Указ об экзамене на чин это

2.3. Указ 6 августа 1809 г. Проблемы дальнейшего развития университетских реформ

6 августа 1809 г. был принят указ об экзаменах на чин. Согласно ему, ни один человек, находящийся на государственной гражданской службе, не мог получить чин коллежского асессора (8 класс), дававший право на потомственное дворянство, и чин статского советника (5 класс), не имея аттестата о выдержанном экзамене по установленной в указе программе. Программа включала основы всех наук, преподаваемых в высших учебных заведениях (кроме медицины), и выдача аттестатов возлагалась правительством на университеты[161].

Необходимость такого указа предусматривалась еще Предварительными правилами народного просвещения, где говорилось: «Ни в какой губернии, спустя пять лет по устроении в округе, к которому она принадлежит, на основании сих правил училищной части, никто не будет определен к гражданской должности, требующей юридических и других познаний, не окончив учения в общественном или частном училище»[162]. Включение этого пункта в Предварительные правила прежде всего должно было побудить дворянство воспользоваться новой системой училищ, но эти надежды не оправдались. По-прежнему в университеты и гимназии приходили, в основном, выходцы из низших сословий, а общее число студентов было невелико. Правительству необходимо было принять меры для наполнения пустующих училищ, поскольку страна нуждалась в квалифицированных специалистах в разных областях гражданской службы, особенно из среды дворянства, традиционно служившего «опорой престолу».

Все это понимал М. М. Сперанский, новое доверенное лицо императора, подготавливая очередной этап государственных преобразований; он желал видеть в России людей, готовых к восприятию реформ. В 1808 г. Сперанский составляет для императора записку «Об усовершенствовании общественного народного воспитания», где пишет, что корень зла, т. е. непросвещенности России, в существующей системе чинопроизводства, при которой чины определяются только по выслуге лет и не требуют никакого образования[163]. По его мнению, необходимо было «побуждение» людей к наукам, которым и явился указ 6 августа.

По своей сути этот указ ограничивал одну из главных привилегий дворянства: продвигаться по служебной лестнице благодаря своему социальному статусу, связям и протекциям, а не личным способностям. Теперь все сословия оказывались в отношении служебной карьеры в равных условиях, т. к. все должны были сдавать экзамен. Более того, в тексте указа, составленного Сперанским, дворян упрекали в нерадивости, уклонении от предоставленной государством возможности получить высшее образование. «К вящему прискорбию Нашему, Мы видим, что Дворянство, обыкшее примером своим предшествовать всем другим состояниям, в сем полезном учреждении менее других приемлет участия»[164].

В широких дворянских слоях указ породил недовольство и ненависть к его автору — «поповичу» Сперанскому. По их мнению, у дворян отнимали исключительное его право — доказать свою верность престолу безупречной службой, отделяли от государя чиновниками-разночинцами, которые будут принимать экзамены. По своему моральному воздействию на привилегированное сословие этот указ можно было сравнить с произошедшей 120-ю годами раньше отменой местничества. Однако наиболее дальновидные из недовольных понимали также и бесполезность, практическую невыполнимость указа в условиях бюрократической России того времени: «Отныне… у нас председатель Гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита, секретарь сенатский — свойства оксигена и всех газов, вице-губернатор — пифагорову фигуру, надзиратель в доме сумасшедших — римское право, или умрут коллежскими и титулярными советниками. Ни сорокалетняя деятельность государственная, ни важные заслуги не освобождают от долга узнать вещи, совсем для нас чуждые и бесполезные»[165].

Цель указа могла быть достигнута только в идеальной стране, тогда как в реальной России уже прикидывали, сколько будет стоить желанный аттестат. Услышав об экзаменах, Н. Тургенев писал из Геттингена: «Растолкуйте мне, сделайте одолжение, ваши экзамены; кто экзаменует? За аттестатом дело не станет: от Сарториуса возьму преогромный, если надобно. Уведомьте меня подробнее об этом, мы ничего здесь не знаем. От кого это вышло, почему и каково приводится в исполнение? Неужели надобно было и вам брать теперь аттестат? Но по крайней мере много чести: подписано „самим“ Ректором! Сами профессора, я разумею наших, не могли бы выдумать для себя ничего лучше этих экзаменов. Немцы или и другие будут набивать карманы, а наши Матадоры (Харитон и т. п.) Московского университета будут довольствоваться хорошим завтраком и дюжиною вина. Просвещение и вместе жрецы оного покровительствуемы со всех сторон!»[166]

