслась в рыданиях. Под моими ладонями выступали ее лопатки, как крылья. Фаина не просто похудела, а высохла. Куда делись ее килограммы? Локоны превратились в старушечий пучок на затылке. Что делает с человеком горе…

Мой муж показывал мне глазами: надо идти, чего ты застряла? Но я не могла оттолкнуть Фаину вместе с ее рыданиями. Я стояла и терпела. И не просто терпела – сочувствовала. Гладила ее по спине, по плечам и крыльям.

Сволочи – тоже люди. Их тоже жалко.

В. Токарева предлагает своим читателям задуматься над проблемой нравственного выбора: всегда ли нужно жалеть других?  Образ безнравственного человека в рассказе олицетворяет Фаина, супруга генерала, действующий врач. Генеральша сообщает главной героине, что у ее дочери опухоль мозга.  Эта информация оказывается недостоверной. После этого рассказчица с Фаиной не общается. Проходит десять лет. Генерал уже в царстве небесном… “Фаина не просто похудела, а высохла.”  Повествовательнице жалко Фаину — она позволяет ей себя обнять.

Токарева считает, что жалеть нужно всех, даже безнравственных людей. “ Сволочи-тоже люди. Их тоже жалко” . Наверное, подразумевается, что сложные ситуации, беды заставляют подлецов, эгоистов,  стать людьми, обладающими моральными ценностями. Я частично согласен с писательницей.  Богатство легко может испортить человека, сделать его черствым, безразличным к другим. Но любой человек может всегда оставаться сволочью или высоконравственным, добродушным, трудолюбивым, правдивым, несмотря ни на что.  Жалеть нужно с умом. А вдруг человек не изменился?  Тогда он будет просто пользоваться, тем, что его жалеют.

В защиту позиции писательницы рассмотрим роман Ф.М. Достоевского “Преступление и наказание”. Главный герой пытается поставить себя выше других. Раскольников создает теорию, согласно которой люди делятся на “тварей дрожащих” и тех, кто “право имеет”. С такими взглядами о нравственности и говорить-то невозм

Эта история произошла тридцать лет назад.

Мой муж обожал играть в преферанс и ходил с этой целью в генеральский дом. Недалеко от нас было выстроено «Царское село» – дома для высшего сословия. Генерала звали Касьян, а генеральшу Фаина. Фаина – действующий врач, работала в Кремлевской больнице.

Я иногда сопровождала мужа, сидела за его спиной.

Фаина восседала за столом – огромная, как сидячий бык. При этом у нее были локоны и бархатный голос.

Касьян – на десять лет моложе, красавец. Фаина отбила его у законной жены. Чем взяла? Возможно, романтическими локонами и воркующим голосом.

У меня к этому времени вышли фильм и книга. Я ходила в молодых и талантливых. Жизнь улыбалась. Но вдруг ни с того ни с сего моя дочь перестала видеть правым глазом. Ее положили в больницу с диагнозом неврит, воспаление зрительного нерва.

Моей девочке было десять лет, мы никогда до этого не расставались, и эта первая разлука явилась трагедией. Она плакала в больничной палате, а я у себя дома, на улице и в гостях.

Фаина увидела мой минор и вызвалась помочь.

На другой день мы вместе отправились в Морозовскую больницу. Глазное отделение находилось на пятом этаже, без лифта. Фаина шла, вздымая свои сто килограммов, и недовольно бурчала. Смысл ее бурчания был таков: зачем она пошла, зачем ей это надо, вечно она во что-то влезает себе во вред.

Я плелась следом и чувствовала себя виноватой.

Наконец мы поднялись на нужный этаж.

– Стойте и ждите, – приказала Фаина.

Она достала из объемной сумки белый халат, надела его и скрылась за дверью глазного отделения.

Я стояла и ждала. Время остановилось. Было не совсем понятно, зачем я ее привела. В отделении хорошие врачи. Они любили мою девочку, готовы были сделать все необходимое. Зачем эта начальница? Напугать? Но в семидесятые годы медицина была добросовестной, в отличие от сегодняшней. Напугать – значит выразить недоверие. Некрасиво. Однако цена вопроса была слишком высока: глаз. Я ждала.

Появилась Фаина. Подошла близко. Устремила на меня пронзительный взор. Буквально впилась взглядом.

– Соберитесь, – сказала она. – Выслушайте разумно. У вашей дочери опухоль мозга. Эта опухоль передавливает нерв, поэтому он не проводит зрение.

– И что теперь? – тупо спросила я.

– Операция. Надо делать трепанацию черепа и удалять опухоль.

Я понимала: она говорит что-то страшное, но до меня не доходил смысл сказанного. Я не могла совместить эти слова с моей девочкой.

– И что потом? – спросила я.

– Молите бога, чтобы она умерла. Если выживет, останется идиоткой.

Фаина замолчала. Стояла и изучала мое лицо. Мое лицо ничего не выражало. Меня как будто выключили из розетки.

– Я вам что-то должна? – спросила я.

– Ничего, – великодушно ответила Фаина. – Но поскольку я потратила на вас время, сопроводите меня в ателье. На такси. Я должна забрать норковый берет и норковый шарф.

– Хорошо, – отозвалась я.

Мы спустились вниз. Я остановила такси, и Фаина загрузила в него весь свой живой вес.

У меня вдруг упали из рук часы и щелкнули об асфальт. Почему они оказались у меня в руке? Видимо, я их сняла. Наверное, я не отдавала отчета в своих действиях.

Я сидела возле шофера и не понимала: зачем Фаина заставила меня ехать с ней в ателье? Сообщить матери о том, что ее ребенок безнадежен, – значит воткнуть нож в ее сердце. А потом потребовать, чтобы я с ножом в сердце повезла ее в ателье… Стоимость такси – рубль. Неужели у генеральши нет рубля, чтобы доехать самой?

Мы остановились возле ателье. Фаина выбралась из машины постепенно: сначала две сиськи, потом зад, обширный, как у ямщика, а на локоны она наденет норковый берет.

Я осталась в машине, сказала шоферу:

– Обратно в больницу.

Я вернулась в глазное отделение, вызвала врача.

– У моей дочки опухоль мозга? – прямо спросила я.

– С чего вы взяли? – удивился врач. – У нее обычный неврит.

– А как вы отличаете неврит от опухоли?

– По цвету. Когда неврит, нерв красный, а когда опухоль, нерв синий.

– А у моей дочки какой цвет?

– Красный. Мы будем колоть ей нужный препарат, воспаление уйдет, зрение восстановится.

– А можно сделать рентген?

– Можно. Только зачем?

– Удостовериться, что опухоли нет.

– Если хотите…

Я не ушла до тех пор, пока врач не вынес мне рентгеновский снимок и я не убедилась воочию, что снимок чист, прекрасен и даже красив, благословенны дела твои, Господи…

Я вернулась домой без ножа в груди. Рассказала мужу. Он слушал, не прекращая смотреть по телевизору новости. Я спросила:

– Зачем она это сделала?

– Сволочь, – коротко ответил муж.

Я набрала телефон Фаины и сказала ей:

– Вы ошиблись. У моей дочери нет никакой опухоли. Обыкновенный неврит.

– Ну и пожалуйста, – ответила Фаина, как будто обиделась.

Я потом долго пыталась понять: что это было? Может быть, зависть? Но она живет лучше меня. У нее муж генерал с генеральской зарплатой и норковый берет с норковым шарфом. А у меня обычная вязаная шапка. Но скорее всего – просто сволочь, как сказал муж. Есть же такое слово – «сволочь», значит, должны быть и люди, этому слову соответствующие.

Прошло десять лет. Моя дочь выросла, набралась красоты, одинаково видела обоими глазами. Запуталась в женихах.

В один прекрасный день мы с мужем поехали на базар. В овощном ряду я углядела Фаину. С тех давних пор я с ней не общалась, хотя слышала, что недавно ее муж умер в гараже возле машины, а сын выпал из окна. Наркотики.

Фаина увидела меня и кинулась мне на грудь как близкая родственница.

Я стояла, скованная ее объятьями, и мне ничего не оставалось, как положить руки на ее спину. Спина тряслась в рыданиях. Под моими ладонями выступали ее лопатки, как крылья. Фаина не просто похудела, а высохла. Куда делись ее килограммы? Локоны превратились в старушечий пучок на затылке. Что делает с человеком горе…

Мой муж показывал мне глазами: надо идти, чего ты застряла? Но я не могла оттолкнуть Фаину вместе с ее рыданиями. Я стояла и терпела. И не просто терпела – сочувствовала. Гладила ее по спине, по плечам и крыльям.

Сволочи – тоже люди. Их тоже жалко.

Странности любви

В молодости мы дружили: я и Лялька.

У Ляльки был парень Руслан. Они встречались уже семь лет, но Руслан не делал предложения. Его что-то останавливало. Я догадывалась, что именно.

Руслан – из профессорской семьи, интеллектуал, очкарик, писал стихи, заведовал отделом в молодежном журнале.

Лялька – все наоборот. Ее родители перебрались в Москву из глухой деревни. Папаша пил, мать работала швеей-мотористкой. Лялька едва окончила десять классов, книг не читала, учиться не хотела. Смотрела по телевизору мультики.

Что в ней привлекало? Молодость (двадцать пять лет) и совершенство форм. У нее была идеальная фигура. Ничего лишнего. Лялька замечательно двигалась. Смешливая, все ей было смешно. А когда танцевала – было на что посмотреть.

