За стеной спят мальчики мои подопечные текст егэ

Обновлено: 09.03.2023

Представленный текст в демоверсии использовался на реальном ЕГЭ 2021. Подборка других текстов здесь.

Вот и кончился последний урок последнего дня нашей школьной жизни! Десять школьных лет завершились по знакомой хрипловатой трели звонка, что возникает внизу, в недрах учительской, и, наливаясь звуком, подымается с некоторым опозданием к нам на шестой этаж, где расположены десятые классы.

Все мы, растроганные, взволнованные, радостные и о чем-то жалеющие, растерянные и смущенные своим мгновенным превращением из школяров во взрослых людей, слонялись по классам и коридору, словно страшась выйти из школьных стен в мир, ставший бесконечным. И было такое чувство, будто что-то недоговорено, недожи- то, не исчерпано за последние десять лет, будто этот день застал нас врасплох.

В класс заглянула Женя Румянцева:

— Сережа, можно тебя на минутку?

Я вышел в коридор.

— Сережа, я хотела тебе сказать: давай встретимся через десять лет.

Шутливость совсем не была свойственна Жене, и я спросил серьезно:

— Мне интересно, каким ты станешь. Ты ведь очень нравился мне все эти годы.

Я думал, что Жене Румянцевой неведомы ни эти слова, ни эти чувства. Вся ее жизнь протекала в двух сферах: в напряженной комсомольской работе и в мечтаниях о звездных мирах. Не многие из нас твердо определили свои дальнейший жизненный путь, а Женя с шестого класса знала, что будет астрономом и никем другим.

Между нами никогда не было дружеской близости. В поисках разгадки я мысленно пробегал прошлое, но ничего не нашел в нем, кроме одной встречи на Чистых прудах.

Однажды мы собрались в выходной день на Химкинское водохранилище — покататься на лодках. Сбор назначили на Чистых прудах, у большой беседки. Но с утра заморосил дождь, и на сборный пункт пришли только мы с Павликом Аршан- ским, Нина Барышева и Женя Румянцева.

— Давайте покатаемся по пруду, и будем воображать, что мы в Химках.

— Или в Индийском океане! — восторженно подхватила Женя. — Или у берегов Гренландии.

Мы влезли в старую, рассохшуюся плоскодонку, подобрали на берегу две дощечки вместо весел и отправились в кругосветное путешествие. Едва ли кому-нибудь из нас, кроме Жени, это доставляло удовольствие. Пока мы с Павликом вяло шлепали дощечками по воде, Женя придумывала трассу нашего путешествия. Вот мы проходим Босфор, через Суэцкий канал попадаем в Красное море, оттуда в Аравийское, оплываем Филиппины и входим в Тихий океан.

— Почему же ты раньше молчала, Женя? — спросил я.

— К чему было говорить? Тебе так нравилась Нина!

С ощущением какой-то досадной и грустной утраты я сказал:

— Где же и когда мы встретимся?

— Через десять лет, двадцать девятого мая, в восемь часов вечера в среднем пролете между колонн Большого театра.

Минули годы. Женя училась в Ленинграде, я ничего не слышал о ней. Зимой 1941 года, жадно ловя известия о судьбе моих друзей, я узнал, что Женя в первый же день войны бросила институт и пошла в летную школу. Летом 1944 года, находясь в госпитале, я услышал по радио указ о присвоении майору авиации Румянцевой звания Героя Советского Союза. Когда я вернулся с войны, то узнал, что звание Героя было присвоено Жене посмертно.

Жизнь шла дальше, порой я вдруг вспоминал о нашем уговоре, а за несколько дней до срока почувствовал такое острое, щемящее беспокойство, будто все прошедшие годы только и готовился к этой встрече. Я купил у цветочницы ландыши и пошел к среднему пролету между колонн Большого театра. Постоял там немного, затем отдал ландыши худенькой сероглазой девушке и поехал домой.

Мне хотелось на миг остановить время и оглянуться на себя, на прожитые годы, дождик, вспомнить слепоту своей юношеской души, так легко прошедшей мимо того, что могло бы стать судьбой.

* Юрий Маркович Нагибин (1920–1994) – русский советский писатель-прозаик, журналист и сценарист.

Какие чувства испытывает человек перед началом нового этапа жизни? Безмятежные детские годы заканчиваются, и приходится принимать решения, от которых зависит твоё будущее. Вчерашний школьник сегодня сталкивается с серьёзными испытаниями, становится более ответственным, набирается жизненного опыта. Однако почти всегда сложно и страшно вступать на этот новый, неизведанный путь. Писатель Ю.М. Нагибин поднимает в тексте проблему взросления и размышляет о том, какие эмоции переполняют выпускника в момент прощания со школой.

Итогом размышлений писателя становится такая позиция: момент неминуемого взросления всегда застаёт человека врасплох. С одной стороны, хочется поскорее вступить в мир новых возможностей, а с другой – очень тяжело расставаться с прежней жизнью.

Таким образом, в какой-то момент человек действительно боится взрослеть, ему кажется, что слишком много возможностей упущено и много времени потрачено впустую. Но между тем каждый из нас меняется, становясь зрелой личностью, и это было бы невозможно без легкомысленных поступков и ошибок.

прощёное воскресенье, непрошеный гость, незваный гость, гостиный, гостинец, гостиница, гостиная, златокованый, посажёный отец, названый брат, ветреный, конченый человек, приданое, мудрёный, ряженый, смышлёный, юный, румяный, пьяный, пряный, бешеный, рдяный, рьяный, свиной, жёваный, кованый, клёваный, вареник, драник, труженик, мученик, труженица, мученица, серебряник, бессребреник, масленица, костяника, пудреница, ольшаник, путаница, торфяник, длина, истина.

— Главная — Сочинение ЕГЭ

В соответствии с критериями проверки сочинений формата ЕГЭ 2022 ваша работа оценивается следующим образом.

К1 — Формулировка проблем исходного текста: + 1 балл

Проблема определена верно, сформулирована корректно.

K2 — Комментарий + 2 балла

Пример 1 в сочинении не указан, не пояснен.

Так как первый пример отсутствует, взаимосвязь между примерами и анализ связи не оцениваются.

K3 — Отражение позиции автора исходного текста: + 1 балл

Позиция автора относительно поставленной проблемы определена некорректно. Проблема — это вопрос, позиция автора — ответ на вопрос. Давайте ещё раз внимательно перечитаем формулировку проблемы и ПА:

Проблема: Какое влияние на формирование человека оказывают уроки, усвоенные детстве? Именно этим вопросом задаётся О. Кожухова.

ПА: Позиция автора заключается в следующем: именно от родителей и от их методов воспитания зависит то, какие воспоминания останутся у человека о детстве и как они повлияют на его жизнь.

Позиция автора — это явно ответ на другой вопрос. От чего (От кого) зависит, какие воспоминания детства останутся у человека? Как детские воспоминания влияют на жизнь человека? Происходит нарушение логики (это отразится на К5).

K4 — Отношение к позиции автора по проблеме исходного текста: + 1 балл

Отношение к позиции автора содержит согласие, тезис, обоснование тезиса.

K5 — Смысловая цельность, речевая связность и последовательность изложения: + 0 баллов

В работе есть нарушения логики развития мысли.

Местоимение «её» указывает на женский род, но из предыдущих предложений мы не можем сказать, кто автор: женщина или мужчина.

Эти воспоминания имеют причинно-следственную связь : именно ненавязчивое воспитание отца, который умел ни к чему не принуждая научить девочку таким важным вещам, как дружба, помогло ей оставить самые светлые воспоминания о детстве и выучить важные жизненные уроки, повлиявшие на дальнейшую жизнь.

На что указывает местоимение в начале абзаца? Нарушение логики.
Вероятно, вы хотели сказать о связи между примерами. Воспоминания не могут иметь причинно-следственную связь.

K6 — Точность и выразительность речи + 1 балл

Эти воспоминания имеют причинно-следственную связь: именно ненавязчивое воспитание отца, который умел ни к чему не принуждая научить девочку таким важным вещам , как дружба, помогло ей оставить самые светлые воспоминания о детстве и выучить важные жизненные уроки, повлиявшие на дальнейшую жизнь.

Думаю, что лучше убрать слово «персонаж», либо перестроить предложение: . мне вспоминается персонаж поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души» Чичиков.

K7 — Соблюдение орфографических норм: + 3 балла

K8 — Соблюдение пунктуационных норм: + 0 баллов

Неверное цитирование. Нужно было писать цитату с заглавной буквы, либо ставить перед местоимением многоточие.

Эти воспоминания имеют причинно-следственную связь: именно ненавязчивое воспитание отца, который умел ЗПТ ни к чему не принуждая ЗПТ научить девочку таким важным вещам, как дружба, помогло ей оставить самые светлые воспоминания о детстве и выучить важные жизненные уроки, повлиявшие на дальнейшую жизнь.

Начиная с первых дней в училище ЗПТ он занимался накопительством.

От того ЗПТ какие уроки дадут детям родители, какой пример им подадут ЗПТ зависит их будущее.

Пропущены запятые в сложноподчинённом предложении (не поставлены запятые, разделяющие главное и придаточные предложения).

K9 — Соблюдение грамматических норм: + 1 балл

Какое влияние на формирование человека оказывают уроки, усвоенные детстве ? Именно этим вопросом задаётся О. Кожухова.

K10 — Соблюдение речевых норм: + 1 балл

Эти воспоминания имеют причинно-следственную связь: именно ненавязчивое воспитание отца, который умел ни к чему не принуждая научить девочку таким важным вещам, как дружба, помогло ей оставить самые светлые воспоминания о детстве и выучить важные жизненные уроки, повлиявшие на дальнейшую жизнь.

Неточно подобрано слово, которое ведёт в нарушению лексической сочетаемости. Лучше написать так: помогло сохранить самые светлые воспоминания.

Его отец не стремился привить сыну каких-либо нравственных качеств и, отправляя сына в училище, дал ему наказ: дружить с теми, кто побогаче и беречь деньги, ведь они открывают все двери. Именно это и сформировало личность Чичикова.

K11 — Соблюдение этических норм: + 1 балл

К12 — Соблюдение фактологической точности в фоновом материале: + 1 балл

Откуда вы знаете, что текст О. Кожуховой относится к жанру рассказа? Советую избегать указаний на жанровую принадлежность текстов. Тексты для ЕГЭ по русскому языку могут быть разных жанров (романы, повести, рассказы, очерки, статьи, мемуары и т.д.), которые адаптируются (неслучайно под текстом мы видим такие формулировки: по М.М. Пришвину, по Л.Н. Толстому и т.д.).

Общие рекомендации: следует усилить работу над комментарием, логикой развития мысли, речевым оформлением. Продолжайте писать сочинения, и работы с каждым разом будут становиться лучше.

• Для учеников 1-11 классов и дошкольников
• Бесплатные сертификаты учителям и участникам

Сочинение по тексту О.Л. Рожнёвой по проблеме приспособления человека к обществу.

(1)Мне скоро семь. (2)До школы остаётся полгода. (3)И меня решают отдать в детский сад, чтобы я успела привыкнуть к детям и научилась с ними общаться. (4)Но общаться со сверстниками для меня оказалось трудной задачей. (5)Сказывалась и разница в интересах: никто из них не умел читать, а я читала уже запоем. (6)В моём мире царили Джек Лондон, Майн Рид, Жюль Верн, Конан Дойл, Дюма. (7)И этот мир был гораздо интереснее, чем попытки девочек увлечь меня пластмассовой посудой, куличами в песочнице и одеванием пупсов. (8)Голые пупсы почему-то не вдохновляли.

— (21)Леночка, нельзя же так! (22)Мы тебе дали новую куклу, а ты вместо неё принесла стекло от бутылки!

— (23)А оно разноцветное. (24)И Маше кукла очень нужна. (25)У неё день рождения.

— (26)У Маши день рождения через полгода! (27)А таких стёкол мы тебе сейчас дадим целую кучу. (28)Вон на свалке битые бутылки валяются!

— (29)Леночка, деточка бедная, как же ты жить-то будешь! (30)Разве можно быть такой бесхитростной! (31)Похитрее нужно быть, похитрее! (32)Понимаешь?

(43)Да уж… (44)Сколько шишек набито бесхитростной деточкой. (45)Вспоминаю, как я менялась в течение многих лет, обучаясь всему тому, что называется жизнь в коллективе. (46)Хорошо это было или плохо? (47)Прогресс или деградация?

(48)Сейчас я бы хотела снова стать искренним и простодушным ребёнком из своего детства. (49)Ушла я в страну чужую. (50)И дом мой далече. (51)Нет давно того очага, к которому можно стремиться. (52)И горьки плоды, которыми питает меня моя жизнь. (53)А я всё иду в свой Изумрудный город, а он всё дальше и дальше. (54) Как мираж.

(По О.Л. Рожнёвой*)

*Ольга Леонидовна Рожнёва (род. в 1975г.) – член Союза писателей России, филолог, переводчик, преподаватель английского языка.

Мы все мечтаем о настоящей дружбе, о честности и понимании в отношениях. Но не всегда нас принимают такими, какие мы есть, обижают и отвергают. О.Л. Рожнёва поднимает проблему приспособления человека к обществу.

Писательница повествует от лица взрослого человека, вспоминающего своё детство. Девочка жила словно в волшебной стране, где царило только добро. Бесхитростная и наивная, она могла отдать подруге куклу в обмен на разноцветное стекло от бутылки. Щедрость её не знала границ, и маленькие друзья, более искушённые в жизни, этим пользовались. Родители пытались изменить отношение дочери к миру, учили не доверять другим людям. О.Л. Рожнёва этим примером поясняет, что взрослые хотели подготовить ребёнка к суровым реалиям жизни.

О.Л.Рожнёва считает, что меняться надо, но не в ущерб себе, своим принципам и нравственным понятиям.

Какого человека можно назвать добрым? Над этим вопросом в своем тексте размышляет И. Грекова.

Размышляя над поставленным вопросом, автор описывает случай, произошедший с Юрием Сергеевичем М. Герой Грековой вместе со своим сыном оказались в крайне затруднительном положении: у них украли билеты на самолет, купленные на последние деньги, и они не могли улететь домой. Однако благодаря таксисту Ираклию Пимениди героям всё-таки удалось вернуться в Москву: Ираклий дал Юрию Сергеевичу деньги на билеты, при этом ничего не прося взамен. Образ таксиста помогает Грековой раскрыть проблему проявления доброты: она хотела показать, что добрый человек всегда готов прийти на помощь нуждающимся вне зависимости от того, знаком ли он с тем, кому требуется помощь или нет.

Обратим внимание на ещё один аспект, который освещает Грекова, говоря о добрых людях.

Рассказывая о Ираклие Пимениди, автор упоминает, что с таксистом однажды произошла одна неприятная ситуация, вот как описывает её сестра Ираклия: “Был у нас такой случай. Наш старший брат одолжил 200 рублей одному приезжему. Однако этот человек не только не отдал деньги, но даже не признал брата, когда тот поехал к нему за деньгами”. Этот случай, описанный сестрой Ираклия, говорит о том, что таксист — человек с большим сердцем, даже после такого обмана со стороны приезжего он не потерял веру в людей и помог Юрию Сергеевичу. Так, И. Грекова хотела показать, что добрый человек не перестает верить в порядочность и честность всех без исключения людей.

