Указ об экзамене на чин 1809

2.3. Указ 6 августа 1809 г. Проблемы дальнейшего развития университетских реформ

6 августа 1809 г. был принят указ об экзаменах на чин. Согласно ему, ни один человек, находящийся на государственной гражданской службе, не мог получить чин коллежского асессора (8 класс), дававший право на потомственное дворянство, и чин статского советника (5 класс), не имея аттестата о выдержанном экзамене по установленной в указе программе. Программа включала основы всех наук, преподаваемых в высших учебных заведениях (кроме медицины), и выдача аттестатов возлагалась правительством на университеты[161].

Необходимость такого указа предусматривалась еще Предварительными правилами народного просвещения, где говорилось: «Ни в какой губернии, спустя пять лет по устроении в округе, к которому она принадлежит, на основании сих правил училищной части, никто не будет определен к гражданской должности, требующей юридических и других познаний, не окончив учения в общественном или частном училище»[162]. Включение этого пункта в Предварительные правила прежде всего должно было побудить дворянство воспользоваться новой системой училищ, но эти надежды не оправдались. По-прежнему в университеты и гимназии приходили, в основном, выходцы из низших сословий, а общее число студентов было невелико. Правительству необходимо было принять меры для наполнения пустующих училищ, поскольку страна нуждалась в квалифицированных специалистах в разных областях гражданской службы, особенно из среды дворянства, традиционно служившего «опорой престолу».

Все это понимал М. М. Сперанский, новое доверенное лицо императора, подготавливая очередной этап государственных преобразований; он желал видеть в России людей, готовых к восприятию реформ. В 1808 г. Сперанский составляет для императора записку «Об усовершенствовании общественного народного воспитания», где пишет, что корень зла, т. е. непросвещенности России, в существующей системе чинопроизводства, при которой чины определяются только по выслуге лет и не требуют никакого образования[163]. По его мнению, необходимо было «побуждение» людей к наукам, которым и явился указ 6 августа.

По своей сути этот указ ограничивал одну из главных привилегий дворянства: продвигаться по служебной лестнице благодаря своему социальному статусу, связям и протекциям, а не личным способностям. Теперь все сословия оказывались в отношении служебной карьеры в равных условиях, т. к. все должны были сдавать экзамен. Более того, в тексте указа, составленного Сперанским, дворян упрекали в нерадивости, уклонении от предоставленной государством возможности получить высшее образование. «К вящему прискорбию Нашему, Мы видим, что Дворянство, обыкшее примером своим предшествовать всем другим состояниям, в сем полезном учреждении менее других приемлет участия»[164].

В широких дворянских слоях указ породил недовольство и ненависть к его автору — «поповичу» Сперанскому. По их мнению, у дворян отнимали исключительное его право — доказать свою верность престолу безупречной службой, отделяли от государя чиновниками-разночинцами, которые будут принимать экзамены. По своему моральному воздействию на привилегированное сословие этот указ можно было сравнить с произошедшей 120-ю годами раньше отменой местничества. Однако наиболее дальновидные из недовольных понимали также и бесполезность, практическую невыполнимость указа в условиях бюрократической России того времени: «Отныне… у нас председатель Гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита, секретарь сенатский — свойства оксигена и всех газов, вице-губернатор — пифагорову фигуру, надзиратель в доме сумасшедших — римское право, или умрут коллежскими и титулярными советниками. Ни сорокалетняя деятельность государственная, ни важные заслуги не освобождают от долга узнать вещи, совсем для нас чуждые и бесполезные»[165].

Цель указа могла быть достигнута только в идеальной стране, тогда как в реальной России уже прикидывали, сколько будет стоить желанный аттестат. Услышав об экзаменах, Н. Тургенев писал из Геттингена: «Растолкуйте мне, сделайте одолжение, ваши экзамены; кто экзаменует? За аттестатом дело не станет: от Сарториуса возьму преогромный, если надобно. Уведомьте меня подробнее об этом, мы ничего здесь не знаем. От кого это вышло, почему и каково приводится в исполнение? Неужели надобно было и вам брать теперь аттестат? Но по крайней мере много чести: подписано „самим“ Ректором! Сами профессора, я разумею наших, не могли бы выдумать для себя ничего лучше этих экзаменов. Немцы или и другие будут набивать карманы, а наши Матадоры (Харитон и т. п.) Московского университета будут довольствоваться хорошим завтраком и дюжиною вина. Просвещение и вместе жрецы оного покровительствуемы со всех сторон!»[166]

За указом 6 августа во всех университетах последовало учреждение подготовительных годичных курсов для чиновников, желающих сдать экзамен на получение чина коллежского асессора и статского советника. В Московском университете надзирателем курсов для чиновников был секретарь совета И. А. Двигубский. На курсах читали лекции те же профессора, что и в университете, но по облегченной программе. Министерство народного просвещения, желая контролировать обучение чиновников, 26 апреля 1810 г. издало распоряжение, по которому университеты в начале каждого курса должны представлять списки слушателей, с указанием чинов и мест, разделяя их на два разряда — те, которые посещают лекции постоянно и получают свидетельство об окончании курсов, и те, которые ходят непостоянно. Соответственно, контроль за посещением также ложился на университет. Поэтому после указа 6 августа поток документов в университете, в связи с введением курсов и самим приемом экзаменов, возрастал, а при этом эффективность обучения чиновников была очень мала. Посещавший в 1810/1811 г. эти лекции Третьяков пишет: «Нас собралось около ста человек из разных присутственных мест, большей частью бедняков». Занятия проходили во второй половине дня, когда чиновники освобождались от службы, должны были спешить в университет, усталые и голодные, и оставаться там до шести часов вечера. Многим чиновникам для понимания лекций не хватало начальной подготовки. Хотя всем посетителям курсов по окончании были выданы свидетельства, никто из них так и не решился подвергнуться экзамену[167].

Указ 6 августа формально был отменен только в 1834 г., но фактически возможности обойти его нашлись уже через несколько лет. Как показала история указа, проекты Сперанского плохо сочетались с российской действительностью. Вместе с тем, уже само его появление свидетельствовало о кризисном состоянии реформ Александра I в области просвещения. Активное противодействие указу сделало очевидным эфемерность идеального здания народного образования, построенного Муравьевым и его сподвижниками и державшегося усилиями нескольких энтузиастов, в пустоте, без массовой поддержки. Эту горькую истину лучше всего выразил Карамзин в «Записке о древней и новой России»: «У нас нет охотников для высших наук. Дворяне служат, а купцы желают знать существенно арифметику или языки иностранные для выгоды своей торговли. В Германии столько молодых людей учатся в университетах для того, чтобы сделаться адвокатами, судьями, пасторами, профессорами! — наши стряпчие и судьи не имеют нужды в знании римских прав; наши священники образуются кое-как в семинариях и далее не идут, а выгоды ученого состояния в России так еще новы, что отцы не вдруг решаются готовить детей своих для оного»[168].

Таким образом, к началу 1810-х гг. встает вопрос о поисках выхода из наметившегося кризиса в системе образования. Осознавала ли этот кризис ученая корпорация университета? Полагаю, что хотя бы часть профессоров, отрешившись от эйфории муравьевских времен, когда все росло и все получалось, и холодно взглянув на состояние вещей, понимала это. С другой стороны, свой взгляд на проблему показывал и попечитель Разумовский. Суть конфликта мы можем уяснить на примере указа 16 сентября 1809 г., которым вносилась первая поправка в университетский устав 1804 г.

Издание этого указа было вызвано предложением попечителя изменить срок, на который выбранный университетским советом ректор занимал свою должность. Еще 15 апреля 1808 г. Разумовский предложил министру Завадовскому сделать ректора бессменным или по крайней мере проводить его выборы раз в несколько лет. Утвердить решение в министерстве оказалось нелегко: в частном письме к Разумовскому министр пишет: «Я не стану объяснять, сколь нелегко отменить штат устава, вчера, так сказать, изданного. Может быть, вы и поверили бы моим о том изъяснениям. Но, наконец, по многим прениям уже решено избирать ректора в Московском университете на трех лет (sic!)»[169]. Спустя некоторое время трехлетний срок ректорства был введен и в других университетах. В постановлении от 16.09.1809 говорится: «Попечитель Московского университета д. т. с. граф Разумовский представляет, что ежегодная перемена ректоров в сем университете сопряжена с великими неудобствами; что должность сия требует неусыпного попечения, занятия множеством подробностей, строгого наблюдения и взыскания учащих и учащихся, на всех чиновников, по хозяйственной части употребляемых, к чему не инако достигнуть можно как опытностью, при частой же перемене ректора едва успеет он, так сказать, приглядеться ко всему, как уже наступает срок его смены… Опасаясь оскорбить того, кто вскоре заступит его место, он предпочтет снисхождением своим обрести и для себя подобное снисхождение. Наконец, долговременная привычка подчиненных видеть над собою одного и того же начальника усугубляет уважение к нему и повиновение»[170].

