В столовой тотчас застучали тарелками зина забегала егэ

Егораева Г. Т. ЕГЭ 2017. 1000 заданий с ответами по русскому языку

ЗАДАНИЕ 12

Определите предложение, в котором НЕ со словом пишется СЛИТНО. Раскройте скобки и выпишите это слово.

1.

Кто (НЕ)ПРОКЛИНАЛ станционных смотрителей, кто с ними (НЕ)БРАНИВАЛСЯ?

Лейтенант ещё никаким (НЕ)БЫЛ героем, в состав делегации попал случайно и ужасно стеснялся.

Рита тоже была не из бойких: сидела в зале, (НЕ)УЧАСТВУЯ ни в приветствиях, ни в самодеятельности.

Почти (НЕ)ДЫША, Рита смотрела сквозь редкую ещё листву на чужого, как во сне, стоящего на её пути.

(НЕ)УМОЛКАЮЩИЙ рёв немецких самолётов прижимал бойцов к земле.

Ответ:__________________________

2.

Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых (НЕ)ПРИШЕДШИЕ полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей.

Немцы молча пошли прямо на неё, (НЕ)СЛЫШНО ступая высокими шнурованными башмаками по росистой траве.

(НЕ)НАДО придавать значения злословью, поскольку грусть всегда соседствует с любовью.

Только (НЕ)СЖАТА полоска одна, грустную думу наводит она.

(НЕ)ЖАЛЬ мне лет, растраченных напрасно.

Ответ:__________________________

3.

Но есть в мире мысль, ещё никем (НЕ)ВЫСКАЗАННАЯ.

Снег идёт, снег идёт, словно падают (НЕ)ХЛОПЬЯ, а в заплатанном салопе сходит наземь небосвод.

Жених её, (НЕ)ДОБРЫЙ человек, был известен на всю округу своим жестоким нравом.

Громкие речи отнюдь (НЕ)ВСЕГДА признак ума.

Шли мы рядом, троп (НЕ)ВЫБИРАЯ, вслед за вереницей журавлей.

Ответ:__________________________

4.

(НЕ)УТОМИМОСТЬ В.К. Арсеньева в изучении Дальнего Востока поражала его современников.

Софья Павловна (НЕ)ТАК виновата, как кажется.
(НЕ)ПОБЕЖДЁННЫЕ фашистами ленинградцы стали символом стойкости и мужества.

Друг друга за плечи обняв доверчиво, пойдём ходить, (НЕ)ЗНАЯ сна.

Ни на минуту (НЕ)ПРЕКРАЩАЮЩИЕСЯ дожди вызывали тревогу сельчан.

Ответ:__________________________

5.

Потянуло гарью — (НЕ)СВЕЖЕЙ, с огнём или дымом, а противным смрадом давно остывших углей и пепла.

(НЕ)ПРЕКРАЩАЮЩАЯСЯ боль туманила сознание, горячей пеленой застилала глаза.

Минуту Рыбак стоял возле изгороди, (НЕ)СРАЗУ сообразив, что здесь случилось.

В поле было (НЕ)ХОЛОДНЕЕ, чем в лесу.

Им ещё повезло: снег в поле был достаточно твёрд или (НЕ)СЛИШКОМ глубок.

Ответ:__________________________

6.

Спустя четверть часа впереди затемнелся какой-то кустарник, и партизаны (НЕ)СПЕША пошли к этим зарослям.

Больше всего Сотников боялся из напарника превратиться в обузу, хотя и знал, что, если случится наихудшее, выход для себя найдёт сам, никого (НЕ)ОБРЕМЕНЯЯ.

Выбирай друга (НЕ)ТОРОПЯСЬ, ещё меньше спеши променять его.

В июне лейтенант приехал в городок на три дня, сказал, что на границе (НЕ)СПОКОЙНО.

Идти вверх по склону оказалось (НЕ)ЛЕГЧЕ.

Ответ:__________________________

7.

Замерев на дороге, оба всматривались, (НЕ)БУДУЧИ в состоянии понять, действительно ли это был крик или, может, им показалось.

Он был далеко, тот лес, а вокруг стыло на морозе ночное поле — если что случится, помощи ждать (НЕ)ОТКУДА.

Нигде (НЕ)ВИДНО ни огонька, ни движения — смолкла, затихла, притаилась земля.

Характер каждой следующей войны слагается (НЕ)СТОЛЬКО из типических закономерностей предыдущей, сколько из игнорированных её исключений.

Полк был уже далеко (НЕ)ТОТ, что вначале.

Ответ:__________________________

8.

Полковая колонна сократилась едва (НЕ )НАПОЛОВИНУ.

В тот первый день войны Рита оказалась одной из
(НЕ)МНОГИХ, кто не растерялся, не ударился в панику.
(НЕ)КАЖДЫЙ способен на благородные поступки.
Впрочем, это были ещё (НЕ)САМЫЕ большие потери: другим батареям досталось хуже.

Командиры знали (НЕ)БОЛЫНЕ бойцов, но людям как-то само собой передалось, что совсем близко немцы.

Ответ:__________________________

9.

Рыбак, (НЕ)СНИМАЯ шапки, полез за стол.

Это было наихудшее, что могло случиться: они погибали, а вся их огневая мощь оставалась вовсе (НЕ)ИСПОЛЬЗОВАННОЙ.

Больше в селе (НЕ)ЧЕМ было поживиться: всё, наверно, давно растащили люди.

Рыбак из предосторожности взглянул на ведущую в сени дверь, которая была (НЕ)ЗАКРЫТА.

Пилить дрова Рыбак не любил, а колоть всегда был готов с охотой, находя как бы извечное удовлетворение в этой трудной, (НЕ)ЛИШЁННОЙ мужского удальства работе.

Ответ:__________________________

10.

Слушать твои советы — далеко (НЕ)ЛУЧШЕЕ дело.
Староста явно был (НЕ)РАД ночным гостям.

Сотников выбрался из мокрого кустарника и пробежал в огород, никем (НЕ)ЗАМЕЧЕННЫЙ.

На вопросы отца паренёк отвечал (НЕ)ОХОТНО.

Женщина копала картошку и (НЕ)СРАЗУ увидела его.
Ответ:__________________________

11.

Скрыть своё явно армейское происхождение Сотников (НЕ)МОГ: сразу было видать, кто он и откуда.

Старостиха, (НЕ)СЛЫША ничего страшного со двора, успокоилась и присела перед ним на конец скамьи.

Сотников (НЕ)ДОЛЖЕН был сочувствовать человеку, который согласился на службу у немцев.

Ему ничего (НЕ)НУЖНО было, кроме тепла и покоя.

Рыбак с сожалением подумал, что они всё-таки задержались у старосты; хорошо ещё, что (НЕ)ДА-РОМ: отдохнули, обогрелись.

Ответ:__________________________

12.
Стрелять пусть стреляют: ночью (НЕ)ОЧЕНЬ попадёшь.

Оба молча вгляделись в сумеречную снежную даль, и в это время в шумном порыве ветра их напряжённый слух уловил какой-то далёкий (НЕ)ЯСНЫЙ звук.

Ещё (НЕ) ДОСТИГНУ В вершины, за которой начинался спуск, Рыбак снова оглянулся.

(НЕ)СПОСОБНОСТИ его выручали, а большая усидчивость.

Степан (НЕ)ПРИУЧЕН был слушать женские советы.
Ответ:__________________________

13.

Сотников, почти (НЕ)ЦЕЛЯСЬ, выстрелил второй раз.

По выстрелам ночью (НЕ)ОЧЕНЬ угадаешь, где засел враг.

С двадцатью патронами отнюдь (НЕ)ДОЛГО продержишься, но другого выхода у них не оставалось.

Начальство ценило (НЕ)УЛЫБЧИВУЮ вдову героя-пограничника: отмечало в приказах, ставило в пример.

Рыбак сел на снег и начал озабоченно осматривать местность, которая показалась вовсе (НЕ)ЗНАКОМОЙ.

Ответ:__________________________

14.
Сотников лежал рядом, будто не чувствуя уже ни тревоги, ни стужи, которая становилась всё (НЕ)СТЕРПИМЕЕ на холодном ветру в поле.

Рыбак (НЕ)ВПЕРВЫЕ попадал в такое положение, но всякий раз ему как-то удавалось вывернуться.

По никому (НЕ)ИЗВЕСТНОЙ причине полицаи от них отстали.

Сотников (НЕ)ХУЖЕ Рыбака видел, что ночь на исходе, и отлично понимал, чем для них может обернуться это преждевременное утро.

Они торопливо прошли мимо свежего, ещё (НЕ)ПРИСЫПАННОГО снегом глинистого бугорка детской могилки.

Ответ:__________________________

15.

Когда-нибудь жизнь, являясь главным смыслом живущего, будет (НЕ)МЕНЫПЕЮ ценностью для общества в целом, сила и гармония которого определятся счастьем всех его членов.

Важно дать человеку возможность разумно и с толком использовать и без того (НЕ)ТАК уж продолжительный свой срок на земле.

Рядом попалась хорошо утоптанная стёжка, которая привела партизан на голый, ничем (НЕ)ОГО-РОЖЕННЫЙ двор.

Под окном стоял (НЕ)ПОКРЫТЫЙ стол, возле него была скамья с глиняной миской.

Пора научиться (НЕ)ВЫМАЛИВАТЬ жалкие крохи милосердия, правды, добра.

Ответ:__________________________

16.

Эта ноша была отнюдь (НЕ)ТЯЖЕЛА.

Замешательство немцев длилось секунд пять, (НЕ)БОЛЫНЕ, и тотчас же в нескольких местах ударили очереди.

Сотников отыскал в небе Полярную звезду и, почти (НЕ)ВЕРЯ в своё спасение, побрёл на восток.

За пригорком опять простиралось (НЕ)РОВНОЕ, с пологими холмами поле.

Рыбак до мельчайших подробностей изучил стёжку за окном, остатки разломанной изгороди и край ничем (НЕ)ОГОРОЖЕННОГО кладбища с колючим кустарником по меже.

Ответ:__________________________

17.

Тряпка, затыкавшая разбитое стекло, вовсе (НЕ)ПЛОХО скрывала Рыбака в окне.

Рыбак слушал (НЕ)ЗДОРОВОЕ дыхание товарища, всё больше сокрушаясь оттого, что им так не повезло сегодня.

В их партизанской жизни приходилось далеко (НЕГЛАДКО, но всё-таки легче, чем прошлым летом на фронте.

В довольно беглом, до сих пор ни к чему (НЕ)ОБЯЗЫВАЮЩЕМ разговоре наступила заминка.

Рыбак, едва (НЕ)ОПРОКИНУВ жернова, втащил на чердак Сотникова.

Ответ:__________________________

18.

Рыбак поднялся, с опаской подумав, как бы полицай сдуру (НЕ)ВСАДИЛ в него очередь.

Ему больше (НЕ)НУЖНА была помощь.

Рыбак (НЕ)МОГ простить себе, что так бездумно забрёл в эту злосчастную деревню.

В том, что они пропали, Сотников (НЕ)СОМНЕВАЛСЯ ни на минуту.

Рыбак на выдохе задержал дыхание, с (НЕОБЫКНОВЕННОЙ ясностью сознавая, что всё пропало.

Ответ:__________________________

19.

Здесь шла своя, вовсе (НЕ)СПОКОЙНАЯ, трудная, но всё-таки будничная жизнь.

Окна в подвале были (НЕ)ЗАРЕШЁЧЕНЫ.

В морозной дымке над заиндевелыми крышами (НЕ)ВЫСОКО висело холодное солнце.

Он понял, что это была (НЕ)ПУСТАЯ угроза, а реальная опасность.

(НЕ)РАССТЁГИВАЯ полушубка, Рыбак уныло опустился на слежалую соломенную подстилку.

Ответ:__________________________

20.

Двигался он почти механически, без всякого участия сознания, (НЕ)ЗАМЕЧАЯ ничего вокруг.

Рыбак остановился у порога, подумав, (НЕ)ТОТ ли это полицай-следователь, о котором говорил староста.

Держал он себя настороженно, энергично, но вроде (НЕ)ТАК угрожающе, как это показалось Рыбаку вначале.

Сотников лежал будто (НЕ)ЖИВОЙ, выгнулся, напрягся всем телом, похоже даже перестал и дышать.

Староста, (НЕ)ПРОРОНИВ ни слова, отчуждённо затих в своём мрачном углу.

Ответ:__________________________

21.

Разговаривать никому не хотелось, каждый углубился в себя и свои далеко (НЕ)ВЕСЁЛЫЕ мысли.

Рыбак молчал, (НЕ)ИМЕЯ желания поддерживать разговор.

Жили они в деревне (НЕ)ХУЖЕ других, считались середняками.

После короткого разговора со старостой, который тем (НЕ)МЕНЕЕ совершенно обессилил его, Сотников заснул.

Рыбак переступил порог и впёрся взглядом в могучую печь-голландку, которая каким-то (НЕ)ДОБ-РЫМ предзнаменованием встала на его пути.

Никогда прежде (НЕ)ИСПЫТАННОЕ тревожно-волнующее чувство охватило мальчишку.

Ответ:__________________________

22.

Ничего (НЕ)ГОВОРЯ больше, отец встал и вышел из комнаты.

Его руки были (НЕ)СВЯЗАНЫ.

