Я прибегнул к утешению всех скорбящих егэ

14 марта отмечается День православной книги. В этот день (1 марта по старому стилю) в 1564 году на Руси была издана первая точно датированная печатная книга Ивана Федорова «Апостол». С 2010 года по инициативе Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла в память об этой дате установлен День православной книги. О значении этого праздника, о русской классике и современной литературе рассказывает председатель Издательского совета Русской Православной Церкви митрополит Калужский и Боровский Климент.

– Владыка, расскажите, пожалуйста, о праздновании Дня православной книги в 2023 году. Какие главные события запланированы?

– По сложившейся традиции в самых разных форматах пройдут мероприятия на всем пространстве канонической территории Русской Православной Церкви – книжные выставки, презентации изданий, мастер-классы и открытые уроки будут организованы во всех епархиях. Программа мероприятий представлена на интерактивной карте празднования на сайте Издательского совета.

12 марта на православном телеканале «Спас» пройдет центральное мероприятие праздника – телемарафон, в котором примут участие писатели, литераторы, общественные деятели. В этом году важной темой является поддержка книжной культуры на Донбассе. Издательский совет совместно с телеканалом «Спас» при участии православных издательств и при поддержке Издательской программы Правительства Москвы осуществил доставку в епархии Донецкой и Луганской народных республик более 8 000 экземпляров книг. Детская, художественная, историческая и духовная литература передана в библиотеки, школы, детские дома и приходы разных городов и поселков Донбасса. Это непременно послужит развитию интереса к чтению и книжной культуре в это непростое время.

В рамках празднования Издательский совет проведет православную книжную выставку-форум «Радость Слова» в Ульяновске, а также при участии Издательского совета состоится открытие Дня православной книги в Хабаровске. В этих мероприятиях будут участвовать лауреаты Патриаршей литературной премии Виктор Николаев и Олеся Николаева. В ходе поездки в Хабаровск Виктор Николаевич Николаев посетит также Ванинскую епархию и проведет творческие встречи с читателями.

19 марта состоится традиционный молодежный брейн-ринг в формате видеоконференции, посвященный 200-летию выдающегося отечественного педагога К.Д.Ушинского и его наследию. Такая форма молодежного мероприятия показала свою востребованность – ежегодно в брейн-рингах на День православной книги участвуют молодежные команды не только из разных регионов России, но и из Белоруссии, Казахстана.

– Важно напоминать обществу, что Церковь стояла у истоков становления книгопечатания и просвещения на Руси?

– На протяжении всей истории нашего Отечества Церковь заботилась о распространении духовного просвещения. На самом раннем этапе становления русской культуры Церковь определила вектор культурного развития – книжность стала важнейшим элементом нашей духовной и культурной традиции. В период становления и расцвета русской классической литературы духовная традиция самым непосредственным образом влияла на творчество великих русских писателей. Даже в страшное время богоборчества и засилья атеизма русская литература продолжала основываться на ценностях христианства. А в наше время Патриаршая литературная премия имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия стала центром, объединяющим созидательные и нравственно-чистые литературные силы современного общества. Церковь продолжает заботиться о культуре Отечества, оберегая ее от разрушительного воздействия агрессивной массовой культуры, которая навязывается нам извне.

– Как связаны Евангелие и русская литература?

– Русская художественная словесность начиналась как литература христианская. Из времен Древней Руси мы знаем произведения христианские по сути и содержанию. То, что сегодня называется литературой светской, появилось уже позже.

Подлинная, настоящая русская литература имеет главную особенность: она не может быть названа полностью светской, потому что в ее основе христианская нравственность. Если христианская этика оказывается чуждой, неблизкой писателю, если в своем произведении он противоречит ей, то настоящего литературного шедевра не получается, значимого вклада в литературу не будет. Для русской литературы это именно так. Можно вспомнить сильные произведения нашей художественной словесности и убедиться в этом. В русской литературе гениальность по-настоящему проявляется и раскрывается только в неразрывной связи с христианской нравственностью.

Если человек никогда не читал Евангелие, то, какое хорошее светское образование он бы ни получил, он не сможет хорошо понять нашу классику.