Оба примера, дополняя друг друга, позволяют нам понять: доброго человека от недоброго отличает то, что для него все люди одинаково порядочны и одинаково нуждаются в помощи.

И. Грекова считает, что добрый человек — это тот, кто ставит свои интересы ниже интересов другого, когда тому нужна помощь. Такой человек не верит в существование чужих людей и считает, что все люди едины и должны помогать друг другу.

Я согласен с позицией автора — по-настоящему добрые люди, действительно, считают всех людей честными и порядочными. В качестве обоснования своей позиции хотелось бы вспомнить Иешуа Га-Ноцри, героя романа М. А. Булгакова “Мастер и Маргарита”. Иешуа не верил в существование злых людей: кентуриона Марка Крысобоя он считал добрым, хотел помочь Понтию Пилату, приговорившему его к смертной казни, странствующий философ не был озлоблен на этот мир и хотел сделать его лучше и добрее, продвигая свои идеи.

В заключение хотелось бы отметить, что добрые люди — это основа существования мира, если бы не было таких людей, готовых прийти на помощь просто по зову своего сердца, страшно представить, как бы мы жили в мире, где никто не выручит, не протянет руку помощи в нужный момент, не подставит плечо.

Содержание сочинения

К1. Одна из проблем исходного текста (в той или иной форме в любой из частей сочинения) сформулирована верно.

Фактических ошибок, связанных с пониманием и формулировкой проблемы, нет(1 из 1)

К2. Приведено не менее 2 примеров-иллюстраций из прочитанного текста, важных для понимания сформулированной проблемы.

Дано пояснение к каждому из примеров-иллюстраций.

Указана и проанализирована смысловая связь между примерами-иллюстрациями.

Фактических ошибок, связанных с пониманием проблемы исходного текста, в комментарии нет. (6 из 6)

К3. Позиция автора (рассказчика) по прокомментированной проблеме исходного текста сформулирована верно.

Фактических ошибок, связанных с пониманием позиции автора исходного текста, нет(1 из 1)

К4. Отношение (согласие или несогласие с автором текста) к позиции автора исходного текста сформулировано, и подтверждено литературным произведением (1 из 1)

Речевое оформление сочинения

К5. Работа характеризуется смысловой цельностью, речевой связностью и последовательностью изложения. Однако присутствует загруженность теста чрезмерно длинными предложениями. Логические ошибки отсутствуют (1 из 2)

Иешуа не верил в существование злых людей: кентуриона Марка Крысобоя он считал добрым, хотел помочь Понтию Пилату, приговорившему его к смертной казни . Таким образом, мы видим, что странствующий философ не был озлоблен на этот мир и хотел сделать его лучше и добрее, продвигая свои идеи.

К6. Работа экзаменуемого отличается бедностью словаря и однообразием грамматического строя речи(0 из 2)

Грамотность

К7. Орфографических ошибок нет (3 из 3)

К8. Пунктуационных ошибок нет (3 из 3)

К9. Допущена одна грамматическая ошибка (1 из 2)

К10. Допущено четыре и более речевых ошибок (0 из 2)

Над этим вопросом в своем тексте размышляет И. Грекова.

Размышляя над поставленным вопросом , автор описывает случай, произошедший с Юрием Сергеевичем.

Герой Грековой вместе со своим сыном оказывается в крайне затруднительном положении: у них украли билеты на самолет, купленные на последние деньги , и они не могли улететь домой. Однако благодаря таксисту Ираклию Пимениди героям всё-таки удалось вернуться в Москву: Ираклий дал Юрию Сергеевичу деньги на билеты , при этом ничего не прося взамен. Образ таксиста помогает Грековой раскрыть проблему проявления доброты : она хотела показать, что добрый человек всегда готов прийти на помощь нуждающимся вне зависимости от того, знаком ли он с тем, кому требуется помощь или нет.

Обратим внимание на ещё один аспект, который освещает Грекова , говоря о добрых людях.

Рассказывая о Ираклие Пимениди, автор упоминает, что с таксистом однажды произошла одна неприятная ситуация, вот как описывает её сестра Ираклия .

10, 11 Повтор: Этот случай, описанный сестрой Ираклия, говорит о том, что таксист — человек с большим сердцем, даже после такого обмана со стороны приезжего он не потерял веру в людей и помог Юрию Сергеевичу. Так, И. Грекова хотела показать, что добрый человек не перестает верить в порядочность и честность всех без исключения людей .

Так, И. Грекова хотела показать, что добрый человек не перестает верить в порядочность и честность всех без исключения людей .

Оба примера, дополняя друг друга, позволяют нам понять: доброго человека от недоброго отличает то, что для него все люди одинаково порядочны и одинаково нуждаются в помощи.

Оба примера, дополняя друг друга, позволяют нам понять: доброго человека от недоброго отличает то, что для него все люди одинаково порядочны и одинаково нуждаются в помощи.

И. Грекова считает, что добрый человек — это тот, кто ставит свои интересы ниже интересов другого, когда тому нужна помощь.

И. Грекова считает, что добрый человек — это тот, кто ставит свои интересы ниже интересов другого, когда тому нужна помощь. Такой человек не верит в существование чужих людей и считает, что все люди едины и должны помогать друг другу.

Я согласен с позицией автора — по-настоящему добрые люди , действительно, считают всех людей честными и порядочными.

Таким образом, мы видим, что странствующий философ не был озлоблен на этот мир и хотел сделать его лучше и добрее , продвигая свои идеи.

В заключение хотелось бы отметить, что добрые люди — это основа существования мира , если бы не было таких людей , готовых прийти на помощь просто по зову своего сердца, страшно представить, как бы мы жили в мире , где никто не выручит, не протянет руку помощи в нужный момент, не подставит плечо.

К11. Этические ошибки в работе отсутствуют (1 из 1)

К12. Фактические ошибки в фоновом материале отсутствуют (1 из 1)

По итогу ученику нужно обратить внимание на скудность словарного запаса. Следует применять синонимы для недопущения большого количества речевых повторов в тексте. Так же важно помнить правила грамматики и пунктуации.

Среди положительных сторон можно отметить верно подобранную аргументацию собственной позиции и поставленной проблемы текста.

Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Читайте также:

  

• Сочинение на тему айти специалист

  

• Мой город актау сочинение

  

• Сочинение на тему что я могу сделать для своей эпохи

  

• Сочинение отзыв о спектакле пиковая дама

  

• Сочинение по сердечная недостаточность

Нужно найти проблему текста помогите плииз (сочинение егэ)

(1)За стеной спят мальчики, мои подопечные из третьего класса: мертвый час, тихий час, или, как он там ещё называется, этот час, когда детей среди бела дня заставляют спать, а они, конечно, спать не желают, бузят втихую, рассказывают анекдоты, хохочут, уткнувшись в подушки… (2)А как войдёш, глаза у всех зажмурены, будто спят крепким сном, даже похрапывают. (3)Я уних пнонервожатый. (4)Идут қаникулы. (5)Н увы, каникулы уже
кончаются — последняя неделя августи. (6)Нынепеним летом мы опять живём близ Верек: есть такой старинный городок. (7)Природа здесь красивая. (8)Речка есть, Протва, хотя и холодная очень. (9)И леса, леса. (10)А на территории нашего пионерского лагеря — большой плодовый сад. (11)Как раз под моим окном растёт яблоня. (12)Сейчас на ней уже зрелые яблоки. (13)Много. (14)Рвать их нам разрешают, и мы их рвём и стим сколько влезет, хрумкаем, а будто и не убавляется столько этим летом яблок. (15)Вся Верея н все окрестности Верен — сплошные яблоки. (16)Местная ребятня вместо камней швыряет друг в дружку яблоками. (17)И по речке Протве почему-то все время плывут яблоки.
(18)Так вот, об этой яблоне, что под моим окном. (19)Когда в самом начале лета мы приехали сюда, ещё все яблони были в цвету, (20)И эта моя яблоня тоже была вся в белых цветах. (21)А каждый цветок — это будущее яблоко. (22)Я тогда посмотрел на эту сплошную, без единой прогланны, белую, чуть розоватую пену и подумал: «Сколько же это в конце концов окажется яблок на яблоне? (23)Миллион?»
(24)Потом цвет сошёл. (25)И впрямь, на месте каждого цветка оказалась завязь, (26)Завязи быстро крупнели, набухали и вскоре стали вполне похожи на маленькие яблочки, (27)Конечно, сеть их пока было нельзя: жуткая кислятина, слезами изойдёшь, (28)Но с каждым днём круглые комочки делались всё больше.
(29)И тут я стал замечать, что они, эти ещё не созревшие яблоки, стали осыпаться. (30)По ночам при полном безветрии я слышал сквозь сон, как они сыплются наземь, (31)Поутру ими был усеян весь круг, что под сенью яблони.
(32)Сначала я заподозрил, что это мон подопечные из баловства, из озорства, из общеизвестной страсти ко всякому разрушительстну трясут дерево, и эти зелёные кислицы падают дождём,
(33)Но дали мне честное слово, нерю, (34)Тогда и испугался, что, может быть, это большое дерево заболело какой-то болезнью. (35)И с тем и пошёл к садовнику, которого мы прозвали Спотыкачем, тогда как на самом деле он был Ерофеич. (36)Я поведал ему о своих инблюдениях, повёл его к сноей яблоне.
| 22 Какие из высказы
ботнетов,
I) Рассказчик со с
2) строг подопечных, ес
1) Рассказчик счит К своим Рассказчик образ яблони, которая растет
(37)Нет, — сказал Спотыкач, огляден дерсио и вокруг него, здорова, (ЗК)Вҫё и порядко (39)По почему же недозрелые яблоки? — удивился я(40)Видишь ли, сынок, — вздохнул Ерофеич, природа всё, понимаешь, с запасом делает. (41)Со страховкой… (42)Могли, например, заморозки цвет попортить, могло побить градом. (43)Птицы могли склевать завязь. (44)Однако всё обошлось этим летом — хорошее нынче лето.
(45)Да, — согласился я. — (46)Так вот. (47)Теперь, ежели бы всем этим яблокам выжить, каждому дойти до полной зрелости, то пропало бы само дерево. (48)Оно бы такого не выдержало груза, пообломались бы ветки от тяжести… (49)И вот она, яблоня, сейчас сама лишнее скидывает. (50)Стряхивает заранее (51)Чтобы ей под конец выдюжить… (52)Понял?
— (53)Да, — кивнул я. — (54)Вот и ладно, — закончил беседу садовник. — (55)Так что ты не волнуйся. (56)Всё идёт как положено. (57)Яблок с этого дерева и тебе, и твоим огольцам вполне хватит: будет их столько, сколько надо.
23
(58)Он не ошибся, Ерофсич. (59)Он оказался прав. (60)И яблоня оказалась права, когда она избавлялась от лишнего. (61)Вон сколько на ней сейчас налитых, спелых, ярких, замечательно вкусных яблок.
(По А.Е. Рекемчуку»)​

Текст книги «Мальчики»

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Рекемчук Александр
Мальчики

Часть первая

1

Когда я, как говорится, стану человеком – буду сам зарабатывать свой хлеб, иметь свой угол, – вот тогда первым делом я заведу пса.

Потому что жизнью своей я обязан собаке.

То есть, конечно, своей жизнью я обязан родителям: отцу и матери. Отец мой, Прохоров Геннадий Петрович, был армейским капитаном. Мать, Прохорова Тамара Александровна, была военфельдшером. Поженились они на фронте, а после войны вместе с той частью, где служили, обосновались в городе Ашхабаде. Здесь-то я и родился.

А в ночь на шестое октября 1948 года произошло ашхабадское землетрясение. Город рухнул, погребя под своими камнями людей. В том числе и моих родителей.

Вот так – провоевали всю войну, и не тронули их пули, а уже при полном мире, тихой ночью, в покойном сне придавила упавшая стена.

Но как же уцелел и спасся, остался жив я сам? Ведь и я был в ту ночь вместе с ними, в той же комнате, спал в своей детской кроватке…

Ничего этого сам я, конечно, не помню – ровным счетом ничего: ни землетрясения, ни бедных своих родителей, ни своего чудесного спасения. Ведь мне в ту пору еще и двух лет не исполнилось.

Но впоследствии одна женщина, приехавшая навестить меня в детдоме, рассказала мне все, а она это знала вполне достоверно, потому что была сослуживицей отца с матерью.

Она привезла мне гостинцев, всяких конфет и пряников, а потом, утирая слезы, поведала такую историю.

Будто в нашей семье была собака, овчарка по имени Рекс. Она, как и положено собаке, верно служила хозяевам, но больше всех любила меня, хотя я и был совсем маленьким, – она сторожила меня, когда родителей не было дома, приглядывала.

И вот в ту самую ночь, когда ашхабадские жители спали, а до толчка оставалось еще несколько секунд, собака услышала, как изнутри загудела земля (они ведь, животные, гораздо раньше людей такое слышат и раньше чуют беду), и тогда она вспрыгнула на мою кровать, вцепилась зубами в рубашонку и одним махом выскочила в окно: оно оказалось открытым, потому что ночь была очень душная. И тотчас обрушился дом.

Так собака спасла меня.

Об этом удивительном случае, насколько я знаю, до сих пор рассказывают ашхабадцы.

Что же дальше? Меня определили в детприемник, но не в самом Ашхабаде, а в Липецке, ведь таких, как я, оказалось много – нас и приютили в разных городах.

Вообще-то у отца с матерью были какие-то родственники – мои дяди, тети, – и они вскоре после землетрясения появились в Ашхабаде, чтобы поделить меж собой оставшееся под обломками барахло. Однако никто из них не выразил желания забрать меня под свое крылышко, рассудив, очевидно, что государство сумеет гораздо лучше воспитать из меня достойного гражданина. И полагаю, что они были правы.

Об этих родственниках рассказала мне все та же приезжавшая в Липецк женщина. Кроме конфет и пряников, она привезла мне фотографию отца с матерью – они там вместе на карточке, в военной форме, с медалями, улыбаются, очень молодые. На обороте фотокарточки она написала адрес кладбища и номер могилы, где лежат мои родители, чтобы я, когда вырасту, съездил в свой родной город, пришел туда,

Я берегу эту фотографию. Не только потому, что она – единственное, оставшееся мне на память об отце и матери. И не потому, что я непременно, как только у меня окажутся достаточные деньги, чтобы оплатить дальний проезд, поеду в город Ашхабад и найду там кладбище, могилу…

Нет, тут есть еще одна причина.

У детдомовских, у таких, как я, круглых сирот, это пунктик. Сызмальства их больше всего на свете мучит вопрос о родителях: кто они были, отчего их нет, куда подевались? Никто никогда не поверит и не может поверить, что родители – мать или отец – просто так отказались от своего ребенка. Оставили на вокзальной скамейке. Подбросили на чье-то крыльцо. Либо даже явились в детприемник честь честью и с рук на руки сдали сверток: нате, мол, держите, а нам не надо, у нас другие планы…

А между тем в большинстве случаев так и бывает.