Рыбак, оставшись с Сотниковым, (НЕ)ОЧЕНЬ уверенно подвёл его к последнёму под аркой чурбану и остановился.

Старшина злился, видно, так и (НЕ)СОГЛАСИВШИСЬ с лейтенантом.

Из книжек, лежавших в огромном дедовском сундуке, уже мало что осталось (НЕ)ПРОЧИТАН-НОГО, разве что собрание сочинений Писемского и несколько разрозненных томов Станюковича.

Теперь трудно уже и вспомнить все лески и пригорки, где в братских и одиночных могилах погребённые, а то и просто никем (НЕ)Н АЙ ДЕННЫЕ, пооставались его батарейцы.

Ответ:__________________________

23.

Пастушок между тем окинул взглядом своё (НЕ)БОЛЫНОЕ стадо, хлестнул кнутом в воздухе и, подойдя к Степаниде, молча опустился на кромку дороги.

В повести В. Быкова «Сотников» сталкиваются (НЕ)ПРЕДСТАВИТЕЛИ двух разных миров, а люди одной страны.

Но во время войны Сотников с честью проходит через тяжёлые испытания и принимает смерть, (НЕ)ОТРЕКАЯСЬ от своих убеждений.

Рыбак старался убедить себя, что он (НЕ)ПРЕДАТЕЛЬ, что убежит.

Сотников (НЕ)ИСКАЛ сочувствия в толпе, окружавшей место казни.

Ответ:__________________________

24.

И снова баба Дуня осталась одна, но то было (НЕ)ОДИНОЧЕСТВО.

С (НЕ)КОТОРЫХ пор спала баба Дуня тревожно, разговаривала, а то и кричала во сне.

Все понимали, что виновата старость и далеко (НЕ)СЛАДКАЯ жизнь, какую баба Дуня провела.

(НЕ)СРАЗУ отступало то, что пришло во сне.

За ужином он пил крепкий чай, чтобы (НЕ)СМОРИЛО.

Ответ:__________________________

25.

Ещё (НЕ)СПЕТЫ все песни, которые ты мне в детстве певала.

Странное, никогда ранее (НЕ)ИСПЫТАННОЕ чувство зарождалось в мальчике.

Вдвоём с шофёром мы (НЕ)БЕЗ опасения сели в ветхую лодчонку.

Гриша (НЕ)ТОРОПЛИВО шёл и шёл, раздумывая, и в душе его что-то теплело и таяло, что-то жгло и жгло.

Из комнаты слышались вовсе (НЕ)ВНЯТНЫЕ слова, скорее бурчание какое-то.

Ответ:__________________________

26.

Отец выглядел иначе: прожжённый в нескольких местах ватник был грубо заштопан, латка на выношенных защитных штанах (НЕ)ПРИШИТА как следует, а скорее наживлена широкими, мужскими стежками.

Тесна тебе улица, да и шабаш, (НЕ)ГОВОРЯ уже про переулки.

Воспользоваться слабостью товарища — далеко (НЕ)ПРИВЛЕКАТЕЛЬНАЯ вещь.

Лёгкий ветерок нёс извечно юный, еле уловимый аромат (НЕ)ДАВНО освободившейся из-под снега земли.

Куда меня только (НЕ)ГОНЯЛИ за два года плена!

Ответ:__________________________

27.

На заре побоялся я идти чистым полем, а до леса было (НЕ)МЕНЫНЕ трёх километров, я залёг в овсе на днёвку.

А били богом проклятые гады и паразиты так, как у нас сроду животину (НЕ)БЬЮТ.

И кулаками били, и ногами топтали, и резиновыми палками били, и всяческим железом, какое под руку попадётся, (НЕ)ГОВОРЯ уже про винтовочные приклады и прочее дерево.

И стоит на столе ещё (НЕ)РАСПЕЧАТАННАЯ банка тушёнки, а возле неё лежат хлеб и картошка.

Собаки сыскные шли по моему следу, они меня и нашли в (НЕ)КОШЕНОМ овсе.

Ответ:__________________________

28.

Пока туман в глазах не прошёл, — побоялся ехать, как бы на кого (НЕ)НАСКОЧИТЬ.

Всё так же, (НЕ)ОТСТАВАЯ, шли в рядах легко раненные бойцы в грязных от пыли повязках.

Во многих колхозах вот так же стоит сейчас ни разу (НЕ)ПРОПОЛОТЫЙ с весны, заросший сорняками подсолнух.

Оказалось впоследствии, что попытки их были вовсе (НЕ)БЕСПЛОДНЫЕ.

Зимою наступали мы без передышки, и особо часто писать друг другу нам было (НЕ)КОГДА.

Ответ:__________________________

29.

Приехал я в свою часть сам (НЕ)СВОЙ.

Нет, (НЕ)ТОЛЬКО во сне плачут пожилые, поседевшие за годы войны мужчины.

Тут самое главное — (НЕ)РАНИТЬ сердце ребёнка, увидевшего, как бежит по твоей щеке жгучая и скупая мужская слеза…

Товарищи-друзья моего Анатолия слёзы вытирают, а мои (НЕ)ВЫПЛАКАННЫЕ слёзы, видно, на сердце засохли.

Он взял из рук Николая ведро и, запрокинув голову, долго, (НЕ)ПЕРЕВОДЯ дыхания, пил большими, звучными, как у лошади, глотками.

Ответ:__________________________

30.

Надо же было целый год носить на сердце немую, ещё (НЕ)ВЫСКАЗАННУЮ боль, чтобы сейчас, вот так, ни с того ни с сего, разоткровенничаться перед первым попавшимся человеком.

Под чёрными, опущенными книзу усами Николая белели зубы, а в приподнятых уголках рта так и остались морщинки — тени (НЕ)УСПЕВШЕЙ сбежать с губ улыбки.

Николай шёл, глядя прямо перед собой ничего (НЕ)ВИДЯЩИМИ глазами и тщетно стараясь восстановить в памяти, сколько осталось у него в вещевом мешке патронов.

Самолёт сделал круг над высотой, (НЕ)СНИЖАЯСЬ, дал две короткие пулемётные очереди и ушёл на восток.

Личико у парнишки всё в арбузном соку, покрытом пылью, сам грязный, как прах, (НЕ)ЧЁСАНЫЙ, а глазёнки — как звёздочки ночью после дождя!

Ответ:__________________________

31.

Ни днём, ни ночью, ни утром (НЕ)БЫЛО так тоскливо, так бесприютно, тревожно и тягостно, как при наступлении сумерек.

Вечерами особенно остро донимало одиночество, чувство беззащитности, зависимости от злой и (НЕ)УМОЛИМОЙ вражеской силы.

Ничего больше (НЕ)ГОВОРЯ, Джулия плелась между камнями.

Если они в эту ночь (НЕ)ОДОЛЕЮТ перевала, то завтра уже будет поздно.

Ничем (НЕ)ПРИКРЫТЫЙ страх звучал в её голосе.

Ответ:__________________________

32.

Я (НЕ)РАЗ слышал эту историю.

(НЕ)ПРАВДА на его стороне, а сила.

Ни на что (НЕ)ПОХОЖЕЕ растение привлекло его внимание.

Иван боялся теперь потерять спутницу и, прислушиваясь к привычному стуку её колодок, шёл (НЕ)СКОЛЬКО медленнее.

Сочинение написано отнюдь (НЕ)ПЛОХО.

Ответ:__________________________

33. Определите предложение, в котором НЕ со словом пишется
СЛИТНО. Раскройте скобки и выпишите это слово.

Вскоре совсем стемнело, громады скал слились в одну (НЕ)ПРОГЛЯДНУЮ массу, чёрное, беспросветное небо сомкнулось с горами.

Льются и льются никому (НЕ)ВИДИМЫЕ слёзы.

Эти открытия ещё были (НЕ)СДЕЛАНЫ.

Выглядел отец вовсе (НЕ)ХОРОШО.

(НЕ)РАЗРЕЗАННАЯ портным ткань лежала на столе.

Ответ:__________________________

34.

С годами старик стал (НЕ)СКУПЫМ, а на удивление щедрым человеком.

Иван, предчувствуя (НЕ)ДОБРОЕ, остановился перед ней.
В этом году пшеницы собрали (НЕ)МЕНЫПЕ, чем в прошлом.

Ещё (НЕ)ПРОСНУВШИЙСЯ город сонно приоткрывал глаза-окна.

Ивана измучила долго (НЕ)ЗАЖИВАЮЩАЯ рана.

Ответ:__________________________

35.

Когда-то в старые годы здешние мужички (НЕ)БРЕЗГОВАЛИ одним тихим и прибыльным промыслом: проверяли идущих с Лены золотишников.

(НЕ)НАЙДЯ ковриги на месте, Настёна испугалась.

Она уже ни на что не надеялась, но какая-то
(НЕ)СПОКОЙНАЯ, упрямая жуть в сердце заставляла её искать продолжения истории с топором.

Настёна уже была (НЕ)РАДА тому, что связалась с ним.

К такому повороту дела старик оказался (НЕ)ГОТОВ.

Ответ:__________________________

36.
Девушки происходили из семей (НЕ)ОЧЕНЬ богатых.
Тётка смотрела отнюдь (НЕ)ЛАСКОВО.

В морозной темноте грозно шумела (НЕ)ЗАМЁРЗШАЯ река.

Мальчишка был (НЕ)ВЫШЕ сестры, но гораздо крепче её.
Он (НЕ)ОБЯЗАН был докладывать вам о произошедшем.

Ответ:__________________________

37.

В природе сегодня всё было (НЕ)ТАК.

(НЕ)НАЙДЯ мяч, Мишка рассердился.

В тушении пожара участвовали (НЕ)ТОЛЬКО взрослые, но и дети.

Обед был (НЕ)СВАРЕН.

Девочка оторвалась от окна, чтобы тоже взглянуть на (НЕ)ЗВАНОГО мокрого соседа.

Ответ:__________________________

38.

Ты (НЕ)ОЧЕНЬ устал?

Семён считал, что отнюдь (НЕ)ХОРОШО подводить друзей.

(НЕ)ВЫПОЛНЕННОЕ вовремя поручение стало причиной увольнения Андрея.

Было (НЕ)МНОЖКО смешно смотреть, как большая шапка наползала на лоб, когда девочка спешила.

(НЕ)ИЗДАННЫЙ при жизни автора роман наконец-то увидел свет.

Ответ:__________________________

39.

Я встречусь с тобой, однако (НЕ)СЕГОДНЯ.

Степан был совсем молод и в житейских делах очень (НЕ)ОПЫТЕН.

Природа (НЕ)ХРАМ, а мастерская, и человек в ней работник.

Однажды в воскресенье Костя появился на улице (НЕ)БОСОЙ, как обычно, а в верёвочных туфлях.

Попутчик ответил (НЕ)СРАЗУ, оценивающе посмотрев на собеседника.

Ответ:__________________________

40.

В этом году весна света перестоялась, почти (НЕВЫНОСИМО было глазу сияние снега.

В пруду, ещё (НЕ)СОВСЕМ растаявшем, лягушки высунулись, урчат вполголоса.

Вальдшнеп вынужден был взлететь, (НЕ)СБРОСИВ с клюва надетый слой листьев старой осины.

(НЕ)ЗАМЕЧЕННЫЙ водителем дорожный знак стал причиной аварии.

Студент привёл вовсе (НЕ)УВЕДИТЕЛЬНЫЕ доводы.
Ответ:__________________________

41.

Анкета была (НЕ)ЗАПОЛНЕНА.

Заманчиво мерцал в ночи (НЕ)ДОГОРЕВШИЙ костёр.

Поверь, путешествие в Европу (НЕ)ЛУЧШЕ поездки в Японию.

В (НЕ)ОТПРАВЛЕННОМ государю письме поэт во многом признаётся.

Оды «Вольность» и «Деревня» звучат (НЕ)БОЛЕЕ революционно, чем «Негодование».

Ответ:__________________________

42.

(НЕ)ВОЗМОЖНОСТЬ соединить мечту и реальность мучила героя.

Обломов (НЕ)СПОСОБЕН трудиться.

Ты (НЕ)ДОЛЖЕН был мне звонить.

Председатель профкома был (НЕ)СОГЛАСЕН с решением дирекции завода.

Сегодня на море вовсе (НЕ)СПОКОЙНО.

Ответ:__________________________

43.

Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, (НЕ)ЗАДОЛГО до вечера обильно смоченной дождём.

Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем (НЕ)ЛУЧШЕ их.

(НЕ)ОБРАЩАЯ внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют её, Макар полулежал в красивой, сильной позе.

Так и надо — (НЕ)ВЕРЬ девкам и держись от них дальше.

(НЕ)НУЖНО мне твоё сердце и твоя любовь!

Ответ:__________________________

44.

Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это (НЕ)СТЫДНО.

Лойко повёл оком на Радду, что (НЕ)ПОДАЛЁКУ от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам.

Никто уж так (НЕ)ПОЁТ теперь!

И снова уж лежит девка (НЕ)ШЕВЕЛЯСЬ да усмехается молча.

Много мной ещё тебе (НЕ)РАССКАЗАНО.

Ответ:__________________________

45.

(НЕ)РАЗДЕЛЁННАЯ любовь очень мучительна.

Задание оказалось ничуть (НЕ)СЛОЖНЫМ.

Видала я молодцов, и ты (НЕ)ЛУЧШЕ их.