Если кто-то танцевал рядом с Лялькой, в ресторане, например, то выглядел как кувалда.

Я любила Ляльку за то, что с ней было легко и весело. Мы постоянно хохотали, без причины. Но не потому, что дуры, а так совпадали. Я видела Ляльку и сразу начинала радоваться жизни.

Лялька в этот период была занята тем, что «дожимала» Руслана. Она его любила, а он – тянул резину. Лялькина мать возмущалась: «Плюнь! Я бы на его ссала в тридцать три вилюльки».

Что такое вилюлька, я не знаю, но тоже говорила Ляльке:

– Женятся или сразу, или никогда.

Все кончилось тем, что Лялька нашла себе другого. Этот другой сделал предложение через два дня после знакомства. Он имел какое-то отношение к балету – то ли танцевал, то ли преподавал. Было понятно, почему он повелся на Лялькину хрупкость и грацию. Он привык видеть красивое женское тело.

По семейным обстоятельствам

По семейным обстоятельствам

«У кинорежиссёра Эльдара Рязанова среди многочисленных и ярких талантов был ещё и такой дар — он умел любить свою женщину». О друге вспоминает писательница Виктория Токарева

Я познакомилась
с Эльдаром Рязановым в 67-м году. Его назначили моим художественным руководителем. Дело было так: я написала свой первый в жизни рассказ «День без вранья». Его заметили. Мне заказали на «Мосфильме» сценарий. И великий и всемогущий Иван Пырьев просит Рязанова стать художественным руководителем будущего фильма. Рязанов соглашается.

На это — две причины. Первая — просьба Пырьева, которому Эльдар обязан своим восхождением. Вторая причина — мой редактор Нина Скуйбина.

Нина

Красавица. Хрупкая, большеглазая, с глазами, «горячими до гари».

Будучи студенткой ВГИКа, она вышла замуж за Володю Скуйбина с режиссёрского факультета.

Володя — высокий, широкоплечий, русский богатырь, как будто сошёл с плаката. Нина — тонкая, с чёрной чёлкой, мерцающими глазами. Пара — хоть рисуй. Однако родители Володи не приняли этот выбор сына. Почему? Они не любили евреев, а Нина — еврейка.

Я не буду останавливаться на этом нюансе, который называется «антисемитизм». Но в последнее время мне кажется: антисемитизм убывает. Евреем быть можно и даже модно. Но сейчас не об этом.

Володя Скуйбин заболел гриппом и получил осложнение. С удивлением заметил, что у него онемел мизинец на руке. Он думал — мелочь. А это оказалось началом болезни: рассеянный склероз. Исчезает миелин — изоляция вокруг нерва. Нерв обнажается и выходит из строя, перестаёт передавать сигнал. Тело больше не подчиняется человеку, он становится неподвижным и медленно умирает.

От этой болезни умер Николай Островский. Будучи неподвижным, он успел продиктовать книгу «Как закалялась сталь».

Моё поколение проходило эту книгу в школе. Нам её вдалбливали в мозги, а сейчас вряд ли кто её помнит.

«Как закалялась сталь» написана на злобу дня, а те произведения, что на злобу дня, — растворяются без следа. Остаются только вечные темы.

Володя Скуйбин уже не вставал, но продолжал снимать свой фильм «Жестокость» по одноимённому роману Павла Нилина. Когда актёры видели, как режиссёр руководит съёмками, лёжа на носилках, они полностью отдавались общему делу и забывали о своих интересах.

Володя болел долго. Нина не могла выйти из дома, боялась оставить мужа одного. Но выходить приходилось: за продуктами, в аптеку. Нина старалась поскорее вернуться и научилась ходить быстро. Эта стремительная походка так и осталась с ней навсегда. Когда мы шли рядом, я всегда семенила, стараясь её догнать.

Фильм «Жестокость» вышел на экраны и стал культовым фильмом своего времени. Все поняли: пришёл большой талант.

Нина сражалась с болезнью мужа, как Мцыри с барсом. Искала врачей, целителей, знахарей, а когда ничего не помогло, стала надеяться на чудо. Чуда не произошло. Володя умер. Нина осталась вдовой. Однако подвиг её преданности стал известен. Не в колбе живём. Все всё знают. За Ниной установилась высокая безукоризненная репутация: самоотверженная, верная, глубоко порядочная красавица.

Рязанов влюбился в Нину и ушёл из семьи. Довольно скоро вернулся обратно, поскольку ему было стыдно перед первой женой Зоей. Он понимал, что своим уходом наносит Зое реальное зло.

Нина смирилась, и роман продолжался. Полдня, находясь на студии, Рязанов пропадал у Нины в кабинете, либо Нина пропадала у него на съёмочной площадке. Вечером разъезжались по домам.

Эта двойная жизнь длилась десять лет. Мы с Ниной плотно дружили эти годы. Обсуждали и перепевали «саратовские страдания».

Через десять лет, будучи пятидесятилетними людьми, они поженились наконец. Рязанов долго проверял свои чувства и мучил бедную Нину, но всё хорошо, что хорошо кончается.

Нина и Эльдар переехали в дом Михаила Ромма. Они купили дом у наследников.

Впереди — океан времени, и их общий корабль скользит по чистым и прозрачным водам.

Я в эти же годы купила землю у наследников Павла Антокольского. Мы с Эльдаром стали помещиками и соседями.

Я дружила с Ниной и дорожила этой дружбой. Нина — чудо из чудес, в каком бы возрасте она ни пребывала.

Нина пригласила меня в гости. Участок у Ромма — огромный. Дом — кирпичный, с большими белыми ставнями. Казалось, что здесь живут сказочные герои. Так и ждёшь, что на крыльцо выскочит Белоснежка.

У самого крыльца стоит куст жасмина. Ветки обсыпаны белыми цветами. Каждый цветочек о четырёх лепестках, как будто его нарисовала детская рука.

Я подумала: «Вот дом, где живёт любовь». А куст жасмина стоит, как часовой на посту, стережёт счастье и благоухает до неба, чтобы и на небе знали: счастье есть, вот оно.

Мечта, — проговорила я.

Да… — тихо отозвалась Нина.

А что тут скажешь?

Эльдар купался в славе. Это был самый популярный и обаятельный комедиограф без вредных привычек: не пил, не курил, не бабник.

Несколько раз мы оказывались вместе в гостях, сидели за одним праздничным столом. Я имела возможность наблюдать эту пару. Эльдар вёл себя как анфан террибль (ужасный ребёнок), он шутил, дурачился, смеялся. У Эльдара сильное биополе, и он всегда был самым интересным.

Нина сидела рядом, опустив глаза, как строгая гувернантка, и фильтровала каждое его слово. Она буквально работала при Эльдаре, ни на минуту не расслаблялась. Мне казалось, это лишнее. Но она — не я. У неё свои жизненные ориентиры.

Эльдар Рязанов с женой Ниной

Однажды я наблюдала их на фестивале «Золотой Дюк» (Тогда — «Одесская альтернатива». — Прим.ред.), который проходил в Одессе. Нина и Эльдар прибыли не в общей группе. Отдельно. Может быть, даже на чьём-то личном самолёте.

Их встречали, как правительство, и подвезли к гостинице во второй половине дня. Я смотрела, как они выходят из машины. Сначала Нина, как телохранитель. Оглядывается по сторонам. Всё спокойно. Далее выгружается Эльдар. Он толстый, но подвижный. Умел садиться на шпагат.

Они скрываются в гостинице через служебный вход.

Эльдар привёз свой фильм «Забытая мелодия для флейты» с Филатовым в главной роли. Этот фильм конкурировал с «Ассой» Сергея Соловьёва.

Видимо, премия была обещана Эльдару заранее. Он под эту премию и приехал. Иначе фестиваль не получил бы Рязанова, ещё чего. Зачем ему куда-то лететь между небом и землёй, а потом топтаться среди людей из публики, давать автографы, пить спиртное, нарушать диету?

Премию получил фильм «Забытая мелодия для флейты». На закрытии был дан банкет. Ко мне подошёл подвыпивший Жванецкий. В его глазах стояли слёзы. От слёз глаза казались прозрачными, похожими на два крыжовника.

Он посмотрел на меня и грустно сказал:

Вот я дал премию Рязанову, а о чём фильм — не помню…

Это несправедливо. Фильм запоминается. Но «Асса» — совсем другое дело. Это — новое слово, в нём слышался ветер перемен.

На закрытии всем было неловко, хотя никто ничего не говорил.

Круглолицый и обаятельный Соловьёв хлопал своими круглыми глазами и был похож на ребёнка, которого обманули. Обещали взять в цирк и кинули.

Возле коротышки Серёжи Соловьёва всегда толклись и боролись за него самые красивые женщины поколения. Значит, что-то в нём было. И я даже догадываюсь что: талант с крупицами гениальности.

Эльдар Рязанов построил на своём участке «доходный дом» и передал мне свою рабочую бригаду под руководством некоего Ромки.

Я уточнила у Нины:

Бери, — с убеждением сказала Нина.

Я подумала: если Рязанов доверил Ромке свой дом, то и я могу ни о чём не беспокоиться. Рязанов — самая лучшая рекомендация. Но… Я ошиблась. «Доходный дом», который Ромка возвёл Эльдару, пошёл трещинами. Это означало дефект фундамента. Пол второго этажа качался, как на пружинах. Ромка оказался вор и законченный мерзавец. Не хочется перечислять его особенности. На что только люди не идут ради денег… Но я тоже не лыком шита. Мне довольно скоро всё стало ясно.

