В доме пусто я один рядом море на сотни миль сочинение егэ

ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИТЕ НАПИСАТЬ СОЧИНЕНИЕ-РАССУЖДЕНИЕ! ЕГЭ С-1 (1) В доме пусто. (2) Я один. (3) Рядом-море на сотни миль. (4) За дюнами обширные болота инизкие леса… (5) Никого нет около. (6) Но стоит зажечь лампу, сесть к столу и начать писать о чем бы то ни было, как ощущение одиночества пропадает. (7) Я не один. (8) Из этой тесной комнаты я могу говорить с тысячами людей, со всем миром. (9) Я могу им рассказывать всяческие истории, смешить их и печалить, вызывать раздумие и гнев, любовь и сострадание, вести их за руку, как поводырь, по жизни. (10) Она создана здесь, в этих четырех стенах, но прорывается во вселенную. (11) Вести их за руку навстречу заре. (12) Она придет неизбежно. (13) Она уже чуть заметно приподняла на востоке темный полог ночи и осветила край неба еще пока что очень далекой, едва заметной голубизной. (14) Пока еще я сам не знаю, что буду писать. (15) Мысль существует во мне как волнение, как желание передать другим все то, что наполняет сейчас мой разум, мое сердце, все мое существо. (16) Мысль живет во мне, но во что она вольется, какие найдет пути для своего выражения, мне не ясно еще самому. (17) Но я знаю, для кого я буду писать. (18) Я буду говорить со всем миром. (19) Трудно, почти невозможно зрительно представить себе это понятие — весь мир. (20) Всегда думаешь о ком-нибудь одном, хотя бы о девочке с нестерпимо сияющими глазами, что когда-то бежала ко мне навстречу по лугам, чтобы, добежав, схватить меня за локоть и сказать, задыхаясь от бега 21) — А я вас давно здесь жду. (22) Уже набрала целый сноп цветов и девять раз прочла наизусть вторую главу из «Евгения Онегина» . (23) И все вас ждут дома, потому что нам одним скучно. (24) И вы сейчас расскажете всем, что с вами случилось на озере, и, пожалуйста, выдумайте что-нибудь интересное. (25) Или нет, не выдумывайте, а расскажите, все как было, потому что и так в лугах такая прелесть и второй раз зацвел шиповник! (26) И вообще хорошо! (27) А может быть, для женщины, чья жизнь связана с моею многими годами тяжести, радости и нежности так крепко, что теперь уже ничто нас не страшит. (28) А может быть, для друзей. (29) В моем возрасте их становится с каждым годом меньше. (30) Но в конце концов я пишу для всех, кто захочет прочесть это. (31) Я не знаю, о чем буду писать. (32) Может быть, потому что слишком много хочу рассказать и пока еще не выбрал из мыслей именно ту одну, что, как магнит, притянет остальные и заставит их стройно лечь в границы повествования. (К. Паустовский*)