Наши классики читали и знали евангельское слово. Знание его было для них естественно. Как, например, мог бы написать Антон Павлович Чехов рассказы «Святой ночью», «Студент», если бы не читал, не знал Евангелие? А «Студент» его самый любимый рассказ. И что поймут в этих рассказах читатели, если Евангелие для них осталось неизвестным? Ничего не поймут.

Вспомним пушкинскую «Капитанскую дочку». «Береги честь смолоду» – это ведь далеко не только про честь дворянскую, честь человеческую. Герои этой повести: Петр Гринев, Маша Миронова, родители Марии – ведут себя в соответствии с христианской нравственностью. В самые тяжелые дни и часы Петру помогает молитва: «Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет».

Без чтения Евангелия невозможно понять романы Федора Михайловича Достоевского, книги Ивана Сергеевича Шмелева, лирику Бориса Леонидовича Пастернака. Я перечислил несколько имен, но, повторю: вся русская классика может быть воспринята хотя бы в относительной полноте только с опорой на знание евангельского слова.

– Издательский совет представляет уникальный проект «Евангелие Достоевского», выполненный фондом «Возрождение Тобольска». Расскажите, пожалуйста, несколько слов об этом шедевре современного книжного искусства.

– Этот проект – свидетельство того, что современные технологии и традиционное книгоиздание ни в коей мере не являются соперниками. Именно возможности, которые появились благодаря новым технологиям, и позволили воспроизвести с такой точностью экземпляр Евангелия, принадлежавший Федору Михайловичу Достоевскому. Книгу эту писатель получил в подарок от жен декабристов по пути на каторгу. Не расставался с ней не только в остроге, но и потом, до конца жизни.

И вот с помощью современной техники удалось обнаружить множество помет, сделанных рукой писателя, которые обычному человеческому глазу не были видны. Исследователи получили новый материал для работы. Материалы были представлены в электронном виде, изучались на большом экране монитора.

Но фонд «Возрождение Тобольска» решил, что венцом всего должна стать именно традиционная книга. И издал факсимильную копию экземпляра Евангелия и Сибирской тетради писателя с описанием отмеченных писателем мест и комментариями специалистов. И когда мы привозим это уникальное издание в школы, музеи, библиотеки, в приходы, наши аудитории слушают просветительскую лекцию и имеют возможность самостоятельно полистать точнейшие воспроизведения такой важной для Ф.М. Достоевского книги и сразу же обратиться к комментариям, чтобы что-то для себя прояснить.

Я очень благодарен фонду «Возрождение Тобольска» за это издание.

– Как православная тема раскрывается в творчестве современных писателей, в том числе отмеченных Патриаршей литературной премией?

– Вспомню одно из моих самых любимых стихотворений лауреата Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия Николая Зиновьева «Светлый миг»:

Сегодня нет меня счастливей!

Пусть дни по-прежнему спешат,

Но поутру апрельский ливень

Я смог собрать в один ушат.

Я ухитрился в восемь строчек

Вместить и сад, что весь промок,

И терпкий запах клейких почек,

И ставший скользким вмиг мосточек…

Не сам, конечно. Бог помог.

Строки передают правильное отношение человека к тому, что им создано. У него творческий успех, он рад этому, слова сложились в хорошие, живые строки, он смог их создать. И при этом он понимает, что все это дал ему Господь, что все это возможно только с помощью Господа. Такое восприятие помогает правильно относиться к себе, к миру, к своему дару и к своему труду, оно все расставляет на свои места.

У Николая Александровича Зиновьева это, разумеется, не единственное стихотворение о творчестве. У поэзии высокое предназначение. Отнюдь не случайно сравнение поэта с пророком, столь частое в литературе. Поэт в какой-то мере тоже должен глаголом жечь сердца людей.

Вот что пишет о настоящих стихах Николай Зиновьев:

Стихи должны быть с тайным смыслом,

Чтоб строчка каждая в них жгла,

И чтобы баба с коромыслом

К колодцу с песней тихо шла.

И чтоб в них не было печали,

И чтоб печалили до слез,

И чтоб стояли за плечами

И смерть сама, и сам Христос.