Однако мотивировка, предложенная Разумовским, не вполне согласуется с реальной ситуацией в Московском университете. Действительно, за 6 лет здесь сменилось 4 ректора. Но двое из них — Чеботарев и Баузе — не получили достаточного «уважения и повиновения» вовсе не потому, что занимали свой пост короткое время, а вследствие упомянутых нами особенностей своего характера и поведения, несовместимого с руководством университетом. Когда же ректорами становились люди работоспособные — Страхов, Гейм, то совет предпочитал продлить их полномочия: Страхов избирался ректором 3 раза и в последний раз отказался от должности, два раза профессора избирали Гейма. Причину инициативы Разумовского следует искать в конкретной обстановке в университете в 1808–1809 гг., потому что за его предложением скрывалось вполне четкое желание отодвинуть следующие выборы ректора на неопределенный срок. Вероятно, выборы 1809 г. прошли весьма напряженно; вспомним, что именно к этим годам относится фраза Третьякова об «интригах и партиях» внутри университета. Разумовский не был уверен в успехе устраивающей его кандидатуры Гейма на выборах в следующем году и хотел их перенести, чтобы выиграть время, которое бы укрепило позиции ректора.

Наши предположения находят полное подтверждение в обнаруженном нами (собственноручном!) письме Разумовского министру от 19 апреля 1809 г., в котором он объясняет истинные мотивы своего желания изменить устав. «Обстоятельства представляют мне необходимость повторить вам мою просьбу о продолжении Ректорства. В уставе университетском есть положение, чтоб за два месяца до окончания курсов он был избран. По сему на будущей неделе следовало бы уже приступить к сему действию; и я обыкновенному ходу сего дела дал бы течение, если бы не уверен был, что в собрании гг. Профессоров избран будет другой ректор, а чрез то, вместо дальнейшего успеха в восстановленном с немалым трудом порядке, нашел бы я себя опять в том же положении, в каком за год тому находился; и тоже если утверждение трехлетней бытности ректора дошло бы сюда уже по избрании нового: в таком случае, я должен бы опять бороться целые три года с беспорядками, на какую бедственную работу и веку моего не станется. К тому же смело уверить вас могу, что из нынешних профессоров ни одного нету, имеющего столько способностей к сей должности, как нынешний ректор профессор Гейм. В таком неприятном положении решился я остановить выборы, в надежде, что не замедлите, м. г. мой, доставить мне столь нужное и желаемое пособие, к пользе здешней учености, которая истинно грозила уже совершенным падением»[171].

Однако Разумовскому не удалось в этот раз дождаться желанного постановления: 16 июня оттянутые им на два месяца выборы все же произошли и закончились победой Гейма (видимо, с минимальным перевесом), а уже на следующий день Разумовский вновь повторяет свое представление министру, намекая на «обстоятельства» в Московском университете и грозя, что иначе «уступит место попечителя другому», и теперь, наконец, получает требуемое одобрение Главного правления училищ[172].

С чем же была связана такая напряженная университетская атмосфера? Кто мог быть соперником Гейма и Разумовского? Попытаюсь дать свое объяснение событий.

В 1809 г. престарелый граф П. В. Завадовский начал помышлять об отставке, и Александр I подыскивал ему преемника. Его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна представила императору Карамзина, ее любимца, часто бывавшего в Твери и читавшего ей там первые тома своей Истории. Император принял историографа благосклонно, и с этого момента Карамзин надолго становится одним из реальных претендентов на кресло министра народного просвещения. Даже в марте 1811 г., когда новым министром уже был назначен Разумовский, а Карамзин ехал в Тверь для свидания с государем и вручения ему «Записки о древней и новой России», попечитель университета Голенищев-Кутузов пишет министру о слухах, распространявшихся среди знакомых Карамзина, «что Вы будете перемещены в другое министерство, что я буду отставлен, что Карамзин будет министром просвещения, а Буле попечителем, и что Карамзин именно за тем позван, что государь будет к сему склонен великою княгиней!»[173]

Упомянутый Кутузовым профессор Буле входил в число московских друзей Карамзина, о чем Кутузов часто говорит в переписке с Разумовским. О тесной дружбе Буле с Карамзиным свидетельствует, например, такой факт: почти немедленно после знакомства Карамзина в 1809 г. с вел. кн. Екатериной Павловной Буле был вызван ею в Тверь для работы в дворцовой библиотеке и других поручений, очевидно, по рекомендации историографа. В июне 1810 г. Кутузов пишет: «Г. Буле, будучи употребляем Ея Императорским Высочеством для ея библиотеки и для других комиссий, в течение сего года весьма мало давал лекций»[174]. С кругом Карамзина были связаны и другие профессора университета, например, отец и сын Чеботаревы. Надеясь на будущее назначение Карамзина министром, в 1809 г. в университете возникла группировка профессоров, неприязненно относившихся к Разумовскому, недовольных засилием Каченовского в правлении. Можно предположить, что во главе этой партии встал, как наиболее авторитетный профессор, И. Т. Буле, претендовавший, таким образом, на пост ректора. В 1808 г. совет избрал Буле директором Педагогического института (вместо заболевшего Баузе), что придавало ему еще больший вес в университете. Из наших предположений вытекает, что в 1809 г. основным соперником Гейма являлся Буле, и именно он имел хорошие шансы победить на следующих выборах, если бы они вскоре состоялись. Поэтому Разумовский и хотел отодвинуть время их проведения. Как впоследствии оказалось, расчеты Разумовского оправдались. Ситуация изменилась, и на следующих ректорских выборах 1812 г. в университете уже не было ни самого Буле, ни многих других профессоров, которые могли бы его поддержать. (Заметим, что на прошедших 1810 г. и 1811 г. выборах деканов Буле был избран деканом словесного отделения, что еще раз подтверждает его высокий авторитет в это время.)

Какая же программа стояла за университетской партией Карамзина, как она оценивала состояние общественного образования в России, и конкретно, в Московском университете, результаты реформ и дальнейшие меры в этой области? Если мы примем версию Кутузова о том, что в марте 1811 г. Карамзин едет в Тверь, действительно ожидая своего назначения министром народного просвещения, то ответ на эти вопросы нужно искать в «Записке о древней и новой России». Эта записка, как программный документ, отразила размышления Карамзина за несколько последних лет, впечатления его бесед с профессорами и студентами, из которых он черпал информацию о состоянии Московского университета и его округа. Карамзин видит, что благородная, идеальная система народного просвещения, разработанная его другом М. Н. Муравьевым, не работает, ее выгоды оборачиваются другой стороной, не приносят настоящей пользы. Поэтому основные мысли Карамзина диктуются желанием наполнить систему Муравьева реальным содержанием, которое сама структура, ориентированная на Европу, не могла получить в условиях России без предварительной подготовки.

«Вся беда от того, что мы образовали свои университеты по немецким, не рассудив, что здесь иные обстоятельства. В Лейпциге, в Геттингене надобно профессору только стать на кафедру — зал наполнится слушателями. У нас нет охотников для высших наук… Вместо 60 профессоров, приехавших из Германии в Москву и другие города, я вызвал бы не более 20 и не пожалел бы денег для умножения числа казенных питомцев в гимназиях; скудные родители, отдавая туда своих сыновей, благословляли бы милость государя, и призренная бедность чрез 10, 15 лет произвела бы в России ученое состояние. Смею сказать, что нет иного действительнейшего средства для успеха в сем намерении. Строить, покупать домы для университетов, заводить библиотеки, кабинеты, ученые общества, призывать знаменитых иноземных астрономов, филологов — есть пускать в глаза пыль»[175].