Цыган, (НЕ)ПОДНИМАЯ глаз на нас, тихо заговорил.

Мне (НЕ)СОВСЕМ по душе твоя затея.

Ответ:__________________________

46.

На лицо Лойко пали кудри, и (НЕ)ВИДНО было его лица.
Идёшь ты, ну и иди своим путём, (НЕ)СВОРАЧИВАЯ в сторону.

Один за другим к угасающему костру подходили кони и, осмотрев нас большими умными глазами, (НЕ)ПОДВИЖНО останавливались, окружая нас плотным кольцом.

Мне (НЕ)ХОТЕЛОСЬ спать.

Никак (НЕ)МОГ красавец Лойко поравняться с гордой Раддой.

Ответ:__________________________

47.

Проходя по коридору, пёс услышал, как в кабинете Филиппа Филипповича (НЕ)ПРИЯТНО прозвенел телефон.

В столовой тотчас застучали тарелками, Зина забегала, из кухни послышалась воркотня Дарьи Петровны, что индейка (НЕ)ГОТОВА.

Кутерьма приобрела вовсе (НЕ)ПРИЯТНЫЙ характер.

Доктор Борменталь привёз с собой дурно пахнущий чемодан и, даже (НЕ)РАЗДЕВАЯСЬ, устремился с ним через коридор в смотровую.

Лёгкими марлевыми салфеточками Борменталь обложил голову Шарика, и тогда на подушке оказался никем (НЕ)ВИДАННЫЙ лысый пёсий череп и странная бородатая морда.

Ответ:__________________________

48.

У портьеры, прислонившись к притолоке, стоял, заложив ногу за ногу, человек маленького роста и (НЕ)СИМПАТИЧНОЙ наружности.

Филипп Филиппович сжал губы и ничего (НЕ)СКАЗАЛ.

Филипп Филиппович, ничего (НЕ)СПРАШИВАЯ, молча сбросил трубку с рогулек.

Что-то дверь у вас (НЕ)ЗАПЕРТА.

Я (НЕ)ВИДАЛ более наглого существа, чем вы.

Ответ:__________________________

49.

Когда чёрный от влаги паркет (НЕ)СКОЛЬКО подсох, все зеркала покрылись банным налётом и звонки прекратились.

Водки мне, конечно, (НЕ)ЖАЛЬ, тем более что она Филиппа Филипповича.

Вы и без водки держите себя вовсе (НЕ)ПРИЛИЧНО.

Убирайте, детка, водку, больше уже (НЕ)НУЖНА.

В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, (НЕ)ПАДАЯ на дно, малый беленький комочек, извлечённый из недр Шарикова мозга.

Ответ:__________________________

50.

Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом (НЕ)ТОНУЩЕМ комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.

По такому имени и отчеству я вас (НЕ)РАЗРЕШУ называть.

Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже (НЕ)КОЛЫХА-ЯСЬ.

Почему сапоги никем (НЕ)ЧИЩЕНЫ?

Филипп Филиппович, (НЕ)СТЫДНО ли вам?

Ответ:__________________________

51.

Лес роптал и гудел с (НЕ)ПРЕРЫВНОЙ, затаённой, глухой угрозой.

Ни одна веточка (НЕ)ТРЕСНУЛА под его ногами, обутыми в лыковые постолы.

Я (НЕ)СОВСЕМ понимал то, что она говорила.

Дойти до хаты было (НЕ)ТАК-ТО легко.

Я долго (НЕ)МОГ разобрать, есть ли кто-нибудь в хате.

52.

По стенам, вместо обычных охотников с зелёными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому (НЕ)ВЕДОМЫХ генералов, висели пучки засушенных трав.

Старуха (НЕ)ДРУЖЕЛЮБНО посмотрела на меня.

Если хочешь, я даже никому (НЕ)СКАЖУ, что был здесь и видел вас.

Твои слова (НЕ)ЗАБЫТЫ мною.

Никем (НЕ)ЛЮБИМАЯ, она росла угрюмой.

Ответ:__________________________

53.

Как только (НЕ)МНОГО просохли лесные тропинки, я отправился в избушку на курьих ножках.

Ошеломлённый далеко (НЕ)ЛЮБЕЗНЫМ приёмом, я совсем потерялся.

Олеся чуть-чуть улыбнулась с оттенком вовсе (НЕ)ЗЛОЙ насмешки, встала из-за прялки и подошла к старухе.

Даже в умных книгах об этих случаях (НЕ)НАПЕЧАТАНО.

(НЕ)ЗАРОСШАЯ травой тропинка вывела меня к селу.
Ответ:__________________________

54.

Руки Олеси были (НЕ)ВЕЛИКИ и такой красивой формы, что им позавидовали бы многие благовоспитанные девицы.

Я хотел ответить Олесе какой-нибудь шуткой и (НЕ)МОГ.
Радостей вам в жизни больших (НЕ)БУДЕТ.

Мы шли обочиной дороги, сплошь покрытой бурыми прошлогодними листьями, ещё (НЕ)ВЫСОХ-ШИМИ после снега.

Ставни в доме были (НЕ)ЗАКРЫТЫ.

Ответ:__________________________

55.

Я едва удержался от того, чтобы (НЕ)КРИКНУТЬ.

Я действительно (НЕ)СОВСЕМ понял её.

Вот ты выросла в лесу, никого (НЕ)ВИДАВШИ.

Ягоды были (НЕ)РАЗОБРАНЫ.

Олеся достала из своего кармана (НЕ)БОЛЫИОЙ, вершка в три, финский ножик и вынула его из кожаного чехла.

Ответ:__________________________

56.

Её ум, одновременно ясный и окутанный наследственным суеверием, но и (НЕ)ЛИШЁННЫЙ лукавого кокетства красивой женщины, очаровывал меня.

Я б ни за что (НЕ)ПРОМЕНЯЛА своего леса на ваш город.
Действительно, для многого из её чёрного искусства я (НЕ)УМЕЛ найти объяснения в своей науке.

Я и сам не подозревал, какими тонкими, крепкими нитями было привязано моё сердце к этой очаровательной, ни на кого (НЕ)ПОХОЖЕЙ девушке.

(НЕ)МАЛОЕ влияние в благотворном для меня смысле оказывали приносимые мною кое-когда подарки.

Ответ:__________________________

57.

Уже с утра я себя чувствовал (НЕ)ХОРОШО.

Я шёл, почти(НЕ)СОЗНАВАЯ, куда иду.

Почти две недели (НЕ)ВИДАЛ я Олеси.

Её страстные поцелуи вливались в мою ещё (НЕ)ОКРЕПШУЮ от болезни голову, как пьяное вино.

Местами свет вовсе (НЕ)ПРОНИКАЛ под густой навес сосновых ветвей.

Ответ:__________________________

58.

Почти целый месяц продолжалась наивная, очаровательная сказка нашей любви, и до сих пор вместе с прекрасным обликом Олеси живут с (НЕ)УВЯДАЮЩЕЙ силой в моей душе эти пылающие вечерние зори.

Каждый день я всё с большим удивлением находил, что Олеся — эта выросшая среди леса, (НЕ)УМЕЮЩАЯ даже читать девушка — во многих случаях жизни проявляет чуткую деликатность и особенный, врождённый такт.

Ни разу ни одно дурное сравнение, ни один циничный момент (НЕ)ОСКОРБИЛИ нашей связи.

По внешности сёстры до странного (НЕ)БЫЛИ схожи между собою.

Аносов немедленно распоряжался, чтобы бедняге носили обед из комендантского дома, от которого до гауптвахты было (НЕ)БОЛЕЕ двухсот шагов.

Ответ:__________________________

59.

Она сделала над собой усилие и прошла вперёд, (НЕ)ОТНИМАЯ у меня своей руки.

Олеся видела по моему лицу, что мне далеко (НЕ)ПРИЯТНЫ эти слова.

В редкие дни, когда (НЕ)НАСТЬЕ мешало нам встречаться, я чувствовал себя точно потерянным, точно лишённым чего-то самого главного, самого важного в моей жизни.

Мне почудилось, что он хочет ещё что-то прибавить, очень важное для меня и вовсе (НЕ)ПРИЯТНОЕ.

Встречи эти мной (НЕ)ЗАБЫТЫ.

Ответ:__________________________

60.

Я бросился к конторщику и, (НЕ)ПОМНЯ себя от волнения, крепко вцепился рукой в его плечо.

На небе уже стоял тонкий серебряный зазубренный серп молодого месяца, и при его бледном свете я увидел, что глаза Олеси полны крупных (НЕ)ВЫЛИВШИХСЯ слёз.

Ярмола, (НЕ)ГЛЯДЯ на меня, тащил за узду лошадь.

Моё предчувствие (НЕ)ОБМАНУЛО меня.

Ещё (НЕ)СОГРЕТАЯ солнцем земля сияла мириадами росинок.

Ответ:__________________________

20

И вот, в этот ужасный день, еще утром Шарика кольнуло предчувствие. Вследствие этого он вдруг заскучал и утренний завтрак – полчашки овсянки и вчерашнюю баранью косточку – съел без всякого аппетита. Он скучно прошелся в приемную и легонько подвыл там на собственное отражение. Но днем, после того, как Зина сводила его погулять на бульвар, день пошел как обычно.

Приема сегодня не было потому, что, как известно, по вторникам приема не бывает, и божество сидело в кабинете, развернув на столе какие-то тяжелые книги с пестрыми картинками. Ждали

обеда. Пса несколько оживила мысль о том, что сегодня на третье блюдо, как он точно узнал на кухне, будет индейка.

Проходя по коридору, пес услышал, как в кабинете Филиппа Филипповича неприятно и неожиданно прозвенел телефон. Филипп Филиппович взял трубку, прислушался и вдруг взволновался.

– Отлично! – послышался его голос, – сейчас же везите, сейчас же!

Он засуетился, позвонил и вошедшей Зине приказал срочно подавать обед.

– Обед! Обед! Обед!

В столовой тотчас застучали тарелками, Зина забегала, из кухни послышалась воркотня Дарьи Петровны, что индейка не готова. Пес опять почувствовал

волнение.

Не люблю кутерьмы в квартире, – раздумывал он… И только он это подумал, как кутерьма приняла еще более неприятный характер. И прежде всего благодаря появлению тяпнутого некогда доктора Борменталя. Тот привез с собой дурно пахнущий чемодан, и, даже не раздеваясь, устремился с ним через коридор в смотровую.

Филипп Филиппович бросил недопитую чашку кофе, чего с ним никогда не случалось, и выбежал навстречу доктору Борменталю, чего с ним тоже никогда не бывало.

– Когда умер? – закричал он.

– Три часа назад, – ответил Борменталь, не снимая заснеженной шапки и расстегивая чемодан.

“Кто такое умер? – хмуро и недовольно подумал пес и сунулся под ноги, – терпеть не могу, когда мечутся”.

– Уйди из-под ног! Скорей, скорей, скорей! – закричал Филипп Филиппович на все стороны и стал звонить во все звонки, как показалось псу.

Прибежала Зина.

– Зина! К телефону Дарью Петровну, записывать, никого не принимать! Ты нужна. Доктор

Борменталь, умоляю вас – скорей, скорей, скорей!

“Не нравится мне, не нравится”, – пес обиженно нахмурился и стал шляться по квартире, а вся суета сосредоточилась в смотровой. Зина оказалась неожиданно в халате, похожем на саван, и начала бегать из смотровой в кухню и обратно.

“Пойти, что ль, пожрать? Ну их в болото”, – решил пес и вдруг получил сюрприз.

– Шарику ничего не давать! – загремела команда из смотровой.

– Усмотришь за ним, как же.

– Запереть!

И Шарика заманили и заперли в ванной.

“Хамство, – подумал Шарик, сидя в полутемной ванной комнате, – просто глупо…”

И около четверти часа он пробыл в ванной в странном настроении духа – то в злобе, то в каком-то тяжелом упадке. Все было скучно, неясно…

“Ладно, будете вы иметь калоши завтра, многоуважаемый Филипп Филиппович, – думал он, – две пары уже пришлось прикупить, и еще одну купите. Что б вы псов не запирали”.

Но вдруг его яростную мысль перебило. Внезапно и ясно почему-то вспомнился кусок самой ранней юности – солнечный необъятный двор у Преображенской заставы, осколки солнца в бутылках, битый кирпич, вольные псы-побродяги.

“Нет, куда уж, ни на какую волю отсюда не уйдешь, зачем лгать, – тосковал пес, сопя носом, – привык. Я, барский пес, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля?

Так, дым, мираж, фикция… Бред этих злосчастных демократов…”

Потом полутьма ванной стала страшной, он завыл, бросился на дверь, стал царапаться.

У-у-у! – как в бочку пролетело по квартире.

“Сову раздеру опять” – бешено, но бессильно подумал пес. Затем ослаб, полежал, а когда поднялся, шерсть на нем стала вдруг дыбом, почему-то в ванне померещились отвратительные волчьи глаза…

И в разгар муки дверь открылась. Пес вышел, отряхнувшись, и угрюмо собрался на кухню, но Зина за ошейник настойчиво повлекла его в смотровую. Холодок прошел у пса под сердцем.

“Зачем же я понадобился? – подумал он подозрительно. – Бок зажил. Ничего не понимаю”.

И он поехал лапами по скользкому паркету, так и был привезен в смотровую. В ней сразу поразило невиданное освещение. Белый шар под потолком сиял до того, что резало глаза. В белом сиянии стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила.