Чтоб в них и плакалось, и пелось,

И чтоб шумела в них листва,

И чтоб была в них неумелость

Та, что превыше мастерства.

Не могу не вспомнить сказку «Купеческая дочь» лауреата Патриаршей литературной премии Владимира Малягина. Сюжет очень близок к знакомой всем сказке Сергея Тимофеевича Аксакова «Аленький цветочек». В.Ю. Малягин этого и не скрывает, определяя свое произведение как «притчу в двух действиях по мотивам сказки С.Т. Аксакова». У Владимира Юрьевича, на мой взгляд, особенно ценно то, что, читая эту сказку, юный читатель понимает: в чудище человек превращается, когда совершает грех, наносит кому-то слабому сильную обиду и в этом грехе упорствует, совершая новые злые поступки. А превращение обратно в человека начинается с молитвы и обязательно сопровождается покаянием и готовностью уменьшить зло, которое до этого кому-то причинил, загладить вину. Вот так, в сказочной форме, до детей можно доносить важные истины. А говорить об этом с детьми обязательно нужно. Все самое важное в человеке закладывается в детстве.

– Издательский совет проводит литературный конкурс «Лето Господне» для школьников. О чем пишут юные авторы? Как выражают свою принадлежность к православной традиции?

– Конкурс «Лето Господне» проводится по благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла с 2014 года. Его главная цель – вовлечение нашего самого молодого поколения в русскую книжность, которая заложена на Руси распространением Святого Евангелия, трудами учеников святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

Основной предмет осмысления русской книжности – чудеса горнего и дольнего мира, устроенного Господом так, чтобы человек мог существовать в нем. Поэтому мы не ограничиваем наших детей одной или двумя темами, а даем им возможность писать о том, что их волнует – прошлое и настоящее, семейные предания, истории из жизни города или села, где они родились и учатся, размышления о прочитанных книгах, поэтах и писателях золотого века нашей литературы и современных. Среди конкурсных работ часто встречаются художественные рассказы, стихотворения, эссе на свободную тему.

Одну из тем следует выделить особо – тему подвига. В 2021-м году отмечалось 800-летие святого благоверного князя Александра Невского, и много работ было посвящено этому святому. Но за два года количество таких работ не только не уменьшилось, но увеличилось: сегодня наша страна проводит специальную военную операцию, и участники конкурса особенно пристально вглядываются в своих родственников и знакомых, мобилизованных и ушедших добровольцами, кладущих жизнь и здоровье «за други своя».

Что же касается православной традиции, она проявляет себя в отношении к жизни. Рассказывая историю или размышляя, молодой человек пребывает в особенном пространстве ясного, внутренне выверенного, сдержанного русского слова, не требующего к себе особого внимания, не гордящегося собой, не осуждающего, а пытающегося постичь то, что пытались постичь еще в древности – чудо каждого дня, родной природы, непомерного и непостижимого до сих пор подвига Иисуса Христа. Православный элемент в конкурсных работах состоит не в том, что ребята цитируют Евангелие, а в том, как они стараются на конкретных примерах объяснить себе и другим, словом какого великого Источника напитаны русские люди и наша культура.

– Цифровые носители не вытеснят традиционную бумажную книгу?

– «Цифровые» издания пока не занимают и четверти от всего объема продаж, доля их колеблется в районе 20 процентов, и говорить о том, что скоро или нескоро они вытеснят бумажные книги, пока не приходится.

Электронные книги вошли в нашу жизнь, заняли в ней определенное место, но в том, как их стараются делать «недругами» традиционных бумажных книг, есть определенная искусственность. Электронная книга – не конкурент, а помощник бумажной книги. Не всякую книгу возьмешь с собой в дальнюю дорогу, а тут на помощь приходит электронная, которую можно прочитать и с планшета, и с телефона, и с экрана компьютера. Если бумажная книга привязана к месту своего нахождения, электронная доступна в любой точке мира.

