Я тонул на берегу стоял отец сухонький жилистый сочинение

(1)Я тонул. (2)На берегу стоял отец, сухонький, жилистый, белотелый, и смеялся. (3)Он уговаривал меня вместе прыгнуть с обрыва, а потом поднял меня и швырнул в омут. (4)Я не ожидал такого предательства, я кричал, захлебывался, колотил руками, ногами и плакал. (5)Обида и злость ошпарили меня.

(6)Страх прочно отпечатал омут в моей памяти. (7)Закрыв глаза, я могу рассматривать его. (8)По нынешней, взрослой мерке обрыв невысок, это травянистый уступ, крутость, подмытая снизу, скрепленная корнями полегшей ивы. (9)Сам омут тоже шириной три-четыре хороших гребка, река отдыхала в этой размоине, берега тут чуть расступились, особенно другой берег, низкий и глинистый.

(10)…Я тонул. (11)Я чувствовал, что отец не двинется с места. (12)Все на берегу смеялись, наверное, я был нелеп с выпученными от ужаса глазами, отчаянно бьющий руками по воде. (13)Если бы я действительно тонул, меня сразу бы вытащили, поэтому-то мой ужас и был смешон. (14)А я ничего не соображал, я ненавидел их всех, и больше всего отца, и бил по воде, задыхаясь, теряя голос. (15)И тут вдруг я почувствовал, что плыву. (16)Ощущение это было незнакомо, но я понял, что не касаюсь дна. (17)Я плыву, плыву! (18)Вода не тянула меня в свою коричневую глубь, а держала, поддерживала меня снизу, как до этого широкая отцовская ладонь.
(19)Тело осознало это раньше разума, плавучесть появилась как бы толчком, вошла раз и навсегда, я ощутил ее как новое свое умение, даже не умение, а качество, неотъемлемое, как способность ходить. (20)Потом годами я учился плавать стильно, на время, изучая в бассейне разные тонкости, но плавучесть, она пришла тогда, плотное тело воды стало дружеским и больше не внушало страха.

(21)Когда я вылез, отец подхватил меня, всхлипывающего, на руки, прижал и сказал: «Молодец, теперь поплывешь». (22)Руки его дрожали, он продолжал смеяться. (23)Я понял, что смеялся он не надо мною, а от радости, он раньше меня увидел, что я плыву. (24)Если б не это, не веснушчатые дрожащие его руки, то ненависть, гнев, отвращение к предательству остались бы во мне травмой, и как знать, что вырастает из детских ран.
(25)«Ничем я тебе больше не могу помочь, сынок», – сказал он. (26)На самом деле он сказал это через несколько лет по другому поводу, но почему-то потом все это слилось, соединилось в тот день.
(27)С тех пор, заплывая далеко в море, даже в волну, я не боялся воды. (28)Любовь к плаванию выручила меня в войну на Лужской переправе, когда пришлось всю ночь провести в воде. (29)Могли ранить, убить, но утонуть я не мог. (30)Что-то отцовское было для меня в воде, в самые трудные минуты вода напоминала об этом словно отцовским прикосновением.
(31)И помнится все это прежде всего потому, что отец определил этот момент моей жизни.

(32)Почему он в других случаях не делал этого? (33)Никто не учит родителей, как «работать» родителями. (34)Самая ответственная из всех работ, а делает ее кто как может, руководствуясь лишь опасными советами любви.

(35)То, что было на омуте, никак не причислишь к таким нравственным воспоминаниям. (36)Действие это было практическое, и отец учил меня чисто деловому, нужному для жизни, как учат все отцы.

(37)Однако в этом воспоминании есть какое-то тепло, нужное для души. (38)Возможно, оттого, что я сумел сам увидеть ту отцовскую любовь к себе, которую он никогда не высказывал вслух.
(Д.А. Гранин)

*Гранин Даниил Александрович (1919 — 2017, наст. фамилия Герман) – современный русский писатель. Для произведений Гранина характерны реализм и поэзия научно-технического творчества, публицистичность и сдержанная языковая энергия письма в сочетании с постоянным утверждением «внеутилитарного» и именно потому одновременно «доброго» и «прекрасного» отношения к человеку, его труду и созданному им искусству. Живет и работает в Санкт-Петербурге.

Сочинение по рассказу. мое мнение о поступке отца
Я тонул. На берегу стоял отец и смеялся. Он уговаривал меня вместе прыгнуть с обрыва, а потом поднял меня и швырнул в омут. Я не ожидал такого предательства, я кричал, захлёбывался, колотил руками, ногами и плакал, обида и злость ошпарили меня. Страх прочно отпечатал омут в моей памяти. Закрыв глаза, я могу рассматривать его даже сейчас, хотя прошло много лет. Обрыв невысок, сам омут небольшой. Река отдыхала и расслаблялась в этой размойне, берега тут чуть расступились и замерлив оцеунении, особенно другой берег, который был низким и глинистым. Как же красив был округлый омут, в котором я тонул! …Я тонул. Я чувствовал, что отец не двинется с места. А я ничего не соображал, я ненавидел отца и бил по воде, задыхаясь, теряя голос. И тут вдруг я почувствовал, что плыву, и ощущение это было незнакомо. Я плыву, плыву! Вода не тянула меня в свою коричневую глубь, а держала, поддерживала меня снизу, как до этого широкая отцовская ладонь. Когда я вылез, отец подхватил меня, всхлипывающего, на руки, прижал и сказал: «Молодец, теперь поплывёшь». Руки его дрожали, он продолжал смеяться. Он ведь раньше меня увидел, что я плыву. Теперь я знаю, чему научил меня урок отца. Я научился быть стойким в самые трудные минуты жизни. Я никогда после этого не боялся воды, и это выручило меня в войну на Лужской переправе. Я научился чувствовать любовь к себе, которую близкие люди не всегда высказывают вслух.