Помогите пожалуйста найти проблему в сочинении ЕГЭ…

Я живу в маленьком доме на дюнах. Все Рижское взморье в снегу. Море уходит на сотни миль в черно-свинцовые дали. Маленький дом стоит, как последний маяк, на краю туманной бездны. Здесь обрывается земля.
Там, к западу, за слоем мглы есть маленький рыбачий поселок. Обыкновенный рыбачий поселок с сетями, сохнущими на ветру, с низкими домами и низким дымом из труб, с черными моторками, вытащенными на песок, и доверчивыми собаками с косматой шерстью.
В поселке этом сотни лет живут латышские рыбаки. Поколения сменяют друг друга. И так же, как и сотни лет назад, рыбаки уходят в море за салакой. И так же, как и сотни лет назад, не все возвращаются обратно. Особенно осенью, когда Балтика свирепеет от штормов и кипит холодной пеной.
Но что бы ни случилось, сколько бы раз ни пришлось стаскивать шапки, когда люди узнают о гибели своих же товарищей, все равно надо и дальше делать свое дело — опасное и тяжелое, завещанное дедами и отцами. Уступать морю нельзя.
В море около поселка лежит большой гранитный валун. На нем еще давно рыбаки высекли надпись: «В память всех, кто погиб и погибнет в море». Эту надпись видно издалека.
Когда я узнал об этой надписи, она мне показалась печальной, как все эпитафии. Но латышский писатель, рассказавший мне о ней, не согласился с этим и сказал:
— Наоборот. Это очень мужественная надпись. Она говорит, что люди никогда не сдадутся на милость стихии и, несмотря ни на что, будут делать свое дело. Я бы поставил эту надпись эпиграфом к любой книге о человеческом труде и упорстве. Для меня эта надпись звучит примерно так: «В память тех, кто одолевал и будет одолевать это море».
Я согласился с ним и подумал, что этот эпиграф подходил бы и для книги о писательском труде.
Писатели не могут ни на минуту сдаться перед невзгодами и отступить перед преградами. Что бы ни случилось, они должны непрерывно делать свое дело, завещанное им предшественниками и доверенное современниками. Недаром Салтыков-Щедрин говорил, что если хоть на минуту замолкнет литература, то это будет равносильно смерти народа.
Писательство — не ремесло и не занятие. Писательство — призвание. Человека никогда не призывают к ремесленничеству. Призывают его только к выполнению долга и трудной задачи.
Что же понуждает писателя к его подчас мучительному, но прекрасному труду?
Прежде всего — зов собственного сердца. Голос совести и вера в будущее не позволяют подлинному писателю прожить на земле, как пустоцвет, и не передать людям с полной щедростью всего огромного разнообразия мыслей и чувств, наполняющих его самого.
Писателем человек становится не только по зову сердца. Приходят годы возмужалости и писатель явственно слышит, кроме призывного голоса собственного сердца, новый мощный зов — зов своего времени и своего народа, зов человечества.
По велению призвания, во имя своего внутреннего побуждения человек может совершать чудеса и выносить тягчайшие испытания.

Показать текст целиком

✅ 55 сочинений по литературе от эксперта

✅ Подготовка к ЕГЭ по литературе для ленивых

24 напишите сочинение егэ по тексту до своего мнения включительно (1)в доме пусто. (2)я один. (3)рядом-море на сотни миль. (4) за дюнамиобширные болота и низкие леса.. (5) никого нет около. (6) но стоит зажечьлампу, сесть к столу и начать писать о чем бы то ни было, как ощущениеодиночества пропадает. (7) я не один.(8) из этой тесной комнаты я могуговорить с тысячами людей, со всем миром. (9) я могу им рассказыватьвсяческие , смешить их и печалить, вызывать раздумие и гнев, любовь и сострадание, вести их за руку, как поводырь, по жизни. (10) онасоздана здесь, в этих четырех стенах, но прорывается во вселенную.(11) вести их за руку навстречу заре. (12) она придет неизбежно. (13) онауже чуть заметно приподняла на востоке темный полог ночи и осветила крайнеба еще пока что далекой, едва заметной голубизной.(14) пока еще я сам не знаю, что буду писать. (15) мысль существует во мнекак волнение, как желание передать другим все то, что наполняет сейчас мойразум, мое сердце, все мое существо. (16) мысль живет во мне, но во что онавольется, какие найдет пути для своего выражения, мне не ясно еще самому.(17) но я знаю, для кого я буду писать. (18) я буду говорить со всем миром.(19) трудно, почти невозможно зрительно представить себе это понятие -весь мир.(20) всегда думаешь о ком-нибудь одном, хотя бы о девочке с нестерпимосияющими глазами, что когда-то бежала ко мне навстречу по лугам, чтобы, добежав, схватить меня за локоть и сказать, задыхаясь от бега: (21) — а я вас давно здесь жду. (22) уже набрала целый сноп цветов и девятьраз прочла наизусть вторую главу из «евгения онегина». (23) и все вас ждутдома, потому что нам одним скучно. (24) и вы сейчас расскажете всем, что свами случилось на озере, и, , выдумайте что-нибудь интересное.(25) или нет, не выдумывайте, а расскажите, все как было, потому что и так влугах такая прелесть и второй раз зацвел шиповник! (26) и вообще хорошо! (27) а может быть, для женщины, чья жизнь связана с моею многими тяжести, радости и нежности так крепко, что теперь уже ничто нас нестрашит.(28) а может быть, для друзей. (29) в моем возрасте их становится с каждымгодом меньше.(30) но в конце концов я пишу для всех, кто захочет прочесть это.(31) я не знаю, о чем буду писать. (32) может быть, потому что слишкоммного хочу рассказать и пока еще не выбрал из мыслей именно ту одну, что, как магнит, притянет остальные и заставит их стройно лечь в границыповествования.( к. паустовский* )