Средства массовой информации вот уже четверть века задаются вопросом, что будет, если электронные книги вытеснят бумажные. Но в мире, где кинематограф не вытеснил ни театр, ни живопись, а автомобили и самолеты не заменили железных дорог, а сосуществуют вместе, нужно ставить вопрос о дополнении, а не вытеснении или замещении. Не «вытесняют» электронные книги печатные, а дополняют, и точно так же, как и печатные, помогают человеку в деле спасения.

Беседовала Татьяна Медведева

27 Августа 2019

Болдино. 1822 год. Пушкин возвращается из поездки в
Оренбург, где он собирал материалы для своего исторического исследования
пугачевского бунта, он в основном завершает начатую ранее «Капитанскую дочку»,
хотя окончательно дописывается она к 1836 году.

Именно в «Капитанской дочке» сосредоточивает внимание
автор на сопряженном взаимодействии смирения и бунта как основных типов
поведения человека.

Смирение и бунт – покорность и непокорность Божией воле.

Покорность Божией воле проистекает из сознания человека
своего духовного несовершенства и своей немощи перед Создателем. Поэтому
смиренный примет все, что ниспослано ему.

Непокорность Божией воле питается гордынею.

Философия и психология бунта осмысливалась Пушкиным и
прежде («Моцарт и Сальери»). Бунт основан на безверии. Проблема слишком важная
для Пушкина, так как он не был чужд подобных настроений в разные моменты жизни.
Заканчивая в 1824 году, в период глубокого духовного кризиса, «Цыган» Пушкин
написал:

                              И всюду страсти
роковые,

                              И от судеб защиты
нет.

 Не зря же и к
Пугачеву так пристально внимателен он, что обращался к событиям пугачевщины не
только как художник, но и как литератор – историк.

Бунт есть неудовлетворенность и стремление изменить все
по своей
воле и разумению.

Русский бунт…

В «Капитанской дочке» выражена мысль, превратившаяся ныне
в крылатую: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!».
Бессмысленный – так как не достигнет цели своей, да и не может достигнуть (все
революции тому подтверждение), беспощадный – так как зальет все кровью на своем
пути (и опять правоту поэта подтвердили те же революции). Впрочем, почему речь
идет только о русском бунте?  Да ведь
и  любой таков не в меньшей мере.

Величие А.С.Пушкина в том, что он попытался разобраться в
праве Пугачева на восстание. Повторяясь намеренно, Пушкин высказал в
«Капитанской дочке» в конце1833 – начале1834года задушевную свою мысль: «Лучшие
и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов,
без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…». Эту
истину завещал А.С.Пушкин всем потомкам, так как его современники ее не
приняли.

   Приспособленец Швабрин

В «Капитанской дочке» противостоят два типа поведения
человека, персонифицированы они образами Гринева и Пугачева.

По сюжету Гриневу противостоит Швабрин, Пугачев же скорее
доброжелательно содействует главному герою – но речь идет о сущностном
противостоянии, а не событийном. Швабрин не бунтует, он скорее
приспосабливается к обстоятельствам, соблюдая свою выгоду, чем сознательно
выступает против них. Он плывет по течению, потакая подлости собственной
натуры. Пугачев, лично симпатизируя Гриневу, являет именно иной тип поведения.
Просто противостоять Гриневу – для него было бы слишком мелочно: он как-никак
царь, пусть и самозваный.

Бунт Пугачева

Пугачев – бунтарь. Это очевидно. При том он несомненно
выделяется автором из толпы прочих бунтарей, звероподобных душою.
Характеристика «вожатого» — «или волк, или человек» полна громадного
гуманистического смысла: то волком, то человеком окажется в разных сценах
Пугачев. И в историческом исследовании, и в «Капитанской дочке» Пушкин приводит
многие примеры страшных, зверских преступлений пугачевцев.