Бригада собиралась в восемь утра, работали до двенадцати, потом посылали кого-то одного за бутылкой. Поднимались на второй этаж, чтобы не на глазах, и — вперёд, к сияющим вершинам. Это называлось «обеденный перерыв», который длился до шести вечера. И так каждый день.

Я не знала, как от них избавиться. Выгонять я не умею. Скандалить — тоже не берусь. Для этого нужен определённый темперамент. Есть люди, которые расцветают в борьбе. Я не из них.

Кончилось тем, что я остановила финансирование, и никого не потребовалось выгонять. Бригада растворилась, как сахар в кипятке. Были — и нет.

Я поменяла бригаду и закончила стройку.

Сейчас моё неброское строение стоит, как домик Наф-Нафа, того самого, который, конечно, всех умней. Я очень люблю свой дом. И куда бы я ни приходила, мне везде кажется неуютно. У одних слишком бедно, у других слишком дорого, а то, что слишком, — то нехорошо.

Меня мой дом обнимает, как любимый человек. Хочется оставаться в его объятиях и не двигаться.

Иногда я думаю: что составляет моё счастье? Дети, профессия, дом… Трудно вычленить, что важнее. Иногда кажется, на первом месте профессия. Я всю жизнь занималась тем, что мне нравится.

Но дети — это моё продолжение. Они понесут в будущее мой смех, мою трусость, мой разрез глаз. Как же без детей? Хочется любить что-то живое и тёплое, целовать в мордочку, касаться губами.

Жванецкий сказал: «Как страшно умирать, когда ты ничего не оставляешь своим детям».

Я оставлю им дом. И собрание сочинений. Самое обидное, если они этот дом продадут. Но об этом лучше не думать. Что касается собрания сочинений, за него ничего не возьмёшь. Это — просто я. Слепок моей души.

Я купила себе норковое пальто. Именно пальто, а не шубу. А Эльдар преподнёс Нине «доходный дом». Это был его новогодний подарок.

Дом лучше, чем шуба, кто спорит…

Нина сидела в машине с опущенным стеклом. Я подошла в своём норковом пальто и остановилась в ожидании комплимента.

Вот, — сказала я. — Заработала честным, красивым трудом.

Это правда. У меня вышла в Болгарии книга, и тёплые братья славяне организовали мне элегантную обновку. Как не похвастать?

Нина сидела не реагируя. Лицо у неё было постным. Странно. Нина — воспитанный человек. Могла бы из приличия выразить что-то позитивное. Чем объяснить такое равнодушие? Только равнодушием ко мне.

Рязанов десять лет вымораживал Нину в статусе любовницы, и всё кинематографическое сообщество следило за развитием событий. Нине хотелось забыть об этом смутном времени, а тут я, живой свидетель, да ещё в норковом пальто, из-под которого торчали серые валенки.

Я постояла и отошла от машины, несолоно хлебавши. Нина провожала меня глазами. О чём она думала? Может быть, о том, что к дорогому меху не идут валенки. Но я вышла на прогулку. Зима. А валенки — самая тёплая обувь.

Я редко встречала Нину на дорогах посёлка. Казалось, она не выходит из-за своего забора. Нина считала наш посёлок опасным в смысле сплетен. Лично я считаю, что сплетни — полезная вещь. С помощью сплетен осмысляется действительность, делается сравнительный анализ, выводы. Без сплетен просто не обойтись. В какой-то степени литература и живопись — это тоже сплетни. В них видны комплексы творца.

Однажды Нина сказала мне:

Я боюсь будущего.

Я удивилась. Их любовь процветала, ничто не предвещало беды. Потом я догадалась: будущее иногда подаёт сигналы в настоящее.

Нина заболела. Началось с того, что ей стало трудно глотать.

Она долго не шла к врачу. Предчувствовала плохое. Когда решилась и всё-таки пошла к хорошему специалисту, ей было сказано: рак пищевода в последней стадии.

Какие могут быть варианты? Смириться и медленно умирать либо бороться и не сдаваться.

Нина предпочитала первый путь. Она была хороший редактор и предвидела финал любого сценария.

Эльдар настоял на втором: согласиться на операцию, бороться и не сдаваться.

Операция шла долго. Доступ к пищеводу очень сложный.

После операции Нина вернулась в посёлок. Она похудела и буквально качалась на ветру.

Мы встретились на дороге. Надо было что-то сказать.

Ты выглядишь как пятнадцатилетняя девочка. — Это был комплимент.

Ну да… — неопределённо согласилась Нина. Её лицо было замкнутым.

Нина понимала, что «век её измерен». Нина выиграла в любви, но любовь — это не вся жизнь. Это только часть жизни. А вся жизнь уходила из неё.

Эльдар повёз Нину в Германию. Немецкая медицина ушла далеко вперёд.

Немецкий врач осмотрел Нину и сказал Эльдару:

Немедленно возвращайтесь в Москву. Ваша жена может не успеть пересечь границу.

Разговор шёл через переводчика.

Нина и Эльдар вернулись.

Надеяться было не на что. Оставалось просто ждать конца.

Для Нины стало главным — не омрачать жизнь любимому Элику. Она думала о нём, а не о себе.

Последнее время при Нине был её сын от первого брака Коля, высокий красавец, вылитый отец. Коля выносил её на руках к обеду. Эльдар не должен обедать один. Полагалась совместная трапеза.

Нина не позволяла себе никакой депрессии, не втягивала Эльдара в своё состояние.

Но однажды она обратилась к нему с просьбой:

Сделай мне укол.

Эльдар понял, что речь идёт об эвтаназии. Нина не могла и не хотела больше длить мучительную дорогу в один конец.

Я не могу взять это на себя, — ответил Эльдар.

Я хочу уйти, — объяснила Нина.

Ты уйдёшь, а мне с этим жить. Нет.

Нина решила никого не втягивать и самой сделать укол. У неё был припасён необходимый препарат. Она заранее обо всём позаботилась.

Возле моего дома в Москве располагалось шведское посольство. Меня часто туда приглашали, и я охотно присутствовала.

Одно время послом Швеции был милый человек, не помню его имени, и его самого плохо помню. Самым запоминающимся персонажем была жена посла. Она постоянно пребывала в глубоком запое и появлялась на приёмах нечёсаная, в домашних тапках и с виноватой улыбкой. Понимала: что-то не так, но ничего не могла с собой поделать.

Гости делали вид, что ничего не замечают.

Я думала про себя: «Вот это настоящая демократия». Посол, равно как и его жена, — это лицо страны. Лицо не должно быть пьяным в стельку. А тут ничего. Каждый живёт как умеет.

На приёмах я встречала статусных русских, в том числе режиссёра Марка Розовского, критика Василия Катаняна.

Я спросила Марка:

Хотел бы быть послом?

Тебе бы машину подавали к подъезду.

Мне гораздо интереснее что-нибудь придумать и поставить на сцене, — ответил Марк. — А домой я и пешком дойду. Прогуляюсь.

Я задумалась. Мне не хватало в жизни роскоши. Я бы хотела и машину, и придумать.

Жена Васи Катаняна была подругой Нины. Она рассказала мне о её последних распоряжениях: поминальный стол накрыть в их московской квартире, но предварительно произвести генеральную уборку. В квартире долго никто не жил. Пыль. Неудобно принимать гостей.

Какое мужество надо иметь, чтобы так спокойно говорить о своих поминках, — задумчиво проговорила жена Васи.

Это не мужество. Это другая реальность. Нина жила по законам новой реальности, — сказала я.

Я этого не понимаю.

Понять действительно трудно, пока тебя это не коснётся напрямую.

Маршак написал однажды: «Смерть пришла как дело и жизнью завладела».

Смерть приходит как дело. А дело надо завершить.

Эльдар обратился к Наине Иосифовне Ельциной, и она выполнила его просьбу: Нину похоронили на Новодевичьем кладбище. Могилу вырыли на метр глубже, чем положено. Зачем? Чтобы осталось место Эльдару. Он пожелал лечь с Ниной в одну могилу. Вместе навсегда.

Красивый финал большой любви.

Эмма

Эмма появилась в жизни Эльдара довольно скоро после смерти Нины. Буквально, сразу.

Друзья, а особенно их жёны, бросали на Эльдара недоумённые взгляды, пытаясь понять: что сие означает?

Эльдар эти взгляды игнорировал. Что тут непонятного? Мужчина не приспособлен жить один. Женщина может, а мужчина нет. Тем более Эльдар. Ему некогда себе готовить, да он и не умеет. Не с кем словом перемолвиться, а Эльдар словоохотлив. Нужен собеседник. И ложиться в холодную пустую кровать тоже неприятно. Надо, чтобы её кто-то предварительно согрел телом и словами, чтобы кто-то сказал: «Ты лучше всех, ты единственный».

Нина умирала долго. Её болезнь не была секретом. Одинокие тщеславные дамы готовились к прыжку. Эльдар — лакомая добыча: знаменитый, богатый, с юмором, возле него открывалась совсем другая жизнь. У Эльдара был широкий выбор: актрисы, бизнесвумены, но он выбрал толкового администратора Эмму. Эльдар Рязанов — сложное хозяйство. Это целый холдинг, который надо обслуживать.