Исследователи уже давно заметили, что настоящей мишенью, в которую бьют упреки Карамзина, был не Сперанский или другие либеральные реформаторы начала царствования, а сам Александр I. Нападая на недостатки реформ Муравьева, Карамзин видел в них прежде всего отражение духа идеализма, стремления к внешней красоте реформ на бумаге, неумения и нежелания приспособить их к конкретным условиям, а поэтому неспособности в целом принести пользу государству, характерных для самого императора. Рассматривая университетское самоуправление, Карамзин подчеркивал, что множество дополнительных обязанностей профессоров мешают преподаванию наук: «Заметим также некоторые странности в сем новом образовании ученой части. Лучшие профессора, коих время должно быть посвящено науке, занимаются подрядами свеч и дров для университета! В сей круг хозяйственных забот входит еще содержание ста, или более, училищ, подведомых университетскому совету. Сверх того, профессора обязаны ежегодно ездить по губерниям для обозрения школ… Сколько денег и трудов потерянных! Прежде хозяйство университета зависело от его особой канцелярии — и гораздо лучше. Пусть директор училищ года в два один раз осмотрел бы уездные школы в своей губернии; но смешно и жалко видеть сих бедных профессоров, которые всякую осень трясутся в кибитках по дорогам! Они, не выходя из совета, могут знать состояние всякой гимназии или школы по ее ведомостям: где много учеников, там училище цветет; где их мало, там оно худо; а причина едва ли не всегда одна: худые учителя». Видимость реформ без соответствующей деятельности по их дальнейшей реализации — вот что возмущает Карамзина: «Вообще, министерство так называемого просвещения в России доныне дремало, не чувствуя своей важности и не ведая, что ему делать, а пробуждалось, от времени и до времени, единственно для того, чтобы требовать денег, чинов и крестов от государя»[176].

Карамзин готов «разбудить» Министерство народного просвещения. Система Муравьева была взята из Европы и поэтому не годится для России, но образование в России можно и нужно поднять до европейского уровня, и тогда эта система заработает. Распространение просвещения необходимо начать снизу, от гимназий и училищ, в которых постепенно вырастет ученое сословие, которое оживит университеты, пустующие в настоящее время. Исходя из российских условий в устав 1804 г. должны быть внесены коррективы для его усовершенствования. Но, отметим, Карамзин никоим образом не затрагивает в своей критике основные принципы университетской республики, идеи выборности должностей, всесословности образования (ученое состояние, по его мнению, возникнет из беднейших слоев населения) — подразумевается, что, поскольку эти положения устава 1804 г. работают в Европе, они пригодны и в России, только нужно активно действовать, а не «пускать пыль в глаза».

Главным соперником Карамзина при выборе министра народного просвещения был граф А. К. Разумовский, за которым стояла другая, консервативная, программа выхода из кризиса, пересматривающая либеральные основы университетской реформы. Элементы этой программы Разумовский продемонстрировал во время пребывания на посту попечителя, а в полной мере она выразилась в деятельности нового попечителя Московского университета П. И. Голенищева-Кутузова. Исходный пункт этой программы был тот же, что и у Карамзина: европейская система общественного образования непригодна для России в ее нынешнем состоянии. Поэтому все атрибуты европейских университетов — самоуправление, автономия, свобода преподавания — не приносят в России никакой пользы. Контроль за просвещением должен целиком принадлежать государству, и система образования должна укрепляться не снизу вверх, как у Карамзина, а сверху вниз. Опека кураторов над профессорами, а профессоров над студентами резко возрастет. Попечитель будет входить во все детали управления университетом и контролировать их, устраняя неугодные ему тенденции, и прежде всего, европейское влияние на Россию, «якобинство», свободомыслие, идущие из протестантской Германии. Чтобы противодействовать ему, в университете должен усилиться русский национальный характер преподавания, но не как следствие естественного процесса роста самосознания, а как директивная государственная мера. Разумовский противится принятию иностранцев в Московский университет, против немцев — учителей выступают и масоны поздеевской школы, враждебной философско-мистическим исканиям в масонстве Германии того времени (все эти новые враги получают название «иллюминатов»).

Такие настроения Разумовского сближали его с позицией иезуита графа Жозефа де Местра, который в своих письмах-наставлениях Разумовскому обосновывал идею российского своеобразия и делал из нее соответствующие выводы для народного просвещения: «Или русские не созданы для науки вообще и каких-нибудь отдельных наук в частности. Тогда они никогда в них не преуспеют… Или же русские созданы для науки, и тогда с ними будет то, что было со всеми народами, которые отличились на этом поприще, например, с итальянцами XV в. Искра, перенесенная извне в благоприятное время, зажжет светоч науки. Все умы обратятся в эту сторону. Ученые общества образуются сами собою, и все участие правительства ограничится оформлением и узаконением их. До тех пор, пока не замечено будет внутреннее брожение, которое поразит всех, всякая попытка ввести науку в Россию будет не только бесполезна, но даже опасна для государства, так как попытка эта только помрачит здравый смысл народный»[177].

Адепты католической пропаганды в России, подобные де Местру, утверждали, таким образом, что система народного просвещения не нужна этой стране. Образование должно быть элитарным, доступным для немногих, сосредоточенным в руках одной группы, например, иезуитов, а университеты просто не требуются. «В России не только не надо расширять круг познаний, но напротив, стараться его суживать»[178]. Отражение этих одиозных идей мы находим в политике министра Разумовского: именно при нем вводятся первые ограничения доступа податных сословий в университеты.

Итак, на рубеже 1810-х гг. перед Министерством народного просвещения стояли два пути: активизация достигнутых преобразований, расширение массы образованного населения и воспитание потребности общества в высших учебных заведениях — и отход от осуществленных реформ, ужесточение государственного контроля, ограничение университетских свобод, доступа к образованию из низших сословий, стремление к элитарности, сделавшей бы университеты в конечном счете ненужными. Выбор между этими путями, т. е. Карамзиным и Разумовским, принадлежал Александру, но император колебался.

Зимой 1809 г. Александр I отправился в Москву, и 11 декабря впервые за всю историю университета царствующая особа удостоила его своим посещением. Университет понравился Александру. Он побывал в церкви, музее и в Большой аудитории, где состоялось торжество в его честь[179]. Воспитанники благородного пансиона и студенты читали стихи, профессора говорили приветственные речи и преподносили императору в подарок свои ученые труды; Александр беседовал с некоторыми из них.

Разумовский был в восторге от визита государя. В тот же день он заехал домой к профессору Страхову и осмотрел его уникальную библиотеку, о которой упоминал в разговоре император (раньше гордый попечитель никогда не позволял себе наносить визиты профессорам)[180]. Александру также понравился вежливый и обходительный Разумовский. «С моим сердечным удовольствием поздравляю в. с. стяжанием всякой хвалы, которую я слышал от Государя Императора, посещавшего Московский университет, — писал ему Завадовский. — Он отзывался добрым словом о профессорах, коих удостоил своего разговора, о порядке управления, а наипаче о личных ваших качествах»[181]. Сразу после визита император одобрил давнее прошение Разумовского перевести университет в другое здание — Екатерининский дворец в Лефортове, чего попечитель добивался еще с 1808 г., считая существующее здание тесным и неудобным. (Переезд не успел состояться из-за смены попечителя.)

Одновременно, в то же посещение Москвы Александр I знакомится с Карамзиным, которого настойчиво рекомендует ему вел. кн. Екатерина Павловна. Весной 1810 г. вопрос об отставке Завадовского уже решен и император намеревался пригласить на его место Карамзина. По его малому чину он мог занять министерство лишь в должности директора, но здесь вмешался Сперанский, находившийся в зените своей карьеры. Вероятно, Сперанский знал о настроениях Карамзина и чувствовал, что в его лице получит активного соперника своим проектам. Он советует сначала сделать Карамзина попечителем Московского университета вместо Разумовского, который стал бы министром, а затем посмотреть, что будет дальше. Но когда должность попечителя предложили Карамзину, он не согласился принять ее: «Как жаль, что не имею права похвастаться перед тобою своею философическою умеренностью — немногие отказываются, от чего я отказался», — пишет он в это время другу[182]. Карамзина можно понять: чтобы заняться государственной деятельностью, ему пришлось бы оставить работу над «Историей государства Российского». Целью этого труда Карамзина было открыть русским читателям самих себя, просветить их в высоком смысле слова.