Только по смутному запаху можно было узнать, что это Филипп Филиппович. Подстриженная его седина скрывалась под белым колпаком, напоминающим патриарший куколь; божество было все в белом, а поверх белого, как эпитрахиль, был надет резиновый узкий фартук. Руки – в черных перчатках.

В куколе оказался и тяпнутый. Длинный стол был раскинут, а сбоку придвинули маленький четырехугольный на блестящей ноге.

Пес здесь возненавидел больше всего тяпнутого и больше всего за его сегодняшние глаза. Обычно смелые и прямые, ныне они бегали во все стороны от песьих глаз. Они были насторожены, фальшивы, и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление.

Пес глянул на него тяжело и пасмурно и ушел в угол.

– Ошейник, Зина, – негромко молвил Филипп Филиппович, – только не волнуй его.

У Зины мгновенно стали такие же мерзкие глаза, как у тяпнутого. Она подошла к псу и явно фальшиво погладила его. Тот с тоской и презрением поглядел на нее.

“Что ж… вас трое. Возьмете, если захотите. Только стыдно вам…

Хоть бы я знал, что будете делать со мной?..

Зина отстегнула ошейник, пес помотал головой, фыркнул. Тяпнутый вырос перед ним, и скверный мутнящий запах разлился от него.

“Фу, гадость… Отчего мне так мутно и страшно?..” – подумал пес и попятился от тяпнутого.

– Скорее, доктор, – нетерпеливо молвил Филипп Филиппович.

Резко и сладко пахнуло в воздухе. Тяпнутый, не сводя с пса настороженных дрянных глаз, высунул из-за спины правую руку и быстро ткнул псу в нос ком влажной ваты. Шарик оторопел, в голове у него легонько закружилось, но он успел еще отпрянуть. Тяпнутый прыгнул за ним и вдруг залепил всю морду ватой.

Тотчас же заперло дыхание, но еще раз пес успел вырваться. “Злодей… – мелькнуло в голове. – За что?” И еще раз облепили. Тут неожиданно посреди смотровой представилось озеро, а на нем в лодках очень веселые загробные, небывалые розовые псы. Ноги лишились костей и согнулись.

– На стол! – веселым голосом бухнули где-то слова Филиппа Филипповича и расплылись в оранжевых струях. Ужас исчез, сменился радостью. Секунды две угасающий пес любил тяпнутого.

Затем весь мир перевернулся дном кверху и была еще почувствована холодная, но приятная рука под животом. Потом – ничего.

Но ничего этого не случилось. Именно подворотня растаяла, как мерзкое сновидение, и более не вернулась.

Видно, уж не так страшна разруха. Невзирая на нее, дважды в день серые гармоники под подоконником наливались жаром, и тепло волнами расходилось по всей квартире.

Совершенно ясно: пес вытащил самый главный собачий билет. Глаза его теперь не менее двух раз в день заливались благодарными слезами по адресу пречистенского мудреца. Кроме того, все трюмо в гостиной-приемной между шкафами отражали удачливого красавца пса.

«Я — красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито, — размышлял пес, глядя на лохматого кофейного пса с довольной мордой, разгуливающего в зеркальных далях. — Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю — у меня на морде белое пятно. Откуда оно, спрашивается? Филипп Филиппович — человек с большим вкусом, не возьмет он первого попавшегося пса-дворника…»

В течение недели пес сожрал столько же, сколько в полтора последних голодных месяца на улице. Но, конечно, только по весу. О качестве еды у Филиппа Филипповича и говорить не приходилось. Если даже не принимать во внимание того, что ежедневно Дарьей Петровной закупалась груда обрезков на Смоленском рынке на восемнадцать копеек, достаточно упомянуть обеды в семь часов вечера в столовой, на которых пес присутствовал, несмотря на протесты изящной Зины. Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил звание божества. Пес становился на задние лапы и жевал пиджак, пес изучил звонок Филиппа Филипповича — два полнозвучных отрывистых хозяйских удара, и вылетал с лаем встречать его в передней. Хозяин вваливался в черно-бурой лисе, сверкая миллионом снежных блесток, пахнущий мандаринами, сигарами, духами, лимонами, бензином, одеколоном, сукном, и голос его, как командная труба, разносился по всему жилищу.

— Зачем же ты, свинья, сову разорвал? Она тебе мешала? Мешала, я тебя спрашиваю? Зачем профессора Мечникова разбил?

— Его, Филипп Филиппович, нужно хлыстом отодрать хоть один раз, — возмущенно говорила Зина, — а то он совершенно избалуется. Вы поглядите, что он с вашими калошами сделал.

— Никого драть нельзя! — волновался Филипп Филиппович. — Запомни это раз навсегда. На человека и на животное можно действовать только внушением. Мясо ему давали сегодня?

— Господи! Он весь дом обожрал. Что вы спрашиваете, Филипп Филиппович. Я удивляюсь, как он не лопнет.

— Ну и пусть ест на здоровье… Чем тебе помешала сова, хулиган?

— У-у! — скулил пес-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.

Затем его с гвалтом волокли за шиворот через приемную в кабинет. Пес подвывал, огрызался, цеплялся за ковер, ехал на заду, как в цирке. Посредине кабинета на ковре лежала стеклянноглазая сова с распоротым животом, из которого торчали какие-то красные тряпки, пахнущие нафталином. На столе валялся вдребезги разбитый портрет.

— Я нарочно не убирала, чтобы вы полюбовались, — расстроенно докладывала Зина, — ведь на стол вскочил, какой мерзавец! И за хвост ее — цап! Я опомниться не успела, как он ее всю истерзал. Мордой его потычьте, Филипп Филиппович, в сову, чтобы он знал, как вещи портить.

И начинался вой. Пса, прилипавшего к ковру, тащили тыкать в сову, причем пес заливался горькими слезами и думал: «Бейте, только из квартиры не выгоняйте».

— Сову чучельнику отправить сегодня же. Кроме того, вот тебе восемь рублей и шестнадцать копеек на трамвай, съезди к Мюру, купи ему хороший ошейник с цепью.

На следующий день на пса надели широкий блещущий ошейник. В первый момент, поглядевшись в зеркало, он очень расстроился, поджал хвост и ушел в ванную комнату, размышляя, как бы ободрать его о сундук или ящик. Но очень скоро он понял, что он — просто дурак. Зина повела его гулять на цепи. По Обухову переулку пес шел, как арестант, сгорая от стыда, но, пройдя по Пречистенке до храма Христа, отлично сообразил, что значит в жизни ошейник. Бешеная зависть читалась в глазах у всех встречных псов, а у Мертвого переулка какой-то долговязый с обрубленным хвостом дворняга облаял его «барской сволочью» и «шестеркой». Когда пересекали трамвайные рельсы, милиционер поглядел на ошейник с удовольствием и уважением, а когда вернулись, произошло самое невиданное в жизни: Федор-швейцар собственноручно отпер переднюю дверь и впустил Шарика. Зине он при этом заметил:

— Ишь, каким лохматым обзавелся Филипп Филиппович. И удивительно жирный.

— Еще бы! За шестерых лопает, — пояснила румяная и красивая от мороза Зина.

«Ошейник — все равно, что портфель», — сострил мысленно пес и, виляя задом, проследовал в бельэтаж, как барин.

Оценив ошейник по достоинству, пес сделал первый визит в то главное отделение рая, куда до сих пор вход ему был категорически запрещен, именно — в царство поварихи Дарьи Петровны. Вся квартира не стоила и двух пядей Дарьиного царства. Всякий день в черной сверху и облицованной кафелем плите стреляло и бушевало пламя. Духовой шкаф потрескивал. В багровых столбах горело вечною огненной мукой и неутоленной страстью лицо Дарьи Петровны. Оно лоснилось и отливало жиром. В модной прическе на уши и с корзинкой светлых волос на затылке светились двадцать два поддельных бриллианта. По стенам на крюках висели золотые кастрюли, вся кухня громыхала запахами, клокотала и шипела в закрытых сосудах…

— Вон! — завопила Дарья Петровна. — Вон, беспризорный карманник! Тебя тут не хватало! Я тебя кочергой…

«Чего ты? Ну, чего лаешься? — умильно щурил глаза пес. — Какой же я карманник? Ошейник вы разве не замечаете?» — и он боком лез в дверь, просовывая в нее морду.

Шарик-пес обладал каким-то секретом покорять сердца людей. Через два дня он уже лежал рядом с корзиной углей и смотрел, как работает Дарья Петровна. Острым и узким ножом она отрубала беспомощным рябчикам головы и лапки, затем, как яростный палач, с костей сдирала мякоть, из кур вырывала внутренности, что-то вертела в мясорубке. Шарик в это время терзал рябчикову голову. Из миски с молоком Дарья Петровна вытаскивала куски размокшей булки, смешивала их на доске с мясною кашицей, заливала все это сливками, посыпала солью и на доске лепила котлеты. В плите гудело, как на пожаре, а на сковороде ворчало, пузырилось и прыгало. Заслонка с громом отпрыгивала, обнаруживала страшный ад. Клокотало, лилось.

Вечером потухала каменная пасть, в окне кухни, над белой половинной занавесочкой, стояла густая и важная пречистенская ночь с одинокой звездой. В кухне было сыро на полу, кастрюли сияли таинственно и тускло, на столе лежала пожарная фуражка. Шарик лежал на теплой плите, как лев на воротах, и, задрав от любопытства одно ухо, глядел, как черноусый и взволнованный человек в широком кожаном поясе за полуприкрытой дверью в комнате Зины и Дарьи Петровны обнимал Дарью Петровну. Лицо у той горело мукой и страстью, все, кроме мертвенного напудренного носа. Щель света лежала на портрете черноусого, и пасхальный розан свисал с него.

— Как демон пристал, — бормотала в полумраке Дарья Петровна, — отстань. Зина сейчас придет. Что ты, чисто тебя тоже омолодили?

— Нам ни к чему, — плохо владея собой и хрипло отвечал черноусый. — До чего вы огненная…

Вечерами пречистенская звезда скрывалась за тяжкими шторами, и, если в Большом театре не было «Аиды» и не было заседания Всероссийского хирургического общества, божество помещалось в кресле. Огней под потолком не было, горела только одна зеленая лампа на столе. Шарик лежал на ковре в тени и, не отрываясь, глядел на ужасные дела. В отвратительной едкой и мутной жиже в стеклянных сосудах лежали человеческие мозги. Руки божества, обнаженные по локоть, были в рыжих резиновых перчатках, и скользкие тупые пальцы копошились в извилинах. Временами божество вооружалось маленьким сверкающим ножиком и тихонько резало желтые упругие мозги.

«К берегам священным Нила», — тихонько напевало божество, закусывая губы и вспоминая золотую внутренность Большого театра.

Трубы в этот час нагревались до высшей точки. Тепло от них поднималось к потолку, оттуда расходилось по всей комнате, в песьей шубе оживала последняя, еще не вычесанная самим Филиппом Филипповичем, но уже обреченная блоха. Ковры глушили звуки в квартире. А потом далеко звенела выходная дверь.

«Зинка в кинематограф пошла, — думал пес, — а как придет, ужинать, стало быть, будем. На ужин, надо полагать, телячьи отбивные».

И вот в этот ужасный день, еще утром, Шарика кольнуло предчувствие. Вследствие этого он вдруг заскучал и утренний завтрак — полчашки овсянки и вчерашнюю баранью косточку — съел без всякого аппетита. Он скучно прошелся в приемную и легонько подвыл там на свое собственное отражение. Но днем после того, как Зина сводила его погулять на бульвар, день прошел обычно. Приема сегодня не было, потому что, как известно, во вторник приема не бывает, и божество сидело в кабинете, развернув на столе какие-то тяжелые книги с пестрыми картинками. Ждали обеда. Пса несколько оживила мысль о том, что сегодня на третье блюдо, как он точно узнал на кухне, будет индейка. Проходя по коридору, пес услышал, как в кабинете Филипп Филиппович взял трубку, прислушался и вдруг взволновался.

— Отлично, — послышался его голос, — сейчас же везите, сейчас же!

Он засуетился, позвонил и вошедшей Зине приказал срочно подавать обед. Обед! Обед! Обед! В столовой тотчас застучали тарелками, Зина забегала, из кухни послышалась воркотня Дарьи Петровны, что индейка не готова. Пес опять почувствовал волнение.

«Не люблю кутерьмы в квартире», — раздумывал он… И только он это подумал, как кутерьма приняла еще более неприятный характер. И прежде всего благодаря появлению тяпнутого некогда доктора Борменталя. Тот привез с собой дурно пахнущий чемодан и, даже не раздеваясь, устремился с ним через коридор в смотровую. Филипп Филиппович бросил недопитую чашку кофе, чего с ним никогда не случалось, выбежал навстречу доктору Борменталю, чего с ним тоже никогда не бывало.

— Когда умер? — закричал он.

— Три часа назад, — ответил Борменталь, не снимая заснеженной шапки и расстегивая чемодан.

«Кто такое умер? — хмуро и недовольно подумал пес и сунулся под ноги. — Терпеть не могу, когда мечутся».

— Уйди из-под ног! Скорей, скорей, скорей! — закричал Филипп Филиппович на все стороны и стал звонить во все звонки, как показалось псу. Прибежала Зина. — Зина! К телефону Дарью Петровну, записывать, никого не принимать! Ты нужна. Доктор Борменталь, умоляю вас, скорей, скорей!