1)Я тонул. (2)На берегу стоял отец, сухонький, жилистый, белотелый, и смеялся. (3)Он уговаривал меня вместе пры¬гнуть с обрыва, а потом поднял меня и швырнул в омут. (4)Я не ожидал такого предательства, я кричал, захлебывался, колотил руками, ногами и плакал. (5)Обида и злость ошпарили меня.

(6)Страх прочно отпечатал омут в моей памяти. (7)Закрыв глаза, я могу рассматривать его. (8)По нынешней, взрослой мерке обрыв невысок, это травянистый уступ, крутость, подмытая снизу, скрепленная корнями полегшей ивы. (9)Сам омут тоже шириной три-четыре хороших гребка, ре¬ка отдыхала в этой размоине, берега тут чуть рассту¬пились, особенно другой берег, низкий и глинистый.

(10)…Я тонул. (11)Я чувствовал, что отец не двинется с ме¬ста. (12)Все на берегу смеялись, наверное, я был нелеп с выпученными от ужаса глазами, отчаянно бьющий ру¬ками по воде. (13)Если бы я действительно тонул, меня сра¬зу бы вытащили, поэтому-то мой ужас и был смешон. (14)А я ничего не соображал, я ненавидел их всех, и больше всего отца, и бил по воде, задыхаясь, теряя голос. (15)И тут вдруг я почувствовал, что плыву. (16)Ощущение это было незнакомо, но я понял, что не касаюсь дна. (17)Я плыву, плы¬ву! (18)Вода не тянула меня в свою коричневую глубь, а дер¬жала, поддерживала меня снизу, как до этого широкая отцовская ладонь.

(19)Тело осознало это раньше разума, плавучесть появи¬лась как бы толчком, вошла раз и навсегда, я ощутил ее как новое свое умение, даже не умение, а качество, неотъ-емлемое, как способность ходить. (20)Потом годами я учился плавать стильно, на время, изучая в бассейне разные тонкости, но плавучесть, она пришла тогда, плотное тело воды стало дружеским и больше не внушало страха.

(21)Когда я вылез, отец подхватил меня, всхлипывающе¬го, на руки, прижал и сказал: «Молодец, теперь поплы¬вешь». (22)Руки его дрожали, он продолжал смеяться. (23)Я по¬нял, что смеялся он не надо мною, а от радости, он рань¬ше меня увидел, что я плыву. (24)Если б не это, не веснушча¬тые дрожащие его руки, то ненависть, гнев, отвращение к предательству остались бы во мне травмой, и как знать, что вырастает из детских ран.

(25)«Ничем я тебе больше не могу помочь, сынок», – ска¬зал он. (26)На самом деле он сказал это через несколько лет по другому поводу, но почему-то потом все это слилось, соединилось в тот день.

(27)С тех пор, заплывая далеко в море, даже в волну, я не боялся воды. (28)Любовь к плаванию выручила меня в войну на Лужской переправе, когда пришлось всю ночь провести в воде. (29)Могли ранить, убить, но утонуть я не мог. (30)Что-то отцовское было для меня в воде, в самые трудные минуты вода напоминала об этом словно отцов¬ским прикосновением.

(31)И помнится все это прежде всего потому, что отец определил этот момент моей жизни.

(32)Почему он в других случаях не делал этого? (33)Никто не учит родителей, как «работать» родителями. (34)Самая ответственная из всех работ, а делает ее кто как может, руководствуясь лишь опасными советами любви.

(35)То, что было на омуте, никак не причислишь к таким нравственным воспоминаниям. (36)Действие это было практическое, и отец учил меня чисто деловому, нужному для жизни, как учат все отцы.

(37)Однако в этом воспоминании есть какое-то тепло, нуж¬ное для души. (38)Возможно, оттого, что я сумел сам уви¬деть ту отцовскую любовь к себе, которую он никогда не высказывал вслух.