За указом 6 августа во всех университетах последовало учреждение подготовительных годичных курсов для чиновников, желающих сдать экзамен на получение чина коллежского асессора и статского советника. В Московском университете надзирателем курсов для чиновников был секретарь совета И. А. Двигубский. На курсах читали лекции те же профессора, что и в университете, но по облегченной программе. Министерство народного просвещения, желая контролировать обучение чиновников, 26 апреля 1810 г. издало распоряжение, по которому университеты в начале каждого курса должны представлять списки слушателей, с указанием чинов и мест, разделяя их на два разряда — те, которые посещают лекции постоянно и получают свидетельство об окончании курсов, и те, которые ходят непостоянно. Соответственно, контроль за посещением также ложился на университет. Поэтому после указа 6 августа поток документов в университете, в связи с введением курсов и самим приемом экзаменов, возрастал, а при этом эффективность обучения чиновников была очень мала. Посещавший в 1810/1811 г. эти лекции Третьяков пишет: «Нас собралось около ста человек из разных присутственных мест, большей частью бедняков». Занятия проходили во второй половине дня, когда чиновники освобождались от службы, должны были спешить в университет, усталые и голодные, и оставаться там до шести часов вечера. Многим чиновникам для понимания лекций не хватало начальной подготовки. Хотя всем посетителям курсов по окончании были выданы свидетельства, никто из них так и не решился подвергнуться экзамену[167].

Указ 6 августа формально был отменен только в 1834 г., но фактически возможности обойти его нашлись уже через несколько лет. Как показала история указа, проекты Сперанского плохо сочетались с российской действительностью. Вместе с тем, уже само его появление свидетельствовало о кризисном состоянии реформ Александра I в области просвещения. Активное противодействие указу сделало очевидным эфемерность идеального здания народного образования, построенного Муравьевым и его сподвижниками и державшегося усилиями нескольких энтузиастов, в пустоте, без массовой поддержки. Эту горькую истину лучше всего выразил Карамзин в «Записке о древней и новой России»: «У нас нет охотников для высших наук. Дворяне служат, а купцы желают знать существенно арифметику или языки иностранные для выгоды своей торговли. В Германии столько молодых людей учатся в университетах для того, чтобы сделаться адвокатами, судьями, пасторами, профессорами! — наши стряпчие и судьи не имеют нужды в знании римских прав; наши священники образуются кое-как в семинариях и далее не идут, а выгоды ученого состояния в России так еще новы, что отцы не вдруг решаются готовить детей своих для оного»[168].

Таким образом, к началу 1810-х гг. встает вопрос о поисках выхода из наметившегося кризиса в системе образования. Осознавала ли этот кризис ученая корпорация университета? Полагаю, что хотя бы часть профессоров, отрешившись от эйфории муравьевских времен, когда все росло и все получалось, и холодно взглянув на состояние вещей, понимала это. С другой стороны, свой взгляд на проблему показывал и попечитель Разумовский. Суть конфликта мы можем уяснить на примере указа 16 сентября 1809 г., которым вносилась первая поправка в университетский устав 1804 г.

Издание этого указа было вызвано предложением попечителя изменить срок, на который выбранный университетским советом ректор занимал свою должность. Еще 15 апреля 1808 г. Разумовский предложил министру Завадовскому сделать ректора бессменным или по крайней мере проводить его выборы раз в несколько лет. Утвердить решение в министерстве оказалось нелегко: в частном письме к Разумовскому министр пишет: «Я не стану объяснять, сколь нелегко отменить штат устава, вчера, так сказать, изданного. Может быть, вы и поверили бы моим о том изъяснениям. Но, наконец, по многим прениям уже решено избирать ректора в Московском университете на трех лет (sic!)»[169]. Спустя некоторое время трехлетний срок ректорства был введен и в других университетах. В постановлении от 16.09.1809 говорится: «Попечитель Московского университета д. т. с. граф Разумовский представляет, что ежегодная перемена ректоров в сем университете сопряжена с великими неудобствами; что должность сия требует неусыпного попечения, занятия множеством подробностей, строгого наблюдения и взыскания учащих и учащихся, на всех чиновников, по хозяйственной части употребляемых, к чему не инако достигнуть можно как опытностью, при частой же перемене ректора едва успеет он, так сказать, приглядеться ко всему, как уже наступает срок его смены… Опасаясь оскорбить того, кто вскоре заступит его место, он предпочтет снисхождением своим обрести и для себя подобное снисхождение. Наконец, долговременная привычка подчиненных видеть над собою одного и того же начальника усугубляет уважение к нему и повиновение»[170].