«Не нравится мне. Не нравится», — пес обиженно нахмурился и стал шляться по квартире, а вся суета сосредоточилась в смотровой. Зина оказалась неожиданно в халате, похожем на саван, и начала летать из смотровой в кухню и обратно.

«Пойти, что ль, поесть? Ну их в болото», — решил пес и вдруг получил сюрприз.

— Шарику ничего не давать, — загремела команда из смотровой.

— Усмотришь за ним, как же.

— Запереть!

И Шарика заманили и заперли в ванной.

«Хамство, — подумал Шарик, сидя в полутемной ванной комнате, — просто глупо…»

И около четверти часа он пробыл в ванной в странном настроении духа — то в злобе, то в каком-то тяжелом упадке. Все было скучно, неясно…

«Ладно, будете вы иметь калоши завтра, многоуважаемый Филипп Филиппович, — думал он, — две пары уже пришлось прикупить, и еще одну купите. Чтоб вы псов не запирали».

Но вдруг его яростную мысль перебило. Внезапно и ясно почему-то вспомнился кусок самой ранней юности, солнечный необъятный двор у Преображенской заставы, осколки солнца в бутылках, битый кирпич, вольные псы-побродяги.

«Нет, куда уж, ни на какую волю отсюда не уйдешь, зачем лгать, — тосковал пес, сопя носом, — привык. Я барский пес, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция… Бред этих злосчастных демократов…»

Потом полутьма ванной стала страшной, он завыл, бросился на дверь, стал царапаться.

— У-у-у! — как в бочку пролетело по квартире.

«Сову раздеру опять», — бешено, но бессильно думал пес. Затем ослаб, полежал, а когда поднялся, шерсть на нем стала вдруг дыбом, почему-то в ванне померещились отвратительные волчьи глаза…

И в разгар муки дверь открыли. Пес вышел, отряхнувшись, и угрюмо собрался в кухню, но Зина за ошейник настойчиво повлекла его в смотровую. Холодок прошел у пса под сердцем.

«Зачем же я понадобился? — подумал он подозрительно. — Бок зажил — ничего не понимаю».

И он поехал лапами по скользкому паркету, так и был привезен в смотровую. В ней сразу поразило невиданное освещение. Белый шар под потолком сиял до того, что резало глаза. В белом сиянии стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила. Только по смутному запаху можно было узнать, что это Филипп Филиппович. Подстриженная его седина скрывалась под белым колпаком, напоминающим патриаршую скуфейку. Жрец был весь в белом, а поверх белого, как епитрахиль, был надет резиновый узкий фартук. Руки в черных перчатках.

В скуфейке оказался и тяпнутый. Длинный стол был раскинут, а сбоку придвинули маленький четырехугольный на блестящей ноге.

Пес сегодня больше всего возненавидел тяпнутого и больше всего за его сегодняшние глаза. Обычно смелые и прямые, ныне они бегали во все стороны от песьих глаз. Они были настороженные, фальшивые, и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление. Пес глянул на него тяжело и пасмурно, ушел в угол.

— Ошейник, Зина, — негромко молвил Филипп Филиппович, — только не волнуй его.

У Зины мгновенно стали такие же мерзкие глаза, как у тяпнутого. Она подошла к псу и явно фальшиво погладила его. Тот с тоскою и презрением поглядел на нее.

«Что ж… вас трое. Возьмете, если захотите. Только стыдно вам… Хоть бы я знал, что будете делать со мной».

Зина отстегнула ошейник, пес помотал головой, фыркнул. Тяпнутый вырос перед ним, и скверный мутящий запах разлился от него.

«Фу, гадость… Отчего мне так мутно и страшно…» — подумал пес и попятился от тяпнутого.

— Скорее, доктор, — нетерпеливо молвил Филипп Филиппович.

Резко и сладко пахнуло в воздухе. Тяпнутый, не сводя с пса настороженных дрянных глаз, высунул из-за спины правую руку и быстро ткнул псу в нос ком влажной ваты. Шарик оторопел, в голове у него легонько закружилось, но он успел еще отпрянуть. Тяпнутый прыгнул за ним и вдруг залепил всю морду ватой. Тотчас же заперло дыхание, но еще раз пес успел вырваться. «Злодей… — мелькнуло в голове. — За что?» И еще раз облепили. Тут неожиданно посреди смотровой представилось озеро, а на нем в лодках очень веселые загробные, небывалые, розовые псы. Ноги лишились костей и согнулись.

— На стол! — веселым голосом бухнули где-то слова Филиппа Филипповича и расплылись в оранжевых струях. Ужас исчез, сменился радостью, секунды две угасающий пес любил тяпнутого. Затем весь мир перевернулся дном кверху, и была еще почувствована холодная, но приятная рука под животом. Потом — ничего.

На узком операционном столе лежал, раскинувшись, пес Шарик, и голова его беспомощно колотилась о белую клеенчатую подушку. Живот его был выстрижен, и теперь доктор Борменталь, тяжело дыша и спеша, машинкой въедаясь в шерсть, стриг голову Шарика. Филипп Филиппович, опершись ладонями на край стола, блестящими, как золотые обода его очков, глазками наблюдал за этой процедурой и говорил взволнованно:

— Иван Арнольдович, самый важный момент — когда я войду в турецкое седло. Мгновенно, умоляю вас, подайте отросток и тут же шить. Если там у меня начнет кровить, потеряем время и пса потеряем. Впрочем, для него и так никакого шанса нету, — он помолчал, прищуря глаз, заглянул как бы насмешливо в полуприкрытый спящий глаз пса и добавил: — А знаете, жалко его. Представьте, я привык к нему.

Руки он вздымал в это время, как будто благословлял на трудный подвиг злосчастного пса Шарика. Он старался, чтобы ни одна пылинка не села на черную резину.

Из-под выстриженной шерсти засверкала беловатая кожа собаки. Борменталь отшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную маленькую голову и стал брить. Сильно хрустело под лезвием, кое-где выступила кровь. Обрив голову, тяпнутый мокрым бензиновым комком обтер ее, затем оголенный живот пса растянул и молвил, отдуваясь: «Готово».

Зина открыла кран над раковиной, и Борменталь бросился мыть руки. Зина из склянки полила их спиртом.

— Можно мне уйти, Филипп Филиппович? — спросила она, боязливо косясь на обритую голову пса.

— Можешь.

Зина пропала. Борменталь засуетился дальше. Легкими марлевыми салфеточками он обложил голову Шарика, и тогда на подушке оказался никем не виданный лысый песий череп и странная бородатая морда.

Тут шевельнулся жрец. Он выпрямился, глянул на собачью голову и сказал:

— Ну, Господи, благослови. Нож!

Борменталь из сверкающей груды на столике вынул маленький брюхатый ножик и подал его жрецу. Затем он облекся в такие же черные перчатки, как и жрец.

— Спит? — спросил Филипп Филиппович.

— Хорошо спит.

Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск, и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану. Кожа тотчас разошлась, из нее брызнула кровь в разные стороны. Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарикову рану, затем маленькими, как бы сахарными щипчиками зажал ее края, и она высохла. На лбу у Борменталя пузырьками выступил пот. Филипп Филиппович полоснул второй раз, и тело Шарика вдвоем начали разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками. Выскочили розовые и желтые, плачущие кровавой росою ткани. Филипп Филиппович вертел ножом в теле, потом крикнул:

— Ножницы!

Инструмент мелькнул в руках у тяпнутого, как у фокусника. Филипп Филиппович залез в глубину и в несколько поворотов вырвал из тела Шарика его семенные железы с какими-то обрывками. Борменталь, совершенно мокрый от усердия и волнения, бросился к стеклянной банке и извлек из нее другие, мокрые, обвисшие семенные железы. В руках у профессора и ассистента запрыгали, завились короткие влажные струны. Дробно защелкали кривые иглы в зажимах, семенные железы вшили на место Шариковых. Жрец отвалился от раны, ткнул в нее комком марли и скомандовал:

— Шейте, доктор, мгновенно кожу!

Затем оглянулся на круглые белые стенные часы.

— Четырнадцать минут делали, — сквозь стиснутые зубы пропустил Борменталь и кривой иголкой впился в дряблую кожу.

Затем оба заволновались, как убийцы, которые спешат.

— Нож! — крикнул Филипп Филиппович.

Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приемом навел на лбу Шарика красный венец. Кожу с бритыми волосами откинули, как скальп, обнажили костяной череп. Филипп Филиппович крикнул:

— Трепан!

Борменталь подал ему блистающий коловорот. Кусая губу, Филипп Филиппович начал втыкать коловорот и высверливать в черепе Шарика маленькие дырочки в сантиметре расстояния одна от другой, так что они шли кругом всего черепа. На каждую он тратил не более пяти секунд. Потом пилкой невиданного фасона, всунув ее хвостик в первую дырочку, начал пилить, как выпиливают дамский рукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся. Минуты через три крышку черепа с Шарика сняли.

Тогда обнажился купол Шарикового мозга — серый с синеватыми прожилками и красноватыми пятнами. Филипп Филиппович въелся ножницами в оболочки и их выкроил. Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глаза профессору и окропил его колпак. Борменталь с торзионным пинцетом, как тигр, бросился зажимать и зажал. Пот с Борменталя полз потеками, и лицо его стало мясистым и разноцветным. Глаза его метались от рук Филиппа Филипповича к тарелке на столе. Филипп же Филиппович стал положительно страшен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до десен. Он ободрал оболочку с мозга и пошел куда-то вглубь, выдвигая из вскрытой чаши полушария мозга. И в это время Борменталь начал бледнеть, одною рукой охватил грудь Шарика и хрипловато сказал:

— Пульс резко падает…

Филипп Филиппович зверски оглянулся на. него, что-то промычал и врезался еще глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную ампулку, насосал из нее в шприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца.

— Иду к турецкому седлу, — зарычал Филипп Филиппович и окровавленными скользкими перчатками выдвинул серо-желтый мозг Шарика из головы. На мгновение он скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь тотчас сломал вторую ампулу с желтой жидкостью и вытянул ее в длинный шприц.

— В сердце? — робко спросил он.

— Что вы еще спрашиваете?! — злобно заревел профессор. — Все равно он уже пять раз у вас умер. Колите! Разве мыслимо! — Лицо у него при этом стало, как у вдохновенного разбойника.

Доктор с размаху, легко всадил иглу в сердце пса.

— Живет, но еле-еле, — робко прошептал он.

— Некогда рассуждать тут — живет, не живет, — засипел страшный Филипп Филиппович, — я в седле. Все равно помрет… ах, ты че… «К берегам священным…» Придаток давайте!

Борменталь подал ему склянку, в которой болтался на нитке в жидкости белый комочек. Одной рукой («Не имеет равных в Европе… ей-богу», — смутно подумал Борменталь) он выхватил болтающийся комочек, а другой ножницами выстриг такой же в глубине где-то между распяленными полушариями. Шариков комочек он вышвырнул на тарелку, а новый заложил в мозг вместе с ниткой и своими короткими пальцами, ставшими точно чудом тонкими и гибкими, ухитрился янтарною нитью его там замотать. После этого он выбросил из головы какие-то распялки, пинцет, мозг упрятал назад в костяную чашу, откинулся и уже поспокойнее спросил:

— Умер, конечно?..

— Нитевидный пульс, — ответил Борменталь.

— Еще адреналину.

Профессор оболочками забросал мозг, отпиленную крышку приложил как по мерке, скальп надвинул и взревел:

— Шейте!

Борменталь минут в пять зашил голову, сломав три иглы.

И вот на подушке появилось на окрашенном кровью фоне безжизненное потухшее лицо Шарика с кольцевой раной на голове. Тут же Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир, сорвал одну перчатку, выбросив из нее облако потной пудры, другую разорвал, швырнул на пол и позвонил, нажав кнопку в стене. Зина появилась на пороге, отвернувшись, чтобы не видеть Шарика и крови.

Жрец снял меловыми руками окровавленный клобук и крикнул:

— Папиросу мне сейчас же, Зина. Все свежее белье и ванну.

Он подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил:

— Вот, черт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса, ласковый был, но хитрый.



• Полный текст
• Глава 1
• Глава 2
• Глава 3
• Глава 4
• Глава 5
• Глава 6
• Глава 7
• Глава 8
• Глава 9
• Глава 10. Эпилог
• Примечание

Глава 3

На раз­ри­со­ван­ных рай­скими цве­тами тарел­ках с чёр­ной широ­кой кай­мой лежала тон­кими лом­ти­ками наре­зан­ная сёмга, мари­но­ван­ные угри. На тяжё­лой доске кусок сыра со сле­зой, и в сереб­ря­ной кадушке, обло­жен­ной сне­гом, – икра. Меж тарел­ками несколько тонень­ких рюмо­чек и три хру­сталь­ных гра­фин­чика с раз­но­цвет­ными вод­ками. Все эти пред­меты поме­ща­лись на малень­ком мра­мор­ном сто­лике, уютно при­со­еди­нив­шемся к гро­мад­ному рез­ного дуба буфету, изры­га­ю­щему пучки стек­лян­ного и сереб­ря­ного света. Посреди ком­наты – тяжё­лый, как гроб­ница, стол, накры­тый белой ска­тер­тью, а на ней два при­бора, сал­фетки, свёр­ну­тые в виде пап­ских тиар, и три тём­ных бутылки.