(Д.А. Гранин)

Сочинение по рассказу. мое мнение о поступке отца

Я тонул. На берегу стоял отец и смеялся. Он уговаривал меня вместе прыгнуть с обрыва, а потом поднял меня и швырнул в омут. Я не ожидал такого предательства, я кричал, захлёбывался, колотил руками, ногами и плакал, обида и злость ошпарили меня. Страх прочно отпечатал омут в моей памяти. Закрыв глаза, я могу рассматривать его даже сейчас, хотя прошло много лет. Обрыв невысок, сам омут небольшой. Река отдыхала и расслаблялась в этой размойне, берега тут чуть расступились и замерлив оцеунении, особенно другой берег, который был низким и глинистым. Как же красив был округлый омут, в котором я тонул! …Я тонул. Я чувствовал, что отец не двинется с места. А я ничего не соображал, я ненавидел отца и бил по воде, задыхаясь, теряя голос. И тут вдруг я почувствовал, что плыву, и ощущение это было незнакомо. Я плыву, плыву! Вода не тянула меня в свою коричневую глубь, а держала, поддерживала меня снизу, как до этого широкая отцовская ладонь. Когда я вылез, отец подхватил меня, всхлипывающего, на руки, прижал и сказал: «Молодец, теперь поплывёшь». Руки его дрожали, он продолжал смеяться. Он ведь раньше меня увидел, что я плыву. Теперь я знаю, чему научил меня урок отца. Я научился быть стойким в самые трудные минуты жизни. Я никогда после этого не боялся воды, и это выручило меня в войну на Лужской переправе. Я научился чувствовать любовь к себе, которую близкие люди не всегда высказывают вслух.

1)Я тонул. (2)На берегу стоял отец, сухонький, жилистый, белотелый, и смеялся. (3)Он уговаривал меня вместе пры¬гнуть с обрыва, а потом поднял меня и швырнул в омут. (4)Я не ожидал такого предательства, я кричал, захлебывался, колотил руками, ногами и плакал. (5)Обида и злость ошпарили меня.

(6)Страх прочно отпечатал омут в моей памяти. (7)Закрыв глаза, я могу рассматривать его. (8)По нынешней, взрослой мерке обрыв невысок, это травянистый уступ, крутость, подмытая снизу, скрепленная корнями полегшей ивы. (9)Сам омут тоже шириной три-четыре хороших гребка, ре¬ка отдыхала в этой размоине, берега тут чуть рассту¬пились, особенно другой берег, низкий и глинистый.

(10)…Я тонул. (11)Я чувствовал, что отец не двинется с ме¬ста. (12)Все на берегу смеялись, наверное, я был нелеп с выпученными от ужаса глазами, отчаянно бьющий ру¬ками по воде. (13)Если бы я действительно тонул, меня сра¬зу бы вытащили, поэтому-то мой ужас и был смешон. (14)А я ничего не соображал, я ненавидел их всех, и больше всего отца, и бил по воде, задыхаясь, теряя голос. (15)И тут вдруг я почувствовал, что плыву. (16)Ощущение это было незнакомо, но я понял, что не касаюсь дна. (17)Я плыву, плы¬ву! (18)Вода не тянула меня в свою коричневую глубь, а дер¬жала, поддерживала меня снизу, как до этого широкая отцовская ладонь.

(19)Тело осознало это раньше разума, плавучесть появи¬лась как бы толчком, вошла раз и навсегда, я ощутил ее как новое свое умение, даже не умение, а качество, неотъ-емлемое, как способность ходить. (20)Потом годами я учился плавать стильно, на время, изучая в бассейне разные тонкости, но плавучесть, она пришла тогда, плотное тело воды стало дружеским и больше не внушало страха.

(21)Когда я вылез, отец подхватил меня, всхлипывающе¬го, на руки, прижал и сказал: «Молодец, теперь поплы¬вешь». (22)Руки его дрожали, он продолжал смеяться. (23)Я по¬нял, что смеялся он не надо мною, а от радости, он рань¬ше меня увидел, что я плыву. (24)Если б не это, не веснушча¬тые дрожащие его руки, то ненависть, гнев, отвращение к предательству остались бы во мне травмой, и как знать, что вырастает из детских ран.

(25)«Ничем я тебе больше не могу помочь, сынок», – ска¬зал он. (26)На самом деле он сказал это через несколько лет по другому поводу, но почему-то потом все это слилось, соединилось в тот день.

(27)С тех пор, заплывая далеко в море, даже в волну, я не боялся воды. (28)Любовь к плаванию выручила меня в войну на Лужской переправе, когда пришлось всю ночь провести в воде. (29)Могли ранить, убить, но утонуть я не мог. (30)Что-то отцовское было для меня в воде, в самые трудные минуты вода напоминала об этом словно отцов¬ским прикосновением.

(31)И помнится все это прежде всего потому, что отец определил этот момент моей жизни.

(32)Почему он в других случаях не делал этого? (33)Никто не учит родителей, как «работать» родителями. (34)Самая ответственная из всех работ, а делает ее кто как может, руководствуясь лишь опасными советами любви.

(35)То, что было на омуте, никак не причислишь к таким нравственным воспоминаниям. (36)Действие это было практическое, и отец учил меня чисто деловому, нужному для жизни, как учат все отцы.

(37)Однако в этом воспоминании есть какое-то тепло, нуж¬ное для души. (38)Возможно, оттого, что я сумел сам уви¬деть ту отцовскую любовь к себе, которую он никогда не высказывал вслух.

(Д.А. Гранин)