Будучи министром, он мог бы продолжать свое благородное служение Отечеству, но пост попечителя университета не стоил такой цены, тем более в подчинении у Разумовского.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Текст
Указа от 6 августа 1809 г. начинался с
напоминания о том, «чтоб ни в какой
губернии, спустя 5 лет по устроении в
округе, к которому она принадлежит, не
определять
к гражданской должности, требующей
юридических и других познаний, людей,
не окончивших учения в общественном
или частном училище«.

Согласно
правилам, установленным Указом от 6
августа 1809 г., для производства в чин
коллежского асессора отныне недостаточным
было прослужить положенное число лет
в титулярных советниках и положительно
характеризоваться своим начальством.
Чиновнику надлежало теперь иметь
«свидетельство от одного из состоящих
в Империи университетов, что он обучался
в оном с успехом наукам, Гражданской
службе свойственным», или выдержать
экзамен в этих науках в порядке,
определенном Главным правлением училищ.

Правила
производства в чины до коллежского
асессора оставлялись рассматриваемым
указом в прежнем виде.

Производство
в чины надворного советника и затем
коллежского советника тех, кто на момент
издания рассматриваемого Указа состоял
в чине коллежского асессора, должно
было осуществляться в соответствии с
Указом от 6 августа 1809 г. лишь при отличном
усердии в делах.

Указ
запрещал производить чиновников в
статские советники «по одним летам
службы» и предписывал, что для такого
производства необходимо, чтоб они
служили «с ревностию и усердием».

В
Указе от 6 августа 1809 г. приводилась
программа экзаменов для чиновников,
претендовавших на чин коллежского
асессора и выше — вплоть до чина статского
советника. Они должны были показать
знания в: Праве естественном, Праве
Римском и частном гражданском, Экономии
Государственной и законов уголовных,
отечественной и всеобщей истории»,
Арифметики, Геометрии и др.

Согласно
правилам, установленным рассматриваемым
Указом, при испытании, например, в
словесных науках кандидат должен был
«тут же на данную материю написать
небольшое сочинение и сделать перевод»;
в математических науках — «сделать
на доске выкладку или разрешить несколько
проблем с доказательствами«.
При экзамене в прочих науках он мог по
своему выбору «отвечать
словесно или письменно, но не выходя из
залы испытания».
Лица, не показавшие «нужных
познаний»,
получали отказ, их имена вносились в
журналы комитета. Кандидатам, показавшим
достаточные успехи в усвоении наук, «от
Правления Университетского по донесению
Комитета» выдавался аттестат в
надлежащей форме. Аттестат представлялся
чиновником своему начальству для
внесения в послужной список. При
производстве чиновника в восьмиклассный
чин заверенную копию данного аттестата
надлежало представить в высшие инстанции
вместе с послужным списком.

Введенное
Указом от 6 августа 1809 г. правило, согласно
которому для производства в звание
коллежского асессора чиновнику необходимо
было иметь «свидетельство от одного
из состоящих в Империи университетов,
что он обучался в оном с успехом наукам,
гражданской службе свойственным»,
или выдержать экзамен в этих науках в
порядке, определенном Главным правлением
училищ, способствовало повышению в
русском обществе престижа университетской
системы обучения и значения юридического
образования.

Среди
учебных заведений России, в
которых преподавались юридические
науки, главное место в начале XIX в.
занимал по-прежнему юридический факультет
Императорского Московского университета.

Каталог
лекций, чтение которых предполагалось
на этом факультете в 1802/1803 учебном году,
показывает, что здесь работали в то
время такие преподаватели, как М. И.
Скиадан, Ф.
Баузе,
З. А.Горюшкин и Х. А. Щлецер. В 1803 г. к ним
присоединился профессор Кельнского
университета Филипп-Христиан Рейнгард,
который был приглашен в Московский
университет для преподавания философии
и ее истории. На юридическом факультете
он стал читать и курс естественного
права. Юридические науки преподавал
Л. А. Цветаев, А. П. Рогов и Христиан-Юлий-Людвиг
Штельцер, Н. Н. Сандунов и Семен Алексеевич
Смирнов, Д. Е. Василевский.

В
соответствии с «Предварительными
правилами народного просвещения»,
утвержденными в 1803 г., в Московском
университете учреждалось правление
под председательством ректора,
которого надлежало избирать общим
собранием университета.
Профессора
должны были избираться собранием самих
профессоров.
Университетские должности включили в
«Табель о рангах»: ординарным
профессорам присваивался седьмой класс,
ректору университета — пятый. Университеты
получили право возводить в ученые
степени, но только по результатам строгих
экзаменов. Докторская степень давала
ее обладателю восьмой класс по «Табели
о рангах», магистерская — девятый.

На
факультетах или отделениях университетов
вводилась официальная должность деканов
(старших), которая, впрочем, неофициально
существовала и прежде. Первым официальным
деканом
юридического факультета Московского
университета стал профессор Ф.Г.
Баузе.

В
предусмотренной университетским уставом
программе обучения на юридическом
факультете огромный перевес давался
дисциплинам философского, теоретического,
умозрительного характера. Такой программе
в полной мере соответствовало наименование
факультета — «отделение
нравственных и политических наук».

Первое
направление воплощали философско-правовые
и теоретико-правовые дисциплины —
«умозрительная
и практическая философия», «право
естественное, политическое и народное»,
энциклопедия права.
Их преподавали Л.А. Цветаев, Х.А. Шлецер,
Х.Ю.Л. Штельцер, Ф.Х. Рейнгард, Д.Е.
Василевский.

Второе
направление в преподавании юриспруденции
представляли история
русского права и история римского права.
Лекции по этим предметам читали Ф.Г.
Баузе, Л.А. Цветаев и С.А. Смирнов.

Третье
направление составляли такие дисциплины,
как догма
римского права, гражданские законы,
законы благоустройства и благочиния,
законы полицейские и уголовные, российские
государственные законы.
Их преподавание вели Ф.Г. Баузе, Л.А.
Цветаев, А.П. Рогов.

Четвертое
направление предполагало обучение
студентов гражданскому
и уголовному судопроизводству
законоискусниками З.А. Горюшкиным и
Н.Н. Сандуновым.

В
своих научных исследованиях преподаватели
юридического факультета, как правило,
не замыкались в рамках какого-либо
одного направления, но стремились
воспользоваться преимуществами каждого
из них.

Как
известно, в западноевропейской
юриспруденции второй половины XVIII в.
всецело доминировала доктрина
«естественного права». Эта доктрина
оказывала большое влияние и на русскую
теоретическую юриспруденцию конца
XVIII — начала XIX в. По словам Куницына,
«главное начало права может быть
выведено только из формы разума».

Горюшкин
же выводил «начало права» не из
некоего абстрактного «разума», а
из народного правосознания. По его
словам, поскольку «человек… сам себе
и прочим вещам бытия дать не в состоянии,
то по сему заключаем, что все оное
произведено от Высочайшего Существа…».
В связи с этим наряду с «правом
человеческим» существует «право
Божественное».

В
свою очередь, «право человеческое»,
как считал Горюшкин,
распадается на «два члена»: «1-е
на законы в рассуждении человека особенно
от других, 2-е на законы, в рассуждении
взаимности его с другими». Право,
регулирующее поведение человека, когда
он выступает «один, без всякой
взаимности его с другими» согласуется,
полагал Горюшкин, «с естеством
человеческим» и разделяется на «право
тела», «право жизни» и «право
разума». Признавая, однако, существование
естественного права, Горюшкин понимал
под ним не воплощенный «разум», а
лишь нечто, содержащееся в положительном
законодательстве. «Право тела»,
«право жизни» и «право разума»
должны, по его мнению, изучаться, поскольку
они «положены в установлениях нашего
отечества».

Неудивительно,
что право собственности, равенство и
свободу, выступавшие, согласно
естественно-правовой доктрине, в качестве
естественных прав человека, русский
правовед считал общественными правами
человека. Соответственно и частное
право Горюшкин рассматривал в качестве
элемента государственного права,
связывая его с понятием не индивида, а
общества.

Развитие
русской юриспруденции в первой трети
XIX века.

Статья
третья

В
1811 г. З.А. Горюшкин покинул Московский
университет. Кафедра «прав гражданского
и уголовного судопроизводства»,
которую он занимал, перешла к статскому
советнику Н. Н. Сандунову,
выдающимуся знатоку русского
законодательства.