Внешность женщины — не последнее дело. Сексуальный тип Эльдара — Анни Жирардо. Ему нравились женщины худые и очень худые. Можно понять: толстые тяготеют к своей противоположности.

Эльдар Рязанов с женой Эммой

Эмма была худая, с прекрасной фигурой, ничего лишнего. Она рано поседела и не красилась. Седые волосы, молодое лицо.

Я познакомилась с Эммой задолго до её встречи с Эльдаром. Она привела ко мне режиссёра со Свердловской студии, и он снял фильм «Ты есть…» по моей повести.

Фильм получился, нахватал призов на фестивалях. Я ездила с ним в Израиль. Евреи пребывали в восторге.

На дворе перестройка, разруха, неопределённость, и непонятно, что впереди.

Киноцентр устроил премьеру. Я не люблю выступать перед залом. Люди пришли познакомиться с творчеством, и зачем, спрашивается, выходить на сцену и что-то хрюкать? Тем более я в себе не уверена. Ещё скажу какую-нибудь глупость. А я её обязательно скажу и потом буду долго переживать. Мне это надо?

Я отказываюсь, как правило, но отказать Эмме я не посмела. Я интуитивно чувствовала, что она хороший, незащищённый человек и её надо поддержать.

Показ прошёл с успехом. После показа Эмма пригласила меня на банкет.

Этот банкет я помню до сих пор: кабинет, письменный стол, накрытый газетой. На нём порезана варёно-копчёная колбаса, бородинский хлеб, перья зелёного лука и помидоры. Всё. Вокруг стола уселись известные актёры, ещё какие-то славные гости.

Я подумала тогда: «Чем такой банкет, лучше никакого». Но я была не права.

Колбаса оказалась изумительно свежей, хлеб ароматным, помидоры пахли солнцем и характерной помидорной рассадой. Возможно, я была просто голодная, не знаю. Но я редко получала такое удовольствие от застолья.

Беседа текла ненавязчиво, интересно и дружески. Может быть, просто собрались хорошие люди, сидели скученно друг у друга на голове, и вот эта сплочённость согревала. А может быть, грел успех. Хорошо сделанная работа плюс признание.

Богатый стол исключался, потому что государство нас всех бросило. Киноцентр имел нулевое финансирование, и даже колбасу с хлебом купить было не на что. Это была личная трата Эммы. Тёплая душа.

После застолья я засобиралась домой. Эмма пошла проводить меня к лифту. Я посмотрела на неё внимательно:

Эмма, я всегда завидовала худым, но ты, по-моему, слишком усохла. Тебе надо поправиться хотя бы килограмма на три.

Я никому не говорила, но тебе скажу. Я голодаю, — созналась Эмма.

Как это? — испугалась я.

Перестройка, — объяснила Эмма.

Но это же не интервенция…

Подошёл лифт. Мне ничего не оставалось, как войти в лифт и уехать.

Через месяц я зачем-то позвонила в киноцентр и попросила Эмму к телефону.

Она ушла с работы, — был ответ.

По семейным обстоятельствам.

Семейным обстоятельством оказался Эльдар. Он не тянул резину, не проверял своих чувств. Это было другое время и другая реальность. Эльдар остался один с разорванным сердцем. Он тонул, и ему нужен был спасательный круг.

И Эмме тоже нужен был спасательный круг, и она за него уцепилась.

Я стала встречать Эмму на Восточной аллее. Мы живём в противоположных концах этой улицы. На лице Эммы средиземноморский загар. На плечах «Версаче» и «Кристиан Диор». В глазах покой и уверенность в завтрашнем дне.

Я поздоровалась с Эммой. Я сказала:

Привет, Золушка…

У неё действительно была судьба Золушки. Сказка наяву. Эльдар — принц, хоть и толстый. Среди прочих талантов имел талант быть хорошим мужем. Он умел любить свою женщину, наряжать её, баловать, прославлять, громко объявляя о своей любви. Видимо, его мама воспитала в нём настоящего мужчину. Ибо настоящий мужчина — это не альфа-самец в шляпе сомбреро и на коне. Настоящий мужчина — тот, кто отвечает за свою женщину, бережёт её и несёт ответственность. Таких мужчин надо заносить в Красную книгу.

Рязанов в образе художника Александра Бенуа

Эльдар без промедления женился на Эмме и привёз её на фестиваль уже в качестве жены. Дело было в Санкт-Петербурге, фестиваль назывался «Золотой Остап».

Нина умерла недавно. Все собирались приносить Эльдару свои соболезнования, а он — здрасьте вам, с новой женой.

У всех глаза на лбу. Эмма смущается, а Эльдар обнимает её за плечи, дескать, держись, я здесь.

Город устроил приём в ресторане «Астория». Я помню число: 20 ноября. Это день моего рождения. Со сцены объявляют об этом торжественном событии, музыканты поют «Хэппи бёз дэй ту ю». Ведущий дарит мне плюшевого медведя в полтора метра высотой. «Пылесборник», — подумала я, но сказала «спасибо».

Ко мне подошёл Эльдар и тепло поздравил. Оказавшись рядом, я посмела проявить любопытство. Я сказала:

Эльдар, когда умерла Нина, я боялась тебе звонить. Я думала, ты лежишь на полу в море слёз. А ты… Как это ты выкрутился?

Эльдар нахмурился, стал смотреть в пол. Мрачно ответил:

Да. Выкрутился.

Видимо, этот вопрос задавала ему не я одна.

Интересно, как сама Нина отнеслась бы к тому, что произошло? Обиделась? Или наоборот — обрадовалась? Пусть её Элику будет хорошо. Пусть он ни одного дня не отдаст чёрту. А к ней, к своей главной любви, он всё равно вернётся и ляжет сверху. Нина услышит его желанную тяжесть, крепко обнимет, как прежде, и они уплывут в вечность. Вместе и навсегда.

Старость не делает исключения никому. Она портит человека, сушит мозги, забивает сосуды.

Эльдар снял фильм «Карнавальная ночь-2». Лучше бы не снимал. Первая «Карнавальная ночь» не померкла. Фильм и сейчас хорошо смотрится. Ремейк редко бывает лучше оригинала. Невозможно дважды войти в одну и ту же воду.

Я иногда думаю: «Зачем снимают ремейки?» Плохой фильм повторить легко, хороший — трудно. А гениальный — невозможно.

Старость преподнесла Эльдару боль в спине. Эльдар всегда был толстым, и позвоночник устал.

Его последние годы были мучительными. Однако всё кончается вместе с жизнью. Эльдар умер. Ему было восемьдесят восемь лет.

Похоронили его на Новодевичьем кладбище, но не в одной с Ниной могиле. Эмма не допустила. Можно понять. Она прожила с ним двадцать лет, служила верой-правдой и хотела остаться в памяти потомков его вдовой, а не спасательным кругом.

Эльдара похоронили на отдельном участке.

Эмма его навещает, ухаживает за могилой, поливает цветы и рассказывает: что нового в стране, в посёлке и как идут дела в их киноклубе «Эльдар».

Метки:



Понравилось: 3 пользователям

Зиночка!

Исходное сообщение Seniorin

По семейным обстоятельствам

По семейным обстоятельствам

«У кинорежиссёра Эльдара Рязанова среди многочисленных и ярких талантов был ещё и такой дар – он умел любить свою женщину». О друге вспоминает писательница Виктория Токарева

Я познакомилась с Эльдаром Рязановым в 67-м году. Его назначили моим художественным руководителем. Дело было так: я написала свой первый в жизни рассказ «День без вранья». Его заметили. Мне заказали на «Мосфильме» сценарий. И великий и всемогущий Иван Пырьев просит Рязанова стать художественным руководителем будущего фильма. Рязанов соглашается.

На это – две причины. Первая – просьба Пырьева, которому Эльдар обязан своим восхождением. Вторая причина – мой редактор Нина Скуйбина.

Красавица. Хрупкая, большеглазая, с глазами, «горячими до гари».

Будучи студенткой ВГИКа, она вышла замуж за Володю Скуйбина с режиссёрского факультета.

Володя – высокий, широкоплечий, русский богатырь, как будто сошёл с плаката. Нина – тонкая, с чёрной чёлкой, мерцающими глазами. Пара – хоть рисуй. Однако родители Володи не приняли этот выбор сына. Почему? Они не любили евреев, а Нина – еврейка.

Я не буду останавливаться на этом нюансе, который называется «антисемитизм». Но в последнее время мне кажется: антисемитизм убывает. Евреем быть можно и даже модно. Но сейчас не об этом.

Володя Скуйбин заболел гриппом и получил осложнение. С удивлением заметил, что у него онемел мизинец на руке. Он думал – мелочь. А это оказалось началом болезни: рассеянный склероз. Исчезает миелин – изоляция вокруг нерва. Нерв обнажается и выходит из строя, перестаёт передавать сигнал. Тело больше не подчиняется человеку, он становится неподвижным и медленно умирает.

От этой болезни умер Николай Островский. Будучи неподвижным, он успел продиктовать книгу «Как закалялась сталь».

Моё поколение проходило эту книгу в школе. Нам её вдалбливали в мозги, а сейчас вряд ли кто её помнит.

«Как закалялась сталь» написана на злобу дня, а те произведения, что на злобу дня, – растворяются без следа. Остаются только вечные темы.