Пугачев как индивидуальость отчасти романтизируется
Пушкиным. Он выделяется несомненными достоинствами: неглуп, сметлив, умеет
возвыситься над обстоятельствами, по-своему благороден. Именно он спасает Машу
Миронову. Ему нечем опровергнуть доводы Белобородова – политические интересы
требуют расправиться с Гриневым и не пощадить дочь капитана Миронова. Но
чувство, которое примитивно, но прямо выразил Хлопуша, упрекнув Белобородова:
«Тебе бы все душить да резать…Разве мало крови на твоей совести» -руководит и
Пугачевым. Он поступает так, как велят ему не политические соображения, а
человеческое чувство. Он милостив, следовательно, непоследователен, потому что
отступает от принципов, которые сам считает справедливыми. Но эта
непоследовательность спасительна. В этом смысле особо замечательно то, что
Пугачев одобрительно отзывается о попадье, которая, спасая Машу, обманула
пугачевцев – «хорошо сделала кумушка-попадья».

Пушкин хочет показать разницу между Пугачевым и его
соратниками, то есть Пугачев одинок в этом пьяном обществе, он нуждается в
человеке, понимающем его. И он его находит. Петруша был единственным, кто
увидел в Пугачеве человека. Он сразу заметил его черные, огненные глаза, в
которых светились ум, смелость, смекалка, достоинство бывшего крепостного,
вырвавшегося на волю. Петр оценил неоднозначность преступления, разобрался в
его мотивах. Калмыцкая сказка о вороне и орле раскрыла Гриневу влюбленность
Пугачева в волю, свободу. Песня «Не шуми, мати, зеленая дубравушка», которую
как-то вдохновенно пели разбойники, показала юноше понимание их собственной
обреченности и готовности идти на виселицу. Гринев жалел Пугачева и готов был
уговорить его сдаться властям: «Емеля, Емеля!.. зачем не наткнулся ты на штык или
не подвернулся под картечь. В «Истории пугачевского бунта» предводитель
бунтарей реальнее, гораздо проще и грубее. И более жестокий, чем в
художественной прозе.

Психология и житейская философия Пугачева раскрывается и
в рассказанной калмыцкой сказке с нехитрым и жутким выводом: «Чем триста лет
питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью».

А ведь Гринев возразил Пугачеву, выслушав: «Но жить
убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину». Однако его несогласие
осталось плохо понятым самим Пугачевым – и проигнорированным истолкователями.

Пугачев не верит в помилование для себя, и в этом неверии
уже начало смерти, пророчество о ней…

 Смирение Гринева

Гринев, — наоборот, сама вера, сама надежда в добрые
начала.

 Важно проследить
поведение Гринева на протяжении всего повествования. Оно отличается смирением
его перед посылаемыми ему испытаниями. Не приспособлением к ним, так как он
нигде не кривит душою, а именно смирением, поскольку во всем он возлагает
надежду на Бога. Уже в первом эпизоде, в первом испытании, застигнутый бурею в
степи, когда само это событие кажется просто следствием ребяческой
легкомысленности героя, он не забывает упомянуть, что решился предать себя воле
Божьей.

И вот что парадоксально: когда бы Гринев приспособился к
обстоятельствам, переждав, по совету ямщика, бурю на постоялом дворе, он бы не
встретился с Пугачевым в этой буре. И погиб бы неминуемо в буре бунта при самом
его начале. Зримая разница между смирением и приспособляемостью.

Чем  дальше мы
следим за Гриневым, тем все более убеждаемся, что такова черта его характера:
не беспокоиться за судьбу свою, вверяя ее 
Всевышнему. Но это не пассивность вялой воли, но напротив – нравственная
активность натуры. Пассивен  Швабрин, когда,
спасая жизнь, переходит на сторону Пугачева. Активен Гринев, когда смиренно
готов принять собственную казнь, лишь только бы не участвовать в изменении
существующего порядка вещей и не изменять своему внутреннему достоинству,
которое он именует честью. Замечательно поведение Гринева при аресте, когда,
оговоренный Швабриным, он рискует потерять слишком многое, будучи
причисленным  несправедливо к
бунтовщикам. Даже не задумавшись над возможной опасностью, он остается  верен себе: «Однако ж я не терял ни бодрости,
ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих  и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной
из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со
мною будет».

Вообще молитва
оказывается важнейшим состоянием человека в пространстве «Капитанской дочки».
«…Молитва,- пишет И. А. Есаулов,- возникает в тексте повести в самых
кульминационных, решающих, пороговых ситуациях».