В
университетском юридическом образовании
в то время доминировала абстрактная
естественно-правовая доктрина, которая
мало что давала для понимания сущности
правовых институтов.

Содержание
речи Н.Н. Сандунова «О необходимости
знать законы гражданские и о способе
учить и учиться российскому законоведению»
показывает, что он стремился упорядочить
и сам процесс преподавания и изучения
российского законоведения. Сандунов
делил его на три уровня: на первом уровне
студенты должны были, полагал он,
ознакомиться с правами и обязанностями
различных сословий; на втором — с
обязанностями судей и порядком
судопроизводства; третий уровень
Сандунов связывал с изучением российского
законодательства в его историческом
развитии и современном состоянии.

Наиболее
ярким представителем теоретического
направления в преподавании юридических
наук в Московском университете являлся
Лев Алексеевич Цветаев
(1777-1835). Как и Сандунов, он получил
юридическое образование на юридическом
факультете Московского
университета.

По
возвращении из Франции Цветаев был
принят в Московский университет на
должность экстраординарного профессора
«прав естественного, политического
и народного». С 1805 г. он начал читать
студентам нравственного и политического
отделения лекции по курсу «теория
законов с применением к законам
российским», а также историю
законодательства. Позже был назначен
ординарным профессором «прав знатнейших
как древних, так и нынешних народов».
С этого времени он стал читать лекции
по истории римского права, по праву
естественному, политическому и народному.

Знакомство
с работой Л.А. Цветаева «Краткая теория
законов», составленной на основе его
лекций, читавшихся в Московском
университете, показывает, что теоретическому
обобщению он пытался подвергнуть лишь
действовавшее в России гражданское
право. Цветаев применял принципы системы
римского цивильного права для
систематического изложения гражданского
права, действовавшего в России. В
соответствии с ними правовед разбил
основную часть своего произведения на
две книги, из которых первая называлась
«О лицах и их
правах», вторая — «О вещах или имениях
и о правах, с ними соединенных».
Институты обязательственного права
русский правовед включил в качестве
отдельной главы во вторую книгу. Во
втором издании данного произведения,
напечатанном в 1816 г. под названием
«Начертание
теории законов»,
обязательства были выделены в особую,
третью, книгу.

В
сочинении «Основания права частного
гражданского» Цветаев заявлял, что
«всякое Гражданское Уложение»
можно расположить по системе:

1. право
   лиц

2. право
   вещей

3. обязательства

4. дела

Основанная
на идеях иностранных правоведов, теория
законов плохо сочеталась с самобытной
русской правовой культурой и приносила
мало пользы при изучении действующего
российского законодательства. Поэтому
в системе юридического образования
России, и прежде всего на юридическом
факультете Московского университета,
в первой трети XIX в. стали все большее
значение придавать историко-правовой
науке.
В
изучении истории русского права видели
наиболее эффективное средство
предварительной подготовки к усвоению
институтов действующего российского
законодательства.

Университетским
уставом 1804 г.
не было предусмотрено наличия в рамках
нравственного и политического отделения
профессора истории русского
законодательства, но элементы этой
науки, тем не менее, здесь преподавались.
Историко-правовые знания сообщали
студентам профессора, читавшие курс
«прав
гражданского и уголовного судопроизводства
в Российской Империи«.

После
1814 г. преподавание исторической части
курса гражданского и уголовного
судопроизводства стало поручаться
отдельному преподавателю.
Им стал адъюнкт С.А. Смирнов.

Рассматривая
историю русского законодательства,
И.В.
Васильев старался найти в ней признаки,
положительно характеризующие традиционную
русскую государственность.
Сравнивая русское право с иностранным,
он делал вывод о том, что русские уголовные
законы превосходят «своею
кротостью, милосердием, человеколюбием
уголовные кодексы всех государств«.

Будучи
патриотом, Васильев
ясно видел в истории своей страны и
порочные явления,
которые он связывал с татаро-монгольским
игом, оно ослабило силу и действие
законов и ввело в наше судопроизводство
некоторые обряды и обыкновения стран
азиатских»

И.В.
Васильева можно с полным основанием
назвать предтечей исторического
направления в русском теоретическом
правоведении, возобладавшего в 30-40-е
годы XIX в. Своими трудами он усиливал
интерес к истории русского законодательства
среди современных ему правоведов и
вместе с тем создавал базу для более
глубоких историко-правовых исследований.

Развитие
русской юриспруденции в первой трети
XIX века.

Статья
четвертая

Характерные
для преподавания юридических наук в
Московском университете четыре основных
направления, а именно философско-теоретическое,
историко-правовое,
догматическое
и практическое,
были присущи программам обучения научной
юриспруденции и других российских
университетов: Дерптского,
Казанского,
Харьковского
и
Санкт-Петербургского.
Но поскольку эти университеты в начале
XIX в. находились в процессе становления
и еще не имели сложившегося корпуса
квалифицированных
педагогов, система преподавания
юридических дисциплин также пребывала
здесь в зачаточном состоянии.
Один и тот же преподаватель, как правило,
читал лекции по самым разным предметам,
в том числе и по тем, которые знал весьма
поверхностно. А бывало и так, что по
несколько
лет должности профессоров на кафедрах
оставались вакантными.

В
1814 г. Финке
избрали
деканом нравственно-политического
отделения, но пробыл он в этой должности
лишь несколько месяцев.
Его смерть стала, безусловно, большой
утратой для Казанского университета.
Незадолго до своей кончины Финке составил
на немецком языке три учебных пособия:
по естественному праву, немецкому УП и
немецкому уголовному СПР.

19
октября 1809 г. в Казанский университет
на должность профессора российского
правоведения и политической экономии
был назначен еще один выходец из Германии
– И. Е. Нейман

Профессор
Нейман сочетал в своем преподавании
догматический подход к праву с историческим
методом его изложения. Он считал, что
понятийный аппарат научной юриспруденции
в России может быть разработан только
на базе истории русского права — в
процессе изучения источников русского
права в их историческом развитии. Свои
мысли о путях развития русской научной
юриспруденции ученый изложил в четырех
«мемуарах по методологии правоведения»,
представленных им в Казанский университет
в 1809 г.

С
апреля 1811 г. Иван Егорович начал читать
курс русского государственного права
в Дерптском университете. При этом он
не прекращал занятий историей русского
права. Записка «О важности знания и
разработки древнего славянского права
для объяснения древних русских законов
и т.д.». Нейман опубликовал учебное
пособие «Начальные основания уголовного
права».

19
октября 1814 г. Нейман снова был определен
в Казанский университет — на этот раз
на должность ординарного профессора
прав естественного, политического и
народного, но не для чтения лекций, а
для научного руководства подготовкой
магистров Н.М. Алехина и Е.П. Манасеина
к преподавательской деятельности по
указанной кафедре. До лета 1815 г. он
пребывал в Казани, после этого
консультировал своих учеников в
Санкт-Петербурге. 18 сентября 1817 г. его
уволили из Казанского университета. В
конце того же года Нейман был снова
избран Советом Дерптского университета
на должность профессора юридического
факультета, но теперь по кафедре
лифляндского права. С появлением здесь
в 1820 г. кафедры теоретического и
практического российского правоведения
Иван Егорович подал прошение о переводе
его на эту кафедру. Он занимал ее с начала
1821 г. до февраля 1826 г., после чего работал
несколько месяцев во 2 отделении С.Е.И.В.
канцелярии. В конце 1826 г. он был по болезни
уволен в отставку из Дерптского
университета и из канцелярии.

Большое
значение придавал истории русского
права Егор Васильевич Врангель
(1785-1841). Он работал вместе с Нейманом в
Комиссии составления законов. 16 декабря
1809 г. он был зачислен на должность
адъюнкта правоведения, помощником к
профессору Нейману. 23 марта 1811 г. он стал
экстраординарным профессором, а 27 марта
1815 г. — ординарным профессором.

5
августа 1819 г. Врангель, избранный два
месяца назад (2 июня) деканом
нравственно-политического отделения,
по итогам ревизии был уволен из Казанского
университета за злоупотребления по
службе.

Увольнение
из Казанского университета не помешало
Врангелю устроиться преподавателем
юридических наук в Царскосельский
лицей, а впоследствии занимать должность
профессора в Главном педагогическом
институте, в Санкт-Петербургском
университете и даже учить юриспруденции,
наряду со Сперанским, наследника престола
великого князя Александра Николаевича.