Володя Скуйбин уже не вставал, но продолжал снимать свой фильм «Жестокость» по одноимённому роману Павла Нилина. Когда актёры видели, как режиссёр руководит съёмками, лёжа на носилках, они полностью отдавались общему делу и забывали о своих интересах.

Володя болел долго. Нина не могла выйти из дома, боялась оставить мужа одного. Но выходить приходилось: за продуктами, в аптеку. Нина старалась поскорее вернуться и научилась ходить быстро. Эта стремительная походка так и осталась с ней навсегда. Когда мы шли рядом, я всегда семенила, стараясь её догнать.

Фильм «Жестокость» вышел на экраны и стал культовым фильмом своего времени. Все поняли: пришёл большой талант.

Нина сражалась с болезнью мужа, как Мцыри с барсом. Искала врачей, целителей, знахарей, а когда ничего не помогло, стала надеяться на чудо. Чуда не произошло. Володя умер. Нина осталась вдовой. Однако подвиг её преданности стал известен. Не в колбе живём. Все всё знают. За Ниной установилась высокая безукоризненная репутация: самоотверженная, верная, глубоко порядочная красавица.

Рязанов влюбился в Нину и ушёл из семьи. Довольно скоро вернулся обратно, поскольку ему было стыдно перед первой женой Зоей. Он понимал, что своим уходом наносит Зое реальное зло.

Нина смирилась, и роман продолжался. Полдня, находясь на студии, Рязанов пропадал у Нины в кабинете, либо Нина пропадала у него на съёмочной площадке. Вечером разъезжались по домам.

Эта двойная жизнь длилась десять лет. Мы с Ниной плотно дружили эти годы. Обсуждали и перепевали «саратовские страдания».

Через десять лет, будучи пятидесятилетними людьми, они поженились наконец. Рязанов долго проверял свои чувства и мучил бедную Нину, но всё хорошо, что хорошо кончается.

Нина и Эльдар переехали в дом Михаила Ромма. Они купили дом у наследников.

Впереди – океан времени, и их общий корабль скользит по чистым и прозрачным водам.

Я в эти же годы купила землю у наследников Павла Антокольского. Мы с Эльдаром стали помещиками и соседями.

Я дружила с Ниной и дорожила этой дружбой. Нина – чудо из чудес, в каком бы возрасте она ни пребывала.

Нина пригласила меня в гости. Участок у Ромма – огромный. Дом – кирпичный, с большими белыми ставнями. Казалось, что здесь живут сказочные герои. Так и ждёшь, что на крыльцо выскочит Белоснежка.

У самого крыльца стоит куст жасмина. Ветки обсыпаны белыми цветами. Каждый цветочек о четырёх лепестках, как будто его нарисовала детская рука.

Я подумала: «Вот дом, где живёт любовь». А куст жасмина стоит, как часовой на посту, стережёт счастье и благоухает до неба, чтобы и на небе знали: счастье есть, вот оно.

– Мечта, – проговорила я.

– Да… – тихо отозвалась Нина.

А что тут скажешь?

Эльдар купался в славе. Это был самый популярный и обаятельный комедиограф без вредных привычек: не пил, не курил, не бабник.

Несколько раз мы оказывались вместе в гостях, сидели за одним праздничным столом. Я имела возможность наблюдать эту пару. Эльдар вёл себя как анфан террибль (ужасный ребёнок), он шутил, дурачился, смеялся. У Эльдара сильное биополе, и он всегда был самым интересным.

Нина сидела рядом, опустив глаза, как строгая гувернантка, и фильтровала каждое его слово. Она буквально работала при Эльдаре, ни на минуту не расслаблялась. Мне казалось, это лишнее. Но она – не я. У неё свои жизненные ориентиры.

Эльдар Рязанов с женой Ниной

Однажды я наблюдала их на фестивале «Золотой Дюк» (Тогда – «Одесская альтернатива». – Прим.ред.), который проходил в Одессе. Нина и Эльдар прибыли не в общей группе. Отдельно. Может быть, даже на чьём-то личном самолёте.

Их встречали, как правительство, и подвезли к гостинице во второй половине дня. Я смотрела, как они выходят из машины. Сначала Нина, как телохранитель. Оглядывается по сторонам. Всё спокойно. Далее выгружается Эльдар. Он толстый, но подвижный. Умел садиться на шпагат.

Они скрываются в гостинице через служебный вход.

Эльдар привёз свой фильм «Забытая мелодия для флейты» с Филатовым в главной роли. Этот фильм конкурировал с «Ассой» Сергея Соловьёва.

Видимо, премия была обещана Эльдару заранее. Он под эту премию и приехал. Иначе фестиваль не получил бы Рязанова, ещё чего. Зачем ему куда-то лететь между небом и землёй, а потом топтаться среди людей из публики, давать автографы, пить спиртное, нарушать диету?

Премию получил фильм «Забытая мелодия для флейты». На закрытии был дан банкет. Ко мне подошёл подвыпивший Жванецкий. В его глазах стояли слёзы. От слёз глаза казались прозрачными, похожими на два крыжовника.

Он посмотрел на меня и грустно сказал:

– Вот я дал премию Рязанову, а о чём фильм – не помню…

Это несправедливо. Фильм запоминается. Но «Асса» – совсем другое дело. Это – новое слово, в нём слышался ветер перемен.

На закрытии всем было неловко, хотя никто ничего не говорил.

Круглолицый и обаятельный Соловьёв хлопал своими круглыми глазами и был похож на ребёнка, которого обманули. Обещали взять в цирк и кинули.

Возле коротышки Серёжи Соловьёва всегда толклись и боролись за него самые красивые женщины поколения. Значит, что-то в нём было. И я даже догадываюсь что: талант с крупицами гениальности.

Эльдар Рязанов построил на своём участке «доходный дом» и передал мне свою рабочую бригаду под руководством некоего Ромки.

Я уточнила у Нины:

– Брать?

– Бери, – с убеждением сказала Нина.

Я подумала: если Рязанов доверил Ромке свой дом, то и я могу ни о чём не беспокоиться. Рязанов – самая лучшая рекомендация. Но… Я ошиблась. «Доходный дом», который Ромка возвёл Эльдару, пошёл трещинами. Это означало дефект фундамента. Пол второго этажа качался, как на пружинах. Ромка оказался вор и законченный мерзавец. Не хочется перечислять его особенности. На что только люди не идут ради денег… Но я тоже не лыком шита. Мне довольно скоро всё стало ясно.

Бригада собиралась в восемь утра, работали до двенадцати, потом посылали кого-то одного за бутылкой. Поднимались на второй этаж, чтобы не на глазах, и – вперёд, к сияющим вершинам. Это называлось «обеденный перерыв», который длился до шести вечера. И так каждый день.

Я не знала, как от них избавиться. Выгонять я не умею. Скандалить – тоже не берусь. Для этого нужен определённый темперамент. Есть люди, которые расцветают в борьбе. Я не из них.

Кончилось тем, что я остановила финансирование, и никого не потребовалось выгонять. Бригада растворилась, как сахар в кипятке. Были – и нет.

Я поменяла бригаду и закончила стройку.

Сейчас моё неброское строение стоит, как домик Наф-Нафа, того самого, который, конечно, всех умней. Я очень люблю свой дом. И куда бы я ни приходила, мне везде кажется неуютно. У одних слишком бедно, у других слишком дорого, а то, что слишком, – то нехорошо.

Меня мой дом обнимает, как любимый человек. Хочется оставаться в его объятиях и не двигаться.

Иногда я думаю: что составляет моё счастье? Дети, профессия, дом… Трудно вычленить, что важнее. Иногда кажется, на первом месте профессия. Я всю жизнь занималась тем, что мне нравится.

Но дети – это моё продолжение. Они понесут в будущее мой смех, мою трусость, мой разрез глаз. Как же без детей? Хочется любить что-то живое и тёплое, целовать в мордочку, касаться губами.

Жванецкий сказал: «Как страшно умирать, когда ты ничего не оставляешь своим детям».

Я оставлю им дом. И собрание сочинений. Самое обидное, если они этот дом продадут. Но об этом лучше не думать. Что касается собрания сочинений, за него ничего не возьмёшь. Это – просто я. Слепок моей души.

Я купила себе норковое пальто. Именно пальто, а не шубу. А Эльдар преподнёс Нине «доходный дом». Это был его новогодний подарок.

Дом лучше, чем шуба, кто спорит…

Нина сидела в машине с опущенным стеклом. Я подошла в своём норковом пальто и остановилась в ожидании комплимента.

– Вот, – сказала я. – Заработала честным, красивым трудом.

Это правда. У меня вышла в Болгарии книга, и тёплые братья славяне организовали мне элегантную обновку. Как не похвастать?

Нина сидела не реагируя. Лицо у неё было постным. Странно. Нина – воспитанный человек. Могла бы из приличия выразить что-то позитивное. Чем объяснить такое равнодушие? Только равнодушием ко мне.

Рязанов десять лет вымораживал Нину в статусе любовницы, и всё кинематографическое сообщество следило за развитием событий. Нине хотелось забыть об этом смутном времени, а тут я, живой свидетель, да ещё в норковом пальто, из-под которого торчали серые валенки.

Я постояла и отошла от машины, несолоно хлебавши. Нина провожала меня глазами. О чём она думала? Может быть, о том, что к дорогому меху не идут валенки. Но я вышла на прогулку. Зима. А валенки – самая тёплая обувь.