Однако мотивировка, предложенная Разумовским, не вполне согласуется с реальной ситуацией в Московском университете. Действительно, за 6 лет здесь сменилось 4 ректора. Но двое из них — Чеботарев и Баузе — не получили достаточного «уважения и повиновения» вовсе не потому, что занимали свой пост короткое время, а вследствие упомянутых нами особенностей своего характера и поведения, несовместимого с руководством университетом. Когда же ректорами становились люди работоспособные — Страхов, Гейм, то совет предпочитал продлить их полномочия: Страхов избирался ректором 3 раза и в последний раз отказался от должности, два раза профессора избирали Гейма. Причину инициативы Разумовского следует искать в конкретной обстановке в университете в 1808–1809 гг., потому что за его предложением скрывалось вполне четкое желание отодвинуть следующие выборы ректора на неопределенный срок. Вероятно, выборы 1809 г. прошли весьма напряженно; вспомним, что именно к этим годам относится фраза Третьякова об «интригах и партиях» внутри университета. Разумовский не был уверен в успехе устраивающей его кандидатуры Гейма на выборах в следующем году и хотел их перенести, чтобы выиграть время, которое бы укрепило позиции ректора.

Наши предположения находят полное подтверждение в обнаруженном нами (собственноручном!) письме Разумовского министру от 19 апреля 1809 г., в котором он объясняет истинные мотивы своего желания изменить устав. «Обстоятельства представляют мне необходимость повторить вам мою просьбу о продолжении Ректорства. В уставе университетском есть положение, чтоб за два месяца до окончания курсов он был избран. По сему на будущей неделе следовало бы уже приступить к сему действию; и я обыкновенному ходу сего дела дал бы течение, если бы не уверен был, что в собрании гг. Профессоров избран будет другой ректор, а чрез то, вместо дальнейшего успеха в восстановленном с немалым трудом порядке, нашел бы я себя опять в том же положении, в каком за год тому находился; и тоже если утверждение трехлетней бытности ректора дошло бы сюда уже по избрании нового: в таком случае, я должен бы опять бороться целые три года с беспорядками, на какую бедственную работу и веку моего не станется. К тому же смело уверить вас могу, что из нынешних профессоров ни одного нету, имеющего столько способностей к сей должности, как нынешний ректор профессор Гейм. В таком неприятном положении решился я остановить выборы, в надежде, что не замедлите, м. г. мой, доставить мне столь нужное и желаемое пособие, к пользе здешней учености, которая истинно грозила уже совершенным падением»[171].

Однако Разумовскому не удалось в этот раз дождаться желанного постановления: 16 июня оттянутые им на два месяца выборы все же произошли и закончились победой Гейма (видимо, с минимальным перевесом), а уже на следующий день Разумовский вновь повторяет свое представление министру, намекая на «обстоятельства» в Московском университете и грозя, что иначе «уступит место попечителя другому», и теперь, наконец, получает требуемое одобрение Главного правления училищ[172].

С чем же была связана такая напряженная университетская атмосфера? Кто мог быть соперником Гейма и Разумовского? Попытаюсь дать свое объяснение событий.