Зина внесла сереб­ря­ное кры­тое блюдо, в кото­ром что-то вор­чало. Запах от блюда шёл такой, что рот пса немед­ленно напол­нился жид­кой слю­ной. «Сады Семи­ра­миды»! – поду­мал он и засту­чал по пар­кету хво­стом, как палкой.

– Сюда их, – хищно ско­ман­до­вал Филипп Филип­по­вич. – Док­тор Бор­мен­таль, умо­ляю вас, оставьте икру в покое. И если хотите послу­шаться доб­рого совета: налейте не англий­ской, а обык­но­вен­ной рус­ской водки.

Кра­са­вец тяп­ну­тый – он был уже без халата в при­лич­ном чёр­ном костюме – пере­дёр­нул широ­кими пле­чами, веж­ливо ухмыль­нулся и налил прозрачной.

– Ново-бла­го­сло­вен­ная? – осве­до­мился он.

– Бог с вами, голуб­чик, – ото­звался хозяин. – Это спирт. Дарья Пет­ровна сама отлично гото­вит водку.

– Не ска­жите, Филипп Филип­по­вич, все утвер­ждают, что очень при­лич­ная – 30 градусов.

– А водка должна быть в 40 гра­ду­сов, а не в 30, это, во-пер­вых, – а во-вто­рых, – бог их знает, чего они туда плес­нули. Вы можете ска­зать – что им при­дёт в голову?

– Всё, что угодно, – уве­ренно мол­вил тяпнутый.

– И я того же мне­ния, – доба­вил Филипп Филип­по­вич и вышвыр­нул одним ком­ком содер­жи­мое рюмки себе в горло, – …Мм… Док­тор Бор­мен­таль, умо­ляю вас, мгно­венно эту штучку, и если вы ска­жете, что это… Я ваш кров­ный враг на всю жизнь. «От Севи­льи до Гренады…».

Сам он с этими сло­вами под­це­пил на лап­ча­тую сереб­ря­ную вилку что-то похо­жее на малень­кий тём­ный хле­бик. Уку­шен­ный после­до­вал его примеру.

Глаза Филиппа Филип­по­вича засветились.

– Это плохо? – жуя спра­ши­вал Филипп Филип­по­вич. – Плохо? Вы ответьте, ува­жа­е­мый доктор.

– Это бес­по­добно, – искренно отве­тил тяпнутый.

– Ещё бы… Заметьте, Иван Арноль­до­вич, холод­ными закус­ками и супом заку­сы­вают только недо­ре­зан­ные боль­ше­ви­ками поме­щики. Мало-маль­ски ува­жа­ю­щий себя чело­век опе­ри­рует закус­ками горя­чими. А из горя­чих мос­ков­ских заку­сок – это пер­вая. Когда-то их вели­ко­лепно при­го­тов­ляли в Сла­вян­ском Базаре. На, получай.

– Пса в сто­ло­вой при­карм­ли­ва­ете, – раз­дался жен­ский голос, – а потом его отсюда кала­чом не выманишь.

– Ничего. Бед­няга наго­ло­дался, – Филипп Филип­по­вич на конце вилки подал псу закуску, при­ня­тую тем с фокус­ной лов­ко­стью, и вилку с гро­хо­том сва­лил в полоскательницу.

Засим от таре­лок под­ни­мался пах­ну­щий раками пар; пёс сидел в тени ска­терти с видом часо­вого у поро­хо­вого склада. А Филипп Филип­по­вич, зало­жив хвост тугой сал­фетки за ворот­ни­чок, проповедовал:

– Еда, Иван Арноль­до­вич, штука хит­рая. Есть нужно уметь, а пред­ставьте себе – боль­шин­ство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать что съесть, но и когда и как. (Филипп Филип­по­вич мно­го­зна­чи­тельно потряс лож­кой). И что при этом гово­рить. Да‑с. Если вы забо­ти­тесь о своём пище­ва­ре­нии, мой доб­рый совет – не гово­рите за обе­дом о боль­ше­визме и о меди­цине. И – Боже вас сохрани – не читайте до обеда совет­ских газет.

– Гм… Да ведь дру­гих нет.

– Вот ника­ких и не читайте. Вы зна­ете, я про­из­вёл 30 наблю­де­ний у себя в кли­нике. И что же вы дума­ете? Паци­енты, не чита­ю­щие газет, чув­ствуют себя пре­вос­ходно. Те же, кото­рых я спе­ци­ально застав­лял читать «Правду», – теряли в весе.

– Гм… – с инте­ре­сом ото­звался тяп­ну­тый, розо­вея от супа и вина.

– Мало этого. Пони­жен­ные колен­ные рефлексы, сквер­ный аппе­тит, угне­тён­ное состо­я­ние духа.

– Вот чёрт…

– Да‑с. Впро­чем, что же это я? Сам же заго­во­рил о медицине.

Филипп Филип­по­вич, отки­нув­шись, позво­нил, и в виш­нё­вой пор­тьере появи­лась Зина. Псу достался блед­ный и тол­стый кусок осет­рины, кото­рая ему не понра­ви­лась, а непо­сред­ственно за этим ломоть окро­вав­лен­ного ростбифа.

Сло­пав его, пёс вдруг почув­ство­вал, что он хочет спать, и больше не может видеть ника­кой еды. «Стран­ное ощу­ще­ние, – думал он, захло­пы­вая отя­же­лев­шие веки, – глаза бы мои не смот­рели ни на какую пищу. А курить после обеда – это глупость».

Сто­ло­вая напол­ни­лась непри­ят­ным синим дымом. Пёс дре­мал, уло­жив голову на перед­ние лапы.

– Сен-Жюльен – при­лич­ное вино, – сквозь сон слы­шал пёс, – но только ведь теперь же его нету.

Глу­хой, смяг­чён­ный потол­ками и ков­рами, хорал донёсся откуда-то сверху и сбоку.

Филипп Филип­по­вич позво­нил и при­шла Зина.

– Зинуша, что это такое значит?

– Опять общее собра­ние сде­лали, Филипп Филип­по­вич, – отве­тила Зина.

– Опять! – горестно вос­клик­нул Филипп Филип­по­вич, – ну, теперь стало быть, пошло, про­пал кала­бу­хов­ский дом. При­дётся уез­жать, но куда – спра­ши­ва­ется. Всё будет, как по маслу. Вна­чале каж­дый вечер пение, затем в сор­ти­рах замёрз­нут трубы, потом лоп­нет котёл в паро­вом отоп­ле­нии и так далее. Крышка калабухову.

– Уби­ва­ется Филипп Филип­по­вич, – заме­тила, улы­ба­ясь, Зина и унесла груду тарелок.

– Да ведь как не уби­ваться?! – возо­пил Филипп Филип­по­вич, – ведь это какой дом был – вы поймите!

– Вы слиш­ком мрачно смот­рите на вещи, Филипп Филип­по­вич, – воз­ра­зил кра­са­вец тяп­ну­тый, – они теперь резко изменились.

– Голуб­чик, вы меня зна­ете? Не правда ли? Я – чело­век фак­тов, чело­век наблю­де­ния. Я – враг необос­но­ван­ных гипо­тез. И это очень хорошо известно не только в Рос­сии, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, зна­чит, в основе лежит некий факт, из кото­рого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калош­ная стойка в нашем доме.

– Это интересно…

«Ерунда – калоши. Не в кало­шах сча­стье», – поду­мал пёс, – «но лич­ность выдающаяся.»

– Не угодно ли – калош­ная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в тече­ние этого вре­мени до марта 1917 года не было ни одного слу­чая – под­чёр­ки­ваю крас­ным каран­да­шом: ни одного – чтобы из нашего парад­ного внизу при общей неза­пер­той двери про­пала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь 12 квар­тир, у меня приём. В марте 17-го года в один пре­крас­ный день про­пали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и само­вар у швей­цара. И с тех пор калош­ная стойка пре­кра­тила своё суще­ство­ва­ние. Голуб­чик! Я не говорю уже о паро­вом отоп­ле­нии. Не говорю. Пусть: раз соци­аль­ная рево­лю­ция – не нужно топить. Но я спра­ши­ваю: почему, когда нача­лась вся эта исто­рия, все стали ходить в гряз­ных кало­шах и вален­ках по мра­мор­ной лест­нице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запи­рать под замок? И ещё при­став­лять к ним сол­дата, чтобы кто-либо их не ста­щил? Почему убрали ковёр с парад­ной лест­ницы? Разве Карл Маркс запре­щает дер­жать на лест­нице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса ска­зано, что 2‑й подъ­езд кала­бу­хов­ского дома на Пре­чи­стенке сле­дует забить дос­ками и ходить кру­гом через чёр­ный двор? Кому это нужно? Почему про­ле­та­рий не может оста­вить свои калоши внизу, а пач­кает мрамор?

– Да у него ведь, Филипп Филип­по­вич, и вовсе нет калош, – заик­нулся было тяпнутый.

– Ничего похо­жего! – гро­мо­вым голо­сом отве­тил Филипп Филип­по­вич и налил ста­кан вина. – Гм… Я не при­знаю ликё­ров после обеда: они тяже­лят и скверно дей­ствуют на печень… Ничего подоб­ного! На нём есть теперь калоши и эти калоши… мои! Это как раз те самые калоши, кото­рые исчезли вес­ной 1917 года. Спра­ши­ва­ется, – кто их попёр? Я? Не может быть. Бур­жуй Саб­лин? (Филипп Филип­по­вич ткнул паль­цем в пото­лок). Смешно даже пред­по­ло­жить. Саха­ро­за­вод­чик Поло­зов? (Филипп Филип­по­вич ука­зал вбок). Ни в коем слу­чае! Да‑с! Но хоть бы они их сни­мали на лест­нице! (Филипп Филип­по­вич начал баг­ро­веть). На какого чёрта убрали цветы с пло­ща­док? Почему элек­три­че­ство, кото­рое, дай Бог памяти, тухло в тече­ние 20-ти лет два раза, в тепе­реш­нее время акку­ратно гас­нет раз в месяц? Док­тор Бор­мен­таль, ста­ти­стика – ужас­ная вещь. Вам, зна­ко­мому с моей послед­ней рабо­той, это известно лучше, чем кому бы то ни было другому.

– Раз­руха, Филипп Филиппович.

– Нет, – совер­шенно уве­ренно воз­ра­зил Филипп Филип­по­вич, – нет. Вы пер­вый, доро­гой Иван Арноль­до­вич, воз­дер­жи­тесь от упо­треб­ле­ния самого этого слова. Это – мираж, дым, фик­ция, – Филипп Филип­по­вич широко рас­то­пы­рил корот­кие пальцы, отчего две тени, похо­жие на чере­пах, заёр­зали по ска­терти. – Что такое эта ваша раз­руха? Ста­руха с клю­кой? Ведьма, кото­рая выбила все стёкла, поту­шила все лампы? Да её вовсе и не суще­ствует. Что вы под­ра­зу­ме­ва­ете под этим сло­вом? – яростно спро­сил Филипп Филип­по­вич у несчаст­ной кар­тон­ной утки, вися­щей кверху ногами рядом с буфе­том, и сам же отве­тил за неё. – Это вот что: если я, вме­сто того, чтобы опе­ри­ро­вать каж­дый вечер, начну у себя в квар­тире петь хором, у меня наста­нет раз­руха. Если я, входя в убор­ную, начну, изви­ните за выра­же­ние, мочиться мимо уни­таза и то же самое будут делать Зина и Дарья Пет­ровна, в убор­ной нач­нётся раз­руха. Сле­до­ва­тельно, раз­руха не в кло­зе­тах, а в голо­вах. Зна­чит, когда эти бари­тоны кри­чат «бей раз­руху!» – я сме­юсь. (Лицо Филиппа Филип­по­вича пере­ко­сило так, что тяп­ну­тый открыл рот). Кля­нусь вам, мне смешно! Это озна­чает, что каж­дый из них дол­жен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылу­пит из себя вся­кие гал­лю­ци­на­ции и зай­мётся чист­кой сараев – пря­мым своим делом, – раз­руха исчез­нет сама собой. Двум богам слу­жить нельзя! Невоз­можно в одно и то же время под­ме­тать трам­вай­ные пути и устра­и­вать судьбы каких-то испан­ских обо­рван­цев! Это никому не уда­ётся, док­тор, и тем более – людям, кото­рые, вообще отстав в раз­ви­тии от евро­пей­цев лет на 200, до сих пор ещё не совсем уве­ренно застё­ги­вают свои соб­ствен­ные штаны!

Филипп Филип­по­вич вошёл в азарт. Яст­ре­би­ные ноздри его раздувались.

Набрав­шись сил после сыт­ного обеда, гре­мел он подобно древ­нему про­року и голова его свер­кала серебром.

Его слова на сон­ного пса падали точно глу­хой под­зем­ный гул. То сова с глу­пыми жёл­тыми гла­зами выска­ки­вала в сон­ном виде­нии, то гнус­ная рожа повара в белом гряз­ном кол­паке, то лихой ус Филиппа Филип­по­вича, осве­щён­ный рез­ким элек­три­че­ством от аба­жура, то сон­ные сани скри­пели и про­па­дали, а в соба­чьем желудке варился, пла­вая в соку, истер­зан­ный кусок ростбифа.