Я редко встречала Нину на дорогах посёлка. Казалось, она не выходит из-за своего забора. Нина считала наш посёлок опасным в смысле сплетен. Лично я считаю, что сплетни – полезная вещь. С помощью сплетен осмысляется действительность, делается сравнительный анализ, выводы. Без сплетен просто не обойтись. В какой-то степени литература и живопись – это тоже сплетни. В них видны комплексы творца.

Однажды Нина сказала мне:

– Я боюсь будущего.

Я удивилась. Их любовь процветала, ничто не предвещало беды. Потом я догадалась: будущее иногда подаёт сигналы в настоящее.

Нина заболела. Началось с того, что ей стало трудно глотать.

Она долго не шла к врачу. Предчувствовала плохое. Когда решилась и всё-таки пошла к хорошему специалисту, ей было сказано: рак пищевода в последней стадии.

Какие могут быть варианты? Смириться и медленно умирать либо бороться и не сдаваться.

Нина предпочитала первый путь. Она была хороший редактор и предвидела финал любого сценария.

Эльдар настоял на втором: согласиться на операцию, бороться и не сдаваться.

Операция шла долго. Доступ к пищеводу очень сложный.

После операции Нина вернулась в посёлок. Она похудела и буквально качалась на ветру.

Мы встретились на дороге. Надо было что-то сказать.

– Ты выглядишь как пятнадцатилетняя девочка. – Это был комплимент.

– Ну да… – неопределённо согласилась Нина. Её лицо было замкнутым.

Нина понимала, что «век её измерен». Нина выиграла в любви, но любовь – это не вся жизнь. Это только часть жизни. А вся жизнь уходила из неё.

Эльдар повёз Нину в Германию. Немецкая медицина ушла далеко вперёд.

Немецкий врач осмотрел Нину и сказал Эльдару:

– Немедленно возвращайтесь в Москву. Ваша жена может не успеть пересечь границу.

Разговор шёл через переводчика.

Нина и Эльдар вернулись.

Надеяться было не на что. Оставалось просто ждать конца.

Для Нины стало главным – не омрачать жизнь любимому Элику. Она думала о нём, а не о себе.

Последнее время при Нине был её сын от первого брака Коля, высокий красавец, вылитый отец. Коля выносил её на руках к обеду. Эльдар не должен обедать один. Полагалась совместная трапеза.

Нина не позволяла себе никакой депрессии, не втягивала Эльдара в своё состояние.

Но однажды она обратилась к нему с просьбой:

– Сделай мне укол.

Эльдар понял, что речь идёт об эвтаназии. Нина не могла и не хотела больше длить мучительную дорогу в один конец.

– Я не могу взять это на себя, – ответил Эльдар.

– Я хочу уйти, – объяснила Нина.

– Ты уйдёшь, а мне с этим жить. Нет.

Нина решила никого не втягивать и самой сделать укол. У неё был припасён необходимый препарат. Она заранее обо всём позаботилась.

Возле моего дома в Москве располагалось шведское посольство. Меня часто туда приглашали, и я охотно присутствовала.

Одно время послом Швеции был милый человек, не помню его имени, и его самого плохо помню. Самым запоминающимся персонажем была жена посла. Она постоянно пребывала в глубоком запое и появлялась на приёмах нечёсаная, в домашних тапках и с виноватой улыбкой. Понимала: что-то не так, но ничего не могла с собой поделать.

Гости делали вид, что ничего не замечают.

Я думала про себя: «Вот это настоящая демократия». Посол, равно как и его жена, – это лицо страны. Лицо не должно быть пьяным в стельку. А тут ничего. Каждый живёт как умеет.

На приёмах я встречала статусных русских, в том числе режиссёра Марка Розовского, критика Василия Катаняна.

Я спросила Марка:

– Хотел бы быть послом?

– Зачем?

– Тебе бы машину подавали к подъезду.

– Мне гораздо интереснее что-нибудь придумать и поставить на сцене, – ответил Марк. – А домой я и пешком дойду. Прогуляюсь.

Я задумалась. Мне не хватало в жизни роскоши. Я бы хотела и машину, и придумать.

Жена Васи Катаняна была подругой Нины. Она рассказала мне о её последних распоряжениях: поминальный стол накрыть в их московской квартире, но предварительно произвести генеральную уборку. В квартире долго никто не жил. Пыль. Неудобно принимать гостей.

– Какое мужество надо иметь, чтобы так спокойно говорить о своих поминках, – задумчиво проговорила жена Васи.

– Это не мужество. Это другая реальность. Нина жила по законам новой реальности, – сказала я.

– Я этого не понимаю.

Понять действительно трудно, пока тебя это не коснётся напрямую.

Маршак написал однажды: «Смерть пришла как дело и жизнью завладела».

Смерть приходит как дело. А дело надо завершить.

Эльдар обратился к Наине Иосифовне Ельциной, и она выполнила его просьбу: Нину похоронили на Новодевичьем кладбище. Могилу вырыли на метр глубже, чем положено. Зачем? Чтобы осталось место Эльдару. Он пожелал лечь с Ниной в одну могилу. Вместе навсегда.

Красивый финал большой любви.

Эмма появилась в жизни Эльдара довольно скоро после смерти Нины. Буквально, сразу.

Друзья, а особенно их жёны, бросали на Эльдара недоумённые взгляды, пытаясь понять: что сие означает?

Эльдар эти взгляды игнорировал. Что тут непонятного? Мужчина не приспособлен жить один. Женщина может, а мужчина нет. Тем более Эльдар. Ему некогда себе готовить, да он и не умеет. Не с кем словом перемолвиться, а Эльдар словоохотлив. Нужен собеседник. И ложиться в холодную пустую кровать тоже неприятно. Надо, чтобы её кто-то предварительно согрел телом и словами, чтобы кто-то сказал: «Ты лучше всех, ты единственный».

Нина умирала долго. Её болезнь не была секретом. Одинокие тщеславные дамы готовились к прыжку. Эльдар – лакомая добыча: знаменитый, богатый, с юмором, возле него открывалась совсем другая жизнь. У Эльдара был широкий выбор: актрисы, бизнесвумены, но он выбрал толкового администратора Эмму. Эльдар Рязанов – сложное хозяйство. Это целый холдинг, который надо обслуживать.

Внешность женщины – не последнее дело. Сексуальный тип Эльдара – Анни Жирардо. Ему нравились женщины худые и очень худые. Можно понять: толстые тяготеют к своей противоположности.

Эльдар Рязанов с женой Эммой

Эмма была худая, с прекрасной фигурой, ничего лишнего. Она рано поседела и не красилась. Седые волосы, молодое лицо.

Я познакомилась с Эммой задолго до её встречи с Эльдаром. Она привела ко мне режиссёра со Свердловской студии, и он снял фильм «Ты есть…» по моей повести.

Фильм получился, нахватал призов на фестивалях. Я ездила с ним в Израиль. Евреи пребывали в восторге.

На дворе перестройка, разруха, неопределённость, и непонятно, что впереди.

Киноцентр устроил премьеру. Я не люблю выступать перед залом. Люди пришли познакомиться с творчеством, и зачем, спрашивается, выходить на сцену и что-то хрюкать? Тем более я в себе не уверена. Ещё скажу какую-нибудь глупость. А я её обязательно скажу и потом буду долго переживать. Мне это надо?

Я отказываюсь, как правило, но отказать Эмме я не посмела. Я интуитивно чувствовала, что она хороший, незащищённый человек и её надо поддержать.

Показ прошёл с успехом. После показа Эмма пригласила меня на банкет.

Этот банкет я помню до сих пор: кабинет, письменный стол, накрытый газетой. На нём порезана варёно-копчёная колбаса, бородинский хлеб, перья зелёного лука и помидоры. Всё. Вокруг стола уселись известные актёры, ещё какие-то славные гости.

Я подумала тогда: «Чем такой банкет, лучше никакого». Но я была не права.

Колбаса оказалась изумительно свежей, хлеб ароматным, помидоры пахли солнцем и характерной помидорной рассадой. Возможно, я была просто голодная, не знаю. Но я редко получала такое удовольствие от застолья.

Беседа текла ненавязчиво, интересно и дружески. Может быть, просто собрались хорошие люди, сидели скученно друг у друга на голове, и вот эта сплочённость согревала. А может быть, грел успех. Хорошо сделанная работа плюс признание.

Богатый стол исключался, потому что государство нас всех бросило. Киноцентр имел нулевое финансирование, и даже колбасу с хлебом купить было не на что. Это была личная трата Эммы. Тёплая душа.

После застолья я засобиралась домой. Эмма пошла проводить меня к лифту. Я посмотрела на неё внимательно:

– Эмма, я всегда завидовала худым, но ты, по-моему, слишком усохла. Тебе надо поправиться хотя бы килограмма на три.

– Я никому не говорила, но тебе скажу. Я голодаю, – созналась Эмма.

– Как это? – испугалась я.

– Перестройка, – объяснила Эмма.

– Но это же не интервенция…

Подошёл лифт. Мне ничего не оставалось, как войти в лифт и уехать.

Через месяц я зачем-то позвонила в киноцентр и попросила Эмму к телефону.

– Она ушла с работы, – был ответ.

– Почему?

– По семейным обстоятельствам.

Семейным обстоятельством оказался Эльдар. Он не тянул резину, не проверял своих чувств. Это было другое время и другая реальность. Эльдар остался один с разорванным сердцем. Он тонул, и ему нужен был спасательный круг.