Молитва есть проявление духовной активности человека.

Гринев, необходимо заметить, активен постоянно, но эта
активность проявляется то в непосредственном и очевидном смирении, когда речь
заходит о нем самом, то в волевом действии, которое основано на вере в Промысел
Божий, когда возникает опасность для кого-либо из ближних, Смертельно рискуя,
он отправляется в стан пугачевцев, лишь только узнает о печальной участи Маши
Мироновой, своей невесты. Поездка к Пугачеву – именно одно из проявлений
смирения, так как он не бунтует против Бога, но надеется на Него, на Его
защиту. Оттого-то он и не боится Пугачева, открыто признаваясь тому, что станет
воевать против него, если выберется к своим цел и невредим.

Милосердие и благословение

Бунт ищет справедливости в человеческом понимании ее. И
во имя этой «справедливости» — сеет зло, страдания и смерть. Так было всегда.
Но это-то – самое уязвимое место человека (когда бы он задумался над тем
всерьез). Недаром святитель Василий Великий утверждал: если бы Бог был
справедлив по человеческим меркам, то никому бы не спастись.

Сознавая это, мы можем надеяться единственно на милосердие.

Бунт ищет справедливости, смирение молит о милосердии.

Это обозначено в «Капитанской дочке»: Гринев советует
Пугачеву «прибегнуть к милосердию государыни». Пугачев отвергает: «Поздно мне
каяться. Для меня не будет помилования».

Никогда не поздно. Благоразумный
разбойник был помилован на самом пороге смерти. Нежелание каяться и
отвержение надежды на милосердие есть заурядное проявление безверия.

Осмысление милости
как несомненной духовной ценности становится заботой автора «Капитанской
дочки». И. А. Есаулов, проведя скурпулезный анализ текста и                    подтверждая свой вывод
многими доказательными примерами, утверждает: «В Капитанской дочке»
замечательна последовательная ориентация на «милость» (а не правосудие) и
«благодать Божию».

При занятии Белогорской крепости Пугачев, узнав Гринева,
тут же помиловал его, спас от верной смерти. Вечером в беседе наедине Пугачев
говорит: «Я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне
услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов». Но сколь
несоразмерны услуга и воздаяние: стакан вина, заячий тулуп и …жизнь, подаренная
офицеру противного войска, с которым ведется беспощадная война! Что за правила
иены? Каким странным законом управляется вдруг поведение Пугачева? Законом
неотмирным, законом горним, законом милосердия, который юродство для мира сего,
но которого нет выше и благороднее в этом мире. Разглядел однажды Гринев
человека в Пугачеве, обратился к этому внутреннему человеку и не может уже
забыть этого Пугачев. Он просто вынужден помиловать Гринева, так как забыть,
перечеркнуть то касание души, которое было в первой встрече, значило бы
самоубийственно уничтожить в самом себе нечто самое дорогое, самое  святое. Потому что там, в этом молчаливом
диалоге внутреннего человека с другим, личности с личностью, все мы едины, хотя
и мыслим многое по-разному. Милосердие, однажды дарованное, питает надежду и
потом в самых сложных обстоятельствах, однажды содеянное, все время зовет к
себе, как к себе самому, к своей лучшей истинной ипостаси. Где жизнь – там и
милосердие. И наоборот: милосердие – жизнетворно. «Ты мой благодетель. Доверши
как начал: отпусти меня с бедной сиротою, куда нам Бог путь укажет. А мы, где
бы ты ни был и что бы с тобой ни случилось, каждый день будем молить Бога о
спасении грешной твоей души…» Кто же может устоять перед такой мольбой? Разве
только уж очень одичавшее во зле сердце… Пушкинскому же Пугачеву, преступному и
верующему, радостно возвращаться к себе милующему, к себе истинному. «Казалось,
суровая душа Пугачева была тронута. «Ин быть по-твоему! – сказал он. – Казнить
так казнить, миловать так миловать: таков мой обычай. Возми себе свою
красавицу; вези ее куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!»