Но не приведи бог хотя бы намекнуть кому-нибудь из нас, что, дескать, ты – подкидыш. Кто поменьше, тот за палец укусит, а побольше – ив морду даст.

Потому что такой вариант никого, конечно, не устраивает. Никому не охота с пеленок презирать человечество.

По этой причине любой из детдомовских знает о своих предках даже больше, чем тот, кто самым благополучным образом вырос при родителях. Вс? знают. Во всех подробностях. У кого погибли на войне. У кого в море утонули. А у кого сделали себе опасную прививку ради научного опыта, и опыт этот не удался.

Из десяти подобных историй девять выдуманы. Сами выдумывают. Это черт знает до чего горазды наши изобретать и выдумывать такие вот истории.

К чему я все это?

А к тому, что заранее хочу отмести все возможные подозрения. Может, кому-нибудь покажется чересчур уж невероятным то, что я рассказал о себе самом.

Так вот, фотография. Она всегда со мной. И оборот ее: адрес, номер.

Между прочим, та женщина, которая приезжала ко мне в Липецк, оставила еще адреса моих дядей-тетей. Наверное, чтобы я им письма писал, поздравления к праздникам.

Но вот чего не знала даже та женщина, и чего я не знаю, и что мне очень бы хотелось узнать (то есть я ничего не пожалел бы на свете, чтобы разузнать и выяснить) – это куда подевалась собака – овчарка по имени Рекс, которой я обязан своей жизнью.

Куда она подевалась?

Конечно, в те трудные и отчаянные дни после землетрясения кому могло быть дело до какой-то бездомной собаки: тогда ведь и людей сколько оказалось бездомных. Не до собак там было, наверное.

И все же что с ней после сталось, с этой хорошей собакой, потерявшей хозяев? Бегала, небось, по городу, металась голодная, выла по ночам… Хорошо, если приняли ее в дом какие-нибудь добрые люди. Еще лучше, если взяли ее к себе горные пограничники или, допустим, милиция – они ведь в собаках понимают толк. Тогда я спокоен за Рекса. Но если… Иногда я встречаю на улицах да по дворам всяких бродячих, ничейных псов. Они роются на вонючих помойках. Завидев идущего мимо человека, слегка повиливают хвостом: мол, проходи, не бойся, не укушу, – а сами, бочком-бочком, опасливо отодвигаются в сторону, готовые броситься наутек; вдруг тот прохожий человек нагнется за камнем…

В свой первый же отпуск, который мне дадут, когда я буду работать, я съезжу в город Ашхабад.

И на первую же зарплату, которую я получу, куплю себе овчарку, щенка. И назову его Рексом.

Этой возможности уже недолго ждать. Скоро мне стукнет семнадцать. Получай бумагу о среднем образовании и иди на все четыре стороны.

Можно, конечно, попробовать выбиться в студенты – авось, примут. Но это значит снова учиться, опять кантоваться на койке общежития, получать студенческую стипендию… Нет, право же, этого я и сейчас нахлебался досыта.

Уж куда соблазнительней податься в дальние края, в прекрасные края, вроде тех, откуда мне шлет иногда письма один мой давний приятель. Он сообщает, что жизнь хороша, и ребята что надо, и девушки там на подбор, и получает он на руки двести пятьдесят в месяц.

А разве мне это заказано? Вот я, молодой человек, жаждущий романтики, сажусь в поезд, ту-ту – и передо мной открываются неведомые горизонты, и там, впереди, уготованы мне и первый успех, и первая слава, и первая любовь, и первое разочарование…

Знакомая музыка.

– Ну, а что, если – говоря как на исповеди, хотя я и не знаю, как там бывает на исповеди, – если в мои неполные семнадцать лет у меня все уже это было?

Было. Всё.

И дорога в неведомый мир. И первый успех. И слава. И первое разочарование. И первая любовь. И даже вторая.

Если я – вот в эти мои неполные семнадцать лет – знаю, что все, чем могла побаловать меня судьба, уже не впереди, в позади…

Смешно? Ну, кому смешно, а лично мне вовсе не смешно. И даже разговор об этом неохота заводить. Уж лучше завести пластинку. Правда, проигрыватель у меня неважный, с подвывом, к тому же не свой, а казенный. И пластинка заиграна, шепелявит каждой бороздкой, потому что я ее очень часто кручу, но пластинка не казенная, своя. Она уже старая, эта пластинка, четырехлетней давности. Но кое-что еще можно услышать.

Вот.

Это пока вступление. Оркестр. Он постепенно убыстряет темп, нагнетает звук. Будто разбег. А теперь:

И голосу тоже трудно. Он начал с низов, этот поющий голос, как бы от самой земли, а если сам голос высок, начинать с низов труднее, чем сразу взять верха,

Теперь оркестр изменит тональность, и голосу придется петь ту же самую мелодию на два тона выше. А мелодия и сама движется вверх. Выше, еще выше… И вот уже совершенно немыслимая высота – немыслимая для мужского голоса. Для женского сопрано она еще достижима. Но ведь в том-то и дело, что голос этот не женский. Для такой песни никак не годился бы женский голос, для этой мужественной песни:

Все-таки надо убавить громкость.

Ведь за стеной спят мальчики, мои подопечные из третьего класса: мертвый час, тихий час, или, как он там еще называется, этот час, когда детвору среди бела дня заставляют спать, а они, конечно, спать не желают, бузят втихую, рассказывают анекдоты, хохочут, уткнувшись в подушки… А как войдешь, глаза у всех зажмурены, будто спят крепким сном, даже похрапывают.

Я у них пионервожатый. Сейчас каникулы. И, увы, каникулы уже кончаются – последняя неделя августа.

Нынешним летом мы опять живем близ Вереи: есть такой старинный городок, кто бывал, тот знает, а кому не довелось – не много потерял.

Но природа здесь вполне приличная. Речка есть, Протва, хотя и холодная очень. А так леса, леса. И на территории нашего пионерского лагеря большой плодовый сад.

Как раз под моим окном растет яблоня. Сейчас на ней уже зрелые яблоки. Много. Рвать их нам разрешают, и мы их рвем и едим сколько влезет, хрумкаем, а будто и не убавляется – столько этим летом яблок. Вся Верея и все окрестности Вереи – сплошные яблоки. Местная ребятня вместо камней швыряет друг в дружку яблоками. И по речке Протве почему-то все время плывут яблоки…

Так вот, об этой яблоне, что под моим окном.

Когда в самом начале лета мы приехали сюда, еще все яблони были в цвету. И эта моя яблоня тоже была вся в белых цветах. А каждый цветок – это будущее яблоко. Я тогда посмотрел на эту сплошную, без единой прогалины, белую, чуть розоватую пену и подумал: господи, сколько же это в конце концов окажется яблок на одной-единственной яблоне? Миллион?..

Потом цвет сошел. И впрямь, на месте каждого цветка оказалась завязь. Завязи быстро крупнели, набухали и вскоре стали вполне похожи на маленькие яблочки. Конечно, есть их пока было нельзя – жуткая кислятина, слезами изойдешь.

Но с каждым днем круглые комочки делались все больше.

И тут я стал замечать, что они, эти еще не созревшие яблоки, стали осыпаться. По ночам, при полном безветрии, я слышал сквозь сон, как они сыплются наземь. Поутру ими был усеян весь круг, что под сенью яблони.

Сначала я заподозрил, что это мои подопечные мальчишки из баловства, из озорства, из общеизвестной мальчишеской страсти ко всякому разрушительству трясут дерево – и эти зеленые кислицы падают дождем.

Но мальчишки дали мне честное слово, а я им верю.

Тогда я испугался, что, может быть, это большое дерево заболело какой-то болезнью. И с тем я пошел к садовнику, которого мы прозвали Спотыкач, потому что на самом деле он был Ерофеич. Я поведал ему о своих наблюдениях, повел его к своей яблоне.

– Нет, – сказал Спотыкач, оглядев дерево и падалицы вокруг него, яблоня здорова. Все в порядке,

– Но почему же?.. – удивился я.

– Видишь ли, сынок, – вздохнул Ерофеич, – природа все, понимаешь, с запасом делает. Со страховкой… Могли, например, заморозки цвет попортить, могло побить градом. Птицы могли склевать завязь. Однако все обошлось этим летом – хорошее нынче лето.

– Да, – согласился я.

– Так вот. Теперь, ежели бы всем этим яблокам выжить, каждому дойти до полной зрелости, то пропало бы само дерево. Оно бы такого не выдержало груза, пообломались бы ветки от тяжести… И вот она, яблоня, сейчас сама лишнее скидывает, Отряхает заранее. Чтобы ей под конец выдюжить… Понял?

– Да, – кивнул я.

– Вот и ладно, – закончил беседу садовник, – Так что ты не волнуйся. Все идет, как положено, Яблок с этого дерева и тебе и твоим огольцам вполне хватит – будет их столько, сколько надо. Лето нынче хорошее.

Он не ошибся, Ерофеич. Он оказался прав.

И яблоня оказалась права, когда она избавлялась от лишнего. Вон сколько на ней сейчас налитых, спелых, ярких, замечательно вкусных яблок.

Ну, хватит. Надо поберечь пластинку. Ни в одном магазине теперь ее уже не купишь.

Между прочим, это моя пластинка. Не то что моя, а но казенная, как проигрыватель, а совсем в другом смысле – моя.

Именно я пою на этой пластинке. Я – Женя Прохоров.

2

А там, в Липецке, тоже было очень много деревьев. Там, я помню, весной тоже цвели яблони, вишни, черемуха. Но я тогда еще плохо различал, где какое дерево. Наверное, там больше всего было лип – поэтому, я думаю, и город назывался Липецком.

Это я очень хорошо помню: деревья огромные, раскидистые, заслоняющие небо.

Вообще-то я очень мало что запомнил из той моей детской, детдомовской поры. Разве что накрепко врезались в мою память какие-то совсем незначительные и пустяковые вещи.

Есть такое выражение – нить памяти.

Так вот для меня этой нитью, самым ее началом, и вправду оказалась нить – простая нитка. Белая нитка, которой было обметано по краю мое байковое одеяло. Ночью я этим одеялом укрывался и спал под ним. Зато в мертвый час (там он, конечно, был тоже) я нашел себе прекрасное занятие, позволявшее этот час скоротать. Я потихоньку распутывал белую нитку. А она была заплетена довольно хитро – уголками, загогулинами. Поэтому работа была довольно кропотливая, медленная: за каждый мертвый час я успевал распутать всего две-три загогулины. А их на одеяле было сто или даже больше – я тогда еще не умел считать далее ста. Кроме того, такой же белой ниткой был обметан и другой край одеяла, тот, что в ногах. И, покончив с одним краем, можно было приняться за другой. Стало быть, этой работы мне бы хватило очень надолго,

Однако мне не суждено было завершить начатого дела – я добрался всего лишь до половины верхнего края, и на том все оборвалось.

В один прекрасный день нас собрали в самой большой комнате детдома, где мы обычно играли в разные игры, водили хороводы, пели, а еще там делали утреннюю зарядку.

Это была большая комната, увешанная разноцветными флажками и гирляндами, которые мы сами вырезали и клеили. И висел там портрет Володи Ульянова когда он еще был кудрявый мальчик, когда он еще не знал, что он Ленин.

В этой большой комнате стояло пианино, на котором Роза Михайловна наша музыкальная воспитательница – играла, когда мы плясали и пели. А потом это пианино запирали на ключ.

То есть сперва его оставляли незапертым, и, понятное дело, то один из нас, то другой, пробегая по залу, не отказывал себе в удовольствии поднять крышку: трам-блям… чи-жик, пы-жик…

Я тоже себе не отказывал. Только мне вовсе не хотелось заниматься этим на ходу, на бегу. Я залезал на вертящуюся табуретку, усаживался поосновательней и брался за дело. Тыча в клавиши одним пальцем, я наигрывал разные песни, которые слыхал по радио – у нас в спальне висел репродуктор. Нет, это было удивительно интересно: тычешь в белые, в черные клавиши – и получается настоящая песня, только без слов. Правда, на первых порах я частенько ошибался и ударял невпопад, не по той клавише, по соседней, и вот, когда случалось такое, меня всего передергивало, будто тебя кто ущипнул, выдал по лбу крепкий щелчок: мы ведь друг другу иногда выдавали…

Но постепенно я стал разбираться во всех этих бесчисленных клавишах, они все уже были знакомы мне, и еще до того, как нажать костяшку, я заранее знал, каким она ответит голосом. К тому же выяснилась одна презабавная хитрость: ту же самую песню можно было сыграть и левей, и правей, и посередке, только при этом выходило, что если у левого края, то песню эту вроде бы тянет бородатый такой толстобрюхий мужичище, а если у правого края, – то будто бы даже не человеческий голос выводит эту песню, а птичий, совсем маленькая птичка, вроде канарейки. Посередке же было в самый раз.

А потом мне надоело всю эту работу делать одним пальцем: пальцев-то у меня было порядочно – на одной руке пять и на другой руке пять. Чего им бездельничать? И я их, голубчиков, всех до единого запряг в дело. Десять пальцев – десять клавишей. Ну-ка, дружно… Однако первые опыты дали то же, чего без лишних забот добивались мои детдомовские сверстники, шлепая ладонями: трам-блям… хоть уши затыкай!

Лишь постепенно я разобрался, что к чему. Я, потея от усердия, ощупью находил нужные клавиши и как бы подцеплял их одну к другой: вот эта годится… эту же прочь, долой, фу… А эта? Эта нужна, этой мне как раз и не хватало для полной, для яркой, для жуткой, для распрекрасной красоты!

В общем, я не знаю, как бы еще далеко я подвинулся в своем знакомстве с этой чудной штуковиной, стоявшей в зале, однако тут все и кончилось. Роза Михайловна пожаловалась заведующей, что в ее отсутствие дети варварски обращаются с инструментом, и пианино заперли на ключ. Крышка,

Я погоревал. Но не умер.

Так вот, в тот самый день нас привели в зал, выстроили в две шеренги. Роза Михайловна открыла ключиком пианино и села на табуретку. Пришла также Вера Ивановна, заведующая нашим детдомом: она довольно часто приходила послушать, как мы поем, пляшем, и в этом не было ничего необычного.

Необычным было лишь то, что вместе с Верой Ивановной пришел представитель.

Все чужие взрослые люди, появлявшиеся иногда в нашем доме, назывались представителями. Нам так и говорили: «Ребята, сегодня вы должны сидеть за обедом особенно тихо и дисциплинированно, потому что к нам придет представитель». Или же: «Дети, когда к вам в спальню придет представитель, чтобы вы все уже были в постелях и спали, как полагается: глаза закрыты, правая ладошка под щекой, а левая рука вытянута поверх одеяла»,

Они появлялись время от времени, эти представители. Заглядывали нам в тарелки, смотрели, как мы лежим с закрытыми глазами. Они, наверное, проверяли, хорошо ли нам живется, правильно ли нас воспитывают, не объедают ли нас поварихи, Вообще-то зря они ходили да проверяли. Потому что жилось нам хорошо, и воспитывали нас очень правильно, и поварихи нас не объедали – они себе на кухне отдельно готовили.