И Эмме тоже нужен был спасательный круг, и она за него уцепилась.

Я стала встречать Эмму на Восточной аллее. Мы живём в противоположных концах этой улицы. На лице Эммы средиземноморский загар. На плечах «Версаче» и «Кристиан Диор». В глазах покой и уверенность в завтрашнем дне.

Я поздоровалась с Эммой. Я сказала:

– Привет, Золушка…

У неё действительно была судьба Золушки. Сказка наяву. Эльдар – принц, хоть и толстый. Среди прочих талантов имел талант быть хорошим мужем. Он умел любить свою женщину, наряжать её, баловать, прославлять, громко объявляя о своей любви. Видимо, его мама воспитала в нём настоящего мужчину. Ибо настоящий мужчина – это не альфа-самец в шляпе сомбреро и на коне. Настоящий мужчина – тот, кто отвечает за свою женщину, бережёт её и несёт ответственность. Таких мужчин надо заносить в Красную книгу.

Рязанов в образе художника Александра Бенуа

Эльдар без промедления женился на Эмме и привёз её на фестиваль уже в качестве жены. Дело было в Санкт-Петербурге, фестиваль назывался «Золотой Остап».

Нина умерла недавно. Все собирались приносить Эльдару свои соболезнования, а он – здрасьте вам, с новой женой.

У всех глаза на лбу. Эмма смущается, а Эльдар обнимает её за плечи, дескать, держись, я здесь.

Город устроил приём в ресторане «Астория». Я помню число: 20 ноября. Это день моего рождения. Со сцены объявляют об этом торжественном событии, музыканты поют «Хэппи бёз дэй ту ю». Ведущий дарит мне плюшевого медведя в полтора метра высотой. «Пылесборник», – подумала я, но сказала «спасибо».

Ко мне подошёл Эльдар и тепло поздравил. Оказавшись рядом, я посмела проявить любопытство. Я сказала:

– Эльдар, когда умерла Нина, я боялась тебе звонить. Я думала, ты лежишь на полу в море слёз. А ты… Как это ты выкрутился?

Эльдар нахмурился, стал смотреть в пол. Мрачно ответил:

– Да. Выкрутился.

Видимо, этот вопрос задавала ему не я одна.

Интересно, как сама Нина отнеслась бы к тому, что произошло? Обиделась? Или наоборот – обрадовалась? Пусть её Элику будет хорошо. Пусть он ни одного дня не отдаст чёрту. А к ней, к своей главной любви, он всё равно вернётся и ляжет сверху. Нина услышит его желанную тяжесть, крепко обнимет, как прежде, и они уплывут в вечность. Вместе и навсегда.

Старость не делает исключения никому. Она портит человека, сушит мозги, забивает сосуды.

Эльдар снял фильм «Карнавальная ночь-2». Лучше бы не снимал. Первая «Карнавальная ночь» не померкла. Фильм и сейчас хорошо смотрится. Ремейк редко бывает лучше оригинала. Невозможно дважды войти в одну и ту же воду.

Я иногда думаю: «Зачем снимают ремейки?» Плохой фильм повторить легко, хороший – трудно. А гениальный – невозможно.

Старость преподнесла Эльдару боль в спине. Эльдар всегда был толстым, и позвоночник устал.

Его последние годы были мучительными. Однако всё кончается вместе с жизнью. Эльдар умер. Ему было восемьдесят восемь лет.

Похоронили его на Новодевичьем кладбище, но не в одной с Ниной могиле. Эмма не допустила. Можно понять. Она прожила с ним двадцать лет, служила верой-правдой и хотела остаться в памяти потомков его вдовой, а не спасательным кругом.

Эльдара похоронили на отдельном участке.

Эмма его навещает, ухаживает за могилой, поливает цветы и рассказывает: что нового в стране, в посёлке и как идут дела в их киноклубе «Эльдар».

Эта история произошла тридцать лет назад.

Мой муж обожал играть в преферанс и ходил с этой целью в генеральский дом. Недалеко от нас было выстроено «Царское село» – дома для высшего сословия. Генерала звали Касьян, а генеральшу – Фаина. Фаина – действующий врач, работала в Кремлёвской больнице.

Я иногда сопровождала мужа, сидела за его спиной.

Фаина восседала за столом – огромная, как сидячий бык. При этом у неё были локоны и бархатный голос.

Касьян – на десять лет моложе, красавец. Фаина отбила его у законной жены. Чем взяла? Возможно, романтическими локонами и воркующим голосом.

У меня к этому времени вышли фильм и книга. Я ходила в молодых и талантливых. Жизнь улыбалась. Но вдруг ни с того ни с сего моя дочь перестала видеть правым глазом. Её положили в больницу с диагнозом неврит, воспаление зрительного нерва.

Моей девочке было десять лет, мы никогда до этого не расставались, и эта первая разлука явилась трагедией. Она плакала в больничной палате, а я у себя дома, на улице и в гостях.

Фаина увидела мой минор и вызвалась помочь.

На другой день мы вместе отправились в Морозовскую больницу. Глазное отделение находилось на пятом этаже, без лифта. Фаина шла, вздымая свои сто килограммов, и недовольно бурчала. Смысл её бурчания был таков: зачем она пошла, зачем ей это надо, вечно она во что-то влезает себе во вред.

Я плелась следом и чувствовала себя виноватой.

Наконец мы поднялись на нужный этаж.

– Стойте и ждите, – приказала Фаина.

Она достала из объёмной сумки белый халат, надела его и скрылась за дверью глазного отделения.

Я стояла и ждала. Время остановилось. Было не совсем понятно, зачем я её привела. В отделении хорошие врачи. Они любили мою девочку, готовы были сделать всё необходимое. Зачем эта начальница? Напугать? Но в семидесятые годы медицина была добросовестной, в отличие от сегодняшней. Напугать – значит выразить недоверие. Некрасиво. Однако цена вопроса была слишком высока: глаз. Я ждала.

Появилась Фаина. Подошла близко. Устремила на меня пронзительный взор. Буквально впилась взглядом.

– Соберитесь, – сказала она. – Выслушайте разумно. У вашей дочери опухоль мозга. Эта опухоль передавливает нерв, поэтому он не проводит зрение.

– И что теперь? – тупо спросила я.

– Операция. Надо делать трепанацию черепа и удалять опухоль.

Я понимала: она говорит что-то страшное, но до меня не доходил смысл сказанного. Я не могла совместить эти слова с моей девочкой.

– И что потом? – спросила я.

– Молите бога, чтобы она умерла. Если выживет – останется идиоткой.

Фаина замолчала. Стояла и изучала моё лицо. Моё лицо ничего не выражало. Меня как будто выключили из розетки.

– Я вам что-то должна? – спросила я.

– Ничего, – великодушно ответила Фаина. – Но поскольку я потратила на вас время, сопроводите меня в ателье. На такси. Я должна забрать норковый берет и норковый шарф.

– Хорошо, – отозвалась я.

Мы спустились вниз. Я остановила такси, и Фаина загрузила в него весь свой живой вес.

У меня вдруг упали из рук часы и щёлкнули об асфальт. Почему они оказались у меня в руке? Видимо, я их сняла. Наверное, я не отдавала отчёта в своих действиях.

Я сидела возле шофёра и не понимала: зачем Фаина заставила меня ехать с ней в ателье? Сообщить матери о том, что её ребёнок безнадежен, – значит воткнуть нож в её сердце. А потом потребовать, чтобы я с ножом в сердце повезла её в ателье… Стоимость такси – рубль. Неужели у генеральши нет рубля, чтобы доехать самой?

Мы остановились возле ателье. Фаина выбралась из машины постепенно: сначала две сиськи, потом зад, обширный, как у ямщика, а на локоны она наденет норковый берет.

Я осталась в машине, сказала шофёру:

– Обратно в больницу.

Я вернулась в глазное отделение, вызвала врача.

– У моей дочки опухоль мозга? – прямо спросила я.

– С чего вы взяли? – удивился врач. – У неё обычной неврит.

– А как вы отличаете неврит от опухоли?

– По цвету. Когда неврит, нерв красный, а когда опухоль, нерв синий.

– А у моей дочки какой цвет?

– Красный. Мы будем колоть ей нужный препарат, воспаление уйдёт, зрение восстановится.

– А можно сделать рентген?

– Можно. Только зачем?

– Удостовериться, что опухоли нет.

– Если хотите…

Я не ушла до тех пор, пока врач не вынес мне рентгеновский снимок и я не убедилась воочию, что снимок чист, прекрасен и даже красив, благословенны дела твои, Господи…

Я вернулась домой без ножа в груди. Рассказала мужу. Он слушал, не прекращая смотреть по телевизору новости. Я спросила:

– Зачем она это сделала?

– Сволочь, – коротко ответил муж.

Я набрала телефон Фаины и сказала ей:

– Вы ошиблись. У моей дочери нет никакой опухоли. Обыкновенный неврит.

– Ну и пожалуйста, – ответила Фаина, как будто обиделась.

Я потом долго пыталась понять, что это было. Может быть, зависть? Но она живёт лучше меня. У неё муж генерал с генеральской зарплатой и норковый берет с норковым шарфом. А у меня обычная вязаная шапка. Но, скорее всего, просто сволочь, как сказал муж. Есть же такое слово – «сволочь», значит, должны быть и люди, этому слову соответствующие.