«Он бы прямо на митин­гах мог деньги зара­ба­ты­вать», – мутно меч­тал пёс, – «пер­во­класс­ный деляга. Впро­чем, у него и так, по-види­мому, денег куры не клюют».

– Горо­до­вой! – кри­чал Филипп Филип­по­вич. – Горо­до­вой! – «Угу-гу-гу!»

Какие-то пузыри лопа­лись в мозгу пса…

– Горо­до­вой! Это и только это. И совер­шенно неважно – будет ли он с бля­хой или же в крас­ном кепи. Поста­вить горо­до­вого рядом с каж­дым чело­ве­ком и заста­вить этого горо­до­вого уме­рить вокаль­ные порывы наших граж­дан. Вы гово­рите – раз­руха. Я вам скажу, док­тор, что ничто не изме­нится к луч­шему в нашем доме, да и во вся­ком дру­гом доме, до тех пор, пока не усми­рят этих пев­цов! Лишь только они пре­кра­тят свои кон­церты, поло­же­ние само собой изме­нится к лучшему.

– Контр­ре­во­лю­ци­он­ные вещи вы гово­рите, Филипп Филип­по­вич, – шут­ливо заме­тил тяп­ну­тый, – не дай Бог вас кто-нибудь услышит.

– Ничего опас­ного, – с жаром воз­ра­зил Филипп Филип­по­вич. – Ника­кой контр­ре­во­лю­ции. Кстати, вот ещё слово, кото­рое я совер­шенно не выношу. Абсо­лютно неиз­вестно – что под ним скры­ва­ется? Чёрт его знает! Так я и говорю: ника­кой этой самой контр­ре­во­лю­ции в моих сло­вах нет. В них здра­вый смысл и жиз­нен­ная опытность.

Тут Филипп Филип­по­вич вынул из-за ворот­ничка хвост бле­стя­щей изло­ман­ной сал­фетки и, ском­кав, поло­жил её рядом с недо­пи­тым ста­ка­ном вина. Уку­шен­ный тот­час под­нялся и побла­го­да­рил: «мерси».

– Минутку, док­тор! – при­оста­но­вил его Филипп Филип­по­вич, выни­мая из кар­мана брюк бумаж­ник. Он при­щу­рился, отсчи­тал белые бумажки и про­тя­нул их уку­шен­ному со словами:

– Сего­дня вам, Иван Арноль­до­вич, 40 руб­лей при­чи­та­ется. Прошу.

Постра­дав­ший от пса веж­ливо побла­го­да­рил и, крас­нея, засу­нул деньги в кар­ман пиджака.

– Я сего­дня вече­ром не нужен вам, Филипп Филип­по­вич? – осве­до­мился он.

– Нет, бла­го­дарю вас, голуб­чик. Ничего делать сего­дня не будем. Во-пер­вых, кро­лик издох, а во-вто­рых, сего­дня в боль­шом – «Аида». А я давно не слы­шал. Люблю… Помните? Дуэт… тари-ра-рим.

– Как это вы успе­ва­ете, Филипп Филип­по­вич? – с ува­же­нием спро­сил врач.

– Успе­вает всюду тот, кто никуда не торо­пится, – нази­да­тельно объ­яс­нил хозяин. – Конечно, если бы я начал пры­гать по засе­да­ниям, и рас­пе­вать целый день, как соло­вей, вме­сто того, чтобы зани­маться пря­мым своим делом, я бы никуда не поспел, – под паль­цами Филиппа Филип­по­вича в кар­мане небесно заиг­рал репе­ти­тор, – начало девя­того… Ко вто­рому акту поеду… Я сто­рон­ник раз­де­ле­ния труда. В Боль­шом пусть поют, а я буду опе­ри­ро­вать. Вот и хорошо. И ника­ких раз­рух… Вот что, Иван Арноль­до­вич, вы всё же сле­дите вни­ма­тельно: как только под­хо­дя­щая смерть, тот­час со стола – в пита­тель­ную жид­кость и ко мне!

– Не бес­по­кой­тесь, Филипп Филип­по­вич, – пата­ло­го­ана­томы мне обещали.

– Отлично, а мы пока этого улич­ного нев­ра­сте­ника пона­блю­даем. Пусть бок у него заживает.

«Обо мне забо­тится», – поду­мал пёс, – «очень хоро­ший чело­век. Я знаю, кто это. Он – вол­шеб­ник, маг и кудес­ник из соба­чьей сказки… Ведь не может же быть, чтобы всё это я видел во сне. А вдруг – сон? (Пёс во сне дрог­нул). Вот проснусь… и ничего нет. Ни лампы в шелку, ни тепла, ни сыто­сти. Опять начи­на­ется под­во­ротня, безум­ная стужа, оле­де­нев­ший асфальт, голод, злые люди… Сто­ло­вая, снег… Боже, как тяжело мне будет!..»

Но ничего этого не слу­чи­лось. Именно под­во­ротня рас­та­яла, как мерз­кое сно­ви­де­ние, и более не вернулась.

Видно, уж не так страшна раз­руха. Невзи­рая на неё, два­жды день, серые гар­мо­ники под под­окон­ни­ком нали­ва­лись жаром и тепло вол­нами рас­хо­ди­лось по всей квартире.

Совер­шенно ясно: пёс выта­щил самый глав­ный соба­чий билет. Глаза его теперь не менее двух раз в день нали­ва­лись бла­го­дар­ными сле­зами по адресу пре­чи­стен­ского муд­реца. Кроме того, всё трюмо в гости­ной, в при­ём­ной между шка­фами отра­жали удач­ли­вого пса – красавца.

«Я – кра­са­вец. Быть может, неиз­вест­ный соба­чий принц-инког­нито», – раз­мыш­лял пёс, глядя на лох­ма­того кофей­ного пса с доволь­ной мор­дой, раз­гу­ли­ва­ю­щего в зер­каль­ных далях. – «Очень воз­можно, что бабушка моя согре­шила с водо­ла­зом. То-то я смотрю – у меня на морде – белое пятно.

Откуда оно, спра­ши­ва­ется? Филипп Филип­по­вич – чело­век с боль­шим вку­сом – не возь­мёт он пер­вого попав­ше­гося пса-дворнягу».

В тече­ние недели пёс сожрал столько же, сколько в пол­тора послед­них голод­ных месяца на улице. Ну, конечно, только по весу. О каче­стве еды у Филиппа Филип­по­вича и гово­рить не при­хо­ди­лось. Если даже не при­ни­мать во вни­ма­ние того, что еже­дневно Дарьей Пет­ров­ной заку­па­лась груда обрез­ков на Смо­лен­ском рынке на 18 копеек, доста­точно упо­мя­нуть обеды в 7 часов вечера в сто­ло­вой, на кото­рых пёс при­сут­ство­вал, несмотря на про­те­сты изящ­ной Зины. Во время этих обе­дов Филипп Филип­по­вич окон­ча­тельно полу­чил зва­ние боже­ства. Пёс ста­но­вился на зад­ние лапы и жевал пиджак, пёс изу­чил зво­нок Филиппа Филип­по­вича – два пол­но­звуч­ных отры­ви­стых хозяй­ских удара, и выле­тал с лаем встре­чать его в перед­ней. Хозяин вва­ли­вался в чер­но­бу­рой лисе, свер­кая мил­ли­о­ном снеж­ных блё­сток, пах­ну­щий ман­да­ри­нами, сига­рами, духами, лимо­нами, бен­зи­ном, оде­ко­ло­ном, сук­ном, и голос его, как команд­ная труба, раз­но­сился по всему жилищу.

– Зачем ты, сви­нья, сову разо­рвал? Она тебе мешала? Мешала, я тебя спра­ши­ваю? Зачем про­фес­сора Меч­ни­кова разбил?

– Его, Филипп Филип­по­вич, нужно хлы­стом ото­драть хоть один раз, воз­му­щённо гово­рила Зина, – а то он совер­шенно изба­лу­ется. Вы погля­дите, что он с вашими кало­шами сделал.

– Никого драть нельзя, – вол­но­вался Филипп Филип­по­вич, – запомни это раз навсе­гда. На чело­века и на живот­ное можно дей­ство­вать только вну­ше­нием. Мясо ему давали сегодня?

– Гос­поди, он весь дом обо­жрал. Что вы спра­ши­ва­ете, Филипп Филип­по­вич. Я удив­ля­юсь – как он не лопнет.

– Ну и пусть ест на здо­ро­вье… Чем тебе поме­шала сова, хулиган?

– У‑у! – ску­лил пёс-под­лиза и полз на брюхе, вывер­нув лапы.

Затем его с гвал­том волокли за шиво­рот через при­ём­ную в каби­нет. Пёс под­вы­вал, огры­зался, цеп­лялся за ковёр, ехал на заду, как в цирке.

Посре­дине каби­нета на ковре лежала стек­лян­но­гла­зая сова с рас­по­ро­тым живо­том, из кото­рого тор­чали какие-то крас­ные тряпки, пах­ну­щие нафталином.

На столе валялся вдре­безги раз­би­тый портрет.

– Я нарочно не убрала, чтобы вы полю­бо­ва­лись, – рас­стро­енно докла­ды­вала Зина, – ведь на стол вско­чил, мер­за­вец! И за хвост её – цап! Я опом­ниться не успела, как он её всю рас­тер­зал. Мор­дой его потычьте в сову, Филипп Филип­по­вич, чтобы он знал, как вещи портить.

И начи­нался вой. Пса, при­лип­шего к ковру, тащили тыкать в сову, при­чём пёс зали­вался горь­кими сле­зами и думал – «бейте, только из квар­тиры не выгоняйте».

– Сову чучель­нику отпра­вить сего­дня же. Кроме того, вот тебе 8 руб­лей и 15 копеек на трам­вай, съезди к Мюру, купи ему хоро­ший ошей­ник с цепью.

На сле­ду­ю­щий день на пса надели широ­кий бле­стя­щий ошей­ник. В пер­вый момент, погля­дев­шись в зер­кало, он очень рас­стро­ился, под­жал хвост и ушёл в ван­ную ком­нату, раз­мыш­ляя – как бы обо­драть его о сун­дук или ящик. Но очень скоро пёс понял, что он – про­сто дурак. Зина повела его гулять на цепи по Обу­хову пере­улку. Пёс шёл, как аре­стант, сго­рая от стыда, но, пройдя по Пре­чи­стенке до храма Хри­ста, отлично сооб­ра­зил, что зна­чит в жизни ошей­ник. Беше­ная зависть чита­лась в гла­зах у всех встреч­ных псов, а у мёрт­вого пере­улка – какой-то дол­го­вя­зый с обруб­лен­ным хво­стом двор­няга облаял его «бар­ской сво­ло­чью» и «шестёр­кой». Когда пере­се­кали трам­вай­ные рельсы, мили­ци­о­нер посмот­рел на ошей­ник с удо­воль­ствием и ува­же­нием, а когда вер­ну­лись, про­изо­шло самое неви­дан­ное в жизни: Фёдор-швей­цар соб­ствен­но­ручно отпер парад­ную дверь и впу­стил Шарика, Зине он при этом заметил:

– Ишь, каким лох­ма­тым обза­вёлся Филипп Филип­по­вич. Уди­ви­тельно жирный.

– Ещё бы, – за шесте­рых лопает, – пояс­нила румя­ная и кра­си­вая от мороза Зина.

«Ошей­ник – всё равно, что порт­фель», – сост­рил мыс­ленно пёс, и, виляя задом, после­до­вал в бель­этаж, как барин.

Оце­нив ошей­ник по досто­ин­ству, пёс сде­лал пер­вый визит в то глав­ное отде­ле­ние рая, куда до сих пор вход ему был кате­го­ри­че­ски вос­пре­щён именно в цар­ство пова­рихи Дарьи Пет­ровны. Вся квар­тира не сто­ила и двух пядей Дарьи­ного цар­ства. Вся­кий день в чёр­ной и сверху обли­цо­ван­ной кафе­лем плите стре­ляло и буше­вало пламя. Духо­вой шкаф потрес­ки­вал. В баг­ро­вых стол­бах горело веч­ной огнен­ной мукой и неуто­лён­ной стра­стью лицо Дарьи Пет­ровны. Оно лос­ни­лось и отли­вало жиром. В мод­ной при­чёске на уши и с кор­зин­кой свет­лых волос на затылке све­ти­лись 22 под­дель­ных брил­ли­анта. По сте­нам на крю­ках висели золо­тые кастрюли, вся кухня гро­мы­хала запа­хами, кло­ко­тала и шипела в закры­тых сосудах…

– Вон! – заво­пила Дарья Пет­ровна, – вон, бес­при­зор­ный кар­ман­ник! Тебя тут не хва­тало! Я тебя кочергой!..

«Чего ты? Ну, чего лаешься?» – умильно щурил глаза пёс. – «Какой же я кар­ман­ник? Ошей­ник вы разве не заме­ча­ете?» – и он боком лез в дверь, про­со­вы­вая в неё морду.