помогите написать сочинение по этому тексту)

(1)Я живу в маленьком доме на дюнах. (2)Всё Рижское взморье в снегу. (З) Море уходит на сотни миль в чёрно-свинцовые дали. (4)Маленький дом стоит, как последний маяк, на краю туманной бездны. (5)3десь обрывается земля. (6) Там, к западу, за слоем мглы есть маленький рыбачий посёлок. (7)Обыкновенный рыбачий посёлок с сетями, сохнущими на ветру, с низкими домами и низким дымом из труб, с чёрными моторками, вытащенными на песок, и доверчивыми собаками с косматой шерстью. (8)В посёлке этом сотни лет живут латышские рыбаки. (9)Поколения сменяют друг друга. (10)Но так же, как и сотни лет назад, рыбаки уходят в море за салакой. (11) И так же. как и сотни лет назад, не все возвращаются обратно. (12)Особенно осенью, когда Балтика свирепеет от штормов и кипит холодной пеной. (13)Но, что бы ни случилось, сколько бы раз ни пришлось стаскивать шапки, когда люди узнавали о гибели своих же товарищей, всё равно надо и дальше делать своё дело — опасное и тяжёлое, завещанное дедами и отцами. (14)Уступать морю нельзя. (15)В море около посёлка лежит большой гранитный валун. (16)На нём ещё давно рыбаки высекли надпись: «В память всех, кто погиб и погибнет в море». (17)Эту надпись видно издалека. (18)Когда я узнал об этой надписи, она мне показалась печальной, как все эпитафии. (19)Но латышский писатель, рассказавший мне о ней, не согласился с этим и сказал: (20)- Наоборот. (21)Это очень мужественная надпись. (22)Она говорит, что люди никогда не сдадутся и, . несмотря ни на что, будут делать своё дело. (23 )Я бы поставил эту надпись эпиграфом к любой книге о человеческом труде и упорстве. (24)Для меня эта надпись звучит примерно так: «В память тех, кто одолевал и будет одолевать это море». (25)Я согласился с ним и подумал, что этот эпиграф подходил бы и для книги о писательском труде. (26)Писатели не могут ни на минуту сдаться перед невзгодами и отступить перед преградами. (27)Что бы ни случилось, они должны непрерывно делать своё дело, завещанное им предшественниками доверенное современниками. (28)Недаром Салтыков-Щедрин говорил, что если «хоть на минуту замолкнет литература, то это будет равносильно смерти народа». (29)Писательство — не ремесло и не занятие. (ЗО)Писательство- призвание. (31) Человека никогда не призывают к ремесленничеству. (32)Призывают его только к выполнению долга и трудной задачи. (ЗЗ)Что же понуждает писателя к его подчас мучительному, но прекрасному труду? (34)Прежде всего — зов собственного сердца. (35)Голос совести и вера будущее не позволяют подлинному писателю прожить на земле, как пустоцвет, и не передать людям с полной щедростью всего огромной разнообразия мыслей и чувств, наполняющих его самого. (З6)Писателем человек становится не только по зову сердца (37)Приходят годы возмужалости, и писатель явственно слышит, кроме призывного голоса собственного сердца, новый мощный зов — зов своего времени и своего народа, зов человечества. (38)По велению призвания, во имя своего внутреннего побуждения человек может совершать чудеса и выносить тягчайшие испытания.