Но явившийся в тот день представитель на кухню не заглядывал и в спальни носа не совал, а сразу прошел в большую комнату, где пляшут и поют.

Был он очень высокого роста. В круглых очках. Немножко седой и немножко лысый: седоватые волосы росли у него чуть отступя ото лба, как бы добавляя его большому лбу еще немного лба. На представителе был серый костюм и синий галстук в крапинку.

Он уселся на стул прямо против нас, а рядом с ним села Вера Ивановна. Она тихо о чем-то спросила представителя, тот кивнул головой.

Роза Михайловна положила руки на клавиши.

 

Ходила младешенька
По борочку-у,
Брала, брала ягодку
Земляни-ичку…

Хор наш пел изо всей мочи. Но, хотя мы все знали эту песню, у нас почему-то не получалось полного лада. Одни пели в лад тому, что играла на пианино Роза Михайловна, а другие вовсе не в лад, будто нарочно, – слова те же самые, а музыка совсем другая. Кто в лес, кто по дрова. Ну, да мы ведь еще маленькие были, какой с нас спрос?

Я, между прочим, заметил, что, покуда мы это пели – про младешеньку, про земляничку, – представитель очень странно вздрагивал, лоб у него страдальчески морщился, а губы кривились, будто у него что-то болело, но он старался геройски превозмочь эту боль.

И еще я заметил, что, хотя мы пели все вместе и, конечно же, в этой разноголосице было совершенно невозможно отличить, где чей голос, он, представитель, вдруг вперялся своими очками то в одного из нас, то в другого, будто бы старался угадать, кому какой голос принадлежит.

И мне показалось, что в какой-то момент он вперился очками именно в мое лицо и долго не сводил с меня этих круглых настырных очков…

– А теперь, – сказала Роза Михайловна, – все остальные помолчат, а Саша Тиунова споет одна… – И снова ударила по клавишам.

 

Вот летит и жужжит пчелка золотая…

Глаза представителя как-то сразу подобрели.

Потому что пела Саша Тиунова. Уж очень хорошо она поет.

Вообще она хорошая девочка, Тиунова Саша. Мы с ней давно дружили. Мы с ней подружились с тех пор, как на прогулках меня с ней поставили в пару: известно ведь, как нас водят – по двое, один другого держит за руку. Так вот я ее, Сашу, и держал за руку. А потом мы с нею еще больше подружились: всегда играли вместе, разговаривали. И тут нашлись среди нас такие, которые стали дразниться. И я одного такого как следует отдубасил. Мне, конечно, попало от воспитателей. И они на всякий случай разменяли нашу пару: Сашу Тиунову поставили с другим мальчиком, а меня с Зинкой Гвоздевой, ужасно сопливой девчонкой, у нее всегда насморк, она то и дело утирает нос ладошкой, а затем сует эту ладошку мне, чтобы я за нее держался.

Но мы с Тиуновой Сашей по-прежнему дружим.

Я люблю слушать, как она поет. У нас она поет лучше всех. Среди девочек, конечно. Потому что среди мальчиков лучше всех пою я. Хвастаюсь? А вот сейчас…

– А сейчас, – сказала Роза Михайловна, – мы споем песенку про веселых гусей. Запевает Женя Прохоров.

Я набрал ртом побольше воздуха и, дождавшись, когда Роза Михайловна врубится в клавиши, затянул:

 

Жили у бабуси
Два веселых гуся…

Тут вся остальная компания подхватила:

 

Один серый, другой белый,
Два веселых гуся…

Причем все куда-то страшно торопились, частили, тараторили. И Роза Михайловна очень быстро колотила по клавишам,

Не знаю, может быть, эту песню и следует петь так быстро. Но мне почему-то хочется петь ее медленно, вытягивая все эти трудные «и-и». Я даже нарочно переиначивал немного слова, чтобы почаще случалось высокое и звонкое «и-и»: «Жили у бабу-си-и-и два веселых гуси-и-и…»

А дело в том, что у меня очень высокий голос. Он даже выше, чем у Саши Тиуновой. Может быть, мальчишеский голос и не имеет права быть выше девчоночьего, но что поделаешь, если это так, если выше?

– А теперь, – сказала Роза Михайловна, – наши девочки станцуют «Молдавеняску»…

Однако представитель вдруг наклонился к сидящей рядом Вере Ивановне и что-то ей сказал на ухо. Она ответила, недовольно пошевелив бровями. А он ей опять что-то сказал. Вера Ивановна пожала плечами. Но потом встала и объявила сдержанно:

– Не нужно, Роза Михайловна… Дети, вы все можете идти гулять. А Женя Прохоров, ты останься.

Ребята с радостным визгом бросились к дверям.

В большой комнате остались только Вера Ивановна, Роза Михайловна, я и он – этот представитель, который что-то уж больно здесь распоряжался.

– Подойди, – сказал он мне.

Я подошел.

– Значит, тебя зовут Женя Прохоров?

– Да.

– А меня – Владимир Константинович, – представился он, И еще добавил: – Наместников.

Ну и что? Мало ли каких потешных фамилий не бывает на свете! Вот хотя бы в нашем детдоме есть один мальчик, у которого фамилия – Заваруха. Честное слово.

– Женя, – сказал представитель, – ты можешь еще мне спеть?

– Могу, – ответил я. – Я все песни знаю,

– Все?

– Все…

Я и вправду знал очень много песен, потому что в нашей спальне, как я уже говорил, было радио – висел репродуктор. Я всегда слушал, что передают из этой черной тарелки. И все песни, которые передавали, я быстро запоминал – и слова и музыку. Иногда с первого раза, иногда со второго, в крайнем случае с третьего, но запоминал крепко.

– Так что же ты споешь?

– Владимир Константинович, – сказала Роза Михайловна, покраснев, – но я не смогу аккомпанировать… у меня с собой нету нот.

– Пустяки, – ответил представитель. – Это не обязательно. Мы обойдемся без аккомпанемента. Итак?..

Я отступил на три шага, закинул голову.

Я спел ему свои любимые песни: «Лучше нету того цвету», «Ходит по полю девчонка», «Шаланды, полные кефали…».

И покуда я пел эти песни, Владимир Константинович то улыбался, то хмурился. Но больше улыбался. И слушал.

– А еще, – сказал я, помявшись, – можно я спою одну песню? Только…

– Разумеется, – кивнул представитель.

– Какую? – встревожилась Вера Ивановна.

– Только… эту песню по радио не дяденька поет, а тетенька… – Я смутился, сообщив об этом. Кроме того, я знал песню не до конца, а лишь самое начало. Но мне очень нравилась эта песня,

– Пожалуйста, – разрешил представитель.

Я отступил еще на два шага. Сглотнул комок в горле, потому что, едва я вспоминал эту песню, мне вдруг делалось грустно. Это была довольно грустная песня.

 

В ясный день желанный
Пройдет и наше горе.
Мы увидим в дали туманной
Дымок, вот там, на море…

Мне всегда, когда я слушал и пел эту песню, так ясно представлялось море, которого я никогда не видел, и этот дымок, этот корабль, которого я тоже нигде не видел, кроме как в кино, и еще мне представлялась какая-то очень красивая тетенька, которая стоит на берегу и ждет-дожидается, покуда появится корабль… И я догадывался, что ничего она не дождется.

Я уж говорил, что не знал до конца этой песни, я знал только начало. Но мне и не пришлось бы ее допеть.

Потому что, едва я пропел самое начало, этот представитель, Владимир Константинович, вдруг снял свои очки, вытащил из кармана платок и стал им утирать глаза: они у него покраснели, заслезились. Наверное, от этой песни ему стало так же грустно, как обычно делалось мне.

– Это «Чио-Чио-Сан», – сказала Роза Михайловна Вере Ивановне.

У Веры Ивановны глаза были спокойные. Она теперь успокоилась, Она, должно быть, вначале боялась, что я спою что-нибудь слышанное невзначай на улице.

Но тем дело не кончилось.

– Так! – весело сказал Владимир Константинович и снова водрузил на нос очки. – Так. А теперь, Женя, поди-ка сюда…

Он направился к пианино и сел на вертящуюся табуретку, которую поспешно уступила ему Роза Михайловна. Ишь ты, значит, этот представитель умел играть на пианино! Я еще никогда не видел представителей, которые умели бы играть на пианино.

– Женя, я сейчас сыграю мелодию. А потом ты прохлопай ее ладонями.

Он сыграл.

Я прохлопал.

Он еще сыграл, что-то другое. Я и другое прохлопал. Вот уж чепуха. Ничего нет легче. Ладушки-ладушки,

– Хорошо, – сказал Владимир Константинович. – Теперь я нажму клавишу, а ты пропой этот звук.

Он нажал. Я пропел. Тогда он нажал другую, повыше. Я заголосил выше. Он – еще выше. И я еще выше…

– Неверно! – вдруг закричал представитель и сверкнул очками: – Не так!

– Так, – ответил я ему.

– Нет!

– Да.

Не больно-то я испугался. На нас, детдомовских, вообще кричать не разрешается. За это и попасть может, будь ты хоть какой представитель,

– Хорошо, я сыграю еще раз, – сказал Владимир Константинович. Слушай внимательно…

Он нажал. И вдруг, склонясь, стал ожесточенно тыкать пальцем в эту черную клавишу. Кажется, он опять страшно рассердился. Но похоже, что теперь не на меня. Потому что, круто вертанувшись на табуретке, он воззрился уже на Розу Михайловну с Верой Ивановной:

– Скажите, пожалуйста, сколько лет назад вы приглашали настройщика?

– Видите ли, у нас по смете… – начала Вера Ивановна. Но, взглянув на меня, прервала свою мысль: – Мальчик может идти?

– Да, – ответил представитель.

– Иди, Женя, – сказала Вера Ивановна.

А я и так уже давно прислушивался к тому, как за окошком, во дворе, орут и визжат ребята. У них там, судя по всему, было весело. Не то что здесь.

– До свиданья, – сказал я представителю.

И побежал к своим.

Но поздно вечером, когда мы все ложились спать, и разделись уже, и залезли под одеяла, в комнату вбежала вдруг наша нянечка, няня Дуня, запыханная вся, раскрасневшаяся: она хоть и молодая была, няня Дуня, но довольно толстая.

– Прохоров Женя… Тебя Вера Ивановна зовет. Быстро, быстренько!

Пришлось мне снова одеваться.

Петька Заваруха, который надо мной спал, на втором этаже – у нас двухэтажные были кровати, – свесился оттуда, со второго этажа, спросил с любопытством:

– Зачем тебя, а? Ты чего натворил?

– Не знаю…

Я и впрямь не знал, зачем. Вроде бы я ничего такого не натворил. Может быть, за то, что я нынче невежливо спорил с этим представителем?

В коридоре было темно.

Но под дверью, что вела в кабинет заведующей, лежала полоска желтого света. И еще одна тоненькая полоска вырывалась из-за самой двери, которая была неплотно притворена.

И когда я подошел к этой двери и остановился в некоторой робости, я услышал голоса там, за дверью:

– … о человеческой судьбе. И я не вижу в том, что вы рассказали, никакой гарантии…

Это был голос Веры Ивановны.

– Стопроцентных гарантий вообще не бывает.

Это был голос представителя. Значит, он еще не уехал.

Я стоял под дверью. Я слушал, сильно робея и ничегошеньки не понимая. Я и слов-то таких не знал и не мог тогда знать: гарантия, проценты… А коли не знал, то как же мог их запомнить и пересказывать теперь весь этот непонятный для меня разговор? Может быть, я привираю, сочиняю? И уж не сочинил ли я тем же способом всю эту занятную историю? Может, я и про собаку сочинил? И про мою граммофонную пластинку? Мы ведь, детдомовские, горазды сочинять…

Нет. Не сочиняю. Не вру. Все это было на самом деле.

Однако в эти нынешние неполные семнадцать лет многое, конечно, уже позабылось, просто выскочило из головы: нельзя же помнить минута за минутой каждый свой прожитый час, каждое сказанное тобой и слышанное тобой слово ни в одну память такое не втиснется.

Поэтому я должен признаться заранее, что, может быть, и этот вечерний разговор, который я слышал, стоя под дверью, и другие, еще не состоявшиеся, еще даже не начатые разговоры я буду пересказывать так, как нынче они мне представляются и слышатся.

Ведь с тех пор я немного поумнел. Умудрился чуточку.

И я вполне могу себе представить, что именно сказал бы я в тот решающий вечер, будь я на месте Веры Ивановны. И равным образом хорошо представляю себе, что ответил бы я на доводы нашей заведующей, будь я на месте Владимира Константиновича Наместникова.

– Стопроцентных гарантий вообще не бывает, – ответил он.

– Ну, знаете ли… – вздохнула Вера Ивановна. – Можно сказать с уверенностью, что из него всегда получится хороший слесарь, электрик, может быть, потом инженер. А в вашей области… Владимир Константинович, я давно работаю в системе образования. И помню случаи, среди старших: вообразили о себе невесть что или соблазнил их кто-то – полетели, понеслись… И только крылышки обожгли.

– Не спорю. Чаще всего так и случается.

Скрежетнули ножки стула, раздались шаги. Вероятно, гость встал и теперь прохаживался по кабинету из угла в угол.