В 1809 г. престарелый граф П. В. Завадовский начал помышлять об отставке, и Александр I подыскивал ему преемника. Его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна представила императору Карамзина, ее любимца, часто бывавшего в Твери и читавшего ей там первые тома своей Истории. Император принял историографа благосклонно, и с этого момента Карамзин надолго становится одним из реальных претендентов на кресло министра народного просвещения. Даже в марте 1811 г., когда новым министром уже был назначен Разумовский, а Карамзин ехал в Тверь для свидания с государем и вручения ему «Записки о древней и новой России», попечитель университета Голенищев-Кутузов пишет министру о слухах, распространявшихся среди знакомых Карамзина, «что Вы будете перемещены в другое министерство, что я буду отставлен, что Карамзин будет министром просвещения, а Буле попечителем, и что Карамзин именно за тем позван, что государь будет к сему склонен великою княгиней!»[173]

Упомянутый Кутузовым профессор Буле входил в число московских друзей Карамзина, о чем Кутузов часто говорит в переписке с Разумовским. О тесной дружбе Буле с Карамзиным свидетельствует, например, такой факт: почти немедленно после знакомства Карамзина в 1809 г. с вел. кн. Екатериной Павловной Буле был вызван ею в Тверь для работы в дворцовой библиотеке и других поручений, очевидно, по рекомендации историографа. В июне 1810 г. Кутузов пишет: «Г. Буле, будучи употребляем Ея Императорским Высочеством для ея библиотеки и для других комиссий, в течение сего года весьма мало давал лекций»[174]. С кругом Карамзина были связаны и другие профессора университета, например, отец и сын Чеботаревы. Надеясь на будущее назначение Карамзина министром, в 1809 г. в университете возникла группировка профессоров, неприязненно относившихся к Разумовскому, недовольных засилием Каченовского в правлении. Можно предположить, что во главе этой партии встал, как наиболее авторитетный профессор, И. Т. Буле, претендовавший, таким образом, на пост ректора. В 1808 г. совет избрал Буле директором Педагогического института (вместо заболевшего Баузе), что придавало ему еще больший вес в университете. Из наших предположений вытекает, что в 1809 г. основным соперником Гейма являлся Буле, и именно он имел хорошие шансы победить на следующих выборах, если бы они вскоре состоялись. Поэтому Разумовский и хотел отодвинуть время их проведения. Как впоследствии оказалось, расчеты Разумовского оправдались. Ситуация изменилась, и на следующих ректорских выборах 1812 г. в университете уже не было ни самого Буле, ни многих других профессоров, которые могли бы его поддержать. (Заметим, что на прошедших 1810 г. и 1811 г. выборах деканов Буле был избран деканом словесного отделения, что еще раз подтверждает его высокий авторитет в это время.)

Какая же программа стояла за университетской партией Карамзина, как она оценивала состояние общественного образования в России, и конкретно, в Московском университете, результаты реформ и дальнейшие меры в этой области? Если мы примем версию Кутузова о том, что в марте 1811 г. Карамзин едет в Тверь, действительно ожидая своего назначения министром народного просвещения, то ответ на эти вопросы нужно искать в «Записке о древней и новой России». Эта записка, как программный документ, отразила размышления Карамзина за несколько последних лет, впечатления его бесед с профессорами и студентами, из которых он черпал информацию о состоянии Московского университета и его округа. Карамзин видит, что благородная, идеальная система народного просвещения, разработанная его другом М. Н. Муравьевым, не работает, ее выгоды оборачиваются другой стороной, не приносят настоящей пользы. Поэтому основные мысли Карамзина диктуются желанием наполнить систему Муравьева реальным содержанием, которое сама структура, ориентированная на Европу, не могла получить в условиях России без предварительной подготовки.

«Вся беда от того, что мы образовали свои университеты по немецким, не рассудив, что здесь иные обстоятельства. В Лейпциге, в Геттингене надобно профессору только стать на кафедру — зал наполнится слушателями. У нас нет охотников для высших наук… Вместо 60 профессоров, приехавших из Германии в Москву и другие города, я вызвал бы не более 20 и не пожалел бы денег для умножения числа казенных питомцев в гимназиях; скудные родители, отдавая туда своих сыновей, благословляли бы милость государя, и призренная бедность чрез 10, 15 лет произвела бы в России ученое состояние. Смею сказать, что нет иного действительнейшего средства для успеха в сем намерении. Строить, покупать домы для университетов, заводить библиотеки, кабинеты, ученые общества, призывать знаменитых иноземных астрономов, филологов — есть пускать в глаза пыль»[175].