В
период работы в Казанском университете
Е.В. Врангель написал 3 произведения:
«История уголовного права», «Теория
судопроизводства Российской империи»,
«О супружестве».

Самой
интересной личностью среди преподавателей
юридического факультета
(нравственно-политического отделения)
Казанского университета был Г. И. Солнцев
(1786-1866).

Учился
на нравственно-политическом отделении
Московского университета. С 1811 г. Солнцев
служил в Москве в канцелярии 7-го
департамента Сената. Перед вступлением
войск Наполеона в Москву все находившиеся
здесь сенатские департаменты (6, 7 и 8-й)
были эвакуированы в Казань.

Уволившись
в 1814 г. из сенатской канцелярии, он в
апреле того же года подал ректору
Казанского университета прошение о
принятии на службу в университет и о
разрешении сдать экзамен на степень
магистра правоведения. Разрешение было
получено, и 2 июня 1814 г. Солнцев защитил
написанную на латинском языке магистерскую
диссертацию на тему наследования в
Юстиниановом праве в соотношении с
подобным институтом по русским законам.

За
глубокие знания его допустили, в
дополнение к магистерскому экзамену,
к испытанию докторскому. Оно успешно
прошло в октябре 1814 г.

1
декабря того же года состоялась публичная
защита магистром правоведения Солнцевым
докторской диссертации на тему
наследования по русскому праву в
соотношении с подобным институтом по
Юстиниановым законам. В результате ему
была присвоена степень доктора.

В
1815 г. он был избран экстраординарным
профессором «прав древних и новых
знатнейших народов». 3 июня 1818 г. Г.И.
Солнцев стал деканом нравственно-политического
отделения. В 1819 г. был утвержден на один
год в должности ректора.

Гавриил
Ильич усматривал основы естественного
права в практическом разуме человека,
Магницкий же представил это воззрение
как противоречащее христианской религии.
В 1820 г. попечитель Казанского учебного
округа вынудил Солнцева подать в отставку
с постов ректора университета и декана
нравственно-политического отделения.
Спустя некоторое время Магницкий
запретил ему читать лекции по естественному
праву. Для оценки содержания лекций
ученого в университете был организован
специальный суд, который рассматривал
дело Солнцева почти два года. В 1823 г
Солнцев навсегда удалялся от профессорского
звания и терял право преподавать в каких
бы то ни было учебных заведениях.

2
июня 1823 г. Г.И. Солнцев на основании
собственного прошения был уволен из
Казанского университета и отправился
в Санкт-Петербург.

Благодаря
ходатайству благоволившего к нему
сенатора В.Ю. Соймонова, исполнявшего
в Казани в 1820-1825 гг. обязанности
генерал-губернатора, Солнцев получил
24 июня 1824 г. назначение на должность
Казанского губернского прокурора.

Недолгая
преподавательская деятельность Солнцева
была на редкость интенсивной: он читал
лекции почти по всем изучавшимся в то
время в российских университетах
юридическим наукам: по римскому праву,
германскому общему уголовному праву,
русским гражданским законам, праву
естественному, частному, публичному и
народному, русскому уголовному
судопроизводству, лифляндскому и
курляндскому праву.

В
своем преподавании и научной деятельности
Солнцев сочетал все направления:
философско-теоретическое, историческое,
догматическое и практическое. Гавриил
Ильич выступил в своей записке против
механического запоминания студентами
фактического материала, которое не учит
их мыслить. Он доказывал, что процесс
обучения юриспруденции будет более
эффективным, если на лекциях отказаться
от незамысловатой диктовки и монотонного
чтения, а подавать материал в форме
живой устной беседы с широким использованием
сравнений, исторических экскурсов.

Предложения
Солнцева, направленные на совершенствование
методики преподавания юридических
наук, были признаны нравственно-политическим
отделением «весьма полезными к
потреблению при преподавании и других
наук».

Главным
трудом Г.И. Солнцева стала его книга
«Российское уголовное право».
Рукопись ее была подготовлена к изданию
в 1820 г., но впервые она была опубликована
только в я07 г. Содержание книги ясно
показывает, каких высот достигла в то
время в своем развитии русская научная
юриспруденция, и позволяет отнести
автора к числу ведущих русских правоведов
первой трети XIX в.

Развитие
русской юриспруденции в первой трети
XIX века.

Статья
пятая

Российское
законодательство находилось в то время
в разрозненном состоянии, и это затрудняло
поиск необходимых законодательных
актов. Сведения о нормах действовавшего
в России уголовного права Солнцев
черпал, главным образом, из следующих
источников:

а)
составленного в 1718 г. «Сводного
уложения царя Алексея Михайловича, в
коем главы о судебных и розыскных делах
сведены с новосостоявшимися указами»;

б)
«Систематического свода существующих
законов Российской империи», в
1815-1822 гг.;

в)
«Журнала Правоведения», содержавшего
в себе полное собрание российских
узаконений по гражданской и уголовной
части с 1806 г.;

г)
собрания военно-судных законов Главного
штаба, издававшегося ежегодно в
Санкт-Петербурге;

д)
собраний государевых указов с 1714 до
1806 г., печатавшихся частными лицами;

е)
Сенатских ведомостей, публиковавшихся
с 1809 г.;

ж)
«Указателя российских законов»,
изданного Л. Максимовичем в четырнадцати
частях в 1803-1812 гг.;

з)
«Собрания российских законов» П.В.
Хавского, выходившего с 1817 г.;

и)
«Систематического собрания российских
гражданских и уголовных законов» С.
Хапылева, вышедшего в шести частях в
1817-1819 гг.

Кроме
того, Солнцев пользовался «Кратким
извлечением из законов, служащим
руководством при производстве и решении
военно-судных дел», изданным в 1818 г.;
проектами российского Уголовного
уложения; «Словарями юридическими»
Ф. Лангаса и М. Чулкова, «Ключом на
книги законов», составленным в двух
книгах А. Щербаковым. Источником сведений
о российских уголовных законах были
для него также четырнадцать частей
«Памятника из законов, собранного по
азбучному порядку трудами Федора
Правикова и оконченного Александром
Правиковым», которые были изданы в
период с 1798 по 1823 г.

В
то время, когда Солнцев писал книгу
«Российское
уголовное право»,
эта отрасль юриспруденции была
представлена в русской литературе очень
скудно. Среди сочинений, с помощью
которых «удобнее понимать настоящий
смысл уголовных законоположений»,
он назвал:

во-первых,
посвященную преступлениям и наказаниям
вообще первую часть произведения Осипа
Горегляда «Опыт
начертания российского уголовного
права»,
которая была издана в Санкт-Петербурге
в 1815 г. (она являлась по сути обыкновенной
компиляцией сведений о российском
уголовном праве из различных источников).

во-вторых,
две книги сочинений немецкого правоведа
Павла Анзельма Фейербаха «Уголовное
право»,
вышедшие в переводе на русский язык в
1810 и 1811 гг.;

в-третьих,
сочинение П.Н. Гуляева «Российское
уголовное право, составленное из
российских государственных узаконений»,
вышедшее первым изданием в 1826 г. «Более
сих трех систематических сочинений к
российским уголовным законам применительно
до сих пор еще не издано», — отметил
он при этом. В нем также догматическому
изложению действовавших в России
уголовно-правовых норм предпосылался
краткий исторический очерк развития
русского уголовного права. Основной
текст своей книги Гуляев разделил на
две части: общую и особенную. Теоретические
положения общей части он заимствовал,
как и Горегляд, из «Наказа» Екатерины
II.

Основной
текст книги Солнцева «Российское
уголовное право» предварялся введением,
в котором давались определения понятий
уголовного права и правоведения вообще
и перечислялись источники российского
уголовного права. Затем шло
«Краткое начертание истории российского
уголовного законодательства»
с 907 по 1724 г.

В
содержание уголовного права Солнцев
включал, с одной стороны, изъяснение
различных деяний граждан, противных
уголовным законам, и определенных за
них наказаний — уголовное право в
собственном смысле; с другой стороны,
«правила, по коим судья соображаться
должен при применении наказания за
каждое преступление, исследовав оное
законным порядком», — уголовное
судопроизводство.