– Но поймите, любезная Вера Ивановна, поймите. Талант – это такая редкость! Едва ли не редчайшее изо всего, что есть на свете. И упустить его, потерять – это преступление. А здесь – явное чудо…

     Я эту книгу никогда не читала, но смотрела одноименный фильм и слушала радиопостановку. Повесть не переиздавалась долгие годы, однако я случайно обнаружила что её ищут в сообществе «Что читать?».  Информации было мало — автор поста помнил только, что речь шла о ребятах из хора, об их взрослении, ломке голоса, первых трагедиях… Я сразу поняла о чём — о каком произведении — речь, хотя, когда я прочитала комменты, был момент — я запуталась: меня сбил с толку другой — пожалуй даже больше любимый мной — фильм «Учитель пения» с А. Поповым в главной роли — он играл талантливого музыканта,  счастливого, но на чей-то взляд, может и неудачника. Герой Попова руководил хором мальчиков и очень любил свою собаку. Любили её и дети… Но это совсем  другое кино — и, соответственно, книга.      В общем, после недолгого размышления мне стало ясно: чточитательские собщники  ищут  «Мальчиках» А. Е. Рекемчука — повести, изданной в Москве, в 1973 году (это помогла выяснить БСЭ), а найти текст удалось в Lib.Ru по ссылке  http://lib.ru/PROZA/REKEMCHUK/malchiki.txt. Тем не менее,   «Мальчиков» я решила сохранить у себя в ЖЖ – глядишь, когда-нибудь прочту. Весь текст в одном посте, естественно, не уместился,  кому интересно продолжение повести  — читайте посты ниже.© Александр Рекемчук

                Мальчики 

 1  

   Когда я,  как говорится,  стану человеком —  буду сам зарабатывать свой хлеб, иметь свой угол, — вот тогда первым делом я заведу пса.    Потому что жизнью своей я обязан собаке.    То есть,  конечно,  своей жизнью я обязан родителям: отцу и матери. Отец мой,  Прохоров Геннадий Петрович,  был армейским капитаном. Мать, Прохорова Тамара Александровна,  была военфельдшером.  Поженились они  на  фронте,  а после  войны  вместе с  той  частью,  где  служили,  обосновались в  городе Ашхабаде. Здесь-то я и родился.    А   в   ночь   на   шестое  октября  1948   года  произошло  ашхабадское землетрясение.  Город рухнул, погребя под своими камнями людей. В том числе и моих родителей.    Вот так —  провоевали всю войну, и не тронули их пули, а уже при полном мире, тихой ночью, в покойном сне придавила упавшая стена.    Но как же уцелел и  спасся,  остался жив я  сам?  Ведь и я был в ту ночь вместе с ними, в той же комнате, спал в своей детской кроватке…    Ничего этого  сам  я,  конечно,  не  помню —  ровным счетом ничего:  ни землетрясения,  ни  бедных своих родителей,  ни  своего чудесного спасения. Ведь мне в ту пору еще и двух лет не исполнилось.    Но  впоследствии одна  женщина,  приехавшая навестить  меня  в  детдоме, рассказала мне  все,  а  она  это знала вполне достоверно,  потому что была сослуживицей отца с матерью.    Она привезла мне гостинцев,  всяких конфет и пряников,  а потом,  утирая слезы, поведала такую историю.    Будто в  нашей семье была собака,  овчарка по  имени Рекс.  Она,  как  и положено собаке, верно служила хозяевам, но больше всех любила меня, хотя я и  был совсем маленьким,  —  она сторожила меня,  когда родителей не  было дома, приглядывала.    И  вот в  ту  самую ночь,  когда ашхабадские жители спали,  а  до толчка оставалось еще  несколько секунд,  собака  услышала,  как  изнутри загудела земля (они ведь,  животные, гораздо раньше людей такое слышат и раньше чуют беду),  и тогда она вспрыгнула на мою кровать, вцепилась зубами в рубашонку и  одним махом выскочила в  окно:  оно оказалось открытым,  потому что ночь была очень душная. И тотчас обрушился дом.    Так собака спасла меня.    Об этом удивительном случае,  насколько я знаю,  до сих пор рассказывают ашхабадцы.    Что же дальше?  Меня определили в детприемник, но не в самом Ашхабаде, а в Липецке,  ведь таких,  как я,  оказалось много — нас и приютили в разных городах.    Вообще-то у отца с матерью были какие-то родственники — мои дяди, тети, — и  они вскоре после землетрясения появились в  Ашхабаде,  чтобы поделить меж собой оставшееся под обломками барахло.  Однако никто из них не выразил желания забрать меня под свое крылышко, рассудив, очевидно, что государство сумеет гораздо лучше воспитать из  меня достойного гражданина.  И  полагаю, что они были правы.    Об  этих родственниках рассказала мне  все та  же  приезжавшая в  Липецк женщина.  Кроме  конфет и  пряников,  она  привезла мне  фотографию отца  с матерью —  они  там  вместе на  карточке,  в  военной форме,  с  медалями, улыбаются,  очень  молодые.  На  обороте  фотокарточки она  написала  адрес кладбища и номер могилы,  где лежат мои родители,  чтобы я,  когда вырасту, съездил в свой родной город, пришел туда,    Я  берегу эту фотографию.  Не  только потому,  что она —  единственное, оставшееся мне на память об отце и матери.  И не потому,  что я непременно, как  только  у  меня  окажутся достаточные деньги,  чтобы  оплатить дальний проезд, поеду в город Ашхабад и найду там кладбище, могилу…    Нет, тут есть еще одна причина.    У детдомовских,  у таких, как я, круглых сирот, это пунктик. Сызмальства их больше всего на свете мучит вопрос о родителях:  кто они были, отчего их нет,  куда подевались?  Никто никогда не поверит и  не может поверить,  что родители —  мать  или  отец —  просто так  отказались от  своего ребенка. Оставили на  вокзальной скамейке.  Подбросили на чье-то крыльцо.  Либо даже явились в  детприемник честь честью и  с  рук на руки сдали сверток:  нате, мол, держите, а нам не надо, у нас другие планы…    А между тем в большинстве случаев так и бывает.    Но не приведи бог хотя бы намекнуть кому-нибудь из нас, что, дескать, ты — подкидыш.  Кто поменьше,  тот за палец укусит,  а  побольше —  ив морду даст.    Потому что такой вариант никого, конечно, не устраивает. Никому не охота с пеленок презирать человечество.    По этой причине любой из детдомовских знает о своих предках даже больше, чем тот, кто самым благополучным образом вырос при родителях. Всё знают. Во всех подробностях. У кого погибли на войне. У кого в море утонули. А у кого сделали себе опасную прививку ради научного опыта, и опыт этот не удался.    Из  десяти подобных историй девять выдуманы.  Сами выдумывают.  Это черт знает до чего горазды наши изобретать и выдумывать такие вот истории.    К чему я все это?    А  к  тому,  что  заранее хочу отмести все возможные подозрения.  Может, кому-нибудь покажется чересчур уж невероятным то,  что я  рассказал о  себе самом.    Так вот, фотография. Она всегда со мной. И оборот ее: адрес, номер.    Между прочим,  та женщина,  которая приезжала ко мне в Липецк,  оставила еще  адреса  моих  дядей-тетей.   Наверное,   чтобы  я   им  письма  писал, поздравления к праздникам.    Но вот чего не знала даже та женщина,  и чего я не знаю, и что мне очень бы  хотелось узнать  (то  есть  я  ничего не  пожалел бы  на  свете,  чтобы разузнать и  выяснить) —  это куда подевалась собака —  овчарка по  имени Рекс, которой я обязан своей жизнью.    Куда она подевалась?    Конечно,  в  те  трудные и  отчаянные дни после землетрясения кому могло быть  дело  до  какой-то  бездомной собаки:  тогда  ведь  и  людей  сколько оказалось бездомных. Не до собак там было, наверное.    И  все же что с  ней после сталось,  с этой хорошей собакой,  потерявшей хозяев?  Бегала,  небось,  по городу,  металась голодная,  выла по ночам… Хорошо,  если приняли ее в  дом какие-нибудь добрые люди.  Еще лучше,  если взяли ее к себе горные пограничники или,  допустим,  милиция —  они ведь в собаках понимают толк.  Тогда  я  спокоен за  Рекса.  Но  если…  Иногда я встречаю на улицах да по дворам всяких бродячих,  ничейных псов. Они роются на  вонючих  помойках.  Завидев идущего мимо  человека,  слегка  повиливают хвостом:  мол,  проходи,  не бойся,  не укушу,  —  а сами,  бочком-бочком, опасливо  отодвигаются в  сторону,  готовые  броситься  наутек;  вдруг  тот прохожий человек нагнется за камнем…    В  свой первый же отпуск,  который мне дадут,  когда я буду работать,  я съезжу в город Ашхабад.    И на первую же зарплату,  которую я получу, куплю себе овчарку, щенка. И назову его Рексом.

Этой  возможности уже  недолго  ждать.  Скоро  мне  стукнет  семнадцать. Получай бумагу о среднем образовании и иди на все четыре стороны.    Можно, конечно, попробовать выбиться в студенты — авось, примут. Но это значит  снова  учиться,  опять  кантоваться на  койке  общежития,  получать студенческую стипендию…  Нет,  право  же,  этого  я  и  сейчас нахлебался досыта.    Уж  куда  соблазнительней податься в  дальние края,  в  прекрасные края, вроде тех,  откуда мне  шлет  иногда письма один  мой  давний приятель.  Он сообщает,  что жизнь хороша,  и ребята что надо, и девушки там на подбор, и получает он на руки двести пятьдесят в месяц.    А разве мне это заказано?  Вот я,  молодой человек,  жаждущий романтики, сажусь в поезд,  ту-ту —  и передо мной открываются неведомые горизонты, и там,  впереди,  уготованы мне и  первый успех,  и  первая слава,  и  первая любовь, и первое разочарование…    Знакомая музыка.    — Ну,  а что, если — говоря как на исповеди, хотя я и не знаю, как там бывает на исповеди,  —  если в  мои неполные семнадцать лет у меня все уже это было?    Было. Всё.    И  дорога  в  неведомый  мир.   И  первый  успех.   И  слава.  И  первое разочарование. И первая любовь. И даже вторая.    Если я —  вот в эти мои неполные семнадцать лет —  знаю,  что все, чем могла побаловать меня судьба, уже не впереди, в позади…    Смешно? Ну, кому смешно, а лично мне вовсе не смешно. И даже разговор об этом неохота заводить.  Уж лучше завести пластинку. Правда, проигрыватель у меня неважный,  с  подвывом,  к  тому же не свой,  а казенный.  И пластинка заиграна, шепелявит каждой бороздкой, потому что я ее очень часто кручу, но пластинка не казенная,  своя.  Она уже старая, эта пластинка, четырехлетней давности. Но кое-что еще можно услышать.    Вот.    Это пока вступление.  Оркестр.  Он постепенно убыстряет темп,  нагнетает звук. Будто разбег. А теперь:

                  Как трубно,                               как трубно,                                           как трубно                   Ревут на подъеме винты,                   Как трудно,                               как трудно,                                           как трудно                   Начальной достичь высоты…

   И  голосу тоже трудно.  Он начал с низов,  этот поющий голос,  как бы от самой земли,  а если сам голос высок,  начинать с низов труднее,  чем сразу взять верха,    Теперь оркестр изменит тональность,  и  голосу придется петь ту же самую мелодию на  два  тона выше.  А  мелодия и  сама движется вверх.  Выше,  еще выше…  И вот уже совершенно немыслимая высота —  немыслимая для мужского голоса.  Для женского сопрано она еще достижима.  Но ведь в  том-то и дело, что  голос этот не  женский.  Для такой песни никак не  годился бы  женский голос, для этой мужественной песни:

                  Антенны,                            антенны,                                     антенны,                   Вы слышите голос Земли,                   Антеи,                          Антеи,                                 Антеи,                   Летящие в звездной пыли!

   Все-таки надо убавить громкость.    Ведь за стеной спят мальчики, мои подопечные из третьего класса: мертвый час,  тихий час,  или,  как он там еще называется,  этот час, когда детвору среди бела дня заставляют спать,  а они,  конечно,  спать не желают,  бузят втихую,  рассказывают анекдоты,  хохочут,  уткнувшись в  подушки…  А  как войдешь, глаза у всех зажмурены, будто спят крепким сном, даже похрапывают.    Я у них пионервожатый.  Сейчас каникулы.  И, увы, каникулы уже кончаются — последняя неделя августа.    Нынешним  летом мы опять живем близ Вереи: есть такой старинный городок, кто бывал, тот знает, а кому не довелось — не много потерял.    Но природа здесь вполне приличная.  Речка есть,  Протва, хотя и холодная очень.  А так леса, леса. И на территории нашего пионерского лагеря большой плодовый сад.    Как раз под моим окном растет яблоня.  Сейчас на  ней уже зрелые яблоки. Много.  Рвать их  нам  разрешают,  и  мы  их  рвем  и  едим сколько влезет, хрумкаем,  а будто и не убавляется — столько этим летом яблок. Вся Верея и все  окрестности Вереи  —  сплошные яблоки.  Местная ребятня вместо камней швыряет друг в  дружку яблоками.  И  по  речке Протве почему-то  все  время плывут яблоки…

                  Антенны,                            антенны,                                     антенны…

   Так вот, об этой яблоне, что под моим окном.    Когда в самом начале лета мы приехали сюда, еще все яблони были в цвету. И  эта  моя яблоня тоже была вся в  белых цветах.  А  каждый цветок —  это будущее яблоко.  Я  тогда посмотрел на эту сплошную,  без единой прогалины, белую,  чуть розоватую пену и  подумал:  господи,  сколько же  это в  конце концов окажется яблок на одной-единственной яблоне? Миллион?..    Потом цвет сошел.  И  впрямь,  на месте каждого цветка оказалась завязь. Завязи быстро крупнели,  набухали и вскоре стали вполне похожи на маленькие яблочки.  Конечно,  есть их пока было нельзя —  жуткая кислятина,  слезами изойдешь.    Но с каждым днем круглые комочки делались все больше.    И  тут я  стал замечать,  что они,  эти еще не  созревшие яблоки,  стали осыпаться.  По ночам,  при полном безветрии,  я слышал сквозь сон,  как они сыплются наземь. Поутру ими был усеян весь круг, что под сенью яблони.    Сначала я заподозрил,  что это мои подопечные мальчишки из баловства, из озорства,  из общеизвестной мальчишеской страсти ко всякому разрушительству трясут дерево — и эти зеленые кислицы падают дождем.    Но мальчишки дали мне честное слово, а я им верю.    Тогда я испугался, что, может быть, это большое дерево заболело какой-то болезнью.  И  с  тем я  пошел к  садовнику,  которого мы прозвали Спотыкач, потому что на самом деле он был Ерофеич. Я поведал ему о своих наблюдениях, повел его к своей яблоне.    — Нет,  —  сказал Спотыкач,  оглядев дерево и падалицы вокруг него, — яблоня здорова. Все в порядке,    — Но почему же?.. — удивился я.    — Видишь ли,  сынок,  — вздохнул Ерофеич, — природа все, понимаешь, с запасом делает. Со страховкой… Могли, например, заморозки цвет попортить, могло побить градом.  Птицы могли склевать завязь. Однако все обошлось этим летом — хорошее нынче лето.    — Да, — согласился я.    — Так вот.  Теперь, ежели бы всем этим яблокам выжить, каждому дойти до полной зрелости,  то  пропало бы  само дерево.  Оно бы  такого не выдержало груза,  пообломались бы ветки от тяжести…  И вот она, яблоня, сейчас сама лишнее скидывает, Отряхает заранее. Чтобы ей под конец выдюжить… Понял?    — Да, — кивнул я.    — Вот и ладно,  — закончил беседу садовник, — Так что ты не волнуйся. Все идет, как положено, Яблок с этого дерева и тебе и твоим огольцам вполне хватит — будет их столько, сколько надо. Лето нынче хорошее.    Он не ошибся, Ерофеич. Он оказался прав.    И  яблоня оказалась права, когда она избавлялась от лишнего. Вон сколько на ней сейчас налитых, спелых, ярких, замечательно вкусных яблок.

                  …Антеи,                             Антеи,                                    Антеи,                   Летящие в звездной пыли!

И на первую же зарплату, которую я получу, куплю себе овчарку, щенка. И назову его Рексом.

Этой возможности уже недолго ждать. Скоро мне стукнет семнадцать.

Получай бумагу о среднем образовании и иди на все четыре стороны.

Можно, конечно, попробовать выбиться в студенты — авось примут. Но это значит снова учиться, опять кантоваться на койке общежития, получать двадцать рублей стипендии… Нет, право же, этого я и сейчас нахлебался досыта.

Уж куда соблазнительней податься в дальние края, в прекрасные края, вроде тех, откуда мне шлет иногда письма один мой давний приятель. Он сообщает, что жизнь хороша, и ребята что надо, и девушки там на подбор, и получает он на руки двести пятьдесят в месяц.