Пожалуй, лучше всех сказал о воображении Бестужев-Марлинский:

«Хаос — предтеча творения чего-нибудь истинного, высокого и поэтического. Пусть только луч гения пронзит этот мрак. Враждующие, равносильные доселе пылинки оживут любовью и гармонией, стекутся к одной сильнейшей, слепятся стройно, улягутся блестящими кристаллами, возникнут горами, разольются морем, и живая сила испишет чело нового мира своими исполинскими гиероглифами».

Приходит ночь, и постепенно оживает сила души, — ей нет пока имени. Как назвать ее? Воображением, фантазией, проникновением в мельчайшие поры человеческого сознания, вдохновением? Душевным восторгом или спокойствием? Радостью или печалью? Кто знает!

Я гашу лампу, и ночь начинает медленно светлеть. Темнота пропитывается отсветом снега. Морской залив во льду. Как огромное тусклое зеркало, он подсвечивает ночь и превращает ее в прозрачный сумрак.

Видны черные вершины балтийских сосен. С мерно нарастающим гулом проходят вдали электрички. И снова тишина, такая тишина, что кажется, слышно малейшее шуршание хвои за окном и непонятное легкое потрескивание. Оно совпадает с вспышками звезд. Может быть, это иней слетает с них и осторожно потрескивает и позванивает.

В доме пусто. Я один. Рядом — море на сотни миль. За дюнами обширные болота и низкие леса… Никого нет около. Но стоит зажечь лампу, сесть к столу и начать писать о чем бы то ни было, как ощущение одиночества пропадает. Я не один. Из этой тесной комнаты я могу говорить с тысячами людей, со всем миром. Я могу им рассказывать всяческие истории, смешить их и печалить, вызывать раздумие и гнев, любовь и сострадание, вести их за руку, как поводырь, по жизни. Она создана здесь, в этих четырех стенах, но прорывается во вселенную.

Вести их за руку навстречу заре. Она придет неизбежно. Она уже чуть заметно приподняла на востоке темный полог ночи и осветила край неба еще пока что очень далекой, едва заметной голубизной.

Пока еще я сам не знаю, что буду писать. Мысль существует во мне как волнение, как желание передать другим все то, что наполняет сейчас мой разум, мое сердце, все мое существо. Мысль живет во мне, но во что она выльется, какие найдет пути для своего выражения, мне не ясно еще самому. Но я знаю, для кого я буду писать. Я буду говорить со всем миром. Трудно, почти невозможно зрительно представить себе это понятие — весь мир.

Всегда думаешь о ком-нибудь одном, хотя бы о девочке с нестерпимо сияющими глазами, что когда-то бежала ко мне навстречу по лугам, чтобы, добежав, схватить меня за локоть и сказать, задыхаясь от бега:

— А я вас давно здесь жду. Уже набрала целый сноп цветов и девять раз прочла наизусть вторую главу из «Евгения Онегина». И все вас ждут дома, потому что нам одним скучно. И вы сейчас расскажете всем, что с вами случилось на озере, и, пожалуйста, выдумайте что-нибудь интересное. Или нет, не выдумывайте, а расскажите, все как было, потому что и так в лугах такая прелесть и второй раз зацвел шиповник! И вообще хорошо!

А может быть, для женщины, чья жизнь связана с моею многими годами тяжести, радости и нежности так крепко, что теперь уже ничто нас не страшит.

А может быть, для друзей. В моем возрасте их становится с каждым годом меньше.

Но в конце концов я пишу для всех, кто захочет прочесть это.

Я не знаю, о чем буду писать. Может быть, потому, что слишком много хочу рассказать и пока еще не выбрал из мыслей именно ту одну, что, как магнит, притянет остальные и заставит их стройно лечь в границы повествования.

Это состояние знакомо всем пишущим.

«Поэты, — сказал Тургенев, — недаром говорят о вдохновении. Конечно, муза не сходит к ним с Олимпа и не приносит им готовых песен, но у них бывает особенное, настроение, похожее на вдохновение. Те стихи Фета, над которыми так смеялись, где он говорит, что не знает сам, что будет петь, но „только песня зреет“, прекрасно передают это настроение. Находят минуты, когда чувствуешь желание писать, — еще не знаешь, что именно, но чувствуешь, что будешь писать. Это настроение поэты и называют „приближением бога“. Эти минуты составляют единственное наслаждение художника. Если бы их не было, никто бы и писать не стал. После, когда приходится приводить в порядок все то, что носится в голове, когда приходится излагать все это на бумаге, — тут-то и начинается мучение».