В
определении преступления Солнцев
выделял как
формальный, так и материальный признаки.
«Преступление (delictum), — писал он, — есть
внешнее, свободное, положительными
законами запрещенное деяние, против
политического равенства и свободы
целого государства или частных граждан
устремленное и правомерное наказание
за собою влекущее, или иначе, преступление
есть внешнее, свободное, положительными
законами воспрещаемое деяние, безопасность
и благосостояние государства или частных
его граждан, посредственно или
непосредственно, нарушающее и правомерное
наказание за собою для преступника
влекущее».

В
причинении преступнику страдания
Солнцев видел не цель наказания, но
способ предотвращения совершения им
новых преступлений, а также урок,
отвращающий других граждан от
правонарушений.

Подводя
в 1835 г. общий итог развитию юриспруденции
в России в первой трети XIX в., молодой
правовед А.А. Благовещенский писал: «С
умножением университетов и лицеев в
XIX в. пробудилась новая, быстрая и обширная
деятельность в области законоведения,
как и во всех других родах наук и искусств.
Явилось большое количество разных
ветвей науки. Всего более было обрабатываемо
так называемое естественное право и из
российских законов — гражданское и
уголовное право. Однако все усилия
оставались только опытами, попытками
подвинуть науку далее. Без общего обзора
и единства направления она колебалась
в одних и техже границах, в одном и том
же обычном круге. Основания, руководства,
опыты начертаний российского гражданского
и уголовного права обнимали сии роды
законов большею частию не вполне и без
поддержания внутреннего союза с целым
составом российского законодательства,
составлялись по методе заимствованной
или из юстиниановых
институтов римского права,
или из систем так называемого естественного
права,
и излагались часто языком, совершенно
чуждым духу российского законодательства…
Все сии науки предлагались почти
исключительно в виде догматическом».
По словам А.Г. Станиславского, в
первой четверти XIX в. «господствующее
направление в преподавании и юридической
литературе было практическо-догматическое.
Большею частью ограничивались, здесь
и там, изложением постановлений
действующего законодательства, не
разъясняя его историческими изысканиями
и не стараясь, посредством благоразумного
употребления философского метода,
проникнуть в общий дух изучаемого
законодательства… Что
же касается древнейших памятников
законодательства, то, хотя важнейшие и
обширнейшие из них и были уже известны,
зато множество других оставались еще
закрытыми для исследователей истории
русского права. Не удивительно, что при
таком состоянии источников законоведы
ограничивались в преподавании и в
сочинениях, по большей части, весьма
неполным изложением действующего
законодательства, упуская из виду его
историю».

Действовавшее
в России право имело глубокие исторические
корни, и понять его без познания
предшествовавших периодов было
невозможно. Переориентация юридического
образования в России и научной
юриспруденции на изучение действовавших
законов выдвигала на ведущие позиции
исторический
метод.
Исследования в области истории русского
права приобретали в этих условиях особое
значение.

Центром
таких исследований к концу 20-х годов
XIX в. стал юридический факультет
Императорского Дерптского университета,
а ведущими исследователями истории
русского права — его профессора И.Ф.Г.
Эверс («Древнейшее право русских в
его историческом развитии») и А.Ф.
Рейц («Опыт истории российских
государственных и гражданских законов»).
Между тем как в прочих университетах
господствовало практико-догматическое
направление, мало благоприятствовавшее
успехам ученого законоведения, профессора
Дерптского университета успели уже
ознакомиться совершенно с выводами
юридической исторической школы, которая
в последние годы прошедшего и, в
особенности, в первые годы нынешнего
столетия (XIX в. — В.Т.) достигла в Германии
окончательного развития и приобрела
решительное влияние на преподавание
наук законоведения и на юридическую
литературу».

Стремясь
переориентировать русских правоведов
с философского метода познания права
на изучение его методом историческим,
самодержавная власть именно Дерптский
университет избрала центром подготовки
профессоров для российских университетов.

Студенты,
избранные для учебы сначала в Дерптском
университете, а затем за границей,
обязывались дать «именное обещание
прослужить 12 лет по учебной части со
времени занятия ими профессорской
кафедры».

28
января 1828 г. М.М. Сперанский представил
Николаю I доклад, в котором говорилось:
«Для установления на твердых основаниях
правосудия в государстве нужны: 1) ясные
и твердые законы и 2) знающие судьи и
законоведцы. Меры, с 1826 года принятые,
представляют основательную надежду в
совершении первого из сих двух
предположений: нужно помыслить о втором.
Обучение российского законоведения в
университетах наших доселе не могло
иметь успеха по двум причинам: 1) по
недостатку учебных книг; 2) по недостатку
учителей. Две учебные книги: одну для
учителей, другую для учащихся, необходимо
должно составить. Труд сей немаловажен,
но составлением сводов и уложений он
будет облегчен, и есть надежда, что во
2-м Отделении он может быть совершен.
Приуготовление учителей представляет
более трудности.

развитие
русской юриспруденции в первой трети
XIX века.

Статья
шестая

Главной
помехой развитию в России юридического
образования и научной юриспруденции
М.М. Сперанский называл недостаток
преподавателей, способных обучать
юридическим наукам.
В связи с этим Сперанский предложил
организовать подготовку
преподавателей для юридических
факультетов в рамках
Второго отделения Собственной Его
Императорского Величества канцелярии.
Помещенные на казенный счет в
Санкт-Петербургский университет,
кандидаты на преподавательские должности
должны были, по его замыслу, обучаться
там лишь римскому праву и латинской
словесности. Остальные
же юридические науки им надлежало
изучать во Втором отделении. Здесь в то
время велись работы по составлению
полного собрания и Свода законов
Российской империи и поэтому имелись
в наличии все необходимые для изучения
российского законодательства материалы,
а также специалисты, способные преподавать
различные юридические науки.

В
течение полутора лет группа кандидатов
в преподаватели, которых Сперанский
называл «студентами законоведения»,
обучалась различным наукам по составленной
специально для них учебной программе.
Ежедневно с 6 до 8 часов утра они занимались
во Втором отделении Собственной Его
Императорского Величества канцелярии,
дальнейшие их занятия, длившиеся, как
правило, до двух часов пополудни,
проходили на юридическом факультете
Санкт-Петербургского университета.

Весь
курс обучения был разбит на три семестра.
В первом семестре студентам законоведения
преподавались:

1)
«пропедевтика,
т.е. обозрение всех частей законоведения
и история российских законов от Св.
Владимира до настоящего времени»;

2)
государственные российские законы

Напоминаю, здесь идет прямой текст из Зайончковского.

Обратимся к вопросу об образовательном цензе. В начале века уровень образования чиновников был крайне низким, что прежде всего являлось следствием отсутствия сети учебных заведений. Только в 1804 г. была создана система высших, средних и низших учебных заведений: университеты, губернские гимназии и уездные училища. Основным видом образования было домашнее, весьма и весьма разнообразное, в большинстве своем сводящееся к знанию грамматики и четырех правил арифметики.

Уже в указе 24 января 1803 г. «Об устройстве училищ» говорилось: «Ни в какой губернии спустя пять лет… никто не будет определен к гражданской должности, требующей юридических и других познаний, не окончив учения в общественном или частном училище». Однако это не оказало никакого влияния. Вновь организованные университеты и губернские гимназии оставались незаполненными. В результате появился указ 6 августа 1809 г. «О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытаниях в науках для производства в коллежские асессоры и статские советники». Указ имел обширную преамбулу, повторявшую цитируемый выше параграф указа 1802 г.; кроме того, далее говорилось: «Предполагаемо было, что все свободные состояния, и особенно сословие дворянское, с поревнованием воспользуется открытием университетов, гимназий и училищ… и что отечественные сии установления предпочтены будут способам учения иностранным — недоступным и ненадежным. Но из ежегодных отчетов Министерства просвещения и из сведений, к нам доходящих, к сожалению, мы видим, что предположения сии доселе не восприняли своего действия». В указе отмечалось, что, кроме Дерптского и Виленского университетов, все другие — открытые учебные заведения; «по малому числу учащихся несоизмеримы способы их учреждения… Между тем все части государства требуют сведущих исполнителей, и, чем далее отлагаемо будет твердое и отечественное образование юношества, тем недостаток впоследствии будет ощутительнее».