А разве мне это заказано? Вот я, молодой человек, жаждущий романтики, сажусь в поезд, ту-ту — и передо мной открываются неведомые горизонты, и там, впереди, уготованы мне и первый успех, и первая слава, и первая любовь, и первое разочарование…

Знакомая музыка.

Ну, а что, если — говоря как на исповеди, хотя я и не знаю, как там бывает, на исповеди, — если в мои неполные семнадцать лет у меня все уже это было?

Было. Все.

И дорога в неведомый мир. И первый успех, и слава. И первое разочарование. И первая любовь. И даже вторая.

Если я — вот в эти мои неполные семнадцать лет — знаю, что все, чем могла побаловать меня судьба, уже не впереди, а позади…

Смешно? Ну, кому смешно, а лично мне вовсе не смешно. И даже разговор об этом неохота заводить.

Уж лучше завести пластинку. Правда, проигрыватель у меня неважный, с подвывом, к тому же не свой, а казенный. И пластинка заиграна, шепелявит каждой бороздкой, потому что я ее очень часто кручу, но пластинка не казенная, своя. Она уже старая, эта пластинка, четырехлетней давности. Но кое-что еще можно услышать.

Вот.

Это пока вступление. Оркестр. Он постепенно убыстряет темп, нагнетает звук. Будто разбег. А теперь:

И голосу — тоже трудно. Он начал с низов, этот поющий голос, как бы от самой земли, — а если сам голос высок, начинать с низов труднее, чем сразу взять верха.

Теперь оркестр изменит тональность, и голосу придется петь ту же самую мелодию на два тона выше. А мелодия и сама движется вверх. Выше, еще выше… И вот уже совершенно немыслимая высота — немыслимая для мужского голоса. Для женского сопрано она еще достижима, но ведь в том-то и дело, что голос этот не женский. Для такой песни никак не годился бы женский голос — для этой мужественной песни:

Все-таки надо убавить громкость.

Ведь за стеной спят мальчики, мои подопечные из третьего класса: мертвый час, тихий час, или как он там еще называется, этот час, когда детвору среди бела дня заставляют спать, а они, конечно, спать не желают, бузят втихую, рассказывают анекдоты, хохочут, уткнувшись в подушки… А как войдешь — глаза у всех зажмурены, будто спят крепким сном, даже похрапывают.

Я у них пионервожатый. Сейчас каникулы. И, увы, каникулы уже кончаются — последняя неделя августа.

Нынешним летом мы опять живем близ Вереи: есть такой старинный городок, кто бывал, тот знает, а кому не довелось — не много потерял.

Но природа здесь вполне приличная. Речка есть, Протва, хотя и холодная очень. А так — леса, леса. И на территории нашего пионерского лагеря большой плодовый сад.

Как раз под моим окном растет яблоня. Сейчас на ней уже зрелые яблоки. Много. Рвать их нам разрешают, и мы их рвем и едим сколько влезет, хрумкаем, а будто и не убавляется — столько этим летом яблок. Вся Верея и все окрестности Вереи — сплошные яблоки. Местная ребятня вместо камней швыряет друг в дружку яблоками. И по речке Протве почему-то все время плывут яблоки…

Так вот, об этой яблоне, что под моим окном.

Когда в самом начале лета мы приехали сюда, еще все яблони были в цвету. И эта моя яблоня тоже была вся в белых цветах. А каждый цветок — это будущее яблоко. Я тогда посмотрел на эту сплошную, без единой прогалины, белую, чуть розоватую пену и подумал: господи, сколько же это, в конце концов, окажется яблок на одной-единственной яблоне? Миллион?..

Потом цвет сошел. И впрямь на месте каждого цветка оказалась завязь. Завязи быстро крупнели, набухали и вскоре стали вполне похожи на маленькие яблочки. Конечно, есть их пока было нельзя — жуткая кислятина, слезами изойдешь.

Но с каждым днем круглые комочки делались все больше.

И тут я стал замечать, что они, эти еще не созревшие яблоки, стали осыпаться. По ночам, при полном безветрии, я слышал сквозь сон, как они сыплются наземь. Поутру ими был усеян весь круг, что под сенью яблони.

Сначала я заподозрил, что это мои подопечные мальчишки из баловства, из озорства, из общеизвестной мальчишеской страсти ко всякому разрушительству трясут дерево — и эти зеленые кислицы падают дождем.

Но мальчишки дали мне честное слово, а я им верю.

Тогда я испугался, что, может быть, это большое дерево заболело какой-то болезнью. И с тем я пошел к садовнику, которого мы прозвали Спотыкач, потому что на самом деле он был Ерофеич. Я поведал ему о своих наблюдениях, повел его к своей яблоне.

— Нет, — сказал Спотыкач, оглядев дерево и падалицы вокруг него, — яблоня здорова. Все в порядке.

— Но почему же?.. — удивился я.

— Видишь ли, сынок, — вздохнул Ерофеич, — природа все, понимаешь, с запасом делает. Со страховкой… Могли, например, заморозки цвет попортить, могло побить градом. Птицы могли склевать завязь. Однако все обошлось этим летом — хорошее нынче лето.

— Да, — согласился я.

— Так вот. Теперь, ежели бы всем этим яблокам выжить, каждому дойти до полной зрелости, то пропало бы само дерево. Оно бы такого не выдержало груза, пообломились бы ветки от тяжести… И вот она, яблоня, сейчас сама лишнее скидывает. Отряхает заранее. Чтобы ей под конец выдюжить… Понял?

— Да, — кивнул я.

Вот и ладно, — закончил беседу садовник. — Так что ты не волнуйся. Все идет как положено. Яблок с этого дерева и тебе, и твоим огольцам вполне хватит — будет их столько, сколько надо. Лето нынче хорошее.

Он не ошибся, Ерофеич. Он оказался прав.

И яблоня оказалась права, когда она избавлялась от лишнего. Вон сколько на ней сейчас налитых, спелых, ярких, замечательно вкусных яблок.

Ну хватит. Надо поберечь пластинку. Ни в одном магазине теперь ее уже не купишь.

Между прочим, это моя пластинка. Не то что моя, а не казенная, как проигрыватель, а совсем в другом смысле — моя.

Именно я пою на этой пластинке. Я — Женя Прохоров.

2

А там, в Липецке, тоже было очень много деревьев. Там, я помню, весной тоже цвели яблони, вишни, черемуха. Но я тогда еще плохо различал, где какое дерево. Наверное, там больше всего было лип — поэтому, я думаю, и город назывался Липецком.

За стеной спят мальчики мои подопечные сочинение егэ

• ЖАНРЫ 360
• АВТОРЫ 275 949
• КНИГИ 649 691
• СЕРИИ 24 759
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 608 143

Когда я, как говорится, стану человеком — буду сам зарабатывать свой хлеб, иметь свой угол, — вот тогда первым делом я заведу пса.

Потому что жизнью своей я обязан собаке.

То есть, конечно, своей жизнью я обязан родителям: отцу и матери. Отец мой, Прохоров Геннадий Петрович, был армейским капитаном. Мать, Прохорова Тамара Александровна, была военфельдшером. Поженились они на фронте, а после войны вместе с той частью, где служили, обосновались в городе Ашхабаде. Здесь-то я и родился.

А в ночь на шестое октября 1948 года произошло ашхабадское землетрясение. Город рухнул, погребя под своими камнями людей. В том числе и моих родителей.

Вот так — провоевали всю войну, и не тронули их пули, а уже при полном мире, тихой ночью, в покойном сне придавила упавшая стена.

Но как же уцелел и спасся, остался жив я сам? Ведь и я был в ту ночь вместе с ними, в той же комнате, спал в своей детской кроватке…

Ничего этого сам я, конечно, не помню — ровным счетом ничего: ни землетрясения, ни бедных своих родителей, ни своего чудесного спасения. Ведь мне в ту пору еще и двух лет не исполнилось.

Но впоследствии одна женщина, приехавшая навестить меня в детдоме, рассказала мне все, а она это знала вполне достоверно, потому что была сослуживицей отца с матерью.

Она привезла мне гостинцев, всяких конфет и пряников, а потом, утирая слезы, поведала такую историю.

Будто в нашей семье была собака, овчарка по имени Рекс. Она, как и положено собаке, верно служила хозяевам, но больше всех любила меня, хотя я и был совсем маленьким, — она сторожила меня, когда родителей не было дома, приглядывала.

И вот в ту самую ночь, когда ашхабадские жители спали, а до толчка оставалось еще несколько секунд, собака услышала, как изнутри загудела земля (они ведь, животные, гораздо раньше людей такое слышат и раньше чуют беду), и тогда она вспрыгнула на мою кровать, вцепилась зубами в рубашонку и одним махом выскочила в окно: оно оказалось открытым, потому что ночь была очень душная. И тотчас обрушился дом.

Так собака спасла меня.

Об этом удивительном случае, насколько я знаю, до сих пор рассказывают ашхабадцы.

Что же дальше? Меня определили в детприемник, но не в самом Ашхабаде, а в Липецке, ведь таких, как я, оказалось много — нас и приютили в разных городах.

Вообще-то у отца с матерью были какие-то родственники — мои дяди, тети, — и они вскоре после землетрясения появились в Ашхабаде, чтобы поделить меж собой оставшееся под обломками барахло. Однако никто из них не выразил желания забрать меня под свое крылышко, рассудив, очевидно, что государство сумеет гораздо лучше воспитать из меня достойного гражданина. И полагаю, что они были правы.

Об этих родственниках рассказала мне все та же приезжавшая в Липецк женщина. Кроме конфет и пряников, она привезла мне фотографию отца с матерью — они там вместе на карточке, в военной форме, с медалями, улыбаются, очень молодые. На обороте фотокарточки она написала адрес кладбища и номер могилы, где лежат мои родители, чтобы я, когда вырасту, съездил в свой родной город, пришел туда,

Я берегу эту фотографию. Не только потому, что она — единственное, оставшееся мне на память об отце и матери. И не потому, что я непременно, как только у меня окажутся достаточные деньги, чтобы оплатить дальний проезд, поеду в город Ашхабад и найду там кладбище, могилу…

Нет, тут есть еще одна причина.

У детдомовских, у таких, как я, круглых сирот, это пунктик. Сызмальства их больше всего на свете мучит вопрос о родителях: кто они были, отчего их нет, куда подевались? Никто никогда не поверит и не может поверить, что родители — мать или отец — просто так отказались от своего ребенка. Оставили на вокзальной скамейке. Подбросили на чье-то крыльцо. Либо даже явились в детприемник честь честью и с рук на руки сдали сверток: нате, мол, держите, а нам не надо, у нас другие планы…

А между тем в большинстве случаев так и бывает.

Но не приведи бог хотя бы намекнуть кому-нибудь из нас, что, дескать, ты — подкидыш. Кто поменьше, тот за палец укусит, а побольше — ив морду даст.

Потому что такой вариант никого, конечно, не устраивает. Никому не охота с пеленок презирать человечество.

По этой причине любой из детдомовских знает о своих предках даже больше, чем тот, кто самым благополучным образом вырос при родителях. Вс? знают. Во всех подробностях. У кого погибли на войне. У кого в море утонули. А у кого сделали себе опасную прививку ради научного опыта, и опыт этот не удался.

Из десяти подобных историй девять выдуманы. Сами выдумывают. Это черт знает до чего горазды наши изобретать и выдумывать такие вот истории.

К чему я все это?

А к тому, что заранее хочу отмести все возможные подозрения. Может, кому-нибудь покажется чересчур уж невероятным то, что я рассказал о себе самом.

Так вот, фотография. Она всегда со мной. И оборот ее: адрес, номер.

Между прочим, та женщина, которая приезжала ко мне в Липецк, оставила еще адреса моих дядей-тетей. Наверное, чтобы я им письма писал, поздравления к праздникам.

Но вот чего не знала даже та женщина, и чего я не знаю, и что мне очень бы хотелось узнать (то есть я ничего не пожалел бы на свете, чтобы разузнать и выяснить) — это куда подевалась собака — овчарка по имени Рекс, которой я обязан своей жизнью.

Куда она подевалась?

Конечно, в те трудные и отчаянные дни после землетрясения кому могло быть дело до какой-то бездомной собаки: тогда ведь и людей сколько оказалось бездомных. Не до собак там было, наверное.

И все же что с ней после сталось, с этой хорошей собакой, потерявшей хозяев? Бегала, небось, по городу, металась голодная, выла по ночам… Хорошо, если приняли ее в дом какие-нибудь добрые люди. Еще лучше, если взяли ее к себе горные пограничники или, допустим, милиция — они ведь в собаках понимают толк. Тогда я спокоен за Рекса. Но если… Иногда я встречаю на улицах да по дворам всяких бродячих, ничейных псов. Они роются на вонючих помойках. Завидев идущего мимо человека, слегка повиливают хвостом: мол, проходи, не бойся, не укушу, — а сами, бочком-бочком, опасливо отодвигаются в сторону, готовые броситься наутек; вдруг тот прохожий человек нагнется за камнем…

В свой первый же отпуск, который мне дадут, когда я буду работать, я съезжу в город Ашхабад.

И на первую же зарплату, которую я получу, куплю себе овчарку, щенка. И назову его Рексом.

Этой возможности уже недолго ждать. Скоро мне стукнет семнадцать. Получай бумагу о среднем образовании и иди на все четыре стороны.

Можно, конечно, попробовать выбиться в студенты — авось, примут. Но это значит снова учиться, опять кантоваться на койке общежития, получать студенческую стипендию… Нет, право же, этого я и сейчас нахлебался досыта.

Уж куда соблазнительней податься в дальние края, в прекрасные края, вроде тех, откуда мне шлет иногда письма один мой давний приятель. Он сообщает, что жизнь хороша, и ребята что надо, и девушки там на подбор, и получает он на руки двести пятьдесят в месяц.

А разве мне это заказано? Вот я, молодой человек, жаждущий романтики, сажусь в поезд, ту-ту — и передо мной открываются неведомые горизонты, и там, впереди, уготованы мне и первый успех, и первая слава, и первая любовь, и первое разочарование…

— Ну, а что, если — говоря как на исповеди, хотя я и не знаю, как там бывает на исповеди, — если в мои неполные семнадцать лет у меня все уже это было?

И дорога в неведомый мир. И первый успех. И слава. И первое разочарование. И первая любовь. И даже вторая.