Исследователи уже давно заметили, что настоящей мишенью, в которую бьют упреки Карамзина, был не Сперанский или другие либеральные реформаторы начала царствования, а сам Александр I. Нападая на недостатки реформ Муравьева, Карамзин видел в них прежде всего отражение духа идеализма, стремления к внешней красоте реформ на бумаге, неумения и нежелания приспособить их к конкретным условиям, а поэтому неспособности в целом принести пользу государству, характерных для самого императора. Рассматривая университетское самоуправление, Карамзин подчеркивал, что множество дополнительных обязанностей профессоров мешают преподаванию наук: «Заметим также некоторые странности в сем новом образовании ученой части. Лучшие профессора, коих время должно быть посвящено науке, занимаются подрядами свеч и дров для университета! В сей круг хозяйственных забот входит еще содержание ста, или более, училищ, подведомых университетскому совету. Сверх того, профессора обязаны ежегодно ездить по губерниям для обозрения школ… Сколько денег и трудов потерянных! Прежде хозяйство университета зависело от его особой канцелярии — и гораздо лучше. Пусть директор училищ года в два один раз осмотрел бы уездные школы в своей губернии; но смешно и жалко видеть сих бедных профессоров, которые всякую осень трясутся в кибитках по дорогам! Они, не выходя из совета, могут знать состояние всякой гимназии или школы по ее ведомостям: где много учеников, там училище цветет; где их мало, там оно худо; а причина едва ли не всегда одна: худые учителя». Видимость реформ без соответствующей деятельности по их дальнейшей реализации — вот что возмущает Карамзина: «Вообще, министерство так называемого просвещения в России доныне дремало, не чувствуя своей важности и не ведая, что ему делать, а пробуждалось, от времени и до времени, единственно для того, чтобы требовать денег, чинов и крестов от государя»[176].

Карамзин готов «разбудить» Министерство народного просвещения. Система Муравьева была взята из Европы и поэтому не годится для России, но образование в России можно и нужно поднять до европейского уровня, и тогда эта система заработает. Распространение просвещения необходимо начать снизу, от гимназий и училищ, в которых постепенно вырастет ученое сословие, которое оживит университеты, пустующие в настоящее время. Исходя из российских условий в устав 1804 г. должны быть внесены коррективы для его усовершенствования. Но, отметим, Карамзин никоим образом не затрагивает в своей критике основные принципы университетской республики, идеи выборности должностей, всесословности образования (ученое состояние, по его мнению, возникнет из беднейших слоев населения) — подразумевается, что, поскольку эти положения устава 1804 г. работают в Европе, они пригодны и в России, только нужно активно действовать, а не «пускать пыль в глаза».

Главным соперником Карамзина при выборе министра народного просвещения был граф А. К. Разумовский, за которым стояла другая, консервативная, программа выхода из кризиса, пересматривающая либеральные основы университетской реформы. Элементы этой программы Разумовский продемонстрировал во время пребывания на посту попечителя, а в полной мере она выразилась в деятельности нового попечителя Московского университета П. И. Голенищева-Кутузова. Исходный пункт этой программы был тот же, что и у Карамзина: европейская система общественного образования непригодна для России в ее нынешнем состоянии. Поэтому все атрибуты европейских университетов — самоуправление, автономия, свобода преподавания — не приносят в России никакой пользы. Контроль за просвещением должен целиком принадлежать государству, и система образования должна укрепляться не снизу вверх, как у Карамзина, а сверху вниз. Опека кураторов над профессорами, а профессоров над студентами резко возрастет. Попечитель будет входить во все детали управления университетом и контролировать их, устраняя неугодные ему тенденции, и прежде всего, европейское влияние на Россию, «якобинство», свободомыслие, идущие из протестантской Германии. Чтобы противодействовать ему, в университете должен усилиться русский национальный характер преподавания, но не как следствие естественного процесса роста самосознания, а как директивная государственная мера. Разумовский противится принятию иностранцев в Московский университет, против немцев — учителей выступают и масоны поздеевской школы, враждебной философско-мистическим исканиям в масонстве Германии того времени (все эти новые враги получают название «иллюминатов»).