И если возможны такие чудеса, то, кажется,- все возможно.
Еще одно малое усилие верующего в милосердие – человека и Бога – сердца, и весь
ужас, вся кровь и боль гражданской войны отступят, погаснут, как болезненный
горячечный сон… И этот враг, предводитель врагов, враг-друг перестанет быть
врагом и навсегда уже будет только другом, может быть, самым дорогим: ведь он
доказал свою верность в таких сложных обстоятельствах… «Не могу изъяснить то
что я чувствовал, расставшись с этим ужасным человеком, извергом, злодеем для
всех, кроме одного меня. Зачем не сказать истины? В эту минуту сильное
сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев,
которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока еще было время». Но
одного желания Гринева мало. Нужно, чтобы очень захотел и поверил в возможность
милосердия и сам Пугачев…

Любой акт милосердия есть весть о другом – высшем мире,
есть кусочек высшего мира в нашей земной юдоли… И это присутствие иной высшей
реальности мы ясно чувствуем: смолкают грохот и суета страстной земной жизни,
спускаются на нас мир, тишина и прохлада и в этом мире мы чувствуем присутствие
самого Бога и одновременно познаем свое предназначение к высшей жизни…  Милость исходит от Благодати. Благодать же
призывается благословением. Поэтому
несомненна правота Есаулова, когда он, опираясь на многие же подтверждения,
делает вывод: «Не должно удивлять и то, что и проблема благословения является одной из проблем поэтики «Капитанской
дочки».

Заключение

Итак, смирение опирается на молитву и через благословение
получает надежду на милосердие, осуществляемое через земную милость человека.

Каковы же плоды того и иного типа поведения?

Гринев «был освобожден от заключения в конце 1774 года,
по именному повелению;…он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в
толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная,
показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне.
Потомство их благоденствует в Симбирской губернии…».

Это итог житейский, земной. Но он косвенно
свидетельствует и об ином итоге.

ГЛАВА XIV
СУД

Мирская молва —
Морская волна.

Пословица.

Я был уверен, что виною всему было самовольное мое отсутствие из Оренбурга. Я легко мог оправдаться: наездничество не только никогда не было запрещено, но еще всеми силами было ободряемо. Я мог быть обвинен в излишней запальчивости, а не в ослушании. Но приятельские сношения мои с Пугачевым могли быть доказаны множеством свидетелей и должны были казаться по крайней мере весьма подозрительными. Во всю дорогу размышлял я о допросах, меня ожидающих, обдумывал свои ответы и решился перед судом объявить сущую правду, полагая сей способ оправдания самым простым, а вместе и самым надежным.

Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.

Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет.

На другой день тюремный сторож меня разбудил, с объявлением, что меня требуют в комиссию. Два солдата повели меня через двор в комендантский дом, остановились в передней и впустили одного во внутренние комнаты.

Я вошел в залу довольно обширную. За столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении. У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за́ ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показания. Начался допрос. Меня спросили о моем имени и звании. Генерал осведомился, не сын ли я Андрея Петровича Гринева? И на ответ мой возразил сурово: «Жаль, что такой почтенный человек имеет такого недостойного сына!» Я спокойно отвечал, что каковы бы ни были обвинения, тяготеющие на мне, я надеюсь их рассеять чистосердечным объяснением истины. Уверенность моя ему не понравилась. «Ты, брат, востер,— сказал он мне нахмурясь; — но видали мы и не таких!»

Тогда молодой человек спросил меня: по какому случаю и в какое время вошел я в службу к Пугачеву и по каким поручениям был я им употреблен?

Я отвечал с негодованием, что я, как офицер и дворянин, ни в какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог.

— Каким же образом,— возразил мой допросчик,— дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?

Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.

Строгий старик взял со стола открытое письмо и стал читать его вслух:

Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет.

На другой день тюремный сторож меня разбудил, с объявлением, что меня требуют в комиссию. Два солдата повели меня через двор в комендантский дом, остановились в передней и впустили одного во внутренние комнаты.