Внезапно среди ночи возникает звук. Это отдаленный пароходный гудок. Откуда он здесь, во льдах?

Вчера в рижской газете писали, что из Ленинграда вышел в залив ледокол. Очевидно, это гудок ледокола.

Неожиданно мне приходит на память рассказ штурмана одного из ледоколов о том, что, пробиваясь сквозь Финский залив, он увидел на льду замерзшую охапку простых полевых цветов. Они были присыпаны снегом. Кто потерял их здесь, в ледяной пустыне? Очевидно, их уронили с какого-нибудь парохода, когда он ломал первый, тонкий лед.

Образ возник. С непонятной силой он начинает вести к еще неясной сказке.

Нужно разгадать тайну этих замерзших цветов. В разгадке участвуют все. У каждого, видевшего эти цветы, есть соображения по этому поводу.

Есть они и у меня, хотя я цветов и не видел. Не те ли это цветы, что собирала в лугах девочка, прибежавшая ко мне навстречу? Должно быть, это те же цветы. Но как они попали на лед? Это могло случиться только в сказке, не ведающей преград ни во времени, ни в пространстве.

Тут же возникает мысль об особом, чисто женском отношении к цветам. Оно рознится от нашего, мужского. Для нас цветы — это украшение. Для женщин-это живые существа, гости из мира, который мы, взрослые и деловые люди, замечаем только мимоходом и относимся к нему со снисходительным пренебрежением.

Досадно, что так быстро разгорается заря. Дневной свет может прогнать эти мысли, сделать их просто смешными в глазах серьезных людей.

От солнечного света многие сказки сжимаются и прячутся, как улитки, в свою скорлупу.

Да, но сказка — пока еще туманная — родилась. Остановить сказку, рассказ, повесть, когда они появляются на свет, почти невозможно. Это равносильно убийству живого существа. Они начинают расцветать в нашем сознании как бы сами по себе.

И наконец наступает тот час, когда сказка заносится на бумагу. Писать ее большей частью так же трудно, как передать словами слабый запах травы. Сказку пишешь почти не дыша — чтобы не сдуть тончайшую пыльцу, которой она покрыта. И пишешь быстро, потому что мелькание света, теней и отдельных картин происходит стремительно и легко. Нельзя опоздать, нельзя отстать от бега воображения.

Сказка окончена. И хочется с благодарностью еще раз взглянуть в те сияющие глаза, где она живет постоянно.

Ночной дилижанс

Я хотел написать отдельную главу о силе воображения и его влияния на нашу жизнь. Но, подумав, я написал вместо этой главы рассказ о поэте Андерсене. Мне кажется, что он может заменить эту главу и даст даже более ясное представление о воображении, чем общие разговоры на эту тему.

В старой и грязной венецианской гостинице нельзя было допроситься чернил. Да и зачем было держать там чернила? Чтобы писать дутые счета постояльцам?

Правда, когда Христиан Андерсен поселился в гостинице, то в оловянной чернильнице оставалось еще немного чернил. Он начал писать ими сказку. Но с каждым часом сказка бледнела на глазах, потому что Андерсен несколько раз разбавлял чернила водой. Так ему и не удалось окончить ее — веселый конец сказки остался на дне чернильницы.

Андерсен усмехнулся и решил, что следующую сказку он так и назовет: «История, оставшаяся на дне высохшей чернильницы».

Он полюбил Венецию и называл ее «увядающим лотосом».

Над морем клубились низкие осенние тучи. В каналах плескалась гнилая вода. Холодный ветер дул на перекрестках. Но когда прорывалось солнце, то из-под плесени на стенах проступал розовый мрамор и город появлялся за окном, как картина, написанная старым венецианским мастером Каналетто.