Такие настроения Разумовского сближали его с позицией иезуита графа Жозефа де Местра, который в своих письмах-наставлениях Разумовскому обосновывал идею российского своеобразия и делал из нее соответствующие выводы для народного просвещения: «Или русские не созданы для науки вообще и каких-нибудь отдельных наук в частности. Тогда они никогда в них не преуспеют… Или же русские созданы для науки, и тогда с ними будет то, что было со всеми народами, которые отличились на этом поприще, например, с итальянцами XV в. Искра, перенесенная извне в благоприятное время, зажжет светоч науки. Все умы обратятся в эту сторону. Ученые общества образуются сами собою, и все участие правительства ограничится оформлением и узаконением их. До тех пор, пока не замечено будет внутреннее брожение, которое поразит всех, всякая попытка ввести науку в Россию будет не только бесполезна, но даже опасна для государства, так как попытка эта только помрачит здравый смысл народный»[177].

Адепты католической пропаганды в России, подобные де Местру, утверждали, таким образом, что система народного просвещения не нужна этой стране. Образование должно быть элитарным, доступным для немногих, сосредоточенным в руках одной группы, например, иезуитов, а университеты просто не требуются. «В России не только не надо расширять круг познаний, но напротив, стараться его суживать»[178]. Отражение этих одиозных идей мы находим в политике министра Разумовского: именно при нем вводятся первые ограничения доступа податных сословий в университеты.

Итак, на рубеже 1810-х гг. перед Министерством народного просвещения стояли два пути: активизация достигнутых преобразований, расширение массы образованного населения и воспитание потребности общества в высших учебных заведениях — и отход от осуществленных реформ, ужесточение государственного контроля, ограничение университетских свобод, доступа к образованию из низших сословий, стремление к элитарности, сделавшей бы университеты в конечном счете ненужными. Выбор между этими путями, т. е. Карамзиным и Разумовским, принадлежал Александру, но император колебался.

Зимой 1809 г. Александр I отправился в Москву, и 11 декабря впервые за всю историю университета царствующая особа удостоила его своим посещением. Университет понравился Александру. Он побывал в церкви, музее и в Большой аудитории, где состоялось торжество в его честь[179]. Воспитанники благородного пансиона и студенты читали стихи, профессора говорили приветственные речи и преподносили императору в подарок свои ученые труды; Александр беседовал с некоторыми из них.

Разумовский был в восторге от визита государя. В тот же день он заехал домой к профессору Страхову и осмотрел его уникальную библиотеку, о которой упоминал в разговоре император (раньше гордый попечитель никогда не позволял себе наносить визиты профессорам)[180]. Александру также понравился вежливый и обходительный Разумовский. «С моим сердечным удовольствием поздравляю в. с. стяжанием всякой хвалы, которую я слышал от Государя Императора, посещавшего Московский университет, — писал ему Завадовский. — Он отзывался добрым словом о профессорах, коих удостоил своего разговора, о порядке управления, а наипаче о личных ваших качествах»[181]. Сразу после визита император одобрил давнее прошение Разумовского перевести университет в другое здание — Екатерининский дворец в Лефортове, чего попечитель добивался еще с 1808 г., считая существующее здание тесным и неудобным. (Переезд не успел состояться из-за смены попечителя.)

Одновременно, в то же посещение Москвы Александр I знакомится с Карамзиным, которого настойчиво рекомендует ему вел. кн. Екатерина Павловна. Весной 1810 г. вопрос об отставке Завадовского уже решен и император намеревался пригласить на его место Карамзина. По его малому чину он мог занять министерство лишь в должности директора, но здесь вмешался Сперанский, находившийся в зените своей карьеры. Вероятно, Сперанский знал о настроениях Карамзина и чувствовал, что в его лице получит активного соперника своим проектам. Он советует сначала сделать Карамзина попечителем Московского университета вместо Разумовского, который стал бы министром, а затем посмотреть, что будет дальше. Но когда должность попечителя предложили Карамзину, он не согласился принять ее: «Как жаль, что не имею права похвастаться перед тобою своею философическою умеренностью — немногие отказываются, от чего я отказался», — пишет он в это время другу[182]. Карамзина можно понять: чтобы заняться государственной деятельностью, ему пришлось бы оставить работу над «Историей государства Российского». Целью этого труда Карамзина было открыть русским читателям самих себя, просветить их в высоком смысле слова.

Будучи министром, он мог бы продолжать свое благородное служение Отечеству, но пост попечителя университета не стоил такой цены, тем более в подчинении у Разумовского.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.