Если я — вот в эти мои неполные семнадцать лет — знаю, что все, чем могла побаловать меня судьба, уже не впереди, в позади…

Источник

Нужно найти проблему текста (сочинение егэ) (1)За стеной спят мальчики, мои подопечные из третьего класса: мертвый час, тихий час, или, как он там ещё называется, этот час, когда детей среди бела дня заставляют спать, а они, конечно, спать не желают, бузят втихую, рассказывают анекдоты, хохочут, уткнувшись в подушки… (2)А как войдёш, глаза у всех зажмурены, будто спят крепким сном, даже похрапывают. (3)Я уних пнонервожатый. (4)Идут қаникулы. (5)Н увы, каникулы уже
кончаются — последняя неделя августи. (6)Нынепеним летом мы опять живём близ Верек: есть такой старинный городок. (7)Природа здесь красивая. (8)Речка есть, Протва, хотя и холодная очень. (9)И леса, леса. (10)А на территории нашего пионерского лагеря — большой плодовый сад. (11)Как раз под моим окном растёт яблоня. (12)Сейчас на ней уже зрелые яблоки. (13)Много. (14)Рвать их нам разрешают, и мы их рвём и стим сколько влезет, хрумкаем, а будто и не убавляется столько этим летом яблок. (15)Вся Верея н все окрестности Верен — сплошные яблоки. (16)Местная ребятня вместо камней швыряет друг в дружку яблоками. (17)И по речке Протве почему-то все время плывут яблоки.
(18)Так вот, об этой яблоне, что под моим окном. (19)Когда в самом начале лета мы приехали сюда, ещё все яблони были в цвету, (20)И эта моя яблоня тоже была вся в белых цветах. (21)А каждый цветок — это будущее яблоко. (22)Я тогда посмотрел на эту сплошную, без единой прогланны, белую, чуть розоватую пену и подумал: «Сколько же это в конце концов окажется яблок на яблоне? (23)Миллион?»
(24)Потом цвет сошёл. (25)И впрямь, на месте каждого цветка оказалась завязь, (26)Завязи быстро крупнели, набухали и вскоре стали вполне похожи на маленькие яблочки, (27)Конечно, сеть их пока было нельзя: жуткая кислятина, слезами изойдёшь, (28)Но с каждым днём круглые комочки делались всё больше.
(29)И тут я стал замечать, что они, эти ещё не созревшие яблоки, стали осыпаться. (30)По ночам при полном безветрии я слышал сквозь сон, как они сыплются наземь, (31)Поутру ими был усеян весь круг, что под сенью яблони.
(32)Сначала я заподозрил, что это мон подопечные из баловства, из озорства, из общеизвестной страсти ко всякому разрушительстну трясут дерево, и эти зелёные кислицы падают дождём,
(33)Но дали мне честное слово, нерю, (34)Тогда и испугался, что, может быть, это большое дерево заболело какой-то болезнью. (35)И с тем и пошёл к садовнику, которого мы прозвали Спотыкачем, тогда как на самом деле он был Ерофеич. (36)Я поведал ему о своих инблюдениях, повёл его к сноей яблоне.
| 22 Какие из высказы
ботнетов,
I) Рассказчик со с
2) строг подопечных, ес
1) Рассказчик счит К своим Рассказчик образ яблони, которая растет
(37)Нет, — сказал Спотыкач, огляден дерсио и вокруг него, здорова, (ЗК)Вҫё и порядко (39)По почему же недозрелые яблоки? — удивился я(40)Видишь ли, сынок, — вздохнул Ерофеич, природа всё, понимаешь, с запасом делает. (41)Со страховкой… (42)Могли, например, заморозки цвет попортить, могло побить градом. (43)Птицы могли склевать завязь. (44)Однако всё обошлось этим летом — хорошее нынче лето.
(45)Да, — согласился я. — (46)Так вот. (47)Теперь, ежели бы всем этим яблокам выжить, каждому дойти до полной зрелости, то пропало бы само дерево. (48)Оно бы такого не выдержало груза, пообломались бы ветки от тяжести… (49)И вот она, яблоня, сейчас сама лишнее скидывает. (50)Стряхивает заранее (51)Чтобы ей под конец выдюжить… (52)Понял?
— (53)Да, — кивнул я. — (54)Вот и ладно, — закончил беседу садовник. — (55)Так что ты не волнуйся. (56)Всё идёт как положено. (57)Яблок с этого дерева и тебе, и твоим огольцам вполне хватит: будет их столько, сколько надо.
23
(58)Он не ошибся, Ерофсич. (59)Он оказался прав. (60)И яблоня оказалась права, когда она избавлялась от лишнего. (61)Вон сколько на ней сейчас налитых, спелых, ярких, замечательно вкусных яблок.
(По А. Е. Рекемчуку»)​

Всего ответов: 1

Ответы

из всех частей речи глагол-самая сложная и ёмкая,так как обладает широкими возможностями описания жизни человекав её развитии, движении.

в глаголах,по словам исследователей,течёт самая алая,самая артериальная кровь языка,а толстой писал: «движение и его выражение-глагол являются основой языка.найти верный глагол для фразы- значит дать движение фразе.»в художественной речи с глагольных форм изображается динамика окружающего мира и духовной жизни человека.секрет изобразительной силы глагола кроется не в его значении, а в грамматической природе этой части речи, так как действие как процесс представлено в формах времени, наклонения, вида,лица.если писатель хочет отобразить картины,в которых предметы перестают быть неподвижными, вдохнуть жизнь в повествование-он обращается к глаголам.важнейшая стилистическая роль глаголов в художественной речи-придавать динамизм описаниям, создавать энергию и напряженность повествования.

синонимы рассвет, восход,светает антонимы вечер, закат, заход.

Источник

Мальчики (2 стр.)

Все-таки надо убавить громкость.

Ведь за стеной спят мальчики, мои подопечные из третьего класса: мертвый час, тихий час, или, как он там еще называется, этот час, когда детвору среди бела дня заставляют спать, а они, конечно, спать не желают, бузят втихую, рассказывают анекдоты, хохочут, уткнувшись в подушки… А как войдешь, глаза у всех зажмурены, будто спят крепким сном, даже похрапывают.

Я у них пионервожатый. Сейчас каникулы. И, увы, каникулы уже кончаются — последняя неделя августа.

Нынешним летом мы опять живем близ Вереи: есть такой старинный городок, кто бывал, тот знает, а кому не довелось — не много потерял.

Но природа здесь вполне приличная. Речка есть, Протва, хотя и холодная очень. А так леса, леса. И на территории нашего пионерского лагеря большой плодовый сад.

Как раз под моим окном растет яблоня. Сейчас на ней уже зрелые яблоки. Много. Рвать их нам разрешают, и мы их рвем и едим сколько влезет, хрумкаем, а будто и не убавляется — столько этим летом яблок. Вся Верея и все окрестности Вереи — сплошные яблоки. Местная ребятня вместо камней швыряет друг в дружку яблоками. И по речке Протве почему-то все время плывут яблоки…

Так вот, об этой яблоне, что под моим окном.

Когда в самом начале лета мы приехали сюда, еще все яблони были в цвету. И эта моя яблоня тоже была вся в белых цветах. А каждый цветок — это будущее яблоко. Я тогда посмотрел на эту сплошную, без единой прогалины, белую, чуть розоватую пену и подумал: господи, сколько же это в конце концов окажется яблок на одной-единственной яблоне? Миллион.

Потом цвет сошел. И впрямь, на месте каждого цветка оказалась завязь. Завязи быстро крупнели, набухали и вскоре стали вполне похожи на маленькие яблочки. Конечно, есть их пока было нельзя — жуткая кислятина, слезами изойдешь.

Но с каждым днем круглые комочки делались все больше.

И тут я стал замечать, что они, эти еще не созревшие яблоки, стали осыпаться. По ночам, при полном безветрии, я слышал сквозь сон, как они сыплются наземь. Поутру ими был усеян весь круг, что под сенью яблони.

Сначала я заподозрил, что это мои подопечные мальчишки из баловства, из озорства, из общеизвестной мальчишеской страсти ко всякому разрушительству трясут дерево — и эти зеленые кислицы падают дождем.

Но мальчишки дали мне честное слово, а я им верю.

Тогда я испугался, что, может быть, это большое дерево заболело какой-то болезнью. И с тем я пошел к садовнику, которого мы прозвали Спотыкач, потому что на самом деле он был Ерофеич. Я поведал ему о своих наблюдениях, повел его к своей яблоне.

— Нет, — сказал Спотыкач, оглядев дерево и падалицы вокруг него, яблоня здорова. Все в порядке,

— Но почему же. — удивился я.

— Видишь ли, сынок, — вздохнул Ерофеич, — природа все, понимаешь, с запасом делает. Со страховкой… Могли, например, заморозки цвет попортить, могло побить градом. Птицы могли склевать завязь. Однако все обошлось этим летом — хорошее нынче лето.

— Да, — согласился я.

— Так вот. Теперь, ежели бы всем этим яблокам выжить, каждому дойти до полной зрелости, то пропало бы само дерево. Оно бы такого не выдержало груза, пообломались бы ветки от тяжести… И вот она, яблоня, сейчас сама лишнее скидывает, Отряхает заранее. Чтобы ей под конец выдюжить… Понял?

— Вот и ладно, — закончил беседу садовник, — Так что ты не волнуйся. Все идет, как положено, Яблок с этого дерева и тебе и твоим огольцам вполне хватит — будет их столько, сколько надо. Лето нынче хорошее.

Он не ошибся, Ерофеич. Он оказался прав.

И яблоня оказалась права, когда она избавлялась от лишнего. Вон сколько на ней сейчас налитых, спелых, ярких, замечательно вкусных яблок.

Ну, хватит. Надо поберечь пластинку. Ни в одном магазине теперь ее уже не купишь.

Между прочим, это моя пластинка. Не то что моя, а но казенная, как проигрыватель, а совсем в другом смысле — моя.

Именно я пою на этой пластинке. Я — Женя Прохоров.

А там, в Липецке, тоже было очень много деревьев. Там, я помню, весной тоже цвели яблони, вишни, черемуха. Но я тогда еще плохо различал, где какое дерево. Наверное, там больше всего было лип — поэтому, я думаю, и город назывался Липецком.

Это я очень хорошо помню: деревья огромные, раскидистые, заслоняющие небо.

Вообще-то я очень мало что запомнил из той моей детской, детдомовской поры. Разве что накрепко врезались в мою память какие-то совсем незначительные и пустяковые вещи.

Есть такое выражение — нить памяти.

Так вот для меня этой нитью, самым ее началом, и вправду оказалась нить — простая нитка. Белая нитка, которой было обметано по краю мое байковое одеяло. Ночью я этим одеялом укрывался и спал под ним. Зато в мертвый час (там он, конечно, был тоже) я нашел себе прекрасное занятие, позволявшее этот час скоротать. Я потихоньку распутывал белую нитку. А она была заплетена довольно хитро — уголками, загогулинами. Поэтому работа была довольно кропотливая, медленная: за каждый мертвый час я успевал распутать всего две-три загогулины. А их на одеяле было сто или даже больше — я тогда еще не умел считать далее ста. Кроме того, такой же белой ниткой был обметан и другой край одеяла, тот, что в ногах. И, покончив с одним краем, можно было приняться за другой. Стало быть, этой работы мне бы хватило очень надолго,

Однако мне не суждено было завершить начатого дела — я добрался всего лишь до половины верхнего края, и на том все оборвалось.

В один прекрасный день нас собрали в самой большой комнате детдома, где мы обычно играли в разные игры, водили хороводы, пели, а еще там делали утреннюю зарядку.

Это была большая комната, увешанная разноцветными флажками и гирляндами, которые мы сами вырезали и клеили. И висел там портрет Володи Ульянова когда он еще был кудрявый мальчик, когда он еще не знал, что он Ленин.

В этой большой комнате стояло пианино, на котором Роза Михайловна наша музыкальная воспитательница — играла, когда мы плясали и пели. А потом это пианино запирали на ключ.

То есть сперва его оставляли незапертым, и, понятное дело, то один из нас, то другой, пробегая по залу, не отказывал себе в удовольствии поднять крышку: трам-блям… чи-жик, пы-жик…

Я тоже себе не отказывал. Только мне вовсе не хотелось заниматься этим на ходу, на бегу. Я залезал на вертящуюся табуретку, усаживался поосновательней и брался за дело. Тыча в клавиши одним пальцем, я наигрывал разные песни, которые слыхал по радио — у нас в спальне висел репродуктор. Нет, это было удивительно интересно: тычешь в белые, в черные клавиши — и получается настоящая песня, только без слов. Правда, на первых порах я частенько ошибался и ударял невпопад, не по той клавише, по соседней, и вот, когда случалось такое, меня всего передергивало, будто тебя кто ущипнул, выдал по лбу крепкий щелчок: мы ведь друг другу иногда выдавали…

Но постепенно я стал разбираться во всех этих бесчисленных клавишах, они все уже были знакомы мне, и еще до того, как нажать костяшку, я заранее знал, каким она ответит голосом. К тому же выяснилась одна презабавная хитрость: ту же самую песню можно было сыграть и левей, и правей, и посередке, только при этом выходило, что если у левого края, то песню эту вроде бы тянет бородатый такой толстобрюхий мужичище, а если у правого края, — то будто бы даже не человеческий голос выводит эту песню, а птичий, совсем маленькая птичка, вроде канарейки. Посередке же было в самый раз.

А потом мне надоело всю эту работу делать одним пальцем: пальцев-то у меня было порядочно — на одной руке пять и на другой руке пять. Чего им бездельничать? И я их, голубчиков, всех до единого запряг в дело. Десять пальцев — десять клавишей. Ну-ка, дружно… Однако первые опыты дали то же, чего без лишних забот добивались мои детдомовские сверстники, шлепая ладонями: трам-блям… хоть уши затыкай!

Лишь постепенно я разобрался, что к чему. Я, потея от усердия, ощупью находил нужные клавиши и как бы подцеплял их одну к другой: вот эта годится… эту же прочь, долой, фу… А эта? Эта нужна, этой мне как раз и не хватало для полной, для яркой, для жуткой, для распрекрасной красоты!

В общем, я не знаю, как бы еще далеко я подвинулся в своем знакомстве с этой чудной штуковиной, стоявшей в зале, однако тут все и кончилось. Роза Михайловна пожаловалась заведующей, что в ее отсутствие дети варварски обращаются с инструментом, и пианино заперли на ключ. Крышка,

Я погоревал. Но не умер.

Так вот, в тот самый день нас привели в зал, выстроили в две шеренги. Роза Михайловна открыла ключиком пианино и села на табуретку. Пришла также Вера Ивановна, заведующая нашим детдомом: она довольно часто приходила послушать, как мы поем, пляшем, и в этом не было ничего необычного.

Необычным было лишь то, что вместе с Верой Ивановной пришел представитель.

Все чужие взрослые люди, появлявшиеся иногда в нашем доме, назывались представителями. Нам так и говорили: «Ребята, сегодня вы должны сидеть за обедом особенно тихо и дисциплинированно, потому что к нам придет представитель». Или же: «Дети, когда к вам в спальню придет представитель, чтобы вы все уже были в постелях и спали, как полагается: глаза закрыты, правая ладошка под щекой, а левая рука вытянута поверх одеяла»,

Источник

В мае 2021 года мои ученики писали пробник Статграда по тексту Андреева про бабку Анну. Три лучших сочинения с соблюдением всех требований нового формата ЕГЭ привожу в данной статье. На них можно ориентироваться при подготовке к экзамену.

• Исходный текст:

(1)Мне было около двенадцати лет, когда я ослеп от голода. (2)Слепота поразила мои глаза зимой сорок второго года, когда мы с матерью были эвакуированы в Поволжье. (3)К лету сорок второго года зрение вернулось, но я был тогда как костлявый цыплёнок. (4)В июне я отправился в деревню наниматься в колхоз, чтобы подкормиться. (5)В колхоз меня взяли бы охотно, тогда требовалась любая пара рук. (6)Но оплатить работу трудоднями и продуктами могли лишь осенью. (7)А мне нужно было есть уже сейчас, летом. (8)И тогда подсказали мне пойти работать к бабке Анне Смирновой в богатое волжское село Усть-Курдюм. (9)Бабка Анна согласилась взять меня и обещала кормить каждый день два раза, а в воскресенье и трижды. (10)И за это определила она мне дело: доставать воду из колодца и поливать грядки с огурцами.