Прошло десять лет. Моя дочь выросла, набралась красоты, одинаково видела обоими глазами. Запуталась в женихах.

В один прекрасный день мы с мужем поехали на базар. В овощном ряду я увидела Фаину. С тех давних пор я с ней не общалась, хотя слышала, что недавно её муж умер в гараже возле машины, а сын выпал из окна – наркотики.

Фаина увидела меня и кинулась мне на грудь, как близкая родственница.

Я стояла, скованная её объятиями, и мне ничего не оставалось, как положить руки на её спину. Спина тряслась в рыданиях. Под моими ладонями выступали её лопатки, как крылья. Фаина не просто похудела, а высохла. Куда делись её килограммы? Локоны превратились в старушечий пучок на затылке. Что делает с человеком горе…

Мой муж показывал мне глазами: надо идти, чего ты застряла? Но я не могла оттолкнуть Фаину вместе с её рыданиями. Я стояла и терпела. И не просто терпела – сочувствовала. Гладила её по спине, по плечам и крыльям.

Сволочи тоже люди. Их тоже жалко.

1) Эта история произошла тридцать лет назад.
2)У меня к этому времени вышли фильм и книга. Я ходила в молодых и талантливых. Жизнь улыбалась. Но вдруг ни с того ни с сего моя дочь перестала видеть правым глазом. Ее положили в больницу с диагнозом неврит, воспаление зрительного нерва.
Моей девочке было десять лет, мы никогда до этого не расставались, и эта первая разлука явилась трагедией. Она плакала в больничной палате, а я у себя дома, на улице и в гостях.
Фаина увидела мой минор и вызвалась помочь.
На другой день мы вместе отправились в Морозовскую больницу. Глазное отделение находилось на пятом этаже, без лифта. Фаина шла, вздымая свои сто килограммов, и недовольно бурчала. Смысл ее бурчания был таков: зачем она пошла, зачем ей это надо, вечно она во что-то влезает себе во вред.
Я плелась следом и чувствовала себя виноватой.
Наконец мы поднялись на нужный этаж.
– Стойте и ждите, – приказала Фаина.
Она достала из объемной сумки белый халат, надела его и скрылась за дверью глазного отделения.
Я стояла и ждала. Время остановилось. Появилась Фаина. Подошла близко. Устремила на меня пронзительный взор. Буквально впилась взглядом.
– Соберитесь, – сказала она. – Выслушайте разумно. У вашей дочери опухоль мозга. Эта опухоль передавливает нерв, поэтому он не проводит зрение.Надо делать трепанацию черепа и удалять опухоль.
– И что потом? – спросила я.
– Молите бога, чтобы она умерла. Если выживет, останется идиоткой.
Фаина замолчала. Стояла и изучала мое лицо. Мое лицо ничего не выражало. Меня как будто выключили из розетки.
– Я вам что-то должна? – спросила я.
– Ничего, – великодушно ответила Фаина. – Но поскольку я потратила на вас время, сопроводите меня в ателье. На такси. Я должна забрать норковый берет и норковый шарф.
Мы спустились вниз. Я остановила такси, и Фаина загрузила в него весь свой живой вес.
Я сидела возле шофера и не понимала: зачем Фаина заставила меня ехать с ней в ателье? Сообщить матери о том, что ее ребенок безнадежен, – значит воткнуть нож в ее сердце. А потом потребовать, чтобы я с ножом в сердце повезла ее в ателье… Стоимость такси – рубль. Неужели у генеральши нет рубля, чтобы доехать самой?

Я осталась в машине, сказала шоферу:
– Обратно в больницу.
Я вернулась в глазное отделение, вызвала врача.
– У моей дочки опухоль мозга? – прямо спросила я.
– С чего вы взяли? – удивился врач. – У нее обычный неврит.
– А как вы отличаете неврит от опухоли?
– По цвету. Когда неврит, нерв красный, а когда опухоль, нерв синий.
– А у моей дочки какой цвет?
– Красный. Мы будем колоть ей нужный препарат, воспаление уйдет, зрение восстановится.
Я не ушла до тех пор, пока врач не вынес мне рентгеновский снимок и я не убедилась воочию, что снимок чист, прекрасен и даже красив. Я вернулась домой без ножа в груди. Я потом долго пыталась понять: что это было? Может быть, зависть? Но она живет лучше меня. У нее муж генерал с генеральской зарплатой и норковый берет с норковым шарфом. А у меня обычная вязаная шапка.
Прошло десять лет. Моя дочь выросла, набралась красоты, одинаково видела обоими глазами. Запуталась в женихах.
В один прекрасный день мы с мужем поехали на базар. В овощном ряду я углядела Фаину. С тех давних пор я с ней не общалась, хотя слышала, что недавно ее муж умер в гараже возле машины, а сын выпал из окна. Наркотики.
Фаина увидела меня и кинулась мне на грудь как близкая родственница.
Я стояла, скованная ее объятьями, и мне ничего не оставалось, как положить руки на ее спину. Спина тряслась в рыданиях. Под моими ладонями выступали ее лопатки, как крылья. Фаина не просто похудела, а высохла. Куда делись ее килограммы? Локоны превратились в старушечий пучок на затылке. Что делает с человеком горе…
Мой муж показывал мне глазами: надо идти, чего ты застряла? Но я не могла оттолкнуть Фаину вместе с ее рыданиями. Я стояла и терпела. И не просто терпела – сочувствовала. Гладила ее по спине, по плечам и крыльям.
Таких людей, как Фаина, тоже жалко.
(По Токаревой В.С.)

История эта произошла лет тридцать назад за сто с небольшим километров от моего родного города, в Ташкенте. Мой дядька тогда женился на одной коварной женщине с ребёнком. Почему коварной? Да потому что все одинокие женщины с ребёнками коварны. Впрочем, женщины без детей коварны тоже. Мне это говорить можно – сама не мужчина.
Так вот, ребёнком той женщины оказалась милейшая, похожая на эльфа девочка Алёнка с большими глазами голубого цвета. Она была тогда всего на три года меня младше, и что-то мне подсказывает, что и сегодня она несколько моложе меня. Но сейчас не об этом. (с)
Повёз, значит, дядька мой девочку-эльфа в Ташкент. Надо сказать, что ничего странного в этом не было, жители нашего славного города ездили в столицу соседней республики, кто реже, а кто чаще. В Ташкенте был цирк, было метро, магазин «Ганг» и знаменитый Алайский базар. Базар, положим, был и у нас, и даже не один. Но цирка и тем более метро – не нам такая сказка.
И вот, прокатившись до какой нужно станции, выходят мои родственники на поверхность под летнее солнышко. А рядом лотки стоят с книгами, и народу вокруг тьма. Мы ж тогда как-никак самой читающей в мире страной были все от Москвы до Кушки.
И тут начало случаться то, ради чего, собственно, и пишу. Алёнка увидела негра. Самого настоящего чёрного-пречёрного африканца! Мне можно так писать, как и всем в нашей стране, ибо у нас нет расизма.
С чего бы это Алёнку так удивило – поймёт любой неамериканец. Всё очень просто — у нас в Чимкенте негров не было никаких и нигде! И восьмилетняя девочка первый раз за своё детство увидела представителя этой части человечества. Её большие голубые глаза грозились покинуть границы, предусмотренные для них природой, но Алёнка, совладав с собой, сублимировала удивление в неожиданно иной ракурс.
— Дядь Саш, а можно, я его понюхаю?
— Кого? – не понял дядька, поскольку он на этого шоколадного зайца никакого внимания не обратил, ибо искал глазами совсем другой объект.
— Негра, — не отставала Алёнка. Тут дядь Саша темнокожего товарища и заприметил. А надо заметить, что в Ташкенте негра встретить в восьмидесятые было как с добрым утром. Там их огромное количество было в виде студентов университета и медицинского. Поэтому местные жители были к ним также привычны, как, скажем, и москвичи, и никакого особого внимания не проявляли, чтобы там коситься на него или столбенеть. И африканские принцы чувствовали себя в столице Узбекистана весьма в своей тарелке. Этот вот даже книжки на лотке разглядывал.
— Ну, дядь Саш? – Алёнка дергала дядьку за руку.
— Иди нюхай, только осторожно, — разрешил он, а кто бы отказал эльфу? А сам остался в сторонке наблюдать и делать вид «эта милая девочка не со мной».
Алёнка отважно с серьёзным видом направилась к толпе людей, заразительно интересующихся книгами. Стесняясь поднять глаза, будто делает что-то предосудительное, эта Дюймовочка нашла среди множества рук тёмнокожую, приблизила к ней свой любопытный нос и, сделав им два коротких вдоха, поспешила вернуться к дядьке.
Дядька ржал аки конь.
— Что, дядь Саш? – вопрошала испуганная Алёнка, и её глаза снова норовили превысить дозволенные пределы.
— Ну что? – жалобный её взгляд заставил приёмного отца немного угомониться и успокоить воздушное создание.
— Алёнка, ты же не негра нюхала, а узбека.
— Ах! – распахнула она ресницы и посмотрела в сторону, где только что, сгорая от стыда, проводила свой обонятельный эксперимент. Но подойти к негру еще раз более не решилась.
Так и осталось для нее и для нас тайной, чем пахнет негр.

Версия для печати и копирования в MS Word

  Запомни!

  Ь на конце наречий и частиц:

Начав общение на форуме, вы автоматически соглашаетесь с договором оферты и Правилами форума.

На главную форума