Шарик-пёс обла­дал каким-то сек­ре­том поко­рять сердца людей. Через два дня он уже лежал рядом с кор­зи­ной углей и смот­рел, как рабо­тает Дарья Пет­ровна. Ост­рым узким ножом она отру­бала бес­по­мощ­ным ряб­чи­кам головы и лапки, затем, как ярост­ный палач, с костей сди­рала мякоть, из кур выры­вала внут­рен­но­сти, что-то вер­тела в мясо­рубке. Шарик в это время тер­зал ряб­чи­кову голову. Из миски с моло­ком Дарья Пет­ровна вытас­ки­вала куски раз­мок­шей булки, сме­ши­вала их на доске с мяс­ной каши­цей, зали­вала всё это слив­ками, посы­пала солью, и на доске лепила кот­леты. В плите гудело как на пожаре, а на ско­во­родке вор­чало, пузы­ри­лось и пры­гало. Заслонка с гро­мом отпры­ги­вала, обна­ру­жи­вала страш­ный ад, в кото­ром пламя кло­ко­тало и переливалось.

Вече­ром поту­хала камен­ная пасть, в окне кухни над белой поло­вин­ной зана­ве­соч­кой сто­яла густая и важ­ная пре­чи­стен­ская ночь с оди­но­кой звездой.

В кухне было сыро на полу, кастрюли сияли таин­ственно и тускло, на столе лежала пожар­ная фуражка. Шарик лежал на тёп­лой плите, как лев на воро­тах и, задрав от любо­пыт­ства одно ухо, гля­дел, как чер­но­усый и взвол­но­ван­ный чело­век в широ­ком кожа­ном поясе за полу­при­кры­той две­рью в ком­нате Зины и Дарьи Пет­ровны обни­мал Дарью Пет­ровну. Лицо у той горело мукой и стра­стью всё, кроме мерт­вен­ного напуд­рен­ного носа. Щель света лежала на порт­рете чер­но­усого и пас­халь­ный розан сви­сал с него.

– Как демон при­стал, – бор­мо­тала в полу­мраке Дарья Пет­ровна – отстань! Зина сей­час при­дёт. Что ты, чисто тебя тоже омолодили?

– Нам это ни к чему, – плохо вла­дея собой и хрипло отве­чал чер­но­усый. – До чего вы огненная!

Вече­рами пре­чи­стен­ская звезда скры­ва­лась за тяж­кими што­рами и, если в Боль­шом театре не было «Аиды» и не было засе­да­ния Все­рос­сий­ского хирур­ги­че­ского обще­ства, боже­ство поме­ща­лось в каби­нете в глу­бо­ком кресле.

Огней под потол­ком не было. Горела только одна зелё­ная лампа на столе.

Шарик лежал на ковре в тени и, не отры­ва­ясь, гля­дел на ужас­ные дела. В отвра­ти­тель­ной едкой и мут­ной жиже в стек­лян­ных сосу­дах лежали чело­ве­че­ские мозги. Руки боже­ства, обна­жён­ные по локоть, были в рыжих рези­но­вых пер­чат­ках, и скольз­кие тупые пальцы копо­ши­лись в извилинах.

Вре­ме­нами боже­ство воору­жа­лось малень­ким свер­ка­ю­щим ножи­ком и тихонько резало жёл­тые упру­гие мозги.

– «К бере­гам свя­щен­ным Нила», – тихонько напе­вало боже­ство, заку­сы­вая губы и вспо­ми­ная золо­тую внут­рен­ность Боль­шого театра.

Трубы в этот час нагре­ва­лись до выс­шей точки. Тепло от них под­ни­ма­лось к потолку, оттуда рас­хо­ди­лось по всей ком­нате, в пёсьей шкуре ожи­вала послед­няя, ещё не выче­сан­ная самим Филип­пом Филип­по­ви­чем, но уже обре­чён­ная блоха. Ковры глу­шили звуки в квар­тире. А потом далеко зве­нела вход­ная дверь.

Зинка в кине­ма­то­граф пошла, – думал пёс, – а как при­дёт, ужи­нать, стало быть, будем. Сего­дня, надо пола­гать, – теля­чьи отбивные!

* * *

В этот ужас­ный день ещё утром Шарика коль­нуло предчувствие.

Вслед­ствие этого он вдруг заску­лил и утрен­ний зав­трак – пол­чашки овсянки и вче­раш­нюю бара­нью косточку – съел без вся­кого аппе­тита. Он скучно про­шёлся в при­ём­ную и легонько под­выл там на соб­ствен­ное отра­же­ние. Но днём после того, как Зина сво­дила его погу­лять на буль­вар, день пошёл обычно. При­ёма сего­дня не было потому, что, как известно, по втор­ни­кам при­ёма не бывает, и боже­ство сидело в каби­нете, раз­вер­нув на столе какие-то тяжё­лые книги с пёст­рыми кар­тин­ками. Ждали обеда. Пса несколько ожи­вила мысль о том, что сего­дня на вто­рое блюдо, как он точно узнал на кухне, будет индейка.

Про­ходя по кори­дору, пёс услы­шал, как в каби­нете Филиппа Филип­по­вича непри­ятно и неожи­данно про­зве­нел теле­фон. Филипп Филип­по­вич взял трубку, при­слу­шался и вдруг взволновался.

– Отлично, – послы­шался его голос, – сей­час же везите, сей­час же!

Он засу­е­тился, позво­нил и вошед­шей Зине при­ка­зал срочно пода­вать обед.

– Обед! Обед! Обед!

В сто­ло­вой тот­час засту­чали тарел­ками, Зина забе­гала, из кухни послы­ша­лась вор­котня Дарьи Пет­ровны, что индейка не готова. Пёс опять почув­ство­вал волнение.

«Не люблю кутерьмы в квар­тире», – раз­ду­мы­вал он… И только он это поду­мал, как кутерьма при­няла ещё более непри­ят­ный харак­тер. И прежде всего бла­го­даря появ­ле­нию тяп­ну­того неко­гда док­тора Бор­мен­таля. Тот при­вёз с собой дурно пах­ну­щий чемо­дан, и даже не раз­де­ва­ясь, устре­мился с ним через кори­дор в смот­ро­вую. Филипп Филип­по­вич бро­сил недо­пи­тую чашку кофе, чего с ним нико­гда не слу­ча­лось, выбе­жал навстречу Бор­мен­талю, чего с ним тоже нико­гда не бывало.

– Когда умер? – закри­чал он.

– Три часа назад. – Отве­тил Бор­мен­таль, не сни­мая засне­жен­ной шапки и рас­стё­ги­вая чемодан.

«Кто такой умер?» – хмуро и недо­вольно поду­мал пёс и сунулся под ноги, – «тер­петь не могу, когда мечутся».

– Уйди из-под ног! Ско­рей, ско­рей, ско­рей! – закри­чал Филипп Филип­по­вич на все сто­роны и стал зво­нить во все звонки, как пока­за­лось псу. При­бе­жала Зина. – Зина! К теле­фону Дарью Пет­ровну запи­сы­вать, никого не при­ни­мать! Ты нужна. Док­тор Бор­мен­таль, умо­ляю вас – ско­рей, ско­рей, скорей!

«Не нра­вится мне, не нра­вится», – пёс оби­женно нахму­рился и стал шляться по квар­тире, а вся суета сосре­до­то­чи­лась в смот­ро­вой. Зина ока­за­лась неожи­данно в халате, похо­жем на саван, и начала бегать из смот­ро­вой в кухню и обратно.

«Пойти, что ли, пожрать? Ну их в болото», – решил пёс и вдруг полу­чил сюрприз.

– Шарику ничего не давать, – загре­мела команда из смотровой.

– Усмот­ришь за ним, как же.

– Запе­реть!

И Шарика зама­нили и заперли в ванной.

«Хам­ство», – поду­мал Шарик, сидя в полу­тём­ной ван­ной ком­нате, – «про­сто глупо…»

И около чет­верти часа он про­был в ван­ной в стран­ном настро­е­нии духа – то ли в злобе, то ли в каком-то тяжё­лом упадке. Всё было скучно, неясно…

«Ладно, будете вы иметь калоши зав­тра, мно­го­ува­жа­е­мый Филипп Филип­по­вич», – думал он, – «две пары уже при­шлось при­ку­пить и ещё одну купите. Чтоб вы псов не запирали».

Но вдруг его ярост­ную мысль пере­било. Вне­запно и ясно почему-то вспом­нился кусок самой ран­ней юно­сти – сол­неч­ный необъ­ят­ный двор у Пре­об­ра­жен­ской заставы, осколки солнца в бутыл­ках, битый кир­пич, воль­ные псы побродяги.

«Нет, куда уж, ни на какую волю отсюда не уйдёшь, зачем лгать», – тос­ко­вал пёс, сопя носом, – «при­вык. Я бар­ский пёс, интел­ли­гент­ное суще­ство, отве­дал луч­шей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фик­ция… Бред этих зло­счаст­ных демократов…»

Потом полу­тьма в ван­ной стала страш­ной, он завыл, бро­сился на дверь, стал царапаться.

«У‑у-у!» – как в бочку про­ле­тело по квартире.

«Сову раз­деру опять» – бешено, но бес­сильно поду­мал пёс. Затем ослаб, поле­жал, а когда под­нялся, шерсть на нём встала вдруг дыбом, почему-то в ванне поме­ре­щи­лись отвра­ти­тель­ные вол­чьи глаза.

И в раз­гар муки дверь откры­лась. Пёс вышел, отрях­нув­шись, и угрюмо собрался на кухню, но Зина за ошей­ник настой­чиво повлекла его в смотровую.

Холо­док про­шёл у пса под сердцем.

«Зачем же я пона­до­бился?» – поду­мал он подо­зри­тельно, – «бок зажил, ничего не понимаю».

И он поехал лапами по скольз­кому пар­кету, так и был при­ве­зён в смот­ро­вую. В ней сразу пора­зило неви­дан­ное осве­ще­ние. Белый шар под потол­ком сиял до того, что резало глаза. В белом сия­нии стоял жрец и сквозь зубы напе­вал про свя­щен­ные берега Нила. Только по смут­ному запаху можно было узнать, что это Филипп Филип­по­вич. Под­стри­жен­ная его седина скры­ва­лась под белым кол­па­ком, напо­ми­на­ю­щим пат­ри­ар­ший куколь; боже­ство было всё в белом, а поверх белого, как епи­тра­хиль, был надет рези­но­вый узкий фар­тук. Руки – в чёр­ных перчатках.

В куколе ока­зался и тяп­ну­тый. Длин­ный стол был рас­ки­нут, а сбоку при­дви­нули малень­кий четы­рех­уголь­ный на бле­стя­щей ноге.

Пёс здесь воз­не­на­ви­дел больше всего тяп­ну­того и больше всего за его сего­дняш­ние глаза. Обычно сме­лые и пря­мые, ныне они бегали во все сто­роны от пёсьих глаз. Они были насто­ро­жены, фаль­шивы и в глу­бине их таи­лось нехо­ро­шее, пакост­ное дело, если не целое пре­ступ­ле­ние. Пёс гля­нул на него тяжело и пас­мурно и ушёл в угол.

– Ошей­ник, Зина, – негромко мол­вил Филипп Филип­по­вич, – только не вол­нуй его.

У Зины мгно­венно стали такие же мерз­кие глаза, как у тяп­ну­того. Она подо­шла к псу и явно фаль­шиво погла­дила его. Тот с тос­кой и пре­зре­нием погля­дел на неё.

«Что же… Вас трое. Возь­мёте, если захо­тите. Только стыдно вам… Хоть бы я знал, что будете делать со мной…»

Зина отстег­нула ошей­ник, пёс помо­тал голо­вой, фырк­нул. Тяп­ну­тый вырос перед ним и сквер­ный мутя­щий запах раз­лился от него.

«Фу, гадость… Отчего мне так мутно и страшно…» – поду­мал пёс и попя­тился от тяпнутого.

– Ско­рее, док­тор, – нетер­пе­ливо мол­вил Филипп Филиппович.

Резко и сладко пах­нуло в воз­духе. Тяп­ну­тый, не сводя с пса насто­ро­жён­ных дрян­ных глаз, высу­нул из-за спины пра­вую руку и быстро ткнул псу в нос ком влаж­ной ваты. Шарик ото­ро­пел, в голове у него легонько закру­жи­лось, но он успел ещё отпря­нуть. Тяп­ну­тый прыг­нул за ним, и вдруг зале­пил всю морду ватой. Тот­час же заперло дыха­ние, но ещё раз пёс успел вырваться. «Зло­дей…» – мельк­нуло в голове. – «За что?» – И ещё раз обле­пили. Тут неожи­данно посреди смот­ро­вой пред­ста­ви­лось озеро, а на нём в лод­ках очень весё­лые загроб­ные небы­ва­лые розо­вые псы. Ноги лиши­лись костей и согнулись.

– На стол! – весё­лым голо­сом бух­нули где-то слова Филиппа Филип­по­вича и рас­плы­лись в оран­же­вых струях. Ужас исчез, сме­нился радо­стью. Секунды две уга­са­ю­щий пёс любил тяп­ну­того. Затем весь мир пере­вер­нулся дном кверху и была ещё почув­ство­вана холод­ная, но при­ят­ная рука под живо­том. Потом – ничего.

страница 38 из 97 

←предыдущая


следующая→

…

Слово «Столовая»

Существительное, неодушевлённое, женский род, адъективное склонение (тип склонения 1a по классификации А. А. Зализняка).

Значения слова «Столовая»

• Комплект мебели для такой комнаты

• Учреждение общественного питания

• Комната в квартире с обеденным столом, где едят и пьют

Источник: Толковый словарь русского языка С.И. Ожегова

Примеры предложений со словом «Столовая»