(11)Усть-Курдюм стоит на горе. (12)Берег к Волге сходит крутой, обрывистый, метров пятьдесят высотой, и колодец во дворе был глубиной поболее пятидесяти метров. (13)А огород у бабки был две тысячи квадратных метров, двадцать соток, и все эти квадратные метры она засадила огурцами. (14)И в то страшное, жаркое, испепеляющее лето я должен был все огурцы до последнего кустика поливать обильно, утром и вечером ежедневно. (15)Это значит, надо было поднять с глубины, в которой и воды-то не видать было, до ста вёдер, отнести их на гряды и разлить воду по лункам. (16)А в промежутках между утренним и вечерним поливом надо было очистить, отряхнуть все листья от пыли и грязи, чтобы она не мешала солнцу освещать листья и наливать огурцы соком. (17)И вот я таскал на своих цыплячьих косточках эти бесконечные вёдра и поливал эти бесконечные ряды огурцов.

(18)Бабка Анна хорошо знала не только агротехнику. (19)Ей была знакома и психология. (20)Горожане готовы были платить любые деньги за довоенную забытую невидаль, за сказочную роскошь — за огурцы, за воспоминание о своём счастливом прошлом. (21)И она это знала вперёд и сажала у себя на участке не картошку, не просо, не лук, не жито, которые нужны были голодным людям, как сама жизнь, — потому не сажала, что их снимешь один раз — и конец, а огурцы всё время идут волна за волной, был бы полив, а солнышка в Поволжье сколько хочешь! (22)И она увозила в город мешки огурцов и привозила из города мешки денег.

(23)А я таскал и таскал эти будто кирпичами нагруженные вёдра, рвал свои мышчонки изо дня в день, из недели в неделю без выходных. (24)Правда, однажды дала она мне с какой-то радости жареных шкварок, целое блюдце (я чуть концы не отдал от этой непривычной пищи), и однажды разрешила в воскресенье на лодке сплавать на остров: отпустила нарвать и навялить сумку дикого луку нам с матерью на зиму.

(25)А ведь все эти тысячи рублей вырастали и устремлялись в её бездонные мешки не только из благодатной земли, но и из моего непосильного детского труда.

(26)Я видел, как самоотверженно работали от зари до зари колхозники: женщины, инвалиды, старики и подростки, — я видел, с каким радушием, с какой русской открытостью делились они всем, чем могли, с эвакуированными к ним горожанами. (27)А бабка Анна не упускала свой случай, она делала деньги…

(28)…А осенью я вернулся в город, мать устроила меня помощником наладчика на пошивочную фабрику, и я стал получать рабочую карточку и восемьсот граммов хлеба ежедневно. (29)И главное, очень сердечно относились ко мне швеи в цеху, они помогали сшивать вечно рвущиеся старые ремни на шкивах и не нервничали, когда я не умел сразу наладить включение заглохнувшего мотора. (30)Вот это были правильные люди!..

(31)Прошли с тех пор уже десятилетия, а я всё помню их доброту.

(По Ю. А. Андрееву*)

* Юрий Андреевич Андреев (1930−2009) — советский и русский прозаик, литературовед, публицист.

• Сочинение 1.

Во время войны люди голодали, поэтому важна была каждая крошка. Они делились друг с другом продуктами и деньгами, чтобы вместе выживать в такие трудные времена. Тем не менее не все были щедрыми, встречались и те, кто даже в этой ситуации не делился с остальными, а продолжал зарабатывать деньги, используя чужой труд и заставляя страдать других. В данном тексте автор ставит проблему чрезмерного эгоизма.

В тексте повествование ведется от первого лица, рассказчик вспоминает о своем детстве. Ему нужно было что-то есть, но в колхозе, куда он хотел наняться, еду могли отдать только осенью, поэтому он решил поработать у бабки Анны. Та обещала кормить его два-три раза в день, а он должен был поливать грядки с огурцами, для чего ему пришлось носить много тяжелых ведер с водой. Это был непосильный труд для маленького ребенка. Анна же ездила продавать огурцы и получала много денег. Она ни с кем не делилась полученным, только продолжала зарабатывать, заставляя ребенка каждый день без выходных поливать огурцы. Так как она весь заработок оставляла себе, то никак не приближала победу в войне, а у ребенка, который у нее работал, остались плохие воспоминания. Автор показывает, что она не была к юному рассказчику добра и снисходительна, равнодушно относилась к тому, как тяжело ему давался этот труд. Анна выращивала не то, что нужно голодным людям, а огурцы, которые приносили высокий доход. Ее эгоизм и желание наживы плохо влияли на здоровье мальчика, а также никаким образом не помогали обществу. Когда юный рассказчик поливал грядки, он видел, как трудились люди в колхозе и делились с эвакуированными всем, чем могли. Когда же он вернулся в город, мать устроила его на пошивочную фабрику, где люди не нервничали, если у него не сразу все получалось, а швеи помогали ему сшивать ремни. Они очень сердечно относились к ребенку, поэтому он надолго запомнил их доброту. Автор показывает, как важно на войне быть отзывчивым и щедрым, помогать друг другу, ведь тогда так будет гораздо проще пережить это тяжелое время. А если человек эгоистичен и думает лишь о наживе, он совершенно равнодушно относится к здоровью и благополучию других, что делает ситуацию только хуже, ведь он заставляет других страдать, чтобы ему самому жилось лучше. Противопоставляя Анну и людей, работавших на фабрике и в колхозе, автор через мысли рассказчика показывает читателю, как эгоистичное поведение воспринимается другими людьми.

Андреев считает, что эгоизм — это та черта характера, которая делает человека бесполезным членом общества. Такие личности живут лишь для себя, а иногда даже приносят вред, используя чужой труд для своей выгоды. Вместо того чтобы направить полезные ресурсы в нужное русло, использовать их во благо, они расходуют их на себя. Даже в такое тяжелое время, как война, эгоисты старались получить выгоду. «А бабка Анна не упускала свой случай, она делала деньги…» — пишет автор.

Я полностью согласна с автором. Действительно, если человек думает лишь о себе и о своей наживе, он ничем не сможет быть полезным для общества и навсегда останется одиноким. Например, в рассказе Горького «Старуха Изергиль» говорится о Ларре, эгоистичном человеке, который хотел получать все, что ему захочется, при этом ничего не давая взамен. В племени, куда он пришел, его не приняли, а за то, что он убил дочь одного из старейшин, решили наказать. Они сказали, что Ларра будет вечно скитаться по земле без возможности умереть или вернуться к людям. Так и произошло в конце рассказа. Он хотел слишком многого лишь для себя, поэтому остался совершенно одинок, никто не любил его, в обществе он никому был не нужен, а его существование не несло в себе никакого смысла. Именно поэтому эгоизм — негативная черта характера, с которой надо бороться, чтобы не быть отвергнутым остальными.

Таким образом, будучи эгоистичным собственником, на войне человек не приносит никакой пользы, не заботится о других и позволяет им умирать и страдать. Поэтому очень важно было уметь делиться, быть отзывчивым, чтобы проходить через все трудности войны вместе с остальными, разделяя горе и радость, с каждым днем приближая свой народ к победе.

• Сочинение 2.

В современном мире большое значение имеют материальные ценности, так как люди стремятся приумножить свой достаток. Иногда желание разбогатеть становится настолько сильным, что человек готов пойти на всё ради достижения своей цели. Как проявляется жажда наживы и эгоизм? Такова проблема, поставленная Ю. Андреевым в данном тексте.

Повествование ведётся от лица рассказчика, вспоминающего своё детство в военный период. Чтобы не умереть с голода, он, двенадцатилетний мальчик, пошёл работать на огород к бабке Анне Смирновой. Ребёнок должен был выполнять недетский труд: каждый день утром и вечером таскать по сто вёдер воды, чтобы обильно поливать огород с огурцами в двадцать соток, а также очищать листья от пыли и грязи. Рассказчик вспоминал: «И вот я таскал на своих цыплячьих косточках эти бесконечные вёдра и поливал эти бесконечные ряды огурцов». В качестве награды за столь тяжёлую работу мальчик довольствовался лишь тем, что бабка Анна кормила его каждый день два раза, а по воскресеньям три раза. Женщина, думавшая только о собственной выгоде, не испытывала к ребёнку сочувствия, никогда не относилась к нему с добротой и пониманием. Из отношения бабки Анны к рассказчику видно, что эгоизм и жажда наживы могут проявляться в эксплуатации детского труда. Работа мальчика приносила женщине немалую выгоду. В годы войны огурцы считались невиданной роскошью, поэтому люди были готовы заплатить за них любые деньги. Бабка Анна оставалась безразлична к всеобщей беде. Вместо того чтобы бескорыстно помогать всем нуждающимся, как это делали колхозники, она продавала огурцы, чтобы заработать как можно больше денег. Описывая данный эпизод из прошлого, рассказчик позволяет читателям сделать вывод о том, что эгоизм и жажда наживы проявляются в бесчувственном отношении к чужому горю. Оба примера, дополняя друг друга, показывают, что человек, заботящийся исключительно о своей выгоде, никогда не будет щедрым и отзывчивым по отношению к окружающим.

Авторская позиция выражается через воспоминания рассказчика о работах на огороде у бабки Анны: «А ведь все эти тысячи рублей вырастали не только из благодатной земли, но и из моего непосильного детского труда». По мнению Андреева, эгоистичные и жадные люди, желая заработать любой ценой, готовы использовать других в своих интересах, не обращая внимания на их слабость и беспомощность. Кроме того, в тяжёлые времена они остаются равнодушными к окружающим и наживаются на общей беде: « А бабка Анна не упускала свой случай, она делала деньги».

Я полностью согласна с автором в том, что эгоизм и жажда наживы проявляются в безразличном, а порою жестоком отношении к другим людям. На мой взгляд, эти качества характера присущи тем, кто думает только о собственном достатке и благосостоянии. В подтверждение своих мыслей приведу пример из произведения Чехова «Ионыч». В конце повествования главный герой, Дмитрий Ионович Старцев, превратился из жизнерадостного, подающего надежды доктора, в ворчливого и грубого человека, смыслом жизни которого стали материальные ценности. Так, он имел большую врачебную практику, владел имением и двумя домами в городе, но и этого ему было мало. Как только Ионыч узнавал о том, что какой-нибудь дом продаётся, он тут же ехал его осматривать, не обращая внимания не ещё не съехавших жильцов. Раздражительный и капризный, во время приёма больных он сердился и кричал на своих пациентов. На примере Ионыча видно, что эгоизм и жажда наживы проявляются в безграничном желании приумножить своё богатство любыми средствами. Это приводит к негативным последствиям для самого человека: не думая ни о чём, кроме материальных ценностей, он деградирует как личность.

Таким образом, эгоизм и жажда наживы являются негативными качествами характера, так как они ослепляют человека, делая его жестоким и равнодушным к окружающим. Думая о собственном достатке, нельзя забывать и про других людей, потому что они могут нуждаться в нашей помощи и заботе.

• Сочинение 3.

Человеческий эгоизм может проявляться по-разному, но самой страшной его формой является жажда наживы, потому что она заставляет людей забыть о доброте и гуманности и использовать любые методы для достижения цели. Именно поэтому Юрий Андреевич Андреев ставит в данном тексте проблему стремления к наживе любой ценой.

В центре внимания автора находится ситуация из жизни маленького мальчика, которая произошла летом сорок второго года, когда главного героя с матерью эвакуировали в Поволжье. Для того чтобы прокормиться, мальчишка решил найти себе работу, и его согласилась взять бабка Анна. Работа главного героя заключалась в том, что он должен был «доставать воду из колодца и поливать грядки с огурцами», и за это бабушка обещала кормить его два раза в день. Но всё это осложняло то, что огород, засаженный огурцами, был «две тысячи квадратных метров, двадцать соток». Так произошло потому, что бабка знала, что люди будут готовы заплатить любые деньги за «довоенную забытую невидаль» и что огурцы растут волна за волной, обеспечивая огромный урожай. Это был очень прибыльный бизнес, так как «она увозила в город мешки огурцов и привозила из города мешки денег». Я думаю, описанная ситуация заслуживает особого внимания, потому что можно увидеть, что пожилая женщина наживается на людях в трудное для страны время. Но главный герой продолжал работать у бабки Анны: он таскал тяжёлые вёдра с водой и рвал «свои мышчонки». И, несмотря на то что бабушка иногда давала ему жареных шкварок и разрешала нарвать дикий лук на соседнем острове, мальчик прекрасно понимал, что женщина зарабатывает деньги, используя его непосильный детский труд. Эти события показывают нам то, что ради лёгких денег главная героиня готова взять на тяжёлую работу ребёнка, которому она будет платить едой. Юрий Андреевич Андреев в данном тексте демонстрирует нам, как наживается бабка Анна, дополняя один её метод достижения цели другим: пожилая женщина использует детский труд и зарабатывает деньги, используя безвыходное положение людей во время войны.

Позиция автора заключается в том, что человек, стремящийся нажиться любой ценой, является эгоистом. Такие люди не способны быть добрыми и бескорыстными, ведь они готовы зарабатывать деньги даже в сложные для страны времена, когда у народа нет выбора. «Я видел, как самоотверженно работали от зари до зари колхозники: женщины, инвалиды, старик и подростки, – я видел, с каким радушием, с какой русской открытостью делились они всем, чем могли, с эвакуированными к ним горожанами. А бабка Анна не упускала свой случай, она делала деньги», — через эти мысли рассказчика Ю.А.Андреев выражает своё собственное мнение.

Я полностью согласна с автором в том, что люди, стремящиеся нажиться любой ценой, забывают о духовных ценностях, потому что желание быть богатыми ослепляет их и подталкивает на совершение безнравственных поступков. Так произошло и в произведения А.П.Чехова «Крыжовник». Николай Иванович, родной брат Ивана Ивановича, с молодости хотел купить усадьбу, где должен был расти крыжовник. Поэтому он всю жизнь копил деньги: экономил и недоедал. Но желание получить лёгкие деньги вынудило его жениться на старой и некрасивой вдове. Жену главный герой держал впроголодь, поэтому она начала чахнуть и через три года умерла. Но Николай Иванович ни на миг не почувствовал себя виноватым в её смерти. Зато на её деньги он купил долгожданную усадьбу и посадил крыжовник. Таким образом, желание нажиться сделало Николая чёрствым и бездушным человеком, ведь он женился ради денег и заморил супругу голодом.

В заключение хотелось бы сказать, что огромное количество людей готово получить лёгкие деньги, используя безнравственные методы. Но это неправильно, потому что человечество не должно забывать о доброте, милосердии, сочувствии и бескорыстии. Ведь если мы будем руководствоваться этими принципами гуманности, то наш мир станет лучше!