Я вошел в залу довольно обширную. За столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении. У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показания. Начался допрос. Меня спросили о моем имени и звании. Генерал осведомился, не сын ли я Андрея Петровича Гринева? И на ответ мой возразил сурово: «Жаль, что такой почтенный человек имеет такого недостойного сына!» Я спокойно отвечал, что каковы бы ни были обвинения, тяготеющие на мне, я надеюсь их рассеять чистосердечным объяснением истины. Уверенность моя ему не понравилась. «Ты, брат, востер, – сказал он мне нахмурясь, – но видали мы и не таких!»

Тогда молодой человек спросил меня: по какому случаю и в какое время вошел я в службу к Пугачеву и по каким поручениям был я им употреблен?

Я отвечал с негодованием, что я, как офицер и дворянин, ни в какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог.

– Каким же образом, – возразил мой допросчик, – дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?

Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.

Строгий старик взял со стола открытое письмо и стал читать его вслух:

«На запрос вашего превосходительства касательно прапорщика Гринева, якобы замешанного в нынешнем смятении и вошедшего в сношения с злодеем, службою недозволенные и долгу присяги противные, объяснить имею честь: оный прапорщик Гринев находился на службе в Оренбурге от начала октября прошлого 1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он из города отлучился и с той поры уже в команду мою не являлся. А слышно от перебежчиков, что он был у Пугачева в слободе и с ним вместе ездил в Белогорскую крепость, в коей прежде находился он на службе; что касается до его поведения, то я могу…» Тут он прервал свое чтение и сказал мне сурово: «Что ты теперь скажешь себе в оправдание?»

Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и все прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову, что если назову ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между гнусными изветами [57] злодеев и ее самую привести на очную с ними ставку – эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался.

Судьи мои, начинавшие, казалось, выслушивать ответы мои с некоторою благосклонностию, были снова предубеждены противу меня при виде моего смущения. Гвардейский офицер потребовал, чтоб меня поставили на очную ставку с главным доносителем. Генерал велел кликнуть вчерашнего злодея. Я с живостию обратился к дверям, ожидая появления своего обвинителя. Через несколько минут загремели цепи, двери отворились, и вошел – Швабрин. Я изумился его перемене. Он был ужасно худ и бледен. Волоса его, недавно черные как смоль, совершенно поседели; длинная борода была всклокочена. Он повторил обвинения свои слабым, но смелым голосом. По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что, наконец, явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца. Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таилась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать, – как бы то ни было, имя дочери белогорского коменданта не было произнесено в присутствии комиссии. Я утвердился еще более в моем намерении, и когда судьи спросили: чем могу опровергнуть показания Швабрина, я отвечал, что держусь первого своего объяснения и ничего другого в оправдание себе сказать не могу. Генерал велел нас вывести. Мы вышли вместе. Я спокойно взглянул на Швабрина, но не сказал ему ни слова. Он усмехнулся злобной усмешкою и, приподняв свои цепи, опередил меня и ускорил свои шаги. Меня опять отвели в тюрьму и с тех пор уже к допросу не требовали.

Я не был свидетелем всему, о чем остается мне уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы, что малейшие подробности врезались в мою память и что мне кажется, будто бы я тут же невидимо присутствовал.

Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке.

Слух о моем аресте поразил все мое семейство. Марья Ивановна так просто рассказала моим родителям о странном знакомстве моем с Пугачевым, что оно не только не беспокоило их, но еще и заставляло часто смеяться от чистого сердца. Батюшка не хотел верить, чтобы я мог быть замешан в гнусном бунте, коего цель была ниспровержение престола и истребление дворянского рода. Он строго допросил Савельича. Дядька не утаил, что барин бывал в гостях у Емельки Пугачева и что-де злодей его таки жаловал; но клялся, что ни о какой измене он не слыхивал. Старики успокоились и с нетерпением стали ждать благоприятных вестей. Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию.

Прошло несколько недель… Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б**. Князь писал ему обо мне. После обыкновенного приступа, [58] он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение.

Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась в горьких жалобах. «Как! – повторял он, выходя из себя. – Сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур [59] мой умер на лобном месте, [60] отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. [61] Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..» Испуганная его отчаянием матушка не смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения. Отец мой был неутешен.

страница 99 из 108 

←предыдущая


следующая→

…