Первый пункт указа гласил, что с момента издания его «никто не будет производим в чин коллежского асессора, если он помимо необходимой выслуги лет» и «сверх отличных отзывов начальства не предъявит свидетельства от одного из состоящих в империи университетов, что он обучался в оном успехам в науках, гражданской службе свойственным, или что, представ на испытание, заслужил на оном испытании одобрение в своем знании». Те же, кто уже состоял в чине коллежского асессора, должны были сдать такой же экзамен при получении чина статского советника.

Тут же приводилась программа испытаний, которым должны были подвергаться чиновники. Она состояла из четырех разделов: «Науки словесные», «Правоведение», «Науки исторические» и «Науки математические и физические».

Требования эти, за исключением раздела «Правоведения», не превышали, пожалуй, объема знаний уездных училищ (если не принимать во внимание требование уметь переводить с одного из иностранных языков). Так, по словесным наукам было необходимо знание грамматики русского языка «и правильное на оном сочинений», а также, как уже упоминалось, знание иностранного языка. Программа по правоведению требовала основательного познания «права естественного, права римского и права частного гражданского с приложением сего последнего к российскому законодательству». Кроме того, имелось в виду знание важнейших разделов общего права, как-то: «экономии государственной» и уголовных законов. Раздел «исторических наук» предполагал «основательное познание» отечественной истории, а также знания всеобщей истории «с частями, к ней принадлежащими, как-то с географией и хронологией». Кроме того, необходимы были общие понятия о статистике, особенно «Российского государства». Объем знаний по математике и физике был минимален, он включал в себя знания «по крайней мере начальных оснований математики, как-то арифметики с геометрией, и общие сведения в главных частях физики».

Экзамены должны были производиться особой комиссией, состоящей из ректора университета и трех профессоров. В летнее время, с мая по октябрь, как указывалось в законе, должны были организовываться при университетах курсы для подготовки чиновников к указанным экзаменам *.
Указ 6 августа 1809 г. вызвал буквально ужас у чиновничества и лютую ненависть к Сперанскому. Законом об экзаменах на чин были недовольны и широкие круги дворянства **.

* Окончившие гимназии должны были сдавать экзамены только по тем предметам, которые там не преподавались, т. е. правоведению.
** Как утверждает Н. К. Шильдер, указ готовился в глубокой тайне, о нем помимо императора и М. М. Сперанского знал только А. А. Аракчеев, который воспользовался этим для того, чтобы накануне его издания добиться производства ряда лиц в коллежские асессоры и статские советники (Я. К. Шильдер. Император Александр I. Его жизнь и царствование, т. II. СПб., 1904. стр. 260, 306).

Одним из выражений отрицательного отношения чиновничества к указу служит сатирическая пародия «Отче наш», сохранившаяся в фонде М. П. Погодина.

В ней говорилось, в частности:
А что мы не знаем астрономии и по-французски «прости»,
И предки наши сего не знали,
А дела вершили по справедливости.
Но по простоте нашей завидумке
Умилосердись и в ученые классы
И нас и профессоров не введи. .
Нас от разорения, а профессоров от обогащения
Да избежим тем все от лукавого *.

Против указа выступил и Н. М. Карамзин в записке «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношении», написанной в 1811 г. В записке этой отражены взгляды реакционного дворянства: «Отныне никто не должен быть производим ни в статские советники, ни в коллежские асессоры без свидетельства своей учености… У нас председатель гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита. Секретарь сенатский — свойство оксигена и всех газов. Вице-губернаторы — пифагорову фигуру, надзиратель в доме умалишенных — римское право или умрут коллежскими и титулярными советниками. Их 40-летняя деятельность государственная, ни важные заслуги не освобождают от долга знать вещи, совсем для нас чуждые и бесполезные…» Устав об экзаменах был осыпан везде язвительными насмешками.

Надо заметить, что этот указ постепенно частично отменялся. Как говорилось в Положении 25 мая 1834 г., «допущены были по уважению нужд и потребностей службы в разных родах ее изъятия из правил, указом сим постановленных».

Однако это произошло не сразу. «Никто, — пишет в своих воспоминаниях Ф. Ф. Вигель, — не хотел верить, что строгое исполнение сего указа было возможно. Все полагали, что оно после временной остановки в производстве будет только относиться к юношам, вновь поступа-ЮЩИМ на службу… Но во все продолжение царствования Александра указ этот отменен не был». Правда, как отмечал Вигель, в середине 20-х годов действие закона значительно ослабло, и сам он в 1825 г. был произведен в статские советники, не имея университетского свидетельства.

* Действительно, как рассказывает Ф. Ф. Вигель, «люди дотоле известные чистотою правил бессеребренности — профессора осквернились взятками. Несколько лозже, проведав о том, что молодые дворяне, желающие поступить на службу, не брали труда слушать лекции, а просто за деньги получали аттестат… Лет пять так продолжалось, пока не приняты были меры к пресечению сего постыдного торга ученостью» («Воспоминания Ф. Ф. Вигеля», ч. 3. М., 1861, стр. 76).

Окончательно указ 1809 г. был отменен в 1834 г., когда было издано «Положение о порядке производства в чины по гражданской службе», подразделявшее всех чиновников по образованию на три разряда: а) лиц с высшим образованием, б) со средним, в) лиц, окончивших низшие учебные заведения либо получивших образование на дому. Последним предоставлялась возможность приобрести права 1 и 11 разрядов, сдав соответствующие экзамены. Для каждого из разрядов устанавливались различные сроки производства в чины.

Не располагая общими сведениями об уровне образования чиновников, приведем данные о принадлежности к тому или иному разряду на основе опять-таки сведений о лицах, привлекавшихся к ответственности за должностные преступления.

Как уже отмечалось, эти данные нельзя считать абсолютно точными, тем не менее не исключена возможность, что чиновники, имевшие высшее и среднее образование, могли реже привлекаться к ответственности за должностные преступления. Сделав эту оговорку, приведем данные об образовательном цензе чиновников, привлеченных к суду палатами уголовного суда (за 17 лет, исключая сведения за 1841 и 1843 гг.).

По образованию чиновники низших классов (X—XIV) в процентном отношении составляли:
I разряд (высшее образование) . . . 3,2
II » (среднее » ) 11,3
III » (низшее » ) 85,5

Для чиновников, привлекавшихся к ответственности департаментами Сената, относящихся в основном к V— VIII классам, уровень образования за 1841 — 1859 гг. составил соответственно 6,4, 26,0 и 67,6%.

Несмотря на то что к этим сведениям необходимо относиться весьма критически, они бесспорно отражают истинное положение дел, если принять во внимание, что даже в середине 90-х годов процент лиц, принятых на государственную службу с низшим образованием, был весьма значительным *. Так, по данным Инспекторского отдела собственной е.и.в. Канцелярии, из 4339 лиц, определенных на службу с 1 ноября 1894 по 1 августа 1895 г., высшее образование имели 32,52%, среднее — 15,05 и низшее — 52,43%. При этом из числа лиц, имевших низшее образование, 34,08% окончили уездные училища (примерно 4 класса гимназии без изучения иностранных языков), 10,23% имели образование ниже уездного училища, а 8,12% — никакого. Особенно низок был образовательный ценз у чиновников Министерства внутренних дел. Так, из 1609 человек, поступивших в указанный срок на службу, высшее образование имели только 17%, среднее — 10,32, низшее — 72,68%. При этом не окончивших уездные училища было 25,06%. Надо сказать, что чиновники Министерства внутренних дел в преобладающей своей части являлись представителями полицейской власти.

* Это положение об образовательном цензе чиновников в середине века подтверждается записью в дневнике А. В. Никитенко от 22 ноября 1861 г.: «Тройницкий (заведовавший отделом статистики в Центральном статистическом комитете.— Авт.) сообщил мне… любопытный статистический факт, извлеченный им из официального источника, что из 80 000 чиновников империи ежегодно открывается вакантных мест 3000. В продолжение двух или трех лет с 1857 года из всех университетов, лицеев и училищ правоведения выпускалось ежегодно 400 человек, кроме медиков. Вывод из этого: как невелико у нас число образованных людей для занятия мест в государственной службе. Я был поражен» (А. В. Никитенко. Дневник. В 3-х т., т. 2, 1858—1865. [Б.м.], 1955, стр. 243). Если принять во внимание, что не все оканчивавшие поступали на государственную службу и к тому же значительное число оканчивавших университет шло в ведомство народного просвещения, процент чиновников государственного аппарата с высшим образованием был ничтожен.